Онлайн чтение книги Безумный корабль The Mad Ship
Глава 4. Узы

Ладони Брика лежали на рукоятях штурвала; он вел корабль с той вроде бы небрежностью, которая на самом деле свидетельствует о замечательном мастерстве. На лице пирата было выражение, которое Уинтроу определил для себя как «далекое»; чувствовалось, что штурвальный осознавал окружающий мир как бы сквозь корабль, сквозь его громадное тело, с журчанием рассекавшее волны. Уинтроу чуть помедлил, приглядываясь к Брику, перед тем как подойти. Пират был молод – лет двадцати пяти, вряд ли больше. Каштановые волосы повязаны ярко-желтым платком, украшенным знаком Ворона. Глаза серые. На щеке – старая рабская татуировка, позднее заколотая и почти скрытая темно-синим изображением все того же Ворона. А в целом вид у Брика был решительный и властный – такой, что другие моряки, даже превосходившие его возрастом, приказы Брика исполнять бросались бегом. Короче говоря, капитан Кеннит знал, что делал, когда ставил именно его управляться на «Проказнице» до своего выздоровления.

Уинтроу набрал полную грудь воздуха и подошел к молодому моряку, стараясь напустить на себя должную почтительность, но в то же время и достоинства не утратить. Надо, чтобы Брик относился к нему с определенным человеческим уважением. Уинтроу стоял и ждал, пока тот не обратил на него взгляд. Брик смотрел молча. И Уинтроу заговорил – негромко, но ясно и четко:

– Мне нужно спросить тебя кое о чем.

– В самом деле? – несколько свысока отозвался пират. И, отвернувшись от мальчика, глянул наверх, туда, где сидел впередсмотрящий.

– В самом деле, – твердым голосом ответил Уинтроу. – Нога твоего капитана не может ждать бесконечно. Как скоро мы придем в Бычье Устье?

– Дня через полтора, – что-то прикинув про себя, сказал Брик. – Или два.

Выражение его лица при этом нисколько не изменилось.

Уинтроу кивнул:

– Пожалуй, будет еще не слишком поздно… Кроме того, прежде чем я попробую резать, мне нужно будет раздобыть кое-какие припасы, и надеюсь, что в Устье все это можно будет отыскать. Но и до тех пор я сумел бы лучше позаботиться о капитане, если бы меня кое-чем снабдили. Когда рабы устроили бунт против команды, они разграбили многие помещения корабля… С тех пор никто так и не видел лекарского сундучка. А мне бы он сейчас здорово пригодился.

– Так что, никто не сознается, что взял?

Уинтроу слегка пожал плечами:

– Я спрашивал, но никто мне не говорит. Со мной вообще многие из освобожденных рабов разговаривают неохотно. Кажется, Са’Адар их настраивает против меня. – Он спохватился и умолк: кажется, он начинал жаловаться. Ему требовалось уважение Брика, а нытьем можно добиться лишь противоположного. И он продолжал осмотрительнее: – Может статься, тот, кто завладел сундучком, сам не знает, что именно попало ему в руки. А может, в неразберихе восстания и морской бури кто-то схватил его и выбросил и сундучок вообще смыло за борт… – Уинтроу перевел дух и пояснил: – Там было кое-что, что облегчило бы страдания капитана.

Брик коротко глянул на него. На его лице по-прежнему мало что отражалось, но вдруг он совершенно неожиданно рявкнул:

– Кай!..

Уинтроу невольно напрягся, ожидая, что сейчас его сгребут под микитки и куда-то потащат… Но вот подбежал матрос, и Брик приказал ему:

– На этом корабле пропал лекарский сундучок. Перетряхни все и всех: если кто взял его, пусть отдаст. Либо найди мне того, кто касался его последним. Исполняй!

– Так точно! – И Кай умчался исполнять.

Уинтроу, однако, не спешил уходить, и Брик вздохнул:

– Еще что-то?

– Мой отец… – начал было Уинтроу, но договорить не пришлось.

– КОРАБЛЬ!!! – завопил с мачты впередсмотрящий. И добавил через мгновение: – Калсидийская галера, но под флагом сторожевого флота сатрапа! Идут быстро, под парусом и на веслах! Похоже, прятались в бухточке…

– Проклятье! – плюнул Брик. – Он это все-таки сделал! Позвал калсидийских наемников, шлюхин сын… – И взревел: – Очистить палубу, живо! Остаться только вахтенным! Остальные – живо вниз, и не путаться под ногами! И парусов добавить!

Уинтроу уже со всех ног мчался к носовому изваянию, ловко уворачиваясь от засуетившихся моряков. Палуба между тем превратилась в потревоженный муравейник. «Мариетта», шедшая впереди, уже поворачивала, меняя курс. Нос «Проказницы» живо покатился в другую сторону. Уинтроу взлетел на бак и сразу бросился к носовым поручням. Издалека доносились ослабленные расстоянием голоса: их окликали с калсидийской галеры. Брик не снизошел до ответа.

– Ничего не понимаю, – обернулась к Уинтроу Проказница. – Почему на калсидийской галере флаги сатрапа?..

– Это значит, – сказал он, – что слухи, которые я слышал еще в Джамелии, оказались верны. Сатрап Касго нанял калсидийцев патрулировать Внутренний проход. Предполагается, что они должны очистить его от пиратов. Это, впрочем, не объясняет, с какой стати бы им преследовать нас… Погоди-ка!

И, ухватившись за снасти, он живо забрался повыше, чтобы полнее видеть происходившее. Гнавшийся за ними калсидийский корабль был, без сомнения, чисто боевым, а не торговым. В добавление к парусу вдоль бортов виднелись два ряда весел, на которых, насколько было известно Уинтроу, трудились рабы. Корабль был длинный и узкий, а на палубах было полным-полно вооруженных людей. Весеннее солнце так и играло на шлемах и стали мечей… Флаг сатрапа – белые шпили Джамелии на синем фоне – плохо гармонировал с кроваво-красным полотнищем паруса…

– Так он пригласил их боевые корабли в наши воды? – недоумевала Проказница. – У него что, не все дома? Калсидийцы – люди без чести! Это же все равно что лису приставить курятник стеречь!.. – И она со страхом оглянулась через плечо. – Они вправду преследуют нас?..

– Да, – коротко ответил Уинтроу. Его сердце гулко громыхало о ребра… На что ему следовало надеяться? На то, что они сумеют уйти, – или на то, что калсидийский патруль сумеет навязать им бой?.. Он знал: без отчаянной резни пираты «Проказницу» не отдадут. А значит, прольется еще тьма-тьмущая крови. И если калсидийцы одержат верх, кто поручится, что они пожелают вернуть корабль его законным владельцам? Быть может, так они и поступят. Но скорее всего, «Проказницу» отведут обратно в Джамелию, чтобы решение принял сам сатрап. И тогда рабы, прятавшиеся сейчас под палубой, заново окажутся в неволе. И они знали об этом. Стало быть, они будут сражаться. Они превосходят числом воинство, плывущее на галере, однако оружия у них нет. И боевой выучки – тоже. Это значит – кровь, кровь, кровь…

Как же следовало Уинтроу поступить? Призвать Проказницу к быстрому бегству – или уговорить ее замедлить ход и дождаться преследователей?..

Он уже собрался обсудить это с ней, но, прежде чем он успел вслух заявить о своей неуверенности, решение оказалось принято само собой, помимо его воли.

Узкое быстроходное судно, подгоняемое ветром и веслами, тем временем приближалось, и в какой-то момент Уинтроу сумел разглядеть внизу его форштевня острый, мощный таран. Потом с палубы галеры дали залп стрелки из луков. Уинтроу предостерегающе закричал, обращаясь к Проказнице: иные стрелы несли огонь – в воздухе за ними оставались дымные полосы.

По счастью, первый залп кончился большим недолетом. Однако намерения преследователей стали в полной мере ясны.

В это время «Мариетта» заложила поворот, говоривший о дерзости и величайшем мастерстве рулевого: там круто переложили руль и вознамерились пройти за кормой «Проказницы», подрезая нос галеры. Уинтроу показалось, он заметил на палубе «Мариетты» могучего Соркора, призывавшего своих людей в прямом смысле на подвиг. Одновременно над их головами во всю ширь развернулся флаг Ворона – прямой и открытый вызов калсидийцам.

Все это дало Уинтроу некоторую передышку, и он спросил себя: что же за капитан был этот Кеннит, если люди, ходившие под его началом, оказывались способны на такую самопожертвенную верность?..

Ибо Соркор, вне всякого сомнения, собирался отвлечь калсидийцев на себя и увести их от «Проказницы».

С того места, где сидел на снастях Уинтроу, было видно, как «Мариетта» неожиданно и резко качнулась: это сработали палубные катапульты. В сторону патрульного корабля полетел град камней, ранее служивших балластом. Какие-то из них попа́дали в воду, подняв из волн белые фонтаны брызг, но бо́льшая часть прогрохотала по палубам галеры. Размеренный ритм весел тотчас оказался нарушен: они забились вразнобой, словно многочисленные лапки подбитого насекомого. Расстояние между патрульным кораблем и «Проказницей» сразу же начало увеличиваться.

«Мариетта», впрочем, не собиралась задерживаться для рукопашной. Совершив свой наскок, она спешно добавляла парусов для бегства. Галера же, сумев восстановить ритм гребли, спешно пустилась следом. Уинтроу изо всех сил напрягал зрение… Но штурвальный поворачивал руль, направляя «Проказницу» за подветренную сторону острова, и скоро стало трудно что-либо рассмотреть. Ясно было только, что «Проказницу» со всей спешностью уводили с глаз долой, тогда как «Мариетта» собиралась огрызаться и петлять, огрызаться и петлять, запутывая погоню.

Уинтроу спустился вниз и легко спрыгнул на палубу.

– Ну вот… – с кривой улыбкой заметил он кораблю. – Это было кое-что интересное…

Он сразу понял, что Проказнице было не до его сообщения.

– Кеннит, – проговорила она встревоженно.

– Что с ним? – насторожился Уинтроу.

– Мальчик! – раздался окрик откуда-то сзади. Голос был женский. Он обернулся и встретил горящий взгляд Этты. – Капитан требует тебя к себе. Немедленно!

Тон у нее был властный, но теперь она смотрела не на него. Она скрестила взгляды с Проказницей, и с лица носового изваяния вдруг пропало всякое выражение.

– Уинтроу… Стой смирно, – велела она негромко. А потом возвысила голос, обращаясь к женщине капитана. – Его зовут Уинтроу Вестрит! – с самым аристократическим презрением сообщила она Этте. – Так что мальчиком ты его называть больше не будешь. – Проказница вновь перевела взгляд на Уинтроу, доброжелательно улыбнулась ему и вежливо заметила: – Я слышу, капитан Кеннит тебя зовет. Пожалуйста, Уинтроу, сходи к нему, хорошо?

– Обязательно! – пообещал он ей и пошел, на ходу гадая про себя, что именно хотела показать Проказница. Защищала его от Эт ты?.. Фи, глупость какая. Нет, это был поединок между двумя женщинами, поединок за власть. Проказница как бы сообщила Этте, что Уинтроу находится под ее покровительством, и была намерена добиться, чтобы та уважила ее право. А еще она получила немалое удовольствие, продемонстрировав женщине, что слышит и понимает все происходящее в капитанской каюте. И если вспомнить судорогу ярости, исказившую черты Этты, выходило, что той это весьма не понравилось…

Он еще оглянулся через плечо на обеих соперниц. Этта так и не сдвинулась с места. Голосов более не было слышно, но, похоже, они разговаривали на пониженных тонах. Уинтроу заново поразила необычная внешность подруги пиратского капитана. Этта была рослой, с тонкими и длинными руками и ногами, лишенными всякой мясистости. И она носила шелковую рубашку, расшитую жилетку и штаны из какой-то дорогой ткани с такой небрежностью, как если бы то была самая обычная холстина. Гладкие черные волосы были острижены коротко – они даже не достигали плеч. И нигде никакой округлости или мягкости, вроде бы обозначающих женственность. Нет – у нее и глаза-то были как у опасной хищницы. И насколько Уинтроу вообще успел в ней разобраться, нрава она была весьма резкого и притом безжалостна, точно дикая кошка. Ни тебе какого милосердия, нежности, уступчивости, которыми вроде бы отличаются женщины… А вот поди ж ты – все эти тигриные качества, переплетаясь весьма причудливо и противоречиво, делали ее… безумно женственной. И Уинтроу чувствовал в ней волю, необыкновенную волю. Он даже засомневался, сумеет ли Проказница в этой сшибке одержать над ней верх…

Кеннит действительно звал его по имени. Совсем негромко, задыхаясь, но очень настойчиво. Уинтроу даже не стал стучаться – просто открыл дверь и вошел. Рослый, худощавый пират лежал плашмя на постели, но, увы, был весьма далек от отдыха и покоя. Его руки с побелевшими костяшками комкали простыни – ни дать ни взять роженица в схватках. Голова запрокинута назад, подушка выбилась. На голой груди бугрились напряженные мышцы. Кеннит отчаянно ловил ртом воздух, грудь вздымалась с усилием. Темные волосы и растерзанная рубашка промокли от пота – резкий запах его так и ударил в нос вошедшему Уинтроу.

– Уинтроу… – прохрипел пират, когда мальчик поспешно подошел ближе.

– Я здесь.

Инстинктивным движением Уинтроу взял в руки его покрытую мозолями ладонь. Пальцы пирата немедленно сомкнулись в такой хватке, что стало ясно – он с величайшим трудом удерживался от крика. Уинтроу ответил пожатием на пожатие, найдя и придавив определенную точку между большим пальцем и остальными. Другой рукой Уинтроу обхватил запястье капитана. Он хотел пощупать пульс, но ему помешал браслет, плотно пристегнутый как раз в нужном месте. Пришлось сдвинуть руку повыше. Уинтроу стал ритмично сжимать и разжимать пальцы успокаивающим, плавным движением, в то же время продолжая придавливать точку, которая, как он знал, помогала унимать боль. Он даже отважился присесть на краешек постели, склонившись над Кеннитом таким образом, чтобы заглянуть страдальцу прямо в глаза.

– Смотри на меня, – сказал он. – Дыши в такт моему дыханию. Вот так… – Уинтроу медленно вобрал в легкие воздух, задержал его ненадолго, потом столь же медленно выдохнул. Кеннит сделал слабую попытку подражать ему. Из этого мало что вышло, его дыхание по-прежнему оставалось частым и неглубоким, но Уинтроу счел за благо поддержать его: – Вот так, вот так, правильно… У тебя все получается, сейчас боль начнет утихать… Тебе нужно овладеть своим телом, ведь боль – всего лишь знак, который тело тебе подает. Стало быть, оно должно подчиниться тебе…

Он говорил и говорил, удерживая взгляд Кеннита. И с каждым вздохом старался перелить в Кеннита успокоение и уверенность. Уинтроу сосредоточился на собственном теле, найдя центр, повелевавший сердцем и легкими. Он расширил зрачки, чтобы завлечь взгляд Кеннита как можно глубже в себя, дать измученному болью пирату раствориться во всепоглощающем спокойствии, которое он себе сообщил. Он старался взглядом вытянуть из тела Кеннита боль и без следа растворить ее в воздухе…

Это были простейшие упражнения, освоенные Уинтроу в монастыре, и ему немедленно вспомнилась родная обитель. Он стал черпать в этих воспоминаниях глубокий внутренний мир и духовную силу, так необходимую ему в этот миг…

Но в результате всех своих усилий вдруг совсем неожиданно ощутил себя… шарлатаном.

Что он, спрашивается, вообще здесь делал? Пытался изобразить то, что совершал старый Са’Парте над страдающими больными?.. Он что, хотел внушить Кенниту, будто он настоящий жрец-целитель, а не обыкновенный мальчишка в коричневых одеждах послушника? Он не успел пройти должного обучения, достаточного даже для простого избавления от боли… какое там – для отнятия пораженной ноги!

Он попытался внушить себе: какая, мол, разница, он просто делает все, что в его силах, чтобы помочь Кенниту… Но тут же задался вопросом: а честно ли это хотя бы по отношению к себе самому? «Может, я просто-напросто шкуру свою пытаюсь спасти?..»

Между тем хватка Кеннита на его руке постепенно ослабевала. Судорожное напряжение покинуло мышцы его шеи и плеч – голова перекатилась на влажные от пота подушки. Дыхание капитана замедлилось. Теперь это было просто тяжелое дыхание предельно измученного человека. Уинтроу все не выпускал его руку… Са’Парте рассказывал ему о приемах, позволяющих поделиться со страдальцем толикой силы, но до того, чтобы самому ее попробовать, Уинтроу еще не дошел. И вообще – он собирался быть художником, творящим во имя Са, а не целителем, что лечит во славу его… Как бы то ни было, он сжал в ладонях потную руку Кеннита, распахнул Са свое сердце и принялся горячо молиться, призывая Всеотца вмешаться, прийти им обоим на помощь. «Да восполнит милость твоя те познания, которых мне сейчас так недостает…»

– Я этого больше не выдержу… – подал голос Кеннит.

Скажи подобное кто-то другой, эти слова прозвучали бы жалобно или, хуже того, умоляюще. Кеннит же выговорил их, просто констатируя факт. Боль постепенно уходила, а может, просто притупилась его способность на нее реагировать. Он прикрыл темные глаза веками, и Уинтроу вдруг ощутил одиночество. Кеннит же проговорил тихо, но ясно и твердо:

– Отрежь ее. Как можно скорее. Сегодня… Сейчас.

Уинтроу покачал головой, потом облек свой отказ в слова:

– Никак не могу. У меня нет под рукой и половины того, что для этого требуется. Брик сказал, до Бычьего Устья всего день-два ходу. Нам следует подождать.

Глаза Кеннита резко распахнулись.

– Ну а я ждать не могу, – заявил он со всей прямотой.

– Это просто боль. Может, немного рома… – начал было Уинтроу, но Кеннит перебил:

– Боль вправду очень поганая, но не в ней дело. Страдает мой корабль… и моя власть. Они прислали юнгу сказать мне, что заметен сатрапский сторожевик. Я попытался встать… и не смог, упал. Рухнул прямо у него на глазах. А я должен был стоять на палубе через мгновение после того, как впередсмотрящий заметил их паруса! И нам следовало бы развернуться и перерезать глотки всем калсидийским свиньям на этой галере!.. А вместо этого мы спасались бегством. Я временно передал командование Брику… и вот мы уже удираем от врагов, а вместо меня сражается Соркор. И все мои люди видят это и понимают… Да еще и у каждого раба на борту имеется болтливый язык. Так что, где бы в итоге я ни ссадил их на берег, они не задумываясь растреплют налево и направо о том, как капитан Кеннит удирал от сторожевой галеры… Я не могу этого допустить. – И добавил задумчивым тоном: – Я мог бы их всех утопить…

Уинтроу молча слушал его. Перед ним был не тот обворожительно-учтивый пират, что очаровывал Проказницу незабываемыми словами. И не собранный, волевой капитан. Это был человек без маски – все напускное и внешнее стерли страдание и усталость. Уинтроу с внезапной остротой ощутил свою собственную беззащитность. Вряд ли Кеннит позволит долго жить кому-либо, видевшему его в его нынешнем состоянии… Правда, прямо теперь Кеннит, кажется, сам не отдавал себе отчета в собственной откровенности. Уинтроу же чувствовал себя мышкой, встретившейся со взглядом змеи. Тут, как известно, выход один: сиди тихо – и тебя, может быть, не заметят. Рука пирата совсем обмякла в его ладонях. Кеннит перекатил голову по подушке, и его веки начали медленно смыкаться.

Уинтроу только успел робко понадеяться, что ему удастся потихоньку выскользнуть вон, как дверь каюты открылась. Вошла Этта.

– Что ты с ним сделал? – быстро оглядевшись и подойдя к постели Кеннита, спросила она. – Почему он так затих?

Уинтроу поднес палец к губам, призывая ее к молчанию. Она нахмурилась, но потом кивнула. И, дернув головой, указала ему на дальний угол каюты: ступай, мол. Он повиновался, но, кажется, недостаточно торопливо – она опять сдвинула брови. Уинтроу же очень неспешно и осторожно опустил безвольную руку пирата на покрывало. И только тогда тихо-тихо соскользнул с края кровати, на которой сидел, не желая тревожить Кеннита ни малейшим движением.

Это не удалось ему. Только-только он двинулся прочь, как голос Кеннита догнал его:

– Ты сегодня же отрежешь мне ногу.

Этта в ужасе ахнула. Уинтроу медленно обернулся к пирату… Кеннит не открывал глаз, он лишь поднял руку, и длинный палец безошибочно указывал на мальчика.

– Собери инструменты, какие найдешь, и всякое прочее по лекарской части… и давай с этим покончим. Мало ли чего там недостает… давай уж как-нибудь обойдемся. Я хочу разделаться с этим делом. Так или иначе, но – разделаться.

– Слушаюсь, кэп, – кивнул Уинтроу. И вместо угла, куда направила его Этта, двинулся к двери наружу. Женщина немедленно встала у него на пути. Он поднял глаза и встретился с ее взглядом – темным и беспощадным, как у хищного ястреба. Он расправил плечи, полагая, что сейчас придется одолевать ее волю… но, к своему некоторому удивлению, заметил на ее лице нечто похожее на облегчение.

– Ты мне только скажи, чем и как я смогу помочь, – просто проговорила она.

Уинтроу лишь молча кивнул, до того потрясенный, что даже не нашел слов, – и выскользнул за дверь. Спустился на несколько ступенек по трапу… и остановился. Прислонился к стене, и его отчаянно затрясло. Уинтроу не пытался унять эту дрожь. Он лишь мысленно поражался собственной самонадеянной наглости, подвигнувшей его заключить с пиратом ту сделку. И вот теперь безрассудно-смелые слова, вырвавшиеся в минуту безысходности, грозили очень скоро стать делом… Делом грязным, кровавым и почти безнадежным. Уинтроу пообещал взять в руки нож, раскроить тело Кеннита, перепилить кость и отделить ногу. Жуть. Кошмар! «Я же не справлюсь!!!» Уинтроу что было сил замотал головой, не разрешая себе впасть в обессиливающее отчаяние.

– Вперед, – сказал он сам себе вслух. – Другой дороги нет!

И побежал дальше по трапу – разыскивать Брика. Еще несколько шагов, и он начал молиться на ходу, чтобы лекарский сундучок оказался уже отыскан.

Капитан Финни опустил кружку, облизал губы и усмехнулся, глядя на Брэшена.

– А у тебя неплохо получается, – сказал он. – Сам-то ты это понимаешь?

– Да вроде бы, – неохотно согласился Брэшен. Похвала подобного рода ему вовсе не льстила.

– Ага, – рассмеялся капитан-контрабандист. – Сам не рад собственному успеху, а?

Брэшен снова передернул плечами. Финни передразнил его движение и расхохотался хрипло и весело. Это был здоровяк с широкой физиономией, обросшей длинными бакенбардами, носом в красных прожилках и маленькими глазами, живыми и блестящими, как у хорька. Он подвигал кружку туда-сюда по столу, украшенному множеством круглых отметин от таких же мокрых донышек, но добавки не налил – решил, видно, что на сегодня ему пива уже хватит. Он отставил кружку и потянулся к плотной деревянной коробочке, в каких держат циндин. Вытянул фигурную стеклянную пробку и встряхнул коробок. Из горлышка высунулось несколько толстых палочек зелья. Капитан отломил от одной из них порядочный кусочек. Потом протянул коробочку Брэшену.

Тот молча покачал головой и со значением тронул пальцем свою нижнюю губу. Там еще источала приятное жжение прежняя закладка. Отличный был циндин, густой, черный, смолистый. Благодатные токи так и разбегались по всему телу… К тому же Брэшен сохранял достаточно ясный рассудок и понимал: бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Если тебе говорят комплименты и притом угощают – значит противоположная сторона от тебя уж чего-то да хочет. В голове, однако, вполне ощутимо шумело, и он спросил себя, хватит ли у него трезвости воли, чтобы заявить Финни твердое «нет», если это понадобится.

Тот спросил:

– Точно не хочешь кусочка?

– Нет… Благодарствую.

– Итак, ты сам не рад собственному успеху и не рвешься заниматься тем, что у тебя так хорошо получается, – продолжал Финни как ни в чем не бывало. Тяжеловесно откинулся на спинку стула и глубоко вдохнул открытым ртом, чтобы ускорить действие циндина. Потом выдохнул.

Некоторое время все было тихо, лишь волны плескали о корпус «Кануна весны». Команда была вся на берегу – люди наполняли бочки пресной водой из маленького источника, который Финни им указал. Брэшену как старпому полагалось присматривать за их работой, и так он и поступил бы, но капитан пригласил его к себе в каюту – пришлось остаться на корабле. Брэшен полагал, что у Финни есть к нему претензии, которые он хочет обсудить с ним наедине. Вместо этого дело кончилось выпивкой и циндином – и все это в середине дня, причем как раз когда Брэшен нес вахту. «Стыдобища, Брэшен Трелл! – сказал он сам себе с горькой улыбкой. – Что сказал бы тебе капитан Вестрит, если бы мог тебя сейчас видеть?..»

И он налил себе еще пива в кружку.

– Хочешь вернуться в Удачный, правильно? – Капитан Финни склонил голову набок и наставил толстый палец на Брэшена. – Была бы твоя воля, так бы ты и поступил. Вернулся бы к прежней жизни, которую оставил. Там-то ты был не из последних… И не спорь со мной, у тебя на лбу написано, что родился ты далеко не в портовой канаве!

– Какая разница, где и как я родился. Это было давно и неправда, а сейчас-то я здесь, – хмыкнул Брэшен. Циндин отлично делал свое дело: он уже расплывался до ушей, отвечая на улыбку капитана. Он знал: надо бы обеспокоиться тем, что Финни сумел вычислить его место рождения и происхождение. «Ничего, – сказал он себе. – Справлюсь».

– Именно это я и хотел тебе сказать. А ты, смотрю, сам все правильно понимаешь. Умный ты. Многие ведь так и не могут смириться, если их куда-то не туда занесло. И либо хнычут о прошлом, либо распускают слюни насчет светлого будущего, которое вот ужо когда-то настанет. Но мужики вроде нас с тобой… – И он гулко прихлопнул ладонью по столешнице. – Мужики вроде нас с тобой просто вцепляются в то, что есть здесь и сейчас, и на этом основывают свою будущность.

– Ага. – И Брэшен решил наудачу пустить пробный шар. – Хочешь мне кое-что предложить?

– Не совсем. По-моему, мы оба можем кое-что один другому предложить. Вот смотри. Мы ведь что делаем? Я вожу «Канун» туда и обратно вдоль побережья, заходя то в одну клопиную дыру, то в другую. Что-то продаю, что-то покупаю. И никому не задаю лишних вопросов. У меня на продажу добрый товар, со мной хотят иметь дело. И несут на обмен вещички отменного качества. Так? Сам знаешь, что так!

– Ага, – снова поддакнул Брэшен. Вряд ли к месту было бы прямо теперь напоминать капитану о более чем сомнительном происхождении большинства этих самых «вещичек отменного качества». На своем «Кануне весны» капитан Финни торговал у побережий пиратского архипелага, скупая награбленное, которое потом перепродавал посреднику в городе Свечном. Оттуда пиратские трофеи уже вполне легальным образом расходились по другим рынкам приморья. Это Брэшен давно уже понял, а в подробности вдаваться у него никакого желания не имелось. На «Кануне» он служил старшим помощником. За это (а также за исполнение время от времени обязанностей телохранителя при капитане) он имел отдельную каюту, кое-какое жалованье… и отличнейший циндин для услады души. Что еще надобно человеку?

– Вещички, – повторил Финни. – Вещички что надо. Отборный товар… Мы ведь головами рискуем, чтобы его доставать. Мы. Ты и я. А потом мы привозим это добро в Свечной… И что же мы за него получаем?

– Деньги?.. – предположил Брэшен.

– Слезы это, а не деньги. Мы им жирного порося, а они нам обглоданные кости кидают. Но вместе, Брэшен, мы с тобой могли бы себя на черный день обеспечить…

– Ну и что ты предлагаешь?

Разговор все меньше нравился Брэшену. Финни имел долю в «Кануне», но владельцем его не являлся. Брэшен же совершенно не желал заниматься откровенным пиратством. Он успел уже нахлебаться этого в отрочестве. И решил, что с него хватит. Нет уж! Перепродавать награбленное – еще куда ни шло, но дальше – ни шагу. Может, он и перестал быть уважаемым старпомом с живого корабля «Проказница», каким был когда-то… Пускай он не был теперь и вторым помощником с промысловика «Жнец»… Но до пиратства он еще не опустился. Ни в коем случае!

– Я к тебе все время присматривался, – сказал Финни. – Ты точно родился в одном из старинных торговых семейств Удачного, так ведь? Младший сын или еще что-нибудь, я уж не знаю, но связи в Удачном у тебя есть точно. И ты запросто можешь ими воспользоваться, если захочешь. Мы могли бы отправиться туда, ты бы переговорил с кем надо, и мы продали бы отборный товар за те волшебные штучки, которые водятся у тамошнего купечества. Разные там поющие колокольчики, душистые драгоценности и все такое прочее, понимаешь?

– Не пойдет, – сказал Брэшен. И запоздало осознал, что выдал слишком прямой и грубый отказ. Следовало смягчить сказанное, что он немедля и сделал. – Мысль-то хорошая… Блестящая мысль, правду сказать. Вот только есть одна закавыка… – И в порыве правдолюбия, причиной коего был, вероятно, циндин, он вывалил Финни все, как оно было: – Ты не ошибся, я в самом деле из старинной семьи. Но если считать семью кораблем, то я давно уже стал запутавшейся снастью, так что меня решительно и бесповоротно отрезали. Если я буду помирать от жажды у своего папаши под дверью, мне и стакана воды никто не подаст… Да что там, гори я заживо – мой старик даже на огонь не пописает. Вот какого они там обо мне мнения. Что уж говорить о торговой сделке, которую я мог бы для тебя организовать!

Финни расхохотался, и Брэшен, криво улыбаясь, засмеялся тоже. При этом какой-то частью сознания он изумлялся, что за нелегкая дернула его рассказывать о подобных вещах… да еще и подтрунивать над своим положением. «Все лучше, чем пьяные слезы», – решил он наконец. Вот Финни отсмеялся и, посерьезнев, отхлебнул пива из кружки, а Брэшен подумал: «Интересно, жив ли еще его отец? И где он остался?..» Быть может, у Финни имелась и своя семья. Жена да детишки. Быть может… Брэшен на самом деле почти ничего не знал о нем. Да и знать не хотел. Потому что так оно было лучше.

По большому счету, имейся у него хоть капля здравого смысла, ему следовало бы прямо сейчас – пока разговор не зашел слишком далеко – подняться из-за стола, сказать, что надо бы проверить работу команды, и откланяться, не рассказывая Финни больше ничего о себе и своем прошлом… Если бы да кабы!

Вместо этого он выплюнул размокшие остатки циндина в поганое ведро под столом и потянулся к коробочке. Финни наблюдал, ухмыляясь, как Брэшен отламывает себе кусочек.

– А что нам до твоего старика? – спросил он затем. – У тебя ж наверняка осталось полно друзей-приятелей, так ведь? Да и город небось знаешь, наслышан, кто там чем занимается. Хоть слухи какие, кто не брезгует краденое по дешевке толкнуть… В любом городе всяко найдется пара-тройка любителей горстку денежек потихоньку себе в кошелек ссыпать! Мы бы и заходили туда один-два раза в год… с наилучшим товаром, о котором наши обычные перекупщики и знать-то не будут. Отложим немножко, зато самое добротное, и сбагрим налево. И все шито-крыто!

Брэшен кивнул – не столько Финни, сколько собственным мыслям. Вот она, воровская честь. Финни собирался погреть руки за спиной у партнеров. И собирался без шума ввести Брэшена в дело, если Брэшен поможет ему в налаживании связей. Тьфу, низость какая… Неужели, наблюдая за ним день за днем, Финни решил, будто он на такое способен?

«А как долго я буду притворяться, будто действительно не способен? И вообще, какой смысл?..»

– Подумаю, – сказал Брэшен капитану.

– Вот и отлично, – улыбнулся Финни удовлетворенно. – Ты уж подумай.

Дело шло к вечеру…

Уинтроу сидел на корточках подле Кеннита. Дело происходило на баке.

– Снимайте его с одеяла, только осторожно, – велел он матросам, вынесшим капитана на палубу. – Он должен лежать прямо на досках… Чтобы между ним и диводревом по возможности ничего не было.

Неподалеку, скрестив на груди руки, стояла Этта. На ее лице не отражалось никаких чувств, и в сторону Проказницы она старательно не смотрела. Уинтроу, в свою очередь, силился не смотреть на пиратку. Заметил ли еще кто-нибудь, как она сжала кулаки и плотно стиснула зубы?.. Этта изо всех сил сопротивлялась решению Уинтроу проводить операцию именно здесь. Она хотела, чтобы это болезненное и грязное дело совершилось за стенами каюты, подальше от посторонних глаз. Тогда Уинтроу привел ее сюда и показал на палубе кровавый отпечаток своей собственной пятерни. Он пообещал Этте, что Проказница поможет Кенниту одолеть боль, как помогала тогда, когда ему самому резали палец. И Этта в конце концов уступила.

В действительности ни Уинтроу, ни Проказница не были так уж уверены, сумеет ли она толком помочь. Но поскольку лекарский сундучок так до сих пор и не нашелся, даже самая малость, которую она сумеет ради Кеннита сделать, придется более чем кстати…

Корабль стоял на якоре в безымянной бухточке какого-то острова, не фигурировавшего ни на одной карте. Уинтроу еще раз подходил к Брику с теми же двумя вопросами, что и ранее: найден ли лекарский сундучок и когда они могут прибыть в Бычье Устье. Ни тот ни другой ответ особой радости не принес. Лекарские принадлежности так и не отыскались. Что же до Бычьего Устья – Брик вообще не знал, как туда возвратиться в отсутствие Соркора и без водительства «Мариетты».

Это последнее известие очень разочаровало Уинтроу, но не слишком удивило его. В самом деле, временное командование «Проказницей» было для Брика колоссальным и неожиданным повышением. Всего несколько дней молодой пират был обыкновенным матросом. Он не владел искусством навигации и не умел читать карты. Поэтому он собирался найти спокойное место, бросить там якорь и ждать, пока их найдет Соркор на «Мариетте»… либо пока сам Кеннит не поправится в достаточной мере, чтобы вести корабль.

Когда Уинтроу, не слишком веря собственным ушам, спросил: «Так мы что, совершенно заблудились?» – Брик ответил: «Знать, где мы находимся, – это одно, а вот что касается безопасного курса куда-либо – это совсем другое». Сдержанный гнев, прозвучавший в голосе молодого моряка, заставил Уинтроу сейчас же прикусить язык. И еще он подумал, что в особенности бывшим рабам не следует знать, в какое положение они угодили. Уж очень хорошую возможность это предоставило бы Са’Адару для решительных действий!

Странствующий жрец даже и теперь маячил на краю небольшой толпы, собравшейся на носовой палубе. Помощи своей Са’Адар не предлагал, а Уинтроу не стал и просить о ней. Он знал: странствующие жрецы в своих путешествиях выступают чаще как судьи и мастера переговоров, а не как целители или ученые. Уинтроу же, относясь с величайшим почтением к мудрости жрецов этого ордена, вечно чувствовал себя не в своей тарелке, когда размышлял о праве одного человека судить других. И сейчас пристальное внимание Са’Адара не прибавляло ему ни спокойствия, ни уверенности в своих силах. Он чувствовал на себе взгляд жреца, и по коже пробегал мороз: он нутром знал, что этот человек считает его недостойным священнического звания. Са’Адар о чем-то тихо разговаривал с двоими «расписными», по обыкновению сопровождавшими его… Уинтроу попытался не думать о них, выкинув из головы мысли о близком присутствии Са’Адара. «Помогать не желаешь, так хоть не мешай. Не позволю тебе меня отвлекать!»

Поднявшись, Уинтроу прошел к самому форштевню корабля. Проказница взволнованно оглянулась навстречу.

– Я буду стараться изо всех сил, – сказала она еще прежде, чем Уинтроу успел к ней обратиться. – Ты только помни, что кровной связи у меня с ним нет. Он нам не родственник… И он на борту слишком недавно, я даже не успела как следует с ним познакомиться… привыкнуть к нему… – И она опустила глаза, тихо добавив: – Боюсь, толку от меня будет не много…

Уинтроу перегнулся через поручни, его ладонь нашла ее руку.

– Тогда, – сказал он, – поделись своей силой со мной. И это уже будет величайшая помощь.

Их ладони соприкоснулись, заново утверждая связывавшие их странные узы. И Уинтроу в самом деле ощутил, как переливается в него сила корабля. Осознав это, он увидел ответную улыбку на лице изваяния. Была она не знаком радости, даже не выражением того, что между ними двоими все в полном порядке, – нет, это было свидетельство их общей решимости. Что бы им ни грозило извне, как бы ни приходилось им обоим сомневаться друг в друге – но здесь и сейчас, в этом великом деле, они будут вместе. Уинтроу подставил морскому ветру лицо и вознес молитву Всеотцу Са, испрашивая водительства и вразумления. Потом обернулся к распростертому на палубе Кенниту и тому, что его ожидало. Набрал полную грудь воздуха… Проказница была вместе с ним, неразделимо.

Кеннит лежал очень тихо, и обоняния Уинтроу даже на расстоянии достиг запах бренди. За это следовало благодарить Этту. Она долго сидела у постели пирата, уговорами вынудив его выпить гораздо больше, чем он поначалу намеревался. Вот только Кеннит оказался удивительно крепок на спиртное. Пьяный в стельку, он все же не потерял соображения. И опять-таки Этта выбрала матросов, которым предстояло держать его. К большому изумлению Уинтроу, трое этих избранных были освобожденными невольниками, причем один – даже из «расписных». Им было явно не по себе, но они с самым решительным видом стояли под взглядами многочисленных зевак…

Вот этих последних Уинтроу и счел своей неотложной заботой. Он проговорил без истерик, но повелительно:

– Пусть останутся только те, кто назначен в помощники. Все прочие пусть разойдутся и освободят место.

Он не стал ждать, станут ли ему повиноваться. Если не станут – это будет дополнительное унижение, которое ему было совсем ни к чему. К тому же он был уверен: посмей люди перечить – тотчас вмешается Этта.

Он опустился подле Кеннита на колени… Не слишком удобно будет резать его лежащим на палубе, но Уинтроу знал: пока у Проказницы есть хоть какая-то возможность придать ему сил – дело того стоит…

Он еще раз оглядел разноперые инструменты, которые удалось раздобыть. Все было аккуратно разложено на куске чистой холстины, и настоящий лекарь воистину пришел бы в ужас от такого набора. Ножи, заново отточенные и блестящие, были с камбуза. Две пилы были позаимствованы из имущества корабельного плотника. Иглы, толстые, грубые, предназначались для шитья парусов. Несколько иголок потоньше – обыкновенных швейных – предоставила Этта. Этта же приготовила ровные полоски чистой ткани для повязок – льняные и шелковые…

Только подумать – чтобы на корабле да не подобрать ничего более подходящего!.. Ведь у каждого матроса из команды были и нитки, и иголки, да и инструмент кое-какой водился. Но все принадлежавшее убитым морякам, до последней вещи, точно в воздухе растворилось. Уинтроу про себя был уверен, что бывшие рабы, захватив корабль, быстренько все прикарманили. И то, что ни один из них не пожелал чем-либо поделиться, очень ясно говорило об их чувствах в отношении Кеннита, присвоившего корабль. Уинтроу вполне мог их понять… Вот только легче от этого ему не становилось. Он смотрел на грубые инструменты, очень мало подходившие для операции на живом человеческом теле, и все яснее понимал, что обречен потерпеть неудачу. Чем кромсать ногу Кеннита этими ножами, он с таким же успехом мог бы просто отхватить ее топором…

Он поднял глаза и нашел взглядом Этту.

– Нужны инструменты получше, – сказал он ей тихо. – Этими я просто не смею начать…

Она поразмыслила о чем-то… Мысли ее явно унеслись далеко.

– Вот бы нам лекарский припас с «Мариетты», – проговорила она с досадой. На краткий миг была сброшена маска, и она показалась Уинтроу совсем девчонкой. Она тронула волосы Кеннита, пропустила сквозь пальцы черный вьющийся локон… Сколько нежности было в ее взгляде, обращенном на дремлющего капитана!

– Меня бы устроил и тот, что имелся на «Проказнице», – так же тихо и серьезно ответил Уинтроу. – До восстания его всегда держали в каюте старпома. И там было многое, что сейчас очень бы нам пригодилось. И лекарства, и инструменты. Будь все это здесь, Кенниту намного легче пришлось бы. Вот только никто не знает, куда сундучок подевался…

Глаза Этты тотчас потемнели, брови сошлись в одну черту.

– Уж так прямо и никто? – холодно спросила она. – Кто-нибудь всегда что-то да знает. Надо только уметь правильно спрашивать…

Она поднялась резким движением. И двинулась через палубу, доставая нож из ножен при бедре. Уинтроу тотчас угадал, куда она направлялась… Са’Адар с двоими телохранителями хотя и отступил прочь, как было велено в самом начале, однако носовой палубы не покинул. Вот странствующий жрец заметил Этту и обернулся навстречу… Слишком поздно! Его презрительный вид мгновенно сменился выражением потрясения и испуга, ибо Этта без лишних слов чиркнула его бритвенно-острым лезвием по груди. Жрец с криком шарахнулся прочь, потом уставился на распоротый передок своей рубахи. По волосатой груди пролегла тонкая линия; вот она расширилась, налилась красным… потекла кровь. Здоровенные «расписные», охранявшие Са’Адара, во все глаза смотрели на нож, который Этта держала в опущенной руке – наготове. А за плечами у нее уже стоял Брик с каким-то пиратом.

Некоторое время никто не двигался и не говорил. Уинтроу явственно слышал мысли Са’Адара, взвешивавшего, как поступить. Нож Этты всего лишь рассек ему кожу – очень болезненная рана, но для жизни совсем не опасная. А могла ведь прямо на месте кишки ему выпустить… Что ей было нужно, этой ведьме?

Для начала Са’Адар напустил на себя выражение поруганной добродетели.

– За что?.. – вопросил он, точно актер на подмостках. И широко развел руки, показывая всем длинный порез на груди. Он даже чуть повернулся в сторону, обращаясь не к одной только Этте, но и к столпившимся на шкафуте[9] Шкафут – на парусных кораблях палубный настил вдоль бортов в средней части корпуса. бывшим рабам: – За что ты избрала меня мишенью своего гнева? Какое зло причинил я тебе? Я всего лишь вышел вперед, дабы предложить свою помощь…

– Мне нужен корабельный лекарский сундучок, – отрезала Этта. – И немедленно!

– Но у меня его нет! – сердито воскликнул Са’Адар.

Женщина обладала способностью двигаться быстрее, чем кошка, когда полосует когтями. Во второй раз блеснул ее нож – и первую кровавую линию пересекла вторая. Са’Адар стиснул зубы, но не вскрикнул и не отшатнулся. Уинтроу, впрочем, видел, какого усилия это ему стоило.

– Так найди, – предложила Этта. – Ты, помнится, хвастался, что подготовил и возглавил восстание, сбросившее прежнего капитана. Значит, сумеешь поговорить со своими людьми и напомнить им, кто настоящий вожак, кого следует слушать. И если ты вправду таков, то сможешь узнать, кто из них грабил каюту старпома. Эти люди взяли лекарский сундучок. Он нужен мне. Прямо сейчас!

Еще мгновение длилось шаткое равновесие… Показалось ли Уинтроу – или в самом деле был подан некий знак, брошен некий взгляд, которым обменялись Са’Адар и его люди? Сказать наверняка было невозможно. Но вот Са’Адар заговорил, и, странное дело, его речь показалась Уинтроу чистым актерством.

– Ты могла, – заявил жрец, – просто спросить у меня, не прибегая к насилию. Я ведь человек тихий, я всего лишь смиренный служитель Са и ничего не ищу для себя лично, радея лишь об умножении в человеках добра… Этот сундучок, который ты разыскиваешь… как он хоть выглядел?

Вопрошающий взгляд жреца обратился на Уинтроу, губы растянула искусственная улыбка.

– Просто деревянный сундучок. Вот… примерно таких размеров. – Уинтроу показал руками в воздухе. – Он был закрыт на замок, а на крышке выжжено изображение Проказницы. Внутри хранились лекарства, врачебные инструменты, иглы, материал для перевязок. – И добавил: – Всякий открывший его немедленно понял бы, что это такое.

Са’Адар повернулся к собравшимся на шкафуте:

– Слыхали, народ мой? Видел ли кто-нибудь из вас такой сундучок? Если да – прошу вас, принесите его сюда без промедления. Не ради меня, конечно, – ради избавителя нашего, капитана Кеннита. Покажем ему, как мы являем доброту к тем, кто был к нам милосерден!

«Все шито белыми нитками, – подумал Уинтроу. – Этта же его прирежет на месте…»

Он ошибся: на ее лицо снизошло удивительно долготерпеливое выражение. А с палубных досок вдруг подал голос сам Кеннит.

– Она знает, что времени у нее сколько угодно, – сказал он очень тихо. – К тому же она любит убивать медленно. Да еще где-нибудь в укромном уголке…

Все внимание Уинтроу тотчас переключилось на пирата, но в том, казалось, сознание едва-едва теплилось. Длинные ресницы расстелились по щекам, лицевые мышцы были расслаблены, лишь губы кривились в слабой улыбке. Уинтроу аккуратно приложил два пальца к горлу Кеннита. Пульс бился по-прежнему ровно и сильно, но кожу обметала лихорадка.

– Капитан Кеннит, – вполголоса окликнул Уинтроу.

– Может, это он? – прозвучал звонкий голос женщины.

Рабы расступились – она широким шагом вышла вперед. Уинтроу торопливо вскочил на ноги. Бывшая невольница несла лекарский сундучок. Крышка была расколочена, но Уинтроу все равно узнал его. Он не побежал навстречу, предпочтя терпеливо дождаться, пока женщина передаст сундучок Этте. «Пусть сама разбирается с Са’Адаром… Это их стычка. А я и без того, кажется, с ним уже на ножах».

Этта же окинула беглым взглядом поставленный к ее ногам сундучок. Она даже не наклонилась порыться в его разворошенном содержимом. Она вновь посмотрела на Са’Адара и негромко презрительно фыркнула.

– Не люблю, когда со мной в игры начинают играть, – сказала она очень тихо. – Но коли уж вынуждают, я не я буду, если не выиграю!

Их взгляды встретились. Ни он, ни она не желали отвести глаз. Кожу на худых щеках Этты свело, улыбка превратилась в угрожающий оскал.

– Ты! – проговорила она. – Убери своих ублюдков прочь с палубы! Все вниз, в трюмы – и люки за собою закрыть! Не желаю вас ни видеть, ни слышать… ни запах ваш чувствовать, пока все это не кончится! И если ты не совсем выжил из ума, будешь впредь пореже попадаться мне на глаза. Дошло?

И вот тут, на глазах у наблюдавшего за ними Уинтроу, Са’Адар совершил серьезнейший просчет. Он выпрямился во весь свой рост (впрочем, Этта все равно была выше) и поинтересовался с этакой спокойной насмешкой:

– Надо ли так понимать, что это ты командуешь здесь, а вовсе не Брик?

Можно было бы сказать, что он сделал очень тонкий ход… если бы между молодым пиратом и Эттой существовала хоть какая-то ревность. Но Брик лишь откинул голову и от души расхохотался, между тем как нож Этты украсил грудь Са’Адара еще одной красной насечкой, и на сей раз жрец не удержался ни от крика, ни от судорожного шага назад: Этта неплохо владела клинком – рана оказалась поглубже двух первых.

Священнослужитель скомкал в кулаке пропитанные кровью клочья рубашки, а женщина зловеще улыбнулась ему:

– Думаю, мы сходимся на том, что уж я-то всяко повыше рангом, чем ты…

Один из «расписных», с лицом, потемневшим от ярости, устремился было вперед… Вооруженная рука Этты коротко метнулась туда и обратно – и «расписной» свалился, прижимая ладони к животу. Проказница сдавленно вскрикнула – на ее палубу снова пролилась кровь. Бывшие рабы откликнулись точно эхо целым хором ахов, вскриков и стонов. Уинтроу всем существом ощутил болезненное содрогание, прокатившееся по всему кораблю при этом новом насилии, но отвести глаз от происходившего не мог. Са’Адар кинулся за спину уцелевшему телохранителю, но этот здоровяк и сам уже пятился перед ледяной яростью женщины с ножом. И больше никто не поспешил на защиту жреца. Даже наоборот: люди отступили от него несколько прочь. Связываться никому не хотелось.

– Так что запомните хорошенько! – Голос Этты звенел, точно молоток по наковальне. Она подняла окровавленный нож и обвела им в воздухе круг, захватив весь корабль и все обращенные к ней лица – с татуировками или без. – Я не буду цацкаться ни с кем, кто нанесет урон здоровью и благополучию капитана Кеннита. Никто из вас более не позволит себе никоим образом, прямо или косвенно, задеть или обидеть его – или в полной мере познаете мой гнев! – И она чуть понизила голос: – Вот видите, все проще простого. А теперь – все вон с палубы!!!

На сей раз столпившийся народ просто исчез, словно вода, убегающая в шпигаты[10] Шпигаты – отверстия в палубе для слива за борт попавшей на нее воды.. Спустя какие-то мгновения на палубе остались только пираты и несколько рабов, назначенных Эттой держать Кеннита. Эти трое смотрели на нее со странной смесью ужаса и почтения. Уинтроу про себя заподозрил, что они успели полностью переменить свои привязанности и с этой минуты были готовы следовать за Эттой куда угодно…

А вот сколь могущественного врага нажила она себе в лице Са’Адара – это должно было показать время…

Когда Этта подошла к Уинтроу, их глаза встретились, и он понял: ее столкновение с Са’Адаром предназначалось и для его внимания тоже. Если Кеннит умрет у него на руках – месть Этты будет скора (в лучшем случае…), страшна и неотвратима. Вот она подошла к нему, неся лекарский сундучок… Уинтроу взял его, не проронив ни слова. Поставил на палубу и быстро просмотрел содержимое. Кое-что, конечно, успело бесследно пропасть, но многое, по счастью, сохранилось. У юного целителя вырвался вздох искреннего облегчения, когда он обнаружил склянку с кожурой плодов квези, заспиртованной в бренди. Бутылочка, впрочем, оказалась крохотной… Промелькнула горькая мысль, что его отец не счел нужным применить это снадобье, когда самому Уинтроу резали палец… Хотя, с другой стороны, будь это сделано, вряд ли что-то осталось бы для Кеннита в его гораздо более серьезной нужде. Уинтроу лишь отметил про себя столь странную причуду судьбы и принялся аккуратно раскладывать обнаруженные инструменты. Он отпихнул в сторону за ненадобностью позаимствованные у кока ножи и заменил их тонкими клинками из сундучка. Нашлась там и специальная пила по кости, снабженная изогнутой рукоятью. Уинтроу выбрал три иголки и вдел в них волоски из шевелюры Кеннита. Когда он выложил их на холстину, волоски свернулись крупными кольцами.

А еще в коробке сыскался кусок кожаного ремня с двумя кольцами на одном конце – жгут, который он наложит на ногу, прежде чем резать.

Ну вот, собственно, и все… Уинтроу бросил последний взгляд на приготовленные инструменты. И обернулся к Этте:

– Я хотел бы вознести молитву… Несколько мгновений медитации смогут лучше подготовить всех нас к…

– Давай, только не тяни, – буркнула она без лишней учтивости. Ее губы сошлись в одну черту, кожа туго натянулась на скулах…

– Итак, крепко прижмите его к палубе и держите, – распорядился Уинтроу. Его голос прозвучал так же хрипло, как и у Этты. Интересно, был ли он так же бледен, как и она?.. Глубоко внутри разгорелась искорка гнева, вызванная ее презрением. Уинтроу не стал ее гасить, напротив, постарался раздуть в себе – и перековать в решимость.

Этта опустилась на колени возле головы Кеннита, но не стала касаться его. Двое мужчин наложили руки на его здоровую ногу, пригвождая ее к палубе. Брик хотел было поддержать голову своему капитану, но Кеннит высвободился из его слишком осторожной хватки и, оторвав голову от палубы, вытаращил глаза на Уинтроу.

– Ну что… Сейчас? – спросил он задиристо и сердито. – Сейчас?!

– Да, сейчас, – ответил Уинтроу. – Наберись мужества. – И обратился к Брику: – Держи его голову, да покрепче. Положи ладони ему на лоб и наваливайся всем весом. Чем меньше он сможет биться, тем для него же и лучше.

И Кеннит сам, не противясь, откинул голову и зажмурил глаза. Уинтроу снял одеяло, прикрывавшее обрубок ноги… За несколько часов со времени предыдущего осмотра дело стало явно хуже. Опухоль туго натянула кожу, и она очень скверно блестела, отливая синевато-серым.

«Надо начинать, пока я вконец мужества не лишился…» О том, что от успеха зависела его собственная жизнь, Уинтроу старался не думать. Он осторожно приподнял обрубок ноги и подвел под него жгут, запретив себе думать о боли, которую причиняет Кенниту каждое движение. «Надо сосредоточиться на том, чтобы резать аккуратно и по возможности быстро. А о боли забыть. Боль значения не имеет!»

Когда Уинтроу последний раз присутствовал при отнятии пораженной ноги, это происходило в славной, теплой комнате. Горели свечи, курились благовония, а Са’Парте готовился исполнять свой долг, воспевая молитвы… Уинтроу же довелось вознести всего одну, да и ту – молча. Зато такую, которую можно было повторять с каждым вздохом. «О Са, милостив буди, силы подай…» Милостив буди – это на вдохе. Силы подай – на выдохе. Бешено колотившееся сердце начало самым замечательным образом успокаиваться. Сознание очистилось, и даже зрение, кажется, обострилось… Тут Уинтроу понял, что в эти мгновения Проказница была с ним – и гораздо ближе, интимнее, чем когда-либо прежде. Он даже Кеннита смутно ощущал сквозь ее восприятие. Поддавшись любопытству, Уинтроу попробовал испытать эту новую и едва ощутимую связь. Впечатление было такое, словно Проказница старалась докричаться до Кеннита сквозь неизмеримое расстояние, призывая его явить силу и мужество и обещая, что она будет с ним, поможет ему и поддержит… Уинтроу ощутил укол ревности, и его сосредоточение было нарушено.

Милостив буди – силы подай, – неслышно напомнил ему корабль. «Милостив буди… силы подай!» – выдохнул он в ответ. Продел свободный конец жгута в кольца и надежно затянул его на бедре Кеннита.

Кеннит немедленно взревел сквозь зубы – боль, надобно полагать, была адская. Как ни удерживали его матросы, его спина выгнулась дугой, отрываясь от палубы. Он бился, точно сильная рыба, выброшенная на берег. Сквозь потревоженные струпья на конце обрубка брызнула жидкость и загадила палубу. Разлился омерзительный запах. Этта, вскрикнув, навалилась Кенниту на грудь, помогая удержать его. И был момент жуткой тишины, когда его дыхание вдруг прервалось.

– Будь ты проклят, режь же его! – пронзительно крикнула она, обращаясь к Уинтроу. – Не тяни!

Ибо Уинтроу буквально застыл, стоя на коленях, – мука, испытываемая Кеннитом, парализовала его, обдав ледяной, отнимающей силы волной. Передавшись от Кеннита кораблю, невыносимое страдание перелилось от Проказницы Уинтроу. Да так, что на какое-то время он собственное имя забыл. И лишь молча смотрел на говорившую с ним женщину, не в состоянии сообразить, кто она такая и за что она ЭТО причиняет ему.

Тут Кеннит наконец вобрал в себя воздух, и у него вырвался пронзительный вопль. Уинтроу же показалось, будто он сам разлетелся на части, как кусок промороженного стекла, ошпаренный кипятком. Он был никем и ничем… потом превратился в Проказницу… и как бы толчком снова стал Уинтроу. Его мотнуло вперед, он почти упал ладонями на палубу, жадно вбирая собственную личность из диводрева. «Я Вестрит, я Вестрит… Я – Уинтроу Вестрит… мальчик, который должен был стать жрецом…»

Кеннит страшно содрогнулся и потерял сознание. Страдание прекратилось, и Уинтроу смог в полной мере ощутить себя – собой. Он отчаянно уцепился за это ощущение. Милостив буди – силы подай… – где-то вовне продолжалась молитва. Это говорила Проказница, подсказывая ему правильный дыхательный ритм. Молитва помогла. Уинтроу окончательно обрел себя и услышал, как ругается и плачет Этта. Она так и лежала у Кеннита на груди, держа и в то же время обнимая его. Уинтроу отметил это – и перестал обращать на нее внимание.

– Держите крепче, – приказал он сквозь сжатые зубы. Взял в руки первый попавшийся нож… И вдруг со всей очевидностью понял, что единственный путь к спасению – скорость. Резать надо по возможности быстро – вот в чем вся штука. Потому что подобная боль может запросто человека убить. Итак, скорость. Хорошо бы еще закончить прежде, чем Кеннит очнется…

Он приложил блестящее лезвие к уродливо распухшему телу и повел поперек ноги, вглубь. И сразу понял, что опыт всей его предыдущей жизни плохо подготовил его к тому, чем он теперь занимался. В монастыре он помогал разделывать туши во время забоя скота. Занятие было не из приятных, просто он делал дело, которое должно быть сделано. Но тогда он резал остывшую плоть, лишенную движения и жизни, плотную и окоченевшую через сутки после забоя… Нынче все было по-другому. Воспаленное тело Кеннита было живым. Оно мягко уступало острому лезвию – и смыкалось за ним. Изливалась кровь, и он не мог рассмотреть, что делается внутри раны. Пришлось схватиться за ногу Кеннита ниже того места, где проходил разрез. Там тело было очень горячим, и пальцы Уинтроу буквально погружались в него. Он очень старался резать побыстрее. Под ножом что-то двигалось, рассекаемые мышцы подергивались и сокращались. И кровь, кровь, бесконечно лившаяся ярко-алыми струйками… Рукоятка ножа мгновенно сделалась липкой и скользкой. Кровь собралась на палубе лужицей под ногой Кеннита, потом лужица растеклась, и кровь стала впитываться в одеяние Уинтроу. Несколько раз он замечал сухожилия – блестящие белые веревки, которые, будучи перерезаны, втягивались внутрь культи и пропадали из виду. Ему казалось, прошла вечность, но вот нож ударился в кость.

Уинтроу бросил нож на палубу, торопливо вытер руки о передок рубашки и крикнул:

– Пилу!

Кто-то сунул ее ему в руку. Пилу пришлось запихивать прямо в кровавую рану – Уинтроу взмок, но все-таки сделал это. И начал пилить. Раздался жуткий звук – этакий влажный скрежет…

Ему все-таки не повезло – Кеннит очнулся. Он издал какое-то тявканье и принялся биться затылком о палубу, его торс выгибался, преодолевая вес и усилие державших людей. Уинтроу отчаянно напрягся, полагая, что боль пирата сейчас снова затопит его сводящей с ума волной… Однако этого не произошло – Проказница приняла боль на себя и удержала ее, не допустив до Уинтроу. Он не позволил себе терять время, гадая, чего это ей стоило. Ему некогда было даже ощутить благодарность… Он крепче нажал на пилу, работая изо всех сил. Кровь из-под зубьев разлеталась по палубе, пятная его руки и грудь. Он ощущал на своих губах ее вкус… Кость подалась так неожиданно, что он не сумел вовремя удержать руку, и пила врезалась в плоть. Уинтроу с усилием вытащил ее из раны и отшвырнул в сторону. Нашарил чистый нож…

– А!.. А!.. А!.. – короткими лающими вскриками вырывалось у Кеннита. Это были даже не вопли, а нечто вообще запредельное…

Потом раздалось бульканье, и что-то, шлепая, полилось на палубу. Уинтроу ощутил кислый запах блевотины.

– Проследите, чтобы не задохнулся! – велел он, не глядя. Оказалось, однако, что вывернуло не Кеннита, а одного из матросов. На это тоже не было времени…

– Держи его, мать твою! – обложил Уинтроу провинившегося моряка. И продолжал резать, пока не подобрался к самой коже с нижней стороны культи. Тут он повернул нож под углом и выкроил кожный лоскут, чтобы потом покрыть рану. Последнее движение лезвия – и гниющие остатки ноги, ничем более не удерживаемые, откатились по палубе прочь.

Только тут Уинтроу смог как следует разглядеть плоды своей работы, и ему, как выражались в портовых кабаках, поплохело . Да… Это вам не запеченный по случаю праздника окорок, от которого умелая хозяйка аккуратно отрезает тоненькие ломтики. Это было живое тело – и мышцы, помещавшиеся под кожей, будучи лишены привычного прикрепления, обмякли либо сократились, каждая на свой лад. Блестящий спил кости казался глазом, укоризненно глядевшим на неумелого лекаря… И кровь – всюду кровь…

Уинтроу с непоколебимой уверенностью ощутил, что зарезал пирата.

Не думай так!  – тотчас предостерегла его Проказница. И чуть погодя добавила почти умоляюще: – Не навязывай ему своих мыслей о неудаче! Мы же все связаны, и он не может не верить в то, что мы ему вольно или невольно внушаем. Ему просто деваться некуда…

Окровавленными руками Уинтроу подхватил скляночку с кожурой плодов квези. Он немало слыхал о могуществе этого снадобья, но могло ли содержимое крохотной бутылочки остановить такую беспредельную боль?.. Он вытащил пробку… Он пытался расходовать лекарство по возможности бережливо, чтобы оставить хоть что-нибудь против завтрашней боли… Куски кожуры то и дело застревали в узком горлышке склянки, Уинтроу встряхивал ее, и бледно-зеленая жидкость расплескивалась где густо, где пусто. Но там, где она попадала на обнаженную плоть, боль немедленно прекращалась. Умолкала – именно такое ощущение передавала ему Проказница. Уинтроу вернул пробку на место, когда в бутылочке оставалось чуть менее половины изначального содержимого. Стиснув зубы и заставив себя прикоснуться к телу, которое только что резал, он принялся равномерно размазывать густое зеленое снадобье. Отступление боли было таким внезапным и повсеместным, как будто отхлынула волна.

Только теперь, когда все прекратилось, Уинтроу в полной мере осознал, какой силы напор достигал его, перехлестывая воздвигнутую Проказницей плотину. Но вот наводнение прекратилось – и он разделил безмерное облегчение, которое испытал корабль.

Оставалось по возможности подробно припомнить, что и в каком порядке делал Са’Парте после того, как с отрезанием ноги было покончено… Для начала он перевязывал концы кровоточивших артерий. Уинтроу попробовал поступить так же, но сосредоточение опять стало изменять ему. Сколько хоть было этих артерий?.. Навалилась усталость, и все, чего Уинтроу на самом деле хотелось, – это сбежать подальше от кровавого ужаса, который породили его собственные руки. Сбежать, свернуться калачиком в каком-нибудь тихом уголке и сказать: «Ничего этого не было!» Он сделал усилие и принудил себя продолжать. Он завернул выкроенный кожный лоскут и приложил его к обнаженному концу Кеннитовой культи. Потом попросил Этту выдернуть у капитана еще несколько волосков и продеть их в тонкие иглы. Кеннит лежал совсем тихо, лишь чуть заметно двигались губы: он дышал. Матросы, державшие его, начали понемногу ослаблять хватку. Уинтроу прикрикнул на них:

– Держите, держите! Если он шевельнется, пока я буду сшивать, вся работа может насмарку пойти!

Кожный лоскут ложился на место не очень-то аккуратно… Уинтроу изо всех сил старался пришить его по возможности ровно, натягивая кожу, где приходилось. Обложив культю корпией[11] Корпия – ныне вышедший из употребления перевязочный материал, нитки, нащипанные вручную из хлопчатобумажной или льняной ветоши. Это слово часто встречается в старинных приключенческих произведениях, например у Жюля Верна. Современные авторы остросюжетных книг о минувших веках обычно обходятся просто «тряпицами для повязок»., он обмотал ее полосой шелка. Кровь немедленно пропитала повязку и липко выступила на поверхности… Уинтроу накладывал слой за слоем, теряя им счет… Когда все было вроде бы завершено, он заново вытер руки о свое одеяние и потянулся к жгуту. Распустил его – и чистая белая повязка вмиг покраснела. Уинтроу захотелось громко завопить от ужаса и отчаяния. Сколько вообще крови помещается в жилах человека? Как может он потерять подобное количество ее – и продолжать цепляться за жизнь?.. Сердце снова заколотилось о ребра… Уинтроу заново обмотал ногу пирата и, поддерживая ладонями культю, глухо выговорил:

– Я кончил. Можно уносить его.

Этта подняла голову, оторвавшись от груди Кеннита. Лицо у нее было совсем белое. Вот на глаза ей попался откромсанный кусок его ноги, валявшийся на палубе, и черты женщины судорожно исказились. Она сделала видимое усилие, стирая с лица выражение погибельного отчаяния. Лишь глаза блестели от слез. Она хрипло приказала матросам:

– Носилки сюда!

Путешествие до капитанской каюты оказалось совсем не простым… Для начала носилки пришлось спускать с бака на главную палубу. Пересекли ее – и начались узкие, извилистые коридоры кормовой части, где обитали начальствующие. Морякам пришлось проявить недюжинную сноровку. Да еще Этта рычала на них всякий раз, когда длинные ручки носилок задевали за стены или углы. Когда же капитанская каюта была благополучно достигнута и Кеннита перекладывали с носилок на постель, его глаза ненадолго открылись.

– Ну пожалуйста, пожалуйста!.. – пролепетал он в бреду. – Я буду хорошим, я обещаю… Я буду слушаться, я обязательно буду…

Тут Этта так ощерилась на моряков, что все немедля потупились, а Уинтроу подумал, что вряд ли хоть одна живая душа когда-либо спросит капитана об этих его словах.

Оказавшись в постели, Кеннит опустил ресницы – и лежал неподвижно, как прежде. Матросы же мигом убрались вон из каюты.

Уинтроу ненадолго задержался. Этта хмурилась, глядя, как он трогает сперва запястье Кеннита, потом его горло. Пульс был скверный – частый и неглубокий. Уинтроу низко склонился над капитаном, силясь передать ему уверенность в выздоровлении. Коснулся пальцами, все еще липкими от крови, его лица и висков и тихо помолился Са, испрашивая для больного силу одолеть смерть. Этта не обращала на него внимания. Расправив чистую тряпицу, она ловко подсунула ее Кенниту под забинтованную культю…

– И что теперь?.. – глухо спросила она, когда Уинтроу выпрямился.

– Теперь – ждать и молиться, – ответствовал мальчик. – Больше мы все равно ничего сделать не можем.

Она тихо, презрительно хмыкнула. И указала ему на дверь.

Уинтроу вышел…

На ее палубе царила кровавая жуть. То место, куда впиталась кровь, было ощутимо тяжелым. Полуприкрыв веками глаза, Проказница смотрела на клонившееся к западу солнце. Она чувствовала дыхание Кеннита, лежавшего в капитанской каюте, она осязала медленное истечение его крови. Лекарство похоронило боль, но где-то там, за порогом восприятия, слышалось ее угрожающее биение. И с каждой пульсацией эта угроза делалась ближе и ощутимей… Проказница ощущала приближение неимоверного страдания и заранее содрогалась.

Уинтроу возился на баке, прибираясь после операции. Вот он обмакнул оставшийся кусок повязки в ведерко с водой, один за другим протер все ножи и отложил их в сторонку. Тщательно вычистил пилу и иголки… Уложил все в лекарский сундучок, и там заново воцарился порядок. Он уже вымыл руки по локоть и утер кровь с лица, но весь перед его одеяния, постепенно высыхая, делался заскорузлым и жестким. Обтерев бутылочку с заспиртованной кожурой плодов квези, Уинтроу посмотрел ее на свет, оценивая, много ли осталось.

– Маловато, – негромко сообщил он Проказнице. – А впрочем, разница-то… Вряд ли Кеннит проживет столько, чтобы ему это потребовалось. Ты взгляни только на всю эту кровищу… – Он убрал склянку в сундучок и посмотрел на отрезанный кусок ноги. Стиснул зубы и поднял с палубы жуткое нечто. Лохмотья по обоим концам, а посередке – колено. Утратив связь с остальным телом, кусок показался ему неестественно легким. Уинтроу понес его к борту. – Как-то неправильно это, – сказал он Проказнице. Но все-таки выкинул свою ношу в море.

…И отшатнулся, негромко вскрикнув от испуга, ибо из воды тотчас высунулась голова белого змея и подхватила обрубок еще в воздухе, прежде чем тот успел даже коснуться воды. Высунулась и тотчас исчезла, слопав кусок человечины.

Уинтроу кинулся обратно к поручням. Схватился за них и стал смотреть вниз, в зеленую глубину, – не мелькнет ли там белая тень морского чудовища.

– Каким образом оно поняло? – хрипло вырвалось у него. И продолжал, не дожидаясь ответа Проказницы: – Я думал, змей уплыл… Думал, мы его отогнали. Зачем он следует за нами? Чего он хочет?..

– Он слышит нас. Тебя и меня. – Проказница говорила тихо, чтобы не разобрал никто, кроме Уинтроу. Ей было стыдно. Трюмные люки понемногу начали открываться, люди выбирались на палубу, правда, на бак никто не совался. Змей же появился и исчез до того бесшумно и быстро, что его, похоже, никто и не заметил. – Я не знаю, как и в какой мере он нас слышит, я не думаю, что он способен полностью уразуметь наши мысли… Но понимает он вполне достаточно. А надо ему… примерно то, что он сейчас получил. Он хочет, чтобы его кормили. Вот и все.

– Может, – сказал Уинтроу, – мне стоило бы броситься к нему в пасть? Чтобы Этте потом не пришлось возиться со мной…

Он обронил это вроде бы в шутку, но за шуткой крылась бездна отчаяния.

– Ты, – проговорила Проказница, – высказал сейчас не свою мысль, а его. Он дотянулся к тебе, требуя пищи. Он полагает, что мы обязаны его кормить. И без зазрения совести внушает тебе вескую причину подарить ему свою собственную плоть. Не слушай его!

– А ты-то откуда знаешь, о чем он думает и чего хочет?..

Уинтроу позабыл о том, чем только что занимался, и перегнулся через поручни, беседуя с носовым изваянием. Проказница оглянулась на него через плечо… Уинтроу был до того измотан, что выглядел постаревшим. Проказница поразмыслила, стоит ли ему говорить, но потом решила: нет смысла оберегать его – все равно рано или поздно он дознается сам.

– Мы с ним родичи, – просто пояснила она. У мальчика буквально отпала челюсть, и она дернула обнаженным плечиком. – Так он чувствует, по крайней мере. И я ощущаю… нечто сходное. Не такую сильную связь, как у нас с тобой сейчас… Но она есть, и отрицать ее невозможно.

– Бессмыслица какая-то, – пробормотал Уинтроу ошарашенно.

Она вновь пожала плечами… и переменила тему разговора.

– Ты должен искоренить в себе уверенность, что Кеннит непременно умрет.

– Почему? Или ты хочешь мне сказать, что он тоже «родич» и слышит мои мысли?..

В его голосе определенно слышалась горечь. «Э, да никак он ревнует?..» Проказница попыталась было прогнать удовольствие, которое принесло ей это открытие, но не удержалась и решила еще чуть-чуть его подколоть.

– Твои мысли? – переспросила она. – Нет, твоих мыслей он не слышит. Он чувствует только меня. Он соприкасается со мной, а я – с ним. Мы ощущаем друг друга. Конечно, это еще не связь, а только намек на нее… Я же совсем недавно с ним познакомилась. Но его кровь впиталась в мою палубу и создала между нами нечто такое, что я даже объяснить затрудняюсь. Кровь – это память… Так вот, твои мысли соприкасаются с моими и через меня влияют на мысли Кеннита. Я всячески стараюсь не допустить к нему твои страхи, но, признаться, это требует от меня определенных усилий!

– Значит, – медленно выговорил Уинтроу, – ты теперь связана с ним?

Он был недоволен, и Проказницу это возмутило.

– Ты же сам попросил меня помочь ему. Попросил поделиться с ним силой, так? И что же ты думал – каким образом я могу это проделать, не породив связи?

Пришлось неохотно признать:

– Об этом я не подумал… А сейчас ты его чувствуешь?

Проказница задумалась… и обнаружила, что тихо улыбается.

– Да, – сказала она. – Чувствую. И даже яснее, чем прежде. – Тут улыбка погасла. – Возможно, это оттого, что он слабеет. Сдается мне, у него больше нет сил удерживаться , кроме как в единении со мною… – И все ее внимание тотчас переключилось на Уинтроу. – Твоя уверенность, что ему не выжить, висит над ним точно проклятие! Ты должен каким угодно образом переубедить себя самого. Представляй его только живущим! Его тело очень зависит от состояния духа. Ты должен его поддерживать, а не топить!

– Постараюсь, – проворчал он. – Правда, непросто убеждать себя в чем-то таком, что отнюдь не является правдой…

– Уинтроу!..

– Ладно, – сказал он примирительно. Положил обе руки на носовой поручень, поднял глаза и сосредоточил взгляд на далеком горизонте. Весенний день угасал, сгущались сумерки. Голубое небо медленно меркло, начиная сливаться с более темной синевой моря. Уинтроу стал медленно возвращать свое восприятие из далекой точки у горизонта вовнутрь себя самого – пока его веки не опустились сами собой. Его дыхание стало глубоким и ровным, почти как во сне. Ощутив любопытство, Проказница обратилась к их связи, чтобы, не навязываясь и не отвлекая Уинтроу, попробовать прочесь его мысли.

Тихого проникновения не получилось: Уинтроу мгновенно почувствовал ее присутствие. Но не стал недовольно отстраняться – напротив, охотно открыл ей свой разум, и она окунулась в размеренный поток его мыслей. Са присутствует во всякой жизни. Всякая жизнь есть Са… Самое простое утверждение. Проказница сообразила: он выбрал словесную формулу, в которую веровал, что называется, абсолютно. Уинтроу более не сосредоточивался на телесном здоровье пиратского капитана. Он зашел с другой стороны: покуда жив Кеннит, его жизнь – частица Са, а значит, разделяет его вечность. «Конца нет, – как бы обещала Проказнице их общая мысль. – Жизнь не прерывается никогда». И она поймала себя на том, что разделяет это его убеждение. Нет никакой окончательной тьмы, которой следовало бы страшиться. Никакого внезапного прекращения бытия. Изменение – да. Но ведь нас и каждый новый вздох изменяет… Пока происходят изменения, происходит и жизнь. Перемен не стоит страшиться…

И Проказница распахнула себя Кенниту, чтобы поделиться с ним этим откровением. Жизнь продолжается. Утрата ноги – не конец, а всего лишь… небольшая поправка курса. Пока бьется сердце, не перечесть новых возможностей. А значит, тебе нечего страшиться, Кеннит. Отдохни, расслабься. Все будет хорошо! Ты отдохнешь, просто отдохнешь немного…

Она ощутила теплый ток его благодарности. Напряженные мышцы вдоль позвоночника и на лице стали разглаживаться. Кеннит глубоко вдохнул и медленно выдохнул…

А нового вдоха и не последовало.