Онлайн чтение книги Создатель Вселенных The Maker of Universes
Глава 2

Вольф присел на траву отдохнуть, пока не перестанет дышать так тяжело.

Он подумал, какой иронией судьбы было бы, если бы волнение оказалось слишком велико для его шестидесятилетнего старого сердца. Умер до оказания помощи. УДОП.

Они — кто бы они ни были — вынуждены будут похоронить его и написать на могиле: «НЕИЗВЕСТНЫЙ ЗЕМЛЯНИН».

Тут он почувствовал себя лучше.

Он даже засмеялся, поднимаясь на ноги.

С некоторой смелостью и уверенностью он огляделся вокруг.

Воздух был достаточно комфортабельным, около семидесяти градусов, как он прикинул. Он нес странные и очень приятные, почти фруктовые ароматы. Повсюду вокруг него кричали птицы — он надеялся, что это были только они. Где-то далеко звучал тихий рев, но он не был испуган. Он был уверен, без всякого разумного основания для уверенности, что это был приглушенный растоянием грохот прибоя. Луна была полная и огромная, в два с половиной раза больше земной.

Небо потеряло свой дневной ярко зеленый цвет и стало, за исключением свечения луны, столь же черным, как ночное небо покинутого им мира. Множество больших звезд двигалось со скоростью и в направлениях, вызвавших у него головокружение от страха и замешательства. Одна из звезд падала к нему, становилась все больше и ярче, пока не спикировала в нескольких футах над головой. В оранжево-желтом свечении с ее тыла он увидел четыре громадных эллипсоидных крыла, болтающиеся тощие ноги и, коротко, силуэт головы с антеннами.

Это был светляк какой-то разновидности с размахом крыльев по меньшей мере в десять футов.

Вольф наблюдал за смещением, расширением и сокращением живых скоплений, пока не привык к ним. Он гадал, в каком направлении тронуться, и наконец, звук прибоя заставил его решиться. Береговая линия даст определенную точку отсчета, куда бы он ни пошел после этого. Продвигался он медленно и осторожно, с частыми остановками, чтобы прислушаться и изучить тени.

Поблизости хрюкнуло что-то с большой грудной клеткой.

Вольф распластался на траве в тени густого куста и постарался дышать медленно. Раздался шорох, треснул прут. Вольф поднял голову достаточно высоко, чтобы выглянуть на залитую лунным светом поляну перед ним. Огромная туша, прямая, двуногая, темная и волосатая, протащилась всего лишь в нескольких ярдах от него.

Она вдруг остановилась, и сердце Вольфа стукнуло с перебоем. Голова туши повернулась из стороны в сторону, разрешая Вольфу получить полный обзор гориллоидного профиля. Это, однако, была не горилла — во всяком случае, не земная. Мех зверя не был сплошь черным. Перемежающиеся широкие черные и узкие белые полосы шли зигзагами по его ногам и телу. Руки его были намного короче, чем у его двойника на Земле, а ноги — не только длиннее, но и прямее. Более того, лоб, хотя и прорезанный надглазной костью, был высоким.

Он что-то пробормотал; не животный крик или стон, а последовательность четко модулированных слогов.

Горилла был не один. Зеленоватая луна освещала клок голой кожи сбоку от Вольфа. Он принадлежал женщине, шедшей рядом со зверем, и плечи ее были спрятаны под его огромной правой рукой.

Вольф не видел ее лица, но он уловил достаточно, от длинных стройных ног, выпуклых ягодиц, изящной руки и длинных черных волос, чтобы гадать, была ли она такой же прекрасной спереди.

Она заговорила с гориллой голосом, похожим на звук серебрянных колокольчиков. Горилла ей ответил. Затем парочка ушла с зеленой луны в темноту джунглей.

Вольф встал не сразу, так как был слишком потрясен.

Наконец, он поднялся на ноги и стал проталкиваться дальше через подлесок, который был не таким густым, как в земных джунглях. В самом деле, кусты были широко разделены.

Не будь окружающая среда такой экзотической, он бы не счел флору джунглями. Она больше походила на парк, включая мягкую траву, бывшую такой короткой, что могла быть недавно подстриженой.

Всего лишь в нескольких шагах далее он был напуган, когда какое-то животное фыркнуло, а затем пробежало перед ним. Он мельком увидел красноватые панты, беловатый нос, огромные бледные глаза и пятнистое тело. Оно с треском проломилось мимо него и исчезло, но спустя несколько секунд он услышал позади себя шаги. Он обернулся и увидел в нескольких футах того же оленеподобного. Когда тот увидел, что его заметили, он медленно прошел вперед и ткнулся мокрым носом в вытянутую руку Вольфа. Потом он замурлыкал и попытался потереться боком о Вольфа. Поскольку весил он наверное четверть тонны, это действие имело тенденцию отталкивать Вольфа от него.

Вольф привалился к нему, погладил его за большими чашеобразными ушами, почесал ему нос и слегка похлопал по ребрам.

Оленеподобный несколько раз лизнул его длинным мокрым языком, таким же шершавым, как у льва.

Надежды Вольфа, что зверь скоро устанет выражать свою симпатию, скоро реализовались. Зверь покинул его одним прыжком, столь же внезапным, как и тот, который привел его в поле зрения. После того, как тот исчез, он почувствовал себя в большей безопасности. Разве было бы животное таким дружелюбным с совершенно незнакомым человеком, если бы ему приходилось опасаться плотоядных или охотников?

Рев прибоя стал громче. Через десять минут он был на краю пляжа.

Там он пригнулся под широкой и высокой вайей и изучал залитую лунным светом сцену. Сам пляж был белым и, как удостоверила его вытянутая рука, состоял из очень мелкого песка.

Пляж тянулся в обе стороны, насколько хватало глаз, и ширина его между лесом и морем была около двухсот ярдов. Вдали с обеих сторон виднелись костры, вокруг которых прыгали силуэты мужчин и женщин. Их крики и смех, хоть и приглушенные расстоянием, подкрепляли его впечатление, что они, должно быть, люди.

Затем его взгляд прошелся обратно по пляжу неподалеку от него.

Наискось от него, примерно в трехстах ярдах и почти у воды, находились два существа. При виде их у Вольфа перехватило дыхание.

Его шокировало не то, что они делали, а строение их тел.

Выше талии мужчина и женщина были такими же людьми, как и он, но в точке, где полагалось начинаться ногам, их тела сужались в хвосты с плавниками.

Вольф был не в состоянии обуздать свое любопытство. Спрятав рог в куче пушистой травы, он прокрался вдоль края джунглей. Оказавшись напротив парочки, он остановился понаблюдать. Поскольку самец и самка лежали теперь бок о бок и разговаривали, их поза позволяла Вольфу изучить их более подробно. Он убедился, что они не могли гнаться за ним по суше со сколько-нибудь приличной скоростью и не имели при себе никакого оружия. Вольф приблизился к ним. Они могли даже оказаться дружелюбными.

Когда он очутился почти в двадцати ярдах от них, то остановился снова изучить их. Если они были русалками, то разумеется не полурыбами. Плавники на концах их длинных хвостов находились, в отличие от вертикальных рыбьих, в горизонтальной плоскости.

Хвосты, кажется, были без чешуи. Их гибридные тела сверху донизу покрывала гладкая коричневая кожа.

Вольф кашлянул. Они подняли головы и самец зарычал, а самка завизжала.

Одним движением, столь быстрым, что Вольф не смог разобрать подробностей, а увидел его смазанным, они поднялись на концы хвостов и взметнули себя вверх и в волны. Луна отразилась на темной голове, ненадолго поднявшейся из волн, и вскинутом вверх хвосте.

Прибой накатился и с шумом разбился о белый песок. Светила огромная зеленая луна. Налетевший с моря бриз овеял его вспотевшее лицо и отправился дальше охлаждать джунгли. Позади него из темноты раздалось несколько странных криков, а с пляжа впереди донеслись звуки человеческого веселья.

Некоторое время Вольф не мог выпутаться из паутины мыслей. В речи русалки было что-то знакомое, так же как и в речи зебрилы — новое слово, созданное им для того гориллы — и женщины. Вольф не узнал никаких отдельных слов, но звуки и взаимодействующая высота тонов разворошили что-то в его памяти. Но что? Они безусловно разговаривали не на каком-то когда-либо слышанном им языке. Не был ли он схожим с одним из живых языков Земли, и не слышал ли он его в записи или в кино?

Чья-то рука легла на его плечо, подняла его и развернула кругом. Готическая морда и пещерные глаза зебриллы ткнулись в его лицо, и в ноздри ему ударило сивушное дыхание. Он заговорил и из кустов вышла женщина.

Она медленно подошла к нему, и в любое другое время у Вольфа перехватило бы дыхание при виде ее великолепного тела и прекрасного лица. К несчастью, сейчас ему было тяжело дышать по иной причине. Гигантская обезьяна могла швырнуть его в море даже с большей легкостью и скоростью, чем показанные недавно русалками, когда те нырнули. Или же огромная рука могла сжаться на нем и сомкнуться на раздавленном мясе и раздробленных костях.

Женщина что-то сказала и зебрилла ответил. Вот тогда-то Вольф и понял несколько слов. Их язык был родственным догомеровскому греческому, миканскому.

Вольф не разразился сразу же речью, заверяя их, что он безвреден и намерения у него добрые, хотя бы потому, что он был слишком ошарашен, чтобы мыслить достаточно ясно. К тому же, его знание греческого языка того периода было по необходимости ограниченным, даже если тот был близок эолийско-ионическому диалекту лепного аэда.

Наконец он сумел издать несколько неподходящих фраз, но он был озадачен не столько смыслом, сколько тем, чтобы дать им знать, что он не собирался причинять никакого вреда.

Послушав его, зебрилла крякнул, сказал что-то девушке и опустил Вольфа на землю. Тот облегченно вздохнул, но поморщился от боли в плече. Огромная ручища монстра была крайне могучей. Если не считать ее величины и волосатости, рука была совершенно человеческой.

Женщина дернула его за рубашку.

На лице ее было написано легкое отвращение. Только позже Вольф открыл, что отталкивало ее: она никогда раньше не видела толстого старика. Более того, ее озадачивала одежда.

Она продолжала тянуть его за рубашку. Чем ждать, что она попросит зебрилу снять ее, он предпочел стащить ее сам.

Она с любопытством посмотрела на рубашку, понюхала ее, сказала: «Уй!», а затем сделала какой-то жест.

Хотя он предпочел бы не понять ее и еще меньше рвался подчиниться, он решил, что вполне может. Не было никакой причины расстраивать ее и, наверно, гневать зебриллу. Вольф сбросил одежду и ждал новых приказаний.

Женщина визгливо рассмеялась, зебрилла ответил лающим смехом и трахнул себя по бедру огромной ручищей так, что звук был словно от рубящего дерево топора. Он и женщина обняли друг друга за талию и, истерически смеясь, пошли пошатываясь вперед по пляжу.

Взбешенный, униженный, опозоренный, но так же и благодарный, что остался цел, Вольф снова надел брюки.

Подобрав нижнее белье, носки и ботинки, он поплелся по песку обратно в джунгли. Достав рог из потайного места, он долгое время сидел, гадая, что делать. Наконец он заснул.

Он проснулся утром, с затекшими мускулами, голодный, жаждущий.

Пляж ожил. Вдобавок к виденным им ночью русам и русалкам, здесь было несколько больших тюленей с ярко-оранжевыми шкурами, плюхавшихся взад-вперед по песку в погоне за янтарными шарами, метаемыми русалиями, а человек с выступавшими изо лба бараньими рогами, мохнатыми ногами и коротким козлинным хвостом преследовал женщину, выглядевшую во многом похожей на ту, которая была с зебриллой. Волосы у нее, однако, были желтыми. Она бежала, пока рогатый человек не прыгнул на нее и, смеясь, не повалил на песок. То, что случилось после, показало ему, что эти существа, должно быть, столь же не ведали чувства греха и сдерживающих начал, как Адам и Ева.

Это было более чем интересно, но зрелище завтракавшей русалки возбудило его в других и более требовательных направлениях. Русалка держала в одной руке овальный желтый плод и полусферу, выглядевшую похоже на скорлупу кокосового ореха, в другой.

Женский двойник мужчины с бараньими рогами сидел на корточках у костра всего лишь в нескольких ярдах от Вольфа и жарил на конце палки рыбу. Запах вызвал у Вольфа слюни во рту и урчание в животе.

Сперва он должен напиться. Поскольку единственной водой в поле зрения был океан, он вышел на пляж и зашагал к прибою.

Прием был именно таким, какого он ожидал: удивление, отступление, в какой-то степени опасение. Все прекратили свою деятельность, какой бы поглощающей она ни была, и уставились на него. Когда он приближался к некоторым из них, его приветствовали широко раскрытые глаза, разинутые рты и отход. Некоторые из лиц мужского пола, оставшись на месте, выглядели так, словно готовы были бежать, если он скажет «кыш». Он не испытывал желание бросить им вызов, поскольку самый маленький из них обладал мускулами, способными легко одолеть его усталое старое тело.

Он вошел до пояса в прибой и попробовал воду на вкус. Он видел, как другие пили ее, так что надеялся найти ее приемлемой. Она была чистой и свежей и обладала сильным, никогда раньше не испытываемым им привкусом.

Напившись до отвала, он почувствовал себя так, словно получил переливание крови. Он вышел из океана и пошел обратно по пляжу в джунгли. Все вернулись к своей еде и развлечениям и хотя следили за ним наглыми прямыми взглядами, они ничего ему не сказали. Он было улыбнулся им, но бросил, когда это казалось вспугнуло их. В джунглях он поискал и нашел такие же плоды и орехи, как те что ела русалка. Желтый плод был на вкус, как грушевый пирог, а мякоть внутри псевдококосового ореха напоминала на вкус очень нежное мясо, смешанное с мелкими кусочками грецкого ореха. После он чувствовал себя вполне удовлетворенным, за исключением одного: он жаждал выкурить трубку. Но табак был единственным, что, кажется, отсутствовало в этом раю.

Следующие несколько дней он обитал в джунглях или же проводил время в океане или поблизости от него. К тому времени пляжники привыкли к нему и даже начали смеяться, когда он появлялся по утрам. Однажды несколько мужчин и женщин набросились на него и, буйно хохча, стащили с него одежду. Он кинулся за женщиной, убежавшей с его брюками, но она удрала в джунгли. Когда она появилась вновь, то оказалась с пустыми руками. Теперь он уже мог говорить достаточно хорошо, чтобы его поняли, если он медленно произносил фразы. Годы преподавания и изучения дали ему очень большой словарь древне-греческого языка, и ему требовалось только овладеть интонацией и множеством слов, отсутствовавших в его «аутенрейте».

— Зачем ты это сделала? — спросил он прекрасную черноглазую нимфу.

— Я хотела посмотреть, что ты прячешь под этими уродливыми тряпками. Голый ты уродлив, но эти штуки на тебе заставляют тебя выглядеть еще уродливей.

— Непристойно? — осведомился он.

Она не поняла этого слова.

Он пожал плечами и подумал: «В чужой монастырь…». Только это было больше похоже на Сад Эдема. Температура днем и ночью была комфортной и разнилась примерно на семь градусов. Тут не возникало никаких проблем с получением разнообразной пищи, не требовалось никакой работы, не существовало никакой арендной платы, никакой политики, никакого напряжения, за исключением легко облегчаемого сексуального напряжения, никакой национальной или рассовой вражды.

Не нужно было оплачивать никаких счетов. Или нужно? Основным принципом вселенной Земли являлось положение, что за так не получали ничего. Былли здесь он тем же самым? Кому-то полагалось бы заплатить по счету.

Ночью он спал на куче травы в большом дупле дерева. Это было только одно из тысяч таких дупел в деревьях особого типа, предлагавших это естественное пристанище. Вольф, однако, не оставался в постели по утрам. Несколько дней он вставал как раз перед рассветом и наблюдал как прибывает солнце.

«Прибывает» было более подходящим словом, чем «восходит», ибо солнце, безусловно, не восходило. По другую сторону моря находился огромный горный кряж, настолько пространный, что Вольф не видел ему конца. Солнце всегда выходило из-за горы и было высоко, когда выходило. Оно следовало прямо через зеленое небо и не тонуло, а исчезало только когда уходило за другой конец горного кряжа.

Час спустя появлялась луна. Она тоже выходила из-за горы, проплывала на том же уровне по небесам и ускальзала за другую сторону горы. Каждую вторую ночь, целый час шел сильный дождь.

Вольф тогда обычно просыпался, потому что воздух становился немного холоднее. Он зарывался в листья и дрожал, пытаясь вернуться ко сну.

С каждой последующей ночью он находил, что сделать это становится все трудней. Он думал о своем собственном мире, об имевшихся там у него друзьях, работе и развлечениях и о жене. Что поделывала теперь Бренда?

Она, несомненно, горевала по нему.

Хоть она и была слишком часто злой, скверной и скулящей, она его любила. Его исчезновение будет ударом и потерей. О ней, однако, хорошо позаботятся. Она всегда настаивала на том, чтобы он вносил на страховку больше, чем он мог себе позволить, это не раз приводило к ссорам между ними. Затем ему пришло в голову, что она долгое время не получит ни цента из страховки, потому что придется представить доказательства его смерти. И все же, если ей придется подождать, пока его не объявят по закону умершим, она могла прожить на соцобеспечении. Это будет означать резкое понижение ее образа жизни, но этого будет достаточно, чтобы поддержать ее.

Он, разумеется, не имел ни малейшего намерения возвращаться. Он вновь обретал юность. Хотя он хорошо питался, он терял в весе, а его мускулы становились все сильнее и тверже. У него появилась пружинистость в ногах и чувство радости, потерянное где-то в двадцать с небольшим. На седьмое утро он потер скальп и открыл, что тот покрыт легкой щетиной. На десятое утро он проснулся с болью в деснах.

Он потирал распухшую челюсть и гадал, предстоит ли ему заболеть. Он и позабыл, что существовало такое понятие, как болезнь, потому что сам был крайне здоров, и никто из пляжников, как он их называл, никогда не болел.

Десны продолжали изводить его всю неделю, пока он не принялся пить естественно перебродившую жидкость из «пунш-ореха». Орех рос большими скоплениями высоко на вершине стройного дерева с короткими, хрупкими лиловыми ветвями и табачнообразными желтыми листьями. Когда его дубленую кожуру вскрывали острым камнем, он выделял запах винного пунша.

На вкус он был, как дыня с тоником и примесью вишневой настойки, и действовал, как стаканчик токильи. Он работал отлично, убивая боль в деснах и вызываемое болью раздражение.

Спустя девять дней после того, как у него впервые возникли затруднения с деснами, сквозь кожу начали резаться десять крошечных белых твердых зубов. Более того, золотые пломбы в других выталкивались возвращением естественного материала.

Его плешивая прежде башка покрылась густой порослью.

И это еще не все. Плаванье, бег и лазанье по деревьям растопили весь жир. Выступавшие старческие вены снова утонули под гладкой твердой плотью.

Он мог бегать на длинные дистанции, не запыхавших, не чувствуя себя так, словно его сердце вот-вот лопнет. Все это приводило его в восторг, но не без мыслей о том, почему или как это произошло.

Он спросил нескольких из пляжников об их кажущейся всеобщей юности. У них был один ответ: «Такова воля Господа».

Сперва он подумал, что они говорили о Творце, что показалось ему странным. Насколько он мог судить, у них не существовало никакой религии и уж, разумеется, никакой с какими-либо организованными подходами, ритуалами, таинствами.

— Кто такой Господь? — спрашивал он.

Он думал, что наверное он не правильно понял их слово вапакс, что оно могло иметь слегка иное значение, чем то, которое находишь у Гомера.

Ипсевас, зебрилла, самый умный из всех, кого он покамест встретил, ответил так:

— Он живет на вершине мира, за пределами Океаноса.

Он показал вверх и через море на горный кряж по другую сторону его.

— Господь живет в прекрасном и неприступном дворце на вершине мира. Именно он — тот, кто создал этот мир и создал нас. Бывало он часто спускался повеселиться с нами. Мы поступаем, как говорит Господь, и играем с ним. Но мы всегда испытываем страх. Если он рассердится или будет недоволен, то вероятно убьет нас. Или еще хуже.

Вольф улыбнулся и кивнул. Так значит Ипсевас и другие имели не более рациональное объяснение происхождения и функционирования своего мира, чем народ его мира. Но у пляжников было одно явление, отсутствовавшее на Земле. У них имелось единообразие мнений.

Все, кого он спрашивал, давали ему тот же ответ, что и зебрилла.

— Такова воля Господа. Он создал мир, он создал нас.

— Откуда ты знаешь? — спросил Вольф.

Задавая этот вопрос, он не ожидал чего-нибудь большего, чем получал в ответ на Земле. Но ему преподнесли сюрприз.

— О, — ответила русалка Пайява, — так нам рассказывал Господь. Кроме того, мать мне тоже рассказывала. А ей следовало бы знать. Господь создал ее тело. Она помнит, когда он сделал это, хотя это было так давно-предавно.

— В самом деле? — переспросил Вольф.

Он гадал, не вешает ли она ему лапшу на уши, и думал также, что было бы труднорасквитаться, сделав с ней то же самое.

— И где же твоя мать? Я хотел бы с ней поговорить.

Пайява махнула рукой на запад.

— Где-то там.

«Где-то» могло означать тысячи миль, потому что он понятия не имел, как далеко простирался пляж.

— А насколько давно? — поинтересовался Вольф.

Пайява наморщила свой прекрасный лоб и поджала губы.

«Очень целовабельные, — подумал Вольф. — И это тело!» Возвращение юности приносило с собой сильное осознание зова тела, пола.

Пайява улыбнулась ему и сказала:

— Ты-таки проявляешь интерес ко мне, не так ли?

Он покраснел и ушел бы прочь, но хотел получить ответ на свой вопрос.

— Сколько лет прошло с тех пор, как ты видела свою мать? — снова спросил он.

Пайява не могла ответить. Слова «год» не было в ее словаре.

Он пожал плечами и быстро ушел, исчезнув за дико колоритной листвой у пляжа. Она кричала ему вслед сперва лукаво, а потом сердито, когда стало очевидным, что он не собирался возвращаться. Она сделала несколько уничижительных замечаний о нем по сравнению с другими мужчинами. Он с ней не спорил — это было бы ниже его достоинства и, кроме того, сказанное ею было правдой. Хотя его тело и быстро возвращало себе молодость и силу, оно все еще страдало от сравнения с окружавшими его почти совершенными образчиками.

Он бросил эту линию размышлений и обдумал рассказ Пайявы.

Если бы он смог обнаружить ее мать или ее ровесников, он возможно сумел бы побольше узнать о Господе. Он не подвергал сомнению рассказ Пайявы, который на Земле был бы невероятным. Эти люди просто-напросто не лгали. Вымысел был для них чужд. Такая правдивость имела свои преимущества, но она также означала, что они были решительно ограничены в смысле воображения и не обладали большим юмором или остроумием.

Смеялись они достаточно часто, но по очевидным и мелким поводам. Их комедия не поднималась выше фарса и грубых розыгрышей.

Он выругался из-за того, что ему трудно было оставаться в намеченном русле размышлений. Его сложности с сосредоточением, казалось становились с каждым днем сильнее. Итак, о чем он думал, пока не сбился на свое несчастье из-за плохого приспособления к местному обществу? Ах, да, о матери Пайявы!

Некоторые из старейшин могли бы просветить его, если бы он смог их обнаружить. Да только как их опознать, когда все взрослые выглядели одного возраста? Имелось очень немного юнцов, наверное, трое на несколько сот покамест встреченных им существ. Более того, среди многих здешних животных и птиц — некоторых довольно странных, к тому же — только полдюжины не были взрослыми.

Если было мало рождений, то весы сбалансировало отсутствие смерти.

Он видел трех мертвых животных — двух погибших в результате несчастного случая, а третье во время боя с другим из-за самки. И даже это было несчастным случаем, так как потерпевший поражение самец, антилопа лимонного цвета с четырьмя изогнутыми в виде восьмерки рогами, повернулся бежать и сломал шею, перепрыгивая через бревно.

Тело мертвого животного не имело шанса разложиться и издавать вонь: несколько вездесущих существ, выглядевших похожими на маленьких двуногих лисиц с белыми носами, отвисшими, как у такс, ушами и обезьяньими лапами сьели труп за какой-то час. Лисы рыскали по джунглям и убирали все — плоды, орехи, ягоды, трупы. У них было пристрастие к гнилому, они бы проигнорировали свежие плоды ради побитых. Но они не являлись кислыми нотами в симфонии красоты и жизни. Даже в Саду Эдема необходимы сборщики мусора.

Временами Вольф смотрел через голубой с белыми барашками волн океан на горный кряж, Называвшийся Тайяфайявоэд. Наверно Господь жил там. Может быть стоило пересечь море и подняться на грозную кручу на случай, что будет раскрыта какая-то тайна этой вселенной. Но чем больше он пытался прикинуть высоту Тайяфайявоэда, тем меньше ему эта мысль нравилась.

Черные скалы воспаряли все ввысь и ввысь, пока не уставал глаз и не спотыкался ум. Никакой человек не мог жить на его вершине, потому что там не было воздуха для дыхания.