Онлайн чтение книги Любовники смерти The Lovers
Глава 3

Солнце скрылось за облаками, от чего освещение быстро изменилось, и солнечная яркость в мгновение ока сменилась зимними сумерками, а вскоре подкрадется и настоящая тьма. Входная дверь открылась, и на пороге показался старик. На нем была куртка с капюшоном, но на ногах оставались шлепанцы. Он протрусил до края дороги и остановился на границе своих владений, пальцы его ног выровнялись по газону, словно дорога была водоемом, и он боялся упасть с берега.

– Помочь чем-нибудь, сынок? – крикнул он.

Сынок .

Я перешел улицу. Старик слегка напрягся, задумавшись, удачная ли это была мысль – выйти, как ни крути, к незнакомому человеку. Он взглянул на свои шлепанцы, вероятно, соображая, что следовало потратить время и надеть ботинки. В ботинках он бы не чувствовал себя таким уязвимым.

Приблизившись, я смог рассмотреть, что ему было лет семьдесят, если не больше. Это был маленький, с виду хрупкий человечек, и мне представилось, что он всегда был таким; он не держался как человек, некогда бывший значительно больше и крепче, и все же ему хватило внутренней силы и уверенности, чтобы выйти к незнакомому человеку, наблюдающему за его домом. Бывают люди помоложе, которые бы просто позвонили в полицию. У него были карие слезящиеся глаза, но морщин на лице было сравнительно немного для человека его возраста. Кожа особенно натянулась вокруг глаз и на скулах, создавая впечатление, что она начала сжиматься, а не растягиваться на черепе.

– Я когда-то жил здесь, в этом доме, – сказал я.

Настороженность в нем немного ослабла.

– Вы один из Харрингтонов? – спросил он, прищурившись, словно силясь узнать. По обе стороны его переносицы виднелись следы от очков. Возможно, он решил оставить очки внутри, чтобы не казаться таким хрупким.

– Нет.

Я даже не знал, кто такие Харрингтоны. Купившие дом после нашего отъезда носили фамилию Билднер. Это была молодая пара с маленькой дочкой. Однако с тех пор, как я последний раз видел этот дом, прошло более четверти века, и я представления не имел, сколько хозяев он сменил за эти годы.

– Хм. А как тебя зовут, сынок?

И каждый раз, когда он произносил это слово, для меня эхом звучал голос моего отца.

– Паркер, – ответил я. – Чарли Паркер.

– Паркер, – повторил он, пережевывая это слово, как кусок мяса, во вкусе которого он все еще сомневается. Потом он три раза быстро моргнул и его рот сжался в некоторую гримасу. – Да, теперь я понял, кто вы. А меня зовут Эйза, Эйза Дьюранд.

Он протянул руку, и я пожал ее.

– Как долго вы тут живете? – спросил я.

– Двенадцать лет, плюс-минус. До нас тут жили Харрингтоны, но они дом продали и переехали в Дакоту. Не знаю, в Северную или Южную. Не думаю, что это так важно, учитывая, что такое Дакота.

– Вы бывали в Дакоте?

– В которой?

– В какой-нибудь.

Он озорно улыбнулся, и я ясно увидел молодого человека, попавшегося в тело старика.

– С чего бы это я поехал в Дакоту? Не хотите войти внутрь?

Я услышал свои слова еще до того, как понял, что принял решение.

– Да, если не сочтете навязчивостью.

– Ничуть. Моя жена скоро вернется. Она по воскресеньям после обеда играет в бридж, а я готовлю ужин. Если хотите есть, то добро пожаловать. Тушеное мясо. По воскресеньям у нас всегда тушеное мясо. Больше я ничего готовить не умею.

– Нет, спасибо. Хотя с вашей стороны было очень любезно предложить.

Я прошел вместе с ним по садовой дорожке. Он слегка приволакивал левую ногу.

– Что вы получаете взамен за приготовление ужина, если позволите спросить?

– Более легкую жизнь, – ответил Дьюранд. – Сплю у себя в постели, не боясь, что меня задушат. – К нему вернулась улыбка, мягкая и теплая. – Ей нравится моя тушенка, а мне нравится, что ей нравится.

Мы дошли до входной двери. Дьюранд прошел вперед и открыл ее. Я на мгновение замер на ступеньке, а потом проследовал за ним внутрь, и он закрыл за мной дверь. Прихожая была ярче, чем я ее помнил. Она была покрашена в желтый цвет с белой каемкой. Когда я был мальчишкой, прихожая была красная. Теперь справа располагалась большая столовая со столом красного дерева и стульями, не очень отличавшимися от наших. Слева была гостиная. Там стоял телевизор с плоским экраном высокого разрешения, где некогда стоял наш «Зенит», в те дни, когда видеомагнитофоны были еще в новинку, и телекомпании учредили семейный час, чтобы уберечь молодежь от секса и насилия. Когда это было – в 1975-м? В 1976-м? Не помню.

Между кухней и гостиной больше не было стены. Ее снесли, чтобы создать единое пространство, так что маленькая кухонька моей юности со столом на четверых совершенно исчезла.

Я не мог представить маму в этом новом месте.

– Изменилось? – спросил Дьюранд.

– Да. Все изменилось.

– Это сделали другие люди. Не Харрингтоны, Билднеры. Это вы им продали?

– Да, им.

– Какое-то время дом пустовал. Пару лет. – Он отвел глаза, обеспокоенный тем, какое направление принимает разговор. – Хотите выпить? Есть пиво, если хотите. Я теперь не много его пью. Проходит через меня, как вода через трубу. Только было на одном конце – и уже на другом. А потом приходится подремать.

– Для меня это рановато. Впрочем, я бы выпил кофе, если не придется пить в одиночку.

– Кофе – это можно. После него я хотя бы не засыпаю.

Он включил старую замызганную кофеварку, достал чашки и ложки.

– Не возражаете, если я загляну в мою бывшую спальню? – спросил я. – Это маленькая комната, выходящая на улицу, с разбитым окном.

Дьюранд снова вздрогнул и с виду немного растерялся.

– Чертово стекло. Ребятишки разбили его, играя в бейсбол, а у меня просто руки не доходят его починить. И потом, мы особенно не пользуемся той комнатой, только как складом. Она вся заставлена коробками.

– Это не важно. Мне бы все равно хотелось взглянуть.

Он кивнул, и мы поднялись наверх. Я встал на пороге моей старой спальни, но не стал входить. Как и сказал Дьюранд, здесь было множество коробок, папок, книг и старого электрооборудования, на всем этом лежал толстый слой пыли.

– Я такой барахольщик, – извиняющимся тоном сказал Дьюранд. – Все это по-прежнему работает. Я не теряю надежды, что придет кто-нибудь, кому это может понадобиться, и я ему все передам.

Я стоял там, и коробки исчезли, растворились вместе с хламом, книгами и папками. Осталась только комната с серым ковром; белые стены с картинами и плакатами, шкаф с зеркалом, в котором я мог видеть свое отражение – отражение человека на пятом десятке с седеющими волосами и темными глазами; полки с книгами, заботливо расставленными по авторам; ночной столик с цифровым будильником, высшим достижением техники, показывающим 12:54.

И из гаража позади дома донесся звук выстрела. Через окно я увидел бегущих людей…

– Вы в порядке, мистер Паркер?

Дьюранд тихонько коснулся моего локтя. Я пытался заговорить, но не мог.

– Почему бы нам не спуститься? Я сварю вам чашечку кофе.

И фигура в зеркале стала призраком мальчика, которым я был когда-то. Я выдерживал его взгляд, пока призрак не поблек и не исчез.

Мы уселись на кухне, Эйза Дьюранд и я. Через окно я мог видеть рощицу серебристых берез, где когда-то был гараж. Дьюранд проследил за моим взглядом.

– Я слышал о случившемся, – сказал он. – Это ужасно.

Комната наполнилась ароматом дьюрандовского тушеного мяса. Пахло хорошо.

– Да, ужасно.

– Они снесли его, тот гараж.

– Кто?

– Харрингтоны. Соседи, мистер и миссис Розетти – они поселились, вероятно, года через два после вашего отъезда – рассказывали мне об этом.

– Зачем они снесли его? – Но задавая этот вопрос, я уже знал ответ. Удивительно было как раз то, что он так долго простоял нетронутый.

– Наверное, некоторые чувствовали, что в нем произошло что-то нехорошее, от этого оставалось эхо, – сказал Дьюранд. – Не знаю, правда ли. Я-то сам к таким вещам не чувствителен. Моя жена верит в ангелов, – он указал на крылатую фигурку в дымчатом одеянии, висевшую на крючке на кухонной двери, – вот только все ее ангелы напоминают фею Динь-Динь. Не думаю, что мы сможем отличить ангелов от фей.

И все-таки ребята Харрингтонов не любили заходить в гараж. Самая младшая девочка говорила, что там плохо пахнет. А мать сказала миссис Розетти, что там пахло, как будто…

Он замолчал и вздрогнул в третий раз. Это словно была его инстинктивная реакция, когда что-то его расстраивало.

– Ничего, – сказал я. – Продолжайте, пожалуйста.

– Она сказала, что пахнет так, как будто там выстрелили.

Мы оба помолчали.

– Зачем вы приехали сюда, мистер Паркер?

– Сам точно не знаю. Наверное, у меня есть вопросы, на которые нужно получить ответ.

– Знаете, на каком-то этапе жизни получаешь толчок пойти и раскопать прошлое, – сказал Дьюранд. – Перед смертью моей матери я усадил ее и заставил пройти по всей истории нашей семьи, по всему, что она помнила. Я хотел все это знать, наверное, чтобы понять, частью чего я являюсь, прежде чем все, кто может прояснить мне это, ушли навсегда. Это хорошо – знать, откуда пришел. Потом передашь это своим детям, и это поможет им не чувствовать себя брошенными на произвол судьбы, не такими одинокими… Но некоторые вещи лучше оставить в прошлом. О, я знаю, что психиатры, и терапевты, и бог знает кто еще, скажут вам совсем другое, но они ошибаются. Не всякую рану стоит ковырять и открывать, и не все неправильное нужно пересматривать или пинками и криками выволакивать на свет. Лучше просто дать такой ране зажить, даже если она не хочет заживать, и оставить ошибки или преступления в темноте и напоминать себе, что не надо ступать в тень, если этого можно избежать.

– Ну, в этом-то вся и штука, – сказал я. – Иногда этих теней не избежать.

Дьюранд потеребил губу.

– Да, я полагаю, иногда не избежать. Так это начало или конец?

– Начало.

– Тогда перед вами длинная дорога.

– Думаю, что так.

Я услышал, как открывается входная дверь. В прихожую вошла маленькая, слегка располневшая женщина с завитыми седыми волосами.

– Это я, – крикнула она.

Женщина не заглянула на кухню; сначала она сняла пальто, перчатки и шарф и в зеркале у вешалки проверила свою прическу и лицо.

– Хорошо пахнет, – сказала миссис Дьюранд и, обернувшись, вдруг увидела меня. – Господи!

– У нас гость, Элизабет, – сказал Дьюранд, и я встал, когда его жена вошла в комнату. – Это мистер Паркер. Он раньше жил здесь, в детстве.

– Рад познакомиться, миссис Дьюранд, – сказал я.

– Что ж, вы…

Она помолчала, соображая, а я наблюдал за сменой чувств на ее лице. В конце концов, ее черты сложились в выражение, которое я счел их обычным состоянием «по умолчанию»: мягкость, приправленная намеком на грусть, которая приходит с долгим жизненным опытом и пониманием, что дело идет к концу.

– Добро пожаловать, – проговорила миссис Дьюранд. – Сидите, сидите. Вы останетесь на ужин?

– Нет, не могу. Мне нужно идти. Я и так отнял у вашего мужа много времени.

Несмотря на ее врожденную учтивость и добродушие, я заметил ее облегчение.

– Вы уверены?

– Вполне. Спасибо.

Я встал, чтобы надеть пальто, и Дьюранд проводил меня до двери.

– Должен вам сказать, – сказал он, – что когда вас только увидел, то принял за кое-кого другого, и я имею в виду не детей Харрингтонов. Впрочем, только на секунду.

– За кого же вы меня приняли?

– Сюда приходил один человек, пару недель назад. Это было вечером, и было темнее, чем сейчас. Он делал то же, что и вы: какое-то время рассматривал дом, и даже зашел на лужайку, чтобы заглянуть туда, где раньше был гараж. Мне это не понравилось. Я рискнул выйти и спросить его, что он тут делает. И с тех пор я его не видел.

– Думаете, он присматривался к дому для ограбления?

– Сначала я действительно так подумал, но когда спросил его, оказалось, что нет. Не то чтобы грабитель, если он не туп, как дерево, мог сразу так и заявить, что вот, мол, думаю, не ограбить ли этот дом.

– Так что же он сказал?

– Охочусь. Вот, что он сказал. Одно слово. «Охочусь». Как по-вашему, что это означает?

– Не знаю, мистер Дьюранд, – сказал я, и он прищурился, словно размышляя, не обманываю ли я его.

– Потом он спросил меня, не знаю ли я, что здесь случилось, и я ответил, что не знаю, что он имеет в виду, а он сказал, что ему кажется, что знаю. Я не обратил внимания на его тон и сказал, чтобы он шел своей дорогой.

– Не помните, как он выглядел?

– Не очень хорошо. На нем была шерстяная шапка, натянутая до ушей, и шарф, закрывавший подбородок. Вечером было холодно, но не настолько. Он был моложе вас. Под тридцать – может быть, чуть больше. И повыше вас. Я близорук и не надел очки. Постоянно их забываю. Нужно купить цепочку. – Он понял, что отвлекся от темы и вернулся к ней. – Кроме этого, ничего особенного вспомнить не могу, разве что…

– Что?

– Я был рад, когда он ушел, вот и все. Он вызвал во мне беспокойство, и не потому, что зашел на мою лужайку и рыскал в моих владениях. Что-то в нем было такое… – Дьюранд покачал головой. – Не могу этого объяснить. Могу только сказать вам, что он не отсюда, и это будет точно, насколько возможно. Он не из такого места, как это, совсем не из такого.

Старик посмотрел на городок, на движение машин на улице, на огни у входа в бары и магазины у железнодорожной станции, темные силуэты прохожих, идущих домой к своим семьям. Это все было нормально, а человек, стоявший на его лужайке, не принадлежал к этому миру.

Наступила ночь. Уличные фонари выхватывали сугробы смерзшегося снега, заставляя их сиять в темноте. Дьюранд поежился.

– Будьте осторожны, мистер Паркер, – сказал он.

Мы пожали руки. Он оставался на пороге, пока я не вышел на дорожку, а потом взмахнул рукой и закрыл дверь. Я посмотрел на окно с выбитым стеклом, но там никого не было. Та комната была пуста. Оставшееся там не имело формы; призрак мальчика находился во мне, как это и было всегда.