Онлайн чтение книги Человек, который умел шутить The Man Who Japed
Глава 1

В семь часов утра Аллан Перселл, молодой перспективный директор самого нового и наиболее творческого из всех исследовательских агентств, лишился спальни. Впрочем, взамен он приобрел кухню. Процесс осуществлялся автоматически под воздействием пропитанной окисью железа пленки, замурованной в стене. Преобразование произошло помимо воли Аллана, но он счел его приемлемым, поскольку уже проснулся и собирался вставать.

Он прищурился, зевнул, поднялся на ноги и принялся шарить рукой, отыскивая кнопку, чтобы выдвинуть плиту, которая, как всегда, чуть выступала из стены. Нужно только хорошенько нажать. Так Аллан и сделал: плита захрипела и выехала наружу.

Он – король в своих владениях, в этой однокомнатной квартире с видом на благословенный Шпиль МОРСа. Приобретение квартиры стоило немалых трудов. Она досталась ему в наследство по завещанию родных, которые на протяжении более сорока лет отстаивали право на аренду. Бесценная коробочка из тонких оштукатуренных плит, кусочек свободного пространства, которое дороже всяких денег.

Если как следует выдвинуть плиту, она разложится еще и на столик, раковину и буфет. Из-под буфета можно извлечь два стула, укрепленные на шарнирах, под пищевыми припасами размещается посуда. Бо′льшая часть комнаты уже исчезла, но еще осталось достаточно места, чтобы одеться.

Жена Аллана, Дженет, с трудом натянула на себя комбинацию. Потом нахмурилась и застыла, держа в руках юбку и удивленно озираясь. Центральное отопление еще не добралось до их квартиры, и Дженет поежилась.

Она каждый раз пугалась, просыпаясь таким вот холодным осенним утром; они с Алланом женаты уже три года, но Дженет до сих пор не привыкла к преображениям комнаты.

– В чем дело? – спросил он, скидывая пижаму.

Он считал, что свежий, прохладный воздух бодрит, и сделал глубокий вдох.

– Я переставлю ленту. Может, часов на одиннадцать. – Она снова принялась одеваться – медленно, делая много лишних движений.

– Духовка, – сказал Аллан, открывая дверцу. – Положи туда вещи.

Она кивнула и последовала его совету. Необходимо открыть агентство ровно в восемь, а значит, нужно встать пораньше, чтобы успеть проделать получасовой переход по дорожкам, где полно народу. Оживленный шум уже начал просачиваться с нижнего этажа. Из холла доносилось шарканье ног: возле общественной ванной выстраивалась очередь.

– Иди первая, – сказал он Дженет; ему хотелось, чтобы она наконец оделась и закончила все приготовления. Она направилась к выходу, и он добавил: – Не забудь взять полотенце.

Она послушно собрала косметичку, мыло, зубную щетку, полотенце, мелкие вещички и ушла. Столпившиеся в холле соседи поздоровались с ней.

– Доброе утро, миссис Перселл.

Сонный голос Дженет:

– Доброе утро, миссис О’Нейл.

И тут дверь закрылась.

После ухода жены Аллан вытряхнул из аптечки две капсулы кортотиамина. У Дженет водились разнообразнейшие таблетки и аэрозоли: лет в двенадцать она подцепила волнистую лихорадку, одно из заразных заболеваний, распространившихся вновь при попытке создания на планетах-колониях ферм в естественных условиях. Он принял кортотиамин от похмелья. Вчера вечером он выпил три стакана вина, да еще на пустой желудок.

Аллан сознательно шел на риск, отправляясь в зону Хоккайдо. Вчера он задержался за работой в агентстве до десяти часов. Но даже усталость не смогла заглушить его тревогу. Тогда он все закрыл и взял маленький корабль, принадлежавший агентству, одноместный скиб, на котором доставлялись срочные заказы в Телеинформацион. Забравшись в него, Аллан вылетел за пределы Новейшего Йорка, бесцельно покружил в воздухе и направился на восток, решив посетить Гейтса и Шугермана. Но пробыл он там недолго и около одиннадцати полетел назад. Это путешествие было ему необходимо. В связи с исследованиями.

Четыре гигантских агентства, относившиеся к той же отрасли, здорово его опередили. Фирма «Аллан Перселл инкорпорейтед» не обладала ни обширными финансовыми возможностями, ни резервами в области идей. День за днем в ней составляли новые пакеты. Служащие агентства – художники, специалист по истории, консультант по вопросам нравственности, стилист и драматург – старались предвосхитить течения будущего, вместо того чтобы разрабатывать схемы, имевшие успех в прошлом. В такой постановке вопроса были свои плюсы и минусы. Большая четверка сознательно ограничила свой кругозор: они составляли стандартные пакеты, успевшие с годами достигнуть совершенства. В их основе лежала испытанная временем формула, к которой в предреволюционные годы обращался майор Стрейтер. В те дни моральное совершенствование осуществлялось силами бродячих актерских трупп и лекторов, выступавших с сообщениями, а сам майор проявил гениальность в использовании средств массовой информации. Разумеется, фундаментальная формула отвечает всем требованиям, и все же необходим прилив свежей крови. Майор лично привнес струю свежей крови: будучи выходцем из империи Африкаанс – воссозданного Трансваальского государства – и весьма влиятельной там фигурой, он вдохнул новую жизнь в нравственные силы, которые в современную ему эпоху пребывали в состоянии спячки.

Вернулась Дженет и сказала:

– Теперь твоя очередь. Я оставила там мыло и полотенце, так что иди прямо сейчас.

Аллан направился к двери, а Дженет полезла доставать тарелки для завтрака.

Как всегда, на завтрак ушло одиннадцать минут. Аллан расправился с едой, как всегда, быстро: кортотиамин снял тошноту. Сидевшая напротив Дженет отодвинула тарелку с недоеденным завтраком и стала расчесывать волосы. Щелчок выключателя, – и окно превратилось в зеркало, выполняя двойную функцию, – очередное проявление изобретательности по части экономии пространства, нововведение жилищного ведомства при Комитете.

– Ты поздно вернулся, – немного погодя сказала Дженет. – Я имею в виду вчера вечером.

Она подняла на него глаза.

Вопрос удивил его, поскольку жена еще ни разу не пробовала что-нибудь у него выпытать. Дженет жила, словно блуждая в потемках, впадала в смятение по любому поводу и просто не могла питать злобу. Он понял: она и сейчас не пытается что-либо выведать. Дженет беспокоится. Вероятно, вчера она не спала и лежала, уставясь в потолок и гадая, все ли у мужа в порядке, до одиннадцати сорока, пока он не появился на пороге. Когда он разделся и улегся рядом с ней, она ни о чем не спросила, а просто поцеловала его и уснула.

– Ты летал на Хоккайдо? – спросила Дженет.

– Ненадолго. Шугерман подбрасывает мне идеи… Меня вдохновляют разговоры с ним. Помнишь пакет про Гете, который мы сделали? Ну, историю про шлифовку линз? Я ничего об этом не слышал, пока Шугерман не рассказал. Благодаря оптической стороне дела получился отличный пакет – Гете знал, в чем его истинное предназначение.

– Но ведь… – Она взмахнула рукой знакомым нервным движением. – Шугерман – яйцеголовый.

– Меня никто не видел. – Аллан в этом почти не сомневался: по воскресным вечерам в десять часов люди уже обычно в постели. Три стакана вина с Шугерманом, с полчаса он слушал проигрыватель – Том Гейтс поставил чикагский джаз, – вот и все. Аллан уже проделывал такое раньше, и ни разу не было ни неприятностей, ни каких-либо затруднений.

Он наклонился и поднял полуботинки, в которых ходил вчера. Они оказались забрызганы грязью. И на каждом виднелись крупные капли засохшей красной краски.

– Из художественного отдела, – сказала Дженет. В первый год существования агентства она выполняла обязанности секретаря приемной и работника картотеки, а потому знала, что где находится. – Зачем тебе понадобилась красная краска?

Аллан не ответил. Он все еще разглядывал башмаки.

– И грязь, – добавила Дженет, – да вот, смотри-ка. – Она потянулась к ботинкам и отодрала клочок травы, присохший к подошве. – Где же ты отыскал траву на Хоккайдо? Среди тамошних развалин ничего не растет… Она зараженная?

– Да, – согласился он, – конечно, зараженная.

За время войны остров пропитался насквозь: на него падали бомбы, туда сливали и сбрасывали в невероятном количестве все токсичные и смертоносные вещества, какие только есть на свете. Моральное совершенствование в таком случае бессильно, не говоря уже об усиленной физической реабилитации. Хоккайдо такой же мертвый и бесплодный, как и в 1972 году, когда закончилась война.

– Трава здешняя, – сказала Дженет, разминая ее пальцами. – Я в этом разбираюсь. – Бо′льшую часть жизни она провела на планетах-колониях. – На ощупь гладкая. Эта трава не импортирована, она выросла здесь, на Земле.

Аллан раздраженно спросил:

– Ну и где же?

– В Парке, – ответила Дженет. – Только там и растет трава. Все остальное пространство занято жилыми и административными зданиями. Наверное, ты побывал в нем прошлым вечером.

За окном квартиры в лучах утреннего солнца сиял благословенный Шпиль МОРСа. У его подножия раскинулся Парк. Шпиль и Парк – средоточие МОРСа, его омфалос.[1]Омфалос – пуп (греч.). Там, среди газонов с кустами и цветами, стоял памятник майору Стрейтеру. Официально одобренная статуя, отлитая еще при жизни майора. Ей уже 124 года.

– Я прогулялся по Парку, – признался Аллан. Он перестал есть, «яичница» остывала на тарелке.

– А как же краска? – спросила Дженет. В голосе ее звучало смутное беспокойство, страх, нападавший на нее в критические моменты, предчувствие беды, от которого она словно цепенела, теряя способность к действию. – Ты ведь не сделал ничего плохого?

Очевидно, она подумала о праве аренды. Потирая лоб, Аллан поднялся из-за стола.

– Уже семь тридцать. Мне пора на работу.

Дженет тоже встала.

– Ты же не доел. – Он всегда все доедал. – Ты не заболел?

– Заболел? – переспросил Аллан. – Это я-то? – Он рассмеялся, поцеловал жену в губы и достал пальто. – Когда я в последний раз болел?

– Никогда, – пробормотала она, по-прежнему тревожно и пристально глядя на мужа. – С тобой никогда ничего не случается.

***

В цокольном этаже жилищной секции у стола секционной надзирательницы столпились предприниматели. Текущая проверка уже началась, и Аллан пристроился в хвост очереди. В утреннем воздухе пахло озоном, благодаря его чистому аромату в голове у Аллана прояснилось. И в нем снова взыграл природный оптимизм.

Учредительский Гражданский Комитет содержал на службе в каждой жилищной секции надзирательницу, и миссис Бирмингем являла собой типичную представительницу своей профессии: эта тучная краснощекая женщина лет пятидесяти пяти носила пышные платья в цветочек и писала докладные чернильной ручкой – добротной и внушительной. Должность считалась почетной, и миссис Бирмингем занимала ее уже многие годы.

– Доброе утро, мистер Перселл. – Она просияла, когда подошла очередь Аллана.

– Приветствую, миссис Бирмингем. – Он приподнял шляпу, поскольку секционные надзиратели придавали большое значение мелким знакам внимания. – Похоже, будет хороший денек, если только небо не затянется.

– Дождь полезен для посевов, – пошутила миссис Бирмингем. Практически все продовольственные и промышленные товары прибывали на ракетах автофакта, небольшие местные поставки лишь поддерживали определенный уровень мышления и как бы возрождали идеалы. Женщина сделала пометку в желтом блокноте с длинными листками. – Я… еще не видела сегодня вашу милую жену.

Аллан всякий раз находил оправдание опозданиям Дженет.

– Она готовится к собранию Книжного клуба. Сегодня особенный день: ее повысили в должности, теперь она – хранитель.

– Как я рада, – сказала миссис Бирмингем. – Такая очаровательная женщина. Только немного застенчива. Ей следует больше общаться с людьми.

– Вы, несомненно, правы, – согласился он. – Дженет выросла среди огромного безлюдного пространства. Бетельгейзе-четыре. Скалы и козы.

Он полагал, что на этом беседа закончится – его собственное поведение редко ставилось под вопрос, – но миссис Бирмингем вдруг заговорила строго и деловито:

– Вчера вечером вы поздно вернулись, мистер Перселл. Славно провели время?

«О боже, – вздохнул он. – Наверное, меня засек кто-то из недомерков».

– Не очень.

Он принялся гадать, много ли тот сумел подсмотреть. Если недомерок сел ему на хвост в начале поездки, вполне возможно, что он следил за ним до самого конца.

– Вы побывали на Хоккайдо, – констатировала миссис Бирмингэм.

– Исследования, – сказал Аллан, занимая тем самым оборонительную позицию. – Для агентства.

Тут скрывалась высокая диалектика Общества Морали, что доставляло ему какое-то извращенное удовольствие. Перед ним бюрократ, который действует, не вникая в суть дела, а сам он работает, рассекая наслоения привычек, и попадает прямо в цель. Именно поэтому дела в агентстве идут неплохо, его собственная жизнь тоже удалась.

– Нужды Телеинформациона превыше личных чувств, миссис Бирмингем. Вы не можете не понимать этого.

Благодаря его уверенной манере номер прошел, и на лице миссис Бирмингэм снова заиграла слащавая улыбка. Она черкнула что-то ручкой и спросила:

– Мы увидим вас на собрании жилищной секции в среду? Это послезавтра.

– Конечно, – сказал Аллан. За несколько десятилетий он привык терпеливо сносить бесконечный обмен мнениями, близость соседей, собиравшихся в тесной душной комнате. И жужжание недомерков, которые сдавали свои пленки представителям Комитета. – Боюсь, однако, что не смогу быть полезен. – Он был настолько увлечен собственными идеями и планами, что его не интересовало, кто еще допустил промашку и какую. – Последнее время у меня по горло работы.

– Быть может, – сказала миссис Бирмингэм, чуть подтрунивая над ним, однако в ее голосе послышалась нотка высокомерия (мой-прогноз-на-неделю), – в ваш адрес прозвучит критика.

– В мой? – Аллан вздрогнул, ему сразу стало не по себе.

– Мне кажется, я заметила ваше имя, когда просматривала донесения. А может, и нет. Я могу ошибаться. Господи, – она беспечно рассмеялась, – если и так, то это первый случай за много лет. Впрочем, все мы не безупречны, все мы люди.

– Хоккайдо? – спросил он.

Или то, что было потом? Краска, трава. Ему вдруг припомнилось: сверкающая мокрая трава, он скользит по ней, спускаясь с холма, у него кружится голова. Стволы деревьев качаются из стороны в сторону. Он лежит на спине, изумленно глядя вверх. Над ним – окутанное тьмой небо и облака, будто обрывки материи на фоне черноты. А он растянулся на земле, раскинул руки и глотает звезды.

– Или то, что было потом? – добавил Аллан, но миссис Бирмингэм уже занялась следующим по очереди.