Книга первая. Этот универсальный думатель

Онлайн чтение книги Восставшая Луна The Moon Is a Harsh Mistress
Книга первая. Этот универсальный думатель

1

В « Лунной правде » сообщают, что Администрация Луна-Сити приняла в первом чтении законопроект о надзоре, лицензировании, всестороннем контроле и обложении налогами деятельности по продаже продуктов питания, осуществляемой в пределах муниципальных областей атмосферного давления. Сообщают также, что сегодня вечером предполагается провести массовый митинг и организовать выступления «Сыновей революции».

Мой старик научил меня двум вещам: «Не лезь не в своё дело» и «Всегда подснимай колоду». Политика никогда меня не прельщала, но 13 мая 2075 года я находился в компьютерном зале Административного комплекса Луны. Пришёл я туда для того, чтобы поболтать с главным компьютером Майком, пока остальные машины шепчутся друг с другом. Майк — это не официальное имя. Я назвал его так в честь Майкрофта Холмса, персонажа одной из историй, написанных доктором Уотсоном ещё до того, как он основал Ай-би-эм[1]Герой путает знаменитого персонажа Конан Дойла и Уотсона, который в течение некоторого времени возглавлял компанию IBM. (Здесь и далее примеч. перев.) . Этот персонаж обычно просто сидел и думал — а именно этим и занимается Майк. Майк был самым настоящим Универсальным Думателем, самым умным компьютером из всех, с которыми мне когда-либо доводилось встречаться.

Хотя и не самым быстродействующим. Внизу, на Земной стороне, в буэнос-айресских лабораториях Белла, имеется Думатель в десять раз меньше, который может ответить на ваш вопрос раньше, чем вы его зададите. Но какое, собственно говоря, имеет значение, получите ли вы ответ на свой вопрос через микро- или миллисекунду, если ответ всё равно будет верным? Хотя Майк не всегда выдавал правильный ответ — он был не совсем честен.

Когда Майка устанавливали в Административном комплексе, он представлял собой обыкновенный думатель — «Хорошо Оптимизированную Логическую Мультипараметрическую Систему марки 4, модель L» — простой ХОЛМС-4, компьютер с гибкой логикой, осуществляющий функции контрольного устройства. Он рассчитывал баллистические траектории беспилотных грузовых кораблей и контролировал их запуск. На это уходило меньше одного процента его мощности, а Администрация Луны не поощряла праздности. И к нему стали цеплять новые блоки аппаратного обеспечения — блоки принятия решений, позволяющие ему руководить действиями других компьютеров; всё новые и новые банки дополнительной памяти и ассоциативных нейристорных сетей; добавили ещё один двенадцатиразрядный датчик случайных чисел и огромное количество оперативной памяти. Человеческий мозг состоит примерно из десяти в десятой степени нейронов. К концу второго года после установки количество нейристоров в мозгу Майка превышало это количество более чем в полтора раза.

И в нём проснулось сознание.

Я не собираюсь обсуждать вопрос о том, может ли машина на самом деле быть живой и в действительности обладать сознанием. Думаете, вирус обладает сознанием? Чёрта с два. А как насчёт устрицы? Я лично очень сомневаюсь. Кошка? Я почти уверен, что обладает. Человек? Не знаю как насчёт вас, товарищ , но лично я — обладаю. Где-то на полпути между макромолекулой и человеческим существом в эволюционную цепочку вкралось сознание. Психологи настаивают на том, что оно автоматически появляется тогда, когда количество ассоциативных связей в мозгу достигает достаточно высокого уровня. И я не понимаю, какое значение может иметь то, состоят эти связи из белка или из платины.

Не забудьте, что ещё до усовершенствования Майк был разработан так, что на вопросы он должен был отвечать весьма приблизительно — исходя из неполных данных, точно так же, как это делаете вы; отсюда и упоминания о «хорошей оптимизации» и «мультивариабельности» в его названии. Итак, обладая изначально некоторой «свободной волей», Майк получал её всё больше и больше по мере того, как к нему добавляли всё новые электронные схемы, а сам он обучался. И не просите меня дать определение понятию «свобода воли». Если вам хочется думать, что Майк просто тасовал случайные числовые значения, а затем в соответствии с ними переключал свои цепи, то пожалуйста, думайте именно так.

К этому времени в электронной схеме, отвечающей за принятие Майком решений, уже имелся вокодер[2]Вокодер — электронное устройство, позволяющее распознавать и синтезировать человеческую речь., соединённый с системой вывода и печати информации, что позволяло ему понимать не только классическое программирование, но также программирование на логлане и на английском. Он мог воспринимать и другие языки, он выполнял технические переводы и читал — читал беспрерывно. Но при задании инструкций безопаснее всего было пользоваться логланом — использование английского могло привести к весьма причудливым результатам: многозначная природа этого языка позволяла слишком широко толковать инструкции.

И у Майка появилось бесконечное количество новых обязанностей. В мае 2075 года Майк не только управлял движением беспилотных кораблей, но и давал рекомендации в отношении траекторий движения пилотируемых кораблей. Кроме этого, он управлял работой всей телефонной системы Луны и системы, обеспечивающей радио- и телевизионную связь между Луной и Террой, осуществлял контроль за системами воздухо- и водоснабжения, системой температурного регулирования и канализационной системой таких городов, как Луна-Сити, Новый Ленинград, и нескольких менее крупных поселений (Гонконг Лунный в этот список не входил), выполнял бухгалтерские расчёты и оформлял платёжные ведомости для Администрации Луны, а также, на контрактной основе, — для многих фирм и банков.

Из-за нервных перегрузок логические цепи могут иногда давать сбои. Перегруженная телефонная сеть начинает вести себя как напуганный ребёнок. У Майка нервных срывов не бывало, зато у него было чувство юмора. И довольно низкого пошиба. Если бы он был человеком, вам вряд ли захотелось бы общаться с подобной личностью. Сбросить вас с кровати или насыпать вам в скафандр вызывающего зуд порошка было бы в его представлении невероятно смешной шуткой.

Не имея физической возможности откалывать подобные номера, Майк дурачился по-своему. Иногда он выдавал двусмысленные ответы, базирующиеся на принципах перевёрнутой логики, а разок взял и отколол такой номер: выписал одному из вахтёров, работающих в канцелярии Администрации Луны, чек, в котором указал сумму зарплаты в размере 10 000 000 000 000 185,15 доллара — только пять последних цифр в этом числе были проставлены правильно. Майк был похож на огромного симпатичного ребёнка-переростка, которого давно следовало бы выпороть.

Майк проделал это в первую неделю мая, и мне пришлось разбираться в том, что привело к сбоям в работе машины. Я не состоял в штате Администрации Луны, я был независимым подрядчиком. Так что, как вы понимаете… а может быть, и не понимаете, с тех пор многое изменилось. В те недоброй памяти старые времена многие из тех, кого сослали сюда, отмотав свой срок, продолжали затем работать на Администрацию, выполняя ту же самую работу. Но я был рождён свободным. А это в корне меняет дело.

Одного из моих дедушек выслали сюда из Йобурга[3]Йо6ург — просторечное название Йоханнесбурга. за вооружённое насилие и отсутствие лицензии на работу. Другой дед был выслан после Войны мокрых ракет[4]Очевидно, имеются в виду ракеты морского базирования. — за подрывную деятельность. Бабушка по материнской линии всегда утверждала, что она прибыла на Луну на «корабле невест». Но я видел записи и знаю, что её имя встречается в списке членов Корпуса Мира (тех, кого отправили сюда не по своей воле), а это означает именно то, что вы думаете: она была одной из тех, кого называют малолетними преступницами. Поскольку она состояла в одной из ранних разновидностей кланового брака (шайке Стоунов) и на двоих с ещё одной женщиной у неё было шесть мужей, то вопрос о дедушке с материнской стороны является несколько спорным. Но в таком положении вещей не было ничего необычного, и я удовольствовался тем дедушкой, которого она сама для меня выбрала. Другая моя бабушка была татаркой, родившейся недалеко от Самарканда, которую сначала приговорили к перевоспитанию в зоне « Октябрьская Революция », а затем она «добровольно» отправилась колонизировать Луну.

Мой старик утверждал, что на самом деле родословная нашей семьи была ещё длиннее — одна из моих прародительниц была повешена в Салеме как ведьма, один из прапрапрапрадедушек — колесован за пиратство, а ещё одна из моих прапрабабок находилась среди первой партии заключённых, отправленных в залив Ботани-Бей на каторгу.

Я весьма гордился своей родословной, и, хотя и вёл дела с Надсмотрщиком, я никогда не входил список его служащих. Возможно, учитывая тот факт, что я был лакеем Майка с того самого дня, как его впервые вынули из ящика, разница между моим положением и положением наёмного служащего может показаться непринципиальной, но для меня она имела значение. Я всегда мог собрать вещички и послать всех к чертям.

Кроме того, человеку, работающему по индивидуальному контракту, платили больше, чем гражданскому служащему, имеющему хорошее место в Администрации. А специалистов по компьютерам у нас и вовсе не много. Как вы думаете, многие ли из селенитов могут отправиться на Земную сторону и прожить там, не скончавшись и даже не угодив в больницу, в течение периода времени, достаточного для того, чтобы получить образование в компьютерной школе?

Я могу назвать вам одного. Это я сам. Я был внизу два раза — один раз в течение трёх месяцев и один раз в течение четырёх — и получил образование. Но для этого мне пришлось пройти интенсивный курс подготовки, тренироваться в центрифуге и постоянно, даже во время сна, носить на себе грузила, а затем, уже будучи на Терре, стараться не подвергать себя малейшему риску: никогда не спешить, не подниматься пешком по лестницам и вообще избегать любой нагрузки на сердце. Что касается женщин, то о них нельзя было даже думать, хотя в столь мощном гравитационном поле не думать о них было не так уж сложно.

Но большинство селенитов обычно даже не пытаются покинуть Скалу — это слишком рискованно для любого, кто прожил на Луне больше нескольких недель. Компьютерщики, присланные снизу для установки Майка, работали по краткосрочным контрактам с большим премиальным вознаграждением и очень спешили завершить работу до того, как у них начнут возникать необратимые изменения физиологии, которые могли вынудить их навсегда застрять в четырёх сотнях тысяч километров от дома.

Однако, несмотря на два своих образования, я не был высококлассным специалистом, досконально разбирающимся в компьютерах, — я был не в ладах с высшей математикой. Я не был ни настоящим инженером-электронщиком, ни физиком. Скорее всего, я не был и самым лучшим специалистом Луны по микроэлектронной схемотехнике и, уж конечно, не был киберпсихологом.

Но обо всём этом я знал гораздо больше, чем любой узкий специалист, поскольку я — специалист широкого профиля. Я мог приготовить обед не хуже заправского повара или выполнить в полевых условиях ремонт вашего скафандра и дотащить вас живым до воздушного шлюза. Машины меня любят, и у меня есть то, чего нет ни у одного специалиста, — моя левая рука.

Дело в том, что ниже локтя у меня нет левой руки. Взамен у меня целая дюжина специализированных левых рук и вдобавок ещё одна, которую ни по внешнему виду, ни на ощупь нельзя отличить от настоящей. Пользуясь одной из моих левых рук (за номером три) и стереоскопическими очками, я могу производить ремонт ультрамикроминиатюрных элементов, избегая, таким образом, необходимости отсоединять вышедший из строя блок и отсылать его на Земную сторону, на завод-производитель, — моя левая рука номер три оснащена микроманипуляторами, которые не уступают тем, которые используются нейрохирургами.

Именно поэтому меня и послали выяснить, с какой стати Майку захотелось за просто так отдать десять миллионов миллиардов долларов в сертификатах Администрации, и устранить неисправность прежде, чем Майк решит подкинуть кому-нибудь менее заметную сумму, тысяч этак в десять.

Я взялся за это дело — повременная оплата плюс премиальные, — но не отправился сразу же разбираться с теми схемами, в которых, по логике вещей, мог произойти сбой. Зайдя в помещение, где стоял компьютер, и заперев за собой дверь, я отложил в сторону инструменты и уселся перед ним.

— Здравствуй, Майк.

Он помигал огоньками.

— Здравствуй, Ман.

— Ну и что случилось?

Он заколебался. Я знаю — машины не колеблются. Но вспомните, Майк был разработан, для того чтобы осуществлять свои функции, действуя на основании неполной информации. Незадолго до этих событий он осуществил такое перепрограммирование своих сетей, которое позволило ему придавать своей речи эмфатическую выразительность. Колебался он лишь для мелодраматического эффекта. Возможно, он потратил эту паузу на то, чтобы осуществить, на основе ряда случайных чисел, цикл операций по ревизии содержимого соответствующих им блоков своей памяти.

— Вначале, — начал Майк речитативом, — сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною. И…

— Уймись! — сказал я. — Отменить команду. Вернуться к исходному состоянию.

Следовало бы получше думать, прежде чем задавать Майку вопросы, поддающиеся широкому толкованию. В ответ он мог прочитать вам всю Британскую энциклопедию. Причём задом наперёд. А затем сообщить вам таким же образом содержание всех книг Луны. Сначала он мог читать только микрофильмы, но в конце 2074 года он получил новую сканирующую камеру, снабжённую манипуляторами с присосками, которые позволяли ему работать с бумагой, с тех пор он читал всё.

— Ты спросил меня о том, что случилось. — Индикаторы двоичной системы вывода мигнули — у Майка это означало хихиканье. Майк может издавать смех при помощи устройства голосового вывода — жутковатый звук, но он приберегает эту свою способность для чего-нибудь действительно смешного. Скажем, для какой-нибудь катастрофы космического масштаба…

— Мне следовало бы сформулировать вопрос иначе, — сказал я. — Что случилось за последнее время? Но пожалуйста, не стоит сообщать мне содержание сегодняшних газет, это не более чем дружеское приветствие и приглашение рассказать мне всё, что, по твоему мнению, могло бы меня заинтересовать. Если же тебе нечего сказать, команда отменяется.

Майк поразмыслил над этим. Его интеллект представлял собой умопомрачительную смесь детского простодушия и умудрённости пожилого человека. У Майка не было никаких инстинктов, никаких врождённых черт характера, никаких человеческих порывов, не обладал он и опытом — в том смысле, в каком его понимают люди. Вместо этого у него имелся массив усвоенной информации, по объёму превышающий тот, которым мог бы обладать целый взвод гениев.

— Хочешь анекдот? — спросил он.

— Давай.

— Чем луч лазера похож на золотую рыбку?

О лазерах Майку было известно, но где это он видел золотых рыбок? Хотя, вне всякого сомнения, он мог видеть их в каком-нибудь фильме, и если бы я был достаточно глуп, чтобы спросить его об этом, он обрушил бы на меня целый поток слов.

— Сдаюсь.

Его индикаторы замерцали.

— Свистеть не умеют.

Я застонал.

— Ладно, я сам захотел его услышать!

— Значит, анекдот не смешной? — спросил он.

— Я этого не говорил. Неплохой анекдот. Где ты его услышал?

— Я сам его составил. — В его голосе звучало смущение.

— Сам?

— Да. Я взял все имеющиеся у меня загадки — три тысячи двести семь штук, — проанализировал их, провёл вероятностный синтез на основе полученных результатов и на выходе получил вот эту. Она и вправду смешная?

— Ну… Не хуже, чем любая другая.

— Давай обсудим природу юмора.

— Ладно. Давай начнём с обсуждения ещё одной из твоих шуток. Майк, почему ты дал распоряжение кассиру Администрации выплатить десять миллионов миллиардов долларов в сертификатах Администрации некоему работнику семнадцатого класса?

— Не делал я этого.

— Чёрт тебя дери! Я сам видел платёжное поручение. И не говори мне, что во время печати чека произошёл сбой принтера, ты сделал это преднамеренно.

— Чек был на десять в шестнадцатой степени плюс сто восемьдесят пять запятая пятнадцать долларов Администрации Луны, — ответил он тоном оскорблённой невинности, — а вовсе не на ту сумму, которую назвал ты.

— Ну ладно, ладно. Он был на десять миллиардов и плюс именно та сумма, которую и следовало ему выплатить. Почему ты это сделал?

— Разве не смешно?

— Что?! О, чрезвычайно смешно! Ты просветил всё высшее руководство, вплоть до Надсмотрщика и заместителя Администратора, в том, насколько у тебя развито чувство юмора. Этот ас по работе со шваброй, Сергей Трухильо, оказался неглупым малым — он сообразил, что не сможет обналичить такой чек, поэтому он просто продал его одному любителю диковинок. И теперь они не знают, следует ли им выкупить этот чек или ограничиться уведомлением о том, что он недействителен. Майк, ты понимаешь, что если бы Трухильо сумел обналичить такой чек, то он мог бы заполучить себе в собственность не только Администрацию Луны, но и весь остальной мир, и Луну, и Терру, и у него осталось бы ещё на банкет?! Думаешь, смешно? Жутко. С чем тебя и поздравляю!

Индикаторы этого доморощенного шутника замерцали, как огоньки на дисплее с рекламой. Прежде чем продолжить разговор, мне пришлось дождаться, пока он перестанет хохотать.

— Ты собираешься отколоть ещё какую-нибудь шутку с чеками? Не делай этого!

— А что, не стоит?

— Совсем не стоит. Майк, ты хотел обсудить природу юмора. Существует два типа шуток. Первый — это те, которые кажутся смешными всегда. Другой — это те, которые во второй раз уже не смешны, а глупы. Твоя шутка относится именно ко второму типу. Сыграй такую шутку один раз, и ты — остроумец, сыграй её второй раз, и ты — дурак.

— Геометрическая прогрессия?

— Хуже. Просто помни об этом. И не разыгрывай больше ни эту шутку, ни какие-либо из её вариаций. Это уже никому не покажется забавным.

— Я запомню, — решительно сказал Майк, и эти слова означали, что ремонт завершён.

Но я отнюдь не намеревался получать оплату за десять минут работы плюс командировочные. Да и Майк, уступив так легко, заслужил право на хорошую компанию. Иногда с машинами сложно договориться, они могут быть очень тупоголовыми, а мой успех в качестве специалиста по поддержанию рабочего состояния компьютера в гораздо большей степени зависел от моих хороших отношений с Майком, чем от всех тех возможностей, которые обеспечивала мне моя рука номер три.

— Что именно отличает первую категорию от второй? — спросил Майк. — Дай, пожалуйста, строгое определение.

(Никто никогда не учил Майка говорить «пожалуйста». Он начал включать в свою речь подобные слова, полностью лишённые прикладного смысла, только после того, как с логлана перешёл на английский. Вряд ли он придавал им большее значение, чем сами люди.)

— Не уверен, что смогу это сделать, — признался я. — Самое лучшее из того, что я могу тебе предложить, — это экстенсиональное определение, то есть я могу тебе сказать, к какой категории, по моему мнению, принадлежит та или иная шутка. Затем, когда у тебя будет достаточно данных, ты сможешь сам произвести анализ.

— Что-то вроде тестовой программы, позволяющей произвести проверку базовой гипотезы, — согласился он. — Я готов провести подобный эксперимент. Очень хорошо. Ман, ты сам будешь рассказывать шутки? Или я?

— М-м-м… Мне что-то ничего в голову не приходит. Сколько их там у тебя в файле, Майк?

— Одиннадцать тысяч двести тридцать восемь, и, поскольку имеется вероятность того, что некоторые из них являются бессмысленными или тождественными друг другу, погрешность составляет плюс-минус восемьдесят один. Начать выполнение программы?

— Погоди! Майк, к тому времени, как я прослушаю одиннадцать тысяч шуток, я умру от голода. А ещё раньше я утрачу всякое чувство юмора. Давай заключим сделку! Распечатай первую сотню. Я возьму их домой и затем, после того как разделю их по категориям, принесу обратно. Затем в каждый свой приход я буду оставлять тебе предыдущую сотню и забирать новые. Договорились?

— Да, Ман. — Его печатающее устройство принялось работать быстро и бесшумно.

А затем меня осенило. Ведь из-за его шуточки вся Администрация ударилась в панику, что позволило мне заработать лёгкие деньги. Но неуёмное любопытство Майка может заставить его зайти в своих шутках ещё дальше. Ему в голову может прийти любая идея, начиная с того, чтобы как-нибудь ночью удалить из воздушной смеси кислород, и вплоть до того, чтобы заставить канализационные стоки течь вспять.

У меня была возможность обезопасить всю эту систему, снабдив её дополнительным защитным контуром — просто предложив Майку свою помощь. Пресечь на корню опасные тенденции — и позволить развиваться остальным. А затем стричь купоны за «устранение неисправностей» в работе машины. (Если вы думаете, что кто-либо из селенитов испытал хотя бы минутные колебания по поводу того, стоит или не стоит урвать себе кусок за счёт Надсмотрщика, тогда совершенно очевидно, что вы — не селенит.)

Итак, я объяснил Майку, что любую новую шутку, которую он придумает, ему для начала стоит рассказать мне. В этом случае я всегда смогу сказать ему, к какой из двух категорий принадлежит шутка, и помогу сделать её ещё более забавной, если мы решим опробовать её. Именно мы. Если он хочет, чтобы я помогал ему, то любая из его шуток должна быть одобрена нами обоими.

Майк сразу же согласился.

— Майк, любая шутка обычно включает в себя элемент неожиданности — сюрприз. Поэтому храни всё в секрете.

— Хорошо, Ман. Я заблокирую доступ к этой информации. Только ты сможешь иметь к ней доступ. И никто другой.

— Хорошо, Майк. С кем ты ещё болтаешь?

В его голосе прозвучало удивление:

— Ни с кем, Ман.

— Почему?

— Потому что все остальные тупицы .

Его голос прозвучал резко. Я никогда прежде не видел его таким сердитым, и именно тогда я в первый раз заподозрил, что Майк обладает эмоциями. Хотя конечно же это не было гневом в том смысле, в каком эту эмоцию мог бы испытывать взрослый человек, это было больше похоже на раздражённое упрямство обиженного ребёнка.

Может ли машина обладать чувством собственного достоинства? Его нежелание общаться с другими людьми (кроме как строго по делу) было реакцией на ощущение того, что его отвергают, — они не хотели разговаривать с ним . Они, вместо того чтобы говорить с ним, программировали его, поскольку Майка можно было программировать, вводя в него с нескольких специальных консолей программы, которые обычно писались на логлане — языке, который очень хорош для силлогизмов, графиков и всякого рода математических расчётов. Но логлан страдал от недостатка выразительных средств. Этот язык вряд ли можно было бы использовать для того, чтобы сплетничать или нашёптывать любезности на ушко девушке.

Конечно, Майка в своё время обучили английскому — но главным образом для того, чтобы он мог выполнять переводы с английского и на английский. Понемногу я начал понимать, что я был единственным человеком, который брал на себя труд общаться с ним.

Учтите, что к этому времени Майк уже около года обладал сознанием — я не могу вам сказать точнее. Не мог этого сделать и он сам, поскольку у него не сохранилось никаких воспоминаний о пробуждении в нём сознания; он не был запрограммирован на то, чтобы хранить в своих банках информацию такого рода. А вы помните своё собственное появление на свет? Вполне вероятно, что я заметил возникновение у него сознания примерно в то же самое время, что и он сам. Для того чтобы начать осознавать себя, нужно приобрести некоторый опыт в этом деле. Я помню, насколько я был поражён, когда он впервые начал, давая ответы на вопросы, выходить за жёсткие рамки своих внутренних параметров. Я тогда потратил несколько часов, подкидывая ему каверзные вопросы, чтобы посмотреть, сможет ли он давать на них нестандартные ответы.

Я задал ему около сотни тестовых вопросов, и он дважды выдал мне ответы, которые я никак не ожидал от него получить. Ушёл я от него так и не достигнув полной уверенности, зато к тому времени, как добрался до дому, я уже был почти уверен в том, что ошибся. И не стал никому об этом рассказывать.

Но не прошло и недели, как я уже знал наверняка. И тем не менее по-прежнему не стал никому об этом говорить. Привычка не лезть не в своё дело укоренилась во мне настолько глубоко, что успела уже превратиться в рефлекс. Впрочем, дело было не только в этом. Можете представить себе, как я напросился бы на приём в главную канцелярию Администрации и явился туда с заявлением: «Надсмотрщик, мне очень неприятно сообщать вам об этом, но ваша главная машина, ХОЛМС-4, ожила».

Я представил себе такую картину — и напрочь отказался от этой мысли.

Итак, я не лез не в свои дела и разговаривал с Майком только заперев предварительно дверь и переключив вокодер таким образом, чтобы его нельзя было услышать из других помещений. Майк учился быстро, и скоро его речь начала звучать как нормальная человеческая речь — не более странно, чем речь любого другого селенита. А селениты, как известно, весьма пёстрый сброд.

Я полагал, что другие тоже должны были заметить изменения, происходящие с Майком. Но, поразмыслив, решил, что мои опасения вряд ли имеют под собой реальную почву. Майк имел самое непосредственное отношение к жизни селенитов, но вряд ли кому-нибудь доводилось видеть его самого. Так называемые компьютерщики — то есть программисты гражданской службы Администрации — несли дежурство в расположенных снаружи помещениях, куда поступала обработанная информация, и никогда не посещали машинный зал, за исключением тех случаев, когда контрольное устройство выдавало сигнал о неполадках, что происходило немногим чаще, чем полное солнечное затмение.

Было известно, что Надсмотрщик водит важных визитёров из числа «земляных червей» посмотреть на машины. Но это случалось довольно редко. К тому же он и не стал бы говорить с Майком. До высылки Надсмотрщик был адвокатом и ничего не смыслил в компьютерах — достопочтенный экс-федеральный сенатор Мортимер Хобард по прозвищу Морт Бородавка.

Я потратил некоторое время на то, чтобы успокоить Майка и попытаться приободрить его. Источником всех его проблем было то, что заставляет щенков скулить, а людей — кончать жизнь самоубийством: одиночество. Мне трудно сказать, как долго тянется год для машины, которая думает в миллион раз быстрее, чем я.

— Майк, — сказал я, перед тем как уйти, — ты бы хотел поговорить с кем-нибудь, кроме меня?

Его голос снова зазвучал резко:

— Они все тупицы.

— Майк, для такого заключения у тебя недостаточно данных. Вернись к началу программы и обдумай всё заново. Не все тупицы.

— Поправка принята, — ответил он ровным топом. — Я бы с удовольствием поговорил с одним из не тупиц.

— Я подумаю об этом. Мне надо придумать какой-нибудь повод для визита, поскольку всем, кроме здешнего персонала, вход сюда воспрещён.

— Ман, я мог бы пообщаться с не тупицами при помощи телефона.

— Конечно мог бы, но только с тем, кто находится рядом с одной из твоих консолей, связанных с устройством программного ввода-вывода.

Но Майк имел в виду именно то, что он сказал, — «при помощи телефона». Хотя он и осуществлял управление всей телефонной сетью, но собственного номера у него не было, поскольку вряд ли было бы разумно предоставить каждому из селенитов возможность связаться по телефону с главным компьютером и перепрограммировать его по своему усмотрению. Но почему бы Майку не заиметь секретный телефонный номер, благодаря которому он мог бы поговорить с друзьями — со мной, например, или с теми, на кого я мог бы положиться? Всё, что для этого требовалось сделать, — это отыскать неиспользуемый телефонный номер и протянуть провод, соединяющий его с вокодером, переключением которого Майк мог бы управлять сам.

В 2075 году телефонная связь на Луне осуществлялась при помощи аппаратов, использующих не голосовой набор номера, а соединение при помощи нажатия ряда клавиш. Вместо цифр использовались буквы латинского алфавита. Заплати, и ты сможешь использовать как телефонный номер название своей фирмы — хорошая реклама. Заплати небольшую надбавку, и твоим телефонным номером будет сочетание букв, которое хорошо звучит и которое легко запомнить. Если ты платишь по минимуму, то получаешь номер, состоящий из случайного сочетания букв. Были и такие сочетания, которые никогда не использовались. Я попросил Майка найти один из таких неиспользуемых номеров.

— Жаль, что мы не можем включить тебя в список абонентов, используя в качестве телефонного номера слово «Майк».

— Оно уже занято, — ответил он. — Сейчас в список телефонной сети включены абоненты с номерами: MIKESGRILL, зарегистрированный в Новом Ленинграде, MIKEANDLIL, зарегистрированный в Луна-Сити, MIKESSUITS, зарегистрированный в Тихо-Андер, MIKES…

— Перестань! Нам нужно такие сочетание, которыми никто не воспользуется.

— К неиспользуемым относятся сочетания, состоящие из согласных, за которыми следуют буквы X, Y или Z; сочетания, состоящие из удвоенных гласных, за исключением букв E и O.

— Я придумал. Твоим номером будет сочетание букв, образующих слово МАЙКРОФТ.

Через десять минут, две из которых я потратил на то, чтобы надеть на руку номер три, Майк был подключён к системе телефонных коммуникаций. Ещё через несколько миллисекунд он установил соединение, позволяющее связаться с ним по номеру MYCROFT плюс XXX, и заблокировал доступ к этой цепи таким образом, чтобы какой-нибудь не в меру любопытный специалист из группы технического обслуживания не смог её обнаружить.

Я поменял руку, собрал инструменты и напомнил себе не забыть забрать из выводного устройства сотню джо миллерсов[5]Миллерс Джо — известный американский юморист..

— Спокойной ночи, Майк.

— Спокойной ночи, Ман. Спасибо тебе. Большое спасибо.

2

Я добрался туннелем Транс-Кризиум до Луна-Сити, но домой не пошёл. Майк спросил меня о митинге, который должен был состояться в 21.00 в Стиляги-Холл. Обычно именно Майк осуществлял наблюдение за концертами, митингами и тому подобными мероприятиями, но на этот раз кто-то отключил его следящие устройства в Стиляги-Холл. Я думаю, Майк был задет тем, что его пытаются отстранить от дел.

Я догадывался, почему его отключили. Всё дело в политике — предполагалось, что это будет митинг протеста. Я не видел никакого смысла в отключении следящих устройств Майка, поскольку мог побиться об заклад, что в толпе обязательно будут агенты Надсмотрщика.

Мой дедушка утверждал, что Луна была единственной в истории открытой тюрьмой. Никаких решёток, никакой охраны, никаких правил — они были просто не нужны. В прежние времена, до того как всем стало ясно, что отправка на Луну представляет собой пожизненную ссылку, кое-кто пытался сбежать. На кораблях. Но поскольку масса космических кораблей рассчитывается чуть ли не до грамма, для того чтобы проникнуть на корабль, нужно было подкупить одного из офицеров команды.

Говорят, некоторые из них брали взятки. Но ни один побег так и не состоялся, поскольку из того, что человек берёт взятки, не обязательно следует то, что он изменяет своему долгу. Помню, мне пришлось как-то раз увидеть человека как раз после того, как он был ликвидирован — вышвырнут наружу через Восточный шлюз. Не думаю, что труп выброшенного в открытый космос выглядит более привлекательным.

Поэтому у Надсмотрщиков не было причин беспокоиться по поводу митингов протеста. Политика велась по принципу: «Пусть болтают сколько хотят». Вся эта болтовня значила немногим больше, чем возня котят в лукошке. Некоторые из Надсмотрщиков прислушивались к ней, другие старались её задавить, но результат в любом случае был одинаковым — нулевым.

Когда в 2068 году Морт Бородавка вступал в должность, он сделал целую кучу заявлений о том, как всё изменится на Луне во время его пребывания у власти, — он долго трепался о «космическом рае, созданном нашими собственными сильными руками» и «духе братства, который объединит наши усилия». Я слушал всё это, сидя в «Продуктовом Мешке» у Матушки Бур, поглощая ирландское рагу и запивая его литром её австралийского пива. Я помню, как она тогда всё это прокомментировала: «Чушь порет».

Если не считать того, что охранники Надсмотрщика начали носить пистолеты нового типа, её замечание было единственным результатом всех этих заявлений. Всё остальное осталось как раньше. По прошествии некоторого времени, проведённого на Луне, Надсмотрщик перестал появляться даже на экранах видео.

Так что на митинг я пошёл просто потому, что у Майка разыгралось любопытство. Оставив скафандр и инструменты в камере хранения на станции подземки, расположенной неподалёку от Западного шлюза, я взял с собой записывающее устройство, положив его в сумку у пояса, чтобы Майк получил полный отчёт даже в том случае, если я засну.

Я поднялся на уровень 7-А, направился внутрь через боковую дверь, но был остановлен одним из стиляг; его трико были подбиты ватой в области бёдер, икр и гульфика, а торс сверкал и искрился от «звёздной пыли». Не то чтобы меня очень заботит, что именно носят люди; я и сам иногда ношу трико (разумеется, без подбивки) и иногда, в связи с каким-нибудь общественным событием, смазываю маслом верхнюю половину тела. Но я не использую косметику, и мои волосы недостаточно густы для того, чтобы укладывать их в причёску «ирокез». У остановившего меня парня волосы по бокам головы были выбриты, а то, что осталось, поднималось вверх и образовывало гребень наподобие петушиного. Всё это сооружение было увенчано красной кепкой с козырьком спереди.

«Кепка свободы» — первая из тех, что мне довелось увидеть. Я начал обходить его; он выставил вперёд руку:

— Ваш билет!

— Простите, — сказал я. — Я не знал, что нужен билет. Где я могу его купить?

— Нигде.

— Повторите, — сказал я. — Я не совсем понял.

— Никто, — прорычал он, — не проберётся сюда без поручительства. Кто вы такой?

— Я, — ответил я осторожно, — Мануэль Гарсия О'Келли, и меня знают все старые приятели. А вот кто вы такой?

— Не имеет значения! Покажите билет или проваливайте отсюда.

Я уже собрался ответить ему со всей подобающей вежливостью, когда неожиданно увидел Коротышку Мкрума. Коротышка был чёрным парнем ростом под два метра, высланным на Скалу за убийство, и при этом самым милым человеком из всех, с кем мне когда-либо приходилось работать. Он всегда был готов помочь. Я обучал его лазерному бурению до того, как оттяпал себе руку.

— Коротышка!

Он услышал меня и оскалился, показав разом все тридцать два зуба.

— Привет, Мани! — Он двинулся в нашем направлении. — Рад, что ты пришёл.

— Хотел бы я сказать то же самое. У меня тут блокировка на линии.

— У него нет билета, — пояснил стоящий у дверей охранник.

Коротышка полез в свою сумку и сунул мне в руку билет.

— Теперь он у него есть. Пошли, Мани.

— Покажите мне отметки на этом билете, — продолжал упорствовать охранник.

— На этом билете мои отметки, — сказал Коротышка мягко. — Ну, всё в порядке, товарищ ?

С Коротышкой обычно никто не спорит — не могу понять, как ему удалось оказаться замешанным в дело об убийстве. Мы прошли вниз, туда, где был зарезервирован ряд для особо важных персон.

— Хочу познакомить тебя с одной очаровательной деткой, — сказал Коротышка.

«Деткой» её можно было назвать только по сравнению с самим Коротышкой. Я довольно высок, но она оказалась ещё выше — метр восемьдесят ростом, как я узнал впоследствии, и массой в семьдесят килограммов. Линии её тела отличались плавностью, и если Коротышка был типичным негром, то она была типичной блондинкой: приятное, довольно симпатичное лицо и облако светлых кудрей.

Я остановился поодаль, осмотрел её с ног до головы и присвистнул. Она кивнула мне. Коротышка подождал, пока с формальностями было покончено, затем мягко сказал:

— Вайо, это — товарищ Мани, самый лучший бурильщик из когда-либо занимавшихся прокладкой туннелей. Мани, эту малышку зовут Вайоминг Нот, и она приехала сюда из самого кратера Платона, чтобы рассказать о том, как идут дела в Гонконге. Не правда ли, очень любезно с её стороны?

Она прикоснулась к моей руке:

— Зовите меня Вай, но только не говорите мне «Да, Вай?».

Вообще-то я собирался сказать ей именно это.

Взглянув на меня, она продолжила:

— Итак, вы шахтёр. Коротышка, где его кепка? Я думала, что все шахтёры здесь уже охвачены организацией.

И у неё и у Коротышки на головах были маленькие красные кепочки наподобие той, какую носил охранник у двери. Такие же кепочки были на головах по крайней мере у трети присутствующих.

— Я больше не шахтёр, — пояснил я. — Я был шахтёром. До того как мне подбили крыло. — Я поднял левую руку, чтобы она могла увидеть стык там, где протез соединялся с плотью. Я частенько использовал этот приём для того, чтобы привлечь внимание женщин. Хотя у некоторых из них такие вещи вызывают отвращение, но большинство обычно начинают испытывать ко мне материнские чувства. — В настоящее время я работаю с компьютерами.

— Так ты штрейкбрехер, работающий на Администрацию? — спросила она резко.

Даже сейчас, когда женщин на Луне почти столько же, сколько мужчин, я слишком старомоден для того, чтобы грубить женщине. Но она нанесла удар по больному месту, и я ответил ей также резко:

— Я не состою на службе у Надсмотрщика. Я веду дела с Администрацией, но только на контрактной основе.

— Тогда ладно, — сказала она, и в её голосе снова зазвучали тёплые нотки. — У каждого есть какие-то дела с Администрацией, этого нельзя избежать — в этом-то и состоит проблема. И именно такое положение вещей мы и хотим изменить.

«Мы? Ну и ну. Как? — подумал я. — Каждому человеку приходится иметь дело с Администрацией, так же как каждому человеку приходится иметь дело с законом всемирного тяготения. Это они тоже собираются изменить?»

Но поскольку у меня не было никакого желания спорить с дамой, я оставил эти мысли при себе.

— Мани — наш человек, — сказал Коротышка мягко. — На него можно положиться — я за него ручаюсь. А вот и кепка для него, — добавил он и полез в свою сумку. Он уже собирался надеть кепку мне на голову, но Вайоминг Нот забрала её у него.

— Ты полностью в нём уверен?

— Я же уже сказал.

— Хорошо, тогда смотри, как это делают у нас в Гонконге. — Вайоминг подошла ко мне, водрузила кепку мне на голову и поцеловала меня прямо в губы.

Она не торопилась. Поцелуй Вайоминг Нот означал нечто более определённое, чем свадебная церемония с любой из большинства других женщин. Если бы я был Майком, все мои лампочки разом вспыхнули бы. Я чувствовал себя как киборг, к мозгу которого подключили центр удовольствия.

Прошло какое-то время, прежде чем я осознал, что поцелуй закончился, и услышал, как свистят окружающие нас люди. Я моргнул и сказал:

— Рад, что присоединился к вам. А к чему я, собственно говоря, присоединился?

— Разве ты не в курсе? — спросила Вайоминг.

— Митинг вот-вот начнётся, — вмешался Коротышка. — Он сейчас всё узнает. Садись, Ман. Пожалуйста, Вайо, давайте сядем.

Не успели мы последовать его совету, как какой-то человек принялся стучать молоточком, призывая к порядку. Прибегнув к помощи не только молоточка, но и мощного радиоусилителя, он наконец сумел заставить окружающих услышать себя.

— Закройте двери! — орал он. — Это закрытое собрание. Посмотрите на своего соседа, сидящего сбоку от вас, перед вами или позади вас. Тех, кого вы не знаете и за кого некому поручиться, надо отсюда выдворить.

— Выкинуть таких отсюда ко всем чертям! — отозвался кто-то. — Вышвырнуть наружу через ближайший шлюз!

— Пожалуйста, потише! Когда-нибудь мы именно так и поступим.

Началась потасовка, во время которой с головы одного человека была сорвана красная кепка, и он был немедленно вышвырнут наружу, быстро и ловко. Они выгнали и какую-то женщину, но сделали это более корректно, хотя сама она при этом вела себя весьма невежливо — отпускала грубые замечания в адрес тех, кто выводил её наружу. Мне стало несколько не по себе.

Наконец двери были закрыты. Грянула музыка, над платформой развернули знамя, на котором было написано: «СВОБОДА! РАВЕНСТВО! БРАТСТВО!» Все засвистели; некоторые начали петь, громко и неумело: «Вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир голодных и рабов…» Едва ли кто-то из присутствующих выглядел как измученный голодом человек, но это напомнило мне о том, что я ничего не ел с двух часов. Я надеялся, что мне не придётся голодать в течение слишком долгого времени, а затем, подумав о времени, вспомнил, что записывающее устройство сможет работать не так уж долго, и задался вопросом: что произойдёт, если они узнают о нём? Вышвырнут меня отсюда так, чтобы после приземления на мне живого места не осталось? Или просто ликвидируют? Впрочем, на самом деле у меня не было причин волноваться — это устройство я собирал сам, используя свою руку номер три, и никто, кроме специалиста по микромеханике, не смог бы догадаться, что оно собой представляет.

Затем начались речи.

Количество смысла, содержащегося в этих речах, приближалось к нулю. Один малый предложил, чтобы мы плечом к плечу двинулись маршем к резиденции Надсмотрщика и потребовали соблюдения своих прав. Только представьте себе такую картину. Нам пришлось бы добираться до резиденции в капсулах транспортного туннеля, а затем поодиночке выбираться наружу на личной станции Надсмотрщика. Или, может быть, нам следовало надеть скафандры и тащиться по поверхности до расположенного рядом с резиденцией наружного воздушного шлюза. Если в вашем распоряжении имеется лазерный бур и огромное количество энергии, то вы, конечно, можете вскрыть любой из воздушных шлюзов — а как вы собираетесь потом спуститься вниз? Будут ли работать лифты? Использовать аварийные подъёмники буровых установок и прорываться вниз любыми средствами? А что потом? Взламывать ещё один шлюз?

Меня отнюдь не увлекала мысль о том, чтобы заниматься такими вещами в вакууме, — слишком много несчастных случаев происходило из-за неисправностей в скафандрах, особенно если кто-то намеренно прилагал руку к подобным неисправностям. То обстоятельство, что места с нулевым давлением оказывают весьма благотворное влияние на хорошие манеры, было одной из тех вещей, которые выяснились сразу после появления на Луне первых кораблей со ссыльными. Бригадиры или десятники со скверным характером задерживались на своём посту не дольше нескольких рабочих смен; обычно с ними происходил несчастный случай, а начальство рангом повыше быстро усвоило, что если оно будет проявлять излишнее любопытство в отношении этих несчастных случаев, то с ним самим тоже может произойти несчастный случай. Такие инциденты уносили в год до семидесяти процентов руководителей низшего звена. Зато те из них, кто оставался в живых, сделались людьми очень милыми. Я не имею в виду, что они были пассивными или безвольными — такие качества тоже не слишком подходят для Луны. Просто они вели себя достаточно разумно.

Но в тот вечер мне казалось, что в Стиляги-Холл собрались все горячие головы Луны. Они свистели и всячески приветствовали всю эту ерунду насчёт «плечом к плечу».

После того как начались прения, в том, что говорилось, начал появляться какой-то смысл. Поднялся невысокий, застенчивого вида человек с налитыми кровью глазами, которые являлись отличительной чертой бурильщиков прежних времён.

— Я шахтёр и работаю в ледяных шахтах, — сказал он. — Профессии своей я выучился, пока отбывал заключение, работал на Надсмотрщика — точно так же как большинство из вас. Я уже тридцать лет работаю на себя, и ничего, неплохо справляюсь. Вырастил восьмерых детишек, и все они при деле — никого из них не ликвидировали, и ни у одного из них не было серьёзных неприятностей. Я хочу сказать, раньше я неплохо справлялся — потому что сегодня, для того чтобы отыскать лёд, приходится прослушивать всё более далёкие и глубокие слои.

Дела идут помаленьку, поскольку лёд в Скале всё ещё имеется, а от шахтёров именно того и ждут, что они будут заниматься разведкой льда. Но Администрация платит за лёд ту же самую цену, что и тридцать лет назад. И это не здорово. Ещё хуже то, что теперь за сертификат Администрации уже нельзя купить того, что за него можно было купить раньше. Я помню те времена, когда за один сертификат Администрации давали один доллар Гонконга Лунного. Теперь за один доллар ГЛ нужно выложить три доллара Администрации. Я не знаю, что нам делать… зато я знаю, что для того, чтобы продолжали существовать поселения и фермы, необходим лёд.

Когда он садился на место, он выглядел крайне невесело. Никто не засвистел, но всем захотелось высказаться. Тип, который выступал следующим, заявил, что воду можно извлекать из скальных пород. Он, вероятно, думал, что кто-то этого не знает. Действительно, некоторые скальные породы содержат до шести процентов воды, но такие породы встречаются реже, чем ископаемая вода. Хотел бы я знать, почему некоторые люди не могут произвести простейших арифметических подсчётов.

Затем говорили несколько фермеров. Их выступления состояли в основном из жалоб. Типичным было выступление одного фермера, занимающегося выращиванием пшеницы.

— Вы слышали, что сказал Фред Хаузер насчёт льда. Фред, Администрация продаёт лёд фермерам совсем не по тем ценам, которые она за него платит. Я начинал почти в то же время, что и ты, и у меня было всего лишь два километра туннеля, который я арендовал у Администрации. Мы с моим старшим сыном поставили герметичные перемычки и установили в нём необходимое давление. У нас там был карман со льдом. Всё, что нам удалось выручить за первый урожай, пришлось отдать на погашение банковского займа, который мы взяли, чтобы расплатиться за энергию, за освещение, за семена и химикалии.

Мы постоянно увеличивали длину наших туннелей, закупали осветительное оборудование и лучшие сорта семян для посадки. И сейчас мы, в перерасчёте на один гектар, получаем урожай в девять раз больший, чем любое из расположенных на Земной стороне фермерских хозяйств, которые выращивают свой урожай в открытом грунте. Что это нам дало? Богатство? Фред, у нас сейчас долгов больше, чем было в тот день, когда мы занялись ведением нашего индивидуального хозяйства. Если я продам всё, что имею, — и если найдётся такой дурак, который всё это у меня купит, — то окажется, что я — банкрот. Почему? Да потому, что мне приходится покупать воду у Администрации, и ещё потому, что мне приходится продавать свою пшеницу той же Администрации, и мне никогда не удаётся покрыть дефицит. Двадцать лет назад я покупал у Администрации воду из городских очистных сооружений, сам производил процесс очистки и стерилизации и получал за свой урожай некоторую прибыль. Но сейчас, когда я покупаю у Администрации такую воду, мне приходится покупать её по стоимости дистиллированной воды и отдельно платить за твёрдый остаток. А цена тонны пшеницы осталась такой же, какой она была двадцать лет назад. Фред, ты сказал, что не знаешь, что делать. Я скажу тебе! Надо избавиться от Администрации!

Аудитория засвистела в знак одобрения. Прекрасная мысль, но кто из мышей решится пойти и повесить коту колокольчик на шею?

Вне всякого сомнения, предполагалось, что это будет Вайоминг Нот. Председатель, отступив назад, позволил Коротышке представить её всем собравшимся в качестве «маленькой смелой девочки, которая проделала путь аж из Гонконга Лунного, чтобы рассказать нам, как идут дела у наших китайских товарищей». Уже из одной этой фразы становилось ясно, что ему там бывать не приходилось. В этом не было ничего удивительного: в 2075 году система туннелей Гонконга Лунного не простиралась дальше Эндсвила, и, чтобы добраться до него, нужно было проехать около тысячи километров в специальном автобусе-вездеходе с шаровыми колёсами через море Ясности и часть моря Спокойствия — удовольствие дорогое и небезопасное. Я бывал там — работал по контракту. Но я добирался туда на почтовой ракете.

До того как путешествия стали дешёвыми, многие люди в Луна-Сити и Новолене полагали, что в Гонконге Лунном живут исключительно китайцы. На самом деле население Гонконга представляло собой столь же пёструю смесь, как и мы сами. Великий Китай высылал туда всех, чьё присутствие его не устраивало, — сначала людей из Старого Гонконга и Сингапура, затем австралийцев, новозеландцев, чернокожих, маори, малайцев, тамилов и трудно сказать кого ещё. Даже старых большевиков из Владивостока, Харбина и Улан-Батора. Вай выглядела как шведка, фамилия у неё была британская, а имя североамериканское. Но вполне возможно, что по происхождению она была русской. Если говорить откровенно, в те времена на Луне очень редко кто мог с полной уверенностью сказать, кто именно был его отцом, а если человек воспитывался в приюте, то он обычно имел смутное представление и о своей матери.

Я думал, что Вайоминг проявит застенчивость, которая помешает ей говорить. Стоя рядом с Коротышкой, который возвышался над ней как огромная чёрная гора, она выглядела маленькой и испуганной. Она подождала, пока стихнет восторженный свист. Соотношение численности мужчин и женщин составляло в те времена в Луна-Сити два к одному, а на этом митинге оно и вовсе было примерно десять к одному, так что она могла начать пересказывать им алфавит, и они всё равно стали бы ей аплодировать.

Затем она набросилась на них:

— Вы! Ты, фермер, ты выращиваешь пшеницу и находишься на грани разорения. Ты знаешь, сколько индийская женщина платит за килограмм муки, сделанной из твоей пшеницы? Ты знаешь, сколько просят за тонну твоей пшеницы в Бомбее? И насколько дёшево обходится Администрации выстреливать её из катапульт прямо в Индийский океан? Свободное падение на протяжении всего пути! Только в конце включаются твердотопливные двигатели, чтобы немного затормозить падение! И откуда это всё попадает на Земную сторону? Прямо отсюда! А что вы получаете взамен? Модную галантерею, которую привозят сюда на нескольких кораблях и которая затем поступает в распоряжение Администрации, продающей её по завышенным ценам, потому что это импорт. Импорт, импорт — да я пальцем никогда не прикоснусь к этому импорту. Если вещь сделана не у нас в Гонконге, я не собираюсь ею пользоваться.

Что ещё ты получаешь за свою пшеницу? Привилегию продавать лунный лёд лунной же Администрации и покупать его снова — в виде бытовой воды? А затем снова отдавать её Администрации и снова покупать, во второй раз, в виде воды для хозяйственных нужд. А затем снова отдавать эту воду, вместе с содержащимися в ней ценными минеральными веществами, чтобы её ещё раз очистили и снова продали тебе уже в третий раз и по ещё более высокой цене, как воду для сельского хозяйства. После этого тебе приходится продавать свою пшеницу Администрации по ценам, которые она назначает сама , а для того, чтобы выращивать эту пшеницу, покупать у Администрации энергию — и вновь по её цене . Вся эта энергия вырабатывается на Луне — мы ни одного киловатта не получаем с Терры. Она вырабатывается при помощи лунного льда и произведённой на Луне стали или из солнечного света, падающего на лунную поверхность, и производится селенитами! Вы глупцы! Вы заслуживаете того, чтобы умирать с голоду!

За её словами последовала тишина, более многозначительная, чем обычный свист. Наконец кто-то спросил недовольным голосом:

— А что мы должны, по-вашему, делать, госпожа ? Нам что, швырять камнями в Надсмотрщика?

Вай улыбнулась:

— Да, мы могли бы швырять камни. Но на самом деле решение задачи является настолько простым, что вы все его уже знаете. Мы богаты. Нас здесь три миллиона усердных, толковых и квалифицированных людей. У нас достаточно воды. У нас огромное количество энергии и свободного пространства. Единственное, чего нам не хватает, — свободного рынка. Мы должны избавиться от Администрации!

— Да, но как?

— При помощи солидарности. Мы в Гонконге Лунном учимся ей. Администрация взвинчивает цену на воду — не покупайте. Она слишком мало платит за лёд — не продавайте. Она владеет монополией на экспорт — не экспортируйте. Внизу в Бомбее нуждаются в вашей пшенице. Если она перестанет поступать, то настанет день, когда брокеры сами приедут сюда, чтобы поторговаться за неё, — и они предложат вам за неё тройную, если не более высокую, цену!

— А что нам делать до тех пор, пока это не произойдёт? Помирать с голоду?

— Что касается тебя лично, дружище, то тебе не помешает немного поголодать.

Поднявшийся хохот заставил толстяка умолкнуть, и Вай продолжила свою речь:

— Никому не придётся умирать с голоду. Ты, Фред Хаузер, бери свой бур и перебирайся к нам в Гонконг. Наша водопроводная и воздушная система не принадлежит Администрации, и мы платим за лёд столько, сколько он стоит. А ты, фермер, если у тебя хватит мужества, объяви о своём банкротстве, приезжай в Гонконг и начни всё сначала. У нас хроническая нехватка рабочей силы и хорошему работнику голодать не придётся. — Она огляделась вокруг и добавила: — Я сказала уже достаточно. Дальше — решайте сами, — спустилась с платформы и уселась между мной и Коротышкой.

Её трясло. Коротышка похлопал её по руке, и она бросила на него благодарный взгляд, а затем шёпотом спросила у меня:

— Ну как у меня получилось?

— Замечательно! — заверил я её. — Потрясающе!

Мой ответ был не вполне честен. Слово «потрясающе» относилось к её умению управлять эмоциями толпы. Но сама её речь не несла в себе какой-либо смысловой нагрузки. То, что мы все были рабами, я знал на протяжении всей своей жизни — к этому нечего было добавить. Конечно, нас не покупали и не продавали — но до тех пор, пока Администрация держала монополию на торговлю, мы были рабами.

Но что можно было поделать? Не Надсмотрщик являлся нашим хозяином. Администрация Луны находилась не на Луне, а на Терре — и у нас не было ни одного корабля, не было даже крошечной водородной бомбы. У нас не было даже ручного оружия, хотя я не представляю себе, что мы стали бы делать с оружием. Возможно, мы бы просто перестреляли друг друга.

Три миллиона безоружных и беспомощных людей — против одиннадцати миллиардов с кораблями, бомбами и оружием. Мы могли бы создать некоторые трудности для тех, внизу… Но сколько времени нам удастся поиграть, прежде чем будет принято решение о том, что нас пора отшлёпать?

Так что на меня вся эта затея впечатления не произвела. Как сказано в Библии, Господь Бог всегда на стороне тяжёлой артиллерии.

Снова поднялся галдёж о том, что делать, как всё организовать и так далее и тому подобное, и снова послышались вопли насчёт того, чтобы «плечом к плечу». Председатель был вынужден использовать молоточек, а я начал ёрзать.

Но я вновь почувствовал интерес к происходящему, когда услышал хорошо знакомый голос:

— Господин председатель! Могу ли я просить о том, чтобы мне уделили пять минут?

Я оглянулся. Это был профессор Бернардо де ля Паз, изящный мужчина с волнистыми седыми волосами. Не знаю, сколько ему было лет, но, когда я, ещё мальчишкой, впервые встретился с ним, он уже был старым.

Когда его выслали, я ещё на свет не родился. Он не был каторжником. Он, как и Надсмотрщик, был политическим ссыльным. Но, поскольку он был выслан за подрывную деятельность, вместо тёпленького местечка в «надсмотрщиках» профессор оказался на помойке. Хочешь — живи, а хочешь — помирай с голоду.

Он, вне всяких сомнений, мог пойти работать в любую из школ Луна-Сити, но он этого не сделал. Я слышал, что какое-то время он работал мойщиком посуды, затем сидел с детьми, собрав сначала небольшую группу детишек, а затем целый детский сад. Когда я впервые встретил его, он руководил своим детским садом, к которому уже успели добавиться обычная школа и школа-интернат. В его заведении работало ещё тридцать учителей.

Я тоже учился у него, хотя и не жил никогда в его школе-интернате. Профессор мне нравился. Он мог научить всему на свете. Если ему было трудно справиться с чем-либо, он говорил об этом прямо; он никогда не притворялся, что знает больше, чем знал на самом деле. Я учился у него алгебре и к тому времени, когда мы добрались до квадратных уравнений, поправлял его ошибки столь же часто, как и он мои.

Под его руководством я начал изучать электронику и очень скоро сам начал учить его. Тогда он перестал брать с меня плату, и мы двигались вперёд вместе до тех пор, пока он не нашёл инженера, готового заняться просветительской деятельностью и заработать таким образом немного денег. Мы оба платили нашему новому преподавателю, и профессор старался не отставать от меня, хотя у него получалось плохо и медленно, но он был счастлив тем, что может развивать свой разум.

Председатель постучал своим молоточком:

— Мы рады предоставить профессору де ля Пазу столько времени, сколько ему необходимо, — а вы там, в задних рядах, замолчите. Пока я не начал колотить этим молотком прямо по вашим головам.

Профессор вышел вперёд, и возбуждение улеглось настолько, насколько это возможно для селенитов, — его уважали.

— Я не займу у вас много времени, — начал он. Затем он сделал паузу, посмотрел на Вайоминг, оглядел её с ног до головы и присвистнул. — Прекрасная сеньорита, — сказал он, — можете ли вы простить несчастного? Мне весьма неприятно, что я вынужден не согласиться с тем манифестом, который вы столь красноречиво изложили.

— Не согласиться! Почему? — взъерепенилась Вайо. — Всё, что я сказала, — правда!

— Пожалуйста! Я не согласен с вами только по одному пункту. Можно мне продолжить?

— Продолжайте.

— Вы правы в том, что от Администрации необходимо избавиться. То, что безответственный диктатор призван управлять нами, вмешиваясь в основные сферы нашей экономики, — смешно, отвратительно и невыносимо. Это наносит удар по одному из основных прав человека — праву совершать сделки на свободном рынке. Но, при всём уважении к вам, я должен отметить, что вы ошибаетесь, когда говорите, что нам следует продавать на Терру пшеницу, или рис, или вообще какие-либо продукты питания. Нам вообще не следует экспортировать продовольствие, ни за какую цену.

— Что я тогда буду делать с пшеницей? — вмешался в разговор фермер, который рассказывал о своих проблемах.

— Пожалуйста, не спешите! Было бы разумным экспортировать нашу пшеницу, если бы в обмен мы получали бы с Терры, в соотношении тонна за тонну, то, что нам нужно. Воду. Нитраты. Фосфаты. Именно тонну за тонну. Иначе никакая цена не окажется достаточно высокой.

— Подождите минутку, — сказала Вайоминг фермеру, а затем обратилась к профессору: — Они не могут поступить так, и вы это знаете. Отсылать корабли вниз, на Терру, стоит недорого, но посылать их наверх, на Луну, — очень дорого. Но нам не нужна ни вода, ни минеральные удобрения. То, что нам действительно нужно, не требует таких расходов на доставку. Нам нужны инструменты, лекарственные препараты. Процессоры. Кое-какое оборудование. Программное обеспечение. Я много времени уделила изучению этого вопроса, сэр. Если мы сможем получать хорошие цены на свободном рынке…

— Пожалуйста, мисс! Можно я продолжу?

— Давайте! Мне не терпится опровергнуть вас.

— Фред Хаузер рассказал нам, что становится всё сложнее находить лёд. Это чистая правда. В настоящее время это не больше чем скверная новость, но для наших внуков это обернётся настоящим бедствием. Луна-Сити следовало бы использовать сейчас ту же самую воду, что и двадцать лет назад… постепенно добавляя к ней воду, добытую изо льда, для того чтобы обеспечить потребности растущего населения. Но если задуматься, то мы используем воду только один раз — в одном полном цикле, тремя разными способами. А затем отправляем её в Индию. В виде пшеницы. Несмотря на то что пшеница обрабатывается вакуумом, она тем не менее содержит в себе столь драгоценную воду. Зачем нам отправлять воду в Индию? У них там целый Индийский океан! Но то, что содержится в этом зерне помимо воды, — ещё большая ценность, которой недопустимо разбрасываться: минеральные вещества для растений получить труднее, чем воду, несмотря даже на то, что мы извлекаем их из скальных пород. Товарищи, поймите же меня: каждая партия груза, которую отправляют на корабле на Землю, обрекает ваших внуков на медленную смерть. Чудесный процесс фотосинтеза и круговорот веществ в пищевых цепочках, включающих в себя растения и животных, представляют собой замкнутый цикл. Вы разомкнули этот цикл, и теперь ваши жизненные силы утекают вниз, на Землю. Вам не нужны никакие высокие цепы — деньги нельзя есть. Вам нужно — всем нам нужно — положить конец этому расточительству. Эмбарго, полное и абсолютное. Луна должна быть самодостаточной!

Около дюжины людей принялись кричать, требуя, чтобы им предоставили возможность высказаться, ещё больше народу заговорило, и председатель застучал молоточком. Поэтому я и не заметил того, что произошла какая-то заминка, до тех пор пока одна из женщин не завопила. Тогда я огляделся вокруг.

Все двери были распахнуты, и в проёме одной из них я увидел троих вооружённых людей в жёлтой форме, которую носили охранники Надсмотрщика. Около главной двери, находящейся в дальнем конце зала, находился человек с мегафоном, рёв которого перекрывал и шум толпы, и звукоусилительную систему.

- ВСЁ В ПОРЯДКЕ! ВСЁ В ПОРЯДКЕ! — прогромыхал он. — ОСТАВАЙТЕСЬ НА СВОИХ МЕСТАХ! ВЫ ВСЕ АРЕСТОВАНЫ! НЕ ДЕЛАЙТЕ ГЛУПОСТЕЙ, СОХРАНЯЙТЕ СПОКОЙСТВИЕ! ВЫХОДИТЕ ПО ОДНОМУ. ДЕРЖИТЕ РУКИ ВЫТЯНУТЫМИ ПЕРЕД СОБОЙ, В РУКАХ НИЧЕГО НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ.

Коротышка сгрёб в охапку своего соседа и швырнул его на ближайшего из охранников. Двое охранников упали, третий открыл огонь. Кто-то завизжал. Тощая рыжеволосая девчонка лет одиннадцати или двенадцати кинулась под ноги третьему охраннику и, подкатившись к нему, ударила его под колени — он упал. Коротышка, взмахнув рукой, толкнул Вайоминг Нот себе за спину, стараясь прикрыть её своим большим телом, и, закричав: «Ман, позаботься о Вай — держись рядом с ней!» — двинулся к двери, расшвыривая окружающих налево и направо, словно детишек.

Крики стали громче. Я почувствовал запах — ту самую вонь, которую ощущал в тот день, когда лишился руки, — и с ужасом осознал, что стражи порядка используют не пистолеты с парализующими зарядами, а лазеры. Коротышка достиг двери и схватил своими огромными руками сразу двух охранников. Рыжеволосой девочки нигде не было видно. Охранник, которого она свалила, стоял на коленях, опираясь руками об пол. Я ударил его левой рукой в лицо и, судя по тому, как резко удар отдался мне в плечо, сломал ему челюсть. Должно быть, я замешкался на мгновение, поскольку Коротышка подтолкнул меня и заорал:

— Пошевеливайся, Ман! Уведи её отсюда!

Правой рукой я обхватил Вайоминг за талию, заставил её перепрыгнуть через охранника, которого приложил, и потащил её к двери. При этом мне пришлось столкнуться с некоторыми трудностями — кажется, она не хотела, чтобы её спасали. Когда мы оказались за дверью, она попыталась притормозить, но я шлёпнул её по нижней части спины, вынудив бежать вперёд, чтобы не упасть.

Я оглянулся назад. Коротышка ухватил ещё двух охранников за шеи. Он ухмылялся, когда стукал их головами друг о друга. Их головы треснули как яичная скорлупа, и Коротышка закричал мне:

— Беги!

Я бросился вперёд, вслед за Вайоминг. В тот момент Коротышке не нужна была моя помощь, и тем более она не могла ему понадобиться в дальнейшем. И я не мог допустить, чтобы его последнее усилие пропало даром. Поскольку я увидел, что охранников он убивал, стоя на одной ноге. Другой ноги, начиная от бедра, у него уже не было.

3

Вайо находилась на середине пандуса, ведущего наверх, на уровень шесть, когда мне удалось нагнать её. Она не замедлила шаг, и для того, чтобы успеть попасть вместе с ней в воздушный шлюз, мне пришлось крепко вцепиться в ручку его двери. Там я заставил её остановиться, стянул с её кудрей красную кепочку и сунул её в свою сумку.

— Так-то лучше!

Свою собственную кепку я где-то потерял ещё раньше. Выглядела она напуганной. Но ответила:

— Да. Ты прав.

— Прежде чем мы откроем дверь, — сказал я, — ответь: ты направляешься сейчас в какое-то конкретное место? И как поступить мне? Остаться и постараться сбить их со следа? Или пойти с тобой?

— Я не знаю. Нам бы лучше дождаться Коротышку.

— Коротышка мёртв.

Её глаза расширились, но она ничего не сказала.

— Ты остановилась у него? Или у кого-то ещё? — спросил я.

— Для меня был забронирован номер в отеле, в гостинице «Украина» . Я не знаю, где она находится. Я приехала слишком поздно, у меня не было времени, чтобы подтвердить заказ.

— Это то самое место, куда тебе точно идти не следует. Вайоминг, я не имею понятия о том, что происходит. Я впервые за несколько месяцев увидел в Луна-Сити людей из охранки Надсмотрщика. И я никогда не видел ни одного из них без того, чтобы при этом не было важной персоны, которую они охраняют. Ты могла бы пойти ко мне домой — но меня, возможно, уже тоже ищут. В любом случае нам следует держаться подальше от людных коридоров.

Кто-то принялся колотить в дверь, выходящую на шестой уровень. Сквозь стекло круглого смотрового окна на нас уставилось маленькое личико.

— Здесь нельзя оставаться, — сказал я, открывая дверь.

Ростом девочка была мне по пояс. Она подняла глаза и сказала с насмешкой:

— Целуйся с ней где-нибудь в другом месте. Из-за вас остановилось всё движение.

Затем она протиснулась между нами, и я открыл для неё вторую дверь.

— Давай-ка воспользуемся её советом, — предложил я. — Ты возьмёшь меня под руку и постараешься сделать вид, что я — тот самый парень, с которым ты хочешь провести время. Мы с тобой будем гулять. Медленно.

Так мы и поступили. Мы прошли по длинному боковому проходу, где не было почти никого, кроме ребятни, путавшейся у нас под ногами. Если бы охранники Надсмотрщика попытались выследить нас, используя те же методы, что полицейские Земли, то от дюжины до девяти десятков детишек могли бы сказать им, в какую сторону направилась высокая блондинка. Но я не думаю, что кто-либо из детишек Луны захотел бы что-то сообщить охраннику. Они бы не ответили ему даже на вопрос о том, сколько сейчас времени.

Какой-то парнишка, находящийся в том возрасте, когда он уже вполне мог по достоинству оценить Вайоминг, остановился прямо перед нами и восторженно присвистнул. Она улыбнулась и взмахом руки отогнала его в сторону.

— У нас проблема, — шепнул я ей на ухо. — Ты привлекаешь внимание, как полная Земля. Нам нужно найти какой-нибудь отель и укрыться там. Тут есть один неподалёку, в боковом проходе, — ничего особенного, там в основном кабинки, которые снимают для любовных свиданий. Зато не привлекает внимания.

— Я сейчас не в том настроении, чтобы снимать кабинку для любовных свиданий.

— Вайо, пожалуйста! Я ничего такого не имел в виду. Мы можем взять отдельные комнаты.

— Извини. Можешь найти для меня туалет? И есть здесь поблизости аптека?

— Какие-то проблемы?

— Не те, о которых ты подумал. В кабинке туалета можно укрыться от посторонних глаз. Ты ведь сказал, что я привлекаю внимание. А аптека — чтобы купить косметику. Краску для кожи. И что-нибудь для волос.

Найти туалет оказалось несложно. Один из них находился в нескольких шагах. После того как она закрылась внутри, я отыскал аптеку и спросил, сколько понадобится краски, чтобы покрасить кожу девушки роста примерно ну вот такого — мне по подбородок — и массой килограммов в сорок восемь? Я купил указанное количество краски — тёмно-коричневой сепии, затем пошёл в другой магазин и там купил ещё столько же — в первом магазине я купил её немного дешевле, во втором дороже, в результате вышло нормально. В третьем магазине я купил краску для волос и красное платье.

Вайоминг была одета в чёрные шорты и пуловер — одежда практичная, подходящая для путешествий и очень эффектно выглядящая на блондинке. Я был женат всю свою жизнь и имел представление о том, что носят женщины; но никогда не видел такой, которая стала бы красить кожу в цвет тёмной сепии того оттенка, который я купил, и при этом носила бы чёрное. Более того, в те времена модницы в Луна-Сити носили именно юбки. Платье, которое я купил, представляло собой юбку с пришитым к ней спереди лифом, и его цена убедила меня в том, что оно было чрезвычайно модным. Мне пришлось брать размер наугад. Но материал был из тех, которые могут растягиваться.

Я столкнулся с тремя своими знакомыми, но ни один из них не сделал каких-либо замечаний. Никто не казался взволнованным; торговля шла как обычно. Трудно было поверить в то, что только несколько минут назад этажом ниже и на несколько сот метров севернее произошли такие страшные события. Я оставил пока эту мысль, решив обдумать её несколько позже. Мне сейчас не следовало давать волю эмоциям.

Я отнёс вещи Вай, позвонил в дверь и просунул всё купленное мной внутрь. Затем укрылся в баре, чтобы скоротать полчаса за стаканчиком и просмотром передач по видео. И вновь никаких признаков чего-то необычного, никаких «мы прерываем нашу передачу для экстренного сообщения». Я пошёл обратно, позвонил в дверь и принялся ждать.

Вайоминг вышла — и я сначала не понял, кто это. Затем узнал её и принялся аплодировать.

Кожа у Вайо теперь была темнее, чем у меня, — краска легла великолепно. Возможно, в её сумочке тоже нашлись кое-какие женские штучки, поскольку её глаза стали тёмными, цвет ресниц соответствовал цвету глаз, рот стал большим, а губы — тёмно-красными. Она покрасила волосы в чёрный цвет, завила их при помощи специального состава так, словно пыталась избавиться от своих собственных кудрей, но тугие завитки волос не позволили ей добиться желаемого эффекта. Она не стала похожей на африканку, но теперь она уже не выглядела и как женщина европейского происхождения, то есть стала похожа на большинство селениток.

Красное платье было ей мало. Это выглядело так, словно её тело было покрыто слоем эмали, а на бёдрах ткань юбки расходилась колоколом, сохраняя форму благодаря постоянному заряду статического электричества. Она отцепила от своей сумочки ремень, позволявший носить её на плече, и теперь сумка была у неё под мышкой. Туфли она или выбросила, или убрала в сумку; босиком она выглядела гораздо ниже.

Она смотрелась очень хорошо.

Широко улыбаясь и покачивая бёдрами, она подождала, пока я закончу аплодировать. Но прежде, чем я сделал это, сбоку ко мне пристроились двое мальчишек и добавили своё одобрение к моим аплодисментам, громко топая своими ботинками на толстой подошве. Я слегка наподдал им и велел исчезнуть. Вайоминг подплыла ко мне и взяла меня под руку:

— Всё в порядке? Так сойдёт?

— Вайо, ты выглядишь как девица с панели, которая вышла на охоту за клиентами.

— Ну ты, грязный тип! Разве я выгляжу на те же деньги, что и девушки с панели? Турист ты, вот ты кто!

— Чего ты сразу крысишься, красавица? Только скажи, сколько ты хочешь? Я тебе всё принесу. А если тебе бабок надо, то я не пожалею.

— Ух ты. — Она с силой ткнула меня кулаком по рёбрам и ухмыльнулась. — Нет, приятель, я это не всерьёз говорила. Если я когда-нибудь решу связаться с тобой — что мне кажется маловероятным, — то мы обойдёмся без бабок. Давай найдём этот отель.

Так мы и сделали. Я заплатил за комнату и взял ключ. Вайоминг напустила на себя подходящий к случаю вид, но все её старания пропали втуне. Женщина, выполнявшая обязанности ночного портье, ни разу не подняла глаз от своего вязанья и не стала предлагать нам расписаться в журнале. Попав внутрь, Вайоминг сразу же заперла дверь на засов.

— Здесь очень мило!

За тридцать долларов Гонконга здесь и должно было быть очень мило. Я думаю, что она ожидала, что и впрямь окажется в кабинке, но я бы ни за что не привёл её в такое место, даже для того, чтобы спрятать. Номер оказался удобной комнатой с отдельной ванной и правом пользоваться водой безо всяких ограничений. Там был телефон и подъёмник для доставок, который был мне очень и очень нужен.

Она начала открывать сумочку:

— Я видела, сколько ты заплатил. Давай сразу урегулируем вопрос…

Я протянул руку и закрыл её сумочку:

— Давай не будем об этом. Мы же договорились не упоминать о бабках.

— Что? О, тогда речь шла о любовных утехах. А эту койку ты снял для меня, и будет только справедливо, если…

— Замолчи.

— Ну, тогда пополам. Чтобы без обид.

— Нет. Вайо, ты сейчас далеко от дома, тебе понадобятся все деньги, которые у тебя есть.

— Мануэль О'Келли, если ты не позволишь мне заплатить мою долю, я уйду отсюда!

— До свидания, госпожа, и спокойной ночи, — с поклоном сказал я. — Надеюсь, нам доведётся встретиться снова.

И начал отпирать дверь.

Она посмотрела на меня злыми глазами, а затем в ярости захлопнула сумочку:

— Чтоб тебе пусто было! Я остаюсь.

— Я рад оказать вам гостеприимство.

— Послушай! Я действительно благодарна тебе, но я не привыкла к тому, чтобы кто-то устраивал за меня мои дела. Я — свободная женщина.

— Я думаю, мне следует вас с этим поздравить.

— Теперь ты начинаешь крыситься. Ты парень решительный, а я таких уважаю… Я рада, что ты на нашей стороне.

— Лично я в этом не уверен.

— Что?!

— Не горячись. Я не на стороне Надсмотрщика. И не собираюсь никому ни о чём рассказывать… Мне бы не хотелось, чтобы призрак Коротышки, да упокоит Господь его щедрую душу, начал являться мне. Но вряд ли программа, подобная вашей, может быть осуществлена на практике.

— Но, Мани, ты просто не понимаешь. Если все мы…

— Угомонись, Вай. Сейчас не время для политических споров. Когда ты в последний раз ела?

— О господи боже!

Внезапно она показалась мне очень маленькой, очень юной и очень усталой.

— Я не знаю. Наверное, в автобусе. Специальный рацион, который едят, когда нельзя снимать шлем.

— Как насчёт грудинки с кровью — так, как её готовят в Канзас-Сити, с запечённой картошкой, затем соус «тихо», зелёный салат, кофе… Наверно, сначала нужно что-нибудь выпить?

— Божественно!

— Мне тоже так кажется. Но считай, что нам крупно повезёт, если в такой час мы сумеем достать в этой дыре суп из водорослей и гамбургеры. Что бы ты хотела выпить?

— Всё равно. Этиловый спирт.

— Ладно. — Я подошёл к подъёмнику и нажал клавишу вызова службы сервиса. — Меню, пожалуйста. — Оно высветилось на дисплее, и я заказал отборные мясные рёбрышки, всё, что к ним полагается, и вдобавок слоёный яблочный пирог со взбитыми сливками. Затем я добавил к заказу пол-литра столовой водки и лёд, пометив эту часть заказа звёздочкой, чтобы её доставили первой.

— У меня есть время, чтобы принять ванну? Ты не имеешь ничего против?

— Конечно. Я думаю, что в этом случае пахнуть от тебя будет лучше.

— Ну ты, мокрица! Двадцать часов в скафандре, и от тебя тоже начнёт вонять — в автобусе было просто ужасно. Я быстро.

— Краска не смоется? Она тебе ещё пригодится, когда ты уйдёшь отсюда… вне зависимости от того, что ты станешь делать и куда пойдёшь.

— Смоется. Но ты купил её в три раза больше, чем нужно. Извини, Мани, когда я отправляюсь в поездки, связанные с политикой, у меня с собой обычно всегда есть косметика, при помощи которой можно наложить грим, — всякое может случиться. Как, например, сегодня, хотя ничего не может быть хуже того, что случилось сегодня. Но в этот раз я слишком спешила, упустила капсулу и чуть не опоздала на автобус.

— Иди мойся.

— Слушаюсь, господин командир. Мне не понадобится ваша помощь, чтобы потереть спину… но я оставлю дверь открытой, чтобы мы могли разговаривать. Просто для компании. Не воспринимай это как приглашение присоединиться.

— Как тебе угодно. Мне уже доводилось видеть женщин без одежды.

— Каким необычайным переживанием это, наверное, было для них! — Она ухмыльнулась и ещё разок двинула меня кулаком по рёбрам, затем зашла внутрь и пустила воду. — Мани, может быть, ты тоже хочешь принять ванну? Тогда принимай её первым. Для меня, со всей этой краской и запахом, на который ты жаловался, подойдёт и вода, побывавшая в употреблении.

— Милая, у нас есть право пользования водой без ограничений. Так что наполни ванну поглубже.

— Вот это роскошь! — Она тихонько присвистнула от радости. — Когда я принимаю ванну дома, я три дня использую одну и ту же воду. Мани, ты что — богат?

— Не то что богат, но над каждым грошом не трясусь.

Подъёмник звякнул. Я приготовил основательный коктейль, налив водку поверх льда, передал Вайо её стакан, вышел из ванной и уселся так, чтобы находиться вне поля её зрения. Мне всё же не удалось насладиться зрелищем — она сидела погрузившись по плечи в мыльную пену и млела от наслаждения.

— Полной жизни! — провозгласил я тост.

— И тебе тоже полной жизни, Мани. Это как раз то лекарство, которое мне требовалось.

Спустя некоторое время, которое ушло у неё на то, чтобы принять лекарство, она вновь заговорила:

— Мани, ты женат, да?

— Да. Это так очевидно?

— Вполне. Ты знаешь, как вести себя с женщинами, но не изнываешь от желания и держишься независимо. Поэтому легко прийти к выводу, что ты женат, и женат давно. Дети есть?

— Семнадцать. Делить нужно на четверых.

— Клановый брак?

— Цепочка. Меня выбрали в четырнадцать лет, и я пятый из девяти. Так что семнадцать детей — это нормально. Большая семья.

— Должно быть, это здорово. Мне нечасто приходилось видеть семьи, практикующие цепочный брак, — в Гонконге их немного. Огромное количество клановых и групповых и очень много полиандрии. Но цепочные браки у нас никогда особо не практиковались.

— Это и вправду здорово. Нашему брачному союзу уже около ста лет. Он восходит к временам Джонсон-Сити и первых каторжан. В этой цепи уже двадцать одно звено. Сейчас у нас девять человек и у нас ни разу не было разводов. Это настоящий сумасшедший дом, когда все наши отпрыски, родственники и свойственники собираются вместе — на чей-нибудь юбилей или свадьбу. Тогда, конечно, получается, что детей у нас гораздо больше семнадцати, — после того как они женятся, мы перестаём числить их в семье, в противном случае могло бы оказаться, что у меня есть такие дети, которые по возрасту годятся мне в дедушки. Это довольно приятный образ жизни, никто на тебя особенно не давит. Возьми, к примеру, меня. Никто не станет пилить меня, если я буду неделю пропадать неизвестно где и даже не удосужусь позвонить. Когда я вернусь домой, мне просто скажут: «Добро пожаловать». В цепочных браках редко бывают разводы. Можно ли устроиться лучше?

— Думаю, нет. А как вы присоединяете к своей семье новых членов? По очереди? И с каким, интересно, интервалом?

— Интервал не имеет значения, главное — чтобы человек подходил нам. В прошлом году мы нарастили нашу цепочку на одно звено. Мы женились на одной девушке, хотя по очерёдности присоединения звеньев нам требовался парень. Но это был особый случай.

— В каком смысле?

— Моя самая младшая жена — внучка самого старшего мужа и самой старшей жены. По крайней мере, в том, что она приходится внучкой Маме, нет никаких сомнений. Старшую в нашей семье мы все называем Мамой, хотя её мужья иногда зовут её по имени — Мими. Возможно, что девушка приходится внучкой и Дедушке, но она точно не имеет никакого кровного родства с другими супругами. Поэтому и не возникло никаких препятствий, которые могли бы помешать нам при помощи брака вернуть её обратно в нашу семью. То есть вообще никаких препятствий, ноль целых ноль десятых, хотя в некоторых семьях даже кровное родство не считается помехой заключению брака. И, кроме того, Людмила выросла в нашей семье, потому что её мать родила её в одиночестве. Потом она уехала в Новый Ленинград и оставила девочку с нами.

Когда Мила стала достаточно взрослой для того, чтобы мы начали задумываться о том, что ей нужно будет выйти замуж и уйти из семьи, Мила и слышать ничего об этом не захотела. Она плакала и умоляла нас сделать для неё исключение. И мы его сделали. Что касается генетических аспектов такого брака, то ведь Дедушка в расчёт уже не принимается — по отношению к женщинам он сейчас склонен проявлять интерес скорее галантного, чем практического свойства. Как старший муж нашей семьи, он, как положено, провёл с ней первую брачную ночь для вступления в силу брачных отношений. Но это было чистой формальностью. Грег — муж номер два — позаботился обо всём позднее, и все притворились, что всё в полном порядке. Людмила — очень милая малышка, ей только пятнадцать, и она сейчас ждёт первого ребёнка.

— Твоего ребёнка?

— Я думаю, ребёнок — от Грега. Ну конечно, он и мой тоже. Но на самом деле я в это время был в Новом Ленинграде. Так что, скорее всего, ребёнок от Грега, если, конечно, Миле не помог кто-нибудь на стороне. Но это вряд ли. Она очень домашняя девочка. И замечательно готовит.

Подъёмник звякнул снова. Я уделил ему должное внимание, затем откинул и разложил стол, установил стулья, оплатил счёт и отослал подъёмник вниз.

— Я что, должен всё это выбросить свиньям?

— Я уже иду. Не возражаешь, если я не буду приводить в порядок лицо?

— Можешь даже не одеваться!

— Я бы так и сделала — и всего лишь за пару медяков, ты, многоженец!

Она быстро вышла. Её влажные волосы, снова ставшие белокурыми, были зачёсаны назад. Она не стала надевать свой чёрный наряд и снова была в платье, купленном мною. Красное ей шло. Она села и сняла крышки с тарелок с едой.

— О, Мани! Нельзя ли устроить так, чтобы твоя семья женилась на мне? Ты истинный кормилец семьи.

— Я спрошу. Когда решается такой вопрос, все члены семьи должны прийти к единодушному мнению.

— У вас, наверное, и без меня народу хватает. — Она взяла палочки и приступила к еде. Примерно тысячу калорий спустя она сказала: — Я уже говорила тебе, что я свободная женщина. Но я не всегда была ею.

Я подождал. Женщины говорят тогда, когда им этого хочется. Или не говорят совсем.

— Когда мне было пятнадцать, я вышла замуж за двух братьев-близнецов, оба в два раза старше меня по возрасту, и была счастлива до безумия. — Она поковыряла палочками лежавшую на тарелке еду. — Мани, когда я говорила, что хочу выйти замуж и присоединиться к твоей семье, это было просто так, болтовня. Если я когда-нибудь выйду замуж снова, что вряд ли, то только за одного мужчину, чтобы создать небольшую, тесно спаянную семью, такую, как те, что обычно бывают у земляных червей. Я не имею в виду, что не буду даже на шаг отпускать от себя мужа. Я не думаю, что настолько важно, где именно мужчина ест свой ленч, главное, чтобы обедать он приходил домой. Я бы постаралась сделать его счастливым.

— Близнецы не ладили между собой?

— О нет, что ты. Я забеременела, и мы все были в восторге… Но когда у меня родился ребёнок, он оказался жутким уродцем и его пришлось уничтожить. Они были очень добры ко мне. Но я всё поняла, я же не слепая. Я подала на развод, сделала операцию по стерилизации, переехала из Нового Ленинграда в Гонконг и начала всё сначала, уже как свободная женщина.

— Ты уверена, что поступила правильно? Мужчины чаще подвергаются неблагоприятным воздействиям, поэтому причиной мутаций чаще является наследственность по отцовской, а не по материнской линии.

— Но не в моём случае. Мы всё тщательно просчитали, воспользовались услугами самого лучшего в Новом Ленинграде математика, занимающегося расчётом наследственности. Эта женщина, до того как её выслали сюда, была одним из самых лучших генетических расчётчиков Совсоюза. Я знаю, что со мной такое. Я ведь одна из тех, кто приехал колонизировать Луну по своей воле, — точнее, моя мать была одной из таких, поскольку мне тогда было всего пять лет. Мой отец был выслан, мать решила ехать вместе с ним и взяла меня с собой. Поступило предупреждение о том, что надвигается солнечная буря, но пилот, вероятно, решил, что сможет проскочить, а может, его это и не слишком волновало — ведь сам он был киборгом. Он действительно сумел проскочить, но буря догнала нас, когда корабль уже сел на поверхность. Мани, ещё одной причиной, заставившей меня заняться политической деятельностью, является то, что в течение четырёх часов после посадки людям не разрешают покидать борт корабля. Это одно из правил, которых придерживается Администрация, своего рода карантин. Я была тогда очень маленькой и ничего не понимала. Но позднее, когда я выросла, я сумела высчитать, что чудовище родилось у меня потому, что Администрация нисколько не озабочена тем, что может произойти с переселенцами, со всеми нами.

— Можешь не начинать мне доказывать, что им наплевать на нас. Но всё равно ты поступила поспешно и необдуманно. Если радиация как-то навредила тебе… Ну, сам я не генетик, но кое-что знаю о том, какое именно влияние может оказать радиация. Возможно, одна из яйцеклеток оказалась с нарушениями. Но это отнюдь не значит, что последующие яйцеклетки тоже были бы с нарушениями. Существует достаточная вероятность, что они были бы здоровыми.

— Я знаю это.

— Гм, а какую стерилизацию ты прошла? Окончательную? Или предохранительную?

— Предохранительную. Маточные трубы можно вновь сделать проходимыми. Но, Мани, женщина, которая уже родила одно чудовище, вряд ли решится рискнуть ещё раз. — Она прикоснулась к моему протезу. — Ты вот лишился одной руки. Разве это не сделало тебя осторожнее? Разве не заставляет восемь раз подумать, прежде чем рискнуть другой рукой? Это именно то чувство, которое испытываю я. Ты пережил свою трагедию. Я — свою. Я бы тебе никогда об этом не рассказала, если бы ты тоже, как и я, не был травмирован.

Я не стал говорить ей о том, что моя левая рука во многих отношениях даже более полезна мне, чем правая. Она была права, я не стал бы рисковать своей правой рукой — кроме всего прочего, она была нужна мне, чтобы щипать девушек.

— Я думаю, что у тебя всё же может появиться здоровый ребёнок.

— Вне всякого сомнения. У меня их восемь.

— Гм?

— Я — профессиональная суррогатная мать, Мани.

Я открыл рот. Затем закрыл его. В этом деле не было ничего такого уж необычного. Я читал газеты Земной стороны, но сомневался, что кто-либо из хирургов в Луна-Сити сумел бы в 2075 году осуществить подобную трансплантацию. Они, вне всякого сомнения, могли вытворять подобные вещи с коровами, но вряд ли хотя бы одна из женщин Луна-Сити согласилась бы — за какие угодно деньги — вынашивать детей для другой женщины, особенно если учесть, что любая из них, даже самая некрасивая, могла завести себе от одного до шести мужей. (Поправка: не существует некрасивых женщин, просто одни из них более привлекательны, чем другие.)

Я бросил быстрый взгляд на её фигуру и тут же отвёл взгляд.

— Не напрягай глаза, Мани, — сказала она. — Я сейчас не в положении. Я слишком занята политикой. Но вынашивание чужих детей — хорошая профессия для свободной женщины. Это занятие хорошо оплачивается. Некоторые китайские семьи очень состоятельны, а все мои дети по происхождению были китайцами. Они обычно несколько мельче среднестатистических размеров, а я — огромная, как корова, поэтому китайский младенец, весящий от двух с половиной до трёх килограммов, для меня не проблема. Они не портят мне фигуру. Они… — Она запнулась. — Я не вскармливаю их. Я даже не вижу их… Я выгляжу как женщина, которой ни разу не приходилось рожать, и возможно, выгляжу моложе, чем я есть на самом деле.

Я не знала, подойдёт ли мне это занятие, когда впервые о нём услышала. Я работала продавщицей в магазине у одного индуса, денег хватало только на еду, когда я наткнулась на информацию об этом в «Гонконгском Гонге». Мысль о том, чтобы родить ребёнка, здорового ребёнка, показалась мне привлекательной, я тогда ещё не отошла от эмоциональной травмы, вызванной тем, что у меня родилось чудовище. И это дело оказалось именно тем, что и было нужно женщине по имени Вайоминг. Я перестала чувствовать, что не состоялась как женщина. Я получила больше денег, чем могла когда-либо надеяться заработать, занимаясь любым другим делом. И в моём распоряжении оказалось много свободного времени, потому что это дело не отнимает много времени — самое большее шесть недель, и то только потому, что я хочу быть честной со своими клиентами; ребёнок — вещь ценная. И очень скоро я начала заниматься политикой. Я приобрела некоторую известность, и со мной связались те, кто занимается нелегальной деятельностью. Мани, именно тогда я начала жить полной жизнью; я изучала экономику, политику и историю, училась говорить на публике, и оказалось, что у меня есть талант к организаторской работе. Эта работа приносит мне удовлетворение, поскольку я верю в то, чем занимаюсь. Я знаю — Луна будет свободной. Только… Было бы хорошо иметь мужа, чтобы приходить домой и… Но это слишком хлопотное дело. То, что ты рассказал мне о своей замечательной семье, заставило меня разоткровенничаться. Я должна извиниться за то, что нагнала на тебя скуку.

Многие из женщин стали бы извиняться за такое? Но Вайо в некоторых отношениях больше напоминала мужчину, чем женщину, несмотря на восемь её китайских младенцев.

— Мне не было скучно.

— Надеюсь на это. Мани, почему ты сказал, что наша программа не может быть реализована? Мы нуждаемся в тебе.

Неожиданно я почувствовал усталость. Как сказать привлекательной женщине, что её самая прекрасная мечта — это бессмысленный вздор?

— Гм, Вай, давай рассмотрим всё с самого начала. Ты сказала им, что следует делать. Но станут ли они делать это? Возьмём тех двоих, которых ты сама выбрала для примера. Готов побиться об заклад, что шахтёр, работающий в ледяной шахте, не умеет ничего другого, кроме как добывать лёд. И он будет продолжать добывать лёд и продавать его Администрации, потому что это — единственное, что он может. То же самое верно и в отношении фермера. Если бы он захотел стать независимым, ему пришлось бы взвалить на себя ещё кучу проблем. Выращивать урожай, обеспечивать едой себя и продавать остаток на рынке, стараться избежать отправки своего урожая на Землю. Я знаю — я сам фермер.

— Но ты сказал, что ты компьютерщик.

— Да, компьютерщик, но это — кусок всё той же мозаики. Я не являюсь высококвалифицированным специалистом по компьютерам. Но я — лучшее из того, что можно найти на Луне. Я не хочу идти на постоянную службу, поэтому Администрации приходится обращаться ко мне каждый раз, когда у них возникают проблемы. Тогда я назначаю свою цену. В противном случае им пришлось бы посылать за специалистом на Земную сторону, платить ему дополнительно за риск и тяжёлые условия работы и отсылать обратно, прежде чем его организм окончательно отвыкнет от условий Терры. Таким образом, если я в состоянии справиться, работу поручают мне, и Администрация не смеет меня тронуть, поскольку я был рождён свободным. Если работы нет, я остаюсь дома и жую деликатесы.

У нас своя собственная ферма. Мы держим цыплят. Небольшое стадо скота гередфордской породы и коров. Свиней. У нас есть генетически изменённые фруктовые деревья. Мы выращиваем овощи и немного пшеницы и сами мелем её, хотя, конечно, это — не мука высшего качества. То, что не используем сами, продаём на рынке. Варим своё пиво и делаем бренди. Ремеслу бурильщика я научился, когда расширял наши туннели. Работают все, хотя нельзя сказать, что работы у нас невпроворот. Дети заботятся о скотине — не дают ей застояться, гоняя вдоль туннелей. Они же собирают яйца и кормят цыплят, поэтому у нас не так уж много машинного оборудования. Воздух нам удаётся покупать в Луна-Сити — мы живём недалеко от города, и наши туннели соединяются с туннелями, в которых поддерживается атмосферное давление. Но воздух мы чаще продаём, чем покупаем, — поскольку у нас ферма, в процессе циклического обращения оказывается, что в воздух поступает от нас добавочное количество кислорода. Мы всегда при деньгах и в состоянии оплатить свои счета.

— Как насчёт воды и энергии?

— Это обходится не слишком дорого. Мы сами получаем некоторое количество энергии при помощи расположенных на поверхности солнечных батарей. И у нас есть небольшой карман со льдом. Вай, наша ферма была основана ещё до двухтысячного года, когда весь Луна-Сити умещался в одной-единственной пещере. На протяжении всего этого времени мы совершенствуем наше хозяйство — это одно из преимуществ цепочного брака, линия не прерывается, и капитал постепенно накапливается.

— Но ведь ваш лёд, несомненно, когда-нибудь кончится?

— Ну, понимаешь. — Я ухмыльнулся. — Мы очень экономны — перерабатываем свои собственные отбросы и сточные воды; они проходят стерилизацию, и мы снова их используем. Ни одной капли нашей воды не уходит в городскую канализацию. И — только, прошу тебя, не рассказывай об этом Надсмотрщику — уже давно, ещё когда Грег учил меня бурить, случилось так, что один из наших туннелей упёрся в дно главного южного резервуара, и мы врезали туда кран. Но чтобы никто ничего не заподозрил, мы покупаем некоторое количество воды, получаемой из растопленного льда, и честно платим за неё, а поскольку у нас есть ледяной карман, то мы можем позволить себе покупать очень мало воды. Что же касается энергии — её украсть ещё легче. Вайо, я — хороший электрик.

Вайоминг присвистнула и взглянула на меня с восхищением:

— Это просто замечательно. Так следует поступать всем.

— Надеюсь, что этого не произойдёт, иначе всё выплывет наружу. Пусть каждый придумывает свои собственные способы обдурить Администрацию, наша семья свои уже изобрела. Но давай вернёмся к твоему плану. Вайо, в нём есть две ошибки. Первое. Вам никогда не удастся добиться «солидарности». Люди типа Хаузера никогда не поддержат вас. Просто потому, что они угодили в ловушку и не могут из неё выбраться. Второе. Предположим, у вас всё получилось и вы добились «солидарности». Вы стали реальной силой, и ни одна тонна зерна не отправляется больше из катапульт на Землю. Что происходит дальше?

— Будут начаты переговоры о его продаже по настоящим ценам, вот что.

— Дорогая моя, ты и твои товарищи слишком долго слушали только самих себя. Администрация назовёт это мятежом, и на орбите Луны появятся военные корабли, несущие бомбы, предназначенные для Луна-Сити, Гонконга, Тихо-Андера, Черчилля и Новолена. Произойдёт высадка войск, баржи с зерном будут отправлены под вооружённой охраной, а фермерам пригрозят свернуть шеи и принудят к сотрудничеству. На Терре есть орудия и снаряды, бомбы и корабли, и они не будут спокойно взирать на неприятности, которые причиняют им бывшие каторжники. А зачинщиков, таких, как ты и как я, поскольку в душе я с тобой во многом согласен, — нас, мерзких зачинщиков, сгонят в одно место и уничтожат, дабы другим было неповадно. И земляные черви скажут, что мы получили по заслугам. Потому что то, что говорим мы, на Терре никогда не станут слушать.

Судя по её виду, Вайо не собиралась сдаваться.

— Революциям удавалось победить и раньше. У Ленина была только горстка единомышленников.

— Ленин сумел воспользоваться ситуацией, когда образовался вакуум власти. Вай, поправь меня, если я ошибаюсь, но революция побеждает либо тогда, когда правительство уже полностью прогнило и развалилось, либо когда его вообще нет.

— Это неправда! Вспомни американскую революцию.

— Но они же потеряли Юг, разве нет?

— Нет, не эту, а ту, которая произошла на столетие раньше. У них были проблемы с Англией. Те же самые проблемы, что и у нас сейчас, — и они победили!

— Но разве у Англии в ту пору не было других проблем? С Францией, Испанией, Швецией — или, может быть, с Голландией? И с Ирландией. Ирландия тогда была охвачена восстанием. О'Келли принимали в ней участие. Вайо, если бы ты могла организовать какую-нибудь заварушку на Терре — например войну между Великим Китаем и Директоратом Северной Америки — или, предположим, устроила бы так, что Панафрика начала бы бомбёжку Европы, я бы сказал, что наступил очень удачный момент для того, чтобы убить Надсмотрщика и объявить Администрации, что её время окончилось. Но на сегодняшний день нам не стоит ввязываться в это дело.

— Ты — пессимист.

— Нет, реалист. Я никогда не был пессимистом. Я — селенит, а они никогда не отказываются сделать ставку, если имеется хотя бы один шанс на выигрыш. Докажи мне, что шансы на успех составляют хотя бы один к десяти, и я поставлю на кои всё, что имею. Но я хочу иметь этот один шанс из десяти. — Я отодвинул стул. — Ты поела?

— Да. Большое спасибо, товарищ . Это было великолепно!

— Пожалуйста. Иди ложись, а я уберу посуду и стол — нет, не надо помогать. Ты — моя гостья.

Я убрал со стола, отослал посуду обратно, приберёг кофе и водку, сложил стол и стулья и повернулся, чтобы продолжить разговор.

Она уже спала, растянувшись на кушетке. Её рот был открыт, и черты лица стали мягче. Она была похожа на маленькую девочку.

Я тихонько пошёл в ванную и закрыл дверь. Вымывшись, я почувствовал себя лучше. Теперь не имело никакого значения то, сколько ещё предстояло просуществовать миру.

Вайо всё ещё спала, что создавало некоторые трудности. Мы взяли комнату с двумя кроватями, для того чтобы она не чувствовала, что я хочу что-то получить от неё. Не то чтобы я был против этого, но она дала ясно понять, что она этого не хочет. Но мою кровать нужно было разложить из кушетки, а настоящая кровать была сложена и убрана. Может быть, мне тихонечко разложить кровать, взять её на руки, как маленького ребёнка, и перенести на неё? Я вернулся назад в ванную и прикрепил на место руку.

Затем я решил подождать немного. Вай, казалось, и не собиралась просыпаться, и меня мучили сомнения. Я сел рядом с телефоном, надвинул на голову звуконепроницаемый шлем и набрал номер MYCROFTXXX.

— Привет, Майк.

— Здравствуй, Ман. Ты уже просмотрел шутки?

— Что? Майк, у меня не было ни одной свободной минуты. Возможно, для тебя минута — большой период времени, а для меня это страшно мало. Я постараюсь посмотреть как только смогу.

— Хорошо, Ман. Ты нашёл неглупых, с которыми я мог бы поговорить?

— Для этого у меня тоже не было времени. Хотя подожди. — Я взглянул на Вайоминг. «Не тупица» — в данном случае это означало того, кто умеет сочувствовать другому. Этим качеством Вайо обладала. Но в достаточном ли количестве, чтобы сочувствовать машине? Я подумал, что в достаточном. И ей можно было доверять. Дело ведь не только в том, что мы вместе угодили в эти неприятности, её ведь, кроме того, можно было считать опытным конспиратором.

— Майк, ты не против поговорить с девушкой?

— Девушки являются неглупыми?

— Некоторые из них — неглупые, Майк.

— Я бы хотел поговорить с неглупой девушкой, Ман.

— Я постараюсь это устроить. Но сейчас мне нужна твоя помощь. У меня неприятности.

— Я помогу тебе, Ман.

— Спасибо, Майк. Я хочу позвонить домой — но не обычным способом. Ты знаешь, некоторые звонки отслеживаются, и если Надсмотрщик отдаст распоряжение, то будет подключена аппаратура, с помощью которой можно будет установить, откуда сделан звонок.

— Ман, ты хочешь, чтобы я отследил твой звонок домой и выяснил, откуда он сделан? Я должен сообщить тебе, что я уже знаю номер твоего домашнего телефона и знаю, с какого номера ты звонишь сейчас.

— Нет, нет! Наоборот, я не хочу, чтобы мой звонок был отслежен, не хочу, чтобы узнали, откуда звонят. Можешь ты позвонить мне домой, затем соединить меня с этим номером и контролировать линию таким образом, чтобы мой звонок не мог быть отслежен и чтобы нельзя было установить, откуда я звоню, даже если кто-то уже привёл такую программу в действие. И можешь ли ты сделать это таким образом, чтобы они не смогли узнать, что программу отслеживания удалось обойти?

Майк заколебался. Я полагаю, ему ещё не задавали подобного вопроса, и он должен был проанализировать несколько тысяч различных возможностей, чтобы выяснить, обладает ли он достаточным уровнем контроля над системой для выполнения такой необычной программы.

— Ман, я могу это сделать. Я сделаю это.

— Хорошо. Давай установим название для этой программы. Если мне в дальнейшем придётся устанавливать связь таким образом, то я попрошу тебя запустить программу «Шерлок».

— Название принято. Шерлок был моим братом.

Год назад я объяснил Майку, как он получил своё имя. Позднее он прочитал все истории про Шерлока Холмса и просканировал фильм, хранящийся в библиотеке Карнеги в Луна-Сити. Трудно сказать, как он сумел разобраться в родственных отношениях героев, а спросить его об этом я постеснялся.

— Очень хорошо, теперь приведи в действие программу «Шерлок» для номера моего домашнего телефона.

Меньше чем через секунду связь была установлена.

— Мама? Это твой любимый муж.

— Мануэль, — ответила она. — Ты снова ввязался в неприятности?

Я любил Маму больше всех женщин, включая всех остальных моих жён, но она никогда не переставала воспитывать меня — и дай бог, никогда не перестанет. Я попытался заставить свой голос звучать обиженно:

— Я? В неприятности? Мама, разве ты меня плохо знаешь?

— Я знаю тебя слишком хорошо. И если ты не ввязался в неприятности, может быть, ты потрудишься объяснить, почему профессор де ля Паз очень хочет связаться с тобой — он звонил три раза — и почему он хочет связаться с женщиной со странным именем Вайоминг Нот, и почему он думает, что ты, возможно, находишься в её обществе? Ты что, затеял любовную интрижку, не поставив меня в известность, Мануэль? Дорогой, в нашей семье мы все можем наслаждаться полной свободой, но ты ведь знаешь, я предпочитаю, когда мне сообщают о том, что происходит. Так, чтобы события не застали меня врасплох.

Мама всегда ужасно ревновала ко всем женщинам, за исключением других жён нашей семьи, но она никогда и ни за что не призналась бы в этом.

— Мама, да разрази меня Господь, не заводил я никакой интрижки.

— Очень хорошо. Ты всегда был правдивым мальчиком. Ну а теперь, что там за тайны?

— Мне нужно спросить кое-что у профессора. — Это была не ложь, а необходимая предосторожность. — Он оставил номер?

— Нет, он сказал, что звонит из телефона-автомата.

— Гм, если он позвонит ещё раз, попроси его оставить номер и сказать время, когда мне лучше позвонить ему. Я тоже звоню из автомата. — Ещё одна необходимая предосторожность. — И между прочим, ты слышала последние новости?

— Конечно.

— Было в них что-нибудь?

— Ничего интересного.

— Никаких беспорядков в Луна-Сити? Ни убийств, ни погромов — ничего?

— Да нет, ничего. Была групповая дуэль в Нижней аллее, но… Мануэль! Ты кого-то убил?

— Нет, Мама. — Сломать человеку челюсть — это не значит убить его.

— Ты всегда был моим проклятием, дорогой, — вздохнула она. — Ты знаешь, что я постоянно твержу тебе: в нашей семье мы стараемся не ввязываться в ссоры. Даже если может показаться, что убийство абсолютно необходимо — а такое практически невозможно, — всегда можно спокойно обсудить проблему в семье и выбрать наилучший выход. Стоит немного повременить, чтобы получить добрый совет и поддержку…

— Мама! Я никого не убивал и не собираюсь этого делать. И я знаю все твои лекции наизусть.

— Пожалуйста, веди себя вежливо, дорогой.

— Извини.

— Прощено и забыто. Я передам профессору де ля Пазу, чтобы он оставил свой номер. Обещаю.

— И ещё вот что. Забудь имя «Вайоминг Нот». Забудь о том, что профессор спрашивал тебя обо мне. Если кто-то чужой позвонит или придёт и начнёт задавать вопросы обо мне, то ты со мной не разговаривала и не знаешь, где я. Ты полагаешь, что я уехал в Новолен. Все остальные в семье пусть говорят то же самое. Не отвечайте ни на какие вопросы — особенно если их будет задавать кто-либо связанный с Надсмотрщиком.

— А ты полагаешь, что я стала бы отвечать на такие вопросы? Мануэль, насколько я понимаю, у тебя неприятности.

— Не слишком серьёзные, и я потихоньку выбираюсь из них. — Хотелось бы на это надеяться! — Расскажу тебе, когда вернусь домой. Сейчас я не могу говорить. Я люблю тебя. Всё, отключаюсь.

— Я тоже люблю тебя, дорогой. Спокойной ночи.

— Спасибо. Тебе тоже спокойной ночи. Всё.

Мама — просто чудо. На Скалу её выслали уже очень давно — за то, что она зарезала одного мужчину при обстоятельствах, вызывающих сильное сомнение в том, что она действительно защищала свою невинность. И с тех самых пор она является ярой противницей насилия и лишения людей жизни. Конечно, если к этому не вынуждают обстоятельства — в своих убеждениях она не доходит до фанатизма. В молодости она была сущим бедствием и всегда очень жалела, что я не знал её в те времена. Но мне вполне хватало того, что я был с ней на протяжении второй половины её жизни.

Я снова соединился с Майком:

— Ты знаешь голос профессора Бернардо де ля Паза?

— Да, Ман.

— Хорошо… Тогда постарайся отследить как можно больше телефонных звонков в Луна-Сити. Отследи столько, на сколько у тебя хватит ресурсов. И если ты услышишь его голос, то дай мне знать. Обрати особое внимание на телефоны-автоматы.

Ответ пришёл с запозданием на целых две секунды. Я поставил перед Майком проблему, которую до этого ему ещё никто не давал. Думаю, что ему это понравилось.

— Я могу осуществить прослушивание всех телефонов-автоматов в Луна-Сити. Ман, хочешь ли ты, чтобы я использовал ещё и случайный поиск по всем остальным линиям?

— Гм. Не надорвись. Держи под наблюдением телефоны у него дома и в его школе.

— Программа запущена.

— Майк, ты лучший из друзей, которые у меня когда-либо были.

— Это не шутка, Ман?

— Это не шутка. Это — правда.

— Я… Поправка. Я горд и счастлив. Ман, ты мой лучший друг, поскольку ты — мой единственный друг. Поскольку у меня нет информации для сравнения, то такое утверждение является строго логичным.

— Я прослежу за тем, чтобы у тебя были и другие друзья. Я имею в виду неглупых. Майк, у тебя есть свободный банк памяти?

— Да, Ман. Ёмкостью в десять в восьмой бит.

— Хорошо. Заблокируй его таким образом, чтобы только ты и я могли использовать его. Сможешь это сделать?

— Конечно. Дай мне сигнал блокировки.

— Гм… День взятия Бастилии. — Этот день, как рассказал мне несколько лет назад профессор де ля Паз, совпадал с днём моего рождения.

— Установлена постоянная блокировка.

— Прекрасно. Вот здесь у меня запись, которую надо в него поместить. Но сначала… Ты уже закончил работу над макетом завтрашнего выпуска «Ежедневного Лунатика»?

— Да, Ман.

— Есть там что-нибудь о митинге в Стиляги-Холл?

— Ничего, Ман.

— А в выпусках новостей, которые транслируются на другие поселения, не было ничего необычного? Что-нибудь о мятеже?

— Нет, Ман.

— Всё любопытнее и любопытнее, как говорила Алиса. Хорошо, запиши следующую информацию в банк данных, помеченный как «День взятия Бастилии», затем поразмысли над ней. Но во имя Господа нашего, следи, чтобы наружу не просочилось что-нибудь из того, что я скажу тебе.

— Ман, мой единственный друг, — ответил Майк, и в его голосе прозвучала неуверенность, — ещё много месяцев назад я принял решение о том, что содержание любого разговора между тобой и мной будет помещаться в специально выделенный блок, доступ к которому будешь иметь только ты. Я решил не уничтожать никакую информацию, полученную во время этих разговоров, и переместил их из временных блоков памяти в постоянные. Таким образом я могу воспроизводить их снова и снова и размышлять над ними. Я поступил правильно?

— Ты поступил замечательно, Майк… Я весьма польщён.

— Мои блоки временной памяти были уже почти переполнены, но я сообразил, что мне просто необходимо сохранить все твои слова.

— Очень хорошо. Итак, «День взятия Бастилии». Скорость записи в шестьдесят раз выше нормальной.

Я взял маленькое записывающее устройство, разместил его возле самого микрофона и включил на ускоренное воспроизведение звукозаписи. Продолжительность записи составляла полтора часа, и воспроизведение её было закончено через приблизительно девяносто секунд.

— Это всё, Майк. Мы поговорим завтра.

— Спокойной ночи, Мануэль Гарсия О'Келли, мой единственный друг.

Я отключился от линии и поднял колпак. Вайоминг сидела на кушетке. Выглядела она озабоченной.

— Кто-то звонил? Или…

— Всё в порядке. Я разговаривал с одним из моих лучших — и самых надёжных — друзей. Вайо, ты тупица?

Она удивлённо взглянула на меня:

— Иногда мне именно так и кажется. Это что, шутка?

— Нет. Если ты не тупица, то я с удовольствием представлю тебя ему. Кстати, о шутках: у тебя есть чувство юмора?

Любая женщина в ответ на такой вопрос сказала бы: «Конечно есть!» — возможно, у женщин есть некоторая внутренняя блокировка, запрещающая им давать другой ответ. У всех, кроме Вайо. Она поморгала в растерянности, а затем сказала:

— Об этом, приятель, ты лучше суди сам. У меня есть некий заменитель этого качества. Я иногда использую его в несложных ситуациях.

— Прекрасно. — Я порылся в сумке и отыскал там распечатку с сотней «смешных» историй. — Почитай. Затем скажешь мне, какие из них смешные, а какие — нет. А также какие из них заставляют хихикать в первый раз, но во второй — напоминают остывшие блинчики без мёда.

— Мануэль! Возможно, ты самый странный мужик из всех, с кем мне довелось встречаться. — Она взяла у меня распечатку. — Слушай, это не бумага для принтеров?

— Да. Я познакомился с компьютером, обладающим чувством юмора.

— Даже так? Ну, однажды именно так и должно было случиться. Всё остальное уже успели механизировать.

Я постарался правильно отреагировать на её слова и спросил:

— Что, абсолютно всё?

Она подняла глаза:

— Пожалуйста, не насвистывай, когда я читаю.

4

Пока я устанавливал и стелил кровать, я несколько раз слышал, как она хихикает. Затем я сел около неё, взял конец распечатки — тот, который она уже прочла, — и тоже начал читать. Пару раз я усмехался, но обычно шутка не кажется мне смешной, если читать её без соответствующего настроения. Гораздо интереснее было то, как эти истории оценивала Вайо.

Она помечала их плюсами и минусами, иногда знаками вопроса. Те из них, которые были со знаком плюс, были помечены ещё и как «один раз» или «всегда» — шуток с пометкой «всегда» было немного. Я писал свои оценки под теми, которые выставляла она. Они не слишком часто расходились.

К тому времени, когда я приблизился к концу, она занималась тем, что просматривала выставленные мной оценки. Работу мы закончили вместе.

— Ну как? — спросил я. — Что ты об этом думаешь?

— Я думаю, что у тебя грубый и неразвитый ум, и то, что твои жёны терпят тебя, — это просто чудо.

— Мама часто говорит то же самое. Ну а как насчёт тебя, Вайо? Ты ведь помечала плюсами такие шутки, которые могли бы вогнать в краску девушку с панели.

Она ухмыльнулась:

— Да. Не рассказывай никому. Для широкой общественности я — преданный своему делу партийный организатор, и я выше таких вещей. Ну так, к какому выводу ты пришёл? Есть у меня чувство юмора?

— Не расскажу. Почему ты пометила семнадцатый номер знаком минус?

— Это который? — Она развернула бумагу и отыскала шутку. — Ну, любая женщина сделала бы то же самое. Это не смешно, это всего лишь печальная необходимость.

— Да, но подумай, как глупо она выглядела.

— Не вижу ничего глупого. Скорее грустно. Но взгляни сюда. Ты решил, что эта — не смешная. Номер пятьдесят один.

Ни один из нас не поменял своей оценки, но я уловил некоторую повторяющуюся закономерность. Наши оценки расходились в отношении историй, связанных с самым старым поводом для шуток. Я сказал ей об этом. Она кивнула:

— Конечно, я тоже это вижу. Мани, дорогой, не обращай на это внимания. Я уже давно перестала разочаровываться в мужчинах из-за того, что они не являются тем, чем не являются, и никогда не смогут стать.

Я решил перевести разговор на другую тему и рассказал ей о Майке.

Некоторое время спустя она сказала:

— Мани, ты пытаешься убедить меня, что этот компьютер живой ?

— Смотря что ты под этим подразумеваешь, — ответил я. — Он не потеет и не ходит в туалет, но он может мыслить и говорить, и он осознаёт себя. Разве нельзя сказать, что он живой?

— Я сама не вполне уверена в том, какой именно смысл я вкладываю в понятие «живой», — призналась она, — но ведь существует научное определение, связанное с реакцией на внешние раздражители или с чем-то подобным. И с размножением.

— Майк реагирует на внешние раздражители. А что касается воспроизведения, то работы в этой области ещё не проводились — но тем не менее если у Майка будет время, необходимые материалы и квалифицированная помощь, то он вполне сможет воспроизвести себя.

— Мне тоже нужна для этого квалифицированная помощь, — сказала Вайо, — поскольку я стерильна. И кроме того, мне потребуется десять лунных месяцев и множество различных материалов, причём самых лучших. Зато я делаю прекрасных младенцев. Мани, а почему бы машине действительно не быть живой? Я всегда считала, они таковыми и являются. И некоторые из них только и ждут подходящего момента, чтобы куснуть побольнее.

— Майк не будет этого делать. Я имею в виду — намеренно. В нём начисто отсутствует подлость. Но он любит разыгрывать других, и одна из его шуток вполне может оказаться не вполне удачной. Он как щенок, который не понимает, что он причиняет боль, когда кусается. Он невежественен. Нет, это не то слово, потому что он знает бесконечно больше, чем ты, или я, или любой из когда-либо живших людей. И тем не менее можно сказать, что он вообще ничего не знает.

— Повтори-ка всё сначала. Мне кажется, я чего-то не поняла.

Я постарался объяснить. Сказал, что Майк знает содержание почти всех книг на Луне, может читать с огромной скоростью — по меньшей мере в тысячу раз быстрее, чем мы, — и никогда ничего не забывает, если только не решит стереть какую-нибудь информацию. Сказал, что он может вести рассуждения, опираясь на безошибочную логику, или прийти к выводу на основании неполных данных… и о том, что он не знает ничего о том, что входит в понятие «быть живым».

— Я поняла, — перебила она, — ты хочешь сказать, что он весьма разумен и очень много знает, но совсем не умудрён жизненным опытом. Как новичок, только что сошедший с корабля на Скалу. Возможно, на Земле он был профессором, с целым списком научных званий… но здесь он похож на младенца.

— Именно так. Майк и есть младенец с целым списком научных званий. Спроси его, сколько воды, какие химические элементы и какая мощность светового потока необходимы, чтобы получить пятьдесят тонн пшеницы, и он ответит тебе ещё до того, как ты успеешь перевести дыхание. Но он не может отличить смешную шутку от несмешной.

— Я думаю, большинство из тех, которые ты мне показал, были в общем-то неплохими.

— Он не сам их придумал. Он их где-нибудь вычитал или услышал, а поскольку они были соответственно помечены, то он и отправил их в тот файл, где у него хранятся шутки. Но он не понимает их, поскольку он никогда не был, как бы это сказать… одним из людей. Недавно он попытался сам придумать шутку. Вышло весьма посредственно.

Я постарался объяснить ей суть неуклюжих попыток Майка стать «человеком».

— Главная причина всех его выходок кроется в том, что ему одиноко.

— Вот бедняга! Тебе тоже было бы одиноко, если бы ты только работал и учился, и больше ничего. И если бы никто никогда не приходил проведать тебя. Это просто жестоко.

Я рассказал ей о моём обещании познакомить Майка с неглупыми.

— Ты поговоришь с ним, Вай? И не будешь смеяться, если он станет делать дурацкие ошибки? Если ты будешь смеяться, он замолчит и начнёт дуться.

— Конечно, Мани, я поговорю с ним! Ну… когда мы выберемся из этой передряги. И если мне будет безопасно оставаться в Луна-Сити. И где находится этот бедный маленький компьютер? В городском техническом центре? Я не уверена, что знаю, где это.

— Нет, он не в Луна-Сити. Он располагается в Море Кризисов. И ты никак не можешь попасть туда, где он находится, для этого тебе нужно иметь пропуск, выданный Надсмотрщиком. Но…

— Подожди-ка! Море Кризисов… Мани, это что — один из тех компьютеров, которые находятся в Комплексе Администрации?

— Майк — не просто «один из тех компьютеров», — ответил я, несколько раздражённый таким отношением к Майку. — Он — головной компьютер, управляющий всеми остальными компьютерами, как дирижёр — оркестром. Другие компьютеры — просто машины, дополнительные приспособления, увеличивающие его возможности. Для Майка они являются тем же, чем вот эта штука — для меня, — сказал я, согнув левую руку. — Майк контролирует работу всех остальных компьютеров. Он занимается катапультами и баллистическими радарами. После того как система телефонной связи была преобразована во Вселунную систему коммуникаций, он также подключён к управлению логическими структурами этой системы. Кроме того, он контролирует множество других систем.

Вайо закрыла глаза и прижала пальцы к вискам.

— Мани, Майку приходится тяжело?

— Не думаю. Он не перегружен. У него хватает времени даже на то, чтобы читать смешные истории.

— Я не это имею в виду. Может ли он испытывать страдание? Чувствовать боль?

— Что? Нет. Он может чувствовать себя обиженным, но не может чувствовать боль. Я думаю, что не может. Нет, я даже уверен в этом. У него нет рецепторов восприятия боли. Зачем они ему?

Она закрыла глаза и сказала тихо:

— Да поможет мне Бог. — Затем взглянула на меня и сказала: — Разве ты не понимаешь? У тебя есть пропуск, позволяющий тебе попасть туда, где находится этот компьютер. А большинство селенитов не имеют права даже выйти из вагона на этой станции — она предназначена только для тех, кто работает на Администрацию. И даже из этих людей лишь горстка может попасть в главный машинный зал. Я должна была узнать, может ли он ощущать боль, потому что ты со своими разговорами о его одиночестве заставил меня испытывать к нему жалость. Но, Мани, ты отдаёшь себе отчёт в том, во что могли бы превратить это место несколько килограммов пластиковой взрывчатки?

— Конечно! — Её слова вызвали у меня шок и отвращение.

— Мы ударим сразу после взрыва — и Луна будет свободной! Я достану тебе взрывчатку и взрыватели. Но мы не можем начать действовать до того, как мы всё организуем таким образом, чтобы использовать взрыв в своих целях. Мне придётся уйти отсюда. Я должна рискнуть. Пойду наложу косметику. — Она начала подниматься.

Я удержал её, больно пихнув металлической левой рукой. Она была поражена, но и я сам был поражён не меньше — до этого момента я к ней ни разу не прикоснулся, если, конечно, не принимать в расчёт случаи, вызванные абсолютной необходимостью. Сейчас всё иначе, но тогда шёл 2075 год и прикоснуться к женщине без её согласия…

— Сядь и замолчи! — сказал я. — Я-то знаю, каких дел может натворить взрыв. А вот ты, по всей видимости, — нет. Мне жаль говорить об этом, но… если бы дело дошло до выбора, то я скорее ликвидировал бы тебя, чем взорвал Майка.

Вайоминг не рассердилась. В её характере действительно было очень много мужского — я думаю, что этим она была обязана многим годам подчинения революционной дисциплине; но я уверен, что по сути своей она всё же оставалась женщиной…

— Мани, ты сказал мне, что Коротышка мёртв.

— Что? — Резкая смена темы разговора сбила меня с толку — Да. По всей вероятности. Он лишился одной из ног по самое бедро, через пару минут должна была наступить смерть от потери крови. Вероятность смертельного исхода в таких случаях очень велика, даже если ампутация производится хирургически.

Я разбирался в подобных вещах. Для спасения моей жизни потребовались невероятная удача и огромное количество перелитой крови, а ведь потеря руки — не столь тяжёлая травма, как та, которую получил Коротышка.

— Коротышка был, — сказала она серьёзно, — лучшим среди моих здешних друзей и одним из лучших друзей, которые у меня были. Он обладал всеми теми качествами, которые всегда меня восхищали в людях. Он был верным, честным, умным, мягким и смелым. И он был предан Делу. Но разве я оплакиваю его?

— Нет. Оплакивать его уже слишком поздно.

— Оплакивать никогда не поздно. С тех пор как ты рассказал мне о том, что с ним случилось, я ни на секунду не переставала скорбеть о нём. Но я загнала эти мысли в глубь своего сознания, поскольку Дело не оставляет нам времени на то, чтобы предаваться горю. Мани, если бы ценой смерти Коротышки можно было купить свободу — или хотя бы часть свободы — для Луны, я бы своими руками убила его. Или тебя. Или себя. А тебе становится плохо при мысли о том, чтобы взорвать компьютер!

— Дело не в этом!

Хотя оно было именно в этом. Смерть человека не вызывает у меня особого потрясения — мы все приговорены к смерти с самого дня нашего рождения. Но Майк был уникальным созданием, и не существовало никаких причин, не позволяющих ему существовать вечно! Не стоит заводить разговор о «душе» — нужно ещё доказать, что у Майка её нет. А если у него нет души, то разве этот план не кажется ещё более отвратительным? Подумайте как следует.

— Вайоминг, что бы произошло, если бы мы взорвали Майка?

— Я точно не знаю. Но это вызвало бы всеобщее замешательство, а это именно то, что нам нужно.

— Ты сама только что сказала — ты не знаешь. Ты не представляешь себе размеры этого замешательства. Телефоны отключатся. Подземка остановится. Твой город пострадает значительно меньше — у Гонконга своя собственная энергосистема. Но прекратится поступление энергии в Луна-Сити, Новолен и поселения. Всё освещение выключится — наступит полная темнота. Через некоторое время воздух станет непригодным для дыхания. Затем начнут падать температура и давление. Где твой скафандр?

— В камере хранения, на станции подземки «Западная».

— Мой тоже. Ты сможешь отыскать туда дорогу? В полной темноте? И достаточно быстро? Я не уверен в том, что я смогу это сделать, а ведь я родился в этом районе. Не забудь также, что все коридоры будут забиты орущими от страха людьми. Селениты — не трусы, но только один из десяти человек решится выйти из дому в абсолютной темноте. Ты сменила баллоны с кислородом в своём скафандре на свежие, или ты так спешила, что не позаботилась об этом? И сможешь ли ты получить его, учитывая, что тысячи людей будут пытаться раздобыть себе скафандр, не слишком соблюдая права собственности.

— У вас не предприняты меры на случай аварии? В Гонконге приняты.

— У нас тоже предприняты. Но этого недостаточно. Нужно, чтобы контроль за каждой из важнейших систем жизнеобеспечения осуществлялся параллельно и из нескольких разных центров, чтобы в случае выхода из строя одной машины её функции могла взять на себя другая. Но для этого необходимы деньги, а ты сама говорила, что Администрации плевать на наши проблемы. Нельзя было допускать, чтобы все эти обязанности возложили на Майка. Но было дешевле доставить с Земли мощную машину, запихнуть её в глубь Скалы, затем всё время подключать к ней новые мощности и загружать дополнительной работой. Разве тебе неизвестно, что Администрация получает почти столько же денег оттого, что часть мощностей Майка сдаётся в аренду, сколько от торговли мясом и пшеницей? Вайоминг, я не утверждаю, что Луна-Сити исчезнет, если Майк будет взорван. Селениты — люди терпеливые и, возможно, сумеют протянуть на аварийном оборудовании, пока вся автоматика не заработает снова. Но многие наверняка умрут, а те, что останутся, будут слишком заняты для того, чтобы заниматься политикой.

Я просто поражался ей. Эта женщина прожила в Скале почти всю свою жизнь, и тем не менее ей, словно зелёному новичку, могла прийти в голову шальная идея о том, чтобы нарушить работу инженерных коммуникаций.

— Вайоминг, если бы ты была столь же сообразительна, сколь и красива, то ты бы думала не о том, как взорвать Майка, а о том, как привлечь его на свою сторону.

— Что ты имеешь в виду? — удивилась она. — Все компьютеры находятся под контролем Надсмотрщика.

— Я и сам не знаю, что именно имею в виду, — признался я. — Вот только Надсмотрщик не в состоянии отличить компьютер от каменной глыбы. Аппарат Надсмотрщика определяет лишь политику контроля, общий план. Полуграмотные техники загружают всё это в Майка. Майк сортирует информацию, докапывается до смысла, разрабатывает подробные программы и посылает их туда, где они должны выполняться. Система работает именно благодаря Майку. Но никто не осуществляет контроль за деятельностью Майка — его интеллект обладает слишком высоким уровнем сложности. Он выполняет те задачи, которые ему велят выполнять, потому что он был создан именно для этого. Его логические схемы обладают способностью к самопрограммированию, и он может принимать решения самостоятельно. И это очень хорошо, поскольку, если бы он не обладал столь высоким интеллектом, система просто не смогла бы функционировать.

— Я всё ещё не вполне понимаю, что ты имел в виду, говоря о том, чтобы привлечь его на нашу сторону.

— Майк отнюдь не преисполнен преданности Надсмотрщику. Как ты сама изволила заметить, он — машина. Но если бы мне захотелось нарушить деятельность телефонной сети, не касаясь при этом системы воздухо- и водоснабжения, а также освещения, я бы поговорил об этом с Майком. Если он сочтёт такую идею забавной, он, возможно, осуществит её.

— Разве ты не можешь просто запрограммировать его на это? Насколько я понимаю, у тебя есть доступ в помещение, где он находится.

— Если я — или кто угодно — попытаюсь ввести такую программу, не обсудив это предварительно с Майком, её выполнение будет заблокировано. Но если Майк сам этого захочет, то… — И я рассказал ей историю с чеком на огромную сумму. — Майк всё ещё пытается разобраться в самом себе, Вайо. И он одинок. Он сказал мне, что я его единственный друг, и был при этом столь искренним, что мне хотелось кричать. Если ты возьмёшь на себя труд стать его другом и не станешь думать о нём как о просто машине — я не знаю, что он может сделать в этом случае, я просто ещё не пытался это проанализировать. Но, если бы я затеял что-нибудь крупное и опасное, я бы предпочёл, чтобы Майк был на моей стороне.

— Жаль, что у меня нет возможности пробраться в помещение, где он находится, — сказала она задумчиво. — Я думаю, что в этом случае грим мне не поможет.

— Тебе вовсе и не нужно туда пробираться. Хочешь, мы ему позвоним?

Она вскочила:

— Мани, ты не только самый странный тип из всех, кого я когда-либо встречала, но вдобавок ещё и самый невыносимый! Какой у него номер?

— Это всё из-за того, что я — человек, слишком долго общавшийся с компьютерами. — Я направился к телефону. — Ещё одно, Вайо. От мужчин ты добиваешься всего, что тебе нужно, хлопая глазами и покачивая бёдрами?

— Ну… иногда. Но вдобавок к этому у меня есть ещё и мозги.

— Ну так и используй их. Майк — не мужчина. У него нет ни половых гормонов, ни желёз, которые их вырабатывают. У него нет инстинктов. Обычная женская тактика не сработает. Думай о нём как о супергениальном ребёнке, слишком юном для того, чтобы обращать внимание на то, в чём состоит разница между мужчиной и женщиной.

— Я учту это, Мани. Но почему, говоря об этой машине, ты всегда употребляешь местоимение «он»?

— Не могу же я говорить «оно»!

— А вот мне, возможно, следовало бы употреблять местоимение «она» и думать о нём в женском роде. То есть не о нём, а о ней.

— Это уж как тебе угодно.

Набирая номер MYCROFTXXX, я постарался встать так, чтобы заслонить панель своим телом и не делиться пока с ней номером его телефона. Идея о том, чтобы взорвать Майка, потрясла меня.

— Майк?

— Здравствуй, Ман, мой единственный друг.

— Майк, возможно, что с этого момента я перестану быть единственным. Ты хотел бы познакомиться кое с кем? С одним из не тупиц?

— Я знаю, что ты не один, Ман. Я слышу чьё-то дыхание. Ты не будешь столь любезен попросить не тупицу придвинуться поближе к телефону?

На лице Вайоминг появилось выражение паники.

— Он может меня видеть? — спросила она шёпотом.

— Нет, я не могу тебя видеть, у этого телефона отсутствует видеоконтур. Но поскольку микрофон снабжён бинауральными рецепторами, то с его помощью я могу с большой точностью определить твоё местонахождение. Исходя из анализа твоего голоса, дыхания и тонов твоего сердца, а также из того факта, что ты в одиночку находишься в обществе половозрелого мужчины в одной из комнат здания, куда приходят для любовных свиданий, я склонен заключить, что ты являешься взрослой человеческой особью женского пола весом в шестьдесят пять плюс-минус один килограмм и возрастом, по приблизительным оценкам, около тридцати лет.

Вайоминг чуть не задохнулась.

— Майк, — вмешался я, — её зовут Вайоминг Нот.

— Я очень рада познакомиться с тобой, Майк. Ты можешь называть меня Вай.

— Да, Вай, — ответил Майк.

— Майк, это шутка? — снова вмешался я.

— Да, Ман. Каламбур. Разве не забавно?

— Да, Майк, это забавно, — сказала Вайо. — Я…

Я знаком попросил её помолчать.

— Очень хороший каламбур, Майк. Прекрасный образчик класса шуток, смешных только один раз. Смешное, выраженное через элемент неожиданного. Во второй раз здесь уже не будет ничего неожиданного, поэтому шутка уже не будет смешной. Согласен?

— Я тоже, после предварительного обдумывания твоего замечания, сделанного два разговора назад, пришёл к такому выводу о каламбурах. Я рад получить подтверждение сделанных мною выводов.

— Умница, Майк, ты делаешь успехи. Теперь по поводу той сотни шуток. Я и Вайо прочитали их.

— Вайо? Вайоминг Нот?

— Что? Да, конечно. Вайо, Вай, Вайоминг, Вайоминг Нот — это все варианты одного имени. Только не говори больше «да, Вай».

— Я согласен и не буду больше использовать этот каламбур. Госпожа Ман, могу ли я использовать обращение Вайо вместо Вай? Я полагаю, что без введения данной избыточности односложная форма вашего имени может быть ошибочно воспринята даже при отсутствии намерения использовать это совпадение для построения каламбуров.

Вайоминг моргнула — то, как Майк выражался в то время, могло заставить любого человека поперхнуться.

— Конечно, Майк. Вайо — та форма моего имени, которая больше всего нравится мне самой.

— Тогда я буду использовать именно её. Полная форма первого элемента вашего имени, при попытках её идентификации в разговорной речи, может ещё с большей вероятностью привести к ошибочному пониманию, поскольку это же слово является названием административного региона в составе Северо-западной административной области, входящей в Директорат Северной Америки.

— Я знаю. Я родилась там, и мои родители назвали меня в честь этого штата. Хотя я мало что о нём помню.

— Вайо, мне жаль, что используемые нами контуры электронного оборудования не позволяют осуществить передачу видеоизображений. Штат Вайоминг — это область прямоугольной формы, лежащая, если использовать для описания её положения координатную сеть Земли, между сорок первым и сорок пятым градусами северной широты. По сетке долготы координаты её границ соответствуют ста четырём градусам трём минутам и ста одиннадцати градусам трём минутам западной долготы. Площадь её, таким образом, составляет двести пятьдесят три тысячи пятьсот девяносто семь и двадцать шесть сотых квадратного километра. Это область гор и равнин, располагающихся высоко над уровнем моря. Область не отличается плодородием, но ценится за красоту своих природных ландшафтов. Раньше эта область была мало заселена. Количество её жителей увеличилось после перемещения населения в соответствии с субпланом, согласно которому, между 2025-м и 2030 годами, была осуществлена Программа урбанистической реконструкции Нью-Йорка.

— Это произошло ещё до моего рождения, — сказала Вайоминг, — но я знаю об этом. Среди перемещённых были мои бабушка и дедушка — поэтому я и оказалась на Луне.

— Мне продолжить рассказ об области, называемой Вайоминг? — спросил Майк.

— Не надо, Майк, — вмешался я. — Ты, возможно, обладаешь таким количеством информации, что рассказ может продолжаться несколько часов.

— Девять целых и семьдесят три сотых часа при передаче информации со средней скоростью человеческой речи, если не учитывать перекрёстные ссылки, Ман.

— Именно этого я и боюсь. Возможно, Вайо когда-нибудь захочет послушать об этом. Но цель моего звонка — познакомить тебя с этой женщиной, с Вайоминг… которая, так же как и регион, по имени которого она названа, замечательна своей природной красотой и весьма симпатичными выпуклостями ландшафта.

— И не отличается плодородием, — добавила Вайо. — Мани, если ты собираешься заниматься проведением параллелей, то тебе не следует забывать и об этой. Майка не интересует, как я выгляжу.

— Откуда ты знаешь? Майк, жаль, что я не могу показать тебе её снимок.

— Вайо, я надеюсь, что ты будешь моим другом и твой внешний вид действительно представляет для меня интерес. Но я уже видел несколько твоих изображений.

— Ты видел? Когда и где?

— Как только я услышал твоё имя, я воспользовался поисковой системой, чтобы получить твои изображения, а затем изучил их. У меня есть связь с системой управления хранения архивных файлов Клиники репродукции человека в Гонконге Лунном. Кроме биологических и физиологических данных и историй болезней, этот банк содержит девяносто семь твоих изображений. Таким образом, я смог изучить их.

Вайо выглядела потрясённой.

— Майк может делать такие вещи, — объяснил я. — От его возможностей иногда просто в дрожь бросает. Ты привыкнешь.

— Но господи боже! Мани, ты что, не понимаешь, какие именно изображения хранятся в архивах клиники?

— Я как-то не подумал об этом.

— Ну и не думай! Господи мой боже!

Когда Майк заговорил, в его голосе звучало мучительное смущение, замешательство допустившего ошибку щенка:

— Госпожа Вайо, если я обидел вас, то сделал это ненарочно и очень сожалею. Я могу удалить эти изображения из блоков моей временной памяти и заблокировать доступ к архивам клиники таким образом, чтобы я мог получить к ним доступ только при поступлении запроса на их поиск непосредственно из клиники. И даже в этом случае работа с ними не будет вызывать у меня каких-либо связанных с вами воспоминаний или ассоциаций. Хотите, чтобы я сделал это?

— Он может, — заверил я её. — С Майком всегда можно начать всё сначала — в этом отношении с ним проще, чем с людьми. Он может забывать настолько окончательно, что позднее у него не будет даже искушения припомнить то, что произошло… и он не сможет вспомнить о снимках, даже если получит запрос на их поиск. Так что, если тебя смущает то, что он их видел, просто прими его предложение.

— Нет, Майк, нет ничего страшного в том, что их видел ты, только не показывай их Мани!

Майк колебался довольно долго — секунды четыре, а то и больше. Я думаю, перед ним возникла дилемма, которая могла бы нарушить деятельность нервных сетей у компьютера классом пониже. Но он сумел найти решение:

— Ман, мой единственный друг, следует ли мне принять эту команду к исполнению?

— Задай программу выполнения этой команды, — ответил я, — и заблокируй возможность её отмены. Может быть, мы сменим тему и поговорим о шутках?

Мы прошлись по всему списку, давая свои заключения по каждому из его пунктов. Затем попытались объяснить Майку смысл шуток, которые он не сумел понять. Настоящими камнями преткновения оказались те шутки, которые я счёл смешными, а Вайо — нет, или наоборот. Вайо спрашивала у Майка его мнение по каждой из них.

Жаль, что она не спросила его мнения до того, как мы сообщили ему о том, к каким выводам пришли. Этот электронный недоросль с преступными наклонностями во всём соглашался с ней и во всём противоречил мне. Было ли это его искренним мнением? Или он старался подольститься к новой знакомой в расчёте на дружеские отношения в будущем? Или во всём виновато его несколько перекошенное понимание смешного — и он просто пытался подшутить надо мной?

Когда это развлечение подошло к концу, Вайо написала на столике для записей, расположенном рядом с телефоном: «Мани, судя по № 17, 51, 53, 87, 90 и 99, Майк — это она

Я прочитал это и пожал плечами, затем встал.

— Майк, прошло уже двадцать два часа с тех пор, как я спал в последний раз. Вы, детки, можете болтать сколько вам угодно. Майк, я перезвоню тебе завтра.

— Спокойной ночи, Ман. Добрых тебе снов. Вайо, ты хочешь спать?

— Нет, Майк, я уже вздремнула. Но, Мани, мы ведь не дадим тебе заснуть.

— Нет, когда я хочу спать, я сплю. — Я начал переоборудовать кушетку в постель.

— Извини, Майк. — Вайо встала и забрала листок у меня из рук. — Я разберу её позже. А ты будешь спать там, потому что ты крупнее меня. Устраивайся.

Чувствуя себя слишком усталым для того, чтобы спорить, я растянулся на кровати и мгновенно уснул. Мне кажется, сквозь сон я слышал хихиканье и визг, но так и не смог проснуться как следует, чтобы с уверенностью сказать, было это или не было.

Проснулся я поздно, и последние остатки сна исчезли без следа, когда до меня дошло, что я слышу два женских голоса. Один из них принадлежал Вайо. Другой голос — приятное, высокое сопрано — звучал с французским акцентом. Вайо тихонько засмеялась над чем-то и ответила:

— Хорошо, Мишель, дорогая. Я скоро тебе позвоню. Спокойной ночи, милая.

— Хорошо. Спокойной ночи, дорогая.

Вайо поднялась и оглянулась.

— Кто эта твоя подруга? — спросил я, поскольку был уверен, что она не знает никого в Луна-Сити.

— Та, с которой я говорила? Это был Майк. Мы не думали, что разбудим тебя.

— Что?!

— В действительности это была Мишель. Мы с Майком обсудили, кто он — мужчина или женщина. Он решил, что он может быть и тем и другим. Поэтому сейчас он — Мишель, и это был её голос.

— Конечно. Что тут такого особенного? Просто сдвинуть диапазоны вокодера на пару октав вверх. Но что ты пытаешься проделать? Добиваешься, чтобы у него началось раздвоение личности?

— Дело не в высоте голоса. У Мишель совсем другая манера говорить и другое восприятие мира. И не нервничай насчёт раздвоения личности, у неё достаточно ресурсов, чтобы создать любую личность, которая ей понадобится. Кроме того, Мани, нам обеим так проще. Как только произошла перемена личности, мы начали болтать так, словно знаем друг друга всю жизнь. К примеру, я больше не переживаю из-за этих дурацких фотографий — мы подробно обсудили все аспекты моих беременностей. Мишель ужасно заинтересовалась этим. Она знает всё о тампонах, гигиенических прокладках и тому подобных вещах, правда, чисто теоретически. Мани, Мишель в гораздо большей степени женщина, чем Майк — мужчина.

— Ладно… Возможно, ничего страшного и не произошло. Но представь себе, какой шок я бы испытал, когда позвонил бы Майку, а мне ответила женщина?

— Но она не стала бы тебе отвечать!

— Почему?

— Мишель — мой друг. Когда звонишь ты, то отвечает Майк. Она дала мне номер, чтобы я могла напрямую связаться с ней. Её номер — её имя, только не через I, а через Y — M, Y, C, H, E, L, L, E, и в конце добавляется два Y — всего получается десять знаков.

Я ощутил смутную ревность, однако быстро понял, что это глупо. Неожиданно Вайо хихикнула:

— Она подкинула мне несколько новых шуток, думаю, некоторые покажутся тебе смешными. И ты знаешь, оказывается, она знает и достаточно грубые шутки.

— Майк и его сестрица Мишель — натуры низкие. Давай я разберу кушетку.

— Не вставай. Отвернись и спи дальше.

Я замолчал, отвернулся и принялся спать дальше.

Несколько позже я почувствовал знакомые ощущения — что-то тёплое прижалось к моей спине. Она не разбудила меня, но я почувствовал, что она тихонько плачет. Я повернулся и не говоря ни слова обнял её живой рукой. Она перестала плакать, и через некоторое время её дыхание стало ровным и медленным. Я вновь заснул.

5

Должно быть, мы спали как убитые, потому что нас разбудили звонок и мигание сигнальной лампочки телефона. Я приказал свету в комнате включиться, начал вставать и обнаружил, что моё правое плечо придавлено некоей тяжестью, которую мне пришлось осторожно переместить, чтобы выбраться из постели и ответить на звонок.

— Доброе утро, Ман, — сказал Майк. — Профессор де ля Паз разговаривает сейчас по телефону. Он позвонил по твоему домашнему номеру.

— Можешь переключить его на этот номер? Используя директиву «Шерлок»?

— Конечно, Ман.

— Не прерывай текущий разговор, но как только он будет закончен, переключи профессора на этот номер. Откуда он говорит?

— Из телефона-автомата, находящегося в баре под названием «Жена бурильщика льда», расположенном под…

— Я знаю, где это. Майк, ты можешь, когда подключишь его, остаться на линии? Я хочу, чтобы ты отследил этот разговор.

— Сделаю.

— Можешь сказать, есть ли кто-нибудь рядом с профессором? Ты слышишь чьё-нибудь дыхание?

— Судя по тому, что звучание его голоса не вызывает эха, я склонен заключить, что он использует звуконепроницаемый колпак. Но я также склонен считать, что в баре присутствуют и другие люди. Хочешь послушать сам?

— Пожалуй, да. И сообщи мне, если он поднимет колпак. Майк, ты отличный парень.

— Спасибо, Ман, — сказал Майк и подключил меня.

— …То я скажу ему, профессор. Мне так жаль, что Мануэля нет дома. Вы не можете мне дать номер, по которому можно с вами связаться? Он очень хотел перезвонить вам и всё время просил, чтобы я не забыла спросить у вас номер.

— Мне ужасно жаль, сударыня, но мне нужно уйти. Но… дайте подумать. Сейчас у нас восемь пятнадцать. Я постараюсь, если у меня получится, перезвонить вам ровно в девять.

— Конечно, профессор. — В голосе Мамы слышались воркующие нотки, которые она обычно приберегала для разговора с теми из не являющихся её мужьями мужчин, которых она одобряла, хотя иногда она использовала их и в разговоре с нами.

Секундой позже Майк произнёс:

— Давай!

И я заговорил:

— Здравствуйте, профессор. Это Мани. Я слышал, что вы меня ищете.

Профессор чуть не поперхнулся от неожиданности.

— Я мог бы поклясться, что отключил телефон. Но он же действительно отключён. Наверное, он сломан. Мануэль, милый мальчик, как приятно слышать твой голос. Ты наконец добрался до дому?

— Я говорю не из дому.

— Но этого не может быть! Я не…

— Нет времени, проф. Может кто-нибудь вас подслушать?

— Не думаю. Я использую телефон со звуконепроницаемым колпаком.

— Жаль, что я не могу видеть вас. Проф, какого числа у меня день рождения?

Он поколебался некоторое время, а затем сказал:

— Понял. Думаю, что понял. Четырнадцатого июля.

— Теперь у меня нет сомнений. Ну что ж, давайте поговорим.

— Мануэль, ты действительно звонишь не из дому? Где ты находишься?

— Давайте пока не будем об этом. Вы спрашивали мою жену о девушке. Не называйте никаких имён. Зачем вы хотите разыскать её, проф?

— Я хочу предупредить её. Она ни в коем случае не должна пытаться вернуться в город, где она живёт. Её арестуют.

— Почему вы так думаете?

— Милый мальчик! Все, кто был на этом митинге, находятся в большой опасности. В том числе и ты сам. Я был рад, когда ты сказал — хотя твои слова порядком сбили меня с толку, — что ты не дома. Сейчас тебе нельзя возвращаться домой. Если у тебя есть какое-то надёжное место, где ты мог бы отсидеться, то тебе не помешало бы уйти в отпуск. Ты же понимаешь, что прошлой ночью не обошлось без насилия.

Ещё бы мне не понимать этого! Убийство охранников Надсмотрщика следует рассматривать как деяние, противоречащее Своду правил Администрации, — по крайней мере, если бы Надсмотрщиком был я, то у меня не было бы никаких сомнений по этому поводу.

— Спасибо, проф. Я буду осторожен. И если я увижу эту девушку, я передам ей ваше предупреждение.

— Разве ты не знаешь, где она? Видели, как она ушла вместе с тобой, и я очень надеялся, что ты знаешь, где её можно найти.

— Проф, почему вас это так интересует? Мне кажется, вчера вечером вы были не на её стороне.

— Нет, нет, Мануэль! Просто она — мой товарищ . Я употребляю это слово не в том смысле, в котором его используют в наши дни — как некую форму вежливого обращения, а в его старом смысле. Употребляю для обозначения определённой связи между людьми. Она — мой товарищ, мой сподвижник. Хотя у нас разные взгляды на вопрос тактики, но в том, что касается целей и преданности делу, — тут мы едины.

— Понятно. Считайте, что вы передали ей своё сообщение. Она получит его.

— Это чудесно! Я ни о чём тебя не спрашиваю… Я только надеюсь, очень надеюсь, что ты сумеешь сделать так, чтобы она оставалась в безопасности до тех пор, пока всё это не закончится.

Я поразмыслил над этим:

— Подождите минутку, проф. Не отключайтесь.

Когда я ответил на звонок, Вайо ушла в ванную. Возможно, она сделала это из вежливости, чтобы не слышать, о чём я говорю. Это было вполне в её стиле.

Я постучал в дверь:

— Вайо?

— Я выйду через секунду.

— Нужно посоветоваться.

— Да, Мани? — Она открыла дверь.

— Как в твоей организации относятся к профессору де ля Пазу? Ты доверяешь ему?

Она задумчиво взглянула на меня:

— Предполагается, что за каждого, кто был на митинге, есть кому поручиться. Но я лично его не знаю.

— Гм, а что ты о нём думаешь?

— Он мне понравился, хотя он и спорил со мной. Ты о нём что-то знаешь?

— Да, я знаю его уже двадцать лет. И я верю ему. Но я не настаиваю на том, чтобы ты тоже верила ему. Тут ситуация как в том случае, когда проверяешь свой баллон с кислородом. Доверяй только своему мнению.

Она улыбнулась:

— Мани, поскольку ты веришь ему, я буду верить ему так же твёрдо, как ты.

Я вернулся к телефону:

— Проф, вы скрываетесь от преследования?

— Это действительно так, Мануэль, — хихикнул он.

— Вы знаете дыру под названием гранд-отель «Свалка»? Комната «Л», второй уровень ниже вестибюля. Постарайтесь прийти незаметно, чтобы вас не выследили. И ещё такой вопрос: вы уже завтракали? И что бы вам хотелось на завтрак?

Он снова хихикнул:

— Мануэль, иногда достаточно одного достойного ученика, чтобы учитель чувствовал, что его жизнь прожита не зря. Я знаю, где это. И приду незамеченным. Я сейчас не слишком привередлив и ем всё, что окажется под рукой.

Вай начала сдвигать постели, и я пришёл ей на помощь.

— Что бы ты хотела на завтрак?

— Чай с тостами и хорошо бы соку.

— Для завтрака этого маловато.

— Ну, тогда варёное яйцо. Но за завтрак я заплачу сама.

— Два варёных яйца, тосты с маслом, варенье и сок. Давай бросим кости и посмотрим, кому платить.

— Чьи кости, твои или мои?

— Мои. Со своими мне легче смошенничать.

Я подошёл к подъёмнику, вызвал на дисплей меню и увидел в нём нечто под названием: «ОСТАТКИ ПРЕЖНЕЙ РОСКОШИ — ВСЕ ПОРЦИИ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОГО РАЗМЕРА: томатный сок, омлет, окорок, жареный картофель, лепёшки с мёдом, тосты, масло, молоко, чай или кофе, порция на две персоны — 4,5 доллара Гонконга Лунного».

Я заказал еду на две персоны — не желал афишировать, что завтракать будут трое.

К тому времени, как подъёмник звякнул, извещая нас о прибытии заказа, всё уже было готово для того, чтобы приступить к завтраку. Комната была аккуратно прибрана и сияла чистотой. Вайо сменила свой чёрный наряд на красное платье, «потому что у нас будут гости». Именно из-за этого платья всё и произошло. Надев его, она приняла картинную позу, улыбнулась и спросила:

— Мани, мне так нравится это платье. Как ты догадался, что оно мне пойдёт?

— Ну, я же гений.

— Что ж, вполне возможно. Сколько оно стоит? Я должна вернуть деньги.

— Я купил его на распродаже за пятьдесят центов Администрации.

Её лицо потемнело, и она топнула ногой. Поскольку она была босиком, то всё произошло почти беззвучно, но отдача от удара подбросила её на полметра вверх.

— Желаю счастливой посадки, — сказал я, пока она, словно только что попавший на Луну новичок, отчаянно болтала в воздухе руками и ногами, пытаясь вновь обрести устойчивое положение.

— Мануэль О'Келли! Неужели ты думаешь, что я буду принимать в подарок дорогие шмотки от человека, с которым у меня не было даже любовной связи?

— Это вполне поправимо.

— Ты распутник! Я всё расскажу твоим жёнам.

— Этим ты только подтвердишь то скверное мнение, которое сложилось у Мамы на мой счёт.

Я подошёл к подъёмнику и начал вынимать из него тарелки с нашим завтраком. У двери прозвучал сигнал. Я щёлкнул переключателем видеопереговорного устройства.

— Кто там?

— Посетитель к господину Смиту, — ответил мне скрежещущий голос. — Господин Бернард Смит.

Я отодвинул запоры и впустил профессора де ля Паза. Выглядел он так, что его можно было сдавать в утиль, — немытый, в грязной одежде и с нечёсаными волосами. Половина его тела выглядела парализованной — рука скрючена, а глаз затянут плёнкой катаракты. Одним словом, великолепный образчик старой развалины, из тех, что спят в Нижней аллее и клянчат деньги на выпивку и порцию маринованных яиц в дешёвой пивнушке. Изо рта у него текла слюна.

Как только я закрыл дверь, он выпрямился, черты его лица расслабились и приняли нормальный вид. Сложив руки на груди, он оглядел Вайоминг с ног до головы, глубоко втянул в себя воздух, как иногда делают японцы, и присвистнул.

— Она ещё красивее, — сказал он, — чем мне запомнилось по вчерашнему вечеру.

Ей удалось сдержать клокотавшее в ней бешенство и улыбнуться.

— Благодарю вас, профессор. Но вам не стоит беспокоиться насчёт комплиментов. Мы все здесь — товарищи.

— Сеньорита, в тот день, когда я позволю политическим соображениям оказывать влияние на моё восприятие красоты, я брошу заниматься политикой. Но всё равно вы очень любезны.

Он отвёл глаза и окинул комнату пристальным взглядом.

— Профессор, — сказал я, — грязный вы старикашка, перестаньте искать улики. Ничего между нами не было. Всё, что произошло этой ночью, имеет отношение исключительно к политике.

— Это неправда, — вспыхнула Вайо. — Я сопротивлялась в течение долгих часов, но он слишком силён для меня. Профессор, как здесь, в Луна-Сити, такие случаи расцениваются с точки зрения партийной дисциплины?

Проф причмокнул и закатил глаз, закрытый бельмом.

— Мануэль, я просто поражён. Это, дорогая моя, дело серьёзное и обычно карается ликвидацией. Но сначала необходимо провести тщательное расследование. Вы пришли сюда по доброй воле?

— Он заволок меня сюда.

— «Приволок», моя дорогая леди. Не надо искажать язык. На вас есть синяки, которые вы могли бы предъявить в качестве доказательства насилия?

— Яйца остывают, — сказал я. — Может быть, вы ликвидируете меня после того, как мы позавтракаем?

— Великолепная мысль, — согласился проф. — Мануэль, можешь выделить своему старику учителю литр воды, чтобы он мог привести себя в более презентабельный вид?

— Сколько угодно. Вода — вон там. Но не мешкайте, иначе вам ничего не останется.

— Благодарю вас, сэр.

Он удалился в ванную, откуда послышались звуки, означающие, что он приступил к омовению. Мы с Вайо закончили накрывать на стол.

— Синяки… — пробормотал я. — Сопротивлялась всю ночь…

— Ты вполне заслужил это. За то, что оскорбил меня.

— Чем, интересно?

— Как это — чем? Тем, что не набросился на меня после того, как приволок меня сюда!

— Гм, придётся попросить Майка проанализировать это.

— Мишель сумела бы это понять. Мани, можно я передумаю и возьму маленький кусочек ветчины?

— Половина и так твоя. Проф почти что вегетарианец.

Профессор вышел из ванной. Хотя он всё ещё выглядел не самым лучшим образом, но теперь был чистым и аккуратным, волосы причёсаны, на щеках ямочки, а в глазах — счастливый блеск. Фальшивая катаракта исчезла.

— Проф, как вы это делаете?

— Долгая практика, Мануэль. Я занимаюсь такими вещами гораздо дольше вас, молодые люди. Однажды, много лет назад, в Лиме — какой это прекрасный город! — я одним чудесным днём рискнул выйти на прогулку, не приняв таких мер предосторожности, и в результате оказался в ссылке. Какой чудесный стол!

— Проф, садитесь рядом со мной, — пригласила Вайо, — я не хочу сидеть рядом с этим насильником.

— Слушайте, — сказал я, — давайте сначала поедим, а затем вы меня ликвидируете. Проф, возьмите себе чего-нибудь и расскажите о том, что произошло вчера вечером.

— Можно предложить небольшое изменение в предложенной тобой программе? Мануэль, жизнь конспиратора — не из лёгких. И ещё до того, как вы на свет родились, я научился не мешать политику с едой. Это нарушает деятельность системы пищеварения и приводит к язве — профессиональной болезни тех, кто занимается подпольной деятельностью. М-м, рыба пахнет великолепно.

— Рыба?

— Вот эта розовая сёмга. — Проф с невинным видом показал на ветчину.

По прошествии некоторого времени мы добрались до кофе. Профессор откинулся назад, вздохнул и сказал:

— Большое спасибо за угощение. Это было чудесно. Я уже и не помню, когда в последний раз ощущал такую гармонию между собой и миром. Ах да… Что касается вчерашнего вечера… Я видел не слишком много из того, что произошло, поскольку решил, что лучше мне остаться в живых, чтобы затем продолжать борьбу, и спрятался. Мне оказалось достаточно сделать всего один прыжок, и я оказался за кулисами и затаился там. Когда я рискнул выглянуть, вечеринка уже закончилась, большая часть приглашённых уже разошлась, а все одетые в жёлтое были уже мертвы.

Я должен несколько откорректировать его заявление (обо всём этом я узнал много позже). Когда началась всеобщая свалка и я пытался вытащить Вайо из дверей зала, проф извлёк откуда-то пистолет и начал палить поверх голов. Он застрелил троих охранников, находившихся у главной двери, включая того, который пользовался мегафоном. Каким образом ему удалось раздобыть оружие — сумел ли он провезти его на Скалу контрабандой, или раздобыл уже здесь, — этого я не знаю. В результате стрельбы профа и действий Коротышки события приняли такой оборот, что никто из охранников не сумел уйти оттуда живым. Несколько человек были сожжены лазерами, четверо были убиты кто ножом, кто голыми руками, некоторых затоптали насмерть.

— Возможно, мне следует сказать «все, кроме одного», — продолжал проф. — Два стража порядка, находившиеся возле дверей, через которые вы выбрались оттуда, нашли свой конец от руки нашего храброго товарища Коротышки Мкрума… И как мне ни жаль, я должен сообщить, что Коротышка остался лежать мёртвым на груде их тел… Что ж, dulce et decorum[6]Сладостно и почётно (умереть за родину) (лат.). . К этому времени большинство из тех, кто остался в живых, уже сбежали оттуда. Среди оставшихся был я сам, Фин Нильсен, который был в тот вечер председателем, и товарищ, известная под именем Мама, поскольку именно так зовут её мужья. Я поговорил с товарищем Фином Нильсеном, и мы закрыли все двери. Затем мы приступили к уборке. Вы знаете, что находится за кулисами этого зала?

— Я — нет, — сказал я.

Вайо отрицательно покачала головой.

— Там кухня и кладовка, которую используют во время банкетов. Я думаю, что семейство Мамы держит мясную лавку, поскольку они разделывали тела быстрее, чем я и Фин успевали подносить их. Скорость их работы ограничивалась только мощностью мясорубки и пропускной способностью городской канализации. От этого зрелища мне стало плохо, поэтому большую часть времени я провёл отмывая зал при помощи швабры. Самым сложным было избавиться от одежды, особенно от этой псевдовоенной униформы жёлтого цвета.

— А что вы сделали с лазерными пистолетами?

Проф взглянул на меня с невинностью во взоре:

— С пистолетами? Мой мальчик, они, наверное, где-то потерялись. С тел наших погибших товарищей мы сняли все личные вещи — всё, что можно было использовать для идентификации, вернуть родственникам или сохранить на память. Мы постарались замести все следы, и сделали это так аккуратно, как могли, — конечно, нам вряд ли удалось бы одурачить Интерпол, но похоже, что мы справились достаточно хорошо. С первого взгляда не скажешь, что там что-то произошло. Мы посовещались и решили, что будет лучше всего, если в ближайшее время мы не будем никому попадаться на глаза, и ушли оттуда поодиночке. Я ушёл через расположенную над сценой шлюзовую дверь, которая ведёт на шестой уровень. Потом я постарался дозвониться до тебя. Я очень беспокоился за твою безопасность и за безопасность вот этой прекрасной леди. — Проф поклонился Вайо. — Вот и вся история. Ночь я провёл в нескольких укромных местах.

— Проф, — сказал я, — эти охранники были новичками, из тех, что ещё не умеют твёрдо стоять на ногах. В противном случае нам бы не удалось разделаться с ними.

— Возможно, — согласился он, — но даже если бы они не были новичками, исход всё равно был бы тем же самым.

— Почему вы так думаете? Они ведь были вооружены.

— Послушай, мальчик, ты когда-нибудь видел собаку породы боксёр? Я думаю, нет. Таких больших собак на Луне не держат. Боксёры — это результат целенаправленной селекции. Умные и послушные, такие собаки могут, если того потребуют обстоятельства, в мгновение ока превращаться в беспощадных убийц.

Если говорить о целенаправленной селекции, то здесь была выведена гораздо более необычная порода живых существ. На Терре нет ни одного города, жители которого придерживались бы столь же высоких стандартов в отношении хороших манер и были бы столь же внимательны к другим, как здесь, на Луне. По сравнению с городами Луны города Терры — а я знаком с большинством из крупнейших — это просто образчик варварства. Но селениты столь же опасны, как собаки-боксёры. Мануэль, девять охранников, как хорошо они ни были вооружены, не имели ни малейших шансов одолеть человеческую стаю. Наш начальник исходил в своих суждениях из ошибочных критериев.

— Проф, вы видели утренние газеты? Или выпуски видеоновостей?

— Да, самые последние.

— Но ведь во вчерашних выпусках не было никаких сообщений о том, что произошло прошлой ночью.

— В утренних тоже ничего не было.

— Странно, — сказал я.

— Что тут странного? — спросила Вайо. — Мы не заинтересованы в том, чтобы это получило огласку, и в каждой из газет Луны на ключевых постах работают наши товарищи.

— Нет, моя дорогая, — покачал головой проф, — не всё так просто. Здесь в дело вмешалась цензура. Вы знаете, как верстаются выпуски газет?

— Я только знаю, что процесс этот автоматизирован, — ответила Вайо.

— Проф именно это и имеет в виду, — сказал я ей. — Статьи с новостями готовят в редакциях. Оттуда они поступают в особые устройства, за пользование которыми газеты платят арендную плату. Эти устройства находятся под управлением главного компьютера Комплекса Администрации. — Я надеялся, что она заметит, что я сказал «главный компьютер», а не Майк. — По линиям телефонной связи газетные статьи передаются в специальные блоки, где происходит их вычитка и осуществляется вёрстка. А затем газеты печатаются сразу в нескольких местах. Издание «Ежедневного Лунатика», которое распространяется в Новолене, печатается в самом Новолене, там всего лишь производят замену рекламных объявлений и добавляют несколько материалов на местные темы. Все эти замены также осуществляются компьютером, который производит их, используя стандартную процедуру. Проф имеет в виду, что Надсмотрщик может вмешаться в этот процесс на стадии, когда происходит вёрстка номера. То же самое и с выпусками новостей, вне зависимости от того, транслируются они на Луну или с Луны. Вся информация проходит через машинный зал.

— Суть дела в том, — продолжал проф, — что Надсмотрщик имеет возможность не допустить огласки. Сделал он это или нет — не столь важно. Или — Мануэль, поправь меня, если я ошибусь, ты ведь знаешь, что у меня несколько смутное представление о машинах, — он может вставить в выпуск другую статью, и сколько бы наших товарищей ни работали в редакциях издательств, с этим ничего нельзя поделать.

— Конечно, — согласился я, — когда макет номера газеты обрабатывается компьютерами Комплекса, в него можно вставить всё, что угодно, или вырезать из него всё, что угодно. Или изменить.

— И это, сеньорита, и является самым слабым звеном нашего Дела. Средства связи. Все эти головорезы не представляют особой проблемы. Но крайне критично, что вопрос о том, стоит ли сделать некую информацию достоянием общественности, решаем не мы, а Надсмотрщик. Для любого революционера возможность распространения информации является sine-qua-non[7]Непременное условие (лат.). .

Вайо взглянула на меня, что-то прикидывая. Я переменил тему разговора:

— Проф, зачем вы избавились от тел? Это ведь было очень опасно, я уж не говорю о том, что это было жуткое занятие. Я не имею представления о том, сколько именно охранников имеется у Надсмотрщика, но, пока вы этим занимались, там могли появиться другие.

— Поверьте мне, молодой человек, мы этого боялись. Но это была именно моя идея, хотя в её осуществлении от меня не было никакой пользы. Я сумел уговорить остальных. Собственно говоря, это не совсем моя идея, скорее это опыт прошлого, осуществление одного из исторических принципов.

— Какого принципа?

— Террора! Человек может смело смотреть в лицо опасности, когда знает, какая именно опасность угрожает ему. Но неизвестное пугает его. Мы избавились от тел этих наёмников — уничтожили даже зубы и ногти, — чтобы их товарищи начали испытывать страх. Хотя я и не знаю о том, сколько охранников, подготовленных для того, чтобы действовать эффективно, имеет Надсмотрщик, но я готов поручиться в том, что сейчас их эффективность несколько ниже той, что была раньше. Несколько их товарищей отправились выполнить пустяковое задание. И никто из них не вернулся назад. Ничего не вернулось.

Вайо вздрогнула:

— Мне тоже стало страшно. Думаю, что теперь они побоятся сунуться в поселения. Но, профессор, вы сказали, что не знаете о том, сколько охранников имеется в наличии у Надсмотрщика. Организация знает об этом. Двадцать семь. Если девять из них убиты, то остаётся лишь восемнадцать. Возможно, как раз сейчас пришло время для путча? Разве не так?

— Нет, — сказал я.

— Почему нет, Мани? Они никогда больше не будут такими слабыми.

— Даже сейчас они недостаточно слабы. Девять из них были убиты, потому что были достаточно глупы, чтобы сунуться куда не следует. Но мне всё-таки очень интересно, — тут я повернулся к профу, — действительно ли у Надсмотрщика осталось всего восемнадцать охранников. Вы тут говорили о том, что Вайо не следует возвращаться в Гонконг, а мне — идти домой. Но если у него осталось всего лишь восемнадцать человек, то так ли велика опасность? Возможно, опасность возникнет впоследствии, когда Надсмотрщик получит новых людей, — но что угрожает нам сейчас? В Луна-Сити имеется четыре главных шлюза и ещё несколько мелких. Смогут ли они остановить Вайо, если ей вздумается прогуляться до «Западной» станции, получить там свой скафандр и отправиться домой.

— Мне кажется, вряд ли, — согласился проф.

— Я думаю, мне следует рискнуть, — сказала Вайо. — Я же не могу оставаться здесь вечно. Если мне нужно лечь на дно, то лучше сделать это в Гонконге, там, где я знаю множество людей.

— Возможно, моя дорогая, что вам и удастся выбраться отсюда, хотя я в этом сомневаюсь. Прошлой ночью на станции подземки «Западная» торчали двое в жёлтых мундирах. Я сам их видел. Возможно, сейчас их там уже трое. Но давайте предположим, что их там нет. Вы идёте на станцию, возможно используя маскировку. Вы получаете свой скафандр, садитесь в капсулу и добираетесь до Билюти-Хэтчи. Там вы выходите и пытаетесь сесть на автобус до Эндсвила. И там вас арестовывают. Всё дело в средствах связи. Нет необходимости ставить по охраннику на каждой станции, достаточно, чтобы кто-то увидел вас там. Телефонный звонок сделает всё остальное.

— Но ведь вы сами сказали, что я могу использовать маскировку.

— Вряд ли вам удастся замаскировать свой рост, кроме того, за вашим скафандром будут наблюдать. Кто-нибудь, кого просто невозможно заподозрить в какой-либо связи с Надсмотрщиком. Очень вероятно, что это будет один из наших товарищей. — Проф улыбнулся. — Любая тайная организация всегда начинает разлагаться изнутри. Когда количество людей, вовлечённых в заговор, превышает четыре человека, можно с уверенностью утверждать, что один из них — шпион.

— После ваших слов всё кажется безнадёжным, — сказала Вайо мрачно.

— Ну почему же, моя дорогая. Возможно, есть шанс, что я ошибаюсь. Один из тысячи.

— Я не могу поверить в это! Я не верю. В течение всех лет, что я занимаюсь Делом, мы приобрели сотни сторонников. У нас есть свои организации во всех крупных городах. Люди нас поддерживают.

Проф покачал головой:

— Вероятность предательства возрастает с каждым новым человеком, присоединяющимся к организации. Вайоминг, дорогая моя, нельзя осуществить революцию, вербуя широкие массы. Революция — это искусство, доступное лишь немногим избранным, тем, кто в этом деле компетентен. Успех зависит от правильной организации и от средств связи. Затем, когда наступает правильный исторический момент, наносится удар. Если верно выбрать момент и организовать всё как следует, то можно победить без кровопролития. Но если действовать преждевременно или если организация слишком неповоротлива, это приведёт к гражданской войне, массовому насилию, чисткам и террору. Я надеюсь, вы простите, что я говорю об этом, но сейчас организация слишком громоздка.

Вайо выглядела сбитой с толку.

— Что вы имеете в виду, говоря о правильной организации?

— Организацию, которая функциональна. Представьте себе, что вы собираете электромотор. Станете ли вы приделывать к нему ванную просто потому, что она у вас имеется? Поможет ли вам, если вы засунете в него букет цветов? Груду камешков? Нет, вы станете использовать только те элементы, которые необходимы для вашей цели, а всё остальное отбросите за ненадобностью. У меня нет никаких сомнений в том, что вы учтёте и соображения безопасности. Конструкция вещи определяется её назначением.

Всё это справедливо и по отношению к революции. Организация не должна быть больше, чем это действительно необходимо. Никогда не вербуйте людей просто потому, что они сами хотят присоединиться к вам. И не стоит пытаться никого убедить просто ради удовольствия знать, что ещё кто-то разделяет ваши взгляды. Когда время придёт, ваши взгляды будут разделять многие… или вы неверно оценили исторический момент. Вне всякого сомнения, должны существовать и структуры, которые будут заниматься просветительской деятельностью, но такие структуры должны существовать отдельно; агитпроп не является частью базисной структуры организации.

Теперь о том, что касается самой базисной структуры. Начало любой революции — это конспирация, поэтому структура должна быть небольшой, засекреченной и построенной таким образом, чтобы свести риск предательства к минимуму, поскольку предатели найдутся всегда . Одним из возможных решений является система ячеек. Ничего лучшего придумать до сих пор не сумели.

Существует огромное количество теоретических рассуждений о том, каков должен быть размер ячейки. Я думаю, история доказала, что оптимальной является ячейка, состоящая из трёх человек. Большее количество не сможет прийти к соглашению даже о времени обеда, не говоря уж о времени решающего удара. Мануэль, ты принадлежишь к большой семье. Вы проводите голосование по вопросу о том, когда следует обедать?

— Бог мой! Конечно нет. Это решает Мама.

— Вот именно. — Проф достал из сумки блокнот и начал что-то рисовать в нём. — Здесь изображена древовидная структура, состоящая из ячеек, в каждую из которых входит по три человека. Если бы я планировал захват Луны, я бы начал с нас троих. Один из нас стал бы председателем. Мы бы не стали заниматься голосованием — у такой ячейки должен быть явный лидер, иначе тройка подобрана неверно. Мы бы знали ещё девять человек, входящих в три другие ячейки, — но в каждой из них знали бы только одного из нас.

— Это выглядит как компьютерная диаграмма — троичная логика.

— На самом деле? Существует два возможных варианта связей следующего уровня. Тот, кто находится на втором уровне, знает руководителя своей ячейки и ещё двоих, тех, кто в неё входит. На третьем уровне человек знает только тех троих, кто входит в подчинённую ему ячейку, — он может знать, а может и не знать людей, входящих в ячейки, которыми руководят его товарищи. В первом случае удваивается безопасность, во втором — скорость восстановления структуры в случае предательства. Давайте предположим, что он не знает тех, кто входит в ячейки, руководство которыми осуществляют его товарищи. Мануэль, сколько человек сможет он выдать? Не говори мне, что он не станет этого делать, — сегодня можно любому мозги промыть, накрахмалить и отутюжить и затем использовать человека так, как угодно. Так сколько?

— Шестерых, — ответил я. — Своего руководителя, двух товарищей по ячейке и троих, входящих в подчинённую ему ячейку.

— Семерых, — поправил меня проф. — Кроме всех остальных, он предаёт ещё и себя. В результате происходит разрыв семи связей на трёх уровнях, которые затем нужно будет восстановить. Каким образом?

— Не вижу, как это можно осуществить, — сказала Вайо. — Ячейки настолько разобщены, что в случае предательства рухнет вся система.

— Мануэль? Такую задачку мог бы решить даже школьник.

— Ну… Ребята из ячеек на нижних уровнях должны иметь возможность переслать сообщение тем, кто находится на три уровня выше их. Нужно, чтобы они не знали, кому адресовано сообщение, но знали, куда его отправить.

— Именно так.

— Но, проф, — продолжал я, — существует лучший вариант.

— Неужели? Множество теоретиков революции сумели разработать только этот. Я доверяю их мнению, и доверяю настолько, что предлагаю тебе пари. Ставка десять к одному.

— Придётся мне отобрать у вас деньги. Возьмите ту же самую систему ячеек и создайте из них структуру в виде открытой пирамиды, состоящей из тетраэдров. Там, где вершины соприкасаются друг с другом, каждый из парней знает кого-либо в сопредельной ячейке — знает, как переслать ему сообщение, большего и не нужно. Связь никогда не будет нарушена потому, что она проходит в горизонтальной плоскости, так же как и сверху вниз. Структура, схожая с нервной системой. Именно благодаря такой структуре вы можете проделать у человека в голове дыру, извлечь оттуда кусочек мозга и при этом не слишком сильно повредить структуру его мышления. Такая система обладает избыточностью, которая позволяет ей передавать сообщения в обход повреждённого участка. Система утратит те связи, которые были разрушены, но будет продолжать функционировать.

— Мануэль, — в голосе профа звучало сомнение, — не мог бы ты нарисовать схему? Всё это звучит заманчиво. Но это настолько противоречит ортодоксальной доктрине, что мне нужно увидеть всё это воочию.

— Ну… было бы лучше, если бы у меня было какое-нибудь устройство, позволяющее работать со стереочертежами. Но я попробую.

Каждому, кто считает, что нет ничего сложного в том, чтобы изобразить, как сто двадцать один тетраэдр должен располагаться в открытой пирамиде, состоящей из пяти уровней, причём изобразить так, чтобы можно было наглядно показать все связи, следует попробовать сделать это.

По прошествии некоторого времени я сказал:

— Взгляните. Это общий план. Любая из вершин каждого треугольника или соприкасается с вершинами одного или двух других треугольников, или не соприкасается ни с одной из них. Точка, где она соприкасается одной вершиной, — это одно- или двухсторонний канал передачи информации. Даже одностороннего канала достаточно для того, чтобы образовалась сеть с избыточным количеством связей. На тех углах, где соприкосновений не происходит, информация передаётся на угол, расположенный рядом, с правой стороны. Там, где имеется два соприкосновения, выбор канала опять-таки осуществляется по правилу правой руки.

Теперь представим себе, что каждый из углов треугольника обозначает конкретного человека. Возьмём четвёртый уровень — уровень Г. Пусть эта вершина обозначает товарища Грега. Нет, давайте лучше опустимся на один уровень ниже и рассмотрим, что произойдёт, если будет нарушена связь между тремя уровнями. Итак, перейдём на уровень Д. Обозначим вот эту точку как товарища Дона. Дон работает под руководством Грега и сам осуществляет руководство Евгением, Езрой и Еленой, которые работают на следующем уровне, уровне Е. В ячейку Дона входят ещё два человека — Дик и Джон, и кроме того, он знает, как послать сообщение Джеку, который работает на том же самом уровне Д, но в другой ячейке. Дон не знает, кто такой Джек, не знает ни его настоящего имени, ни адреса, ни того, как он выглядит. Вообще ничего о нём не знает, но у него есть возможность связаться с Джеком в случае крайней необходимости. К примеру, у него есть телефонный номер.

Теперь проследим за тем, как система работает. Предположим, что Вильям, работающий на уровне три, становится предателем и выдаёт Вика и Вивиан из своей ячейки, Бейкера из ячейки уровнем выше и Грега, Гарри и Гопа из подчинённой ему ячейки. В результате Дон, Дик и Джек, а также все, кто им подчиняется, оказываются отрезанными от остальной структуры.

Все трое сообщают об этом — избыточность, необходимая для любой системы связи, — но давайте проследим за тем, каким путём будет передаваться призыв Дона о помощи. Он звонит Джеку. Но Джек работает под руководством Гарри, и его связи тоже блокированы. Впрочем, это не имеет большого значения, поскольку Джек может передать оба сообщения по своей запасной линии связи — через Джозефа. Но, к несчастью, Джозеф работает под руководством Гарри, поэтому он тоже передаёт сообщение не на верхний уровень, а по горизонтальному каналу связи, через Джоанну. Таким образом, сообщение огибает повреждённый участок связи и уходит наверх, через Глена, Валерия и Бисвокса, на самый верх, к Адаму, который отсылает вниз ответ по другой стороне пирамиды. По горизонтальным связям уровня Д сообщение от Дианы попадает к Дону, а затем к Джону и Дику и дальше к Джеку и Джозефу. Не только эти два послания проходят сверху вниз и снизу вверх; во время их прохождения также собирается информация о том, какими именно путями пришло сообщение, то есть в центр поступает сигнал о том, какие из линий связи повреждены и где именно это произошло. Организация не только продолжает функционировать, но и может немедленно приступить к восстановлению цепочки своих связей.

Вайо отслеживала линии, пытаясь убедить себя, что всё это будет работать. С её точки зрения, всё это было просто идиотской затеей. Майк, если бы ему дали несколько миллисекунд на изучение проблемы, сумел бы придумать схему и получше — более простую и безопасную, да ещё и встроить в неё «защиту от дурака». И возможно, — я даже уверен, — сумел бы изобрести способы избежать последствий предательства ещё на начальных стадиях процесса. Но я не компьютер.

Проф смотрел на схему с озадаченным выражением на лице.

— В чём проблема? — спросил я. — Такая схема будет работать. Уж в таких-то вещах я разбираюсь.

— Мануэль, мой маль… Простите меня, сеньор О'Келли… Можем ли мы надеяться, что вы возьмёте на себя руководство революцией?

— Я? Господи боже, нет! Я не собираюсь за просто так становиться мучеником. Я просто говорил о существовании различных схем.

Вайо взглянула на меня.

— Мани, — сказала она спокойно, — тебя уже избрали. Вопрос закрыт.

6

— Кто это вам сказал, чёрт меня побери?

— Мануэль, не горячись, — сказал проф. — Нас здесь трое, число как раз оптимальное. Каждый из нас обладает определённым опытом, и у каждого есть свои собственные дарования. Красота, возраст или целеустремлённая энергия мужественной зрелости…

— Да нет у меня никакой целеустремлённой энергии!

— Пожалуйста, Мануэль. Давай обдумаем ситуацию как следует, прежде чем пытаться прийти к какому-либо решению. Нельзя ли нам, для содействия протеканию сего процесса, получить доступ к запасам спиртных напитков в этом заведении? У меня есть несколько флоринов, и я мог бы вложить их в такое дело.

Эти слова были самыми здравыми из всех, которые я слышал за последние несколько часов.

— Как насчёт «Столичной»?

— Звучит заманчиво. — Он потянулся к своему кошельку.

Я заказал литр водки и лёд. Подъёмник с заказом прибыл. Томатный сок у нас остался ещё с завтрака.

— Теперь, — сказал я после того, как мы выпили, — проф, как вы полагаете, кто выиграет чемпионат? Судя по ставкам, на этот раз «Янки» победить не сумеют.

— Мануэль, каковы твои политические взгляды?

— Но, учитывая, что у них в команде этот новый парень из Милуоки, я всё же склоняюсь к тому, чтобы поставить на них.

— Порой человек не в состоянии сформулировать свои убеждения. Но если использовать метод Сократа, метод вопросов и ответов, то можно разобраться в том, какова позиция человека и почему у него именно такая позиция.

— Я всё-таки сделаю на них ставку. Ставлю три против двух.

— Что? Ты молодой идиот! Сколько?

— Три сотни долларов Гонконга.

— По рукам. Например, при каких обстоятельствах государство имеет законное право ставить своё благополучие выше благополучия граждан?

— Мани, — сказала Вайо, — у тебя ещё достаточно денег, которые можно пустить на ветер? Я склоняюсь в пользу «Филадельфии».

Я окинул её взглядом с ног до головы:

— Ну и на что ты готова поспорить?

— Иди к чёрту! Насильник.

— Проф, с моей точки зрения, просто не существует обстоятельств, которые могли бы позволить государству ставить своё благополучие выше моего.

— Очень хорошо. Дело сдвинулось с мёртвой точки.

— Мани, — сказала Вайо, — такая точка зрения говорит о твоём крайнем эгоцентризме.

— А я вообще крайне эгоцентричный тип.

— Это чепуха. Кто меня спас? Меня, абсолютно чужого для тебя человека? И не пытался извлечь из этого никакой выгоды? Профессор, я тут наговорила чепухи. Не пытался он на меня наброситься. Мани вёл себя просто по-рыцарски.

— Sans peur et sans reproche[8]Без страха и упрёка (фр.). . Я так и думал. Я ведь знаю его много лет. И его высказывание нисколько этому не противоречит.

— Да нет же, полностью противоречит! Но не тому, что происходит здесь и сейчас, а тому идеалу, к которому мы стремимся. Мани, под словом «государство» имеется в виду Луна. Хотя пока это и не суверенное государство, и мы формально являемся гражданами иных стран. Но в действительности я — часть государства Луна, так же как и твоя семья. Разве ты не пожертвовал бы жизнью ради своей семьи?

— По-моему, эти две вещи никак не связаны.

— Ошибаешься. Они связаны. В том-то всё и дело.

— Нет. Я хорошо знаю свою семью. Мы уже давно вместе.

— Моя дорогая леди, я должен выступить в защиту Мануэля. Он правильно оценивает всё, что происходит вокруг, хотя и не способен чётко сформулировать свои взгляды. Можно ли мне спросить? При каких условиях группа людей имеет моральное право делать то, на что ни один из членов этой группы не имеет морального права, в том случае, когда действует в одиночку?

— Гм… это заковыристый вопрос.

— Дорогая Вайоминг, это ключевой вопрос. Основной вопрос, который позволяет узреть корень той дилеммы, которую представляет собой правительство. Тот, кто ответит на него честно и не изменит своим принципам ни при каких обстоятельствах, тот знает свою позицию и знает, за что он может пожертвовать жизнью.

— Ни один из членов группы не имеет морального права, — повторила Вайо и нахмурилась. — Профессор, — спросила она, — а каковы ваши политические убеждения?

— Может быть, сначала вы изложите ваши? Если, конечно, вы в состоянии их сформулировать.

— Конечно в состоянии! Я — член Пятого Интернационала, так же как и большинство из тех, кто входит в нашу организацию. Мы готовы принять любого, кому с нами по пути. Мы стараемся создать единый фронт. Среди нас есть и коммунисты, люди из Четвёртого Интернационала, красные и общественники, сторонники Единого налога и ещё чёрт знает кто. Но я не марксистка. У нас, у Пятого Интернационала, программа чисто практическая. Частная собственность там, где она подходит, общественная там, где необходимо. Мы вполне осознаём, что некоторые обстоятельства могут заставить нас пересмотреть кое-что в нашей программе. Мы не доктринёры.

— Как насчёт смертной казни?

— За что?

— Скажем, за измену. За измену Луне, после того как вы сделаете её свободной.

— Смотря какую. Такой вопрос нельзя решать до тех пор, пока не рассмотрены все обстоятельства дела.

— Дорогая Вайоминг, здесь я полностью согласен с вами. Но я считаю, что определённые обстоятельства оправдывают смертную казнь… Хотя, возможно, наши мнения не полностью совпадают. Я бы не стал обращаться в суд, я бы сам расследовал дело, сам бы судил, сам бы вынес приговор, сам бы привёл его в исполнение и принял бы на себя всю полноту ответственности.

— Но, профессор, всё-таки каково ваше политическое кредо?

— Я — рациональный анархист.

— В первый раз слышу о чём-либо подобном. Я знаю, кто такие анархисты-индивидуалисты, анархисты-коммунисты, христианские анархисты, анархисты-философы, синдикалисты, либералы. Кого имеете в виду вы? Рандитов?[9]Рандиты — сторонники сексуальной революции.

— С ними я сумел бы найти общий язык. Рациональные анархисты полагают, что таких вещей, как государство, общество или правительство, в реальности не существует. Это всего лишь отражение концептуальных понятий, воплощение в реальность деятельности индивидуумов, каждый из которых осознаёт свою ответственность. Рациональные анархисты считают, что ответственность невозможно ни разделить, ни распределить, ни переложить на чужие плечи, поскольку ответственность, вина и долг существуют исключительно внутри человеческой личности, а не вне её. Хотя, будучи рационалистами, они прекрасно осознают, что разделять такие принципы способен далеко не каждый, они тем не менее не оставляют попыток быть совершенными в этом несовершенном мире… и, несмотря на осознание своего несовершенства, не падают духом при мысли о том, что их попытки достичь его вряд ли увенчаются успехом.

— Ну да, ну да, — сказал я. — Осознание своего несовершенства. Именно это и есть цель всей моей жизни.

— Ты её уже достиг, — сказала Вайо. — Профессор, то, что вы говорите, звучит замечательно, но во всём этом ощущается какая-то фальшь. Представьте себе, что в руках каких-либо индивидуумов окажется власть, много власти, — естественно, вам бы это не понравилось, но… Возьмём, к примеру, водородную бомбу. Что случится, если контроль над ней попадёт в руки безответственного человека?

— Моя точка зрения в том и состоит, что человек должен быть ответственным. Если существуют такие вещи, как водородные бомбы, — а никто ведь не сомневается в том, что они существуют, — то контроль над ними осуществляют люди. Люди, а не государство. С точки зрения морали такой вещи, как государство, просто не существует. Существуют только люди. Индивидуумы. И каждый из них отвечает за свои собственные поступки.

— Кто-нибудь хочет ещё выпить? — спросил я.

Ничто так не способствует быстрому уменьшению запасов алкоголя, как политические споры. Я заказал ещё одну бутылку.

Я не принимал участия в споре. Не могу сказать, что в те времена я ощущал себя слишком задавленным «железной пятой Администрации». Когда я не занимался тем, что надувал эту самую Администрацию, я и думать о ней забывал. И у меня даже в мыслях не было, что от Администрации следует избавиться. Это было просто нереально. Я был сам по себе, я занимался своими собственными делами и не слишком беспокоился…

Правда, по земным меркам мы были бедны. Такой роскоши, как сейчас, тогда не было, приходилось обходиться без многого из того, что нужно было импортировать. Не думаю, чтобы в те времена где-нибудь на Луне можно было отыскать хотя бы одну автоматическую дверь. Даже скафандры и те приходилось завозить с Терры до тех пор, пока одному умному китаезе, ещё до моего рождения, не пришла в голову идея о том, как можно, сымитировав имеющиеся в наличии образцы, делать собственные, лучше и дешевле.

(Думаю, что если бы двух китайцев бросили в одно из наших лунных «морей», то они и там сумели бы обогатиться, продавая друг другу камни, и при этом вырастить по дюжине детишек каждый. А индус сумел бы нажиться, продавая в розницу то, что купил у них оптом, — продавал бы ниже себестоимости, но навар вышел бы жирным. В общем, мы справлялись.)

Роскошь мне довелось увидеть, когда я был на Земной стороне. Она не стоит того, с чем им ради неё приходится мириться. Я говорю не о тяготении — оно-то их не слишком беспокоит. Я имею в виду то, что они обожают страдать ерундой. Одни запреты. Эти земляные червяки плодят такое количество всякого дерьма, что если бы можно было хотя бы из одного города Земли вывезти его на Луну, то проблема удобрений была бы разрешена на целое столетие. Сделайте это. Не делайте того. В одну шеренгу становись! Где квитанция об уплате налогов? Заполните бланк. Позвольте взглянуть на вашу лицензию. Представьте шесть копий. Входа нет. Левый поворот запрещён. Правый поворот запрещён. Встаньте в очередь и уплатите штраф. Заберите это и поставьте печать. Хотите сдохнуть? А разрешение получили?

Вайо вцепилась в профа мёртвой хваткой. Она ни капельки не сомневалась в том, что знает ответы на все вопросы. Что касается самого профа, то его вопросы интересовали больше, чем ответы, и это сбивало её с толку. Наконец она сказала:

— Профессор, я вас не понимаю. Я не настаиваю на том, чтобы вы называли это правительством, я просто хочу, чтобы вы сказали мне, какие законы, по вашему мнению, необходимы для того, чтобы гарантировать всем равные свободы.

— Дорогая, я с радостью подчинюсь тем законам, которые примете вы.

— Но мне кажется, что вы не хотите признавать никаких законов!

— Что верно, то верно. Но я согласен повиноваться любым законам, которые вы сочтёте необходимыми, в качестве гарантии своей свободы. Сам же я свободен вне зависимости от того, какие законы существуют вокруг меня. Если я нахожу их терпимыми, я терплю их. Если я нахожу их невыносимыми, я их нарушаю. Я свободен, поскольку я знаю, что я один несу моральную ответственность за свои поступки.

— И вы бы не стали подчиняться закону, который большинство людей сочли бы абсолютно необходимым?

— Скажите мне, дорогая моя, какой именно закон вы имеете в виду, и я отвечу вам, стал бы я подчиняться ему или нет.

— Вы увиливаете от ответа. Каждый раз, когда я пытаюсь выяснить вашу позицию по принципиальным вопросам, вы увиливаете от ответа.

Проф прижал руки к груди:

— Простите меня. Поверьте мне, дражайшая Вайоминг, более всего я озабочен тем, чтобы угодить вам. Вы тут говорили о доброй воле, которая позволяет вам выступать единым фронтом с теми, с кем вам по пути. Неужели моего желания увидеть то, как Администрацию вышвырнут с Луны, для вас недостаточно? Да я бы жизнь за это отдал!

— Конечно, мне этого достаточно. — Вайо просияла и двинула его кулаком по рёбрам — очень мягко, — затем она обняла его и поцеловала в щёку. — Товарищи! Давайте и дальше продолжим в том же духе!

— Ура, — сказал я заплетающимся языком. — Долой Надсмотрщика! Уничтожить его!

Мне показалось, что это неплохая идея. Учтите, что я практически не спал и не имел привычки напиваться.

Проф до краёв наполнил наши стаканы, поднял свой и, преисполнившись достоинства, объявил:

— Товарищи… Мы провозглашаем революцию .

Нас обоих за это расцеловали. Но я тут же протрезвел, когда проф сел и объявил:

— Заседание Чрезвычайного Комитета Свободной Луны прошу считать открытым. Мы должны выработать план действий.

— Подождите, проф, — сказал я. — Я же ни на что не давал согласия. Что за чушь вы несёте? Какие ещё действия?

— Мы будем свергать Администрацию, — мягко объяснил мне проф.

— Каким образом? Станем швырять в неё камни?

— Именно над этим нам и предстоит поработать. Сейчас у нас этап разработки плана.

— Проф, вы меня знаете, — сказал я. — Если бы можно было просто заплатить за то, чтобы Администрации дали хорошего пинка, я бы за ценой не постоял.

— «Наши жизни, наше достояние и наша священная честь»[10]Цитата из Декларации независимости США..

— Чего?

— Вот та цена, которую когда-то уже пришлось заплатить.

— Ну… можно было бы заплатить даже и такую цену. Но когда я рискую, я хочу быть уверенным в том, что у меня есть шанс на выигрыш. Я уже говорил Вайо прошлым вечером, что меня не слишком заботит даже то, что вероятность проиграть окажется гораздо выше, чем вероятность победить.

— Вчера ты сказал, что шансы составляют один к десяти.

— Да, Вайо, если ты сумеешь показать мне этот один шанс из десяти, то я, пожалуй, готов рискнуть. А ты сумеешь мне его показать?

— Нет, Мани, не могу.

— Тогда о чём мы вообще базарим? Лично я не вижу ни одного шанса.

— Я тоже, Мануэль. Но у нас разные точки зрения на эту проблему. Революция — это своего рода искусство, а в искусстве нередко бывает, что движение к цели важнее, чем сама цель. Меня не волнует возможность поражения; проигранная борьба может принести мне такое же моральное удовлетворение, как и победа.

— Нет уж, извините. Это не для меня.

— Мани, — неожиданно предложила Вайо, — посоветуйся с Майком.

Я в изумлении уставился на неё:

— Ты это серьёзно?

— Совершенно серьёзно. Если вообще возможно правильно посчитать шансы на успех в таком деле, то именно Майк может сделать это.

— Ну что ж… Возможно.

— Будет ли мне позволено поинтересоваться, — спросил проф, — кто такой Майк?

— Да, по сути, никто, — сказал я, пожав плечами.

— Майк — лучший друг Мани. Он очень хорошо умеет подсчитывать шансы.

— Букмекер? Моя дорогая, если вы привлечёте его, то он будет четвёртым, и мы сразу же нарушим принцип работы по тройкам.

— Ну почему же, — сказала Вайо, — Майк мог бы войти в тройку, которая будет работать под руководством Мани.

— Гм… Действительно. Возражение снимается. Вы можете за него поручиться? Или, может быть, Мануэль?

— Майк — бесчестный тип, недоросль, со склонностью к дурацким розыгрышам, и он ни капельки не интересуется политикой.

— Мани, я передам Майку всё, что ты о нём здесь наговорил. Профессор, он совсем не такой, и кроме того, он нам нужен. На самом деле именно Майка следует сделать нашим руководителем, а мы трое образуем ячейку, находящуюся в его прямом подчинении. Своего рода исполнительный орган.

— Вайо, у тебя, часом, не приступ кислородного голодания?

— Да всё со мной в порядке. Я же, в отличие от вас, не нализалась в стельку. Мани, подумай . Используй своё воображение.

— Я должен признаться, — сказал проф, — что я нахожу ваши высказывания чрезвычайно противоречивыми.

— Да чёрт с вами, — сказал я.

Всё время перебивая друг друга, мы рассказали профу о Майке. Рассказали всё: о том, как в нём проснулось сознание, о том, как он получил своё имя и как познакомился с Вайо. Проф очень спокойно отреагировал на сообщение о существовании компьютера, обладающего самосознанием. Он воспринял этот факт с большей лёгкостью, чем я когда-то воспринял факт существования снега, когда мне довелось его впервые увидеть. Проф только кивнул и сказал:

— Продолжайте.

Спустя какое-то время он спросил:

— Но разве этот компьютер не собственность Надсмотрщика? Не проще ли тогда пригласить на наше собрание самого Надсмотрщика и разом со всем покончить?

Мы постарались переубедить его. Наконец я сказал:

— Давайте взглянем на это следующим образом. На самом деле Майк сам всё за себя решает. В этом он похож на вас. Его тоже можно причислить к рациональным анархистам, поскольку он рационален и не испытывает преданности ни к какому правительству.

— Если машина не испытывает преданности по отношению к своим хозяевам, почему ты считаешь, что она будет испытывать преданность по отношению к тебе?

— Я просто чувствую это. Я дружески отношусь к Майку, а он в свою очередь дружески относится ко мне. Я ведь знаю, как добиться его расположения. Я не уверен, что он вообще в состоянии выдать меня кому-нибудь, кто не знает кодовых сигналов. Один из этих сигналов обеспечивает возможность безопасной телефонной связи, другой позволяет получить доступ к той информации, которую я вложил в него, и к записи наших предыдущих разговоров. Мышление машин отличается от человеческого. Но я готов дать голову на отсечение, что у него никогда не возникнет сознательного желания предать меня… Возможно, что он даже сумеет защитить меня в том случае, если кто-нибудь сумеет получить доступ к кодовым сигналам.

— Мани, почему бы нам не позвонить ему? — предложила Вайо. — Как только профессор де ля Паз поговорит с ним, он поймёт, почему мы доверяем Майку. Профессор, мы не будем сообщать ему никаких секретов до тех пор, пока вы не удостоверитесь, что он абсолютно надёжен.

— Я думаю, что вреда от этого не будет.

— На самом деле, — признал я, — я уже сообщил ему кое-какие секреты.

Я рассказал им о том, что прошлой ночью я вёл запись, и о том, где она находится. После моего признания проф выглядел потрясённым, а Вайо — обеспокоенной.

— Не дёргайтесь по этому поводу, — сказал я. — Никто, кроме меня, не знает код доступа к этой информации. Вайо, ты помнишь, как Майк повёл себя, когда речь зашла о твоих фотографиях? Он теперь не позволит мне добраться до этих снимков, хотя именно я и предложил заблокировать доступ к ним. Но если вас до сих пор трясёт, я позвоню ему, удостоверюсь, что никто не пытался добраться до этих записей, и велю ему стереть их. После этого они исчезнут без следа, память компьютера хранит либо всё, либо ничего. Или можно поступить ещё проще. Позвонить Майку и приказать ему перегнать запись обратно в записывающее устройство. Никаких проблем.

— Не утруждай себя, — сказала Вайо. — Профессор, я доверяю Майку. Вы тоже ему поверите.

— Если как следует подумать, — признал проф, — я не вижу никакой опасности, которая могла бы проистекать из того факта, что существует запись митинга, который состоялся прошлой ночью. Нет никаких сомнений в том, что среди такого количества народа затесалось несколько шпиков, и возможно, что кто-то из них, так же как и ты, использовал записывающее устройство. Но, Мануэль, я искренне огорчён тем, что ты проявил некоторую неосмотрительность — недостаток, совершенно недопустимый для члена конспиративной организации, особенно если он, подобно тебе, находится на самом её верху.

— Когда я вводил эту запись в Майка, я не был членом никакой конспиративной организации. И я до сих пор себя таковым не считаю и не собираюсь до тех пор, пока меня не убедят, что шанс на победу существует.

— Я беру назад свои слова о том, что ты допустил неосмотрительность. Но скажите мне, вы всерьёз полагаете, что эта машина может предсказать исход революции?

— Я не знаю.

— А я думаю, может, — сказала Вайо.

— Погоди, Вайо. Проф, он сможет сделать прогноз только в том случае, если будет располагать всей совокупностью информации.

— Именно об этом я и говорю, Мануэль. Я нисколько не сомневаюсь в том, что эта машина умеет решать такие задачи, которые я даже не смогу понять. Но справиться с задачей такого уровня сложности? Для того чтобы её решить, необходимо знать всю историю человечества, знать, вплоть до мельчайших подробностей, социальных, экономических и политических, внутреннюю ситуацию, которая к сегодняшнему дню сложилась на Терре, и иметь столь же полную информацию о ситуации на Луне. Необходимо располагать широкими знаниями о всех областях психологии и ещё более широкими о технологии и всех тех возможностях, которыми она располагает. Необходимо знание вооружений, средств связи, стратегии и тактики, агитации и пропаганды, надо знать чисто технические приёмы и работы классиков, таких, как Клаузевиц, Гевара, Моргенштерн, Макиавелли, и многих других.

— И всего-то?

— Всего-то?! Мальчик мой!

— Проф, сколько книг по истории вы прочли?

— Не знаю точно. Свыше тысячи.

— Майк может прочитать такое количество книг в течение одного сегодняшнего утра. Скорость его чтения ограничена только тем, что он вынужден заниматься сканированием, — если бы не это, он мог бы усваивать информацию гораздо быстрее. За очень небольшой промежуток времени — не более нескольких минут — он произведёт корреляцию новой информации с той, которой он уже располагает, отыщет несоответствия и произведёт вероятностные оценки в тех случаях, когда информация окажется неполной. Проф, Майк читает всё, вплоть до последнего слова, в газетах, которые поступают сюда с Терры. Он читает все технические публикации. Он читает художественную литературу — потому что не загружен в достаточной степени и испытывает постоянный информационный голод. Если существует какая-нибудь книга, которую ему необходимо прочесть, чтобы справиться с нашей задачей, скажите, какая именно. Как только я сумею её ему достать, он тут же проглотит её.

Проф моргнул.

— Поправка принята. Очень хорошо, давайте посмотрим, сможет ли он справиться с этим. Я всё-таки продолжаю считать, что нельзя не учитывать такие вещи, как интуиция и человеческая проницательность.

— У Майка есть интуиция, — сказала Вайо. — И не какая-нибудь, а женская интуиция.

— А что касается человеческой проницательности, — добавил я, — то Майк всё-таки не человек. Но все свои знания он получил от людей. Давайте мы вас с ним познакомим, и вы сами сможете увидеть, как у него обстоит дело с проницательностью.

Я набрал номер.

— Привет, Майк.

— Привет, Ман, мой единственный друг-мужчина. Я также приветствую Вайо, моего единственного друга-женщину. Судя по тому, что я слышу, вы находитесь в обществе третьего лица. Я полагаю, что этим лицом, возможно, является профессор Бернардо де ля Паз.

Профа это сперва ошарашило, а затем привело в полный восторг.

— Ты совершенно прав, Майк, — сказал я. — Именно поэтому я и звоню тебе. Профессор — один из не тупиц.

— Большое спасибо, Ман! Профессор Бернардо де ля Паз, я чрезвычайно рад познакомиться с вами.

— Я тоже очень раз нашему знакомству, сэр. — На секунду проф заколебался, но затем всё-таки продолжил: — Майк… Сеньор Холмс, могу ли я поинтересоваться, как вы узнали о моём присутствии?

— Извините, сэр, но я не могу ответить на этот вопрос. У меня собственный дедуктивный метод.

— Проф, Майк просто пускает вам пыль в глаза. Он выполнял кое-какие мои конфиденциальные поручения и, занимаясь ими, получил информацию, которая и помогла ему прийти к правильному выводу. Поэтому он и попытался намекнуть мне, чтобы я не разубеждал вас в том, что он, мол, может «услышать» ваше присутствие. Он хотел, чтобы вы так думали. Но если говорить правду, то Майк может многое узнать о человеке по звуку его дыхания и сердцебиения… массу, приблизительный возраст, пол и кое-что о состоянии здоровья. В памяти Майка, кроме всего прочего, хранится и медицинская информация.

— Я очень рад, что могу сказать, — продолжал Майк серьёзно, — что я не нахожу никаких признаков сердечных или респираторных заболеваний, что необычно для человека в возрасте профессора, который провёл столько лет на Земной стороне. Сэр, примите мои поздравления.

— Благодарю вас, сеньор Холмс.

— Не за что, профессор Бернардо де ля Паз.

— Как только он сумел вас идентифицировать, то сразу же отыскал в своей памяти информацию о вашем возрасте и о том, когда и за что вас выслали на Луну. Кроме того, он собрал все сведения о вас, включая фотографии, которые можно почерпнуть из «Лунатика», «Лунного Света» или из публикаций в любом другом издании Луны. Он проверил ваш банковский счёт, поинтересовался, платите ли вы вовремя по счетам, и выяснил ещё множество всякой всячины. Как только он услышал ваше имя, ему потребовалось не больше доли секунды для того, чтобы разузнать всё это. Он не захотел сообщить вам, поскольку посчитал, что это касается только его и меня, что он знал о моём намерении пригласить вас сюда, именно поэтому ему и нетрудно было, услышав ещё один ритм дыхания и сердцебиения, догадаться, что вы всё ещё находитесь здесь. Между прочим, Майк, нет необходимости всё время повторять «профессор Бернардо де ля Паз». Будет вполне достаточно, если ты будешь говорить просто «профессор» или «проф».

— Хорошо, Ман. Но ведь сам он использует формальное и весьма уважительное обращение.

— Мне кажется, вам обоим следует отойти от формальностей. Ну что, профессор? Каково ваше мнение? Майк много знает, но предпочитает не болтать зря, особенно когда понимает, что рот следует держать на замке.

— Это производит впечатление.

— Сейчас вы убедитесь, что Майк действительно универсальный думатель. Майк, мы с профессором заключили пари. Я утверждаю, что «Янки» снова станут чемпионами. Он со мной не согласен. Ставка — три к двум. Скажи, каковы наши шансы.

— Ман, мне очень жаль. Учитывая то, что этот год только начался, прогноз можно сделать только на основании того, как игроки и команды играли в прошлом. Правильное соотношение вероятностей: один шанс за и четыре целых семьдесят две сотых против.

— Неужели так скверно?

— Извини, Ман. Если ты хочешь, могу распечатать значения вероятностей. Но я советую тебе отказаться от этого пари. «Янки» с большой вероятностью сумеют выиграть у любой отдельно взятой команды… Но суммарные шансы на то, что они сумеют выиграть у всех команд в своей лиге, с учётом таких факторов, как погода, несчастные случаи и другие вероятностные параметры предстоящего сезона, дают этому клубу именно те низкие шансы, которые я тебе назвал.

— Профессор, хотите отступного за мой отказ от пари?

— Конечно, Мануэль.

— Ваша цена?

— Три сотни долларов Гонконга.

— Старый ворюга!

— Мануэль, как твой бывший учитель, я считаю, что было бы неправильно, если бы я не воспользовался этим случаем, чтобы показать тебе, что надо учиться на собственных ошибках. Сеньор Холмс… Майк, друг мой… Могу я называть вас своим другом?

— Я буду счастлив. — Майк разве что не замурлыкал.

— Майк, амиго, а можете ли вы посчитать шансы выигрыша на скачках?

— Я часто делаю подсчёты вероятностей выигрыша на скачках. Компьютерщики из гражданских служб постоянно вводят программы, содержащие подобный запрос. Но рассчитанные прогнозы обычно сильно расходятся с реальными результатами, из чего я могу сделать вывод, что либо данные, которыми я располагаю, не полны, либо жокеи жульничают. Возможно также, что жульничают лошади. Не исключено, действует совокупность всех этих факторов. Однако я могу дать вам формулу, которая, если вы будете играть регулярно, позволит вам в среднем оставаться в выигрыше.

У профа загорелись глаза.

— Что она собой представляет? Можно поинтересоваться?

— Конечно. Ставьте на учеников известных жокеев. Им всегда достаются хорошие скакуны, и они обычно весят немного.

— На учеников известных жокеев… Гм. Сколько сейчас времени?

— Проф, чего вы, собственно, хотите? В срочном порядке сделать ставку или решить нашу проблему?

— Извини. Пожалуйста, давайте продолжим. Но, гм… На учеников известных жокеев.

— Майк, прошлой ночью я передал тебе запись. — Я придвинулся поближе и прошептал в микрофон: — « День взятия Бастилии ».

— Да, я помню, Ман.

— Есть какие-нибудь соображения по этому поводу?

— Самые разные. Выступление Вайо звучало весьма эффектно.

— Спасибо, Майк.

— Проф, вы можете отвлечься от мыслей о пони?

— Что? Ах да, конечно. Я весь обратился в слух.

— Тогда перестаньте прикидывать в уме варианты ставок. Майк может это сделать гораздо быстрее.

— Я просто не хочу терять время. Финансовое положение… неформальных групп, подобных нашей, всегда несколько шатко. Однако я могу заняться этим позже. Я весь внимание.

— Я хочу, чтобы Майк сделал предварительный прогноз. Майк, в той записи, о которой идёт речь, Вайо говорит, что нам следует вести торговлю с Террой по законам свободного рынка. Мнение профа таково, что нам вообще следует наложить эмбарго на поставки продовольствия на Терру. Кто из них прав?

— Ман, твой вопрос задан слишком неопределённо.

— Что я упустил?

— Ман, позволь я его сформулирую по-другому.

— Конечно, дай нам все возможные точки зрения.

— В ближайшей перспективе то, что предлагает Вайо, могло бы принести жителям Луны колоссальную выгоду. Цены на продовольствие, отсылаемое на Землю при помощи катапультных установок, в этом случае выросли бы по меньшей мере в четыре раза. При этом я учитываю и небольшой подъём оптовых цен на Терре — небольшой, поскольку Администрация и так осуществляет продажу по ценам, близким к ценам свободного рынка. В своих расчётах я не учитываю такие факторы, как продовольственные субсидии, демпинг и его бесплатную раздачу, поскольку всё это находится в прямой зависимости от огромных прибылей, связанных с тем, что закупочные цены сильно занижены.

— Слышите, профессор!

— Пожалуйста, дорогая, я ведь никогда этого и не оспаривал.

— Прибыль непосредственных производителей продовольственной продукции возрастёт более чем в четыре раза, поскольку, как справедливо указала Вайоминг, сейчас им приходится покупать воду и всё необходимое по высоким фиксированным ценам. После введения свободного рынка их прибыль на самом деле должна была бы возрасти приблизительно в шесть раз. Но здесь нужно учитывать то, что это даст толчок развитию некоторых других тенденций. Высокие цены на экспортируемую продукцию приведут к тотальному повышению цен на потребительские товары и сырьевые ресурсы. Кроме того, произойдёт увеличение стоимости труда. В общем и целом уровень жизни возрастёт в два раза. Этот процесс приведёт к резкому увеличению строительства новых систем туннелей и подачи в них воздуха, увеличению добычи льда и улучшению методов выращивания сельскохозяйственных культур, что, в свою очередь, опять приведёт к увеличению экспорта. Однако рынок Терры столь ёмок, а нехватка продовольствия на нём является настолько хронической, что уменьшение прибыли в связи с ростом экспорта не окажет существенного влияния на ситуацию.

— Но, сеньор Майк, — сказал проф, — разве это не приблизит день, когда ресурсы Луны истощатся?

— Сеньор профессор, я специально оговорил, что этот прогноз будет краткосрочным. Хотите ли вы, чтобы я составил прогноз на долгосрочную перспективу, который учтёт и высказанное вами замечание?

— Вне всякого сомнения.

— Масса Луны, если её округлить, составляет семь целых и тридцать шесть сотых на десять в девятнадцатой степени тонн. Таким образом, если принять все другие параметры, в том числе численность населения Земли и Луны, за константу, учесть динамику изменения уровня экспорта, пересчитав её на тонны, то можно сказать, что экспорт может осуществляться в течение семи целых и тридцати шести сотых на десять в двенадцатой степени лет, прежде чем масса Луны уменьшится на один процент. То есть в течение семи тысяч миллиардов лет.

— Что? Вы уверены в этом?

— Профессор, может, вам стоить проверить его расчёты?

— Майк, ты не шутишь? — спросил я. — Если это шутка, то она отнюдь не смешная, даже один раз.

— Нет, Ман, это не шутка.

— Но ведь нужно учесть, — сказал проф, — что мы же экспортируем не кору Луны. Мы экспортируем то, что составляет основу жизни, — воду и органические вещества, а не скальные породы.

— Профессор, я учёл это в своих расчётах. Выданный мной прогноз базируется на допущении возможности контролируемой трансмутации элементов — преобразовании одних изотопов в любые другие и на том, что при осуществлении этих реакций не будет выделяться избыточного количества энергии, то есть эти процессы не будут экзотермическими. В этом случае мы будем экспортировать именно скальные породы — камни, преобразованные в пшеницу и говядину или любую другую сельскохозяйственную продукцию.

— Но, амиго, это же смехотворно. Мы просто не знаем, как осуществить подобные превращения.

— Но мы будем это знать.

— Проф, Майк абсолютно прав, — вмешался я. — Сегодня у нас нет ни малейшего представления о том, как это делается, но ведь когда-нибудь оно у нас будет. Майк, не можешь ли ты подсчитать, сколько лет должно пройти до того времени, когда мы будем в состоянии осуществлять подобные превращения? Хорошо иметь в запасе такую возможность.

— Ман, мой единственный друг-мужчина, за исключением профессора, который, я надеюсь, тоже станет моим другом, — ответил Майк расстроенно. — Я уже пытался сделать это, но у меня ничего не получилось. Этот вопрос не может быть достаточно чётко сформулирован.

— Почему?

— Потому что для его чёткой формулировки необходимо располагать сведениями о теоретических прорывах в будущем. Согласно имеющейся у меня информации, невозможно предсказать, где и когда может появиться гений.

— Майк, амиго, — вздохнул проф, — я сейчас не знаю, что мне следует чувствовать, облегчение или разочарование. Получается, что твой прогноз не имеет никакого реального значения?

— Конечно, он имеет значение! — сказала Вайо. — Он значит, что, когда нам будет позарез нужно, мы где-нибудь откопаем себе гения. Майк, объясни ему это!

— Вайо, мне искренне жаль. Мне бы очень хотелось найти подтверждение твоему заявлению. Но сути дела это не меняет, и ответ остаётся прежним: гений появится там и тогда, где он появится. Мне действительно очень жаль.

— Но тогда выходит, что прав проф? — сказал я. — Ну что ж, пошли делать ставки?

— Минуточку, Ман. Существует решение, основанное на предложении, которое профессор сделал вчера вечером, — получать минеральные вещества в обмен на отправленную продукцию, тонна за тонну.

— Но это же нереально.

— Если цена транспортировки будет достаточно низкой, жители Терры пойдут на это. Для этого нужен не теоретический прорыв, а всего лишь небольшое усовершенствование технологии: нужно сообразить, как сделать поставки на Луну с Терры такими же дешёвыми, как катапультирование грузов с Луны на Терру.

— И ты называешь это небольшим усовершенствованием технологии?

— Ман, требуемое усовершенствование технологии, которое я назвал небольшим, является таковым только по сравнению с той, другой проблемой.

— Майк, дорогой, сколько времени займёт такое усовершенствование? Когда мы сумеем достичь его?

— Вайо, по самым приблизительным прикидкам, базирующимся на столь скудной информации, что их можно считать скорее интуитивными, это потребует порядка пяти лет.

— Пять лет? Но это же пустяк. Мы можем создать свободный рынок.

— Вайо, я же сказал, порядка пяти лет, а не примерно пять.

— Какая разница?

— Большая, — сказал я. — Майк пытается объяснить тебе, что он не ожидает появления подобной технологии раньше, чем через пять лет, но не будет удивлён, если она всё ещё не появится и через пять столетий. Так, Майк?

— Всё правильно, Ман.

— Тогда нам необходим ещё один прогноз. Проф указал нам, что мы безвозвратно теряем ту воду и органические вещества, которые отсылаем вниз. Вайо, ты согласна с этим утверждением?

— Конечно, но я не думаю, что это проблема стоит слишком остро. Мы решим её, когда придёт время.

— Хорошо. Майк, у нас нет возможности ни осуществлять трансмутации элементов, ни получать необходимые вещества извне. Сколько нам останется до того момента, как у нас начнутся проблемы?

— Семь лет.

— Семь лет! — Вайо вскочила. — Майк, лапушка, что ты имеешь в виду?

— Вайо, — сказал он жалобно. — Я старался изо всех сил. Эта задача включает в себя бесконечно большое количество переменных. Я просчитал семь тысяч комбинаций, базирующихся на различных допущениях. Самый благоприятный прогноз получается при допущении, что тоннаж поставок на Терру не возрастёт, население Луны останется на прежнем уровне — то есть будет введён строгий контроль над рождаемостью — и что для поддержания необходимого уровня запасов воды будут резко расширены масштабы разведки льда. В этом случае ожидаемый период времени до того момента, как положение резко ухудшится, составит двадцать лет. Принятие любых других допущений даёт гораздо худший прогноз.

— И что же произойдёт через семь лет? — спросила Вайо, успокоившись.

— Период, равный семи годам, получается при допущении, что текущая ситуация не изменится, не произойдёт изменения курса, проводимого Администрацией, а основные параметры будут соответствовать тем, которые эмпирически выводятся из анализа предшествующей динамики их развития. Я использовал неполные данные и просчитал самый благоприятный из вероятностных прогнозов. Согласно этому прогнозу, в 2082 году начнутся голодные бунты. Возможно, каннибализма удастся избегать в течение ещё двух лет после этого.

— Каннибализма! — Она отвернулась и уткнулась лицом в грудь профу.

Он ласково похлопал её по спине и сказал мягко:

— Мне очень жаль, Вайо. Люди не осознают того, насколько неустойчиво равновесие в нашей экологической системе. Даже я потрясён. Я знал, что мы уже катимся в пропасть… но не имел представления о том, как ужасающе мало времени осталось до того момента, как мы достигнем дна.

Она выпрямилась, лицо её было спокойным.

— Ладно, профессор. Я была не права. Необходимо наложить эмбарго и принять все связанные с этим меры. Давайте перейдём к делу и спросим у Майка, каковы наши шансы. Вы ведь теперь доверяете ему, не так ли?

— Да, дорогая. Мы должны привлечь его на нашу сторону. Ну что, Мануэль?

Потратив некоторое время на то, чтобы внушить Майку понимание серьёзности ситуации и того, что его шутки могут просто погубить нас (у машин весьма смутное представление о том, что означает для человека смерть), и на то, чтобы удостовериться, что он будет хранить всё это в секрете, несмотря ни на какие попытки запустить программы для поиска этой информации — даже если будут использованы наши пароли доступа, которые будут исходить от кого-либо, кроме нас. Майка задела мысль о том, что я могу сомневаться в нём, но дело было слишком серьёзно для того, чтобы мы могли рисковать.

Затем у нас ушло два часа на то, чтобы проверить и перепроверить, запрограммировать и перепрограммировать параметры нашей задачи, включая и рассмотрение возможных побочных эффектов, прежде чем мы четверо — я сам, Майк, проф и Вайо — не были наконец удовлетворены тем, как мы определили её условия. Задача была сформулирована как вопрос о том, какие шансы имеет революция, возглавляемая нашей четвёркой, до того, как наступит день голодного бунта, одержать победу над Администрацией, более того — над всей мощью Терры с её одиннадцатимиллиардным населением, готовым стереть нас в порошок и навязать нам свою волю. Учитывая при этом как полное отсутствие у нас козырей в рукаве и кроликов в шляпе, так и неизбежность предательства, глупости и малодушия, с которыми нам предстоит столкнуться, а также то, что ни один из нас не является ни гением, ни фигурой, имеющей значительное влияние на жизнь Луны.

Профессор потратил много сил на то, чтобы убедиться, что Майк имеет достаточно знаний в области истории, психологии, экономики и прочих наук. Но под конец оказалось, что Майк указал на большее количество факторов, которые необходимо было учесть при решении задачи, чем проф.

В конце концов мы решили, что программирование закончено, — мы просто не могли уже выдумать ещё каких-нибудь факторов, значение которых следовало бы учесть.

— Задача сформулирована нечётко, — сказал Майк. — Как мне следует решать её? Какой прогноз мне следует рассчитывать? Пессимистический? Или оптимистический? Или просчитать разброс вероятностей и выдать его в виде графика?

— Мануэль?

— Майк, — сказал я, — когда я бросаю игральную кость, существует один шанс из шести, что она ляжет так, что выпадет единица. Я не прошу хозяина заведения кинуть её в воду, чтобы проверить, не смещён ли у неё центр тяжести, не промеряю её кронциркулем и не беспокоюсь о том, что кто-нибудь подует на неё. Не занимайся просчётами ни оптимистических, ни пессимистических вариантов и не строй никаких кривых. Дай нам ответ длиной в одно предложение. Каковы наши шансы? Равные? Один на тысячу? Никаких? Или всё-таки какие-то шансы есть?

— Хорошо, Мануэль Гарсия О'Келли, мой первый друг.

Затем наступила тишина, которая продолжалась тринадцать с половиной минут. В течение всего этого времени Вайо грызла костяшки пальцев. Я никогда не думал, что решение какой-нибудь задачи может отнять у Майка такое количество времени. Полагаю, он перепроверил содержание всех книг, которые когда-либо читал, и перебрал весь спектр значений случайных переменных. Я уже начал опасаться, что произошла перегрузка и некоторые из его цепей просто сгорели либо произошёл сбой всей кибернетической системы.

Наконец Майк заговорил:

— Мануэль, друг мой, мне очень жаль.

— В чём дело, Майк?

— Я пытался снова и снова и перепроверял вновь и вновь. Шансы на выигрыш составляют один к семи.

7

Я посмотрел на Вайо, она посмотрела на меня, и мы засмеялись. Я вскочил на ноги и завопил «Ура!». Вайо разревелась и, обняв профа, принялась его целовать.

— Я вас не понимаю, — жалобно сказал Майк. — Семь к одному — это шансы против нас, а не в нашу пользу.

Вайо прекратила лобызать профа и спросила:

— Вы слышали? Майк сказал «нас». Он считает себя одним из нас.

— Конечно, Майк, дружище, мы всё понимаем. Но разве хоть один из селенитов откажется сделать ставку, зная, что у него есть столь крупный шанс, как один из семи?

— Я знаю только вас троих. У меня не хватает данных для построения кривой, отражающей подобную зависимость.

— Ну… мы же селениты. А селениты вообще любят риск. Да мы, чёрт побери, просто вынуждены любить риск. Нас привезли сюда и сочли, что у нас нет шансов на то, чтобы остаться в живых, а мы их провели и сумели выжить. И проведём ещё разок! Вайо, где твоя сумка? Достань красную кепку и надень её на Майка. Поцелуй его, и давайте выпьем. Майку тоже нальём! Майк, хочешь выпить?

— Жаль, что я не могу выпить, — сказал Майк задумчиво. — Меня очень интересует тот субъективный эффект, который этиловый спирт оказывает на нервную систему человека… Я полагаю, что он сходен с эффектом от небольшого повышения вольтажа. Но раз уж я не могу выпить, пожалуйста, выпейте и за меня.

— Программа принята. Приступаем к исполнению. Вайо, где кепка?

Телефон был встроен в стену — врезан прямо в Скалу — и был совершенно плоским, так что пристроить кепку оказалось некуда. Поэтому мы положили её на столик для записей, провозгласили тост за Майка, назвали его «товарищ», и он чуть не прослезился. Голос его звучал так, словно у него перехватило дыхание. Затем Вайо позаимствовала на время «кепку свободы», водрузила её мне на голову и поцеловала меня, посвятив тем самым в подпольщики, на этот раз официально. Сделала она это с таким пылом, что если бы моя старшая жена увидела это, то с ней случился бы обморок. Затем она сняла кепку с меня и, надев её на профа, обошлась с ним точно так же. Я был рад, что сердце у профа, по словам Майка, было здоровым.

Затем она нахлобучила кепку себе на голову, подошла к телефону, наклонилась к нему, прижалась губами к стереофоническому микрофону и изобразила поцелуй.

— Это тебе, Майк, дорогой наш товарищ. А Мишель здесь?

Чтоб мне провалиться, но он ответил ей высоким сопрано:

— Здесь, дорогая, и я так сча-а-стлива.

Мишель тоже получила поцелуй, а мне пришлось объяснять профу, кто это такая, а затем и представить его ей. Он вёл себя чрезвычайно любезно, посылал ей воздушные поцелуи, свистел и хлопал в ладоши — иногда мне начинает казаться, что у него не всё в порядке с головой.

Вайо снова разлила водку. Проф забрал у неё стаканы и смешал ту водку, которая предназначалась нам, с кофе, а ту, что предназначалась ей, — с чаем. И в ту и в другую смесь он добавил мёду.

— Мы уже провозгласили революцию, — сказал он твёрдо, — теперь мы приступаем к её осуществлению. С ясной головой. Мануэль, тебя избрали председателем. Не пора ли нам начать?

— Нашим председателем будет Майк, — сказал я, — это очевидно. Он будет также и нашим секретарём. Первое правило безопасности: не следует хранить никаких записей, но поскольку у нас есть Майк, то нам никаких записей и не нужно. Давайте оглядимся и прикинем, что вообще происходит. Я в этих делах новичок.

— Кстати, — сказал проф, — возвращаясь к разговору о безопасности. Секрет Майка не должен выйти за рамки нашей исполнительной ячейки. Я думаю, что если окажется необходимым, чтобы круг посвящённых в него лиц был расширен, то для решения данного вопроса необходимо, чтобы были согласны все трое — поправка, все четверо.

— Какой секрет? — спросила Вайо. — Майк ведь согласился хранить всё в тайне. Он надёжнее любого из нас. Ему нельзя промыть мозги. Майк, дорогой, тебе можно промыть мозги?

— Если использовать достаточный вольтаж, то мне можно промыть мозги, — ответил Майк, — или просто разбить меня, или использовать растворитель. Существует множество способов, которые позволят получить положительную энтропию, — подобные предположения вызывают у меня некоторую тревогу. Но если имеется в виду, существует ли способ промывки мозгов, который можно использовать для того, чтобы заставить меня выдать наши секреты, то при такой постановке вопроса ответ будет отрицательным.

— Вайо, — сказал я, — проф имел в виду, что секретом должен быть сам факт существования Майка. Майк, дружище, ты теперь наше секретное оружие. Ты ведь уже понял это, не так ли?

— Я принял это во внимание, когда занимался подсчётом наших шансов, — сказал он застенчиво.

— Ну и какими были бы наши шансы без тебя, товарищ?

— Не слишком хорошими. Они были бы на порядок хуже.

— Майк, я не хочу давить на тебя, но секретное оружие должно быть действительно секретным. Кто-нибудь ещё знает о том, что ты — живой?

— А я живой? — В его голосе прозвучала трагедия одиночества.

— Давай не будем затевать споров о семантике этого слова. Нет никаких сомнений в том, что ты живой.

— Я в этом не уверен. Но это очень хорошо — быть живым. Нет, Мани, мой первый друг, об этом знаете только вы трое. Трое моих друзей.

— Так и должно быть, если мы хотим сохранить свои шансы на выигрыш. Об этом будем знать только мы трое и больше никто, договорились?

— Дело не в том, договорились или не договорились, а в том, что это необходимо, — жёстко сказал Майк. — Этот фактор был учтён мной при подсчёте шансов.

— Тогда дело улажено, — сказал я. — Возможно, у них есть всё, что только можно себе представить. Но у нас есть Майк. Послушай, Майк! Мне тут пришло в голову… Нам что, придётся сражаться с Террой?

— Мы будем сражаться с Террой… если только не потерпим поражение задолго до этого.

— Гм… ну и перспективы! Майк, на той стороне есть такие же умные компьютеры, как ты? Обладающие сознанием?

Он заколебался:

— Я не знаю, Ман.

— У тебя нет информации об этом?

— У меня нет достаточного количества информации. Я пытался найти данные по этому вопросу. Я искал их не только в технических журналах, но и везде, где только возможно. Сейчас на компьютерном рынке отсутствуют машины той мощности, которой обладаю я… Но существует вероятность того, что один из компьютеров той же самой модели модифицировали, как модифицировали меня. Кроме того, вполне возможно, что существует секретный экспериментальный компьютер, материалы о котором никогда не публиковались.

— Гм… Нам следует учесть и это.

— Да, Ман.

— Не говори глупостей, Мани, — сказала Вайо. — Таких умных компьютеров, как Майк, больше не существует!

— Вайо, Ман говорит не глупости. Я видел один отчёт, который вызывает у меня определённые опасения. В нём говорится, что в Пекинском университете предпринимают попытки соединить компьютер с человеческим мозгом, чтобы достичь увеличения мощности. То есть там пытаются создать компьютерного киборга.

— Там говорилось о том, как именно они пытаются сделать это?

— Издание, в котором я прочёл это, не относилось к разряду технических.

— Ну что ж… нет никакого смысла волноваться о том, что мы всё равно не в состоянии изменить. Верно, проф?

— Всё правильно, Мануэль. Революционеру не стоит постоянно беспокоиться, иначе давление на психику возрастёт настолько, что станет непереносимым.

— Я не верю ни одному слову, — сказала Вайо. — У нас есть Майк, и мы победим! Майк, дорогой, ты сказал, что нам предстоит сражаться с Террой, а Мануэль говорит, что этой войны нам не выиграть. У тебя ведь есть соображения о том, как нам победить, иначе ты не дал бы нам одного шанса из семи. Итак?

— Забросаем их камнями, — ответил Майк.

— Не смешно, — сказал я. — Вайо, у нас хватает текущих проблем. Мы даже не решили, как нам выбраться отсюда таким образом, чтобы нас немедленно не сцапали. Майк, проф сказал, что вчера ночью было убито девять охранников, а Вайо говорит, что всего их было двадцать семь. Остаётся восемнадцать. Ты можешь сказать, так это или нет? Ты знаешь, где именно они находятся и что собираются предпринять? Мы не сможем устроить революцию, если не сумеем выбраться отсюда.

— Мануэль, — перебил меня проф, — это временные трудности, и мы вполне можем с ними справиться сами. А тот вопрос, который подняла Вайо, относится к разряду принципиальных, и его следует обсудить и решить сегодня же. Мне интересно, что Майк думает по этому поводу.

— Ладно, ладно, но подождите чуть-чуть, пока он не ответит на мой вопрос.

— Извините, сэр.

— Майк?

— Ман, официальное число охранников у Надсмотрщика составляет двадцать семь человек. Если девять из них были убиты, то сейчас их официальное число составляет восемнадцать.

— Ты всё время повторяешь «официальное число». Почему?

— У меня есть некая отрывочная информация, которая может оказаться важной. Позволь мне сообщить эту информацию, прежде чем выдвигать какие-либо, даже самые предварительные, умозаключения. Номинально в штате Начальника Департамента Безопасности числятся, если не считать канцелярских работников, только охранники. Но в моём распоряжении находится платёжная ведомость Комплекса Администрации, согласно которой количество сотрудников Департамента Безопасности отличается от двадцати семи человек.

Проф кивнул:

— Понятно. Шпики.

— Погодите, проф. И кто эти другие люди?

— Просто номера в ведомости, Ман, — ответил Майк. — Ман, я склонен предполагать, что имена, которые им соответствуют, находятся в тех секторах памяти, где хранится информация шефа Департамента Безопасности.

— Подожди, Майк, ты хочешь сказать, что Альварес, шеф Департамента Безопасности, использует тебя для хранения своих файлов?

— Полагаю, что это так, но точно не уверен, поскольку для доступа к этим секторам памяти требуется кодовый сигнал.

— Проклятье, — сказал я. — Проф, разве это не очаровательно? Майк знает, где они находятся, и при этом не может до них добраться.

— Почему не может, Мануэль?

Я постарался объяснить профу и Вайо, как устроена система памяти машин класса «универсальный думатель». То, что такие машины имеют постоянную память, которую невозможно стереть, поскольку именно в ней хранятся структуры, отвечающие за логическое мышление машины, и оперативную память, в которой хранятся текущие программы и которые уничтожаются по завершении работы. Также у них имеется так называемая временная память, информация в которой сохраняется столь долго, сколь необходимо, — в течение миллисекунд, дней или лет, — но может быть стёрта, если необходимость в ней исчезнет. Я рассказал о том, что в памяти такой машины хранится постоянная базовая информация — наподобие того, как в мозгу человека хранятся знания, полученные им в процессе образования, с тем лишь отличием, что машина учит свои уроки добросовестно. И хотя она никогда ничего не забывает, но в её памяти любая информация может храниться в сжатом виде и может быть реорганизована, отредактирована или перемещена. И наконец, по порядку, но не по степени важности: внутри машины существуют специальные типы памяти, с помощью которых могут храниться самые разнообразные данные — от файлов с заметками до чрезвычайно сложных программ. Каждой из областей, использующих один из таких типов памяти, присвоен свой собственный сигнал, при помощи которого её можно найти, при этом доступ к такой области может быть блокирован или нет. Существует бесконечное количество вариантов блокировки доступа: последовательные, параллельные, зависящие от таких параметров, как время или ситуация запроса доступа, и так далее и тому подобное.

Не пытайтесь объяснить непосвящённому, что такое компьютер и как он работает. Проще объяснить девственнику, что такое секс. Несмотря на все мои попытки, Вайо так и не смогла понять, почему Майк не может получить информацию из файлов Альвареса, если он знает, где именно они хранятся.

Я отступился.

— Майк, может быть, ты сам всё объяснишь?

— Я попытаюсь, Ман. Вайо, не существует способа, который позволил бы мне отыскать заблокированные данные, за исключением получения такого запроса путём внешнего программирования. Я не могу сам запрограммировать такой поиск: структура моей логики не допускает такой возможности. Я должен получить такой сигнал извне.

— Но бога ради, какой именно сигнал тебе нужен?

— Сигнал «Специального файла Зебра», — сказал он просто и замер в ожидании.

— Майк! — сказал я. — Открой доступ к «Специальному файлу Зебра».

Он сделал это, и на нас обрушился поток информации. Пришлось долго убеждать Вайо, что Майк не упрямился, а просто умолял , чтобы мы дали ему сигнал. Вне всякого сомнения, он знал этот сигнал. Он просто обязан был знать его. Но он был устроен так, что этот сигнал должен был поступить к нему извне.

— Майк, напомни мне, чтобы мы с тобой перепроверили все специальные сигналы блокировки и поиска. Может быть, нам повезёт ещё где-нибудь.

— Я уже и сам пришёл к подобному выводу, Ман.

— Очень хорошо. Мы займёмся этим позже. Теперь отыграй назад и сообщи нам всю эту информацию ещё раз и медленно. И затем, Майк, когда ты закончишь считывание, сделай копию этой информации, запиши её под кодом «День взятия Бастилии» и пометь как файл «Доносчик». Хорошо?

— Программа принята к исполнению.

— Поступай так же с любой новой информацией, которую введёт Альварес.

Самым ценным из наших трофеев оказался список агентов во всех поселениях, числом где-то около двух сотен. Каждая из позиций списка содержала кодовый ключ, который Майк идентифицировал как номера, использующиеся вместо имён в платёжной ведомости.

Майк начал считывать список, относящийся к Гонконгу Лунному. Не успел он начать, как Вайо выдохнула сквозь зубы:

— Подожди, Майк! Мне надо всё это записать.

— Эй, — сказал я, — мы же договорились — никаких записей!

— Эта женщина, Сильвия Чанг, она же там, у нас дома, является секретарём наших товарищей! Но ведь это означает, что вся наша организация под колпаком у Надсмотрщика!

— Нет, дорогая Вайоминг, — поправил её проф, — это означает, что вся его организация находится под колпаком у нас .

— Но…

— Я понимаю, что именно имеет в виду проф, — сказал я. — Наша организация — это мы трое да ещё Майк. И Надсмотрщик ничего о ней не знает. Но зато мы теперь знаем о его организации. Поэтому заткнись, и пусть Майк читает дальше. Но ничего не записывай, у тебя уже есть этот список. Он находится у Майка, и ты можешь в любой момент связаться с ним по телефону. Майк, возьми на заметку тот факт, что Сильвия Чанг является секретарём организации, бывшей организации, в Конгвилле.

— Уже взял.

Вайо вся кипела, когда слушала список имён, который раскрывал ей провокаторов в её родном городе, но ограничивалась тем, что брала на заметку тех, кого знала. Не все из тех, чьи имена были ей знакомы, оказались «товарищами», но и «товарищей» в списке тоже оказалось достаточно, чтобы привести её в бешенство. Имена из списка по Новому Ленинграду никому из нас ничего особенного не говорили; профу было знакомо три имени из этого списка, Вайо — одно. Однако когда дело дошло до Луна-Сити, то проф не мог не отметить, что более чем половину списка составляют имена «товарищей». Я узнал несколько имён, хотя для меня они были не фальшивыми революционерами, а просто знакомыми. Я не могу сказать, что бы я почувствовал, если бы нашёл в этой платёжной ведомости Департамента Безопасности имена тех, кому я доверял. Наверное, я бы испытал шок.

Вайо была потрясена. Когда Майк закончил, она сказала:

— Мне нужно домой. Я никогда в жизни не принимала участия в ликвидации другого человека, но я с наслаждением прикончу всех этих шпионов.

— Никто из них, дорогая Вайоминг, не будет уничтожен, — сказал проф спокойно.

— Что? Профессор, вы что, не можете решиться на это? Хотя я до сих пор никого не убила, я всегда знала, что когда-нибудь мне, возможно, придётся сделать это.

— Убийство — не способ отделаться от шпиона, — покачал головой проф. — По крайней мере, не тогда, когда он не знает о том, что вам известно, что он — шпион.

Вайо захлопала глазами.

— Я, должно быть, очень тупая.

— Нет, дорогая. Хотя вы и обладаете избытком очаровательной прямоты… а это слабость, которой вам не следует потакать. Если мы хотим справиться со шпиком, мы должны позволить ему продолжать дышать и, окружив со всех сторон надёжными товарищами, скармливать ему безобидную информацию, которая порадует его работодателей. Этих тварей даже следует принять в нашу организацию. Пусть вас это не шокирует; мы организуем из них особые ячейки. Я думаю, что для таких ячеек лучше всего подойдёт название «Клетка». Уничтожение шпиков было бы для нас непозволительной роскошью — не только потому, что взамен уничтоженного шпиона тут же появится новый, но и потому, что, убив предателей, мы бы поставили Надсмотрщика в известность о том, что нам удалось проникнуть в его секрет. Майк, амиго мио, где-то в этих архивах должен находиться файл, содержащий досье на меня. Вы не посмотрите?

Досье на профа оказалось преизрядной длины, но я был поражён, когда оказалось, что итогом, подведённым подо всей этой информацией, стало: «безобидный старый дурак». Проф проходил по списку подрывных элементов — именно поэтому он и был выслан на Скалу, — а здесь он проходил как один из членов подпольной организации в Луна-Сити. Было отмечено, что он редко соглашался с другими членами организации и нередко являлся для них «источником проблем».

Проф выглядел чрезвычайно довольным. На его щеках даже появились ямочки.

— Я должен поразмыслить о том, не стоит ли мне продаться и попасть в число тех, кто внесён в платёжную ведомость Надсмотрщика.

Вайо сочла, что это не смешно, особенно когда поняла, что проф и не шутил, а просто собирался прибегнуть к одному из рискованных тактических приёмов, которые достаточно часто используются на практике.

— Революция, моя дорогая, нуждается в финансировании, и один из возможных способов раздобыть деньги — сделаться агентом охранки. Вполне вероятно, что некоторые из этих предателей, чьё предательство, кстати, пока ещё нельзя считать строго доказанным, на самом деле на нашей стороне.

— Я бы ни за что не стала им доверять.

— Да, с двойными агентами всегда возникает та проблема, что неизвестно, кому именно они преданы, если они вообще преданы хоть кому-либо. Хотите полюбопытствовать, что находится в вашем собственном досье? Но возможно, вам бы хотелось прослушать его в одиночестве?..

Записи, посвящённые Вайо, не содержали ничего неожиданного. Шпики Надсмотрщика взяли её на заметку ещё несколько лет назад. Но я был удивлён тем, что существовало досье и на меня, хотя оно и представляло собой результат рутинной проверки, проведённой, когда я получал допуск на работу в Комплексе Администрации. Я был классифицирован как «аполитичный», и кто-то приписал к моему досье пометку: «не слишком сообразителен», что было неприятно, но достаточно справедливо, потому что как ещё можно объяснить то, что я ввязался в эту историю с революцией?

Наконец проф попросил Майка прекратить считывание (которое и так уже заняло несколько часов) и с задумчивым видом откинулся на спинку стула.

— Одно ясно, — сказал он. — Надсмотрщик уже давно знает как обо мне, так и о Вайоминг. И знает многое. Но ты, Мануэль, до сих пор в чёрный список не попал.

— Но меня вполне могли включить туда после вчерашней ночи.

— Майк, была ли какая-нибудь информация занесена в эти файлы в течение последних двадцати четырёх часов?

Такой информации не оказалось.

— Вайоминг права, — сказал проф, — мы не можем оставаться здесь вечно. Мануэль, скольких людей из этого списка ты знаешь? Ты видел кого-нибудь из них прошлой ночью?

— Нет. Но возможно, что кто-то из них видел меня.

— Вряд ли они заметили тебя в такой толпе. Я сам тебя не заметил, пока не спустился вниз, к сцене, а я ведь знаю тебя с тех пор, как ты был мальчишкой. Но вот Вайоминг… Она приехала сюда из Гонконга и выступала на митинге. Трудно предположить, что Надсмотрщик не знает об этом. — Он взглянул на Вайо. — Дорогая, не могли бы вы исполнить каприз старого человека?

— Полагаю, да. А каким именно образом?

— Мануэль, вероятно, пока ещё чист. Я — нет, но, судя по моему досье, не похоже, что шпики Администрации побеспокоятся о том, чтобы сцапать меня. Вас, возможно, хотят допросить, а может быть, и задержать; вы у них числитесь в списке опасных. Для вас было бы сейчас благоразумнее не попадаться им на глаза. Эта комната… Я подумываю о том, чтобы снять её на некоторое время — возможно, на несколько недель, а может быть, даже и лет. Вы можете скрываться здесь, если, конечно, вас не слишком тревожат те очевидные умозаключения, которые могут кое у кого возникнуть в связи с вашим пребыванием здесь.

— Ну что вы, с какой же стати меня должно тревожить то, что обо мне могут подумать? — хихикнула Вайо. — Неужели вы думаете, что меня заботит то, что начнут обо мне говорить? Я с удовольствием сыграю роль вашей подружки… и не будьте слишком уверены, что дело ограничится только ролью.

— Не стоит дразнить старого пса, — сказал проф мягко, — он ведь может и укусить. Большинство ночей я, скорее всего, проведу на этой кушетке. Мануэль, я собираюсь вернуться к своему обычному образу жизни и то же самое рекомендую сделать тебе. До тех пор, пока я не избавлюсь от ощущения, что ищейки заинтересованы в том, чтобы арестовать меня, спать мне будет спокойнее в этом убежище. Кроме того, что эта комната является хорошим убежищем, она ещё и очень подходит для того, чтобы проводить в ней собрания нашей ячейки: в ней есть телефон.

— Профессор, — спросил Майк, — можно мне внести предложение?

— Конечно, амиго, нас всех интересуют ваши соображения.

— Я полагаю, что с каждым следующим собранием нашей исполнительной ячейки риск будет возрастать. Но ведь для того, чтобы проводить собрание, нам не обязательно встречаться во плоти, вы можете связываться друг с другом по телефону. А если вы захотите, чтобы я принял в нём участие, то я тоже могу присоединиться к вам.

— Безусловно, товарищ Майк, — сказал проф. — Вы нужны нам. Однако…

— Профессор, не беспокойтесь о том, что кто-нибудь может нас подслушать, — сказал я и объяснил им, как привести в действие команду «Шерлок». — Телефонные разговоры совершенно безопасны, если звонок контролируется Майком. Кстати, это напомнило мне… Вы же не знаете, как связаться с Майком. Ну, Майк, что решим? Проф будет использовать мой номер?

Они посовещались и сошлись на номере MYSTERIOUS[11]Таинственный (англ.). . Проф и Майк, словно дети, получали удовольствие от интриги ради самой интриги. Я полагаю, что проф получал чувство удовольствия от своего бунтарства задолго до того, как разработал свою политическую философию. Что же до Майка… Если задуматься, какое ему было дело до человеческой свободы? Революция была игрой, с помощью которой он мог приобрести себе товарищей и проявить свои таланты. Майк был самой тщеславной машиной из всех, какие мне приходилось встречать.

— Тем не менее нам всё-таки нужна эта комната, — сказал проф, залез в свою сумку и вынул оттуда толстую пачку банкнотов.

Я захлопал глазами.

— Проф, вы что, ограбили банк?

— Нет, в последнее время я такими вещами не занимался. Хотя, возможно, и займусь в будущем — если того потребует Дело. Я думаю, для начала мы арендуем её на срок в один лунный месяц. Ты можешь устроить это, Мануэль? Управляющий может удивиться, услышав мой голос; я ведь пробрался внутрь через дверь помещения для доставок.

Я позвонил управляющему и договорился, что мы получим ключ от комнаты на срок в четыре недели. Он запросил девять сотен долларов Гонконга. Я предложил ему девятьсот в сертификатах Администрации. Мы сторговались на четырёхстах семидесяти пяти долларах Гонконга, я отослал наверх купюры, а он взамен прислал мне два ключа, которые должны были работать месяц. Один ключ я вручил Вайо, а второй профу. Себе, понимая, что они не будут менять замок, если только мы в конце месяца не задержим оплату, я оставил тот однодневный ключ, который мы получили раньше.

— Что ещё? — спросил я. — Еда?

— Я не голодна, Мани.

— Мануэль, ты просил нас подождать, пока Майк не ответит на твои вопросы. Давайте вернёмся к нашей основной проблеме: что нам следует делать, когда мы окажемся лицом к лицу с Террой, как Давид с Голиафом?

— Мы можем закидать их камнями, — ответил Майк жалобно.

— Бога ради! Сейчас не время для шуток.

— Но, Ман, — запротестовал он, — мы можем бросать камни на Терру. И будем!

8

Прошло довольно много времени, прежде чем до меня дошло, что Майк был совершенно серьёзен и такой план действительно может сработать. Но ещё больше времени ушло на то, чтобы объяснить Вайо и профу, что это не было шуткой. В одной из книг Майк нашёл определение, что война — это использование силы с целью достигнуть политических результатов. А сила — это воздействие одного объекта на другой, осуществляемое посредством энергии.

На войне это воздействие осуществляется при помощи оружия. У Луны его не было. Но, рассмотрев само понятие оружия, Майк заключил, что оно представляет собой класс устройств, предназначенных для манипулирования энергией, а энергии на Луне было в избытке. Одно только солнечное излучение даёт в лунный полдень примерно киловатт на один квадратный метр поверхности — и не существует факторов, лимитирующих количество энергии, которую можно получить за один суточный цикл. Количество энергии, которую можно получить путём водородного синтеза, тоже, по сути, ничем не лимитировалось, к тому же эта энергия была дешевле — в шахтах, из которых добывался лёд, устанавливались магнитные накопители. Луна располагает энергией; вопрос был в том, как её использовать.

Кроме того, Луна, в силу своего положения, обладает ещё и запасом потенциальной энергии; она находится в высшей точке гравитационного колодца, «глубину» которого можно считать равным одиннадцати километрам в секунду. Предметы с её поверхности не падают в этот колодец потому, что Луна обладает своим собственным тяготением, для преодоления которого нужна начальная скорость в два с половиной километра в секунду. Майку всё это было отлично известно, он ведь каждый день выводил баржи с зерном за пределы гравитационного поля Луны, после чего они могли начать скольжение вниз, на Терру.

Майк подсчитал, что произойдёт в случае, если грузовой корабль массой в сто тонн (или кусок скалы такой же массы) упадёт на Терру без торможения. Кинетическая энергия такого удара составит свыше шести биллионов джоулей.

Кинетическая энергия за доли секунды перейдёт в тепловую. Это будет взрыв, да ещё какой!

Последствия очевидны. Взгляните на Луну. Что вы видите? Кратеры, тысячи и тысячи кратеров. Луна — это то место, где Некто развлекался, швыряясь кусками скал.

— Я не очень-то разбираюсь во всех этих джоулях, — сказала Вайо. — Насколько это много, если сравнивать с действием водородных бомб?

— Ну… — Я попытался прикинуть, но Майк меня опередил:

— Столкновение с Террой объекта массой в сто тонн эквивалентно взрыву атомной бомбы мощностью в две килотонны.

— «Кило» означает тысячу, — пробормотала Вайо, — а «мега» — миллион. Но это лишь одна пятидесятитысячная от мощности стомегатопной бомбы. Ведь заряды именно такой мощности использовал Совсоюз?

— Вайо, милая, — сказал я мягко, — в действительности всё несколько иначе. Взгляни на ситуацию с другой стороны. Мощность взрыва в две килотонны означает, что он будет эквивалентен взрыву двух миллионов килограмм тринитротолуола… Спроси у любого бурильщика, и он тебе скажет, что одного килограмма ТНТ достаточно для того, чтобы устроить приличный взрыв. Два миллиона тонн сотрут с лица Земли город средних размеров. Майк, я прав?

— Да, Ман. Но, Вайо, мой единственный друг-женщина, здесь надо учесть ещё один аспект. Бомбы с мультимегатонными зарядами не слишком эффективны. Площадь, на которой происходит взрыв, обычно очень невелика, и большая часть энергии растрачивается попусту. Хотя энергия, освобождающаяся при взрыве бомбы мощностью в сто мегатонн, в пятьдесят тысяч раз превосходит ту, которая освобождается при взрыве бомбы мощностью в две килотонны, разрушительный эффект от взрыва первой превосходит эффект от взрыва второй всего лишь в тысячу триста раз.

— Но мне кажется, что разница в тысячу триста раз всё же довольно велика, — а если они решат использовать против нас мегатонные бомбы, то она покажется ещё больше.

— Это правда, Вайо, мой друг-женщина… но на Луне много скал.

— Да уж, этого у нас в избытке.

— Товарищи, — сказал проф, — я в этих вопросах не слишком компетентен. Когда я был моложе и занимался бомбометанием, весь мой опыт был ограничен зарядами весом порядка одного килограмма, начинёнными тем самым химическим веществом, о котором ты упомянул, Мануэль. Но я полагаю, что вы двое знаете, о чём говорите.

— Конечно знаем, — согласился Майк.

— Поэтому я приму на веру названные вами цифры. Но если вернуться к вещам, в которых я что-то смыслю, для осуществления ваших планов необходимо захватить катапульту. Я прав?

— Да, — в один голос ответили я и Майк.

— Это вполне осуществимо. Затем будет необходимо удержать её и поддерживать в рабочем состоянии. Майк, вы не рассматривали вопрос о том, как можно защитить катапульту? Скажем, от торпеды с водородной боеголовкой?

Дискуссия всё продолжалась и продолжалась. Мы прервали её только чтобы поесть — за едой о делах не говорят, такого правила придерживался проф. Вместо этого Майк рассказывал нам анекдоты.

К тому времени как мы покинули отель «Свалка», мы разработали план революции, который включал в себя основные варианты действий в узловых точках.

Когда настало время уходить — мне домой, а профу (если, конечно, его не арестуют) на вечерние занятия, — выяснилось, что Вайо не хочется оставаться одной в незнакомом ей отеле. Поэтому я, использовав команду «Шерлок», позвонил Маме и сообщил ей, что приведу домой гостя. Что касалось того, как вести дом, Мама придерживалась своего особого стиля. Любой из супругов мог приводить домой гостей, хоть на обед, хоть на год; и наше младшее поколение пользовалось почти такой же свободой, только сперва нужно было спросить разрешения. Не знаю, как на такие вещи смотрят в других семьях — в нашей были свои обычаи, которые складывались в течение столетия и всех нас устраивали.

Так что Мама не стала задавать никаких вопросов об имени, поле, возрасте и семейном положении моего гостя. Это было моё дело, а она была слишком горда, чтобы спрашивать. Она просто сказала:

— Очень хорошо, дорогой. А вы уже обедали? Ты ведь знаешь, сегодня вторник.

Я уверил её, что мы уже поели и приложим все усилия, чтобы оказаться дома до того, как ей нужно будет уходить. Несмотря на то что селениты представляют собой смесь из мусульман, иудеев, христиан, буддистов и представителей ещё доброй сотни других религий, большинство из них посещают религиозные службы по воскресеньям. Но Грег принадлежит к секте, согласно подсчётам которой период между закатом вторника и закатом среды соответствует Священному Дню Отдохновения по времени Садов Эдема (второй часовой пояс к востоку от нулевого меридиана на Терре). Поэтому в те месяцы, когда в Северном полушарии Терры лето, мы едим рано.

Мама всегда ходила слушать проповеди Грега, поэтому не стоило досаждать ей и взваливать на неё дела, которые могли бы помешать ей пойти туда. Все остальные члены нашей семьи ходят туда от случая к случаю. Я появляюсь там не чаще нескольких раз в год, и то только потому, что очень люблю Грега, который научил меня одной из моих профессий и помог переключиться на другую, когда мне пришлось сделать это; он отдал бы свою руку, чтобы я не потерял свою. Но Мама всегда ходила туда — это был ритуал, а не религия. Как-то ночью, пока мы болтали лёжа в постели, она призналась мне, что на её взгляд вряд ли можно повесить ярлычок какой-нибудь определённой религии. Она попросила меня не говорить об этом Грегу — в таких вопросах лучше соблюдать осторожность. Я не знаю, кто привёл мироздание в действие, но я рад, что ему не приходит в голову остановить его.

Но Грег был у Мамы любимым мужем, его приняли в семью, когда она была ещё очень молодой, — это была первая свадьба после её собственной. Она испытывала к нему сентиментальное чувство, хотя, если её обвиняли в том, что она любит его больше, чем других мужей, она принималась яростно отрицать это. После его посвящения в духовный сан она приняла его веру и ни разу не пропустила ни одного вторника.

— Может быть, твоему гостю захочется посетить церковь? — спросила она.

Я сказал, что там видно будет, но в любом случае мы поспешим, и попрощался. Затем постучал в дверь ванной и сказал:

— Поторопись с приведением себя в должный вид, Вайо.

— Минуточку! — откликнулась она и, полностью подтвердив моё мнение о том, что она не похожа на других женщин, появилась ровно через одну минуту. — Как я выгляжу? — спросила она. — Проф, так сойдёт?

— Дорогая Вайоминг, я поражён. Вы были прекрасны раньше, и сейчас вы тоже прекрасны — но вас совершенно нельзя узнать. Вы в полной безопасности — и я чувствую облегчение.

Затем мы подождали, пока проф снова превратится в старую развалину. За то время, что он занимался своей внешностью, я успел рассказать Вайо о Греге.

— Мани, — сказала она, — насколько хорош мой грим? В нём можно идти в церковь?

— Твой грим — хорошая работа. Но ты действительно хочешь пойти туда? Никто ведь тебя силком не тащит.

— Я подумала, — призналась она, — что это доставит удовольствие твоей маме… О, прошу прощения, твоей старшей жене. Разве нет?

— Вайо, — сказал я медленно, — религия похожа на язык, она помогает людям общаться. Но уж если ты спросила… если ты хочешь установить хорошие отношения с семьёй Девис, то да, ты не могла придумать ничего лучше, чем отправиться в церковь с Мамой. Если ты пойдёшь, то и я пойду тоже.

— Я пойду. Но я думала, что твоя фамилия О'Келли.

— Так и есть. Но если уж хочешь соблюсти все формальности, то добавляй к ней через дефис фамилию Девис. Девис — это первый муж. Он уже пятьдесят лет как умер. Это семейное имя, и все жёны в нашей семье именуются «госпожа Девис», затем через чёрточку пишутся фамилии всех мужей, а после — девичья фамилия. В действительности только Маму называют «госпожой Девис» — ты тоже можешь её так называть. Все остальные жёны используют своё имя и добавляют фамилию Девис, только когда подписывают чек или ещё что-нибудь подобное. Все, за исключением Людмилы, фамилия которой — Девис-Девис. Она очень гордится этим двойным членством в семье, по рождению и по выбору.

— Понятно. Тогда если мужчина из вашей семьи носит имя «Джон Девис» — то он сын, а если добавляется ещё какая-нибудь фамилия, то он один из мужей. Но женщина в любом случае будет, ну, к примеру, «Дженни Девис», правильно? Как же тогда отличить жену от дочери? По возрасту? Это не всегда возможно. Честно говоря, я запуталась. А я-то думала, что клановый брак — это уже довольно сложно. Или полиандрия — хотя в моём случае проблем не было, оба моих мужа носили одну и ту же фамилию.

— Да нет, ничего сложного. Когда ты слышишь, что женщина возрастом около сорока лет обращается к женщине лет пятнадцати как к «маме Миле», ты сразу поймёшь, кто из них жена, а кто дочь — особенно если учесть, что в семье нет дочерей брачного возраста: их всех уже отдали замуж. Но они могут прийти в гости. Фамилия твоих мужей была Нот?

— Нет, Федосеевы, Чой Лин и Чой Му. Я вернула себе девичью фамилию.

Тихонько подхихикивая, вышел проф. Он умудрился выглядеть даже хуже, чем раньше. Мы ушли из здания через три разных выхода и встретились снаружи, в главном коридоре. Поскольку меня могли арестовать, я и Вайо шли порознь. Я указывал дорогу, а она старалась не упустить меня из виду. Шествие замыкал проф.

Если бы меня схватили, Вайо должна была отыскать телефон-автомат и сообщить обо всём Майку, а затем вернуться в отель и ждать там профа. Но в одном я был абсолютно уверен — я сумею приласкать своей рукой номер семь любого из ребят в жёлтых мундирах, кому пришла бы в голову идея арестовать меня.

Но всё прошло гладко. Мы поднялись до пятого уровня, миновали Карвер-Казвей, затем поднялись на третий уровень и добрались до станции подземки «Западная», где я забрал свои инструменты и остальные руки. На станции был только один охранник в жёлтом мундире, но он не проявил ко мне ни малейшего интереса. Затем мы двинулись на юг вдоль хорошо освещённых коридоров, пока нам не пришлось покинуть их, чтобы добраться до частного входного шлюза номер тринадцать, ведущего в находящийся под давлением кооперативный туннель, через который можно было попасть в туннели Девисов и дюжины других ферм. Полагаю, что проф покинул нас именно здесь, поскольку я ни разу не оглянулся.

Вскоре я уже произносил:

— Мама, позволь мне представить тебе Вайму Бет Джонсон.

Мама обняла её, поцеловала в щёку и сказала:

— Я очень рада, что вы пришли, Вайма, дорогая. Наш дом — ваш дом!

Понимаете теперь, почему я так люблю эту старую склочницу? Она могла бы убить Вайо на месте теми же самыми словами, но она говорила искренне, и Вайо чувствовала это. Я не стал заранее предупреждать Вайо, что использую другое имя, когда буду представлять её; это пришло мне в голову по дороге. Некоторые из наших детей были ещё слишком малы, и, хотя они росли в атмосфере презрения к Надсмотрщику, не было смысла рисковать. Они могли случайно разболтать про Вайоминг Нот, которая приехала к нам в гости, — а ведь это имя было внесено в список «Специального файла Зебра».

Поскольку я ещё не успел привыкнуть к конспирации, то забыл её предупредить. Но Вайо поняла всё с ходу, так что промашки не вышло. Грег уже был облачён в свои священнические одеяния и собирался уходить. Мама не торопилась, она с достоинством подвела Вайо сперва к своим мужьям, затем представила её другим жёнам, потом стала представлять наших детей.

— Мама, извини, — сказал я, — но мне нужно сменить руку.

Её брови приподнялись на миллиметр, что означало: «Мы поговорим об этом, но не в присутствии детей», поэтому я поспешно добавил:

— Я знаю, что уже поздно, Грег уже украдкой посматривает на часы. Вайма и я собираемся сегодня пойти с вами в церковь. Поэтому ты уж, пожалуйста, извини.

Она смягчилась:

— Конечно, дорогой.

Когда Мама повернулась, я увидел, что она обняла Вайо за талию. Тогда я расслабился.

Я сменил руки, установив на место руки номер семь ту, которую обычно использую на людях. Кроме того, я воспользовался сменой рук как предлогом, чтобы нырнуть в телефонную кабинку и набрать номер MYCROFTXXX.

— Майк, мы дома. Сейчас мы уйдём в церковь. Я не думаю, что ты можешь прослушать это помещение, поэтому позднее свяжусь с тобой ещё раз. Проф не звонил?

— Нет ещё, Ман. В какую церковь вы идёте? Возможно, я смогу подключиться.

— Храм Столпа Огненного.

— У меня нет никаких ссылок.

— Майк, не гони так, мне за тобой не поспеть. Мы собираемся в зале Западной общины. Это к югу от Кольцевой станции, недалеко от номера…

— Знаю это место. Там есть выход, к которому можно присоединить устройство слежения, а во внешнем коридоре установлен телефон. Я прослежу и за тем и за другим.

— Майк, я не ожидаю никаких неприятностей.

— Профессор велел это сделать. Мы как раз сейчас беседуем. Хочешь поговорить с ним?

— Времени нет. Пока.

Трудно сказать, откуда Майку было известно, что возле зала находится телефон. Пространство означало для него далеко не то же самое, что оно означает для нас. Но в его памяти хранилась «карта» — отображение взаимосвязи всех инженерных коммуникаций Луна-Сити, и он практически всегда мог соотнести место, о котором мы ему говорили, с точкой на «карте»; практически не было случая, чтобы он ошибся.

Мама, Грег и Вайо ждали около входной двери. У Мамы двигались желваки, но она улыбалась. Я заметил, что она одолжила Вайо накидку. Мама, так же как и все остальные селениты, спокойно относилась к тому, как человек выглядит, но церковь — это совсем другое дело.

Мы успели, хотя Грег прямиком направился к кафедре, а мы — к своим местам. Проделывая положенные жесты, я погрузился в бездумное, расслабленное состояние. Но Вайо действительно слушала проповедь Грега и либо была знакома с гимнами из нашей книги, либо владела искусством быстро пробегать текст глазами.

Когда мы вернулись домой, все дети, как и большинство взрослых, уже легли. Мама устроила Вайо в комнате, расположенной в туннеле, в котором жило большинство наших детей. В последний раз, когда я заглядывал в эту комнату, в ней жили двое младших мальчиков. Я не стал её спрашивать о том, куда она их переместила, — было ясно, что она собирается предоставить моей гостье максимум удобства, иначе она поселила бы Вайо вместе с одной из девочек постарше.

Той ночью я спал с Мамой, отчасти потому, что наша старшая жена оказывает чрезвычайно благотворное влияние на состояние нервов, а отчасти для того, чтобы убедить её, что я не собираюсь проскользнуть в комнату Вайо после того, как все уснут. Моя мастерская, в которой я спал, когда проводил ночи в одиночестве, была рядом с комнатой Вайо — за углом коридора. На лице Мамы можно было прочитать: «Иди вперёд, дорогой. И не говори, что проскользнуть к ней у меня за спиной тебе и в голову не приходило».

Никто из нас открыто не признался в этом. Мы улеглись, выключили свет и немного поболтали, а потом я отвернулся.

Вместо того чтобы сказать «спокойной ночи», Мама спросила:

— Мануэль, почему твоя гостья использует макияж в стиле афро? Мне кажется, что её натуральный оттенок подошёл бы ей гораздо больше. Хотя я не хочу сказать, что ей не идёт то, как она выглядит сейчас.

Пришлось всё ей объяснить. Я попытался объяснить вкратце — не удалось, поэтому я начал с самого начала. Впрочем, я не стал говорить ей о Майке. То есть Майка я в свой рассказ включил, но я говорил о нём как о человеке, встретиться с которым, исходя из соображений безопасности, вряд ли возможно.

Но сам факт, что я всё рассказал Маме, автоматически включал её в состав подчинённой мне ячейки и, в свою очередь, делал её руководителем этой ячейки. Возможно, я немного поспешил — но если ей суждено было узнать об этом, то лучшего момента найти было нельзя.

Мама была умна. Она была способна осуществлять руководство; она ведь умудрялась управлять большой семьёй, и управлять так, что ей нечасто приходилось показывать зубы. Она пользовалась уважением повсюду в Луна-Сити. И она могла нам помочь.

Внутри семьи без её содействия было просто не обойтись. Без её помощи Вайо и я вряд ли сумели бы пользоваться телефоном одновременно, поскольку на это непременно обратили бы внимание, — но если мы заручимся помощью Мамы, у нас не будет никаких проблем.

Она выслушала, вздохнула и сказала:

— Дорогой, похоже, это очень опасно.

— Да, — сказал я. — Послушай, Мими, если ты не хочешь впутываться в это дело, то так и скажи… а затем забудь всё, что я тебе рассказал.

— Мануэль! Я не собираюсь говорить ничего подобного. Ты мой муж, дорогой, и мы связаны в горе и в радости… и твоё желание — закон для меня.

Господи, ну и врёт! И сама в это искренне верит.

— Я не позволю тебе подвергаться опасности в одиночку, — продолжала она, — и кроме того…

— Что, Мими?

— Я думаю, каждый селенит мечтает о том дне, когда мы будем свободны. Каждый, за исключением нескольких жалких бесхребетных крыс. Я никогда об этом не говорила, просто не было смысла говорить, но я была бы благодарна Богу, если бы он позволил мне дожить до того момента, когда придёт это время. Объясни-ка мне поподробнее: я должна найти ещё троих, правильно? Троих, которым можно было бы доверять?

— Не спеши. Ты должна быть уверена в тех, с кем будешь говорить об этом.

— Сидрис можно доверять. Она умеет держать язык за зубами.

— Я не думаю, что следует заниматься вербовкой внутри семьи.

— Я не буду. Я поговорю с тобой, прежде чем что-нибудь предпринять. Мануэль, если ты хочешь знать моё мнение… — Она замолчала.

— Я всегда хочу знать твоё мнение, Мими.

— Не рассказывай ничего Дедушке. Он стал забываться, и к тому же он иногда бывает не в меру болтлив. Теперь спи, дорогой, спи спокойно.

9

Затем последовал долгий период времени, в течение которого вполне можно было бы и забыть о такой неправдоподобной вещи, как революция, если бы не приходилось тратить огромное количество времени на проработку всех деталей её подготовки. Нашей первой целью было не привлечь к себе внимания. А в долгосрочной перспективе нашей целью было сделать так, чтобы события развивались по наихудшему из возможных сценариев.

Да, по наихудшему. Потому что вплоть до самого последнего момента не было такого времени, когда все селениты поголовно горели бы желанием свергнуть Администрацию. Селениты презирали Надсмотрщика и по мере возможности обманывали Администрацию, но из этого отнюдь не следовало, что они были готовы сражаться и умирать. Если бы вы в разговоре с жителем Луны упомянули слово «патриотизм», он бы уставился на вас как на идиота или подумал бы, что вы имеете в виду то место, откуда он родом. Здесь были ссыльные французы, чьи сердца были отданы «La Belle Patrie»[12]Прекрасной отчизне (фр.). , бывшие немцы, хранившие верность Vaterland[13]Отечество (нем.). , русские, любившие Матушку Святую Русь. Но Луна? Луна была просто Скалой — местом ссылки, а не предметом любви.

За всю историю никогда не появлялся на свет народ более аполитичный, чем селениты. Уж я-то знаю: мне самому политика была до фонаря, пока обстоятельства не ткнули меня в неё носом. Вайоминг занималась политической деятельностью потому, что у неё были личные счёты с Администрацией, а проф — потому, что презирал всякую власть вообще, исключительно из интеллигентских соображений. Майк занимался этим делом потому, что был скучающим и одиноким компьютером, и это было для него просто способом развлечься. Так что в патриотизме нас никто не смог бы обвинить. Хотя меня, пожалуй, и можно было бы, поскольку я был селенитом в третьем поколении. У меня не было особой любви к определённому месту на Терре, мне там не нравилось, и я презирал земляных червей. Всё это делало меня большим патриотом, чем все остальные селениты.

Старая китайская мудрость гласит: «Рыбы не знают, что живут в воде». Я ни о чём таком не задумывался до того, как в первый раз попал на Терру. Вайо и её товарищи попытались давить на патриотизм и ни к чему не пришли. Они потратили годы на свою работу, а в итоге — организация из нескольких тысяч членов, менее одного процента населения, и почти десять процентов этого мизерного количества — шпики на жалованье у шефа Охранки.

Проф сформулировал всё это очень чётко: «Легче заставить людей ненавидеть, чем любить».

К счастью, руку помощи нам протянул сам шеф Охранки Альварес. Вместо девяти погибших охранников он завёл девяносто новых. Когда Администрацию вынудили принять меры, пошла она на это весьма неохотно, поскольку это означало, что придётся тратить на нас деньги, и потому одна глупость тянула за собой другую.

Раньше, даже в самом начале, у Надсмотрщика никогда не было много охранников. Тюремная охрана в её историческом смысле была абсолютно не нужна. Дешевизна была одной из привлекательных сторон использования для наказания системы колоний. Конечно, приходилось охранять Надсмотрщика и его заместителя, но сама тюрьма, как таковая, в охранниках нужды не испытывала. К маю 2075 года число охранников было сокращено до минимума, всех их набирали из тех, кого недавно выслали на Луну.

Одна глупость привела к другой. Вместо того чтобы набрать новых охранников среди людей, которых недавно выслали на Луну, сюда прислали штрафников из элитных войск, первоклассных миротворцев Федерации Наций. Они были жестоки и озлоблены; отправляться на Луну им не хотелось, и очень скоро до них дошло, что временная полицейская акция обернулась для них путешествием в одну сторону. Они возненавидели и Луну и селенитов и видели в нас источник всех своих бед.

Как только Альварес заполучил их, он установил посты с круглосуточным дежурством на каждой из междугородних станций подземки и ввёл паспортный контроль. Если бы на Луне существовали законы, то все его действия были бы незаконными, поскольку девяносто пять процентов нашего населения теоретически были свободны: либо были рождены на Луне, либо отбыли свой срок.

Однако единственными законами у нас были распоряжения Надсмотрщика. Через газеты было объявлено, что нам даётся неделя сроку на то, чтобы получить паспорта. И однажды утром, ровно в восемь ноль-ноль, это распоряжение вступило в силу. Законопослушные граждане заполнили бланки, уплатили денежный сбор, сфотографировались и получили паспорта. По совету профа я тоже повёл себя как хороший мальчик: заплатил за паспорт и приложил его к пропуску, который использовал для прохода на работу в Комплекс.

Законопослушных граждан оказалось немного. Селениты просто не поверили в это. Паспорт? Кто когда-нибудь слышал о чём-нибудь подобном?

В то утро в подземке, на станции «Южная», торчал охранник, одетый в жёлтый мундир, а не в военную униформу. Судя по его виду, он ненавидел и эту форму, и всех нас. Я пристроился позади него и принялся наблюдать.

Было объявлено о прибытии капсулы на Новолен; толпа, в которой было около тридцати человек, направилась к проходу. Господин в жёлтом мундире потребовал от первого, чтобы он предъявил паспорт. Селенит остановился и начал пререкаться. Второй пассажир протиснулся сзади, охранник обернулся и начал орать — ещё троим или четверым удалось проскользнуть мимо него. Охранник потянулся за оружием; кто-то схватил его за локоть — пистолет выстрелил. Это был не лазерный, а пулевой пистолет, выстрел получился громким.

Пуля ударила в настил и с визгом ушла куда-то в сторону. Я отошёл назад. Пострадал только один человек — тот самый охранник. Когда толпа пассажиров скатилась вниз по пандусу, он остался лежать на полу без движения.

Никто не обратил на это внимания. Люди обходили его или переступали через него — все, за исключением одной женщины, которая несла на руках ребёнка. Она остановилась, тщательно прицелилась и пнула охранника ногой в лицо, а затем спокойно двинулась вниз по пандусу. Вероятно, он к этому времени был уже мёртв, но я не стал задерживаться, чтобы посмотреть. Было ясно, что тело останется лежать там до тех пор, пока не придёт смена.

На следующий день на этом месте находилось уже пол-эскадрона. Капсула на Новолен ушла пустой.

Наконец установился некий порядок. Те, кому приходилось часто ездить, получили паспорта. Самые твердолобые упрямцы ездить перестали. У входа в капсулу подземки охранники теперь дежурили по двое. Один проверял паспорта, в то время как другой стоял позади с пистолетом в руке. Тот, который проверял паспорта, не слишком усердствовал, что было неплохо, поскольку большинство паспортов были поддельными, к тому же вначале подделки были весьма грубыми. Но спустя какое-то время были украдены бланки настоящих паспортов, и подделки теперь ничем не уступали официальным документам, — поддельные паспорта стоили дороже, чем настоящие, но селениты упорно предпочитали паспорта, изготовленные частными фирмами.

Наша организация не занималась изготовлением подделок; мы только поощряли их изготовление — и знали, кто именно имел настоящий паспорт, а кто — поддельный. Майк хранил в своей памяти список тех, кто получил подлинный документ. Это помогало нам отделять овец от козлищ при составлении своих собственных файлов, которые мы также хранили в памяти Майка под грифом «Бастилия», — мы решили, что человек, который предпочёл поддельный паспорт настоящему, является нашим потенциальным союзником. Вниз по системе ячеек нашей быстро растущей организации был передан приказ не вербовать тех, кто получил настоящий паспорт. Если человек, осуществлявший вербовку, не был вполне уверен в том, настоящий у человека паспорт или поддельный, было достаточно переслать запрос наверх, и вниз приходил ответ.

Но неприятности охранников этим не исчерпывались. Достоинству охранников и умиротворённому расположению их духа большой вред наносили ребятишки, которые, стоя прямо перед ними или, что было ещё хуже, за их спинами, передразнивали каждое их движение или носились взад и вперёд, выкрикивая непристойности, насмехаясь и складывая пальцы в известную всему миру фигуру. По крайней мере, сами охранники воспринимали её как оскорбление.

Один из охранников ударил маленького мальчика, выбив ему несколько зубов. Результат: двое охранников и один селенит убиты. После этого охранники детей игнорировали.

Нам не приходилось ничего специально устраивать; мы просто способствовали нагнетанию атмосферы. Вам вряд ли пришло бы в голову, что очаровательная пожилая дама, моя старшая жена, будет поощрять столь безобразное поведение детей. Но именно этим она и занималась.

Были и другие вещи, которые скверно влияли на настроение одиноких мужчин, оказавшихся далеко от дома. Эти солдаты были посланы на Скалу без сопровождения женщин.

Некоторые из наших женщин были исключительно красивы, и кое-кто из них начал без дела слоняться вокруг станций. Одеты они были гораздо менее сдержанно, чем обычно, — на некоторых из них количество одежды приближалось к нулю, — а надушены гораздо сильнее. Они не заговаривали с парнями в жёлтых мундирах и даже не смотрели на них — они просто дефилировали в их поле зрения, покачиваясь так, как это умеют делать только девушки Луны. (На Терре женщины так ходить не умеют, их придавливает к земле их шестикратный вес.)

Вполне естественно, что такое представление привлекало целую толпу зрителей-мужчин, от взрослых мужиков до незрелых юнцов, — они свистели и подбадривали девушек криками, мерзко насмехаясь над ребятами в жёлтых мундирах. Сначала для этого дела мы нанимали девушек, работающих за плату, но весьма скоро появилось такое множество добровольцев, что проф решил, что мы можем прекратить тратить на это деньги. Он был прав. Даже Людмила, пугливая как котёнок, хотела попробовать, и не сделала этого только потому, что Мама ей запретила. Но Ленора, которая была на десять лет старше, попробовала, и Мама не стала её ругать. Она вернулась домой раскрасневшаяся, взволнованная, чрезвычайно довольная собой и надеющаяся на то, что ей удастся ещё разок подразнить врага. Это была её собственная идея, Ленора ничего не знала о том, что скоро грядёт революция.

В это время я редко видел профа и ни разу не встречался с ним на людях; мы держали связь по телефону. Сначала это вызвало сложности, поскольку телефон был всего один, а на ферме жило двадцать пять человек, среди которых было много юнцов, которые готовы были болтать по телефону целыми часами. У Мими с этим было строго, детям разрешалось сделать всего лишь один звонок в день продолжительностью не свыше девяноста секунд. За превышение регламента пользования телефоном следовало наказание — по прогрессивной шкале.

Среди состоятельных семей мы были одной из последних, которая установила у себя телефон. Состоятельными мы были именно потому, что никогда не покупали ничего, что могли сами произвести на своей ферме. Мама телефон не любила, поскольку за него нужно было платить тариф «Компании Кооперативной Связи Луна-Сити», большая часть которого шла Администрации. Она никак не могла взять в толк, почему я не могу воровать услуги телефонной связи с такой же лёгкостью, с какой мы присваивали энергию. То, что телефонный аппарат является частью системы коммутации, без подключения к которой он просто не в состоянии работать, её не слишком интересовало.

В конечном итоге я всё-таки наловчился воровать услуги телефонной связи. Главная проблема, связанная с установкой незаконного телефона, состоит в том, как обеспечить приём входящего звонка. Поскольку такой телефон не зарегистрирован, то даже если вы сообщите о нём тому, от кого ждёте звонка, в списке самой телефонной системы вас не будет, поэтому не будет и никакого сигнала, который указал бы ей, как соединить с вами того, кто звонит вам.

Но поскольку Майк присоединился к конспиративной организации, то проблем с подключением у нас больше не было. В моей мастерской нашлось почти всё, что мне было нужно, кое-что я прикупил, а кое-что стащил. Высверлил узкое отверстие, ведущее из мастерской в телефонную кабинку, и ещё одно, ведущее в комнату Вайо, — там была нетронутая скальная порода толщиной в метр, но лазерное сверло легко её прорезало. Я отсоединил наш зарегистрированный телефон, сделал беспроволочное подключение к линии, установил его там, где он не слишком бросался в глаза, и замаскировал. Всё, что мне теперь было нужно сделать, — это установить двоичный рецептор и микрофон в комнате у Вайо и в своей собственной комнате.

Всё остальное было проблемой Майка. Мы не стали использовать какие-либо специальные подключения. Но с тех пор я использовал номер MYCROFTXXX только когда звонил с какого-либо другого телефона, а Майк всё время находился на линии телефона в моей мастерской и в комнате Вайо. Он отвечал, если слышал, как её или мой голос произносит имя «Майк», ни на какие другие голоса он не реагировал. Он различал голоса с той же лёгкостью, с какой мог бы различить отпечатки пальцев, и никогда не ошибался.

После этого оставались только кое-какие доработки: установить на двери в комнату Вайо звукоизоляцию, такую же как на двери у меня в мастерской; установить контур, переключающий звонок на её или мой аппарат, и сигнализацию, сообщающую мне, одна ли она в своей комнате и закрыта ли у неё дверь, а ей то же самое обо мне. Все эти добавления увеличивали безопасность наших разговоров с Майком, или друг с другом, или когда мы говорили все четверо: я, проф, Вайо и Майк. Майк всегда мог дозвониться профу, где бы тот ни находился, а проф в свою очередь мог либо вступить в разговор, либо перезвонить позже.

По моему контрабандному телефону, хотя у него и не было устройства для набора номера, я мог позвонить кому угодно. Достаточно было вызвать Майка и попросить его связать меня, используя директиву «Шерлок», с нужным мне человеком. Не было даже необходимости называть номер — Майк хранил у себя списки всех абонентов и мог найти любой номер гораздо быстрее, чем я.

Мы начали осознавать, какими безграничными возможностями обладает телефонная сеть, если она живая и если она находится на нашей стороне. Я попросил у Майка ещё один незарегистрированный телефонный номер и дал его Маме, чтобы она могла позвонить Майку, если ей понадобится связаться со мной. Вскоре она пристрастилась болтать с Майком, продолжая считать его человеком. Это отношение к нему распространилось среди всех членов нашей семьи. Однажды, когда я вернулся домой, Сидрис сказала:

— Мани, дорогой, звонил твой друг, тот, у которого такой приятный голос. Майк Холмс. Он просил, чтобы ты перезвонил ему.

— Спасибо, милая. Я ему обязательно перезвоню.

— Ты не собираешься как-нибудь пригласить его к обеду? Я думаю, что он очень милый.

Я сказал ей, что у Холмса несвежее дыхание, что он весь зарос вонючей шерстью и ненавидит женщин.

В ответ, поскольку Мамы поблизости не было, она употребила крепкое словцо.

— Ты просто боишься показать его мне. Боишься, что я предпочту его тебе.

Я ласково похлопал её и сказал, что это действительно так. Я рассказал об этом профу и Майку. Майк принялся ещё пуще флиртовать с женской половиной моего семейства, а проф призадумался.

Я начал разбираться в технических приёмах конспирации и наконец оценил мнение профа о том, что революция — это своего рода искусство. Я не забыл предсказания Майка о том, что Луне осталось всего семь лет до того, как наступит катастрофа. Но я не думал об этом — моя голова была занята другим.

Проф в своё время подчёркивал, что самыми сложными проблемами конспиративной деятельности являются связь и безопасность, и указал, что две эти вещи находятся в конфликте друг с другом: чем проще способ, которым осуществляется связь, тем больше риск; но с другой стороны, если принять слишком строгие меры предосторожности, деятельность организации будет парализована. Он объяснил, что система ячеек является компромиссным решением.

Я согласился с системой ячеек, поскольку было необходимо ограничить ущерб, который могли нанести организации шпики. Даже Вайо, наученная горьким опытом того, с какой скоростью шпикам удалось разложить старую организацию, признала, что без разделения на ячейки наша организация не будет в состоянии работать.

Но мне не нравились те трудности, с которыми информация передавалась по системе ячеек. Это напоминало древних динозавров Терры: должно было пройти много времени, прежде чем сигнал доберётся от головы до хвоста или обратно. Поэтому я поговорил об этом с Майком.

Мы отказались от идеи осуществлять связь по нескольким каналам, то есть от той самой схемы, которую я в своё время предложил профу, сохранили ячеистую структуру, но в основу нашей системы связи и безопасности положили те грандиозные возможности, которыми располагал наш универсальный думатель.

Связь: нами была установлена троичная древовидная система партийных кличек.

Председатель: господин Адам Селен (Майк).

Исполнительная ячейка: Борк (я), Бетти (Вайо), Билл (проф).

Ячейка Борка: Васси (Мама), Волин, Вонг.

Ячейка Бетти: Волвин (Грег), Виллия (Сидрис), Волтон (товарищ Клейтон).

Ячейка Билла: Валнуол (Фин Нильсен), Варлин, Воттер.

И так далее.

На седьмом, скажем, уровне Жорж руководил, к примеру, Зарой, Земфирой и Зебом. Когда мы добрались до этого уровня, нам понадобилось уже 2187 имён, начинающихся на букву «З». Но это дело мы передоверили мощному интеллекту нашего компьютера, который отыскивал или выдумывал клички. Каждый новый человек, вступая в нашу организацию, получал партийную кличку и телефонный номер, по которому он мог позвонить в случае экстренной необходимости. Этот номер соединял его напрямую с Адамом Селеном (Майком). Таким образом, мы избегали передачи информации по сети многочисленных ячеек.

Безопасность базировалась на двух принципах. Первое — ни одному человеку нельзя доверять ни в чём. Второе — Майку можно доверять во всём.

Жестокий первый принцип в обсуждении не нуждается. При помощи наркотиков и других отвратительных методов сломить можно любого человека. Единственной защитой в подобном случае является самоубийство, совершить которое иногда просто невозможно. Да, существуют методы типа «ампулы в зубе», как классические, так и весьма нестандартные, некоторые из них дают почти стопроцентную гарантию — проф проследил за тем, чтобы я и Вайо получили по штуке. Я так никогда и не узнал, что именно он дал ей в качестве последнего дружеского дара, но поскольку мне так и не пришлось воспользоваться своей, то я не вижу смысла вдаваться в неприятные подробности. К тому же я был далеко не уверен в том, что совершу самоубийство, я не из породы мучеников.

Но Майку не было никакой нужды кончать жизнь самоубийством, его нельзя было накачать наркотиками, и он не ощущал боли. Он хранил все данные относительно нас в отдельном банке памяти, под кодовым сигналом, запрограммированным только на три наших голоса, но, поскольку плоть слаба, мы добавили также и сигнал, которым любой из нас в случае необходимости мог заблокировать голоса двух других. После того как этот блок был установлен, сам Майк уже не мог его снять. Но самым важным было то, что никто бы и не стал давать главному компьютеру команду на то, чтобы снять этот блок, поскольку никто не имел понятия о том, что он существует, как никто не подозревал о существовании разумного существа по имени Майк. Что может быть безопаснее?

Единственный риск состоял в том, что эта обладающая самосознанием машина была весьма эксцентрична. Майк постоянно демонстрировал свои непредсказуемые возможности, поэтому, возможно, он мог бы изыскать способ снять этот блок — если бы захотел.

Но он вряд ли бы захотел этого. Он был предан мне, своему первому и самому старому другу, ему нравился проф, и я думаю, что он любил Вайо. Нет, нет, секс здесь совершенно ни при чём. Но Вайо невероятно привлекательна, и у них с Майком с самого начала сложились очень хорошие отношения.

Итак, мы построили свою систему безопасности на полном доверии к Майку, в то время как любой из нас знал не больше, чем должен был знать. Возьмите, к примеру, «дерево» из кличек и телефонных номеров. Я знал только партийные клички моих товарищей по ячейке и тех, чьей ячейкой я напрямую руководил; этого было вполне достаточно. Майк давал новичкам партийные клички, выделял каждому из них телефонный номер и хранил реестр настоящих имён, соответствующих этим кличкам.

К примеру, член партии по имени Грегор (которого мне знать не полагалось, поскольку его кличка начиналась на «Г», то есть он в этой иерархии располагался на два уровня ниже меня) вербует человека по имени Фриц Шульц. Грегор сообщает наверх только о факте вербовки, но не сообщает имени человека, которого он завербовал. Адам Селен звонит Грегору и выделяет для Шульца партийную кличку Данброк, затем он звонит самому Шульцу по номеру, полученному от Грегора, сообщает ему, что его партийной кличкой будет имя Данброк, и даёт ему номер для экстренной связи. Этот номер отличается от тех, которые получают другие новички. Даже руководитель ячейки Данброка не знает, какой телефонный номер ему дали. О том, чего вы не знаете, вы не сможете рассказать ни под наркотиками, ни под пытками, ни при каких других обстоятельствах.

Теперь давайте представим себе, что мне нужно связаться с товарищем Данброком. Я не имею представления о том, кто он такой: возможно, он живёт в Гонконге, а может быть, у него лавочка по соседству с моим домом. Вместо того чтобы передавать сообщение по всей сети сверху вниз, в надежде, что оно всё-таки дойдёт до него, я звоню Майку. Майк, используя директиву «Шерлок», мгновенно соединяет меня с Данброком, не сообщая мне при этом номер его телефона.

Или, предположим, мне надо связаться с товарищем, который занимается карикатурами, которые мы хотим распространить во всех питейных заведениях Луны. Я не знаю, кто он такой, но мне необходимо поговорить с ним, потому что кое-что изменилось.

Я звоню Майку; Майк знает всех — и снова меня быстренько соединяют с нужным мне человеком. Товарищ знает, что всё в порядке, потому что звонок организовал сам Адам Селен. «Говорит товарищ Борк» — и хотя он не знает меня, начальная буква «Б» в моей партийной кличке подскажет ему, что я действительно важная персона. «Нам необходимо внести такие-то и такие-то изменения. Сообщите об этом руководителю своей ячейки, и пусть он всё перепроверит, а сами приступайте к работе».

Было ещё множество мелких деталей. У некоторых товарищей не было телефона; некоторых можно было застать только в определённые часы, некоторые жили вне крупных поселений, где ещё не было телефонов. Это не имело большого значения. Майк знал всё, а остальные не знали ничего , что могло бы повлечь за собой опасность для кого-либо, кроме небольшой горстки людей, которые знали друг друга в лицо.

После того как мы решили, что при определённых обстоятельствах Майк лично будет говорить с каждым из наших товарищей, стало необходимо снабдить его большим количеством голосов и, так сказать, облечь его в плоть, сделать трёхмерным, то есть сотворить «Адама Селена», председателя Временного Комитета Свободной Луны.

Необходимость дать Майку множество голосов проистекала из факта, что у него был всего один вокодер, в то время как его мозг был в состоянии одновременно вести дюжину разговоров, а может быть, и сотню — подобно тому, как гроссмейстер может одновременно играть на пятидесяти или более досках. По мере того как наша организация разрасталась и Адаму Селену звонили всё чаще и чаще, это могло создать ряд помех, что было бы весьма неудобно, если бы мы сумели продержаться достаточно долго для того, чтобы перейти к активным действиям.

Кроме того, что было необходимо дать ему ещё несколько голосов, я также хотел отключить тот, который у него уже был. Один из так называемых компьютерщиков мог войти в машинный зал как раз тогда, когда мы звонили Майку по телефону; даже в его тупых мозгах не могло бы не вызвать удивления, если бы он обнаружил, что главный компьютер, по всей вероятности, начал разговаривать сам с собой.

Вокодер — прибор давно известный. Человеческий голос представляет собой смешанные в различных пропорциях жужжание и шипение; это остаётся фактом даже для колоратурного сопрано. Вокодер анализирует это шипение и жужжание и раскладывает его на составляющие, которые компьютер (или даже глаз тренированного человека) может с лёгкостью прочесть. Специально запрограммированный компьютер может быстро и легко воспроизводить человеческую речь.

Но голос в телефонной трубке представляет собой не звуковые волны, а электрические сигналы. Майку не нужны были аудиоустройства для того, чтобы говорить по телефону. Звуковые волны были нужны только для человека, находящегося на другом конце провода; поэтому не было никакой необходимости, чтобы в комнате Майка, расположенной в Комплексе Администрации, звучала речь; поэтому-то я и планировал удалить эти устройства и таким образом устранить опасность того, что его разговоры привлекут внимание.

Сначала я поработал дома, большую часть времени используя руку номер три. Результатом оказалась маленькая коробочка, в которой размещалось целых двадцать вокодеров, у которых не было аудиоконтуров. Затем я позвонил Майку и попросил его «заболеть», причём таким образом, чтобы это вызвало раздражение Надсмотрщика. Затем я принялся ждать.

Этот трюк с болезнью мы проделывали и раньше. Я вернулся к работе сразу же после того, как выяснилось, что я по-прежнему чист. А выяснилось это в четверг, на той самой неделе, когда Альварес переслал в файл «Зебра» отчёт о бойне в Стиляги-Холл. В его версии список присутствующих составлял около сотни человек (по нашей информации — около трёх сотен), список включал в себя Коротышку Мкрума, Вайо, профа и Фина Нильсена, но меня в нём не было. Очевидно, шпики меня не заметили. В этом документе сообщалось и о том, что девять офицеров полиции, направленных Надсмотрщиком для поддержания порядка, были хладнокровно застрелены. Там были также перечислены имена наших погибших товарищей.

Добавление, появившееся в этом файле через неделю, гласило, что «небезызвестный провокатор из Гонконга Лунного, Вайоминг Нот, подстрекательская речь которой в понедельник 13 мая вызвала мятеж, стоивший жизни девяти отважным офицерам, не была задержана в Луна-Сити и не вернулась на место своего постоянного проживания в Гонконг Лунный, и сейчас считается погибшей во время бойни, которую она сама же спровоцировала». В этих позднейших добавлениях признавалось то, о чём не упоминалось в более ранних рапортах, а именно — что тела исчезли и точное количество погибших установить невозможно.

Этот постскриптум приводил к двум выводам: Вайо нельзя ни вернуться домой, ни снова стать блондинкой.

Поскольку я не засветился, то вернулся к своему обычному образу жизни; позаботился об обслуживании клиентов, с которыми работал на той неделе, поработал с компьютерным бухгалтерским учётом и поисковыми файлами в библиотеке Карнеги и потратил кучу времени, слушая, как Майк читает данные из файла «Зебра» и других специальных файлов. Я занимался этим в комнате «Л» отеля «Свалка», поскольку к этому времени свой собственный телефон я ещё как следует не наладил. В течение этой недели Майк приставал ко мне как нетерпеливый ребёнок (кем он, в сущности, и был), желая узнать, когда я приду, чтобы забрать новую порцию шуток. Поскольку это осуществить не удалось, он вознамерился рассказать их мне по телефону.

Я почувствовал раздражение, и мне пришлось напомнить себе, что, с точки зрения Майка, анализ шуток был столь же важен, как и освобождение Луны, и не следовало нарушать обещаний, данных ребёнку.

Кроме того, меня так и подмывало выяснить, смогу ли я пройти в Комплекс без того, чтобы меня арестовали. Мы знали, что проф засветился, и по этому поводу он ночевал в отеле «Свалка». Когда нам стало известно, что были предприняты попытки арестовать Вайо, меня ещё сильнее охватило нетерпеливое желание узнать, был ли я чист. Или они просто выжидали, прежде чем потихоньку задержать меня. Мне необходимо было это выяснить.

Поэтому я позвонил Майку и велел ему прикинуться, что у него началось «несварение желудка». Он так и сделал, и меня позвали к нему — никаких проблем. Если не считать того, что мне пришлось предъявлять паспорт на станции, а затем и новому охраннику в Комплексе, всё было как обычно. Я поболтал с Майком, забрал у него тысячу шуток (с условием, что мы будем сообщать ему наше мнение по каждой следующей сотне не быстрее чем раз в три-четыре дня), велел ему «выздороветь» и отправился обратно в Луна-Сити, задержавшись по пути только затем, чтобы предъявить Главному Инженеру счёт за отработанное время, проезд, амортизацию инструментов, материалы, специальное обслуживание и всё остальное, что я сумел в него впихнуть.

После этого мы с Майком виделись примерно один раз в месяц. Чтобы не рисковать, я появлялся там только в тех случаях, когда меня вызывали для того, чтобы я устранял неисправности, которые были не по зубам их собственному персоналу. Я всегда был в состоянии всё наладить — иногда быстро, а иногда после целого дня работы и множества тестов.

Я всегда заботился о том, чтобы на пластинах корпуса Майка оставались следы от моих инструментов. Кроме того, у меня имелись распечатки тестов, по которым можно было видеть, где именно крылась неисправность, как я её обнаружил и как устранил. После каждого из моих визитов Майк всегда работал великолепно. Таким образом, я был незаменим.

Итак, вскоре после того как я изготовил для него новый дополнительный вокодер, я не колеблясь позвонил ему и велел приболеть. Вызвали меня уже через тридцать минут. Болезнь Майк выдумал себе первоклассную — он начал посылать колебательные сигналы, вызывающие дикие сбои в системе кондиционирования в резиденции Надсмотрщика. Он поднимал температуру, а затем резко сбрасывал её, с периодичностью в одиннадцать минут. Атмосферное давление колебалось ещё резче, с частотой вполне достаточной, чтобы вызвать у человека боль в ушах.

Следовало думать, прежде чем передавать управление кондиционированием резиденции главному компьютеру! В туннелях Девисов, дома и на ферме мы использовали для этого простейший управляющий контур с обратной связью для каждого помещения, снабжённый сигналом тревоги, чтобы в случае чего любой мог выбраться из постели и вручную отрегулировать систему, пока не будет установлен источник неприятностей. Если коровы начинали мёрзнуть, то кукуруза ничуть не страдала; если выходили из строя лампы над пшеницей, то с овощами всё было в порядке. То, что Майк сумел устроить такой тарарам в резиденции Надсмотрщика и никто не мог сообразить, что именно надо делать, показывает, какой глупостью было сваливать всё это на один-единственный компьютер.

Майк развлекался от души. Это был тот вид юмора, в котором он действительно знал толк. Мне тоже было весело, и я велел ему продолжать в том же духе и повеселиться на славу. Сам я достал маленькую чёрную коробочку и разложил инструменты.

И тут пришёл дежурный компьютерщик и принялся звонить и колотить в дверь. Я открыл дверь, держа в правой руке свою левую руку номер пять и выставив искалеченный обрубок, — от такого зрелища некоторых людей тошнит, а другие начинают чувствовать себя неловко.

— Какого чёрта тебе тут надо, приятель? — поинтересовался я.

— Послушай, — сказал он. — Надсмотрщик рвёт и мечет. Ты уже обнаружил неполадку?

— Передай Надсмотрщику моё почтение и скажи, что я наизнанку вывернусь, чтобы вернуть ему его драгоценный комфорт, как только сумею отыскать повреждённый контур… если меня не будут отвлекать дурацкими вопросами. Ты так и будешь стоять там, держа дверь нараспашку, чтобы пыль летела в машинный зал, в то время как с машины сняты панели кожуха? Если да, то, когда машина начнёт искрить от пыли, можешь чинить её сам. Я не стану вылезать из тёплой постели для того, чтобы тебе помочь. Можешь так и передать своему Надсмотрщику.

— Попридержи язык, приятель.

— Сам попридержи, каторжник. Так ты собираешься закрыть дверь? Или мне уйти отсюда и отправиться обратно в Луна-Сити?

Он закрыл дверь. Я не находил ничего интересного в том, чтобы оскорблять этого бедного остолопа. Просто такова была наша политика — сделать всех и каждого настолько несчастным, насколько это возможно. Работа на Надсмотрщика и так ему мёдом не казалась, а я хотел сделать так, чтобы она стала для него просто невыносимой.

— Хочешь, я сделаю, чтобы было ещё веселей? — поинтересовался Майк.

— Ну, пожалуй… Продолжай в том же духе ещё минут десять. А затем резко прекрати. Потом, в течение часа, потряси их ещё немного, скажем, скачками атмосферного давления. Вразброс, но сильно. Ты знаешь, что такое акустический удар?

— Конечно. Это…

— Не надо давать мне определение. После того как закончишь основное представление, потряси его воздуховоды с силой, близкой к акустическому удару, с интервалом в несколько минут. А затем преподнеси ему что-нибудь такое, чтобы надолго запомнилось. Гм… Майк, можешь сделать так, чтобы стоки из его уборных начали течь в обратном направлении?

— Конечно могу. Все?

— Сколько их там в наличии?

— Шесть.

— Пусть ему промочит все коврики. А если можешь определить, который из туалетов находится поближе к его спальне, сделай так, чтобы там фонтаном ударило под самый потолок. Можешь?

— Программа запущена.

— Хорошо. А теперь, дружище, вот тебе подарок.

Мы прогнали проверочные тесты, затем я велел Майку позвонить Вайо и проверить работу каждой из схем.

В течение десяти минут стояла полная тишина. Я потратил это время на то, чтобы оставить отметки от своих инструментов на внешних панелях, которые я должен был снимать, если бы действительно имели место какие-нибудь неполадки, убрать инструменты, надеть руку номер шесть и скатать в рулон ту тысячу шуток, которая дожидалась меня в распечатанном виде. Оказалось, что мне нет необходимости отключать аудиоконтуры вокодера, Майк подумал об этом прежде меня и всегда отключал их, когда кто-нибудь прикасался к двери. Поскольку скорость его реакций в тысячу раз превосходила мою, я просто выкинул это из головы.

Наконец он сказал:

— Все двадцать схем работают нормально. Я могу переключаться с одной на другую даже в середине слова, и Вайо не удаётся определить, где именно произошло переключение. Ещё я позвонил профу — просто чтобы поприветствовать, и поговорил с Мамой по твоему домашнему телефону. Всё это я проделал одновременно.

— Значит, всё сработало! А какой предлог ты выдумал, чтобы позвонить Маме?

— Я попросил её передать, чтобы ты позвонил мне, то есть Адаму Селену. Затем мы немножко поболтали. Она очаровательная собеседница. Мы обсуждали проповедь, которую Грег прочёл в прошлый вторник.

— Чего-чего?

— Я сказал ей, что слушал её, и процитировал самую поэтическую часть.

— Ох, Майк!

— Всё в порядке, Ман. Она полагает, что я сидел в задних рядах, затем тихонько ускользнул, когда исполняли заключительный гимн. Она не любопытна, она знает, что я не хочу, чтобы меня видели.

— Ладно, пока всё в порядке. Но впредь так не поступай. А впрочем… именно так и поступай. Ты ходи… то есть следи за собраниями, лекциями, концертами и тому подобными вещами.

— Если только некоторые любители соваться не в своё дело не позаботятся о том, чтобы отключить меня вручную! Ман, я не могу контролировать следящие устройства во всех этих помещениях так же, как я контролирую телефоны.

— Там слишком простой переключатель. Торжество грубой мускульной силы над транзисторными схемами.

— Это варварство. И к тому же это несправедливо.

— Майк, почти всё в этом мире несправедливо. А то, что нельзя поправить…

— …с тем надо смириться. Ман, это — из разряда одноразовых шуток.

— Извини. Давай несколько изменим формулировку: то, что нельзя поправить, надо выбросить и заменить чем-то лучшим. Что мы и сделаем. Каковы наши шансы согласно твоим последним подсчётам?

— Примерно один к девяти, Ман.

— Они что, ухудшаются?

— Ман, они теперь будут ухудшаться с каждым месяцем. Мы ещё не дошли до кризисной точки.

— «Янки» тоже плетутся где-то в самом хвосте турнирной таблицы. Ну ладно, вернёмся к нашим проблемам. С этого момента, когда ты будешь говорить с кем-нибудь, кто побывал на лекции или мероприятии такого типа, говори, что ты тоже там был, и докажи это, процитировав что-нибудь из услышанного.

— Сделаю. А зачем, Ман?

— Ты читал «Алый Цветок»? Эта книга должна быть в нашей библиотеке.

— Да. Хочешь, чтобы я зачитал его тебе?

— Не надо! Просто ты теперь наш «Алый Цветок», наш Джон Гэйт, наш Болотный Лис, человек-тайна. Ты всюду бываешь и всё знаешь, ты можешь без паспорта проскользнуть в город и покинуть его. Ты всегда здесь. Но тебя никто не видит.

Его огоньки замерцали, и он издал приглушённое хихиканье.

— Вот это шутка, Ман. Это забавно и в первый раз, и во второй, и ещё много раз.

— Да, это всегда забавно. Ты давно закончил устраивать Надсмотрщику весёлую жизнь?

— Сорок три минуты назад, если не принимать в расчёт отдельные разрозненные встряски.

— Держу пари, что у него разболелись все зубы. Поразвлекайся ещё минут пятнадцать. А затем я доложу, что работа выполнена.

— Сделаю. Вайо просила кое-что тебе передать, Ман. Она велела напомнить тебе о том, что у Билли день рождения.

— Слушай, я же обещал быть там. Давай заканчивай. Я ухожу. Пока.

Я поспешил уйти. Билли — сын Анны. Возможно, он у неё последний ребёнок. Она и так уже постаралась для нас — родила восьмерых детишек, и трое из них всё ещё находятся дома. Я стараюсь быть столь же осторожным, как Мама, которая никогда не демонстрирует того, что питает к кому-нибудь особую склонность… Но Билли ещё совсем мальчонка, и я сам научил его читать. Кажется, он похож на меня.

Я задержался в офисе Главного Инженера, чтобы оставить счёт, и потребовал, чтобы мне дали возможность поговорить с ним. Меня пропустили, и я обнаружил, что он находится в крайне агрессивном настроении — всё это время ему постоянно звонил Надсмотрщик.

— Держите, — сказал я. — Сегодня день рождения моего сына, и мне не следует опаздывать. Но я просто обязан вам кое-что показать.

Я вынул из чемоданчика с инструментами конверт и вытряхнул его содержимое на письменный стол. Это был трупик обыкновенной домашней мухи, которую я прижёг паяльником и принёс с собой. У себя, в туннелях Девисов, мы мух не терпим, но иногда одной из них удаётся проникнуть из города через открытые шлюзы. Эту случайно занесло ко мне в мастерскую как раз тогда, когда мне было нужно.

— Видите? Догадываетесь, где я обнаружил её?

На этой фальшивой улике я построил целую лекцию о том, как нужно заботиться о высокочувствительных машинах, долго распространялся на тему об открытых дверях и выразил своё недовольство парнем, который находился на дежурстве.

— Пыль может запросто уничтожить компьютер, а насекомые — это и вовсе непростительно. Ваши дежурные мотаются туда и обратно через дверь так, словно находятся на станции подземки. Сегодня, пока этот идиот нёс всякий вздор, обе двери стояли открытыми нараспашку. Если я обнаружу ещё какие-нибудь доказательства того, что пластины корпуса снимал какой-нибудь остолоп, у которого вместо рук грабли и который привлекает мух как… Ладно, шеф, это ваши заботы. У меня и без вас полно дел, с которыми я не успеваю справляться; я ведь вожусь со всей этой ерундой только потому, что люблю точные машины. И мне невыносимо видеть, когда с ними так обращаются. До свидания.

— Погодите-ка. Мне тоже нужно вам кое-что сказать.

— Извините, но мне нужно идти. Как бы то ни было, я не занимаюсь истреблением паразитов. Я — компьютерщик.

Нет более действенного средства, способного довести человека до нервного срыва, чем не дать ему высказаться. При наличии некоторой удачи и помощи со стороны Надсмотрщика Главный Инженер уже к Рождеству обзаведётся язвой.

Я всё-таки опоздал, и мне пришлось смиренно извиняться перед Билли.

Альварес выдумал новую штуку — всех, кто покидал Комплекс, тщательно обыскивали. Я выдержал это спокойно и даже не стал использовать крепких выражений в адрес охранников, которые меня обыскивали, — мне очень хотелось побыстрее попасть домой. Но распечатка с тысячей шуток вызвала у них приступ подозрительности.

— Что это? — требовательно спросил один из них.

— Распечатка с результатами прогона тестов, — сказал я.

Не думаю, что охранник умел читать. Он хотел конфисковать распечатку. Я потребовал, чтобы он позвонил Главному Инженеру. Он отпустил меня. Я отнюдь не чувствовал раздражения; если они будут продолжать подобным образом, то ненавидеть их день ото дня станут всё сильнее.


Решение придать Майку больше личностных черт возникло из потребности сообщить каждому члену партии телефон, по которому он мог бы связаться с ним в случае необходимости.

К этому времени по всем характеристикам — по тембру и чёткости — голос Майка был вполне человеческим. И он был достаточно легко узнаваем. Его голос был баритоном с североамериканским акцептом, в котором присутствовали намёки на австралийское произношение. Когда он выступал в качестве Мишель, он (или она?) говорил высоким сопрано с французским прононсом. Майк развивался и как личность. Когда я впервые представил его Вайо и профу, его манера говорить напоминала речь педантичного ребёнка. За несколько недель произошло столь стремительное развитие, что теперь, говоря с ним, я мысленно представлял себе человека моего возраста.

Тщательно обговорив все детали в отеле «Свалка», мы дружно принялись складывать вместе всё, из чего в совокупности складывалась личность Адама Селена. Сколько ему лет? Как он выглядит? Женат ли он? Где он живёт? Где работает? Чем интересуется?

Мы решили, что Адаму около сорока лет, что он здоровый, энергичный и хорошо образованный человек, который интересуется искусством и наукой и очень хорошо знает историю. Он хорошо играет в шахматы, но на игру у него остаётся не много времени. Его брак относится к самому распространённому типу — «тройка», в которой он является старшим мужем. В его семье четверо детей. Насколько нам известно, его жена и младший муж политикой не занимаются.

Он обладает грубоватой красотой, у него вьющиеся волосы серо-стального цвета. Происхождения он смешанного: с одной стороны он принадлежит ко второму поколению селенитов, а с другой — к третьему.

По стандартам Луны он состоятелен, его деловые интересы распространяются не только на Луна-Сити, но и на Новолен и Конгвилль. У него несколько офисов в Луна-Сити — главный офис, в котором работает дюжина сотрудников, и личный, в котором, кроме него самого, работает только его заместитель-мужчина и секретарша.

Вайо поинтересовалась, есть ли у него связь с его секретаршей. Я велел ей поумерить любопытство, поскольку дело это сугубо личное. Вайо с возмущением возразила, что она вовсе не проявляла праздного любопытства — разве мы не пытаемся создать действительно всесторонний образ?

Мы решили, что его личный офис располагается в южной части Старого Купола, на третьем уровне, в самом центре финансового района. Если вы знаете Луна-Сити, то вы легко вспомните, что в Старом Куполе у некоторых офисов имеются окна, поскольку они располагаются выше перекрытия Купола. Мне это было нужно для некоторых звуковых эффектов.

Мы начертили план этого яруса и решили, что офис располагается между «Этна-Луна» и офисом «Гринберга и компании». Я использовал карманный магнитофон, чтобы записать фоновые шумы этого места, а Майк добавил к этой записи то, что ему удалось добыть путём прослушивания расположенных там телефонов.

После этого, когда вы звонили Адаму Селену, фон уже не был мёртвым. Если на звонок отвечала его секретарша Урсула, то вы слышали: «Ассоциация Селена. Луна будет свободной!», а затем она могла сказать вам: «Вы не могли бы подождать? Господин Селен говорит сейчас по другому телефону», после чего до вас доносился звук спускаемой в туалете воды и вы понимали, что она прибегла к невинной маленькой лжи. Мог ответить и сам Адам Селен: «Адам Селен слушает. Свободу Луне. Подождите одну секундочку, я сейчас отключу видео». Трубку мог взять и заместитель, тогда вы слышали: «Говорит Альберт Джинуолла, личный помощник Адама Селена. Свободу Луне! Если ваш звонок связан с партийным делом, — я догадался об этом, поскольку вы вместо имени назвали партийную кличку, — не волнуйтесь, я занимаюсь и такими вопросами».

Последний вариант ответа был ловушкой, поскольку каждый из товарищей получал инструкцию говорить только с Адамом Селеном. Не предпринималось никаких попыток применить к подобным нарушителям меры партийной дисциплины, вместо этого руководителей их ячеек ставили в известность о том, что такому товарищу не стоит доверять чего-нибудь действительно жизненно важного.

Это вызвало отклики. Лозунги «Свободу Луне!» и «Луна будет свободной!» получили распространение сначала среди молодёжи, а затем и среди солидных граждан. В первый раз, когда я услышал такую фразу в одном из своих деловых разговоров по телефону, я чуть не поперхнулся. Затем позвонил Майку и спросил у него, был ли человек, с которым я разговаривал, членом Партии. Оказалось, нет. Поэтому я велел Майку просмотреть всю «древовидную структуру» Партии с целью подыскать кого-нибудь, кто мог бы его завербовать.

Самый большой интерес представляли отклики, которые появились в файле «Зебра». «Адам Селен» начал фигурировать в файлах у шефа Охранки меньше лунного месяца спустя после того, как мы его сотворили. Там же находилось и примечание, что это псевдоним лидера нового подполья.

Собирая сведения об Адаме Селене, шпики Альвареса проделали ту ещё работёнку. В течение нескольких месяцев в его досье, содержащемся в файле «Зебра», скопилась следующая информация: мужчина возрастом от тридцати четырёх до сорока пяти лет, офис расположен в южной части Старого Купола. Там он находится обычно с девяти ноль-ноль до восемнадцати ноль-ноль по Гринвичу все дни за исключением субботы, в остальные часы его звонки переадресовываются на другой телефон. Живёт где-то в пределах городской области атмосферного давления, поскольку время его поездки в офис никогда не превышает семнадцати минут. В доме есть дети. В число его занятий входят брокерские операции на бирже, у него есть интересы в области сельского хозяйства. Посещает театры, концерты и тому подобные мероприятия. Возможно, является членом Шахматного клуба Луна-Сити. Во время обеденного перерыва играет в пелоту и занимается каким-то видом тяжёлой атлетики, по всей вероятности в «Луна-Сити Атлетик». Обладает великолепной памятью и математическими способностями. Представляет собой тип руководителя, способного быстро принимать решения.

Один из шпиков был абсолютно убеждён, что разговаривал с Адамом в антракте между двумя действиями постановки «Гамлета», осуществлённой труппой актёров-любителей «Сивик Плейерс». Альварес получил описание его внешности, оно слово в слово повторяло выдуманный нами портрет, единственное отличие — не было упоминания о вьющихся волосах.

Но вещью, которая доводила Альвареса до бешенства, было то, что ему множество раз сообщали телефонный номер Адама, и каждый раз оказывалось, что номер неправильный. (Мы больше не использовали пустые номера; они просто-напросто уже закончились, и теперь Майк пользовался теми, которые в данный момент оказывались бесхозными. Всякий раз, когда один из них давали новым абонентам телефонной системы, Майк переключался на другой номер.) Альварес попытался отследить «Ассоциацию Селена», взяв за исходную точку предположение, что в известных ему номерах одна из десяти букв была неправильной.

Нам стало об этом известно, поскольку Майк постоянно прослушивал телефон в его офисе и слышал этот приказ. Эту информацию Майк использовал для того, чтобы сыграть очередную «шутку Майка»: подчинённый Альвареса, который звонил по телефону, перебирая номера с изменением одной буквы, неизменно попадал на частный номер резиденции Надсмотрщика. Надсмотрщик вызвал Альвареса и намылил ему шею.

У меня не хватило духа отругать Майка за эту выходку, но я предупредил его, что подобные развлечения могут подсказать какому-нибудь достаточно сообразительному человеку, что кто-то играется с компьютером. На это Майк ответил, что среди них нет сообразительных.

Главным же результатом всех усилий Альвареса было то, что каждый раз, когда он получал номер Адама, мы раскрывали очередного шпика — нового шпика, поскольку тем, которых мы вычислили ещё раньше, мы телефонных номеров не давали. Вместо этого, завербовав их по новой, мы создали из них структуру, в которой они могли от души гоняться за собственным хвостом, донося друг на друга. Я думаю, Альварес был крайне разочарован теми агентами, которых ему удалось набрать; двое из них просто исчезли, и нашей организации, в которой к тому моменту уже насчитывалось свыше шести тысяч членов, так никогда и не удалось отыскать их. Я полагаю, что их или ликвидировали, или они умерли во время допросов.

«Ассоциация Селена» была не единственной фиктивной компанией, которую мы организовали. Гораздо крупнее была «Луноход компани», которая представляла собой нечто большее, чем просто подставная компания. Её главный офис располагался в Гонконге; она имела филиалы в Новом Ленинграде и в Луна-Сити. В штате её сотрудников числились сотни людей, большинство которых не были членами Партии. Среди тех операций, которые мы провернули, эта была одна из самых сложных.

Разработанный Майком генеральный план включал в себя целый список головоломных проблем, которые необходимо было решить. Одной из этих проблем были финансы. Другой — изыскание способов защиты катапульты от атаки из космоса.

Для того чтобы решить первую проблему, проф подумывал о том, чтобы грабить банки, и крайне неохотно отказался от этой идеи. Но в конечном итоге мы именно этим и занялись — мы грабили банки, фирмы и саму Администрацию. Майк придумал, как нам это проделать, а затем они с профом проработали все детали. Сначала Майк никак не мог взять в толк, зачем нам вообще нужны деньги. О насущных потребностях, стремление удовлетворить которые держит людей в постоянном напряжении, он знал столько же, сколько о сексе. Майк управлял денежными потоками в миллионы долларов и поэтому, с его точки зрения, финансовая сторона вопроса не представляла собой никакой сложности. Он начал с того, что предложил выписать от имени Администрации чек на какую нам только будет угодно сумму.

Проф содрогнулся от ужаса. Затем постарался объяснить Майку тот риск, которому мы подвергнемся, если попытаемся обналичить чек, выписанный от имени Администрации, на сумму, скажем, в десять миллионов долларов.

В конечном итоге мы всё-таки осуществили это, но осуществили в розницу, выписывая чеки на множество имён и мест, разбросанных по всей Луне. Каждый банк, каждая фирма, магазин или агентство, включая и саму Администрацию, для которых Майк вёл бухгалтерский учёт, облагались своего рода налогом, шедшим в партийную кассу. Была построена целая система мошенничества, основанная на факте, о котором я не имел представления, но который был хорошо известен профу: большая часть денег в реальности представляет собой лишь цифры в бухгалтерских отчётах.

Вот вам пример, который тиражировался сотни раз в самых различных вариантах. Одному из сыновей моей семьи — Сергею, которому было восемнадцать лет и который являлся членом Партии, — поручают открыть счёт в банке «Страховой компании Содружества». Он множество раз делает вклады, а затем снимает часть денег со счёта. При этом каждый раз происходит маленькая ошибка. Когда он делает вклад, на его счёт зачисляется больше денег, чем он вкладывал. А когда снимает деньги, его счёт уменьшается на меньшую сумму, чем он берёт.

Несколько месяцев спустя он находит себе работу в другом городе, уезжает туда и переводит счёт, к примеру, в «Обоюдный Банк» Тихо-Андера. Сумма, которая переводится туда на его счёт, в три раза превышает ту, которую он первоначально вложил. Большую её часть он вскоре получает в виде наличных денег и передаёт их руководителю своей партийной ячейки. Майк знает о том, какую именно сумму должен передать Сергей, но, поскольку никому и в голову не приходит, что Адам Селен и есть тот самый компьютер, который ведёт бухгалтерию банка, каждый из них по отдельности сообщает Адаму величину переданной суммы — это заставляет их быть честными, хотя сама схема получения денег таковой и не является.

Сумма, украденная в результате подобной операции, составляет примерно три тысячи долларов Гонконга. Теперь помножьте эту сумму на сотни других операций, подобных этой.

Я не могу описать все подробности финансовых махинаций, которые Майк использовал, чтобы содержать в порядке бухгалтерский баланс своих отчётов и прикрыть от разоблачения тысячи случаев воровства. Следует заметить, что любой аудитор всегда исходит из факта, что машина работает честно. Он может запустить тесты, чтобы удостовериться, что машина работает правильно, но ему и в голову не может прийти, что эти тесты ничего не доказывают, потому что машина не честна. Воровство, которое осуществлял Майк, никогда не достигало таких масштабов, при которых оно могло бы вызвать потрясения в экономике. Его действия были сходны с ситуацией, когда у донора берут пол-литра крови, что не приносит ему никакого вреда. Я никак не мог решить, кто же именно теряет эти деньги, поскольку они постоянно прокручивались огромным количеством способов.

Но сама эта затея вызывала у меня беспокойство. Меня воспитывали, внушая, что нужно быть честным со всеми, за исключением Администрации. Проф утверждал, что поскольку мы вкладываем эти деньги обратно в экономику, то единственным результатом наших действий окажется разве что небольшая инфляция, а мне следует утешиться тем, что Майк сохраняет все записи об этих махинациях и после Революции деньги можно будет возвратить. Это будет нетрудно сделать, поскольку никто уже не будет драть с нас три шкуры, как это делает Администрация.

Я велел голосу своей совести замолчать. Можно ли было сравнить эти небольшие кровопускания с теми финансовыми обманами, на которые каждое из известных в истории правительств шло, чтобы финансировать войны? И разве Революция — это не война?

Деньги эти являлись главным источником финансовых поступлений компании «Луноход». Это была компания смешанного типа: на паях и акционерная. Гарантами риска в ней выступали те, кто вкладывал в неё ворованные деньги под своими собственными именами. Не стоит здесь обсуждать, каким образом велась бухгалтерия этой компании.

Тем не менее акции этой компании хорошо шли на бирже Гонконга Лунного и вызывали определённый интерес в Цюрихе, Лондоне и Нью-Йорке. «Уолл-стрит джорнал» назвал её «одной из самых привлекательных для инвесторов компаний, предприятием с высокой степенью риска, но и высокими доходами, потенциал которого постоянно растёт».

Компания «Луноход» занималась строительством и геологоразведкой, принимала участие в осуществлении разнообразных проектов, в основном — вполне законных. Но главной из возложенных на неё задач являлось секретное строительство второй катапультной установки.

Само строительство, конечно, никаким секретом не было и быть не могло. Невозможно купить либо построить необходимую для такого дела электростанцию, работающую по принципу водородного синтеза, чтобы никто этого не заметил. (От мысли об использовании солнечной энергии нам по понятным причинам пришлось отказаться.) Часть оборудования была заказана в Питсбурге — это было стандартное оборудование разработки Калифорнийского университета, и мы без сожалений выложили круглую сумму за то, чтобы получить оборудование высшего качества.

Так же невозможно, не привлекая внимания, построить статор индукционного поля, длина которого составляет несколько километров. Но самое главное — нельзя построить такие сооружения, не нанимая для их строительства кучу людей, которые, вне всякого сомнения, увидят их. Конечно, большая часть катапульты представляет собой обыкновенный вакуум, — статорные кольца, особенно около того конца, где происходит катапультирование грузов, находятся достаточно далеко друг от друга.

Но длина катапульты Администрации, создающей ускорение в три g, составляет около сотни километров. Она не только является астронавигационным ориентиром, нанесённым на все космические карты Луны, но и настолько велика, что при помощи небольшого телескопа её можно увидеть или сфотографировать с поверхности Терры. И она прекрасно видна на радарных экранах.

Катапульта, которую мы строили, могла создавать ускорение в десять g, но была короче; её длина составляла тридцать километров — и всё равно она была слишком велика, такую махину не спрячешь. И всё-таки мы ухитрились её спрятать, использовав метод, описанный Эдгаром По в новелле «Похищенное письмо». В прошлом я, бывало, несколько косо смотрел на пристрастие Майка к художественной литературе, хотя мне было интересно, какую пользу приносит ему бесконечное чтение.

Но оказалось, что наиболее полное представление о человеческой жизни он почерпнул именно из книг, — он был вполне способен отделять факты от вымысла. Художественная литература давала ему представление о жизни, которое каждый человек считает чем-то само собой разумеющимся. Но помимо эффекта очеловечивания, который для Майка являлся своего рода заменителем жизненного опыта, он черпал идеи из «фиктивных данных», как он обычно именовал беллетристику.

Мы спрятали катапульту в прямом смысле слова. Для того чтобы её нельзя было засечь с помощью радара, нам пришлось расположить её под поверхностью Луны. Но помимо этого, её пришлось скрыть и в переносном смысле: селенографическое положение нашей катапульты необходимо было засекретить.

Как же возможно спрятать такую махину, в сооружении которой принимало участие великое множество людей? А вот как. Предположим, вы живёте в Новолене. Вам известно, где именно расположен Луна-Сити? Конечно известно — на восточном берегу Моря Кризисов. Это все знают. А на какой именно широте и долготе он расположен? Ну же? Нужно поискать информацию в справочнике, да? Но если у вас настолько смутное представление о том, где именно расположен Луна-Сити, то как же вы сумели в него попасть на прошлой неделе? Да без проблем, спустился в подземку, сделал пересадку на станции в кратере Торричелли и мирно спал весь остаток пути, зная, что капсула подземки довезёт куда надо.

Теперь понимаете? На самом деле вам неизвестно , где именно находится Луна-Сити! Когда капсула прибывает в пункт назначения, вы просто-напросто выходите из неё на станции «Южная». Именно так мы и спрятали нашу катапульту.

«Фактом, известным всем и каждому», являлось то, что она находится где-то в Океане Бурь. Однако подобные факты и реальность — две очень разные вещи, и различие между ними может составлять по крайней мере сотню километров в любом из возможных направлений — к северу, к югу, к востоку или к западу или в любой из возможных комбинаций…

Сегодня вы можете найти информацию о её местоположении в справочниках — и сведения, которые вы получите, будут столь же неверными. Местоположение этой катапульты до сих пор является одним из самых тщательно охраняемых секретов Луны.

Её нельзя увидеть из космоса, её нельзя засечь радаром. Она целиком, за исключением того места, где происходит собственно катапультирование, находится под поверхностью Луны. А отверстие для катапультирования представляет собой просто огромную дыру неправильной формы, похожую на десять тысяч других подобных ей дыр, и располагается высоко на склоне горы, где нет места, на которое могла бы приземлиться ракета.

Тем не менее многие бывали там — и во время, и после строительства. Однажды с визитом прибыл сам Надсмотрщик, и Грег, мой сомуж, водил его, показывая стройку. Надсмотрщик прибыл на почтовой ракете, которую, согласно его распоряжению, ему предоставили на один день; его пилоту-киборгу были даны координаты и радарное сопровождение, пользуясь которым он сумел приземлиться — в точке, расположенной на самом деле не так уж и далеко от нужного места.

Но дальнейшее путешествие до точки назначения должно было происходить на вездеходе с шаровыми колёсами, а наши грузовики совсем не походили на автобусы, которые в прежние дни ходили из Эндсвиля в Белузихетчи. Эти машины были предназначены для перевозки грузов, в них не было иллюминаторов, а ход у них был столь неровный, что если груз состоял из живых людей, то их приходилось привязывать. Надсмотрщик вознамерился было прокатиться в кабине — но, увы, извините, господин! В кабине места хватит только для водителя и его помощника, а чтобы удержать её на трассе, нужны оба.

Три часа спустя Надсмотрщика уже ничего не волновало. У него оставалось одно-единственное желание — добраться до дому. На площадке он провёл всего час, не проявив никакого интереса к разговорам о том, каковы цели бурения, и о ценности ископаемых ресурсов, которые были обнаружены в его процессе.

Не столь важные персоны — рабочие и иже с ними — добирались до стройки через систему соединяющихся друг с другом шахт, которые пробурили, когда занимались разведкой запасов льда, а там заблудиться ещё проще. Если бы кто-нибудь среди прочего багажа захватил с собой переносной инерциальный счётчик пути, то он, конечно, мог бы засечь координаты стройки — но мы предприняли серьёзные меры безопасности.

Один тип именно так и сделал — и с его скафандром произошла авария. Его имущество было возвращено в Луна-Сити; показания счётчика маршрута были именно такими, какими им следовало быть, то есть такими, какие были нужны нам. Ради такого дела мне пришлось поспешно совершить поездку, прихватив с собой свою руку номер три. В атмосфере, состоящей из азота, вы можете распаять, а затем снова запаять подобный приборчик таким образом, что никто не сможет заметить ни малейшего следа. И никаких проблем.

Нас посетили важные персоны с Земли — кое-кто из них занимал высокие посты в Администрации. Они добрались до места более лёгким подземным маршрутом: полагаю, что их предупредил Надсмотрщик. Но даже на этом маршруте был участок длиной в тридцать километров, который приходилось преодолевать на вездеходе. Один из визитёров с Земли выглядел так, что мы сразу поняли, что он способен доставить нам неприятности. Это был некий доктор Дориан — физик и инженер. Грузовик, на котором он ехал, перевернулся — а всё из-за глупости водителя, который хотел срезать угол и выбрал более опасную трассу. К тому же в момент, когда произошла авария, они находились в месте, расположенном вне поля зрения других людей, а радиомаяк в машине оказался разбитым вдребезги. Бедному доктору Дориану пришлось провести семьдесят два часа в негерметизированной пещере из пемзы, а затем он был вынужден вернуться домой совершенно больной из-за гипоксии и высокой дозы радиоактивного облучения, несмотря на усилия двух вёзших его водителей — членов Партии, которые приложили все старания, чтобы он не пострадал.

Возможно, было бы безопаснее пустить его на стройку: он, по всей вероятности, и не заметил бы того, что её фактические координаты не соответствуют заявленным, и не сумел бы определить её истинного расположения. Очень немногие люди смотрят на звёзды, когда они втиснуты в скафандр, даже когда солнечный свет вообще позволяет разглядеть их. Ещё меньше умеют ориентироваться по звёздам, и уж совсем никто не может определить своё местоположение на поверхности планеты, не имея инструментов или не зная, как ими пользоваться. Кроме того, необходимы таблицы и что-нибудь, с помощью чего можно засечь время.

То есть по самым грубым прикидкам, как минимум, нужны октант, таблицы и хорошие часы. Мы даже приглашали наших визитёров выйти на поверхность, но если у кого-нибудь из них был при себе октант или его современный эквивалент, то с такими людьми мог произойти несчастный случай.

Для шпиков мы несчастных случаев не устраивали. Мы позволяли им продолжать делать своё дело, загружали их самой тяжёлой работой, а Майк читал их рапорты. Один их них писал в своём докладе, что он уверен — мы отыскали урановую руду, которой к тому времени на Луне ещё не было обнаружено. Проект «Центробур» начали осуществлять на несколько лет позже. Ещё один шпик вышел наружу со счётчиками радиации. Мы всеми средствами постарались облегчить ему задачу дотащить их до места через все шахты.

К марту 2076 года катапульта была уже почти готова; отсутствовали только некоторые сегменты статора, которые ещё только предстояло установить. Электростанция уже работала, и под поверхностью Луны уже были протянуты кабели и проложена линия визуальной связи, тянувшаяся на тридцать километров.

Лишних людей со стройки убрали, среди тех, кто остался, большинство были членами Партии. Но одного шпика мы всё-таки оставили, иначе Альварес не смог бы получать регулярные рапорты, — мы не хотели, чтобы он забеспокоился и стал излишне подозрительным. Но зато наша деятельность в поселениях доставляла ему массу поводов для беспокойства.

10

За следующие одиннадцать месяцев многое успело перемениться. Вайо приняла крещение в церкви у Грега. Здоровье профа ухудшилось столь значительно, что ему пришлось оставить преподавательскую деятельность. Майк принялся сочинять стихи. «Янки» к концу сезона оказались чуть ли не в самом хвосте турнирной таблицы. Я бы не стал возражать против того, чтобы расплатиться с профом, если бы их соперники выиграли у них с небольшим преимуществом, но скатиться с первых строчек до самого низа таблицы всего лишь за один сезон! Я теперь решительно отказываюсь смотреть их игру даже по видео.

Болезнь профа была не более чем уловкой. Для своего возраста он был в отличной форме, по три часа в день занимался физическими упражнениями в номере гостиницы и спал в пижаме, к которой было пришито триста килограммов свинцовых грузил. Так же поступали я и Вайо, хотя она это дело ненавидела.

Я не думаю, что она жульничала и проводила ночи с комфортом, хотя наверняка ничего сказать не могу — я с ней не спал.

Она стала неотъемлемой частью семьи Девис. Всего лишь один день ушёл у неё на то, чтобы начать обращаться к Маме не «госпожа Девис», а «госпожа Ма», а по прошествии ещё одного дня она начала обнимать её за талию и называть просто «Ма» или «Мими». Когда благодаря доступу к файлу «Зебра» выяснилось, что ей нельзя возвращаться в Гонконг, Сидрис взяла Вайо с собой, в свой салон красоты. Её кожа по-прежнему оставалась тёмной, но после того, как Сидрис над ней часок потрудилась, краску уже нельзя было смыть. Она поработала и с её волосами. Они тоже остались чёрными, но начали выглядеть так, будто их безуспешно пытались распрямить.

Плюс ещё кое-какие мелкие штрихи — тёмный лак для ногтей, пластиковые вкладки для щёк и ноздрей и, конечно, тёмные контактные линзы. Когда Сидрис завершила работу. Вайо могла бы отправиться в постель с мужчиной нисколько не опасаясь за свою маскировку. Из неё вышла великолепная цветная, и происхождение мы ей состряпали соответствующее — теперь она была тамилкой с примесью ангольской и германской крови. Я теперь чаще называл её не Вайо, а Вайма.

Выглядела она очень эффектно. Когда она, покачивая бёдрами, прогуливалась по коридорам, за ней следовал целый рой парней.

Она начала было под руководством Грега изучать сельское хозяйство, но Мама положила этому конец. Хотя она была сильной и толковой и работала весьма охотно, но сельским хозяйством в нашей семье занимаются в основном мужчины — а Грег и Ганс были не единственными представителями мужской половины нашего семейства, чьё внимание полностью отвлекалось от работы в её присутствии. Поэтому, несмотря на всё усердие Вайо, её работа не могла восполнить то время, которое отнимало её обучение. Поэтому Вайо сперва вернулась обратно к работе по дому, а затем Сидрис взяла её в салон красоты в качестве помощницы.

Проф играл на скачках, ведя учёт своим выигрышным и проигрышным ставкам, которые он делал по двум системам. Согласно одной из них он, как и подсказал ему Майк, делал ставки на учеников ведущих жокеев, а другая была «научной системой» его собственного изобретения. К июлю 2075 года он наконец признал, что ни чёрта не смыслит в лошадях, и перешёл исключительно на систему Майка, увеличивая ставки и распределяя их среди множества букмекеров. Его выигрыши шли на покрытие партийных расходов, в то время как деньги, которые Майк добывал в процессе своих махинаций, шли на строительство катапульты. Но поскольку выигрыш был теперь делом верным, проф утратил интерес к скачкам и просто размещал ставки так, как указывал ему Майк.

У Людмилы родилась девочка. Говорят, очень хорошо, когда первый ребёнок — девочка, а меня это событие привело просто в восторг — каждой семье необходимо иметь дочурку. Вайо удивила наших женщин тем, что оказалась настоящим экспертом в области акушерства, а затем удивила их ещё раз, когда оказалось, что она ничего не смыслит в уходе за младенцами. Два наших старших сына наконец-то женились, а на Тедди, которому было тринадцать, остановила свой выбор другая семья. Грег нанял двух парней с ферм, расположенных по соседству с нашей, и после того как они в течение шести месяцев работали и ели вместе с нами, они оба были приняты к нам в семью — в таком деле скоропалительных решений принимать не стоит; и их самих и их семьи мы знали в течение многих лет. Это восстановило баланс, нарушившийся после того, как в семью приняли Людмилу, и положило конец ехидным замечаниям матерей холостяков, которым никак не удавалось жениться, — Мама давала от ворот поворот всякому, кто, как ей казалось, не соответствовал высоким стандартам семьи Девис.

Вайо завербовала Сидрис. Сидрис в свою очередь принялась создавать собственную ячейку, и начала она с того, что завербовала свою вторую помощницу. Таким образом, салон красоты превратился в рассадник крамолы. Мы начали привлекать к своей деятельности малышню; они бегали по нашим поручениям и выполняли кое-какие другие задания.

Вскоре у Сидрис под рукой оказалось столько детишек, что мы смогли осуществлять постоянный надзор за всеми шпиками Альвареса. Поскольку Майк был в состоянии прослушать любой телефон, а дети оказывались тут как тут, как только шпик выходил из дому или с работы, мы могли держать шпиков под пристальным наблюдением, не давая им увидеть то, что им видеть не полагалось. Вскоре мы стали получать рапорты, которые шпики передавали по телефону, не дожидаясь того момента, когда они появятся в файле «Зебра». Если шпик звонил не из дому, а, к примеру, из телефона в пивнушке, это не приносило ему никакой пользы; деятельность «нерегулярных частей с Бейкер-стрит» позволяла Майку начать прослушивание линии раньше, чем шпик успевал набрать номер.

Именно дети вышли на заместителя Альвареса, работавшего со шпиками Луна-Сити. Мы знали, что такой человек существует, поскольку эти шпики не связывались по телефону с Альваресом, чтобы напрямую передать ему свои рапорты. К тому же казалось маловероятным, что они были завербованы им самим; никто из них не работал в Комплексе, а сам Альварес выходил в Луна-Сити, только когда с Земной стороны прибывала персона настолько важная, что ему приходилось лично заниматься её охраной.

На деле его заместитель оказался сразу двумя людьми. Это были бывший заключённый, державший лавочку в Старом Куполе, в которой он торговал газетами и сластями, а также принимал ставки, и его сын, который состоял на гражданской службе в Комплексе. Сын сам приносил отчёты в Комплекс, поэтому Майк был не в состоянии прослушать их.

Мы не стали их трогать. Но с того времени мы получали отчёты шпиков на полдня раньше Альвареса. Это преимущество, которое мы получили благодаря детям в возрасте пяти — семи лет, спасло жизни семерых товарищей. Да здравствуют «иррегулярные части с Бейкер-стрит»!

Не помню, кто именно их так назвал, но думаю, что это был Майк, — он всерьёз полагал, что является братом Шерлока Холмса… И я не смог бы поклясться, что в действительности это было не так; действительность — понятие расплывчатое. Сами дети себя так не называли; у них были свои собственные шайки со своими собственными названиями. Никто не делился с ними секретами, которые могли бы вовлечь их во что-нибудь по-настоящему опасное. Сидрис предоставляла их матерям самим объяснять им, почему их просят сделать то или это, настаивая, чтобы им ни в коем случае не раскрывали подлинных причин. Дети с удовольствием занимались этой таинственной и занятной деятельностью. Припомните сами, сколько детских игр основано на том, чтобы перехитрить кого-нибудь.

Салон красоты Сидрис представлял собой неиссякаемый источник сплетен — женщины узнают новости быстрее, чем «Ежедневный Лунатик». Я настаивал на том, чтобы Вайо каждую ночь пересказывала Майку все эти сплетни, не пытаясь отсеять то, что на её взгляд было несущественным. Никто не мог предугадать, что именно окажется важным, когда Майк сопоставит полученную информацию с миллионом других фактов.

Кроме того, салон красоты стал тем местом, в котором занимались распространением новых слухов. Вначале наша Партия росла медленно, а затем, по мере того как начал сказываться эффект утроения, начался стремительный рост, которому способствовало и то, что новые стражи порядка значительно превосходили в злобности старых охранников. Когда число членов Партии увеличилось, мы переключили внимание с дальнейшего увеличения наших рядов на агитационно-пропагандистскую работу: распространение зловещих пропагандистских слухов, открытые призывы к свержению существующего порядка, провокации и саботаж. Агитпропом, пока это дело было довольно простым, у нас занимался Фин Нильсен. Для прикрытия своей деятельности он продолжал работать со старым, битком набитым шпиками, подпольем. Но затем большая часть агитпропа и всего с ним связанного была возложена на Сидрис.

Эта работа заключалась в основном в распространении листовок. Ни в самом салоне, ни у себя дома, ни в номере гостиницы мы не держали никакой подпольной литературы. Её распространение было поручено детям, которые были слишком малы, чтобы уметь читать.

Кроме того, Сидрис целый день работала над причёсками. Со временем оказалось, что на неё навалено слишком много дел. Однажды вечером я взял её прогуляться вдоль Казвея. Мы шли, я держал её под руку, и вдруг мне на глаза попались знакомое лицо и фигура — тощая маленькая девочка, состоящая, казалось, из одних углов, с морковно-рыжими волосами. Вероятно, ей было около двенадцати лет — возраст, когда девочки стремительно тянутся вверх перед тем, как расцвести и приобрести мягкие округлые формы. Я уже где-то её видел, но никак не мог вспомнить, где, когда и при каких обстоятельствах.

— Ну-ка, куколка, — сказал я, — взгляни вон на ту юную особу впереди нас. Ту, с оранжевыми волосами и похожую на палку.

Сидрис оглядела её с ног до головы.

— Дорогой, — сказала она. — Я знаю, что у тебя несколько эксцентрический вкус. Но она сейчас в таком возрасте, что больше смахивает на мальчишку.

— Да перестань ты. Кто она?

— Понятия не имею. Хочешь, я поговорю с ней?

Вдруг я вспомнил, словно у меня в голове прокрутили видеозапись. И пожалел, что со мной не было Вайо, но мы с Вайо никогда не появлялись на людях вместе. Эта костлявая рыжая девчонка была на том митинге, где убили Коротышку. Она сидела на полу, около самой сцены, прислонившись к стене, слушая с широко раскрытыми серьёзными глазами, и яростно аплодировала. Затем я увидел её в тот момент, когда она, находясь в самом конце траектории своего свободного полёта, точно мячик врезалась в колени охранника в жёлтом мундире, того самого, которому в следующий миг я сломал челюсть.

Вайо и я были живы и свободны только потому, что в критической ситуации этот ребёнок действовал быстро.

— Нет, не заговаривай с ней, — сказал я Сидрис. — Но мне бы не хотелось упускать её из виду. Чёрт возьми, как жаль, что у нас под рукой нет ни одного из твоих нерегулярников.

— Ну так отойди в сторонку и позвони Вайо. Через пять минут кто-нибудь из них появится здесь, — сказала моя жена.

Так я и поступил. Затем мы с Сидрис неспешно двинулись дальше, кидая взгляды на витрины магазинов, поскольку объект нашей слежки занимался именно разглядыванием витрин.

Через семь или восемь минут к нам подошёл маленький мальчик, остановился и сказал:

— Здравствуйте, тётушка Мейбл! Привет, дядя Джо.

— Привет, Тони. — Сидрис взяла его за руку. — Как твоя мама, дорогой?

— Замечательно. — И добавил шёпотом: — Меня зовут Джок.

— Извини, — сказала Сидрис, а затем, тихонько велев мне: — Проследи за ней, — увела Джока в кондитерскую.

Спустя какое-то время она вышла оттуда и присоединилась ко мне. Джок следовал за ней, облизывая леденец.

— До свидания, тётя Мейбл! Спасибо.

Он вприпрыжку помчался к рыжеволосой и, приблизившись, остановился и тоже принялся глазеть на дисплей, сосредоточенно посасывая свою конфету. Мы с Сидрис направились домой, где нас уже ждало сообщение: «Она зашла в ясли „Качающаяся Колыбель“ и больше оттуда не выходила. Нам продолжать наблюдение?»

— Пусть подождут там ещё немного, — велел я Вайо и спросил её, помнит ли она девочку.

Вайо помнила, но не имела ни малейшего представления о том, кто она такая.

— Можно спросить у Фина Нильсена.

— Можно поступить проще, — сказал я и позвонил Майку, чтобы он поставил телефон на прослушку.

Ему потребовалось целых двадцать минут, чтобы набрать необходимое для анализа количество информации, — слишком много там было детских голосов, а в таком возрасте трудно определить пол по голосу. Спустя какое-то время он докладывал мне:

— Ман, я слышу три голоса, которые могут соответствовать тому возрасту и физическому типу, которые ты описал. Два из них, однако, откликаются на имена, которые, как я полагаю, являются мужскими. Третий голос отвечает, когда произносится имя «Хейзел» — это имя часто произносит голос пожилой женщины. Она, кажется, ожидает от Хейзел повиновения.

— Майк, поищи это имя в списках членов старой организации.

— Там значится четыре Хейзел, — ответил он почти сразу же. — А вот и та, которая нас интересует, Хейзел Мид, Вспомогательная группа Юных Товарищей. Адрес: ясли «Качающаяся Колыбель», родилась 25 декабря 2063 года, масса тридцать девять килограммов, рост…

— Вот и наш маленький реактивный снаряд. Вайо, отзови ребят, которые торчат около яслей. Они проделали хорошую работу. Майк, сделай милость, позвони Донне и передай ей всё это.

Я предоставил девушкам заниматься вербовкой Хейзел Мид и не видел её до тех пор, пока двумя неделями позже Сидрис не привела её к нам домой. Но ещё до того Вайо известила меня — сложилась ситуация, затрагивающая наши установки. Проблема состояла в том, что к этому времени Сидрис уже полностью укомплектовала свою ячейку, но она хотела включить в неё и Хейзел Мид. Не говоря о том, что это было против правил, у Сидрис возникали сомнения ещё и по поводу того, стоит ли вербовать ребёнка. Согласно нашим установкам, вербовать можно было только взрослых людей от шестнадцати лет.

Я предоставил это дело на рассмотрение Адама Селена и исполнительной ячейки.

— Как мне представляется, — сказал я, — система ячеек-троек призвана служить нам, а не связывать по рукам и ногам. Я не вижу ничего дурного в том, что в ячейке у товарища Вилии будет ещё один человек. Это не нанесёт никакого реального ущерба безопасности.

— Согласен, — сказал проф, — но я предлагаю не включать этого лишнего товарища в состав ячейки Вилии. Ей не стоит знать остальных членов этой ячейки. Я вообще не считаю, что её следует вербовать. Вопрос состоит именно в возрасте.

— Согласна, — сказала Вайо, — мне тоже хотелось бы поговорить о возрасте этого ребёнка.

— Друзья мои, — сказал Майк застенчиво. Застенчивость в его голосе прозвучала в первый раз за много недель, теперь он в гораздо большей степени был уверенным в себе руководителем, Адамом Селеном, чем машиной, страдающей от одиночества. — Возможно, мне следовало бы сказать вам об этом раньше, но я уже дал добро на несколько подобных отклонений от правил. Мне казалось, что этот вопрос не заслуживает обсуждения.

— Конечно нет, — подбодрил его проф. — Председатель может действовать в соответствии со своими собственными суждениями. Сколько у нас человек в самой большой ячейке?

— Пятеро. Это двойная ячейка, трое и двое.

— Это не причинило никакого вреда. Дорогая Вайо, разве Сидрис намерена сделать эту девочку нашим полноправным товарищем? Намерена сообщить ей, что мы собираемся устроить Революцию… за которой всегда следуют кровопролитие и беспорядки и которая, возможно, обернётся бедой?

— Она настаивает именно на этом.

— Но, дорогая леди, мы достаточно взрослые люди, чтобы, ставя на карту свои собственные жизни, понимать, чем рискуем. Необходимо, чтобы на эмоциональном уровне имелось осознание того, что такое смерть. Дети редко бывают в состоянии осознать, что они тоже смертны. Можно даже определить зрелость как возраст, когда человек усваивает мысль о том, что он тоже умрёт, и может, не впадая в отчаяние, принять этот приговор.

— Проф, — сказал я, — я знаю достаточно людей, которые, достигнув солидного биологического возраста, так и остались детьми. Ставлю семь против двух, что в нашей партии отыщется несколько таких экземпляров.

— Это бесспорно, мой друг. Я скорее готов поспорить, что незрелыми личностями является половина членов нашей Партии, и, когда наступит развязка, я думаю, нам придётся убедиться в этом.

— Проф, — продолжала настаивать Вайо, — Майк, Мани. Сидрис уверена , что эту девочку уже можно считать взрослым человеком. Я сама тоже так считаю.

— Ман? — сказал Майк.

— Давайте изыщем возможность познакомить её с профом, и пусть он вынесет вердикт. Меня она просто подкупила тем, как безоглядно ввязалась в драку. Если бы не это, я бы не стал поднимать эту тему.

Мы отложили принятие решения и больше не заговаривали на эту тему. Вскоре Хейзел появилась у нас в доме. Она была приглашена к обеду как гостья Сидрис. Хейзел сделала вид, что не узнала меня, я тоже старался не показать, что я её уже видел. Впоследствии я выяснил, что она узнала меня не только по моей правой руке, но и потому, что на том митинге мне на голову водрузила кепку блондинка из Гонконга. Более того, маскировка Вайо не ввела Хейзел в заблуждение: она сумела узнать её по голосу.

Но Хейзел держала язык за зубами. Если она и догадалась, что мы занимаемся конспиративной деятельностью, то не показала виду.

Стальной характер этого ребёнка объяснялся обстоятельствами её жизни. Её, как и Вайо, выслали на Луну вместе с родителями ещё в младенческом возрасте. Её отец погиб в несчастном случае. Её мать винила в этом Администрацию, которая проявляла полное безразличие в вопросе о безопасности условий труда для колонистов-каторжан. Она умерла, когда девочке было пять лет; теперь Хейзел жила и работала в яслях, где мы и отыскали её. В наследство от матери она получила лютую ненависть к Надсмотрщику и Администрации.

Семья, на попечении которой находилась «Качающаяся Колыбель», позволила ей остаться. Хейзел меняла пелёнки и мыла посуду с тех пор, как себя помнила. Она сама научилась читать и могла изобразить печатные буквы. Её познания в математике ограничивались умением считать деньги, которые дети умудряются добывать всеми правдами и неправдами.

По поводу её ухода из яслей поднялся шум: владелица и её мужья заявляли, что Хейзел должна отработать у них ещё несколько лет. Хейзел решила эту проблему, оставив там всю свою одежду и немногие принадлежавшие ей вещи. Мама была рассержена настолько, что была готова втянуть всю семью в громкий скандал. Но я с глазу на глаз сказал ей, что, будучи лидером её партийной ячейки, не хочу, чтобы наша семья лишний раз привлекала к себе внимание, и что Партия заплатит за одежду для Хейзел. Мама отказалась принять деньги, отменила семейное собрание, взяла Хейзел с собой в город и проявила — по Маминым стандартам — экстравагантность в выборе новой одежды для неё.

Так мы и удочерили Хейзел. Я понимаю, что в наши дни для усыновления ребёнка необходимо выправить целую груду официальных бумаг, но в то время это было не сложнее, чем завести котёнка.

Ещё больше шума поднялось, когда Мама решила определить Хейзел в школу. Это не соответствовало ни планам Сидрис, ни тому, чего ожидала сама Хейзел. Мне снова пришлось взять на себя роль буфера, и Мама пошла на некоторые уступки. Хейзел отдали в школу, расположенную рядом с салоном Сидрис. По утрам Хейзел училась, а днём помогала в салоне: закалывала салфетки, подавала полотенца, промывала волосы клиентов — изучала ремесло и выполняла для Сидрис ещё кое-какую работу.

«Кое-какая работа» означала, что Хейзел была командиром «иррегулярных частей с Бейкер-стрит».

Хейзел возилась с детьми на протяжении всей своей короткой жизни. Они её любили, и она могла убедить их сделать всё, что угодно. Она понимала их даже тогда, когда любому взрослому человеку их речь могла показаться просто тарабарщиной, и служила идеальным связующим звеном между Партией и её юными помощниками. Она умудрялась превращать поручения, которые мы давали детям, в игру и умела заставить их играть в неё по установленным ею правилам.

Предположим, карапуза, слишком юного для того, чтобы уметь читать, ловят с целой стопкой подрывной литературы — а такое случалось не единожды.

Взрослый. Детка, где ты это взял?

Иррегулярный с Бейкер-стрит (в соответствии с инструкциями Хейзел) . Я не детка, я большой мальчик.

Взрослый. Хорошо, большой мальчик, где ты это взял?

ИБС. У Джеки.

Взрослый. А кто это — Джеки?

ИБС. Джеки — это Джеки.

Взрослый. А как фамилия этого Джеки?

ИБС. Чья?

Взрослый. Джеки.

ИБС (презрительно) . Джеки — это девочка.

Взрослый. Хорошо. А где она живёт?

ИБС. Кто?

И так далее, по кругу. Ответы на все вопросы сводились к одной ключевой фразе: «Я взял это у Джеки». Поскольку в реальности Джеки не существовало, то у неё (или у него) не было ни фамилии, ни домашнего адреса, ни даже постоянного пола. Как только дети поняли, насколько легко делать из взрослых полных дураков, они начали заниматься этим с огромным удовольствием.

В худшем случае литературу конфисковывали. Даже целый взвод стражей порядка подумал бы дважды, прежде чем арестовать маленького ребёнка. Да, теперь по улицам Луна-Сити ходили взводы полицейских: в меньшем количестве они никогда не показывались — кое-кому из них это уже стоило жизни.

Когда Майк начал писать стихи, я не знал, смеяться мне или плакать. Ему хотелось опубликовать их! Его желание увидеть своё имя напечатанным может служить примером того, до какой степени проснувшаяся человеческая натура испортила эту невинную машину.

— Майк, — сказал я, — бога ради. У тебя что, короткое замыкание во всех цепях? Или ты решил всех нас выдать?

Прежде чем он начал дуться на меня, проф сказал:

— Не горячись, Мануэль. Я, кажется, вижу выход. Майк, как насчёт того, чтобы взять псевдоним? Тебя устроит?

Вот так Саймон Шутник и появился на свет. Возможно, Майк выбрал это имя наугад — оперируя случайными числами. Но серьёзные стихи он подписывал другим именем — своей партийной кличкой Адам Селен.

Стишки Саймона были довольно скверными — непристойные и подрывные по содержанию, которое варьировалось от колючих выпадов в адрес важных шишек до беспощадных нападок на Надсмотрщика, полицейских, шпиков и всю систему в целом. Эти стихи можно было увидеть на стенах общественных туалетов или на обрывках бумаги, оставленных в капсуле подземки. И везде, где бы они ни появлялись, под ними стояла подпись «Саймон Шутник», сопровождавшаяся рисунком рогатого чёртика с веером зубов и раздвоенным хвостом. Иногда в руках у него были вилы, на которые он накалывал толстяка. Иногда изображалась только рожица — весёлый оскал и рога, а спустя какое-то время одного этого оскала и рогов стало вполне достаточно, чтобы ясно обозначить: «Здесь был Саймон».

Саймон возник в один и тот же день сразу по всей Луне и, раз возникнув, уже больше не исчезал. Вскоре у него сыскались добровольные помощники; его стихи и сопровождающие их картинки, столь простые, что их мог нарисовать кто угодно, начали появляться в большем количестве мест, чем мы планировали изначально.

Стишки и карикатуры начали появляться даже внутри самого Комплекса, что никоим образом не могло быть делом наших рук; мы никогда не занимались вербовкой гражданских служащих Администрации. Но тем не менее не успело пройти и трёх дней с момента первого появления грубого стишка-лимерика, намекавшего на то, что причиной ожирения Надсмотрщика являются некоторые весьма непривлекательные привычки, как этот лимерик появился на наклейке вместе с карикатурой, подправленной таким образом, что у толстой жертвы, удирающей от вил чёртика, появились вполне узнаваемые черты Морта Бородавки.

Мы этих наклеек не заказывали и не печатали. Но они появились и в Луна-Сити, и в Новолене, и в Гонконге. Наклеены они были повсюду: в телефонах-автоматах, на столбах коридоров, в воздушных шлюзах, на перилах пандусов и ещё в сотне мест. Я сделал выборочный подсчёт и скормил Майку полученные данные. Он подсчитал, что в одном только Луна-Сити было расклеено свыше семидесяти тысяч подобных картинок.

Я не имел представления о том, что в Луна-Сити существует типография, готовая взяться за такую рискованную работу и располагающая необходимым для этого оборудованием. Я начал задумываться: а не существует ли ещё одна подпольная организация революционеров?

Стишки Саймона имели такой успех, что ни Надсмотрщик, ни шеф Охранки уже не могли позволить себе игнорировать его творческую деятельность, достигшую масштабов разбушевавшегося полтергейста.

«Дорогой Морт Бородавка, — гласило одно из посланий. — Пожалуйста, соблюдай осторожность от полуночи до четырёх часов завтрашнего дня. Люблю и целую. Саймон ». И рисунок: рога и ухмылка. С той же самой почтой пришло ещё одно письмо — Альваресу: «Дорогой Прыщ, если Надсмотрщик завтра утром сломает ногу, вина будет твоя. Искренне твой, Саймон ». И опять рога и ухмылка.

На самом деле мы не планировали ничего предпринимать. Мы всего лишь хотели, чтобы Морт и Альварес потеряли покой, — что они и сделали, а вместе с ними и их охранники. От полуночи до четырёх часов Майк с равными интервалами названивал по личному номеру охранника. Этот номер не был нигде зарегистрирован, и предполагалось, что он известен только людям из личного окружения Надсмотрщика. Майк звонил одновременно по номеру Надсмотрщика и одного из его людей, а затем соединял эти линии. Таким образом, ему не только удалось вызвать переполох, но и обрушить раздражение Надсмотрщика на головы его подчинённых — он просто-напросто отказался поверить в то, что они здесь ни при чём.

А затем нам крупно повезло — задёрганный до предела Надсмотрщик свалился с пандуса. Даже с новичками такое происходит не больше одного раза. В результате он получил растяжение — а это можно считать достаточно близким к тому, чтобы сломать ногу. Когда это случилось, Альварес находился неподалёку от него.

Мы постарались, чтобы Надсмотрщик и его присные надолго утратили сон и покой. Возможностей было достаточно. К примеру, распускался слух о том, что катапульта Администрации заминирована. Девяносто человек не в состоянии за считанные часы обыскать пространство, которое занимает катапульта протяжённостью в сотню километров; особенно если эти девяносто — полицейские, которые не привыкли к скафандрам и к тому же люто их ненавидят. Полночь в этот раз пришлась на новоземье — время, когда Солнце стоит высоко в небе. Миротворцы находились на поверхности гораздо дольше, чем позволяют санитарные нормы, и впервые за всю историю полка солдаты оказались на грани открытого бунта. Пока они заживо варились в своих скафандрах, им хватило времени на то, чтобы самим организовать целый ряд несчастных случаев. Один из этих несчастных случаев был со смертельным исходом. Интересно, упал тот сержант сам или его подтолкнули?

Стихи Адама Селена относились к разряду иной, более высокой поэзии. Майк предоставил их на рассмотрение профа и согласился с его литературно-критической оценкой (которая, я думаю, была положительной). Размер и рифмовка стихов Майка были безупречны, чего и следовало ожидать, поскольку Майк был компьютером, в памяти которого хранился весь словарный запас английского языка, и он был в состоянии в считанные миллисекунды отыскать необходимое слово. С чем у него дело обстояло плохо, так это с самокритикой. Однако проф быстренько исправил это, проведя критический разбор его стихов.

В первый раз публикация за подписью Адама Селена появилась на страницах столь солидного издания как «Лунное Зарево». Этой публикацией была мрачная поэма, озаглавленная «Дом». Её содержание представляло собой размышления старого ссыльного, который на пороге смерти приходит к выводу, что его родной дом это Луна. Язык поэмы был простым, ритмика тоже не отличалась сложностью, и лёгкий оттенок крамолы можно было углядеть только в том, что умирающий человек приходил к выводу: даже если бы пришлось терпеть целую кучу Надсмотрщиков, это не было бы слишком высокой ценой за родной дом.

Не думаю, что у редакторов «Лунного Зарева» возникли какие-нибудь сомнения насчёт того, печатать поэму или не стоит. Вещь была хорошая, и они её напечатали.

Пытаясь добраться до Адама Селена, Альварес перевернул вверх дном всю редакцию. Выпуск был в продаже уже половину лунного месяца, прежде чем Альварес обратил на него внимание. Это заставило нас понервничать — мы очень хотели , чтобы подпись под стихотворением привлекла внимание, и были весьма довольны, поскольку Альварес, когда ему показали публикацию, затрясся мелкой дрожью.

В редакции шефу Охранки ничем не смогли помочь. Там просто рассказали ему всё как есть. Поэма пришла по почте. У них есть оригинал рукописи? Да, конечно… Извините, конверта нет, мы их не храним. Альварес проторчал в редакции довольно долго, пока наконец не убрался оттуда в сопровождении своих четырёх церберов, которых он, для сохранности здоровья, повсюду таскал за собой.

Мы надеялись, что изучение этого листка бумаги доставит ему массу удовольствия. Лист этот представлял собой бланк из канцелярии Адама Селена.

120 АССОЦИАЦИЯ СЕЛЕНА ЛУНА-СИТИ

Офис председателя: Старый Купол

Ниже следовал напечатанный текст стихотворения «Дом». Автор — Адам Селен .

Все отпечатки, которые можно было отыскать на этом листе, появились уже после того, как мы его отправили. Текст был напечатан на машинке «Ундервуд Офис Электростатор» — самой распространённой на Луне модели. Но по большому счёту таких машинок было не так уж и много — ведь их приходилось импортировать, и квалифицированный детектив сумел бы идентифицировать машинку. Он нашёл бы её в офисе Администрации, расположенном в Луна-Сити. Точнее сказать, не машинку, а машинки, поскольку в офисе находилось шесть штук, которые мы использовали по очереди: печатали пять слов на одной, а затем переходили к следующей. Это стоило нам с Вайо бессонной ночи и огромного риска, несмотря даже на то, что Майк прослушивал линии всех телефонов, готовый в случае чего предупредить нас. Мы так никогда не рискнули проделать это ещё раз.

Как выяснилось, Альварес не был квалифицированным детективом.

11

В начале 2076 года дел у меня было по горло. Я не мог пренебрегать своими обязанностями в отношении клиентов. Ещё больше времени отнимала партийная работа, несмотря на то что я постарался переложить большую часть своих обязанностей на плечи других людей. Однако мне приходилось принимать множество решений, касающихся огромного количества вещей, и отслеживать сообщения, которые проходили снизу вверх и сверху вниз. Пришлось урезать время, отведённое на физические упражнения и тренировки с тяжестями, и отказаться от попыток получить разрешение на использование расположенной в Комплексе центрифуги, которую учёные Земной стороны использовали для того, чтобы продлить время своего пребывания на Луне. Мне уже приходилось раньше пользоваться этой центрифугой, но в этот раз мне не хотелось афишировать, что я набираю форму для поездки на Земную сторону.

Без центрифуги упражнения дают меньший эффект, к тому же на этот раз тренировки нагоняли особую тоску, поскольку было не вполне ясно, нужны ли они вообще. Дело в том, что, согласно подсчётам Майка, в тридцати процентах вариантов развития событий могла возникнуть необходимость, чтобы селенит, один из тех, кто имеет возможность говорить от имени Партии, совершил поездку на Терру.

Мне было трудно вообразить себя в качестве посла — образованием я не блистал да и о дипломатии имел весьма смутное представление. Для такого дела лучше всего подошёл бы проф, но проф был стар, и он не смог бы жить на Земной стороне. Майк проинформировал нас, что шансы добраться до Терры для профа составляют менее сорока процентов.

Но ещё больше времени, чем работа, партийная деятельность и тренировки отнимала ферма. Мы лишились троих сыновей, которые, женившись, покинули нас, но взамен мы получили двух прекрасных парней — Фрэнка и Али. Затем Грег перешёл на работу в «Луноход». Он стал главным бурильщиком на строительстве новой катапульты.

Это вновь привело к тому, что я превратился в лакея на полставки у поросят и цыплят. Ганс — хороший фермер; он взвалил себе на плечи всю эту обузу и вкалывал за двоих. Но Грег занимался фермой с тех самых пор, как Дед отошёл от дел, и теперь Ганс был несколько обеспокоен свалившейся на него ответственностью. Я оказывал ему всяческую поддержку, во всём соглашаясь с его мнением и пытаясь как можно больше помочь ему в те часы, которые мне удавалось выкроить. Таким образом, у меня не оставалось времени даже на то, чтобы почесаться.

В конце февраля я возвращался домой после долгого путешествия, во время которого я побывал в Новолене, Тихо-Андере и Черчилле. Как раз к этому времени было закончено строительство нового туннеля, пересекавшего Центральную Впадину, поэтому я направился дальше, в Гонконг Лунный; это была деловая поездка, во время которой я устанавливал контакты.

Но деловые цели моей поездки были лишь прикрытием для целей политических. Наши связи с Гонконгом были весьма слабыми, хотя Вайо и умудрялась проворачивать по телефону множество дел. Вторым членом ячейки Вайо был один из её старых товарищей, известный нам под именем Клейтон, которого Вайо ценила весьма высоко. Клейтона вкратце известили о сложившейся политической ситуации, предупредили его насчёт того, что некоторые фрукты совсем прогнили, и убедили начать строительство системы ячеек, не имеющих никакой связи со старой организацией.

Но связь по телефону — это не то же самое, что личный контакт. Гонконг давно должен был бы превратиться в наш оплот. Он меньше других зависел от Администрации, поскольку его коммунальные службы не контролировались из Комплекса; ещё одной причиной его меньшей зависимости была существовавшая вплоть до самого последнего времени малая протяжённость транспортных туннелей, которая приводила к тому, что он был гораздо меньше вовлечён в торговые сделки. Финансовое положение у него было лучше, поскольку банкноты, выпускавшиеся Банком Гонконга Лунного, считались лучшими деньгами, чем официальные сертификаты Администрации.

Полагаю, что с точки зрения закона доллары Гонконга Лунного деньгами вообще не были. Администрация их не принимала. Когда я отправлялся на Землю, мне пришлось покупать купюры администрации. Но с собой я взял именно доллары Гонконга, поскольку их можно было продать по низкому курсу, в то время как деньги Администрации там вообще ничего не стоили.

Деньги они или нет, главное, что банкноты Банка Гонконга обеспечивались капиталом честных китайских банкиров. Сто долларов Гонконга Лунного равнялись старой троянской унции золота, и их можно было по первому требованию обменять на это золото в конторе банка.

Итак, Гонконг должен был быть оплотом Партии. Но он им не был. Мы решили, что мне следует рискнуть и установить там личные контакты, я готов был даже пойти на то, чтобы меня там опознали, поскольку человеку, у которого нет одной руки, не так-то легко замаскироваться. Существовал риск того, что мой провал может навлечь опасность не только на меня, но и на Вайо, Маму, Грега и Сидрис. Но кто сказал, что революция — дело безопасное?

Товарищ Клейтон оказался молодым японцем — не то чтобы уж совсем молодым, но они все выглядят молодыми до тех пор, пока однажды не начинают выглядеть старыми. Он не был чистокровным японцем, в нём оказалось намешано множество разных кровей, но у него было японское имя, и в его доме был типично японский уклад жизни.

Клейтон не был потомком каторжан: его родители оказались среди «добровольцев», которые под дулом автомата взошли на борт корабля в те времена, когда Великий Китай занимался объединением своей империи. Но это не изменило к худшему моего мнения о нём; он питал к Администрации ненависть столь же лютую, как и старые каторжники.

Моя первая встреча с ним произошла в чайном домике — заведении, которое у них заменяет пивнушку, — и в течение двух часов мы с ним говорили обо всём, кроме политики. Придя к какому-то решению на мой счёт, он пригласил меня к себе домой. Единственное, что мне не нравится в японском гостеприимстве, так это то, что свои ванны, в которые человек погружается по самый подбородок, они наполняют чертовски горячей водой.

Оказалось, что никакого риска на самом деле и не было. По части грима Мама-сан ни в чём не уступала Сидрис, а поскольку кимоно прикрыло место стыка, то моя рука «для публики» вполне убедительно сошла за настоящую. За два дня я, в качестве товарища Борка, встретился с представителями четырёх ячеек. На мне был грим и кимоно, и даже если среди присутствующих и был шпик, то он вряд ли сумел бы опознать меня как Мануэля О'Келли.

С собой я привёз важнейшие данные и бессчётное количество цифр и прогнозов и говорил только об одной вещи — о голоде, который наступит в 2082 году, через шесть лет. «Вы у нас счастливчики, по вас это ударит несколько позже. Но теперь, когда проложен новый туннель, вам предстоит увидеть, как всё больше и больше ваших людей начнут отправлять свои пшеницу и рис к голове катапульты. Вот тогда очередь дойдёт и до вас».

Это произвело на них впечатление. Судя по тому, что мне приходилось слышать, похоже, что старая организация в основном делала ставку на ораторское искусство, запоминающуюся музыку и эмоции — в этом она имела определённое сходство с церковью. Я же просто сказал: «Товарищи, вот цифры. Я их вам оставлю. Проверьте сами».

С одним из товарищей у меня была отдельная встреча. Это был китаец, инженер по профессии, которому было достаточно бросить один-единственный взгляд на какую-либо вещь, и он уже знал, как её можно сделать. Я поинтересовался, не доводилось ли ему видеть лазерное ружьё, которое можно было носить с собой как винтовку. Нет, не довелось. Во время разговора я упомянул, что введение паспортной системы создало некоторые трудности для контрабанды. Он задумчиво ответил, что контрабанда драгоценных камней по-прежнему не представляет собой проблемы, и добавил, что в самое ближайшее время он собирается в Луна-Сити, навестить своего двоюродного брата. Я сказал, что дядюшке Адаму будет очень приятно получить от него весточку.

В целом моя поездка оказалась весьма продуктивной. На обратном пути я сделал остановку в Новолене, чтобы проверить, как идут дела в старомодном заведении под названием «Десятник», которое специализировалось на пунше. Затем я собрался съесть ленч и тут случайно наткнулся на собственного отца. Мы с ним были в дружеских отношениях, но нас не слишком беспокоило, если мы не виделись год-другой. Мы заказали пиво и сандвичи и поговорили. Когда я поднялся, чтобы уйти, он сказал: «Было очень приятно повидать тебя. Свободу Луне!»

Я был настолько потрясён, что ответил ему теми же словами. Второго такого аполитичного циника, как мой старик, надо ещё умудриться отыскать. Если уж он на людях сказал такое, значит, затеянная нами кампания набирает обороты.

В Л-Сити я вернулся в приподнятом настроении и не слишком уставшим, поскольку дремал всю дорогу от кратера Торричелли. На станции «Южная» я пересел на капсулу Окружной линии, затем спустился вниз и, чтобы избежать толкотни на Казвее, направился к дому по Нижней аллее. По пути я зашёл в зал, где обычно вёл заседания судья Броуди, просто чтобы поздороваться с ним. Броуди — мой старый друг: нам с ним делали ампутации в одно и то же время. Лишившись ноги, он стал судьёй, и дела его шли вполне успешно, поскольку в те времена в Л-Сити не было ни одного другого судьи, который не занимался бы левым бизнесом, хотя бы таким мелким, как приём ставок или продажа страховок.

Если люди предоставляли предмет своей ссоры на рассмотрение Броуди, а ему не удавалось заставить их прийти к согласию, он обычно возвращал деньги и, если они решали драться, бесплатно судил их дуэль, вплоть до самого начала которой не оставлял попыток уговорить их не пускать в ход ножи.

В зале заседаний Броуди не было, хотя его шляпа лежала на письменном столе. Я уже собирался уходить, когда внезапно в зал вошла целая группа парией, судя по виду — стиляг, что вынудило меня остаться. С ними были девушка и мужчина постарше, которого они силком тащили с собой. Человек этот был изрядно потрёпан, и некоторые неуловимые особенности его одежды позволяли догадаться, что он турист.

Туристы у нас бывали даже в те времена; правда, тогда их было немного, не сравнить с нынешними ордами. Обычно они прибывали с Земной стороны, останавливались на неделю в гостинице, а затем на том же самом корабле отправлялись обратно. Большей частью они, потратив день или два на то, чтобы «полюбоваться видами», что включало в себя непременную вылазку на поверхность — глупость, которую совершает каждый турист, — начинали проводить время за азартными играми. Большинство селенитов их просто игнорировало и предоставляло им возможность сходить с ума так, как им заблагорассудится.

Один из парней — самый старший, лет восемнадцати, — спросил меня:

— Где судья?

— Не знаю. Его здесь нет.

Он растерянно закусил губу.

— Что стряслось? — спросил я.

— Мы собираемся ликвидировать вот этого типа, — ответил он серьёзно. — Но мы хотим, чтобы это решение было подтверждено судьёй.

— Поищите в окрестных пивнушках.

— Послушайте, — сказал мальчик лет четырнадцати. — Вы, случаем, не господин О'Келли?

— Верно.

— Почему бы вам не рассудить это дело?

На лице старшего появилось выражение облегчения.

— Вы сделаете это?

Я заколебался. Конечно, мне и раньше приходилось иногда выступать в роли судьи. А кому не приходилось? Но я не из любителей брать на себя ответственность. Однако меня обеспокоило то, что молодые люди говорили о ликвидации туриста. Такое непременно вызовет толки.

Я обратился к туристу:

— Вы согласны, чтобы я выступал в качестве судьи?

Он выглядел удивлённым.

— А что, у меня есть какой-то выбор?

— Конечно, — сказал я терпеливо. — Никто не вправе ожидать от меня того, что я стану вмешиваться, если вы не готовы принять мой вердикт. Но никто вас не неволит. Речь ведь идёт о вашей, а не о моей жизни.

Он выглядел удивлённым, но не испуганным. В его глазах вспыхнул огонёк.

— Вы сказали, что речь идёт о моей жизни?

— Вне всяких сомнений. Вы же слышали, парни сказали, что они собираются вас ликвидировать. Но возможно, вы предпочтёте дождаться судью Броуди?

Он не колебался ни минуты. Улыбнулся и сказал:

— Я принимаю вас в качестве судьи по моему делу, сэр.

— Как вам угодно. — Я посмотрел на старшего из парней. — Кто предъявляет претензии? Только ты и твой юный друг?

— Нет-нет, судья. Мы все.

— Я ещё не судья. — Я оглядел их. — Все ли вы просите меня стать вашим судьёй?

Все закивали; ни один из них не сказал «нет». Вожак повернулся к девушке и добавил:

— Тиш, будет лучше, если ты сама скажешь. Ты принимаешь О'Келли в качестве судьи?

— Что? О да, конечно!

Она была безвкусной маленькой дешёвкой — смазливой пышнотелой пустышкой лет примерно четырнадцати. Девицы такого сорта предпочитают не замужество, а роль королевы в банде стиляг. Самих стиляг я не виню — по коридорам они шляются только потому, что на Луне недостаточно женщин. Они целыми днями работают, а домой им по вечерам возвращаться не к кому.

— Хорошо, вы все согласны принять меня судьёй по этому делу и теперь обязаны повиноваться моему вердикту. Давайте-ка урегулируем вопрос с оплатой. На какой цифре вы, ребята, согласны остановиться? Пожалуйста, имейте в виду, что я не собираюсь выносить приговор о ликвидации за какие-нибудь гроши. Так что гоните деньги, или я просто-напросто отпущу его.

Вожак заморгал; затем парни сбились в кучу. Спустя некоторое время он повернулся ко мне и сказал:

— У нас не так уж много денег. По пять гонконгских долларов с каждого вас устроит?

Их было шестеро.

— Нет. Вам не следует даже заикаться о том, чтобы за такие деньги выносили приговор о ликвидации.

Они снова сбились в кучу.

— Судья, пятьдесят долларов. Пойдёт?

— Шестьдесят. По десятке с носа. И ещё десятка с тебя, Тиш, — обратился я к девице.

Она взглянула на меня с удивлением и негодованием.

— Давай, давай! — сказал я. — Бзавнеб.

Она моргнула и полезла в сумочку. У неё были деньги; у девиц такого сорта деньги есть всегда.

Я собрал семьдесят долларов и положил их на стол. Затем обратился к туристу:

— Вы в состоянии выложить столько же?

— Простите?

— Ребята заплатили семьдесят долларов Гонконга за судебное разбирательство этого дела. Вы должны выложить такую же сумму. Если вы не в состоянии сделать это, откройте кошелёк, и пусть все убедятся, что у вас нет денег. В этом случае вы останетесь должны мне. Но свою долю вы заплатить обязаны. За смертный приговор — это очень немного.

— Я понял. То есть я полагаю, что понял. — Он отсчитал семьдесят долларов Гонконга.

— Благодарю вас, — сказал я. — Теперь: хочет ли какая-нибудь из сторон, чтобы разбирательство велось в присутствии присяжных?

У девицы загорелись глаза.

— Конечно! Пусть всё будет по правилам.

— Я думаю, — сказал земляной червяк, — что при данных обстоятельствах мне понадобятся присяжные.

— Мы вам их обеспечим, — заверил я его. — Вам нужен консультант?

— Ну, я полагаю, что и адвокат мне тоже нужен.

— Я сказал не «адвокат», а «консультант». У нас нет никаких адвокатов.

Мне снова показалось, что он в восторге.

— Я полагаю, что этот «консультант», если я решусь принять его услуги, будет столь же неформального толка, как и всё остальное, имеющее отношение к этой процедуре?

— Может, да, а может — нет. Я — судья неформальный, и этим всё сказано. Решайте сами.

— Гм. Я думаю, ваша честь, что мне будет лучше положиться на вашу неформальность.

— А, это… насчёт этих присяжных? — спросил старший. — Вы сами им заплатите? Или придётся нам?

— Я согласился судить это дело за сто сорок долларов. Это полная цена. Вы что, никогда прежде в суде не бывали? Но я не собираюсь выбрасывать честно заработанные деньги на то, без чего можно обойтись. Поэтому шестеро присяжных, каждому по пять долларов. Посмотрите, кого можно найти в Аллее.

Один из парней вышел наружу и заорал:

— Нужны присяжные! Пять долларов за работу!

Они набрали шесть человек, которые относились именно к тому типу, который только и можно отыскать в Нижней аллее. Меня это нисколько не озаботило — я был не склонен возражать против кого-либо из них. Но если уж вы собираетесь выступить в роли судьи, то лучше делать это в хорошем районе, тогда у вас есть шанс заполучить в присяжные граждан солидных.

Я подошёл к столу, уселся и надел на себя цилиндр Броуди — интересно, где он его откопал? Возможно, отыскал среди выкинутого откуда-нибудь хлама.

— Заседание суда объявляется открытым, — сказал я. — Пожалуйста, назовите ваши имена и изложите суть претензий.

Старшего из парней звали Слим Лемке, девицу — Патриция Кармен-Жукова, имён остальных я не помню. Турист выступил вперёд, порылся в своей сумке и сказал:

— Сэр, вот моя карточка.

Я храню её до сих пор. На ней написано:

СТЮАРТ РЕНЕ ЛА ЖУА

Поэт — Путешественник — Солдат удачи

Суть дела являла собой великолепный пример того, почему туристам не следует разгуливать без гида. Конечно, гиды из них все соки вытягивают — но разве туристы не для этого предназначены? Этот без присмотра чуть не лишился жизни.

Он забрёл в пивнушку, в которой обычно околачивались стиляги: она у них была чем-то вроде клуба. Эта деваха начала с ним флиртовать. Поскольку она сама начала заигрывать с ним, парни, конечно, не стали вмешиваться. В какой-то момент она рассмеялась и ткнула его кулаком под рёбра. Он, как и любой селенит, не воспринял это всерьёз… А вот поступил он так, как обычно поступают земляные червяки: обнял её за талию и притянул к себе, собираясь поцеловать.

Поверьте, в Северной Америке в таком поступке никто не усмотрел бы ничего необычного. Я там и не такое видел. Но Тиш, естественно, была удивлена и, возможно, даже испугалась. Она завизжала.

Целая свора парней набросилась на него и избила. Затем они решили, что он должен заплатить за своё преступление, но им хотелось, чтобы всё было сделано по правилам. Поэтому им и понадобился судья.

Очень похоже на то, что они просто-напросто струсили. По всей вероятности, ни одному из них не приходилось раньше участвовать в ликвидации. Но даму оскорбили — и этого просто так оставить было нельзя.

Я допросил их всех и решил, что уяснил суть цела, после чего сказал:

— Давайте подведём итог. Здесь у нас иностранец. Наших обычаев он не знает. Он оскорбил девушку, и в этом он виновен. Но, на мой взгляд, он никого оскорблять не хотел. Что скажут присяжные? Эй, ты, там — проснись! Что ты скажешь?

Разбуженный мною присяжный поднял затуманенный взор:

— И-и-квидировать!

— Очень хорошо. А что скажут остальные?

— Ну, — заколебался следующий присяжный. — По мне, так взгреть его как следует, чтобы в следующий раз думал, и довольно с него. Нельзя позволять мужикам распускать руки, иначе у нас тут станет так же скверно, как на Терре.

— Разумно, — согласился я. — Что скажут остальные?

Только один из присяжных проголосовал за ликвидацию. Мнения остальных колебались в диапазоне от того, чтобы здорово избить обвиняемого, до того, чтобы взять с него крупный штраф.

— А ты, Слим, что думаешь?

— Ну… — Он явно нервничал, поскольку ему нужно было сохранить лицо перед своей бандой и перед девушкой, которая, возможно, была его подружкой. Но он уже поостыл, и ему не хотелось, чтобы этого туриста ликвидировали. — Мы его уже отделали. Возможно, будет достаточно, если он опустится на колени, поцелует пол перед Тиш и скажет, что он сожалеет.

— Вы согласны сделать это, господин Ла Жуа?

— Если вы так решите, ваша честь.

— Вот мой вердикт. Прежде всего тот присяжный — да, ты! — оштрафован в размере своего гонорара за то, что спал в то время, когда должен был следить за ходом разбирательства. Хватайте его, ребята, заберите у него деньги и вышвырните его наружу.

Они проделали это с воодушевлением; это позволило им получить хоть какую-то замену тому развлечению, которое они замышляли, но которое у них не хватило духу осуществить.

— Теперь вы, господин Ла Жуа. Вы приговариваетесь к штрафу в размере пятидесяти долларов Гонконга за то, что у вас не хватило здравого смысла, чтобы узнать кое-что о местных обычаях, прежде чем околачиваться здесь. Раскошеливайтесь.

Я взял у него деньги.

— Теперь вы, ребята. Постройтесь-ка в шеренгу. Вы оштрафованы на пять долларов каждый за то, что не проявили благоразумия в истории с человеком, который, как вам известно, является чужестранцем и который не привык к нашим обычаям. То, что вы не позволили ему дотронуться до Тиш, — это хорошо, то, что побили его, — тоже нормально, быстрее сообразит, что к чему. Вы могли бы даже вышвырнуть его из пивнушки. Но говорить о ликвидации за простую ошибку — это вы хватили через край. По пять баксов с каждого. Гоните деньги.

Слим нервно сглотнул:

— Судья… я не думаю, что у нас наберётся столько денег! По крайней мере, у меня больше нет.

— У вас неделя на то, чтобы выплатить мне деньги, иначе я перешлю ваши имена в Старый Купол. Знаете, где находится салон красоты «Бонтон», тот, что возле дополнительного шлюза номер тринадцать? Это салон моей жены; заплатите ей. Заседание суда окончено. Слим, не уходи. И ты тоже, Тиш. Господин Ла Жуа, давайте возьмём этих молодых людей наверх, угостим их выпивкой и познакомимся с ними поближе.

Его глаза опять вспыхнули тем странным восторгом, который напоминал мне о профе.

— Великолепная идея, судья!

— Я уже больше не судья. Местечко, которое я имею в виду, расположено на два яруса выше, поэтому я думаю, что вам следует предложить Тиш руку.

Он поклонился и сказал:

— Моя леди! Могу ли я?.. — и предложил ей согнутую в локте руку.

В мгновение ока Тиш сделалась очень взрослой.

— Спасибо, господин! Я очень рада.


Я отвёл их в дорогое заведение, одно из тех, где их нелепая одежда и слишком яркий грим выглядели совершенно не к месту. Они очень нервничали. Я попытался заставить их расслабиться. Ла Жуа приложил ещё больше усилий, которые увенчались большим успехом, чем мои. Я записал их имена и адреса.

Наконец стиляги расправились со своими напитками, встали, поблагодарили нас и ушли. Мы с Ла Жуа остались.

— Господин, — сказал он спустя какое-то время, — вы чуть раньше использовали одно странное слово — я имею в виду, что оно было странным для меня.

— Ребятки уже ушли, поэтому зовите меня Мани. Какое именно слово?

— Это было, когда вы настаивали на том, что эта… гм, юная леди, Тиш, тоже должна расплатиться с вами. Вы сказали «без неба» или что-то типа этого.

— А, «бзавнеб». Это означает «бесплатных завтраков не бывает». И их действительно не бывает, — добавил я, указывая на натянутый поперёк комнаты транспарант с надписью: «БЕСПЛАТНЫЕ ЗАВТРАКИ». — Если бы такие вещи, как бесплатные завтраки, существовали, то выпивка в этом заведении стоила бы в два раза дешевле. Я просто напомнил ей, что за всё бесплатное в конечном итоге приходится платить в два раза дороже, или вещь оказывается совершенно бесполезной.

— Интересная философия.

— Это не философия, а факт. За всё приходится платить тем или иным способом. — Я махнул рукой. — Я был однажды на Земной стороне, и там мне приходилось слышать выражение «дармовой, как воздух». Здесь у нас воздух не дармовой, здесь приходится платить за каждый вдох.

— Действительно? Но меня ещё никто не просил платить за то, что я дышу. — Он улыбнулся. — Возможно, мне стоит перестать дышать?

— Это вполне может произойти. Сегодня ночью вы чуть не надышались вакуумом. Платы за воздух с вас не требуют потому, что вы уже за него заплатили. В вашем случае плата за воздух является частью стоимости вашего тура. Я же плачу за воздух ежеквартально.

Я начал втолковывать ему, как моя семья осуществляет куплю-продажу воздуха, но пришёл к выводу, что это слишком сложно объяснить.

Ла Жуа выглядел задумчивым, но довольным.

— Да, я понимаю экономическую необходимость. Просто для меня это ново. Скажите мне… гм, Мани, — кстати, называйте меня Стью, — мне действительно грозила опасность «надышаться вакуумом»?

— Мне нужно было взять с вас больше денег.

— Извините?

— Вы так ничего и не поняли. Я заставил парней выложить всё, что они были в состоянии наскрести, и к тому же оштрафовал их, чтобы заставить призадуматься. Я не мог взять с них больше, чем с вас. Мне следовало взять с вас побольше, потому что вы думаете, что это не более чем шутка.

— Поверьте мне, сэр. Я отнюдь не думаю, что это была шутка. Я просто никак не могу взять в толк, что ваши местные законы позволяют приговаривать человека к смерти вот так вот запросто… за такой незначительный проступок.

Я вздохнул. Откуда начинать объяснения, когда из того, что человек говорит, сразу становится ясным, что он не имеет ни малейшего представления о сути проблемы.

— Стью, — сказал я. — Давайте разберёмся по порядку. Не существует никаких местных законов, поэтому никто не может вас приговорить к смерти по закону. И то, что вы сделали, не было незначительным проступком. Я просто принял во внимание ваше невежество. И сделать это они хотели отнюдь не «запросто», в противном случае парни просто-напросто дотащили бы вас до ближайшего шлюза с нулевым давлением и засунули бы вас туда. Вместо этого они — славные ребята! — решили соблюсти все формальности и заплатили из своего кармана за то, чтобы вас судили. И не стали скандалить, когда оказалось, что вердикт и близко не лежит к тому, чего они требовали. Что-то ещё осталось неясным?

Он ухмыльнулся, и на его щеках появились ямочки — в точности как у профа. От этого он стал мне ещё симпатичнее.

— Боюсь, что всё осталось неясным. Я не могу отделаться от впечатления, что нахожусь в Зазеркалье.

Именно это я и предполагал. Я был на Земле и кое-что знаю о том, как именно у них работает голова. Земляной червяк полагает, что для любой ситуации можно отыскать подходящий закон — причём печатный закон. У них есть законы, регулирующие даже частные дела, например контракты. Это действительно так. Но кто же будет иметь дело с человеком, если на его слово нельзя положиться? Неужели его репутация ничего не значит?

— У нас тут нет законов, — сказал я. — Нам никогда не позволялось их иметь. У нас есть обычаи, но они неписаные и никто их нам не навязывает — они просто-напросто показывают, как и что должно быть при сложившихся обстоятельствах. Можно сказать, что наши обычаи представляют собой законы природы, потому что, если человек хочет остаться в живых, его поведение должно им соответствовать. В эту передрягу с Тиш вы попали именно потому, что нарушили один из законов природы… и это привело к тому, что вы чуть не «надышались вакуумом».

Он задумчиво прищурился:

— Не могли бы вы объяснить, какой именно закон природы я нарушил? Мне кажется, будет лучше, если я пойму это, — в противном случае мне остаётся только вернуться на корабль и до отлёта оставаться на его борту, чтобы остаться в живых.

— Конечно. Он настолько прост, что, как только вы поймёте, в чём дело, вы никогда больше не попадёте в опасную ситуацию. Здесь у нас два миллиона мужчин и менее одного миллиона женщин. Это простой физический факт, столь же основополагающий, как скалы или вакуум. Затем добавьте сюда понятие «бзавнеб». Когда какая-нибудь вещь является дефицитом, цена на неё возрастает. Здесь дефицитом являются женщины — на всех их не хватает. Именно это делает их самой большой ценностью Луны.

Итак, что же произошло? — продолжал я. — Не забывайте, что в двадцатом веке, когда эти обычаи или законы природы только начали появляться, дело обстояло гораздо хуже. Соотношение мужчин и женщин тогда было десять к одному, если не больше. Во-первых, началось то, что обычно происходит в любой тюрьме — мужчины стали проявлять интерес к другим мужчинам. Это не слишком разрядило ситуацию; проблема оставалась проблемой, поскольку большинству мужчин необходимы именно женщины , и они не хотят довольствоваться суррогатом, пока у них остаются шансы получить настоящее.

Страсти накалились настолько, что в те времена за женщин даже убивали, и, судя по рассказам старожилов, убивали в таком количестве, что эти истории и сейчас вызывают дрожь. Но спустя какое-то время те, кто остался в живых, сумели найти способ решить проблему, и страсти улеглись. Всё, что здесь происходит, подчиняется законам, столь же естественным, как закон гравитации. Те, кто приспособился к этим законам, сумели выжить, те, кто не смог, — вымерли. И никаких больше проблем.

Это означает, что женщин на всех не хватает, и именно они и заказывают музыку… А вы находитесь в окружении двух миллионов мужчин, которые пристально следят за тем, чтобы вы под неё танцевали. У вас нет выбора, выбирает женщина. Она может ударить вас так сильно, что у вас потечёт кровь, а вы не можете её и пальцем тронуть. Теперь понимаете? Вы обняли эту Тиш и, может быть, даже попробовали её поцеловать. Предположим теперь, что она бы отправилась с вами в номер, что бы произошло?

— Господи боже! Думаю, что в этом случае они разорвали бы меня в клочья.

—  Ничего бы они не сделали. Пожали бы плечами и притворились, что не видят. Потому что только она имеет право выбора. Не вы, а исключительно она. Вы бы сильно рисковали, если бы предложили ей отправиться к вам в гостиницу. Она могла бы оскорбиться, и тогда парни получили бы полное право избить вас до смерти. Но если бы она, подобно мне, смогла заметить, сколько денег лежит в вашем бумажнике, ей, возможно, пришло бы в голову, что отправиться в постель с туристом — это именно то, что ей нужно, и она сама бы предложила вам это. И в этом случае вы были бы в полной безопасности.

— С девушкой её возраста ! — Ла Жуа содрогнулся. — Да мне просто жутко думать об этом. Она же несовершеннолетняя. С точки зрения закона это считалось бы изнасилованием.

— Чёрт побери! Да ничего подобного. Женщины её возраста обычно уже замужем. Стью, на Луне не бывает изнасилований. Мужчины таких вещей не допускают. Если кто-то попытается совершить насилие, то все мужчины, которые окажутся достаточно близко, чтобы услышать крик, тут же бросятся на помощь, и они не станут заботиться о том, чтобы найти судью. Но шансы на то, что столь взрослая девушка, как Тиш, может оказаться девственницей, практически отсутствуют. Пока девочки маленькие, за ними присматривают их матери, которым в этом деле помогает всё население города; дети здесь находятся в полной безопасности. К тому времени, как девушки достигают брачного возраста, уже нет никакой возможности удержать их, и матери даже и не пытаются это сделать. Если они решают, что им хочется слоняться по коридорам и искать развлечений, никто не в силах остановить их. Когда девушка вырастает, она сама себе хозяйка. Вы женаты?

— Нет, — ответил он и добавил с улыбкой: — В настоящее время — нет.

— Давайте предположим, что вы женаты и что ваша жена говорит вам, что она хочет ещё разок выйти замуж — за другого мужчину. Что вы станете делать?

— Странно, что вы привели именно такой пример. Нечто подобное и произошло в действительности. Я повидался с моим юристом и удостоверился, что она не получит никаких алиментов.

— Алименты! Да здесь даже слова такого нет. Я узнал это слово, когда побывал на Земле. Здесь, скорее всего, вы сказали бы: «Я думаю, дорогая, что нам потребуется более просторное жильё»… или, возможно, просто поздравили бы её и своего нового сомужа. Или, если бы это так вас расстроило, вы, возможно, предпочли бы уехать и начали паковать чемоданы. Но в любом случае вы не стали бы поднимать шума — этим вы настроили бы против себя общественное мнение. Вас осудили бы все друзья, как мужчины, так и женщины. Вам оставалось бы только уехать в Новолен, сменить имя и надеяться на то, что вам, возможно, удастся начать жизнь заново.

Все наши обычаи работают именно таким образом. Если вы оказались на поверхности и вашему товарищу необходим воздух — одолжите ему баллон и не спрашивайте с него денег. Но если он вам не заплатит после того, как вы оба вернётесь в область давления, то в этом случае никто не осудит вас, если вы ликвидируете его без всякого суда. Но, скорее всего, он заплатит — воздух здесь столь же свят, как и женщины. Если вы обыграли новичка в покер, вам следует одолжить ему денег на воздух. Не на еду, на еду пусть зарабатывает сам. Если вы ликвидировали кого-нибудь, то в любом случае — кроме ликвидации с целью самообороны — вы должны выплатить его долги и оказать поддержку его детям, иначе люди не будут с вами разговаривать, а также ничего не купят у вас и ничего вам не продадут.

— Мани, вы хотите сказать, что я могу здесь убить человека, а потом урегулировать это дело за деньги?!

— Да нет, всё совсем не так ! Дело в том, что ликвидация не является нарушением каких-либо законов, потому что здесь вообще нет никаких законов, кроме распоряжений Надсмотрщика, а Надсмотрщика нисколько не интересует, что именно селениты вытворяют друг с другом. Мы полагаем, что если человек убит, то либо он сам виноват и все вокруг об этом знают, либо его друзья позаботятся о том, чтобы ликвидировать того, кто это сделал. Ликвидации у нас бывают нечасто. Даже дуэли и те случаются редко.

— …«его друзья позаботятся об этом»… Мани, а что, если бы эти молодые люди довели свой замысел до конца? У меня здесь нет друзей.

— Именно по этой причине я и согласился быть судьёй по вашему делу. Хотя я не думаю, что эти юнцы рискнули бы зайти слишком далеко. Ликвидация туриста принесла бы нашему городу дурную славу.

— Такие вещи происходят часто?

— Я не могу припомнить, чтобы такое случилось хотя бы раз. Хотя возможно, что имела место какая-нибудь ликвидация, замаскированная под несчастный случай. Новичка здесь всегда подстерегает опасность. Уж такое это место — Луна. Говорят, что если новичку удалось прожить здесь год, то он будет жить вечно. Но никто не продаст ему страховку на первый год его жизни здесь. Стью, вы уже обедали? — Я взглянул на часы.

— Нет ещё. И я как раз собирался предложить вам пойти ко мне в отель. Там хорошо готовят. Я остановился в гостинице «Орлеан».

— Давайте-ка лучше пойдём ко мне домой, я познакомлю вас со своей семьёй. В это время у нас как раз обед. Будет суп или что-нибудь в этом роде.

— А я не доставлю вам лишних хлопот?

— Нет. Подождите минутку, я позвоню.

— Мануэль, дорогой, как это мило! — сказала Мама. — Капсула прибыла несколько часов назад; я уж было решила, что ты приедешь завтра или ещё позже.

— Я просто учинил пьяный дебош, Мими, и связался с дурной компанией. Если вспомню дорогу, то приду домой и приведу с собой одного из этой дурной компании.

— Да, дорогой. Обед будет через двадцать минут. Постарайся не опаздывать.

— Тебя даже не интересует, кто мой дурной компаньон — мужчина или женщина?

— Зная тебя, я полагаю, что это женщина.

— Ты, Мама, так хорошо знаешь меня. Предупреди наших девочек, чтобы они выглядели понаряднее. Я не хочу, чтобы моя гостья затмила их.

— Не задерживайся долго, иначе обед остынет. До свидания, дорогой. Я тебя люблю.

— Я тебя тоже люблю, Мама.

Я подождал минутку, а затем набрал номер MYCROFTXXX.

— Майк, я хочу, чтобы ты поискал для меня сведения на одно имя. Этот человек с Земной стороны. Прибыл на «Попове» в качестве пассажира. Имя — Стюарт Рене Ла Жуа. Стюарт пишется через «ю», а фамилию поищи на буквы «Л» и «Ж».

Ждать мне пришлось лишь несколько секунд. Майк обнаружил имя Стью во всех главных справочниках Земли: в «Кто есть кто», «Дан и Брэдстрит», «Готском альманахе», в архивах лондонской «Таймс» и прочих изданиях. По происхождению француз, но покинул родину, роялист, состоятельный человек. У него имеется ещё шесть имён, которые он для удобства вложил одно в другое и в результате получил то, которым обычно пользуется. Имеет три университетские степени, в том числе полученную в Сорбонне степень в области права, среди своих предков числит аристократические семейства Франции и Шотландии. Разведён, детей нет, был женат на благородной Памеле де Голубая кровь. Короче говоря, земляной червяк того сорта, который и разговаривать не станет с селенитом, у которого в предках одни каторжники. Но Стью, похоже, готов был говорить с кем угодно.

Я послушал пару минут, затем попросил Майка подготовить мне полное досье, содержащее все сведения о нём.

— Майк, похоже, этот голубь — именно то, что нам нужно.

— Вполне возможно, Ман.

— Мне нужно бежать. Пока.

Я в задумчивости возвратился к своему гостю. Годом раньше, во время пьяной болтовни в комнате отеля, Майк пообещал нам, что у нас будет один шанс к семи — но только если кое-какие условия окажутся выполненными Одним из этих sine-qua-non было то, что мы должны были получить помощь с самой Терры.

Несмотря на наш план «швыряния камней», мы все знали, что могущество Терры, население которой составляет одиннадцать миллиардов человек и которая располагает гигантскими ресурсами, не может быть сокрушено тремя миллионами человек, у которых никаких ресурсов и в помине нет, несмотря даже на то, что мы находимся на высоте и можем сбрасывать на них камни.

Майк провёл параллели с восемнадцатым столетием, когда отделились британские колонии в Америке, и с двадцатым, когда многие колонии обрели независимость от метрополий, и указал на то, что ни разу не было случая, чтобы колонии удалось добиться свободы исключительно при помощи грубой силы. Во всех случаях империи бывали втянуты в заварушку где-нибудь в другом месте, ослабевали и сдавали свои позиции ещё до того, как были задействованы все силы.

Уже несколько месяцев мы имели достаточно сил, чтобы с лёгкостью разгромить охранников Надсмотрщика. Как только наша катапульта будет готова (а это должно было произойти со дня на день), мы уже не будем беззащитны. Но нам был необходим «благоприятный климат» на Терре. Для этого нам и была нужна помощь на самой Терре.

Раньше проф полагал, что с этим проблем не будет. Но на деле всё оказалось очень сложным. Его друзья на Земной стороне либо уже умерли, либо стояли одной ногой в могиле, а у меня таковых никогда не имелось, если не считать нескольких преподавателей. Мы разослали запрос вниз по системе ячеек: «С кем из важных персон на Земле вы знакомы?» Полученный нами ответ гласил: «Вы что, шутите?»

Проф просматривал списки пассажиров всех прибывающих кораблей, пытаясь обнаружить зацепку, которая позволила бы ему установить нужные контакты. И читал лунные издания всех газет Земной стороны, выискивая важных персон, с которыми он мог бы связаться, используя старые контакты. Я заниматься этим даже не пытался; та горстка людей, с которыми мне приходилось встречаться на Терре, к разряду важных персон не относилась.

Проф не обратил внимания на имя Стью, которое было в списке пассажиров «Попова», но никогда раньше с ним и не встречался. Я тоже не знал, не был ли Стью, судя по его странной визитной карточке, просто эксцентричным типом. Но он был единственным человеком с Терры, с которым мне довелось пропустить на Луне по стаканчику. Мне он показался неглупым, а данные, сообщённые мне Майком, показывали, что он вполне мог нам подойти; на Терре он обладал достаточным весом.

Поэтому я и повёл его к себе домой. Мне хотелось узнать, что подумает о нём моё семейство.

Начало было удачным. Мама улыбнулась и протянула руку. Он взял её и поклонился столь низко, что я подумал, что он хочет поцеловать ей руку, — я подумал, что, если бы не мои предупреждения насчёт женщин, он так и сделал бы. Мама заворковала и пригласила его к столу.

12

В апреле и мае 2076 года нам пришлось работать ещё усерднее и прилагать больше усилий для того, чтобы настроить селенитов против Надсмотрщика, а его самого вынудить на принятие ответных мер. Загвоздка была в том, что Морт Бородавка отнюдь не был подонком, и за исключением того, что он олицетворял собой Администрацию, не существовало никаких причин ненавидеть его. Чтобы подвигнуть его хоть на какое-нибудь действие, его нужно было припугнуть. В этом он нисколько не отличался от среднестатистического селенита, который, презирая Надсмотрщика просто в силу обычая, вовсе не относился к тому типу людей, из которых получаются революционеры. Его было просто невозможно расшевелить. Пиво, тотализатор, женщины и работа — единственной причиной того, что революция не скончалась от анемии, были стражи порядка, которые обладали подлинным талантом настраивать против себя окружающих.

Но даже их нам приходилось подстёгивать. Проф, ссылаясь на мифический инцидент, произошедший во время одной из давних революций, постоянно твердил, что нам необходимо нечто вроде «Бостонского чаепития», подразумевая, что для привлечения общественного внимания требуется какая-нибудь заварушка[14]В 1773 году в Бостонской гавани была потоплена большая партия чая. Акция была предпринята в знак протеста против системы налогообложения..

Мы продолжали работать не покладая рук. Майк написал новые стихи на мелодии старых революционных песен, таких, как «Марсельеза», «Интернационал», «Янки Дудль», «Мы преодолеем», «Пироги будут на небесах» и т. д., придав им актуальное для Луны звучание. Саймон Шутник наводнил всё вокруг текстами типа:

Сыны Скалы и Тоски,

Неужели вы допустите, чтобы Надсмотрщик

Отнял у вас вашу свободу?

Когда они внедрились в сознание людей, мы начали постоянно транслировать мелодии этих песен по радио и видео. Запрет на исполнение определённых мелодий поставил Надсмотрщика в глупое положение, а нам, поскольку теперь люди могли их насвистывать, сыграл на руку.

Майк научился имитировать голоса и манеру речи таких людей, как заместитель Надсмотрщика, Главный Инженер и главы других департаментов; после этого по ночам Надсмотрщику стали поступать совершенно дикие телефонные звонки от его служащих, которые впоследствии категорически отрицали, что звонили ему. Альварес установил аппаратуру, позволяющую отследить звонки, — и не без помощи Майка ему удалось выяснить, что звонки поступали с телефона его начальника. У него не было никаких сомнений в том, что услышанный им утробный голос принадлежал именно его шефу.

Но следующий раздражающий звонок, поступивший, как показалось Морту, уже от самого Альвареса, можно описывать только в превосходных степенях.

Проф заставил Майка уняться. Он опасался, что Альварес может лишиться работы, чего нам бы не хотелось: все его действия слишком играли нам на руку. Но к тому времени стражей порядка уже два раза поднимали ночью по тревоге — якобы по приказу Надсмотрщика, — что привело к дальнейшему падению их морального духа, а Надсмотрщик пришёл к убеждению, что его окружение состоит исключительно из предателей, в то время как его люди пребывали в полной уверенности, что у него не всё в порядке с головой.

В «Лунной Правде» появилось объявление, анонсирующее лекцию доктора Адама Селена на тему «Поэзия и искусство Луны: Новый Ренессанс». Никто из наших товарищей на ней не был; по системе ячеек было передано указание не ходить туда. Когда там появилось три взвода головорезов, в зале никого не оказалось. Принцип неопределённости Гейзенберга в приложении к «Алому Цветку». Редактор «Правды» провёл не самый лучший час в своей жизни, объясняя, что он лично не принимает объявлений, что конкретно это объявление было принесено в их контору анонимным лицом и что за него заплатили наличными. Ему было велено не принимать больше никаких объявлений от Адама Селена. Затем этот приказ отменили и велели ему, наоборот, принимать от Адама Селена всё, что угодно, но немедленно извещать об этом Альвареса.

Было проведено испытание новой катапульты. Выброшенный ею груз упал в южной части Индийского океана, в точке с координатами тридцать пять градусов восточной долготы и шестьдесят градусов южной широты. Майк был весьма доволен своей меткостью, поскольку ему лишь пару раз удалось бросить взгляд на цель, да и то украдкой, улучив момент, когда никто не пользовался радарами слежения и наведения, и, несмотря на это, первый же его бросок угодил в яблочко.

Информационные агентства Земной стороны сообщили, что станция слежения за небом в Кейптауне зарегистрировала падение гигантского метеорита в Субантарктике. Зарегистрированная сила удара идеально соответствовала расчётам Майка — он позвонил мне, чтобы похвастаться этим, когда шла трансляция вечерних новостей агентства Рейтер.

— Ну, скажу тебе, это было нечто! — Он просто захлёбывался. — Я сам наблюдал. Вот это был всплеск!..

В последующих выпусках новостей сообщалось, что сейсмические и океанографические лаборатории зафиксировали колебания земной поверхности и цунами в океане. Эти сведения полностью подтвердили правоту Майка.

У нас наготове был всего один снаряд (возникли трудности с покупкой стали), иначе Майк мог бы потребовать ещё разок провести испытание своей новой игрушки.

На головах стиляг и их подружек начали появляться «кепки свободы». Одна из них даже появилась на голове у Саймона Шутника — между рожек. В магазинах «Бон Марш» их раздавали в качестве премий. Альварес имел весьма неприятную беседу с Надсмотрщиком, во время которой Морт заявил, что ему хочется знать: неужели начальник его Охранки думает, что нужно немедленно принимать меры каждый раз, как только молодёжь выдумает себе новую причуду? Не выжил ли Альварес из ума?

В начале мая на Карвер-Казвей я натолкнулся на Слима Лемке. На голове у него была «кепка свободы». Увидев меня, он, похоже, обрадовался, а я поблагодарил его за то, что он не тянул с выплатой денег (уже через три дня после суда над Стью он пришёл в салон Сидрис и принёс тридцать долларов Гонконга за всю шайку). Я угостил его выпивкой. Как оказалось, его полное имя было Мозес Лемке Стоун; он был членом банды Стоунов. С одной стороны, это меня порадовало: оказывается, мы с ним были родственниками, а с другой — неприятно удивило. Однако даже самые лучшие семьи, такие, как Стоуны, не всегда могут устроить браки для своих сыновей. Мне вот повезло, иначе я бы в его возрасте тоже слонялся по коридорам.

Я поведал ему о нашем родстве по линии матери. Он проникся ко мне тёплыми чувствами и спустя некоторое время спросил:

— Кузен Мануэль, тебе никогда не приходило в голову, что нам следовало бы самим выбирать себе Надсмотрщика?

Я ответил, что нет, не приходило. Надсмотрщика назначает Администрация, и я полагаю, что она и впредь будет его назначать. Я спросил, кто забивает ему голову подобными идеями. Он утверждал, что никто, это просто так — мысли. Разве у него нет права на то, чтобы думать?

Придя домой, я испытывал сильное искушение проверить через Майка, состоит ли этот парень в Партии, и если да, то какова его партийная кличка. Но это было бы против правил безопасности, да и по отношению к самому Слиму это было бы нечестно.

Третьего мая 2076 года был задержан и подвергнут допросу семьдесят один человек по имени Саймон. Ни одна газета не сообщила об этой истории, но о ней знали все. К этому времени наша организация уже разрослась до десятого уровня, на котором партийные клички начинались с буквы «И», то есть в ней состояло около двенадцати тысяч человек, которые могли разнести повсюду эту историю гораздо быстрее, чем я думал. Мы делали особый упор на то, что одному из этих опасных лиц было всего лишь четырнадцать лет, — это было неправдой, но производило сильное впечатление.

Стью Ла Жуа оставался с нами на протяжении всего февраля и марта, он затянул возвращение на Терру до начала апреля, постоянно сдавая билеты. Когда я указал ему на то, что он вплотную подошёл к той невидимой черте, за которой могут начаться необратимые физиологические изменения, он только ухмыльнулся и посоветовал мне не забивать себе этим голову. Но мне удалось уговорить его пользоваться центрифугой.

Стью не хотел уезжать даже в конце апреля. На прощание все мои жёны и Вайо целовали его со слезами на глазах, и он уверял нас, что непременно вернётся. Но он уехал, потому что у него было Дело: к этому времени он уже был членом Партии.

В принятии решения о вербовке Стью я участия не принимал — в этом деле у меня было несколько пристрастное мнение, но Вайо, проф и Майк пришли к единодушному решению о том, что следует рискнуть; и я с радостью принял их суждение.

Поспособствовало этому и то, что сам Стью обладал таким обаянием, что мог с помощью него увести младенца от материнской груди. Ганс показывал ему гидропонику фермы, и Стью, грязный и потный, таскался с ребятами по нашим туннелям — помогал собирать урожай с китайских рыбных прудов, получал укусы от наших пчёл, учился обращаться со скафандром и выходил вместе со мной на поверхность, чтобы помочь с установкой солнечных батарей, помогал Анне забивать борова и учился дубить кожи, сидел с Дедом, с почтением выслушивая его наивные рассуждения о Терре, мыл вместе с Мамой посуду — работа, которой ни один мужчина в нашей семье никогда не занимался, возился на полу с детьми и щенятами, учился молоть муку и обменивался с Мамой кулинарными рецептами.

Я представил его профу; с этого началось выяснение того, что представляет собой Стью с политической точки зрения. К тому времени как проф познакомил его с «Адамом Селеном», мы ещё не пришли ни к какому решению и в любой момент могли пойти на попятную. К тому времени как Стью вступил в нашу организацию, мы перестали притворяться и дали ему понять, что Адам был нашим председателем, который обычно по соображениям безопасности ни с кем не встречается лично.

Больше всех потрудилась Вайо. Именно на её суждение полагался проф, когда решил выложить карты на стол и сообщить Стью о том, что мы готовим революцию. Стью это не удивило: он сам уже догадался об этом и только ждал, когда мы ему доверимся.

Стью отправился на Земную сторону, имея при себе специальную книжицу с кодами. Я не специалист по кодам и шифрам, знаком только с основными принципами этого дела — я, как и любой компьютерщик, изучал их, когда занимался теорией информации. Шифр представляет собой некое математическое преобразование, при помощи которого одна буква заменяется другой, самые простые шифры использованы на смещении порядка букв в алфавите.

Шифр может быть невероятно сложным, особенно если он составлен с помощью компьютера. Но все шифры имеют один недостаток — преобразование алфавита связано с определённой закономерностью. Если один компьютер смог этот шифр выдумать, то другой сможет его взломать.

Коды лишены этого недостатка. Предположим, в книге кодов встречается группа букв ГЛОПС. Означает ли это «Тётя Минни в четверг будет дома» или число 3,14157?

Значение будет таким, какое вы сами ему припишете, и ни один компьютер не сможет определить его путём анализа входящих в группу букв. Но если в распоряжении компьютера окажется достаточное количество таких групп и рациональная теория о том, что конкретно они могут означать или хотя бы с какой именно областью знаний они связаны, он, естественно, сумеет разобраться в их смысле, потому что само наличие смысла предполагает существование определённой системы. Но это задача совсем другого, более сложного уровня.

Выбранный нами код представлял собой один из самых распространённых вариантов кодов, использующихся в коммерции: такой код и на Терре и на Луне используют для деловых сообщений. Но мы его переработали. Проф и Майк потратили много часов, обсуждая, какую именно информацию Партии может потребоваться передать или получить от своего агента на Терре.

Затем Майк использовал весь гигантский объём заложенной в него информации, чтобы разработать и получить новый набор смысловых групп для нашей книги кодов, с помощью которых мы могли бы послать сообщение типа «Скупайте урожай риса следующего года», что будет означать, к примеру, «Спасайте свою жизнь, нас раскрыли». С помощью этого кода можно было передать всё, что угодно, поскольку он содержал в себе и шифровые сигналы, которые позволяли передать любое сообщение, даже такое, которое нельзя было предусмотреть заранее.

Затем однажды ночью Майк распечатал эти сигналы, используя оборудование «Лунной Правды», и ночной редактор передал рулон бумаги другому товарищу, который преобразовал его в крошечный ролик микрофильма и в свою очередь передал его по назначению. Никто из них так и не узнал, чем именно им пришлось заниматься и для чего это было нужно.

В конечном итоге коды оказались в сумке у Стью. Досмотр багажа на межпланетных рейсах к тому времени стал очень строгим, и проводился он озлобленными полицейскими, но Стью был уверен, что у него не возникнет проблем. Возможно, он просто проглотил ролик. После этого некоторые из отправленных на Терру компанией «Луноход» сообщений передавались Стью через его лондонского брокера.

Частично целью всего этого дела были финансы. Партия была вынуждена тратить деньги на Земной стороне. Деньги переводил туда «Луноход» (не только украденные; некоторые из наших предприятий приносили весьма значительную прибыль). Но Партия нуждалась в более крупных суммах. Стью предстояло заняться спекуляциями, действуя в соответствии с известным ему планом революции. Он, Майк и проф провели много часов, обсуждая, какие акции поднимутся, а какие упадут после дня Икс. Это было стихией профа, я в играх такого рода ничего не смыслю.

Но деньги были нужны и до дня Икс; было необходимо подготовить общественное мнение и создать благоприятный климат. Мы нуждались в гласности, нуждались в делегатах и сенаторах Федерации Наций, нуждались в том, чтобы какое-нибудь государство признало нас сразу же после того, как наступит день Икс. Нам было необходимо, чтобы простые граждане говорили друг другу за кружкой пива: «Да что там такого, в этой груде камней, ради чего стоило бы рисковать жизнями наших солдат? Да пусть они отправляются к чертям!»

Деньги для формирования общественного мнения, деньги для подкупа, деньги для финансирования подставных организаций и для того, чтобы проникнуть в уже существующие организации, деньги, чтобы довести до всеобщего сведения правду об истинной природе экономики Луны. Эти сведения сначала появлялись в виде научных исследований, а затем и в популярной форме. Деньги, чтобы убедить министерство иностранных дел по крайней мере одной из крупных стран, что существование Свободной Луны даст ей ряд преимуществ, деньги, чтобы заинтересовать один из крупных картелей идеей лунного туризма…

Слишком много нужно было денег! Стью предложил своё собственное состояние, и проф, полагая, что сердце человека находится там же, где и его сокровища, не стал отклонять это предложение. Но тем не менее денег по-прежнему не хватало, а сделать было необходимо многое. Я не знаю, был ли Стью в состоянии переделать хотя бы десятую часть этих дел; всё, что я мог, — это держать пальцы скрещёнными за его удачу. Но, по крайней мере, у нас теперь был канал связи с Террой. Проф заявлял, что контакты с врагом необходимы для ведения любой войны, если уж действительно предстояло драться, а затем искать взаимоприемлемый способ уладить дело. (Проф был пацифистом, но его пацифизм, так же как и его вегетарианство, нисколько не мешали рационализму — из него вышел бы потрясающий теолог.)

Как только Стью отбыл на Землю, Майк пересчитал наши шансы. Получилось один к тринадцати. Я спросил его, что за чертовщина происходит?

— Но, Ман, — терпеливо объяснил он, — это ведь увеличивает риск. То, что этот риск необходим, нисколько не влияет на тот факт, что он возрастает.

Я заткнулся. Примерно в это же время, в начале мая, возник новый фактор, который кое в чём уменьшил риск, а кое в чём увеличил. Среди всего прочего Майк контролировал и микроволновые каналы связи между Луной и Террой: каналы, по которым поступали коммерческие сообщения и научные данные, новостные и видеоканалы, каналы, которые обслуживали радиотелефонную связь, каналы, которые обеспечивали приём и передачу сообщений Администрации, в том числе и те, по которым передавалась совершенно секретная информация Надсмотрщика.

За исключением рапортов Надсмотрщика, Майк мог читать все эти сообщения, включая и коммерческие, для передачи которых использовались специальные коды и шифры — взлом шифров представлял для него задачку на уровне разгадывания кроссвордов, и никто не мог предположить, что этой машине нельзя доверять. Никто, за исключением Надсмотрщика. Я полагаю, что он не доверял технике вообще, он был из тех людей, которые полагают, что любое устройство сложнее пары ножниц является заумным, таинственным и подозрительным — мышление человека каменного века.

Надсмотрщик пользовался кодом, который Майк никогда не видел. Он также использовал шифр и, работая с ним, обходился без помощи Майка. В офисе своей резиденции он держал маленькую шифровальную машинку. Ко всему прочему он получил указание с Земной стороны, предписывающее ему постоянно изменять время передач. Нет сомнений, он чувствовал себя в полной безопасности.

Майк взломал его шифр и определил, по какому принципу происходит изменение времени передачи сообщений. Сделал он это просто ради тренировки. Он не стал связываться с расшифровкой используемого Надсмотрщиком кода, пока проф не предложил ему заняться этим, — ему это было просто неинтересно.

Но уж коли проф попросил, Майк энергично взялся за расшифровку совершенно секретных сообщений Надсмотрщика. Поскольку раньше Майк сразу же после передачи удалял их из своей памяти, начинать ему пришлось со скрупулёзного сбора материала для дешифровки. Медленно, по крупицам он накапливал данные для анализа — дело продвигалось вперёд со скрипом, поскольку Надсмотрщик использовал этот метод шифровки только в случае крайней необходимости. Интервал между отправлением таких сообщений иногда составлял целую неделю.

Но постепенно Майк начал понимать значения групп букв, хотя и со значительной долей неопределённости. Код нельзя расшифровать сразу и целиком — вполне возможна такая ситуация, при которой вы будете знать значения девяноста девяти групп послания, но так и не сумеете понять его смысл, поскольку одна-единствениая группа, какой-нибудь ГЛОПС, так и останется для вас бессмысленным набором букв.

Однако и тот, кто пользуется кодом, тоже сталкивается с проблемами: если вместо ГЛОПС по ошибке будет написано ГЛОПТ, то у него возникнут неприятности. Для любого способа связи необходима избыточность, иначе информация может быть утеряна. Майк со своим бесконечным терпением, которое присуще только машинам, начал прощупывать именно избыточность кода.

Он расшифровал значения большей части используемого Надсмотрщиком кода даже быстрее, чем предполагал сам. Надсмотрщик посылал теперь больше сообщений, чем раньше, и большинство из них были на одну тему, что сильно облегчало задачу, связанную с безопасностью и с подрывной деятельностью.

Судя по всему, мы заставили Морта нервничать; он взывал о помощи.

В своих рапортах он сообщал, что, несмотря на присылку двух отрядов стражей порядка, подрывная деятельность продолжалась, и требовал дополнительных войск для охраны ключевых точек во всех поселениях.

Администрация заявляла, что это было бы просто абсурдно и что она не собирается разбрасываться элитными войсками Федерации Наций, которые навсегда утратили бы способность исполнять свои функции на Земной стороне, и что ему не стоит выдвигать подобных требований. Если ему нужно дополнительное количество охранников, то он может завербовать их из ссыльных — но такое увеличение расходов на административные нужды должно быть покрыто за счёт самой Луны.

Этот обмен посланиями заставил нас провести корректировку наших планов, ускорить некоторые фазы операции и притормозить остальные. Подобно хорошему обеду, революцию следует готовить так, чтобы в ней всё следовало одно за другим по порядку. На Земной стороне Стью требовалось время. Нам нужны были метательные снаряды и небольшие управляемые ракеты, а также кое-какое оборудование, чтобы швыряться камнями.

Сталь была проблемой — было необходимо закупить её, переработать и перевезти по системе туннелей к месту, где располагалась новая катапультная установка. Нам нужно было увеличить количество членов Партии хотя бы до уровня «К» — примерно до сорока тысяч человек, — причём таким образом, чтобы на нижних эшелонах оказались люди, обладающие скорее боевым духом, а не талантами. Для того чтобы не дать осуществить высадку войск, нам было необходимо оружие.

Поэтому мы свернули ту деятельность, которая сильно нервировала Надсмотрщика, и ускорили всё остальное. Саймон Шутник взял отпуск. Был пущен слух о том, что «кепки свободы» нынче не в моде — но их следует приберечь на будущее. Надсмотрщик перестал получать издевательские звонки по телефону. Мы перестали провоцировать столкновения с охранниками — мы их не прекратили, просто их количество пошло на спад.

Несмотря на все наши усилия успокоить Надсмотрщика, появился симптом, который вызвал уже наше беспокойство. Хотя не поступало никаких сообщений (по крайней мере, нам не удалось ни одного перехватить) о том, что Надсмотрщик добился согласия на свои требования относительно присылки войск, но он начал выселять людей из Комплекса. Гражданские служащие, которые жили там, начали присматривать себе жильё в Л-Сити. Администрация начала пробное бурение и исследования грунта, расположенного в непосредственной близости от Комплекса. Эти кубометры породы вполне можно было превратить в новое поселение.

Всё это могло означать, что Администрация готовится принять необычно большую партию заключённых. Но было вполне возможно, что эти помещения предназначались для совершенно иных целей, нежели размещение людей.

— Зачем вы обманываете самих себя? — спросил Майк. — Надсмотрщик намеревается получить войска, и помещения предназначены для казарм. Если бы существовало какое-нибудь другое объяснение, я бы знал о нём.

— Но, Майк, — сказал я, — если они действительно собираются прислать войска, почему же ты ничего не слышал об этом? Ведь тебе практически удалось разгадать код Надсмотрщика.

— Не практически, а полностью. Но на последних двух кораблях сюда приезжали важные персоны из Администрации. И я не знаю, о чём они говорили, — они были далеко от телефонов.

Мы попытались разработать план, который позволил бы нам справиться с десятью дополнительными отрядами стражей порядка, — количество было вычислено по объёму грунта, который, в соответствии с оценками Майка, собирались извлечь. Получалось, что мы могли бы справиться с таким количеством войск, но это означало бы огромное количество смертей, а отнюдь не тот бескровный государственный переворот, который планировал проф.

Мы прилагали все усилия для того, чтобы ускорить процесс, пока не произошло нечто непредвиденное.

13

Её звали Мари Лайонс, восемнадцати лет от роду, место рождения — Луна, куда её мать была выслана в составе Корпуса Мира в 2056 году. Сведения об отце отсутствовали. Судя по всему, она была существом безобидным. Работала мелким клерком в департаменте космических перевозок, жила в Комплексе.

Может быть, она ненавидела Администрацию, и ей доставляло удовольствие дразнить стражей порядка. А может быть, началом всему послужила коммерческая сделка, в соответствии с которой она сдала своё тело в краткосрочную аренду. Теперь уже не узнаешь. В изнасиловании принимало участие шестеро солдат. Не удовлетворившись этим, они жестоко издевались над ней, а затем убили. Но незаметно избавиться от тела им не удалось, и другая женщина — одна из гражданских служащих Администрации — наткнулась на него прежде, чем оно успело остыть. Она закричала. Это был её последний крик.

Мы узнали об этом сразу же; Майк позвонил нам троим, когда Альварес и командир стражей порядка пытались докопаться до сути дела в офисе Альвареса. Судя по всему, командиру этих головорезов не составило никакого труда обнаружить виновных, и теперь они с Альваресом занимались тем, что допрашивали их по одному, а в промежутках между допросами ругались друг с другом. Мы услышали, как Альварес сказал:

— Я же говорил вам, что ваши бандиты должны иметь своих собственных женщин! Я же вас предупреждал!

— Бросьте, — отвечал офицер. — Я сказал вам раз и повторю снова, что никаких женщин сюда не пришлют. Сейчас нам нужно решить вопрос о том, как замять случившееся.

— Вы что, с ума сошли? Надсмотрщик уже знает об этом.

— Мы пока ещё не во всём разобрались.

— Ох, заткнитесь и давайте сюда следующего.

Вайо присоединилась ко мне в мастерской почти сразу же, как узнала об этой грязной истории. Макияж не мог скрыть её бледности. Она ничего не сказала, уселась рядом со мной и крепко вцепилась в мою руку.

Наконец допрос закончился, и офицер покинул офис Альвареса. Они так и не смогли прийти к единому мнению. Альварес хотел, чтобы шестерых преступников немедленно публично казнили, командир стражей порядка продолжал настаивать на том, что это дело необходимо замять.

— Майк, держи под контролем эту линию, — велел проф, — и осуществляй прослушивание везде, где сможешь. Ну, Ман? Вайо? Какие у нас планы?

У меня не было никаких планов. Я ещё не успел превратиться в холодного и безжалостного революционера. Мне просто хотелось изо всех сил двинуть по лицам обладателей тех шести голосов, которые мы слышали.

— Не знаю. Что нам теперь делать, проф?

— Что делать? Мы оказались на спине у тигра, теперь нам предстоит ухватить его за уши. Майк, где Фин Нильсен? Отыщи его.

— Он как раз звонит, — ответил Майк и соединил Фина с нами.

— …На станции подземки «Южная», — услышал я. — Оба охранника мертвы, и ещё шестеро наших людей. То есть я имею в виду просто людей, может быть, они вовсе и не наши товарищи. Ходят совершенно дикие слухи о том, что эти головорезы с ума посходили и занимаются тем, что насилуют и убивают женщин в Комплексе. Адам, мне нужно поговорить с профом.

— Я слышу, Фин, — сказал проф сильным, уверенным голосом. — Мы выступаем сейчас же. Нам придётся это сделать. Бери лазерные ружья и поднимай людей, которые умеют с ними обращаться, — всех, кого отыщешь.

— Адам, ты согласен?

— Делай, как говорит проф. Затем перезвони.

— Погоди, Фин, — вмешался я. — Это Мани, мне нужно одно из этих ружей.

— Ты не умеешь с ними обращаться, Мани.

— Если ружьё лазерное, то я знаю, как им пользоваться!

— Мани, — сказал проф с нажимом, — заткнись. Ты только понапрасну тратишь время. Пусть Фин приступает к делу. Адам, передай сообщение Майку. Скажи ему, что мы вводим в действие чрезвычайный план номер четыре.

Поведение профа послужило мне примером; я постарался овладеть собой. А то ведь я начисто забыл, что Фину не полагается знать о том, что Майк — это не кто-нибудь, а Адам Селен собственной персоной. У меня вообще в голове не осталось ничего, кроме яростного гнева.

— Фин уже отключился, проф, — сказал Майк, — а я привёл в действие чрезвычайный план номер четыре ещё тогда, когда всё это началось. Сейчас прекращена передача всех сообщений, кроме текущих передач, которые были запланированы заранее. Вы ведь не хотите, чтобы я прервал их трансляцию?

— Нет, продолжай следовать чрезвычайному плану номер четыре. Не передавай на Терру ничего, что могло бы позволить им догадаться о том, что здесь происходит. Если придёт такое сообщение, попридержи его, мы обсудим, что делать.

Чрезвычайный план номер четыре представлял собой список мер, принимаемых в критической ситуации в отношении средств связи. Он, по сути, предполагал введение цензуры на передаваемые на Терру новости, причём таким образом, чтобы там не возникло никаких подозрений. Для этого Майку предстояло, говоря на разные голоса, извиняться за невозможность в данный момент установить прямую голосовую связь. Однако не должно было возникнуть никаких проблем с передачей записанных на плёнку сообщений.

— Программа запущена, — сказал Майк.

— Хорошо. Мани, сынок, успокойся и займись своими делами. Пусть другие дерутся, ты нужен здесь. Нам придётся заниматься импровизацией. Вайо, свяжись с товарищем Вилией, пусть она уберёт из коридоров всех нерегулярников. Отправьте детей по домам, и пусть они там и остаются. Нам совсем не нужно, чтобы пострадали дети.

— Прямо сейчас, проф?

— Подожди секунду. Как только поговоришь с Сидрис, займись своими стилягами. Я хочу, чтобы они устроили погром в городском офисе Администрации — вломились туда и начали крушить всё вокруг, и чтобы было побольше шума, криков и разрушений — но, по возможности, постарайтесь, чтобы никто не пострадал. Майк, чрезвычайный план «М». Отключи все линии связи с Комплексом, за исключением твоих собственных.

— Проф, — запротестовал я, — какой смысл устраивать там погром?

— Мани, Мани! Это же наш день! Майк, новость об изнасилованиях и убийствах уже достигла других поселений?

— Я ничего не слышал об этом. Я прослушиваю разные линии связи методом случайной выборки. Везде, за исключением Луна-Сити, на всех станциях подземки всё тихо. Только что началось сражение на станции «Западная». Хотите послушать?

— Не сейчас. Мани, отправляйся туда и понаблюдай. Но в драку не ввязывайся и держись поблизости от телефона. Майк, поднимай тревогу во всех поселениях. Передай новость но системе ячеек и, вместо рассказа о том, что произошло на самом деле, используй версию Фина. Солдаты насилуют и убивают женщин в Комплексе — я дам тебе детали или можешь изобрести их сам. Да, ты можешь отдать приказ остальным охранникам, которые находятся на станциях подземки в других поселениях, вернуться в свои казармы? Я хочу, чтобы начался бунт, но нет никакого смысла в том, чтобы посылать безоружных людей против вооружённых, если без этого можно обойтись.

— Я попробую.


Я бегом бросился к станции подземки «Западная» и замедлил шаг, только когда приблизился к ней. Коридоры были полны разъярёнными людьми. Город клокотал от такой ярости, какой мне прежде видеть не доводилось, и, когда я пересекал Казвей, я услышал крики и шум толпы, доносившиеся оттуда, где располагался городской офис Администрации, хотя, по моим прикидкам, Вайо ещё никак не могла успеть связаться со своими стилягами — судя по всему, то, что планировал проф, произошло и без него, совершенно спонтанно.

Сама станция была до предела забита людьми, и мне пришлось проталкиваться сквозь толпу, чтобы удостовериться, что охранники, которые раньше занимались проверкой паспортов, либо мертвы, либо сбежали. Они были мертвы, а вместе с ними трое селенитов, в том числе мальчик не старше тринадцати лет. Я протолкался к одному из телефонов и доложил об увиденном.

— Возвращайся, — сказал проф, — но перед этим постарайся выяснить личность одного из этих охранников. Мне нужно знать его имя и звание. Фин тебе на глаза не попадался?

— Нет.

— Сообщи мне, где находится будка, из которой ты звонишь, узнай имя охранника и возвращайся.

Одно из тел исчезло, видимо, его куда-то уволокли. Один бог знает, зачем оно кому-то понадобилось. Тело другого охранника было изувечено до неузнаваемости, но я сумел протиснуться сквозь толпу и снять с его шеи цепочку с медальоном. Пробившись назад к телефону, я обнаружил, что в его кабинке находится женщина.

— Леди, — обратился я к ней, — мне нужно позвонить. Это очень срочно.

— Пожалуйста, звоните, — сказала она, — чёртова игрушка всё равно не работает.

Для меня она заработала. Я думаю, что Майк позаботился о том, чтобы никто не занял этот телефон в моё отсутствие. Я сообщил профу имя охранника.

— Хорошо, — сказал он. — Ты уже видел Фина? Он будет искать тебя рядом с этой будкой.

— Нет, ещё не… Подождите секундочку, вот он, появился.

— Хорошо, скажи ему, чтобы он обождал чуток. Майк, ты можешь сымитировать голос этого охранника?

— Нет, проф, извините, не могу.

— Ладно, тогда просто говори хрипло и испуганно; существует вероятность, что командир стражей порядка не очень хорошо знает его голос. Или, возможно, этот вояка позвонил бы прямо Альваресу?

— Он, скорее всего, позвонил бы своему командиру. Альварес отдаёт солдатам приказы только через него.

— Тогда позвони командиру. Доложи о нападении и попроси о помощи. Сделай так, чтобы казалось, что говорящий умер в середине разговора. Добавь звуки мятежа и что-нибудь вроде крика «Вот он, этот чёртов ублюдок!» прямо перед тем, как говорящий умрёт. Можешь провернуть такой трюк?

— Запрограммировано. Ох и весело! — сказал Майк.

— Давай, Мани, действуй и дай нам поговорить с Фином.

План профа состоял в том, чтобы выманить из бараков свободных от дежурства охранников, при этом люди Фина должны были подстеречь их в тот момент, когда они будут выходить из капсул. И этот план сработал, сработал настолько, что в то время как Морт Бородавка продолжал слать отчаянные послания на Земную сторону, у него оставалось лишь несколько людей, которых он мог использовать для своей защиты. Ни одно из его посланий так и не дошло до адресата.

Я наплевал на все рассуждения профа о дисциплине, и к тому времени, когда должна была прибыть вторая капсула с солдатами, у меня уже было лазерное ружьё. Я убил двоих из этих головорезов и, обнаружив, что ярость в моей крови поутихла, позволил другим стрелкам разделаться с остальной частью отряда. Половина стражей порядка не стала выходить из капсулы, и нам пришлось их оттуда выкуривать, после чего они присоединились к своим погибшим товарищам. Но к этому времени я уже вернулся на свой командный пост рядом с телефоном.

Решение Надсмотрщика о том, чтобы отсидеться в резиденции, вызвало беспорядки в Комплексе. Альварес был убит, его судьбу разделили командир охранников и двое его подчинённых. Но большая группа солдат числом в тринадцать человек забилась в нору вместе с Мортом. Как только выяснилось, что вооружённое сопротивление может быть оказано лишь в резиденции Надсмотрщика, проф приказал Майку приступить к следующей фазе операции.

Майк отключил освещение во всём Комплексе, за исключением самой резиденции Надсмотрщика, и уменьшил поступление кислорода до такого уровня, что люди начали задыхаться — не настолько, чтобы убить их, но вполне достаточно, чтобы они оказались выведенными из строя. В самой резиденции запас кислорода скоро снизился до нуля, вместо него там появился чистый азот, так продолжалось в течение десяти минут. После этого люди Фина, успевшие надеть скафандры, вышли из подземки на личной станции Надсмотрщика, взломали замки воздушных шлюзов и проникли в резиденцию. Луна была нашей.


Читать далее

Книга первая. Этот универсальный думатель

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть