Онлайн чтение книги Восставшая Луна The Moon Is a Harsh Mistress
Книга вторая. Вооружённая чернь

14

Итак, волна патриотизма захлестнула нашу новую нацию и объединила её.

Разве не это утверждает история? Ох, братцы.

Клянусь всем на свете, подготовку к революции и сравнить нельзя с тем, что начинается после того, как вы её выиграете. Так уж случилось, что мы захватили власть слишком рано — ничего не было подготовлено, а сделать предстояло тысячу дел. Администрация Луны исчезла, но ведь была ещё та Администрация, которая находилась на Земной стороне и за которой стояла Федерация Наций, а они и не думали исчезать. Если бы в течение одной или двух недель была осуществлена высадка хотя бы одного корабля с десантом, выведен на орбиту хотя бы один крейсер, то они могли бы без особых усилий вернуть себе Луну в любой момент. Мы были просто толпой.

Новая катапульта была испытана, но количество готовых к сбрасыванию каменных снарядов в металлической оболочке можно было пересчитать по пальцам одной руки — моей левой руки. К тому же катапульта не является тем типом оружия, которое можно использовать против кораблей или войск. У нас не было ничего, что можно было бы использовать для борьбы с кораблями. На складах Гонконга Лунного имелось несколько сот дешёвых лазерных ружей — китайские инженеры оказались на редкость смышлёными, — но было слишком мало людей, умеющих с ними обращаться.

Кроме того, Администрация выполняла и полезные функции. Закупала лёд и зерно, продавала воду, воздух и электроэнергию, осуществляла контроль ещё за дюжиной ключевых моментов. Не важно, что будет происходить в будущем, колёса должны были продолжать вертеться. Устроив погром в городских офисах Администрации, мы, судя по всему, поторопились, поскольку были уничтожены все документы. Однако проф продолжал настаивать на том, что жителям Луны был необходим символ, на который они могли обрушить свой праведный гнев, а офисы вполне для этого подходили — они были наименее ценными и наиболее одиозными.

Но тем не менее управление коммуникациями оставалось в руках Майка, а это означало, что он управлял практически всем. Проф начал с установления контроля над новостями, поступающими с Земной стороны и передаваемыми туда. Майку предстояло заниматься цензурой и фабрикацией фальшивых новостей до тех пор, пока мы не придём к решению о том, что именно следует сообщать на Терру. Кроме того, был введён в действие план «М», который предусматривал, что Комплекс будет отрезан от остальной части Луны, а вместе с ним связи лишатся обсерватория Ричардсона и работающие вместе с ней лаборатории — радиотелескоп Пирса, селенофизическая станция и всё прочее. Учёные с Терры, работавшие в этих лабораториях, тоже представляли собой проблему — их состав постоянно менялся; если им удавалось продлить срок своего пребывания на Луне хотя бы до шести месяцев, то исключительно благодаря центрифуге. Большинство находившихся на Луне жителей Терры, за исключением горстки туристов, были учёными. С этими людьми было необходимо что-то сделать. Для начала было бы достаточно не дать им возможности связаться с Террой.

В Комплексе были отключены все линии телефонной связи, и Майк даже после того, как движение возобновилось, не позволял капсулам останавливаться на какой-нибудь из станций Комплекса, пока Фин Нильсен и его отряд не закончили свою грязную работу.

Оказалось, что Надсмотрщик остался в живых, да мы и не намеревались убивать его. Проф считал, что живого Надсмотрщика в любой момент можно сделать мёртвым, в то время как воскресить мёртвого, если он вдруг понадобится, нам не удастся.

Итак, Надсмотрщик выжил, а с ним и три его женщины. Однако пользы от него больше не было никакой — его мозг слишком долго находился в состоянии кислородного голодания и Надсмотрщик превратился в растение. Никто из его охранников так и не оправился, даже те, что были моложе его.

Больше никто в Комплексе не пострадал. Как только включился свет и возобновилась подача кислорода, все пришли в норму, включая и шестерых насильников, находившихся под замком в казармах. Фин решил, что просто расстрелять их было бы непростительным легкомыслием, поэтому он устроил над ними суд, использовав людей из своего отряда в качестве присяжных.

С убийц сорвали одежду и, связав по рукам и ногам, отдали на расправу женщинам Комплекса. Воспоминание о том, что произошло дальше, вызывает у меня приступ тошноты, но я не думаю, что на их долю выпало больше страданий, чем пришлось перенести Мари Лайонс. Женщины — существа удивительные: нежные, кроткие, мягкие, но при этом гораздо более беспощадные, чем мы.

Позвольте мне нарушить ход повествования и упомянуть о том, что случилось со шпиками. Вайо была в такой ярости, что намеревалась ликвидировать их, но когда дело дошло до самой ликвидации, весь её запал куда-то исчез. Я ожидал, что проф согласится с ней, но он покачал головой.

— Нет, дорогая Вайо, я не одобряю насилие, но существует только две вещи, которые можно сделать с врагом: врага надо либо убить, либо превратить в своего друга. Любое половинчатое решение грозит большими осложнениями в будущем. Человек, который однажды уже предал своих друзей, может сделать это ещё раз, а у нас впереди такое время, когда шпики будут очень опасны. Именно поэтому их нужно уничтожить. И уничтожить публично, чтобы другие дважды подумали, прежде чем пойти по их стопам.

— Профессор, — сказала Вайо, — вы как-то сказали, что если вы вынесете человеку приговор, то сами и казните его. Вы собираетесь это сделать?

— Да, дорогая, и в то же время нет. Их кровь будет на моих руках; я принимаю на себя эту ответственность. Я держу в голове кое-что другое и надеюсь, что это заставит всех остальных шпиков призадуматься.

В результате Адам Селен объявил, что некие люди за деньги работали тайными осведомителями Хуана Альвареса, покойного шефа Безопасности прежней Администрации, и обнародовал их имена и адреса. Адам не стал делать никаких предложений по поводу того, как с ними поступить.

Одному из них удалось скрываться в течение целых семи месяцев — для этого ему пришлось сменить имя и уехать в другой город. Но в начале 2077 года его тело было найдено с внешней стороны одного из шлюзов Новолена. Большинство шпиков, однако, не протянули и нескольких часов.

Уже в течение первых часов после переворота мы столкнулись с проблемой, с которой никак не предполагали столкнуться — с проблемой Адама Селена. Кто такой Адам Селен? Где он? Это ведь была его революция — он проработал каждую её деталь, и каждый из наших товарищей знал его голос. Мы вышли из тени… итак, где же Адам Селен?

Мы потратили большую часть ночи, обсуждая эту проблему в комнате отеля «Свалка», — мы спорили об этом в перерывах между обсуждением сотни других возникших проблем и разговорами с людьми, которые хотели знать, что делать дальше, в то время как «Адам» на разные голоса отдавал распоряжения по вопросам, которые не требовали обсуждения, фальсифицировал предназначенные для передачи на Терру новости, поддерживал изоляцию Комплекса и занимался множеством других дел. Нет ни малейших сомнений в том, что без Майка мы не сумели бы ни захватить Луну, ни удержать её.

Я считал, что «Адамом» должен стать проф. Он был нашим теоретиком, тем, кто разрабатывал наши планы, и его знали все; некоторые из наших товарищей, занимающие ответственные посты, знали его как «товарища Билла», другие люди знали и уважали профессора Бернардо де ля Паза — он учил чуть ли не половину всех уважаемых граждан Луна-Сити и множество людей из других поселений; он был известен всем важным персонам Луны.

— Нет, — сказал на это проф.

— Почему нет? — спросила Вайо. — Проф, вы уже избраны. Майк, скажи ему об этом.

— Я попридержу своё мнение, — сказал Майк. — Хочу услышать, что скажет проф.

— Майк, я думаю, что ты уже проанализировал ситуацию, — ответил проф. — Вайо, самый дорогой из моих товарищей, я не стал бы отказываться, если бы это было реально. Но у нас нет никакой возможности сделать, чтобы мой голос звучал как голос Адама, а каждый из наших товарищей знает его голос; именно для этой цели Майк и сделал его таким запоминающимся.

Затем мы обсудили возможность того, что нам всё-таки удастся выдать профа за Адама, в том случае если мы будем показывать только его видеоизображение, а Майк будет голосом Адама озвучивать всё, что говорит проф.

Но от этой идеи тоже пришлось отказаться — слишком много людей слышали профа и знали его голос и манеру говорить, ничуть не напоминающие те, что были у Адама. Затем мы рассмотрели эту же возможность в отношении меня — и у меня, и у Майка был баритон; не так уж много людей знали, как мой голос звучит по телефону, а уж о видео и речи не было.

Я отказался в весьма резкой форме. Людям и так предстояло немало изумиться, когда им станет известно, что я — один из помощников Председателя; и никто и никогда не поверит в то, что я и есть Номер Первый.

— Давайте остановимся на промежуточном варианте, — предложил я. — До настоящего времени личность Адама была тайной, пусть она так и останется тайной. Его будут видеть только по видео и только в маске. Проф, вы предоставите Адаму тело, а Майк обеспечит голос.

— Я не смог бы придумать другого столь же верного способа лишиться доверия в самый критический период, — покачал головой проф, — чем если у нас будет лидер, носящий маску. Нет, Мани.

Мы обсудили, не стоит ли нам поискать актёра, который сыграл бы эту роль. На Луне не было профессиональных актёров, но были хорошие любители, например Любительская труппа Луны или ассоциация «Новый Большой Театр».

— Нет, — сказал проф, — не говоря уж о том, что нам необходим актёр, обладающий некоторыми определёнными чертами характера — такой, которому не пришло бы в голову вообразить себя Наполеоном, — мы к тому же не можем ждать. Адам должен взять руководство в свои руки не позднее завтрашнего утра.

— В таком случае, — сказал я, — вы сами ответили на свой вопрос. Нам придётся использовать Майка и никогда не показывать его по видео. Он будет выступать только по радио. Придётся придумать какое-нибудь объяснение тому, почему Адама никто не должен видеть.

— Я вынужден согласиться с этим, — сказал проф.

— Ман, мой самый старый друг, а почему ты считаешь, что меня нельзя показывать? — спросил Майк.

— Ты что, не слушал? — поинтересовался я. — Майк, нам нужно показать по видео лицо и тело. У тебя есть тело, но оно представляет собой несколько тонн металла. А лица у тебя и вовсе нет, и считай, что тебе повезло — не надо бриться.

— А что мешает мне показать лицо, Ман? В данный момент я демонстрирую вам голос. Но за этим голосом нет никаких звуков. Я могу точно так же показать и лицо.

Я был настолько поражён, что не нашёл, что ответить. Я уставился на видеоэкран, который был установлен после того, как мы сняли эту комнату. Импульс — это импульс. Электроны мчатся друг за другом. Для Майка весь мир представлял собой различные последовательности электронных импульсов, посылаемых им, или принимаемых им, или преобразуемых внутри его.

— Нет, Майк, — сказал я.

— Почему нет, Ман?

— Потому что ты не сможешь . Ты научился прекрасно имитировать голос. Для этого требуется всего лишь несколько тысяч операций в секунду, для тебя это черепашья скорость. Но для создания видеоизображения требуется быстродействие приблизительно в десять миллионов операций в секунду. Майк, ты не обладаешь таким быстродействием. Я не могу даже помыслить о таком. У тебя нет такого быстродействия.

— Хочешь пари, Ман? — сказал Майк мягко.

— Раз Майк говорит, что он может это сделать, то он может, — с возмущением сказала Вайо. — Мани, тебе не следует говорить с ним в таком тоне.

— Майк, — сказал я медленно, — я не буду ставить на это денег. Но почему бы тебе не попытаться. Включить тебе видео?

— Я сам могу его включить, — ответил он.

— Ты уверен, что включишь именно то видео, которое у нас? Не стоит допускать, чтобы это увидел ещё кто-нибудь.

— Я не настолько глуп, — ответил он раздражённо. — Теперь, Ман, оставь меня в покое, поскольку, должен признаться, я собираюсь использовать все имеющиеся у меня ресурсы.

Мы молча ждали. Экран посерел, на нём появился некий намёк на линии развёртки, потом он снова стал чёрным, а затем в центре возникло слабое свечение, превратившееся в туманный эллипсоид, состоящий из светлых и тёмных пятен. Это было не лицо, а только смутный контур лица — такой иногда можно увидеть среди узоров, которые образуют закрывающие Терру облака.

Изображение немного прояснилось и стало чем-то напоминать картинку, которые выдают за снимок эктоплазмы[15]Эктоплазма — здесь: эманация, исходящая от тела медиума на спиритическом сеансе.. Призрак лица.

Неожиданно изображение стало устойчивым, и мы увидели Адама Селена.

Это было всего лишь изображение зрелого мужчины. Не было никакого фона, только одно лицо, которое выглядело так, словно его вырезали из фотографии. Тем не менее для меня это был именно Адам Селен. Никем другим этот человек быть не мог.

Затем он улыбнулся, его губы и челюсти задвигались, язык коснулся губ, — и я испугался.

— Как я выгляжу? — спросил он.

— Адам, — сказала Вайо, — волосы не должны быть такими кудрявыми. И с обеих сторон лба их следует убрать. Иначе это выглядит так, словно ты носишь парик.

Майк подкорректировал картинку:

— Так лучше?

— Капельку получше. И разве у тебя на щеках нет ямочек? Я была уверена, что слышу ямочки на твоих щеках, когда ты смеёшься. Такие же, как у профа.

Майк-Адам улыбнулся ещё раз. На этот раз на его щеках были ямочки.

— Вайо, как мне следует одеться?

— Ты находишься в своём офисе?

— Да, я всё ещё в своём офисе. Сегодня вечером я вынужден задержаться здесь.

Фон изображения стал серым, затем изображение сфокусировалось и появился цвет. На календаре, висевшем на стене позади Адама, была видна дата — вторник, 19 мая 2076 года, часы показывали правильное время. Около его локтя стоял картонный стаканчик с кофе.

На письменном столе находилась фотография, на которой была изображена семейная группа: двое мужчин, женщина и четверо детей. Стал слышен фоновый шум, смутный гул площади Старого Купола — он звучал громче, чем обычно. Я услышал крики, а в отдалении кто-то пел Саймонову версию «Марсельезы».

Где-то за пределами экрана голос Джинуолла произнёс: «Господин?» Адам повернулся к нему.

— Я занят, Альберт, — сказал он, — не соединяй меня по телефону ни с кем, кроме ячейки «Б». А сам займись всем остальным. — Он снова взглянул на нас. — Ну, Вайо, какие будут предложения? Проф? Ман, мой сомневающийся друг? Так сойдёт?

Я протёр глаза.

— Майк, ты умудрился состряпать всё это?

— Конечно. Но обычно я стряпнёй не занимаюсь. Я женат.

— Адам, — сказала Вайо, — как ты можешь выглядеть таким аккуратным после столь тяжёлого дня?

— Я не позволяю мелочам портить мне жизнь. — Он взглянул на профа. — Профессор, если такое изображение подойдёт, давайте обсудим, что именно я буду говорить завтра. Я имею в виду моё выступление, предваряющее выпуск восьмичасовых новостей; нужно всю ночь анонсировать эту передачу и послать сообщение вниз по системе ячеек.

Мы проговорили всю оставшуюся часть ночи. Я дважды посылал за кофе, и Майку-Адаму тоже принесли новый картонный стаканчик. Когда я заказал сандвичи, он попросил Джинуолла, чтобы послали за несколькими сандвичами и для него. Я мельком увидел профиль Альберта Джинуолла — типичный бабу, индиец, получивший образование в английской школе, вежливый и немного заносчивый. До этого я понятия не имел, как он выглядит.

К трём часам мы выработали генеральную линию, затем Майк отрепетировал свою речь. Профессор указал на несколько пунктов, которые, по его мнению, следовало бы добавить. Майк внёс исправления. После этого мы решили немного отдохнуть, — даже Майк-Адам уже начал позёвывать, хотя в действительности Майк в течение всей ночи продолжал выполнять порученные ему дела: контролировал передачи на Терру, держал Комплекс отрезанным от линий связи и прослушивал множество телефонов.

Мы с профом устроились на большой кровати, Вайо растянулась на кушетке. Я свистнул, и свет выключился. Мы впервые за последний год спали без грузил.

Когда Адам Селен зачитывал обращение к Свободной Луне, мы как раз завтракали. Он был одновременно мягким и сильным, страстным и убедительным.

«Граждане Свободной Луны, друзья, товарищи, позвольте мне представиться тем, кто меня не знает. Я — Адам Селен, Председатель Чрезвычайного Комитета Освобождения Луны… теперь — Комитета Свободной Луны, поскольку все мы наконец свободны. Так называемая Администрация, которая в течение долгого времени узурпировала власть над нашей родиной, свергнута. Я являюсь временным главой того правительства, которое мы сейчас имеем, — Чрезвычайного Комитета.

В самое ближайшее время, сразу же, как только это станет возможным, вы изберёте себе своё собственное правительство. — Адам улыбнулся и сделал жест, словно призывая оказать ему поддержку. — Я надеюсь, что с вашей помощью мне удастся сделать всё, что в моих силах. Проявите терпимость — мы не сможем избежать ошибок.

Товарищи, если вы ещё не открылись своим друзьям и соседям, то сейчас самое время сделать это. Граждане, наши требования могут быть доведены до вашего сведения через ваших соседей, и я надеюсь, что вы добровольно согласитесь выполнить то, о чём мы просим вас. Это приблизит тот день, когда жизнь вернётся к своему нормальному течению — к своему новому нормальному течению, свободному от Администрации, свободному от охранников, свободному от размещённых здесь войск, свободному от паспортного контроля, обысков и беспричинных арестов.

Нам предстоит переходный период, поэтому я обращаюсь ко всем вам: пожалуйста, вернитесь к работе, продолжайте жить своей обычной жизнью. Тем из вас, кто работал в прежней Администрации, следует сделать то же самое. Возвращайтесь на работу. Ваши обязанности останутся прежними, и зарплату вам будут выплачивать, как и раньше, до тех пор, пока мы не решим, что из аппарата Администрации нам по-прежнему необходимо, что уже не нужно, а что следует сохранить в несколько изменённом виде.

Наши новые граждане, каторжники, отбывающие наказание, к которому вас приговорили на Земной стороне! Вы свободны, ваше заключение кончилось! Но я надеюсь, что на текущий период времени вы вернётесь к своей работе.

Мы не требуем от вас, чтобы вы делали это — дни насилия ушли в прошлое, — но мы вас настоятельно просим об этом. Конечно, вы вольны покинуть Комплекс, вольны идти куда вам заблагорассудится — движение капсул подземки к Комплексу и из него будет восстановлено незамедлительно. Но прежде, чем вы воспользуетесь своей новообретённой свободой, позвольте напомнить вам: „бесплатных завтраков не бывает“. Вам лучше пока оставаться там, где вы находитесь; мы будем доставлять вам пищу, возможно, не слишком изысканную, но зато горячую и вовремя.

Я попросил генерального менеджера компании „Луноход“ временно принять на себя исполнение ключевых функций свергнутой Администрации. Эта компания будет осуществлять временное руководство и приступит к анализу способов, которые позволят нам ликвидировать те структуры Администрации, которые способствовали поддержанию тирании, а её полезные структуры передать в частные руки. Пожалуйста, окажите им посильную помощь в этом деле.

Я обращаюсь с приветствием к гражданам государств Терры, которые находятся среди нас, к учёным, путешественникам и всем остальным. Вы являетесь свидетелями редкого события — рождения новой нации. Но рождение всегда сопровождается болью и кровью. Это рождение тоже не стало исключением. Мы надеемся, что всё уже позади. Вам не доставят ненужных неприятностей, и как только это станет возможным, мы организуем вашу доставку домой. С другой стороны, если вы решите остаться, то мы с ещё большей радостью приветствуем вас как своих новых сограждан. Но в настоящий момент я настоятельно прошу вас не появляться в коридорах и избегать инцидентов, которые могут повлечь за собой нежелательное кровопролитие. Проявляйте терпимость. А я со своей стороны призываю своих сограждан проявлять терпимость по отношению к вам.

Учёные Терры, находящиеся в Обсерватории и других подобных учреждениях, продолжайте свою работу и не обращайте на нас внимания. Тогда вы даже не заметите того, что вам пришлось стать свидетелями мук, которыми сопровождалось появление на свет новой нации. И ещё один момент — мне с сожалением приходится сообщить вам, что мы вынуждены временно вмешаться в ваше право на установление связи с Земной стороной. Это сделано исключительно в силу необходимости, и цензура будет снята сразу же, как только это станет возможным, — цензура ненавистна нам так же, как и вам.

Товарищи, не пытайтесь увидеться со мной и звоните, только если это действительно важно. У меня нет дублёров, я не спал всю прошлую ночь и предполагаю, что мне не придётся спать и сегодня. Я не могу обращаться к вам на митингах, не могу пожимать руки, не могу принимать делегации. Я должен постоянно находиться за своим письменным столом и работать — для того чтобы в ближайшее время сложить с себя все эти обязанности и передать их тому, кого вы сами изберёте.

Он улыбнулся:

— Я полагаю, что увидеться со мной будет столь же непросто, как с Саймоном Шутником».

Передача продолжалась пятнадцать минут и, по сути, сводилась к следующему: возвращайтесь к своей работе, проявляйте терпение и дайте нам время перевести дух.

Но учёным почти удалось не оставить нам времени — мне стоило раньше догадаться об этом, я ведь и сам того же поля ягода.

Вся связь с Земной стороной шла через Майка. Но у этих высоколобых была куча всякого электронного оборудования. И как только они пришли к определённому решению, сооружение передатчика, сигнал которого мог достичь Терры, заняло у них лишь несколько часов.

Нас спасло только то, что нашёлся один учёный, симпатизировавший нашему делу и полагавший, что Луна должна быть свободной. Он постарался дозвониться до Адама Селена, но вышел на одну женщину из нашего вспомогательного подразделения, сформированного нами из членов ячеек уровней «В» и «Г». К такой системе нам пришлось прибегнуть в качестве самозащиты, поскольку, несмотря на все просьбы Майка, сразу же по окончании передачи половина Луны попыталась дозвониться до Адама Селена с самыми разными вопросами, начиная от людей, обращавшихся к нему с просьбами и требованиями, и кончая озабоченными личностями, желающими объяснить Адаму, как именно он должен делать своё дело.

После того как мне пришлось ответить на сотню звонков, которые поступили ко мне благодаря рвению какого-то товарища из телефонной компании, мы и установили это буферное подразделение. К счастью, та женщина, которая отвечала на звонок учёного, разобралась в ситуации и перезвонила мне.

Спустя несколько минут мы с Фином Нильсеном и несколькими вооружёнными людьми, которые пожелали присоединиться к нам, направлялись в капсуле к зоне, где располагались лаборатории. Наш информатор побоялся назвать своё имя, но сообщил, где находится передатчик. Мы поймали их как раз в тот момент, когда они вели передачу, и они остались в живых только благодаря быстроте действий Фина. У его людей руки чесались устроить расправу. Но нам совсем не хотелось создавать прецедент; мы с Фином достигли соглашения по этому вопросу ещё по пути сюда. Учёных сложно запугать — у них мозги работают иначе. Следовало подойти к ним с другой стороны.

Я ударом ноги разбил передатчик вдребезги, приказал их руководителю, чтобы все собрались в холле, и потребовал устроить там перекличку — в месте, которое находилось недалеко от телефона. Затем я поговорил с Майком, получил от него список имён и сказал главному:

— Доктор, вы сказали мне, что здесь собрались все. Но такие-то и такие-то люди отсутствуют. — Я перечислил ему семь имён. — Давайте их сюда!

Как выяснилось, отсутствующие граждане Терры, хотя и были извещены, просто отказались прервать свою работу — типичные учёные.

Затем я заговорил. Селениты стояли в одном конце комнаты, граждане Терры — в другом.

— Мы пытались обращаться с вами как с гостями, — сказал я, — но трое из вас попытались передать сообщение на Земную сторону. Возможно, им это удалось. — Я повернулся к руководителю учёных. — Доктор, я могу здесь всё обыскать: поселение, все сооружения на поверхности, все лаборатории — и уничтожить всё, что может быть использовано для создания передатчика. Я сам по профессии электронщик, поэтому знаю, что существует огромное количество различных узлов, которые можно превратить в передающее устройство. Предположим, я уничтожу всё, что можно использовать в подобных целях, и, не разбираясь во всех тонкостях, попутно уничтожу все приборы, назначение которых мне не ясно. Каков будет результат?

Можно было подумать, что я собираюсь убить его ребёнка. Его лицо стало пепельным.

— Это приведёт к остановке всех исследований… к уничтожению бесценной информации… к потере я даже не знаю какого количества денег. Цифра составит приблизительно полмиллиарда долларов.

— Я придерживаюсь того же мнения. Впрочем, мы можем и не крушить всё это оборудование, а просто забрать его с собой и предоставить вам работать без него.

— Это будет почти так же скверно. Вы должны понимать, что, если прервать эксперименты…

— Я знаю. Чем забирать отсюда какое-либо оборудование и, возможно, при этом пропустить что-нибудь — проще увезти вас всех в Комплекс и разместить там. У нас есть для этого помещения — казармы солдат. Но это тоже приведёт к тому, что эксперименты будут прерваны. Кроме того… Откуда вы, доктор?

— Из Принстона. В Нью-Джерси.

— Вы находитесь здесь уже в течение пяти месяцев и наверняка делаете упражнения и носите на себе грузила. Доктор, если мы вас заберём отсюда, то вы, возможно, никогда больше не увидите Принстон, потому что если мы вас заберём, то мы вас запрём. Ваше тело ослабнет. Если критическое положение затянется надолго, вам ничего не останется, как стать одним из селенитов — хотите вы этого или нет. И всем вашим высокоинтеллектуальным помощникам тоже.

Маленький, самоуверенный человек выступил вперёд — один из тех, за кем пришлось посылать дважды.

— Вы не можете это сделать! Это противозаконно!

— О каких законах вы говорите? О тех, которые действуют в вашем родном городе? Фин, — я повернулся, — покажи ему закон.

Фин вышел вперёд и направил раструб эмиттера лазерного ружья прямо в живот выскочке. Большой палец Нильсена начал вдавливать спусковой крючок — предохранитель был снят.

— Не убивай его, Фин, — сказал я, а затем продолжал: — Если мне понадобится убить этого человека, чтобы убедить вас, то я это сделаю. Поэтому следите друг за другом. Ещё одна попытка выйти на связь с Террой приведёт к тому, что вы все окончательно распрощаетесь с надеждой вновь увидеть свой дом. И к тому же загубит все ваши исследования. Доктор, я предупреждаю лично вас: отыщите способ держать своих людей под контролем.

Я обратился к селенитам:

— Товарищи, проследите, чтобы они вели себя честно. Разработайте свою собственную систему охраны. Не позволяйте им обвести себя вокруг пальца. Каждый из земляных червей находится под подозрением. Если вам придётся ликвидировать кого-либо, делайте это без колебаний.

Я обернулся к главному:

— Доктор, любой из селенитов имеет право заходить куда угодно — даже в вашу спальню. Ваш вспомогательный персонал отныне становится вашим начальством во всём, что касается безопасности. Если житель Луны решит последовать за вами или за кем-нибудь другим в туалет, не спорьте, иначе он может разволноваться.

Я вновь обратился к селенитам:

— Безопасность превыше всего! Каждый из вас работает с кем-нибудь из этих земляных червей — наблюдайте за ними . Распределите между собой работу и постарайтесь ничего не упустить. Наблюдайте за ними так, чтобы они не могли построить даже мышеловку, не говоря уж о передатчике. Если это будет мешать вашей работе, не беспокойтесь, зарплату вам будут выплачивать как прежде.

Я увидел улыбки. Работа ассистента в лаборатории в те дни считалась для селенита одной из самых лучших — но все они работали под руководством земляных червей, которые смотрели на нас сверху вниз, даже те из них, которые притворялись и внешне были страшно вежливыми.

На этом всё и закончилось. Когда мне позвонили, я намеревался ликвидировать всех, кто принимал участие в этом заговоре. Но проф и Майк отговорили меня. В наши планы не входило проявлять насилие в отношении жителей Терры в том случае, если его можно было избежать.

Вокруг зоны, где располагались лаборатории, мы установили «уши» — чувствительные приёмники широкого диапазона, поскольку даже самый узконаправленный передатчик создаёт вокруг себя фон. Майк прослушивал все близлежащие телефоны.

Спустя некоторое время мы расслабились, поскольку в новостях, переданных с Земной стороны, не было ничего необычного. Там, похоже, безо всякого подозрения отнеслись к подвергнутым цензуре сообщениям, а частные и коммерческие сообщения, так же как и передачи Администрации, выглядели как обычно. А мы тем временем работали, стараясь сделать за дни работу, которая должна была занять месяцы.

В этой гонке со временем мы получили небольшую передышку, поскольку в тот момент на Луне не было ни одного пассажирского корабля и прибытие следующего ожидалось не раньше 7 июля. Мы, конечно, могли бы справиться с кораблём — выманили бы офицеров на обед к Надсмотрщику или ещё куда-нибудь, а затем выставили бы охрану возле их передатчиков или попросту разобрали бы их. Они не смогли бы взлететь без нашей помощи — в те времена лёд на Луне использовался и на поставки воды для реакторов.

Конечно, поставки воды не шли ни в какое сравнение с поставками зерна — один корабль в месяц считался в те времена очень оживлённым движением, в то время как зерновые баржи отправлялись каждый день. Таким образом, прибывающие корабли не представляли для нас сколько-нибудь значительной угрозы. Тем не менее нам повезло, что выпала эта передышка, — мы всеми средствами пытались сделать так, чтобы всё выглядело как обычно, до тех пор пока мы не сможем себя защитить.

Поставки зерна шли как и раньше; одна из барж была катапультирована в тот момент, когда Фин и его люди вламывались в резиденцию Надсмотрщика. Следующая тоже ушла по расписанию, и все следующие за ней тоже.

В этот период времени мы не могли позволить себе принимать поспешные решения или упустить что-нибудь важное. Проф знал, что делает. Для столь маленькой страны, как Луна, поставка зерна являлась операцией крупномасштабной, и для того, чтобы в этом деле произошли какие-либо перемены, был необходим срок, гораздо больший, чем половина лунного месяца. В этот процесс было вовлечено множество людей, и от того, как он шёл, зависело, получат ли они свой хлеб и своё пиво. Если бы наш Комитет распорядился наложить эмбарго и остановил скупку зерна, нас бы просто вышвырнули и заменили бы на новый комитет, который руководствовался бы совсем другими идеями.

Проф сказал, что потребуется время, для того чтобы воспитать у людей новый тип мышления. Тем временем зерновые баржи отправлялись как обычно. «Луноход» вёл учёт и выдавал расписки, используя имеющийся гражданский персонал. Официальные послания поступали от имени Надсмотрщика, и его голосом Майк говорил с Администрацией на Земной стороне. Заместитель Надсмотрщика проявил благоразумие, как только понял, что от этого зависит, сколько ему предстоит прожить. Главный инженер оставался на своём посту — Макинтайр на поверку оказался по натуре не доносчиком, а истинным селенитом. Главы остальных департаментов и всякая мелюзга не представляли собой проблемы; жизнь шла своим чередом; мы были чрезвычайно заняты демонтажем системы прежней Администрации и передачей её полезных функций частным организациям.

Объявилось не меньше дюжины человек, каждый из которых заявлял, что он и есть Саймон Шутник.

В ответ на это Саймон написал весьма резкие стихи, разоблачающие их как самозванцев, а его фото появилось на первых страницах «Лунатика», «Правды» и «Гонга». Вайо смогла снова стать блондинкой, она съездила на новую катапульту повидаться с Грегом, затем поехала навестить свой старый дом в Гонконге. С собой она взяла Анну, которая хотела посмотреть этот город. Вайо нуждалась в отдыхе, и проф уговорил её взять отпуск, заявив, что она может постоянно держать с нами связь по телефону.

Я взял на себя руководство её стилягами, а моими помощниками стали Слим и Хейзел — сообразительные, умные ребята, которым я мог доверять. Обнаружив, что я являюсь товарищем Борком и каждый день вижусь с Адамом Селеном, Слим почувствовал благоговение. У него самого партийная кличка начиналась с буквы «Ж».

Была ещё и другая причина, по которой они составили хорошую команду. У Хейзел неожиданно стали появляться плавно-округлые линии, и повинен в этом был не только роскошный стол Мими; просто она достигла определённой точки своей орбиты. Слим был готов сменить её фамилию на «Стоун» в любой момент, как только она этого пожелает. А пока он был занят выполнением партийной работы, которой он мог заниматься вместе с нашей маленькой рыжеволосой драчуньей.

Однако не все воспринимали происходящее с радостью. Многие из наших так называемых товарищей оказались не бойцами, а пустозвонами. Ещё большее количество людей считали, что раз мы ликвидировали Администрацию и захватили Надсмотрщика, то война окончена. Другие были возмущены, когда выяснилось, насколько низкую ступень они занимают в структурах партийной иерархии.

Они горели желанием избрать новую структуру и оказаться на вершине. Адам отвечал на бесконечное количество звонков с такими предложениями или с чем-нибудь вроде этого — он выслушивал, соглашался, убеждал их, что такие, как они, не должны понапрасну тратить время до выборов — и отсылал их ко мне или к профу. Я пытался поручать им кое-какую работу, но не могу припомнить, чтобы хоть кто-нибудь из этих амбициозных личностей не оказался на деле пустым местом…

Было необходимо переделать бесконечное количество дел, а работать не хотел никто . Ну, может быть, за исключением нескольких человек. Самыми лучшими из наших добровольных помощников оказались люди, которые раньше в поле зрения Партии не попадали. Но в общем и целом селениты, вне зависимости от того, состояли они в Партии или нет, к «патриотической» работе интереса не проявляли, если только она не оплачивалась достаточно хорошо. Один тип, заявлявший, что он член Партии (на самом деле он им не был), привязался ко мне в отеле «Свалка», где мы разместили свою штаб-квартиру; он хотел, чтобы я заключил с ним контракт на поставку пятидесяти тысяч значков для «Ветеранов Революции» — тех, кто вступил в Партию ещё до переворота, — утверждая, что это принесёт ему всего лишь небольшую прибыль (по моим прикидкам — около четырёхсот процентов), позволит мне немного подзаработать и осчастливит всех и каждого.

Когда я отшил его, он начал грозить, что сообщит об этом Адаму Селену — «моему очень близкому другу, который покажет тебе что почём» — как о факте саботажа.

Это была единственная «помощь», которую мы получили. А нужно нам было совсем другое. Нам нужна была сталь для новой катапульты, и в большом количестве. Проф поинтересовался, действительно ли необходимо заключать каменные снаряды в стальную оболочку, в ответ на что мне пришлось указать ему, что индукционное поле не может взаимодействовать с камнем. Нам нужно было переместить баллистические радары Майка на площадке старой катапульты и установить доплеровский радар у новой катапульты — нужно было проделать и то и это, поскольку мы предполагали, что на старую катапульту будет произведена атака из космоса.

Мы объявили, что нам требуются добровольцы — из всех, откликнувшихся на этот призыв, только два человека могли принести реальную пользу, а нужно было несколько сот механиков, не возражавших против того, чтобы работать в скафандрах. Нам пришлось нанять их за соответствующую оплату. «Луноход» был заложен в банке Гонконга Лунного — у нас не было времени на то, чтобы выкрасть такую сумму, а большая часть наших фондов была переведена к Стью на Земную сторону. Наш истинный товарищ, Фу Мозес Моррис, чья подпись стояла на большинстве наших документов, в результате дошёл до полного разорения, и ему пришлось начинать всё сначала, открыв в Конгвилле маленькую мастерскую. Это, однако, случилось позже.

После переворота сертификаты Администрации, которые прежде шли по отношению к доллару Гонконга как три к одному, упали до уровня семнадцать к одному, и среди гражданских служащих поднялся вой, поскольку Майк продолжал расплачиваться с ними чеками Администрации. Мы объявили им, что они вольны остаться на своих должностях или уволиться; затем мы вновь наняли тех, кто был нам нужен, и стали платить им долларами Гонконга. Но это привело к тому, что образовалась большая группа людей, настроенных не в нашу пользу; они тосковали по «добрым старым временам» и были готовы вонзить нож в спину новому режиму. Фермеры, выращивающие зерно, и брокеры, торгующие им, тоже были недовольны, поскольку выплаты у катапульты продолжали осуществляться деньгами Администрации, по тем же фиксированным ценам, что и раньше.

«Мы не хотим их брать!» — вопили они, а представитель «Лунохода» пожимал плечами и говорил им, что они и не обязаны, но раз уж это зерно всё ещё поступает Администрации на Земной стороне (так оно и было), то и получить за него они могут только сертификатами Администрации. Поэтому либо берите чеки, либо грузите своё зерно обратно на вездеходы и убирайтесь отсюда.

Большинство брали деньги. Все ворчали, а некоторые грозились вообще прекратить выращивание зерна и вместо него заняться овощами, или волокнистыми культурами, или ещё чем-нибудь, что у них будут покупать за доллары Гонконга. Проф улыбался.

Нам был необходим каждый из бурильщиков Луны, особенно шахтёры, занимающиеся добычей льда, у которых имелись тяжёлые лазерные буры. Они были нужны нам в качестве солдат. Нужда в них была столь острой, что я рассматривал возможность своего вступления в их ряды, несмотря на то, что у меня не хватало одного крыла и я уже успел порядком подзабыть, как это делается. Но для того, чтобы справиться с большим буром, нужна сила, а протез — это всё-таки не мускулы. Проф велел мне не дурить.

Трюк, который мы собирались применить, не сработал бы на Земной стороне. Лазерный луч, несущий высокую энергию, лучше всего работает в вакууме — его эффективность тем выше, чем меньше он рассеивается.

Большие буры, которые раньше вгрызались в скальные породы в поисках карманов льда, теперь сделались нашей артиллерией, предназначенной для отражения атаки из космоса. Управляющие системы и кораблей и снарядов напичканы электроникой, а электронное оборудование не переносит, когда на него воздействуют узкосконцентрированным лучом, несущим в себе заряд энергии в несчётное количество джоулей. Если мишень загерметизирована (как пилотируемые корабли и большинство реактивных снарядов), достаточно просто пробить в них дыру и произойдёт резкая декомпрессия. Если она не загерметизирована, то луч тяжёлого лазерного бура всё равно может поразить её — ослепить, лишить управления или разрушить какой-нибудь узел, работа которого зависит от электроники.

Водородная бомба с разрушенными цепями электронного управления — это уже не бомба, а канистра с дейтеридом лития, которая может только развалиться на куски. Ослеплённый корабль — это уже не боевая единица, а никчёмная развалина.

На словах всё это замечательно, но на деле всё далеко не так просто. Лазерные буры никогда не предназначались для поражения мишеней, находящихся на расстоянии в тысячи километров, а для того, чтобы переделать их, повысив точность стрельбы, требовалось время. Артиллеристы должны были обладать недюжинной силой воли, чтобы до последнего момента не открывать огонь по цели, мчащейся на них со скоростью около двух километров в секунду.

Но ничего лучшего у нас не было, поэтому мы организовали Первый и Второй Добровольческие Артиллерийские Полки Обороны Свободной Луны — мы организовали два полка, чтобы Первый мог сверху вниз смотреть на Второй, а Второй — завидовать Первому. В Первый входили мужчины постарше, во Второй — молодые и полные рвения.

Хотя они и именовались добровольцами, мы платили им в долларах Гонконга — совсем не случайным было то, что на контролируемом нами рынке за лёд платили ничего не стоящими сертификатами Администрации.

Но самым важным было то, что мы раздули страх перед угрозой войны. Адам Селен выступал по видео, напоминая, что Администрация, без сомнений, попытается восстановить свою тиранию, а на подготовку к обороне нам отпущены считанные дни; газеты наперебой цитировали его высказывания и публиковали истории своего собственного изобретения — мы ещё до переворота прилагали значительные усилия к тому, чтобы завербовать журналистов. Людям настоятельно рекомендовалось держать скафандры под рукой и проверить установленную в домах систему, подающую сигнал в случае разгерметизации. В каждом из поселений был организован Корпус Гражданской Обороны.

Поскольку лунотрясения случаются довольно часто, то в каждом из поселений имелись специальные команды по герметизации, которые находились в постоянной готовности. Но, несмотря на использование силиконовых прокладок и стеклопластика, утечки происходили во всех поселениях. В туннелях Девисов наши ребята постоянно следили за поддержанием герметичности. Но теперь мы набрали сотни человек в аварийные команды, которым предстояло заниматься устранением неисправностей в случае разгерметизации. Большая часть этих команд состояла из стиляг, которых мы натаскали на учебных тревогах и которым велели, находясь на дежурстве, постоянно носить скафандр с открытым шлемом.

Они прекрасно справлялись с этой работой. Но некоторые идиоты пытались поиздеваться над ними, заявляя, что они просто играют в солдатиков, и обзывая их «Адамовыми яблочками» и тому подобными выражениями. Одна из команд занималась учениями, отрабатывая установку временного воздушного шлюза на месте повреждённого, а в это время один из таких остряков, стоя рядом, громко высмеивал их. Ребята из команды гражданской обороны продолжили заниматься своим делом, закончили установку шлюза, закрыли шлемы скафандров и провели проверку его работы. Убедившись, что шлюз держит воздух, они схватили шутника, затащили его во временный шлюз, а затем дальше, в область нулевого давления, и бросили его там.

С тех пор те, кто находил подобную деятельность забавной, стали держать своё мнение при себе. Проф полагал, что нам следует в мягкой форме выразить стилягам своё неудовольствие по поводу столь безапелляционно проведённой ликвидации. Я не согласился с ним и настоял на своём; я не видел другого способа улучшить породу. С точки зрения приличных людей, некоторые виды болтовни вполне заслуживают того, чтобы за них карали смертной казнью.

Но самую сильную головную боль у нас вызывали самопровозглашённые государственные деятели.

Я уже упоминал о том, что селениты аполитичны? Они таковы, когда политика означает необходимость сделать что-нибудь. Но вряд ли хотя бы раз случалось так, чтобы двое селенитов, собравшись за литром пива, не принялись громогласно обмениваться соображениями о том, как именно нужно управлять всем вокруг.

Как я уже говорил, эти господа, сами себя назначившие специалистами в области политической деятельности, уже предпринимали попытку вцепиться в Адама Селена. Но у профа было уже заготовлено для них местечко; каждый из них получил приглашение принять участие в работе Специального Конгресса по Обустройству Свободной Луны, который собрался в Зале Общин Луна-Сити, где была принята резолюция о том, что сессия этого Конгресса не завершится до тех пор, пока не будет выполнена вся работа, — и поехало: неделя в Луна-Сити, следующая в Новолене, затем в Гонконге, далее по кругу.

Все заседания этого Комитета транслировались по видео. На первом из них председательствовал проф, а Адам Селен обратился к собравшимся и призвал их как можно тщательнее выполнить свою работу: «На вас смотрит история».

Я прослушал несколько заседаний, затем отозвал профа в сторонку и попросил его, во имя Господа Бога, объяснить мне, зачем всё это ему понадобилось?

— Я всегда полагал, что вы не хотите никакого правительства. Вы хоть слышали, чем там, с тех пор как вы оставили их без присмотра, занимаются эти фрукты?

Он улыбнулся так, что на щеках заиграли ямочки.

— А что тебя беспокоит, Мануэль?

Меня беспокоило многое. В то время как я надрывался, пытаясь раздобыть тяжёлые буры и людей, которые умели бы обращаться с ними как с пушками, эти бездельники потратили всё утро, обсуждая проблему иммиграции.

Некоторые хотели вообще прекратить её. Другие вознамерились обложить её налогом, достаточно высоким для обеспечения финансирования правительства (это при том, что из ста селенитов девяносто девять человек приволокли на Скалу силой!). Некоторые хотели сделать её селективной, при этом отбор должен был производиться по «этническому признаку». (Интересно, кем бы они сочли меня ?) Некоторые хотели ограничить иммиграцию исключительно женщинами до тех пор, пока соотношение полов не достигнет пропорции пятьдесят на пятьдесят.

Это заставило одного из скандинавов заорать:

— Да, приятель! Пусть нам сюда шлют баб! Тысячи и тысячи баб! Я женюсь на всех сразу!

Это была самая разумная реплика за всё утро.

В другой раз они обсуждали время. Конечно, время по Гринвичу не имеет никакого отношения к лунному времени. Но зачем оно нужно, раз уж мы всё равно живём под поверхностью планеты. Покажите мне хотя бы одного селенита, который был бы в состоянии сначала спать две недели, а затем две недели работать. Лунные сутки не согласуются с обменом веществ у человека. Было предложено сделать лунный месяц — один оборот Луны вокруг своей оси — равным двадцати восьми дням ровно (вместо существующих 29 дней, 12 часов, 44 минут и 2,78 секунды). Для этого предлагалось удлинить сутки — а вместе с ними часы, минуты и секунды, так, чтобы это позволило приравнять продолжительность половины лунного месяца к двум неделям.

Конечно, лунные сутки необходимы для очень многих целей. Именно по ним определяют время, когда и зачем можно выходить на поверхность и сколько там можно оставаться. Но, помимо того, это сильно осложнило бы взаимодействие с нашим единственным соседом.

Поскольку я всё-таки был электронщиком, то меня от этой идеи просто затрясло. Что ж теперь, выбросить все книги, таблицы и инструменты и начать всё с нуля? Мне было известно о том, что кое-кому из моих предков пришлось в своё время переключиться с английской системы мер на метрическую, но они сделали это, чтобы упростить некоторые вещи. Четырнадцать дюймов в футе и какое-то совершенно непонятное число футов в миле. Унции и фунты. Боже ты мой!

В принятии тех изменений был свой смысл — но зачем же всеми средствами пытаться создать неразбериху?

Кто-то предложил создать комитет, призванный точно определить, что именно является языком Луны, а затем наложить штрафы на всех, кто пользуется английским Терры или ещё каким-нибудь из языков Земной стороны. О, мой народ!

Я прочёл в «Лунатике» их проекты системы налогообложения — они предлагали ввести целых четыре типа «единого налога»: налог на кубометры, представлявший собой штраф, который накладывался на человека, увеличившего объём своих туннелей, подушный налог (все платят поровну), подоходный налог (хотелось бы мне взглянуть на того, кто сумеет рассчитать доход семьи Девис или попытается получить такую информацию от Мамы!) и «воздушный налог», который представлял собой не привычную для нас плату за воздух, а нечто совсем иное.

Я не вполне понял, почему это «Свободная Луна» собирается драть с нас налоги. У нас их никогда раньше не было, и мы прекрасно обходились без них. Вы просто должны платить за всё, что вы получаете. Бзавнеб. А как ещё?

В другой раз какой-то надутый болван выдвинул предложение о том, чтобы дурной запах изо рта или от тела был признан преступлением, караемым ликвидацией. Я вполне мог бы согласиться с ним — мне приходилось оказываться в переполненной капсуле вместе с такими вонючими личностями. Но такое случается нечасто, и существует естественная тенденция, ведущая к отмиранию этого недостатка: судя по тому, какую разборчивость в этом вопросе проявляют женщины, те, от кого постоянно разит, или те, кто на свою беду не может избавиться от дурного запаха, вряд ли окажутся включёнными в процесс воспроизводства себе подобных.

Одна представительница слабого пола (большинство там составляли мужчины, но женщины компенсировали свою малочисленность при помощи глупости) располагала длинным списком предложений, которые ей хотелось превратить в постоянно действующие законы, — все эти предложения касались сугубо частных дел. Запретить все типы групповых браков. Никаких разводов. Никаких «прелюбодеяний» — нам пришлось справляться о значении этого понятия.

Никаких напитков крепче четырехградусного пива. Церковные службы должны проходить только по субботам. Никакими другими делами в этот день заниматься нельзя. (А как насчёт обслуживания систем, обеспечивающих подачу воздуха и регуляцию температуры и давления, леди? Как насчёт телефонов и капсул подземки?)

У неё имелся и длинный список лекарственных средств, которые, по её мнению, следовало запретить, и другой более короткий список, медикаменты из которого должны были выдаваться не иначе как по указанию лицензированного врача. (Что такое «лицензированный врач»? Целитель, к которому я хожу, имеет вывеску с надписью «практикующий врач» и занимается на стороне букмекерством, именно поэтому я к нему и хожу. Леди, поймите, на Луне нет медицинских школ!)

Она даже хотела поставить вне закона азартные игры . Да если селениту запретить бросать кости там, где ему вздумается, то он отправится в любой притон, где ему предоставят такую возможность, даже если кости там будут со смещённым центром тяжести.

Поскольку было ясно, что по части ненормальности она не уступит ни одному киборгу, то меня потряс не столько сам список вещей, которые она ненавидела, а то, что всегда находился кто-нибудь, готовый согласиться с её запретами.

Должно быть, в глубине души человека присутствует острое желание не допустить того, чтобы другие люди поступали так, как им заблагорассудится. Законы, правила — все они писаны для других . Тёмная сторона нашей личности, что-то, что присутствовало в нас ещё до того, как мы слезли с деревьев, так и не исчезло и тогда, когда мы выпрямились.

Ведь никто из этих людей не сказал: «Пожалуйста, примите такой закон, который не позволил бы мне делать то, что, насколько мне известно, мне делать не следует».

Нет, товарищи, дело всегда касалось того, что они ненавидели в соседях. Остановить соседей было необходимо, «ради их же собственного блага», а вовсе не потому, что их занятия вызывали раздражение выступавшего.

Слушая то, что говорилось на этих заседаниях, я почти жалел, что мы избавились от Морта Бородавки. Он сидел себе в своей норе вместе со своими женщинами и не пытался указать нам, как должна протекать наша личная жизнь. Но профа всё это, казалось, совершенно не волновало; он продолжал улыбаться.

— Мануэль, ты что, действительно полагаешь, что эта толпа умственно отсталых детишек способна принять какие-нибудь законы?

— Но вы ведь велели им сделать это. И настаивали на этом.

— Мой дорогой Мануэль, я просто решил сложить все яйца в одну корзину. Я очень хорошо знаю каждого из этих людей. Я ведь выслушивал их годами. И очень заботливо отбирал людей в разные комитеты. Каждый из них носится со своими собственными безумными планами, и они просто не смогут не переругаться. Я позволил им избрать председателя, но ухитрился навязать такого слизняка, который не сумеет и узла на верёвке развязать, — он полагает, что любой предмет нуждается в «дальнейшем изучении». У меня нет практически никаких причин для беспокойства; если людей больше, чем шестеро, то они не смогут прийти к согласию ни по одному вопросу, если их трое, то проблема несколько упрощается, но если с работой может справиться один человек, то будет самым разумным, чтобы он ею и занимался.

Именно поэтому все известные в истории парламенты если и совершали что-нибудь выдающееся, то исключительно благодаря тому, что в них было несколько сильных личностей, которые подмяли под себя всех остальных. Поэтому, сынок, не бойся, этот Специальный Конгресс ничего не сделает… А если они и примут какой-нибудь закон, то исключительно от усталости, и в нём будет такое количество противоречий, что его придётся отвергнуть. Но они теперь не путаются у нас под ногами. Кроме того, есть кое-что, для чего они нам понадобятся в дальнейшем.

— Но вы же сказали, что они не способны ничего сделать.

— Они и не будут этого делать. Один человек напишет то, что нужно, и поздно ночью, когда они будут очень усталыми, они примут этот документ под шумные возгласы одобрения.

— И кто же этот человек? Вы имеете в виду Майка?

— Это Томас Джефферсон[16]Джефферсон Томас — третий президент США, автор текста проекта Декларации независимости.. Он, мой мальчик, был первым из рациональных анархистов, тем самым человеком, которому почти удалось реализовать свою систему при помощи одного из лучших образчиков риторики, который когда-либо существовал в написанном виде. Но его поймали на этом, чего мне, я надеюсь, удастся избежать. Я не в состоянии улучшить его формулировки, я просто приспособлю их к реалиям Луны двадцать первого века.

— Я слышал о нём. Это ведь он освободил рабов?

— Можно сказать, что он попытался, но потерпел неудачу. Не забивай себе этим голову. Как у нас продвигается дело с обороной? Я не вижу возможностей продолжать притворство после того дня, когда ожидается прибытие следующего корабля.

— Мы не успеем закончить подготовку к этому времени.

— Майк говорит, что мы должны быть готовы к этому времени.

Мы не были готовы к сроку, но и корабль не прибыл. Учёные перехитрили и меня, и тех селенитов, которым я велел наблюдать за ними. Они установили передающее устройство в фокусе самого большого рефлектора. А ассистенты-селениты купились на лицемерное утверждение о том, что эта штуковина предназначена исключительно для астрофизических исследований — это, мол, новая деталька для радиотелескопа.

Думаю, что для радиотелескопа такая деталь и впрямь была чем-то новым. Излучатель ультракоротких волн и остальное оборудование соединялись с рефлектором при помощи волновода, а зеркало использовалось для того, чтобы точно сфокусировать излучение. Получилась система, по конструкции сильно напоминающая первые модели радаров. А металлическая сетка и фольга теплоизолирующего экрана антенны задерживали паразитное излучение, именно поэтому установленные мной «уши» ничего не услышали.

При помощи этого устройства они и послали сообщение, изложив в деталях свою версию происходящего. Первой реакцией на это сообщение оказался полученный нами запрос от Администрации Земли, присланный Надсмотрщику с требованием опровергнуть эту мистификацию, найти её автора и положить ей конец.

Вместо этого они получили от нас Декларацию Независимости.

«На ассамблее Конгресса, состоявшейся четвёртого июля две тысячи семьдесят шестого года…»

Это было прекрасно .

15

Подписание Декларации Независимости прошло в полном соответствии с тем, что говорил проф. Он преподнёс её им в конце долгого дня, объявив, что после обеда состоится специальная сессия, на которой выступит Адам Селен. Адам зачитал текст вслух, комментируя каждое из предложений, а затем прочёл весь документ целиком без остановок, так что высокопарные фразы прозвучали подобно музыке. Люди рыдали. Рыдала и сидевшая рядом со мной Вайо, да я и сам тоже был готов разрыдаться, хотя и читал документ раньше.

Затем Адам взглянул на них с экрана и сказал:

«Будущее ждёт. Пусть ваши труды будут достойны самой высокой оценки».

И вместо того, чтобы предоставить ведение собрания председателю, он передал его в руки профа.

Склока началась в двадцать два ноль-ноль. Конечно, они весьма благосклонно восприняли этот документ. В течение всего дня доходившие до нас новости сводились к тому, какие мы скверные, как нас надо наказать, какой урок нам надо преподать и тому подобное. Не было необходимости подливать масла в огонь; вполне хватало тех гадостей, которые поступали с Земной стороны, — Майк вырезал все сообщения, в которых звучали мнения «но, с другой стороны». Если когда-либо и был такой день, когда Луна ощущала себя единой, то это, вероятно, было 2 июля 2076 года.

Итак, они собирались принять этот документ; проф знал об этом ещё до того, как предложил его им.

Но они не были готовы принять его так, как он был написан:

— Уважаемый председатель, во втором параграфе употреблено слово «неотчуждаемый». Оно не вполне подходит; следовало бы вместо него использовать слово «неотъемлемый», и разве слова «священные права» не прозвучали бы с большим достоинством, чем «неотъемлемые права»? Мне бы хотелось услышать, какие мнения существуют по этому вопросу.

Этот тип был почти что в здравом уме — просто литературный критик, создание столь же безобидное, как мёртвые дрожжи в пиве. Но были и такие… Взять, к примеру, ту женщину, которая всё и всех ненавидела. Она была тут как тут, вместе со своим списком; она зачитала его вслух и внесла предложение о том, чтобы его целиком включили в Декларацию Независимости, «чтобы народы Терры знали, что мы цивилизованны и можем занять своё место среди прочих представителей человечества!».

Проф не только позволил ей безнаказанно выступить с подобными предложениями, он ещё и всячески поощрял её, позволяя ей говорить за счёт других, желающих высказаться, затем крайне любезно поставил её предложения на голосование, хотя они даже не были одобрены. Конгресс действовал согласно правилам, для выработки которых потребовалось несколько дней непрерывных свар; проф был знаком с этими правилами, но следовал им, только когда это было ему выгодно. Предложение этой дамы было провалено под громкие крики, и она удалилась.

Затем кто-то встал и сказал, что такой длинный список, конечно, не следует включать в Декларацию, но почему бы не включить в неё некоторые основные принципы? Возможно, следовало бы включить в неё заявление, что государство Свободная Луна гарантирует всем свободу, равенство и безопасность? Не надо излишней детализации, только основные принципы, которые, как известно, представляют собой истинные цели правительства.

Да, это вполне правильно, такое предложение вполне можно принять, но нужно написать «гарантирует свободу, равенство, мир и безопасность» — правильно, товарищи? Они устроили целую свару по поводу того, включается ли в понятие «свобода» свобода от платы за воздух, или бесплатный воздух является частью понятия «безопасность»? Почему бы не перестраховаться и прямо не включить в этот перечень ещё и «бесплатный воздух»? Поступило предложение усовершенствовать формулировку и включить «бесплатные воздух и воду» — потому что если у вас нет воздуха и воды, то у вас нет ни свободы, ни безопасности.

Воздуха, воды и пищи .

Воздуха, воды, пищи и пространства .

Воздуха, воды, пищи, пространства и тепла .

Нет, давайте вместо слова «тепло» напишем слово «энергия». Тогда список будет исчерпывающим. В него будет включено абсолютно всё.

Приятель, да ты что, с ума сошёл? Это совсем не всё, ты кое-что упустил. И это твоё упущение — оскорбление всему женскому роду. Давай-ка выходи и скажи это ещё разок! Дайте мне закончить. Мы должны без обиняков сказать им, что мы не допустим больше посадки ни одного корабля, если только на его борту не будет по меньшей мере равного количества женщин и мужчин. Я сказал, по меньшей мере  — и я не буду ничего принимать до тех пор, пока вопрос с иммиграцией не будет урегулирован должным образом.

Ямочки не исчезали со щёк профа.

Я начал понимать, почему проф весь день отсыпался, не надевая на себя грузил. Что касается меня, то я был очень усталым, поскольку весь день, не снимая скафандра, занимался тем, что врезал в грунт у катапульты последний из перемещённых туда баллистических радаров. Устали все; к полуночи толпа начала редеть, поскольку люди пребывали в полной уверенности, что сегодня ночью не будет приниматься никаких окончательных решений. Кроме того, им надоело выслушивать, как другие, а не они сами, несут всякую чушь.

Было уже за полночь, когда кто-то поинтересовался: почему Декларация была датирована четвёртым числом, тогда как сегодня только второе? Проф мягко возразил, что было уже не второе, а третье и не похоже, что Декларация будет оглашена раньше, чем четвёртого, а дата 4 июля имела символический смысл, который вполне мог сыграть нам на руку[17]4 июля 1776 года была принята Декларация независимости США..

Когда стало известно, что до 4 июля ничего, скорее всего, не будет решено, некоторые разошлись. Но я кое-что подметил: по мере того как зал пустел с уходом одних людей, он заполнялся другими. Одно из только что освободившихся кресел занял Фин Нильсен. Появился товарищ Клейтон из Гонконга, сжал рукой моё плечо, улыбнулся Вайо, затем нашёл себе место и сел.

Внизу, в первых рядах, я заметил своих молодых помощников — Слима и Хейзел. Я как раз размышлял о том, что мне придётся подтвердить перед Мамой алиби Хейзел — сказать, что задержал её по партийным делам, — когда, с крайним удивлением, увидел рядом с ними Маму собственной персоной. И Сидрис. И Грега, который, по всем предположениям, должен был сейчас находиться на новой катапульте.

Я огляделся вокруг и увидел ещё около дюжины знакомых лиц — ночного редактора «Лунной Правды», генерального менеджера «Лунохода» и других товарищей, каждый из которых был проверен нами в деле. Я начал понимать, что проф просто подтасовал колоду. В Конгрессе не было фиксированного членства, и у наших верных товарищей было не меньше прав появиться здесь, чем у тех, кто в течение месяца занимался пустопорожней болтовнёй. Теперь в этом зале заседали они и голосовали против принятия всяких поправок.

Около трёх часов, когда я уже начал прикидывать, сколько ещё смогу выдержать, кто-то передал профу записку. Он прочёл её, стукнул председательским молоточком и сказал:

— Адам Селен просит вас уделить ему внимание. Полагаю, вы единогласно одобряете это?

Снова вспыхнул висевший за трибуной экран, и Адам сказал, что внимательно следил за обсуждением и его весьма воодушевляет, что он услышал такое количество содержательной и конструктивной критики. Но нельзя ли ему высказать одно предложение? Почему бы не признать, что ни один из написанных документов не бывает совершенен? Если эта Декларация устраивает их в принципе , почему бы не отложить доведение её до совершенства на потом и не принять её в нынешнем виде?

— Уважаемый председатель, я вношу такое предложение.

Его предложение приняли под крики одобрения.

— Имеются какие-нибудь возражения? — спросил проф. Он ожидал, подняв молоточек.

Человек, выступавший как раз в тот момент, когда Адам попросил слова, сказал:

— Ну… Я всё же настаиваю на том, что это деепричастный оборот, но ладно, пусть уж остаётся как есть.

Проф стукнул своим молоточком:

— Итак, принято.

Затем мы подходили один за другим и ставили подписи на большом свитке, «присланном из офиса Адама», — я заметил, что подпись самого Адама там уже была. Я поставил свою подпись прямо под подписью Хейзел — девочка уже выучилась писать, хотя её образование всё ещё хромало. Буквы, которыми она написала своё имя, были несколько кривыми, зато она написала их крупно и с гордостью. Товарищ Клейтон сначала написал свою партийную кличку, затем написал буквами своё настоящее имя, а затем поставил свою подпись на японском языке — три малюсенькие картинки, одна под другой. Два товарища вместо подписи поставили крестики, которые были тут же засвидетельствованы.

Той ночью (или, лучше сказать, утром) в зале находились все руководители Партии, а пустоголовых болтунов там оставалось не более дюжины. Но те из них, кто был там, тоже подписались, дабы история их не забыла.

Пока очередь медленно продвигалась вперёд, люди разговаривали. Проф постучал молоточком, привлекая внимание:

— Необходимы добровольцы для выполнения опасной миссии. Декларация будет передана по каналам новостей, но необходим кто-то, кто мог бы лично вручить её Федерации Наций на Терре.

Шум прекратился. Проф смотрел на меня. Я сглотнул и сказал:

— Запишите меня добровольцем.

— И меня, — эхом подхватила Вайо.

— Меня тоже! — сказала маленькая Хейзел Мид.

Через несколько минут набралось уже около дюжины добровольцев, начиная от Фина Нильсена и кончая Господином Деепричастный Оборот (который, если не брать в расчёт его пунктик, оказался совсем неплохим парнем). Проф переписал имена, пробормотал что-то насчёт того, что свяжется с ними, когда появится возможность воспользоваться транспортом.

Я отвёл профа в сторонку и спросил:

— Слушайте, проф, а вы не переутомились, занимаясь делами? Вы же знаете, что корабль, который должен был прибыть седьмого, отменён. Там сейчас поговаривают о том, чтобы ввести против нас эмбарго. Следующий корабль, который они отправят на Луну, будет боевым. Как вы планируете осуществить такое путешествие? В качестве пленного?

— Мы не будем пользоваться их кораблями.

— Чем же в таком случае? Вы собираетесь построить свой? У вас есть хоть какое-нибудь представление о том, сколько времени это займёт? Если вы вообще сумеете его построить, в чём я лично сомневаюсь.

— Мануэль, Майк говорит, что это необходимо, — и он уже всё продумал.

Я и сам знал, что это было необходимо. После того как нам стало известно, что умники из обсерватории Ричардсона умудрились переслать на Терру сообщение, Майк снова пересчитал наши шансы. На этот раз он давал нам только один шанс из пятидесяти трёх… и существовала настоятельная необходимость, чтобы проф отправился на Земную сторону. Но я не стал беспокоиться по поводу того, что невозможно; я весь день работал, чтобы мы сумели использовать этот единственный шанс из пятидесяти трёх.

— Майк обеспечит нам корабль, — продолжал проф, — он уже разработал проект, и сейчас ведётся работа над его осуществлением.

— Он уже разработал? Действительно? С каких это пор Майк у нас является инженером?

— А разве он не инженер?

Я совсем уже собирался ответить, но прикусил язык. У Майка не было учёных степеней. Он просто знал о технике больше, чем любой из людей. И о пьесах Шекспира, и о разных проблемах, и об истории, и обо всём, что угодно.

— Расскажите мне поподробнее.

— Мануэль, мы отправимся на Терру так же, как туда отправляют груз зерна.

—  Что? Кого вы имеете в виду под словом «мы»?

— Тебя и меня. Все остальные добровольцы нужны были только в качестве декорации.

— Слушайте, проф, — сказал я. — Я никогда не отступался. Я трудился изо всех сил, даже когда вся затея казалась не более чем глупостью. Я носил грузила — они и сейчас на мне, — поскольку существовал шанс, что нам придётся отправиться в это отвратительное местечко. Но я подряжался отправиться туда на корабле , с пилотом, который поможет осуществить безопасную посадку, даже если в качестве пилота будет всего лишь киборг. Я никогда не соглашался отправиться туда в качестве метеорита.

— Очень хорошо, Мануэль, — сказал он. — Я всегда полагал, что у человека должна быть свобода выбора. Полетит твой дублёр.

— Мой кто?

— Товарищ Вайоминг. Насколько мне известно, если не считать тебя, она является единственным человеком, который достаточно тренирован для такого путешествия… ну, кроме нескольких жителей Терры.

Вот так и вышло, что я полетел. Но сначала я поговорил с Майком.

— Ман, мой первый друг, — сказал он снисходительно, — тебе не о чем беспокоиться. Я планирую отправить вас на барже КМ-187 серия 76, и вы без каких-либо хлопот прибудете в Бомбей. Но чтобы успокоить тебя, скажу, что я отобрал эту баржу потому, что её будут сводить с околоземной орбиты и посадят в Индии как раз тогда, когда Индия войдёт в поле моего зрения… и я добавил ещё один контур, который позволит мне перехватить управление с земли, если мне не понравится, как с тобой будут обращаться. Доверься мне, Ман, я всё продумал. Даже решение продолжать поставки зерна, после того как всё происходящее уже перестало быть тайной, было частью этого плана.

— Мог бы рассказать мне.

— Не видел необходимости тревожить тебя. Профессор всё знал, он должен был всё знать — я держал с ним постоянную связь. А твоя задача — просто позаботиться о нём и постараться, чтобы он сумел вернуться назад. И взять на себя его дело, если он умрёт, поскольку в этом отношении я ничего не могу сказать с уверенностью.

— Ладно, — вздохнул я, — но, Майк, ты, конечно, не думаешь, что, управляя баржей с такого расстояния, сможешь осуществить мягкую посадку? Тебе помешает уже то, что твои сигналы не смогут идти со скоростью выше скорости света.

— Ман, ты думаешь, что я ничего не смыслю в баллистике? Для той орбитальной позиции, на которой вы будете находиться, время от запроса до ответа и получения управляющего сигнала составляет менее четырёх секунд; и положись на меня, уж я-то не потеряю ни одной миллисекунды.

Обращаясь по околоземной парковочной орбите, вы за четыре секунды сможете по максимуму преодолеть расстояние в тридцать два километра, а по мере того, как вы будете заходить на посадку, это расстояние будет постепенно уменьшаться до нуля. Время реакции у меня значительно меньше, чем у пилота, осуществляющего посадку вручную, потому что я не трачу времени на оценку ситуации и выбор правильного образа действий.

Получается, что максимальное запоздание составит четыре секунды. Но в действительности оно будет значительно меньше, поскольку время реакции у меня гораздо меньше, так как я постоянно занимаюсь планированием и прогнозированием, предвижу, что может случиться, и создаю необходимые программы. Фактически я буду на четыре секунды опережать вас на траектории и мгновенно реагировать на всё, что происходит.

— Но в этой жестянке нет даже альтиметра.

— Теперь уже есть. Ман, пожалуйста , поверь мне. Я подумал обо всём. Я установил дополнительное оборудование единственно с целью успокоить тебя. Станция наземного контроля в Пуне уже посадила пять тысяч барж, у них ни разу не было осечки. Это замечательный результат; у них очень неплохой компьютер.

— Хорошо. Э… Майк, насколько силён удар, когда эти чёртовы баржи шлёпаются в океан? Сколько g?

— Удар не слишком силён. При выводе на орбиту баржи испытывают десятикратные перегрузки, затем перегрузка снижается до четырёхкратной… затем, перед самым приводнением, она обычно колеблется между пяти- и шестикратной. Удар о воду тоже будет не слишком сильным — примерно равным тому, когда падаешь в воду с высоты в пятьдесят метров. И при ударе вы не испытаете внезапного шока, перегрузка будет меньше трёх g. Затем вас выбросит на поверхность, вы ещё разок шлёпнетесь в воду, на этот раз слабо, а затем просто поплывёте, сила тяжести будет составлять один g. Ман, эти баржи делают настолько лёгкими, насколько это возможно, а всё ради экономии. Мы не можем позволить себе швырять их как попало, иначе у них швы разойдутся.

— Как мило. А что было бы, если бы тебе пришлось переносить ускорение от пяти до шести g? У тебя тоже разошлись бы швы?

— Я полагаю, что мне уже приходилось подвергаться шестикратным перегрузкам на том корабле, на котором меня сюда доставили. Если бы меня подвергли шестикратным перегрузкам сейчас, думаю, что оборвалось бы множество важных контактов. Однако меня больше заботят крайне высокие, кратковременные перегрузки, возникающие в результате ударных воли, которым я, по всей вероятности, подвергнусь, когда Терра примется бомбить нас. У меня недостаточно данных, чтобы сделать прогноз… Но я могу утратить функции, связанные с контролем над некоторыми из периферийных устройств, Ман. А в некоторых тактических ситуациях это может оказаться решающим фактором.

— Майк, ты действительно считаешь, что они будут нас бомбить?

— Судя по моим расчётам, да. Именно поэтому ваша поездка так важна.

На этом мы оставили разговор, и я отправился взглянуть на этот гроб. Лучше бы я остался дома.

Вам когда-нибудь приходилось видеть одну из этих дурацких барж? Это просто-напросто стальной цилиндр, снабжённый рулевыми и тормозными ракетами да ещё устройством радарного ведения. Она так же похожа на космический корабль, как пара плоскогубцев похожа на мою руку номер три. Эта баржа была вскрыта, и в ней как раз занимались оборудованием «жилых помещений».

Не было ни камбуза, ни туалета. Вообще ничего. А к чему? Нам предстояло находиться в ней всего лишь в течение пятидесяти часов. Отправляйся в путь натощак, и тогда тебе даже не понадобится гигиенический мешочек внутри скафандра. Кресла и бар тоже без надобности, ведь нам из скафандров не вылезать; на время путешествия нас накачают снотворным, и нам и дела ни до чего не будет.

Проф, по крайней мере, будет находиться под воздействием снотворного в течение всего путешествия. Мне же придётся бодрствовать во время посадки, чтобы попытаться выбраться из этой смертельной ловушки, если что-нибудь пойдёт не так и никто не придёт нам на помощь с консервным ножом.

Рабочие как раз занимались сооружением своего рода люльки, форма которой точно соответствовала спинке скафандров, — к этим вогнутостям нас и привяжут ремнями. И находиться в них мы будем вплоть до самого прибытия на Терру.

Казалось, что все они гораздо больше заботились о том, чтобы общая масса не изменилась после выгрузки пшеницы, о том, чтобы не сместить центр тяжести и не придать кораблю дополнительного вращательного момента, чем о нашем комфорте. Инженер, отвечающий за это дело, сказал мне, что в расчётах учитывался даже вес набивки, которая будет уложена в наши скафандры.

Я был рад услышать, что у нас в скафандрах будет набивка. Эти вогнутости выглядели не слишком мягкими.

Я вернулся домой в задумчивости. Вайо за обедом отсутствовала, и это было необычно. А Грег присутствовал, и это было ещё более необычно. Никто не сказал ни слова о том, что на следующий день мне предстояло изобразить из себя метеорит, хотя об этом было известно всем. Но я не замечал ничего необычного до тех пор, пока наше младшее поколение не вышло из-за стола, не дожидаясь команды. Тогда я понял, почему Грег после того, как утром закончилась сессия Конгресса, не вернулся назад в Океан Бурь, — кто-то попросил созвать семейный совет.

Мама оглядела нас и сказала:

— Все в сборе. Али, дорогой, закрой, пожалуйста, дверь. Дедушка, ты начнёшь?

Наш старший муж очнулся от полудрёмы над своим кофе и выпрямился. Он взглянул на сидевших за столом и веско сказал:

— Я вижу, что здесь собрались все. Я вижу, что детей уже отослали спать. Я вижу, что среди нас нет ни чужих, ни гостей. Мы собрались здесь согласно традиции, установленной Чёрным Джеком Девисом, нашим Первым мужем, и Тилли, нашей Первой женой. Если есть что-то, что напрямую касается безопасности и счастья нашего брака, пожалуйста, выкладывайте всё начистоту. Не держите это в себе. Таков наш обычай.

Дедушка повернулся к Маме и сказал:

— Займись этим, Мими, — а затем вновь соскользнул в состояние мягкой апатии. Но в течение той минуты, что он говорил, он был сильным, красивым, мужественным и энергичным человеком, таким, каким он был в дни, когда меня выбирали… и я внезапно чуть не расплакался, подумав о том, как мне тогда повезло.

А чуть позже я уже и не знал, повезло мне или нет. Я видел только одну причину, по которой мог быть собран этот совет, — то, что на следующий день мне предстояло отбыть на Земную сторону, с ярлычком, как у мешка с зерном. Могла ли прийти в голову Маме идея попытаться так настроить семью, чтобы она воспротивилась этому?

Никто не был обязан подчиняться решениям семейного совета. Но обычно все именно так и делали. В этом и была сила нашего брака: когда случалось что-нибудь, мы все держались вместе.

— Кто-нибудь хочет поднять вопрос, который нужно обсудить? — спросила Мама. — Пожалуйста, дорогие, говорите.

— Я хочу, — сказал Грег.

— Слушаем Грега.

Грег хороший оратор. Он может встать перед своей паствой и говорить с уверенностью о таких вещах, в которых я не уверен даже тогда, когда остаюсь один.

Но в тот вечер он выглядел каким угодно, только не уверенным в себе.

— Ну, — сказал он, — мы в нашем браке всегда старались сохранять баланс, чтобы среди нас были и молодые люди, и люди постарше, чтобы семья регулярно пополнялась новыми членами и чтобы эти добавления происходили через правильные промежутки времени, так, как нам было заповедано.

Мы иногда меняли кое-что — по вполне уважительным причинам, — он посмотрел на Людмилу, — а затем восстанавливали баланс. — Он снова взглянул на дальний конец стола, где по бокам Людмилы сидели Фрэнк и Али. — Как видно из записей, в течение многих лет средний возраст мужей в нашей семье был около сорока лет, а жён — около тридцати пяти. Именно с такой разницы в возрасте и начался наш брак более ста лет назад, поскольку Тилли было пятнадцать лет, когда она избрала себе в мужья Чёрного Джека, которому только что исполнилось двадцать. Сейчас средний возраст мужей у нас составляет почти точно сорок лет, в то время как средний…

— Грег, дорогой, — сказала Мама, — не забивай нам голову арифметикой. Просто изложи суть дела.

Я попытался сообразить, кого Грег имеет в виду. Тут нужно учесть, что в течение большей части предыдущего года я практически не бывал дома, а если всё-таки добирался до дому, то частенько уже тогда, когда все спали.

Но было ясно, что речь шла о браке, а в нашей семье никто прежде не предлагал заключить нового брака без того, чтобы у других членов семьи не было достаточно времени на то, чтобы внимательно присмотреться к кандидату. По-другому такие дела не делаются.

Оказалось, что я был дураком. Грег помедлил и сказал:

— Я предлагаю Вайоминг Нот.

Говорил же я , что я дурак. Я понимаю технику, а техника понимает меня. Но я ни в коем случае не претендую на то, что я знаю людей.

Когда я стану старшим мужем, — если проживу достаточно долго, — поступлю точно так же, как Дедушка, предоставлю Сидрис заниматься всеми делами. Но тем не менее… Давайте прикинем, Вайо вступила в церковь Грега. Грег мне нравится, более того, я люблю Грега. И восхищаюсь им. Но сколько бы раз вы ни пытались пропустить теологию его церкви через компьютер, ничего, кроме нуля, вы всё равно не получите. Нет никаких сомнений, что Вайо прекрасно знала это — она ведь познакомилась с этой теологией уже будучи взрослым человеком. Я подозреваю, что обращение Вайо означает только то, что ради Дела она была готова на всё .

Но Вайо завербовала Грега ещё до своего обращения. И именно она чаще других ездила на строительство новой катапульты — ей было легче уехать, чем мне или профу. Так что… чему удивляться-то? Удивляться совсем и не стоило.

Мама спросила:

— Грег, у тебя есть причины думать, что Вайо примет наше предложение о её избрании?

— Да.

— Очень хорошо. Мы все знаем Вайоминг, я уверена, что у каждого уже сформировалось о ней определённое мнение. Я не вижу причин затевать обсуждение… если только у кого-нибудь из вас нет желания сказать что-либо. Говорите.

Для Мамы всё это не было неожиданностью. Да и не могло быть. Ни для неё, ни для кого другого, поскольку Мама никогда бы не допустила созыва семейного совета, если бы не была уверена в его результатах.

— Очень хорошо, — сказала Мама, — давайте по порядку. Людмила?

— Я? Все знают, что я очень люблю Вайо. Я — за!

— Ленора, дорогая?

— Ну, возможно, мне удастся уговорить её снова стать чернокожей. Я думаю, что мы замечательно оттеняли друг друга. Её единственный недостаток — то, что у неё волосы светлее, чем у меня. Да!

— Сидрис?

— Я — за. Вайо — наш человек.

— Анна?

— Прежде чем высказывать своё мнение, мне надо кое-что сказать, Мими.

— Не думаю, дорогая, что это так уж необходимо.

— И тем не менее. Я собираюсь, согласно нашим традициям, вытащить это на свет. Так всегда поступала Тилли. В этом браке каждая из жён несёт своё бремя — даёт семье детей. Возможно, для вас будет неожиданностью узнать, что у Вайо уже было восемь детей…

Для Али это явно было неожиданностью. Он вскинул голову, челюсть у него отвисла. Я уставился в тарелку. Ох, Вайо, Вайо. Как же я допустил, что такое случилось? Теперь мне точно придётся заговорить.

А затем до меня дошло, что Анна всё ещё говорит:

— …таким образом, теперь она может иметь своих собственных детей. Операция прошла успешно. Но она очень обеспокоена из-за того, что существует возможность, что у неё снова родится неполноценный ребёнок, хотя, по словам директора клиники в Гонконге, это маловероятно. Мы просто обязаны дать ей почувствовать, как мы её любим, для того чтобы она перестала тревожиться.

— Мы будем любить её, — сказала Мама безмятежно. — Мы уже любим её. Анна, ты готова высказать своё мнение?

— Вряд ли это необходимо, не так ли? Я ездила с ней в Гонконг, я держала её за руку, пока ей восстанавливали трубы. Я голосую за Вайо.

— В этой семье, — продолжала Мама, — всегда придерживались того мнения, что наши мужья имеют право вето. Это несколько необычно, но начало этой традиции положила Тилли, и у нас никогда не было повода пожалеть об этом. Ну, Дедушка?

— Э? О чём ты говоришь, дорогая?

— Мы выбираем Вайоминг, Дедушка. Ты даёшь своё согласие?

— Что? Ну, конечно, конечно! Очень милая малышка. А скажи, что сталось с той симпатичной африканочкой, у неё ещё было похожее имя? Она что, рассердилась на нас?

— Грег?

— Я ведь сам это предложил.

— Мануэль? Ты воспрепятствуешь этому?

— Я? Мама, ты ведь меня знаешь.

— Да. Но иногда задаюсь вопросом, знаешь ли ты сам себя. Ганс?

— А что случится, если я скажу «нет»?

— Ты лишишься нескольких зубов, вот что, — быстро сказала Ленора. — Ганс голосует за.

— Прекратите, милые, — сказала Мама с мягким упрёком. — Избрание — это дело серьёзное. Ганс, говори.

— Да, да. Нам как раз пора завести симпатичную блондинку в этой… Ой-ой!

— Прекрати, Ленора. Фрэнк?

— Да, Мама.

— Али, дорогой? Единогласно?

Лицо юноши стало ярко-розового цвета, и он не смог произнести ни слова. Он только яростно закивал.

Вместо того чтобы назначить мужа и жену, которые разыскали бы нашу избранницу и передали ей предложение, Мама сразу же послала Людмилу и Анну привести Вайо, — оказалось, что она была совсем неподалёку, в салоне «Бонтон».

Это было не единственное отклонение от заведённого порядка. Вместо того чтобы назначить дату и устроить свадебную церемонию, позвали детей, и через несколько минут Грег уже держал открытую книгу, а мы приносили обеты, — и тут наконец-то я понял своей дурной головой, что всё свершалось с такой головоломной скоростью из-за того, что на следующий день мне на самом деле предстояло сломать себе голову.

Это было не что иное, как символическое проявление любви, которое моя семья испытывала ко мне, — символическое, поскольку первую ночь невеста всегда проводила со своим старшим мужем, а вторую и третью ночь мне предстояло провести в космосе. Но в любом случае это было проявлением любви, и когда женщины начали плакать во время церемонии, я обнаружил, что у меня из глаз тоже капают слёзы.

Затем я в одиночестве отправился спать в свою мастерскую. Вайо расцеловала всех и ушла под руку с Дедушкой. Я был ужасно уставшим — последние два дня выдались тяжёлыми.

Я подумал о том, чтобы сделать несколько упражнений, но затем решил, что уже слишком поздно — перед смертью не надышишься. Подумал о том, чтобы позвонить Майку и спросить у него, каковы новости с Терры. И лёг спать.

Не знаю, как долго я проспал, прежде чем до меня дошло, что я уже больше не сплю и что в комнате кто-то есть.

— Мануэль? — донёсся до меня мягкий шёпот из темноты.

— А? Вайо, дорогая, тебе не полагается быть здесь.

— На самом деле мне полагается быть именно здесь, муж мой. Мама знает, что я здесь, и Грег тоже. А Дедушка сразу лёг спать.

— Ох, сколько времени?

— Около четырёх. Пожалуйста, дорогой, можно я лягу в постель?

— Что? О, конечно! — Было кое-что, о чём мне следовало не забыть. — Майк!

— Да, Ман, — ответил он.

— Отключись. Не слушай. Если я тебе понадоблюсь, позвони по семейному телефону.

— Вайо велела мне сделать то же самое. Поздравляю.

Затем её голова опустилась на мою культю, а я обнял её правой рукой.

— О чём ты плачешь, Вайо?

— Я не плачу! Я просто ужасно боюсь, что ты не вернёшься назад.

16

Я очнулся до безумия напуганным и в абсолютной темноте. «Мануэль!» Я не знал, где верх, где низ. «Мануэль, — позвали меня ещё раз. — Проснись ».

Я несколько пришёл в себя — это же сигнальное устройство, предназначенное для того, чтобы заставить меня очнуться. Я вспомнил, как лежал, распластавшись, на столе в лазарете Комплекса, уставившись на яркую лампу и слушая чей-то голос, пока в мои вены по каплям вливалось снотворное. Но это было сто лет назад, и с тех пор прошло бесконечное количество времени, наполненное кошмарами, невыносимым давлением и болью.

Я понял, что означает чувство, когда ты не можешь разобраться, где верх, где низ. Мне уже приходилось испытывать такое раньше. Это невесомость. Я был в космосе.

Что пошло не так? Может быть, Майк забыл поставить разрядную точку, отделяющую целые числа от десятых долей? Или уступил тому детскому, что было в его натуре, и сыграл шутку, просто не понимая того, что совершает убийство? Тогда почему, несмотря на то что прошли целые годы боли, я всё ещё жив? А может быть, я уже умер? Было ли нормальным для призрака чувствовать себя таким одиноким и потерянным? Потерянным в нигде.

«Проснись, Мануэль! Проснись, Мануэль!»

— Ох, да заткнись же ты! — прорычал я. — Заткни свою мерзкую пасть.

Запись продолжала прокручиваться, я перестал обращать на неё внимание. Нужно было включить свет. Где же этот вонючий выключатель?

Нет, не требуется целого столетия боли для того, чтобы при ускорении в три g набрать скорость убегания для Луны, — просто так всё это воспринималось. Всего-то восемьдесят две секунды… но это один из тех случаев, когда нервная система человека ощущает каждую из миллисекунд.

Ускорение в три g означает, что селенит будет весить в жуткие восемнадцать раз больше своего обычного веса.

Затем я обнаружил, что эти деятели, у которых вместо мозгов в голове вакуум, не надели мне обратно руку. По какой-то дурацкой причине они сняли её, когда раздевали меня для предполётной подготовки, а я был настолько накачан пилюлями «не беспокойся» и «спи-усни», что у меня не было ни малейшего желания протестовать. И чёрта с два они надели мне её снова, а этот чёртов переключатель находился слева от меня, со стороны пустого рукава моего скафандра.

Следующие десять лет я потратил на то, чтобы одной рукой отстегнуть ремни, затем отбыл двадцатилетний срок, плавая в темноте, прежде чем снова сумел отыскать свою люльку, определить, где у неё изголовье, и, сориентировавшись таким образом, постарался на ощупь отыскать выключатель…

Длина отсека ни по одному из измерений не превышала двух метров. Но в невесомости и полной темноте создавалось впечатление, что по размерам он превосходил Старый Купол. Наконец я нашёл переключатель. Теперь у нас был свет.

Как только вспыхнул свет, объём помещения сократился до размеров, способных вызывать клаустрофобию. Я взглянул на профа.

Судя по всему, он был мёртв. Ну что ж, у него на это были все причины. Я хоть и позавидовал ему, но всё-таки постарался проверить его пульс, дыхание и тому подобное, на случай, если ему не повезло и он ещё не избавился от этих напастей.

Сделать это оказалось чрезвычайно трудно, и отнюдь не по причине моей однорукости. Зерно перед погрузкой, как обычно, прошло сушку и обработку вакуумом, но предполагалось, что в этом отсеке будет поддерживаться давление — никаких особых изысков, просто резервуар, заполненный воздухом.

Предполагалось также, что наши скафандры сумеют в течение двух дней обеспечить поддержание такой жизненно важной функции, как дыхание. Но даже самый лучший из скафандров удобнее всё-таки носить не в вакууме, а там, где есть наружное давление. Как бы там ни было, от меня ожидали, что я сумею оказать помощь своему пациенту.

А я не мог. Не нужно было даже отстёгивать шлем для того, чтобы убедиться, что эта жестянка пропускала воздух, я понял это сразу, по тому, как вёл себя мой скафандр.

У меня, конечно, были с собой лекарства для профа, сердечные стимуляторы и всё такое прочее. Они были в «полевых» ампулах, так что я мог сделать ему инъекцию даже сквозь скафандр.

Но как проверить пульс и дыхание? У него был дешёвый скафандр, того типа, который покупают селениты, редко покидающие поселения. У такого скафандра снаружи нет необходимых датчиков.

Нижняя челюсть у профа отвалилась, глаза неподвижно смотрели куда-то. Мертвец, решил я. Он превысил предел своих возможностей, он сам себя ликвидировал. Я попытался нащупать пульс на его горле, но не сумел сделать это из-за шлема.

Нас снабдили программными часами, что было крайне любезно со стороны того, кто это сделал. Они показывали, что я был без сознания сорок четыре часа с лишним. Всё шло по плану. И через три часа нам дадут хорошего пинка, который выведет нас на парковочную орбиту вокруг Терры. Затем, после того как мы сделаем два витка, на что потребуется ещё три часа, нам предстояло подключиться к посадочной программе — если наземный контроль в Пуне не передумает и сдуру не решит оставить нас болтаться на орбите.

Я напомнил себе, что это маловероятно. Зерно обычно не оставляют в вакууме дольше, чем это необходимо. Зерно в вакууме быстро превращается в попкорн, что не только уменьшает его стоимость, но и может разорвать изнутри саму эту жестянку, как перезревшую дыню. Разве не очаровательная перспектива? И зачем только они оставили на борту зерно? Почему не нагрузили баржу камнями, которым абсолютно всё равно, вакуум там или не вакуум.

У меня было достаточно времени, чтобы поразмыслить над этим и ощутить сильную жажду. Я отпил из соски полглоточка, потому что мне совсем не хотелось, чтобы к моменту, когда начнётся шестикратная перегрузка, у меня был полный мочевой пузырь. (Оказывается, мне не стоило волноваться — мне ввели катетер. Но я об этом не знал.)

Когда время было уже на исходе, я подумал, что профу не будет хуже, если я сделаю ему инъекцию препарата, который, как полагалось, должен был помочь ему перенести высокие перегрузки, а затем, после выхода на парковочную орбиту, дам ему сердечный стимулятор — поскольку, судя по всему, ему уже ничего не могло повредить.

Я ввёл ему первое лекарство, а затем, в течение остававшихся в моём распоряжении минут, судорожно попытался вновь пристегнуться ремнями — это с одной-то рукой. Жалко, что я не знал имени моего заботливого друга, — тогда я мог бы обматерить его получше.

Ускорение в десять g при выходе на парковочную орбиту вокруг Терры продолжается 3,26×10⁷ микросекунд; но кажется, что всё это продолжается гораздо дольше, поскольку десятикратная перегрузка означает, что нежному мешку с протоплазмой предстоит весить в шестьдесят раз больше своего привычного веса.

Округляя, получается тридцать три секунды. Но, честное слово, не думаю, что на долю одной из моих прапрабабок в Салеме выпали худшие полминуты, когда её заставили поплясать в петле.

Я дал профу сердечный стимулятор, затем провёл три часа, пытаясь решить, принимать ли мне перед посадкой то же лекарство, что и профу.

Я решил не делать этого. Препарат, который дали мне перед катапультированием, принёс мне вместо полутора минут мучений и двух дней скуки целое столетие жутких кошмаров, — и, кроме того, если уж этим последним минутам суждено стать последними минутами моей жизни, я всё-таки хочу прожить их. Возможно, они будут скверными, но они принадлежат мне и я не собираюсь от них отказываться.

Они и в самом деле оказались скверными. Ощущения от шестикратных перегрузок ничуть не лучше, чем от десятикратных. Четырёхкратные перегрузки тоже не сахар. Затем нам дали ещё один пинок — посильнее. Потом внезапно, на какие-то секунды, вернулось состояние невесомости.

Затем последовал удар о воду, который отнюдь не был мягким и который нам пришлось встретить повиснув на ремнях, а не лёжа на мягких прокладках, потому что в воду мы шлёпнулись вниз головой.

Думаю, что Майк не предвидел дальнейшего: после того как мы с силой влетели в воду, нас выбросило на поверхность, а затем мы тяжело шлёпнулись обратно. После этого мы поплыли раскачиваясь.

Земляные черви зовут это «плаваньем», но оно нисколько не напоминает плаванье в невесомости — вас давит земное тяготение, сила которого составляет один g, то есть вы весите в шесть раз больше обычного, кроме того, вас ещё неприятным образом мотает из стороны в сторону.

То есть очень непонятно мотает… Майк уверял нас, что на Солнце стоит хорошая «погода» и что мы, внутри нашей «железной девы», не подвергаемся ни малейшему риску облучения. Но он и не подумал поинтересоваться погодой в Индийском океане; для посадки барж прогноз был достаточно благоприятным, и он, по всей видимости, посчитал, что этого вполне достаточно, — на его месте я бы решил так же.

Я полагал, что мой желудок пуст, но в мой шлем хлынула такая кислая и отвратительная жидкость, что я отдал бы многое ради того, чтобы не пережить такое ещё раз.

Затем нас перевернуло вверх тормашками, и эта гадость оказалась на моём лице и волосах, часть её попала мне в нос. У земляных червей это называется морской болезнью — один из тех ужасов, к которым они относятся как к чему-то само собой разумеющемуся.

Не буду в подробностях описывать весь долгий период времени, в течение которого нас буксировали в порт. Остановлюсь только на том, что в добавление к морской болезни у меня в баллонах кончился воздух.

Каждый из этих баллонов рассчитан на двенадцать часов — запас, вполне достаточный для того, чтобы его хватило на пятьдесят часов полёта, большую часть которого я провёл без сознания, не занимаясь тяжёлой физической работой. Но, поскольку добавилось ещё несколько часов буксировки, этого запаса оказалось маловато.

К тому времени, когда баржа наконец прекратила движение, я был уже не в том состоянии, чтобы попытаться выбраться из неё.

Хотя кое-что сделать я всё-таки попытался — нас, судя по всему, подобрали, и сперва нас немного покрутило, а потом мы остались висеть на ремнях вниз головой. Это не слишком удобное положение, особенно при силе тяжести в один g, и уж совсем неподходящее, когда вам предстоит а) отстегнуть ремни, б) выбраться из углубления, подогнанного под ваш скафандр, в) достать кувалду, прикреплённую к переборке барашковой гайкой, г) разбить этой кувалдой аналогичные гайки, запирающие аварийный люк, д) пробить себе путь наружу и, наконец, е) вытянуть за собой одетого в скафандр старика.

Я не сумел выполнить даже пункт а), просто потерял сознание, повиснув головой вниз.

Хорошо хоть, что все эти экстренные меры были разработаны на самый крайний случай.

Перед нашим отлётом мы предупредили Стью Ла Жуа, и, незадолго до нашей посадки, были извещены агентства новостей. Очнувшись, я увидел склонившихся надо мной людей и тут же снова потерял сознание. Во второй раз я очнулся уже на больничной койке — лежал на спине, ощущая сильное давление на грудную клетку, тяжесть и слабость во всём теле. Я чувствовал себя не больным, а просто страшно уставшим, избитым и вялым. Ужасно хотелось есть и пить. Над моей кроватью был натянут прозрачный пластиковый полог, который имел какое-то отношение к тому, что у меня не было никаких проблем с дыханием…

Как только я открыл глаза, рядом со мной оказались два человека: с одной стороны хрупкая медсестра-индуска с огромными глазами, а с другой — Стюарт Ла Жуа.

— Привет, дружище, — улыбнулся он. — Как ты себя чувствуешь?

— Я в порядке. Но чёрт возьми! Ну и способ путешествовать!

— Проф говорит, что это был единственный способ. Ну и крепкий же он старик!

— Погоди-ка! Проф говорит? Проф умер.

— Ничего он не умер. Он, конечно, не в самой лучшей форме — мы поместили его на пневматическую кровать и наблюдаем за ним круглосуточно. К тому же к нему подсоединено столько проволочек от всяких приборов, что ты и представить не можешь. Но он жив, и он сможет выполнить свою работу. Он не слишком переживает по поводу этого вашего путешествия, говорит, что просто ничего не помнит. Заснул в одном госпитале, проснулся в другом. Я-то считал, что он был не прав, когда не позволил мне прислать за вами корабль, но оказалось, что он не ошибся — рекламу вы получили сногсшибательную.

— Ты говоришь, что проф не позволил тебе прислать корабль? — сказал я медленно.

— Правильнее было бы сказать, что это не позволил сделать председатель Селен. Мани, разве ты не видел депеш?

— Нет. — Было слишком поздно возмущаться, теперь уже ничего не изменишь. — В последние дни я был страшно занят.

— Вот это верно! Здесь то же самое, я уже и не помню, когда мне в последний раз удалось подремать.

— Ты говоришь как селенит.

— А я и есть селенит, Мани, ты даже не сомневайся. Но сестричка уже косо на меня смотрит.

Стью подхватил её и развернул. Я решил, что он так до конца и не стал селенитом. Но медсестра не стала возмущаться.

— Иди, поиграй где-нибудь в другом месте, милая, а я через несколько минут верну тебе твоего пациента — ещё тёпленьким.

Он закрыл за ней дверь и вернулся к моей постели.

— Адам оказался прав — этот способ путешествия не только принёс вам хорошую рекламу, но и оказался гораздо безопаснее.

— Рекламу — возможно. Но безопаснее? Давай не будем говорить об этом.

— Именно безопаснее, старик. Вас ведь не сбили. Хотя они на протяжение двух часов точно знали, где именно вы находитесь — такая большая и жирная мишень. Они никак не могли решить, что именно им делать. Они не успели выработать линию поведения. Даже не рискнули пойти на то, чтобы вы приземлились вне графика. Все выпуски новостей были забиты сообщениями о вас. У меня уже были готовы материалы в вашу поддержку, оставалось только подождать подходящего момента. Теперь они не осмелятся и пальцем вас тронуть — вы теперь популярные герои. А если бы я стал дожидаться возможности зафрахтовать корабль, чтобы доставить вас сюда… Ну, не знаю. Нам, возможно, приказали бы оставаться на парковочной орбите; а затем вас — и меня, наверное, — взяли бы под стражу. Ни один шкипер не стал бы лезть под ракетный залп, сколько бы ему ни заплатили.

Но позволь мне вкратце сообщить тебе, что тут происходит. Вы оба являетесь гражданами Народного Директората Чад — это лучшее, что мне удалось сделать, времени-то почти не было. К тому же Чад признал Луну. Мне пришлось подкупить одного премьер-министра, двух генералов, нескольких племенных вождей и министра финансов — недорого, если учесть, в какой спешке мне пришлось действовать. Мне пока не удалось добиться для вас дипломатического иммунитета, но надеюсь, что ещё сумею это сделать до того, как вы покинете больницу. Сейчас они не решаются даже арестовать вас; они никак не могут придумать, какое обвинение вам можно предъявить. Снаружи выставили охрану, но это просто так — для «обеспечения безопасности», и это даже к лучшему, иначе здесь была бы уже тьма репортёров, тычущих микрофонами вам в лицо.

— Ну и в чём же нас обвиняют? Я имею в виду, что им известно о нас такого, в чём они могут нас обвинить? В нелегальном въезде?

— Даже в этом они не могут вас обвинить. Тебя никогда не привлекали к суду, и у тебя есть Панафриканское гражданство, которое ты унаследовал от одного из своих прадедов. Не подкопаешься. Что же касается профессора де ля Паза, то мы откопали доказательства того, что он получил натурализацию в качестве гражданина Чада сорок лет назад, подождали, пока чернила высохнут, и предъявили эту бумагу. Вас нельзя обвинить даже в том, что вы незаконно находитесь на территории Индии. Они не только сами посадили здесь баржу, хотя им было известно, что вы находитесь на её борту, но, помимо этого, чиновник службы контроля крайне любезно, и за очень небольшую взятку, поставил печати в ваших девственно чистых паспортах. К тому же высылка профа уже больше не действительна, поскольку правительства, приговорившего его к ссылке, больше не существует — к такому решению пришёл компетентный суд, и это обошлось мне дороже всего.

Вернулась медсестра, сердитая, как кошка, у которой посмели тронуть котят:

— Лорд Стюарт… вы обязаны дать моему пациенту отдохнуть.

— Сейчас, сейчас, моя дорогая.

— Так ты лорд Стюарт?

— Правильнее было бы «граф». Кроме того, у меня есть ещё некоторые несколько сомнительные притязания на то, что я являюсь одним из Макгрегоров. Голубая кровь иногда оказывается довольно полезной. Люди не стали счастливее с тех пор, как отказались от монархического правления.

Уходя, он похлопал медсестру по заду. Вместо того чтобы завизжать, она завиляла бёдрами и, улыбаясь, подошла ко мне. Когда Стью вернётся на Луну, ему придётся последить за своими руками. Если он туда вернётся.

Она спросила меня, как я себя чувствую. Я сказал, что всё в порядке, только я голоден.

— Сестра, вы не видели среди нашего багажа протез руки?

Когда моя рука номер шесть оказалась пристёгнутой на место, я почувствовал себя гораздо лучше. Я хотел взять с собой именно эту руку, и ещё руку номер два, и руку «для публики», решил, что для путешествия этого хватит. Рука номер два, по всей видимости, осталась в Комплексе. Но ничего, рука номер шесть годится почти для всех случаев, а если учесть, что у меня ещё и рука «для публики», то я прекрасно обойдусь.

Два дня спустя мы уехали в Агру, чтобы передать наши верительные грамоты Федерации Наций. Я плохо себя чувствовал, и дело было даже не в силе земного притяжения — я вполне наловчился управляться с креслом на колёсиках и мог даже пройтись немного своими ногами, но только не на публике.

У меня была ангина, которая только благодаря лекарствам не переросла в воспаление лёгких, а ещё я страдал от поноса и от воспаления кожи на руках, которое распространилось до самых ног, — всё было в точности так же, как во время моей предыдущей поездки на Терру, дыру, являющуюся рассадником всяких болезней.

Мы, селениты, просто не понимаем того, как нам повезло, что мы живём в месте, где соблюдается режим жесточайшего карантина, где практически нет паразитов и где, если необходимо, мы в любой момент можем провести вакуумную стерилизацию. А может быть, нам и не повезло, поскольку у нас практически нет иммунитета, а иногда оказывается, что он очень даже нужен.

Тем не менее я не стал бы меняться с жителями Терры. До того как я впервые побывал на Земной стороне, я даже не слышал слова «венерический» и всегда думал, что простуда — это когда у шахтёров, добывающих лёд, мёрзнут ноги.

Кроме того, у меня была и другая причина, чтобы не чувствовать оптимизма. Стью передал нам сообщение от Адама Селена, в котором было зашифровано другое послание — оно было запрятано так, что его не смог бы прочесть даже Стью, — в этом послании сообщалось, что наши шансы упали до одного из ста. Интересно, зачем же мы тогда предприняли это рискованное, сумасшедшее путешествие, если после него наши шансы стали только хуже? Да и знал ли Майк в действительности, какие у нас шансы?

Но проф не казался обеспокоенным. Он беседовал с целыми взводами репортёров, улыбался для бесчисленных фотографов, делал заявления, говоря всему миру, что питает огромное доверие к Федерации Наций, что нисколько не сомневается в том, что наши справедливые требования будут признаны, и что ему хотелось бы выразить благодарность организации «Друзья Свободной Луны» за их неоценимую помощь в деле донесения до всех честных людей Терры правды о нашей маленькой, но отважной нации. Организация «ДСЛ» состояла из Стью, сотрудников одной фирмы, которая специализировалась на обработке общественного мнения, нескольких тысяч хронических любителей подписывать любые петиции и толстой пачки долларов Гонконга.

Меня тоже пытались фотографировать, и я пытался улыбаться, но от ответов на вопросы старался уклониться, указывая на своё горло и издавая хриплые звуки.

В Агре нас поселили в роскошных апартаментах отеля, который некогда был дворцом магараджи (и всё ещё принадлежал ему, несмотря на то что Индия считалась социалистической). Нас продолжали всё время фотографировать и постоянно брали у нас интервью — я не осмеливался встать с кресла на колёсиках даже для того, чтобы сходить в туалет, поскольку проф категорически запретил мне фотографироваться в вертикальном положении.

Он же всё время проводил или в постели, или на носилках — постельные ванны, подкладные судна и всё такое прочее — не столько потому, что для любого селенита так было и безопаснее да и легче, сколько для фотографов. Ямочки на его щеках и его замечательная кроткая и убедительная личность постоянно появлялись на сотнях миллионов видеоэкранов и бесконечном количестве всё новых и новых фотографий.

Но в Агре, несмотря на всё его личное обаяние, мы так ни к чему и не пришли. Профа принесли в офис Большой Ассамблеи — меня туда не пустили, — где он сделал попытку вручить свои верительные грамоты посла при Федерации Наций и будущего сенатора от государства Луна, — его отослали к Генеральному Секретарю. В офисе Секретаря его помощник уделил нам целых десять минут, после чего сказал, что может принять наши верительные грамоты, «не признавая каких-либо прав и не принимая на себя никаких обязательств». Грамоты были направлены в Комитет по Аккредитации — там их положили под сукно.

Я беспокоился. Проф читал Китса. Баржи с зерном продолжали прибывать в Бомбей.

По поводу последнего я нисколько не сожалел. Когда мы улетали из Бомбея в Агру, мы поднялись ещё до рассвета и выехали в аэропорт до того, как город начал просыпаться. У каждого селенита есть своя нора, у кого-то роскошное, хорошо оборудованное жильё вроде туннелей Девисов, у кого-то дыра, каменные стены которой ещё не просохли после бурения; кубические метры для нас не проблема, и не будут проблемой ещё много столетий.

Бомбей же напоминал пчелиный улей. Мне сказали, что свыше миллиона его жителей не имеют другого дома, кроме кусочка тротуара. Семья может заявить о своём праве (и передавать это право по наследству, поколение за поколением) спать на участке тротуара, длиной в два и шириной в один метр, перед входом в какую-нибудь лавчонку. На этом участке спит целая семья, то есть мать, отец, дети, а может быть, и бабушка. Я бы ни за что не поверил, если бы не увидел своими глазами. На рассвете в Бомбее все дороги, тротуары и даже мосты покрыты сплошным ковром человеческих тел. Чем они занимаются? Где они работают? Что они едят? Выглядели они так, словно вообще ничего не едят. У них все рёбра можно было пересчитать.

Если бы простейшая арифметика не убедила меня в том, что нельзя до бесконечности отсылать вниз корабли с органическими веществами и ничего не получать взамен, я бы просто бросил всё это дело. Но… бзавнеб! «Бесплатных завтраков не бывает», ни в Бомбее, ни на Луне.

Наконец мы были приглашены на встречу с Комитетом по Расследованию. Это было совсем не то, чего добивался проф. Он требовал проведения публичного сенатского слушанья, которое происходило бы перед объективами видеокамер. А это заседание имело только то отношение к камерам, что его само можно было считать «камерным», так как оно было закрытым. Не абсолютно закрытым, поскольку у меня с собой было миниатюрное записывающее устройство. Но никаких видеокамер не было. И уже через две минуты проф понял, что сей комитет на деле состоит из тех, кто занимал высокие посты в Администрации Луны, и их прихлебателей.

Это тем не менее давало шанс договориться, и проф повёл переговоры таким образом, словно считал, что у них есть достаточно власти для того, чтобы признать суверенитет Луны, и достаточно доброй воли для того, чтобы сделать это. Они же в свою очередь относились к нам как к чему-то среднему между гадкими детишками и преступниками, которым они должны определить меру наказания.

Профу разрешено было выступить с предварительным заявлением. Его заявление, если убрать из него витиеватые словесные украшения, сводилось к тому, что Луна де-факто является независимым государством, которое имеет своё собственное, единственно законное, правительство, что она находится в состоянии гражданского мира и порядка, что временный президент и кабинет министров выполняют свои обязанности, хотя они и преисполнены желания вернуться к частной жизни, как только Конгресс закончит процедуру принятия конституции, и что мы находимся здесь для того, чтобы эти факты были признаны де-юре и Луне было позволено занять принадлежащее ей по праву место в совещательных организациях человечества, как одному из членов Федерации Наций.

То, что проф наговорил им, имело весьма отдалённое отношение к правде, но им неоткуда было знать о расхождениях между его словами и реальной ситуацией. О том, что наш «временный президент» был компьютером, а кабинет министров состоял из Вайо, Фина, товарища Клейтона, редактора «Правды» Теренса Шихана да ещё из Вольфганга Корсакова — председателя совета директоров компании «Луноход» — и директора Банка Гонконга Лунного. Вайо теперь оставалась единственным человеком на Луне, который знал о том, что Адам Селен представлял собой не более чем маску, за которой скрывался компьютер. Её оставили в одиночку защищать крепость, и она ужасно нервничала.

Дело было в том, что «странности» Адама, которого никто никогда не видел иначе, чем по видео, всегда были источником проблем. Мы сделали всё, что было в наших силах, чтобы превратить эти странности в «необходимость, вызванную соображениями безопасности». В помещении Администрации Луна-Сити мы открыли контору Адама, а затем сами взорвали там небольшую бомбу. После этой «попытки покушения» товарищи, которые более других выказывали раздражение нежеланием Адама появляться на публике, начали громче всех требовать, чтобы Адам избегал любого риска, — поддержка этого требования прозвучала и в передовицах газет.

Пока проф выступал, я размышлял о том, что подумали бы эти напыщенные индюки, если бы им стало известно, что наш «президент» — не что иное, как совокупность железок, являющихся собственностью Администрации.

Но они просто сидели, уставившись на нас с холодным неодобрением. Риторика профа их нисколько не тронула, хотя это, возможно, было самым лучшим выступлением в его жизни, принимая во внимание то, что он произносил его лёжа на спине без подготовленных заранее заметок и вряд ли был способен видеть свою аудиторию.

А затем они набросились на нас. Господин, который являлся представителем Аргентины, — никто не позаботился о том, чтобы сообщить нам их имена, мы не были людьми их круга, — так вот, этому аргентинцу не понравилось, что проф в своей речи употребил выражение «бывший Надсмотрщик»; такое название вышло из употребления ещё полвека назад, и он настаивал на том, чтобы это слово вычеркнули и вместо него употребили правильное звание: «назначаемый Администрацией Протектор Лунных колоний». Любая другая формулировка задевает достоинство Администрации Луны.

Проф попросил позволения прокомментировать это. Достопочтенный Председатель дал своё позволение. Проф мягко сказал, что он готов согласиться на подобное изменение формулировки, поскольку Администрация вольна именовать своих сотрудников так, как ей угодно, и что у него не было ни малейшего желания задевать достоинство какого-либо из агентств Федерации Наций… но, учитывая то, какие функции выполняет упомянутое учреждение — какие функции выполняло это ныне упразднённое учреждение, — граждане государства Свободная Луна, по всей видимости, будут и впредь использовать его привычное наименование.

Это заявление возымело своё действие — пять или шесть человек заговорили, перебивая друг друга. Кто-то возражал против использования самого слова «Луна», а уж тем более против названия «государство Свободная Луна» — речь-то ведь идёт о Селене, спутнике Земли и такой же собственности Федерации Наций, какой является Антарктида, а всё происходящее является не более чем фарсом.

С последним утверждением я был склонен согласиться. Председатель попросил господина, представлявшего Северную Америку, не нарушать порядка и адресовать свои высказывания непосредственно самому председателю. Насколько он, председатель, понимает, последняя реплика свидетеля говорит о том, что этот режим, о существовании которого де-факто они заявляют, имеет намерение вмешаться в систему высылки?

Проф перехватил мяч и отбил его:

— Достопочтенный Председатель, я и сам был выслан на Луну, но теперь она для меня является возлюбленной родиной. Мой коллега, достопочтенный заместитель министра иностранных дел полковник О'Келли был рождён на Луне и гордится своим происхождением, а ведь в третьем поколении его предков ссыльными являются целых четыре человека. Сила Луны произросла из того, что вы сами выбросили, сочтя ненужным хламом.

Присылайте к нам своих бедняков, своих неудачников — мы примем их. На Луне для них найдётся место; почти сорок миллионов квадратных километров поверхности — площадь, превышающая территорию Африки, — практически пустует. Более того, поскольку наш образ жизни таков, что мы занимаем не «площадь», а «объём», я не могу себе представить, что когда-нибудь может наступить такой день, что Луна откажется принять корабль с бездомными людьми.

— Свидетеля настоятельно просят воздержаться от произнесения речей, — сказал председатель. — Из ваших высказываний я, как председатель, делаю вывод о том, что группа, представителем которой вы являетесь, согласна, как и раньше, принимать у себя заключённых.

— Нет, сэр.

— Что? Объяснитесь.

— Как только эмигрант ступит на Луну, он сразу же, вне зависимости от его предыдущего статуса, станет свободным человеком и будет волен отправиться куда угодно.

— Даже так? Тогда что может удержать ссыльного от того, чтобы пересечь поле космодрома, взойти на борт другого корабля и вернуться сюда? Я, признаюсь, был озадачен, когда вы выразили свою готовность принимать их… но они нам здесь не нужны. Высылка — это гуманный способ избавиться от закоренелых преступников, которых в противном случае пришлось бы казнить.

Я мог бы рассказать ему о некоторых вещах, которые заставили бы его прекратить разглагольствования на тему гуманности. Совершенно очевидно, что ему ни разу не приходилось бывать на Луне. Когда дело касается закоренелых преступников, то на Луне их, если они действительно закоренелые, ликвидируют гораздо быстрее, чем на Терре. Когда я был ещё очень молод, к нам однажды прислали главаря гангстеров, полагаю, из Лос-Анджелеса. Он прибыл с целым взводом своих телохранителей и с наглой самоуверенностью вознамерился править Луной так же, как, по слухам, он правил в одной из тюрем на Земной стороне. Никто из его свиты не протянул и двух недель. Сам же гангстерский босс не добрался даже до бараков — он не стал слушать, когда ему объясняли, как надо обращаться со скафандром.

— Нет ничего, что могло бы воспрепятствовать ему вернуться домой, по крайней мере с нашей стороны, сэр, — ответил проф. — Хотя, возможно, его заставит задуматься мысль о вашей полиции здесь, на Терре. Но мне не доводилось слышать о том, чтобы людей высылали с суммами денег, достаточными для того, чтобы купить себе обратный билет. И вообще, стоит ли рассматривать эту проблему? Корабли ваши — у Луны своих кораблей нет; и позвольте добавить, что мы были весьма огорчены тем, что корабль, который должен был в этом месяце согласно расписанию прибыть на Луну, был отменён.

Я не жалуюсь, но именно это и послужило причиной, вынудившей моего коллегу и меня, — проф сделал паузу и улыбнулся, — избрать столь нетривиальный способ путешествия. Я могу только надеяться на то, что это не является частью вашей генеральной линии. Луна с вами не ссорилась, мы будем рады приветствовать как ваши корабли, так и тех, кто прибудет к нам вести торговлю. Мы находимся в состоянии мира и хотим, чтобы всё так и оставалось. Пожалуйста, обратите внимание на то, что поставки зерна продолжаются согласно расписанию.

У профа всегда был дар менять тему разговора.

Затем началась возня со всякими мелкими проблемами. Назойливый представитель Северной Америки пожелал узнать, что в действительности произошло с «Протектором, сенатором Хобардом». Проф сказал, что упомянутый господин страдает от последствий перенесённого им удара и не в состоянии больше исполнять свои обязанности, но в остальном состояние его здоровья вполне удовлетворительное и ему предоставлен хороший медицинский уход. Проф задумчиво добавил, что некоторые неосмотрительные поступки, совершённые этим господином в течение последнего года, давно заставили заподозрить, что сей пожилой джентльмен имеет какие-то проблемы со здоровьем, особенно подозрительно выглядели его посягательства на права свободных граждан, тех, кто никогда не привлекался к судебной ответственности.

Такую историю было нетрудно проглотить. Когда проныры-учёные изловчились передать новость о нашем перевороте, они сообщили, что Надсмотрщик был мёртв… хотя Майк продолжал поддерживать его жизнь, а воплощая его образ, поддерживал и видимость того, что он по-прежнему выполняет свою работу.

Когда Администрация потребовала от Надсмотрщика отчёта, который подтвердил бы или опроверг эти дикие слухи, Майк, предварительно проконсультировавшись с профом, провёл сеанс связи, убедительно сымитировав старческий маразм и ухитрившись одновременно опровергнуть, подтвердить и запутать каждую из деталей сообщения.

Затем последовали наши заявления, после чего исчезла всякая возможность связаться с Надсмотрщиком даже в виде его компьютерного двойника. Три дня спустя мы провозгласили свою независимость.

Представитель Северной Америки поинтересовался, с какой стати они должны верить, что хотя бы одно слово из того, что мы говорим, — правда.

Проф улыбнулся самой ангельской из своих улыбок и сделал попытку воздеть свои тонкие руки, прежде чем позволить им вновь упасть на покрывало.

— Господину, представляющему Северную Америку, я настойчиво рекомендую отправиться на Луну и посетить сенатора Хобарда на одре болезни. Все граждане Терры приглашаются посетить Луну в любое время и своими глазами взглянуть на то, что они захотят увидеть. Мы желаем дружественных отношений, мы находимся в состоянии мира, и нам нечего скрывать. Единственное, о чём я сожалею, так это о том, что моя страна не в состоянии обеспечить транспорт, поэтому мы вынуждены обратиться к вам.

Председатель объявил перерыв в слушаниях до пятнадцати ноль-ноль. Нам выделили комнату для отдыха и даже прислали туда ленч. Я хотел поговорить, но проф покачал головой, обвёл комнату взглядом и похлопал по своему уху. Поэтому я заткнулся. Проф задремал, и я, опустив спинку своего кресла, последовал его примеру; на Терре мы оба старались спать всегда, когда нам только удавалось. Это помогало. Хотя и не слишком.

Нас не прикатывали обратно до шестнадцати ноль-ноль, хотя Комитет уже возобновил своё заседание. Председатель, нарушив своё собственное правило о том, чтобы по мере возможности избегать произнесения речей, разразился выступлением, преисполненным «более сожаления, нежели гнева».

Начал он с напоминания о том, что Администрация Луны была не политической, а попечительской организацией, на которую был возложен долг гарантировать, что спутник Земли Селена — или, как некоторые называют его, Луна — никогда не будет использоваться в военных целях.

Он сообщил нам, что Администрация свято блюла свой долг в течение более чем столетия, в то время как одни правительства падали и на смену им приходили другие, альянсы заключались и распадались. Фактически Администрация старше, чем даже сама Федерация Наций, Хартия о её учреждении была принята международной организацией, существовавшей гораздо раньше, и в течение всего этого периода времени она всегда столь успешно оправдывала оказанное ей доверие, что существует и по сей день, несмотря на войны, беспорядки и преобразования.

Администрация Луны не может передать выполнение своих обязанностей в чужие руки, заключил он торжественно. Что, однако, не является для колонистов Луны неодолимым препятствием, — если они сумеют доказать свою политическую зрелость, то им будет предоставлена определённая степень автономии. Но на такой шаг можно будет пойти только после тщательного рассмотрения этого вопроса.

Я ждал, когда же он упомянет о девяноста убитых солдатах, но он этого не сделал. Не бывать мне государственным деятелем — я не способен мыслить «высшими категориями».

— Стоимость уничтоженной собственности необходимо возместить, — продолжал он. — Все обязательства должны быть выполнены. Если орган, называемый Конгрессом, сможет это гарантировать, то существует вероятность, что этот так называемый Конгресс со временем можно будет рассматривать как одно из агентств Администрации, в компетенцию которого будет входить множество внутренних дел. Представляется весьма разумным, что стабильное местное правительство может со временем принять на себя многие функции, которые ныне возлагаются на Протектора, и ему даже, возможно, будет позволено прислать делегата в Большую Ассамблею, правда, без права голоса. Но такое признание нужно ещё заслужить.

Одна вещь должна быть совершенно ясной. Главный спутник Земли, Селена, в силу законов природы является вечной и совместной собственностью народов Земли. Он не принадлежит горстке людей, которой в силу исторической случайности довелось жить на нём. Священный долг, возложенный на Администрацию Луны, есть и всегда должен оставаться высшим законом земного спутника, Селены.

— Достопочтенный Председатель. — Проф сделал паузу. — Кто же будет отправлен в ссылку на этот раз?

— Что вы сказали?

— Вы уже решили, кто из вас будет отправлен в ссылку? Заместитель Надсмотрщика не возьмётся за эту работу. — Это было правдой; он предпочитал остаться в живых. — Он сейчас выполняет свои обязанности только потому, что мы настоятельно просили его об этом. Если вы продолжаете упорно отказываться поверить в возможность нашей независимости, тогда вы, судя по всему, планируете прислать нам нового Надсмотрщика.

— Протектора!

— Надсмотрщика. Давайте не будем прятать суть за красивыми словами. Хотя, если бы мы знали, кого именно вы собираетесь сослать, мы, возможно, с превеликим удовольствием называли бы его послом. Не исключено, что нам удалось бы найти с ним общий язык, и тогда, возможно, отпала бы необходимость присылать вместе с ним вооружённых бандитов, которые будут насиловать и убивать наших женщин.

— К порядку, к порядку. Свидетель, не нарушайте порядок!

— Порядок, достопочтенный Председатель, был нарушен не мною. Изнасилование действительно произошло, а убийство было до предела гнусным. Но это теперь уже история, а мы с вами должны смотреть в будущее. Так кого же вы собираетесь сослать?

Проф сделал усилие, стараясь приподняться на локте. Я напрягся — это был условный сигнал.

— Ни для кого из вас не секрет, что это — путешествие в одну сторону. Я родился здесь. И вы видите, каких усилий стоит мне даже временное возвращение на планету, которая меня отвергла. Мы, те, кого Земля отвергла…

Он свалился от слабости — я вскочил со своего кресла, кинулся к нему и тоже отключился.

Хотя я действовал в соответствии с условным сигналом, не всё в этой сцене было чистым актёрством. Если резко вскочить в условиях силы тяжести Терры, то это даст огромную нагрузку на сердце. Земное поле тяготения схватило меня и швырнуло на пол.

17

Никто из нас не пострадал, но в новостях всё это вылилось в настоящую сенсацию — я отдал запись в руки Стью, а он передал её людям из своей команды. Не все газетные заголовки отличались враждебностью; Стью подредактировал плёнку, подрезал её и придал записи необходимую нам направленность.

Однако далеко не всё складывалось благоприятно. В «Нью-Индия Таймс», самой благожелательной, можно было назвать передовицу, которая ставила вопрос о том, пойдёт ли Администрация, отказываясь заключить соглашение с повстанцами Луны, на риск отобрать хлеб у широких масс. Было высказано предположение, что можно было бы попытаться достичь договорённости в обмен на гарантии увеличения поставок зерна. Статья была наполнена подтасованными статистическими данными; Луна не кормит «сто миллионов индусов» — лучше сказать, что эти поставки зерна являются тем фактором, который не позволяет недоеданию превратиться в настоящий голод.

С другой стороны, крупнейшая из газет Нью-Йорка высказывала мнение о том, что Администрация, предприняв попытку договориться с нами, совершила ошибку; поскольку каторжники понимают только язык кнута, необходимо осуществить высадку войск, навести у нас порядок, повесить виновных и оставить там силы, достаточные для поддержания порядка.

Как только поползли слухи об отправке на Луну, в полку солдат, к которому принадлежали наши покойные притеснители, тут же вспыхнул мятеж, который быстро подавили. Полностью замять информацию об этом мятеже не удалось: Стью нанял себе хорошую команду.

На следующее утро нам доставили послание, в котором интересовались, достаточно ли хорошо чувствует себя профессор де ля Паз для того, чтобы продолжить обсуждение. Мы явились туда, а комитет обеспечил врача и медсестру, которые должны были наблюдать за профом. Но на этот раз нас обыскали — и из моей сумки извлекли записывающее устройство.

Я отдал его без лишнего шума. Это был японский магнитофон, которым Стью снабдил меня специально для того, чтобы его у меня отобрали во время обыска. В руке номер шесть есть специальное углубление, предназначенное для батарей, оно достаточно велико для того, чтобы спрятать там моё собственное записывающее устройство. В тот день батареи мне были не нужны — а большинство людей, даже огрубелые полицейские офицеры, не любят прикасаться к протезам.

Всё, что обсуждалось в прошлый раз, было забыто… за исключением того, что председатель устроил нам разнос за «нарушение режима секретности закрытого собрания».

Проф возразил на это, что мы не считаем эти заседания закрытыми и что мы с радостью пригласили бы на них журналистов, и видеооператоров, и публику, да и вообще кого угодно, поскольку государству Свободная Луна скрывать нечего.

Председатель сухо возразил, что данные слушания неподконтрольны этому так называемому Свободному Государству; заседания являются закрытыми, а это значит, что ничего из того, что на них обсуждается, не должно выйти за пределы этой комнаты. Таков порядок.

Проф взглянул на меня:

— Вы поможете мне, полковник?

И прежде, чем до председателя успело дойти, что мы просто блефуем, я взялся за рычаги управления коляской и начал, маневрируя своим креслом, подталкивать его каталку по направлению к двери. Проф позволил, чтобы его уговорили остаться, и при этом не дал никому никаких обещаний. Весьма сложно добиться с помощью нажима чего-либо от человека, который теряет сознание, как только приходит в состояние перевозбуждения.

Председатель сказал, что вчера слишком много времени ушло на пустопорожние разглагольствования, а то, что действительно надо было обсудить, так и осталось не обсуждённым, поэтому сегодня он не потерпит разговоров, не имеющих отношения к делу. Он посмотрел на представителя Аргентины, а затем на представителя Северной Америки.

Затем он продолжил:

— Суверенитет — это абстрактная концепция, определение которой множество раз пересматривалось за то время, пока человечество училось жить в мире. Нам не стоит затевать дискуссий на эту тему. Тем вопросом, который действительно стоит перед нами, профессор, или, если уж вам так угодно, посол де-факто, не стоит ссориться из-за слов — этот вопрос формулируется так: готовы ли вы гарантировать, что лунные колонии будут выполнять свои обязательства?

— Какие обязательства, сэр?

— Все обязательства, но прежде всего я имею в виду, ваши основные обязательства, касающиеся поставок зерна.

— Я не имею ни малейшего представления о подобных обязательствах, — ответил проф ласково-невинным тоном.

Рука председателя стиснула молоток. Но он сказал спокойно:

— Сэр, нет никакой необходимости устраивать свару из-за слов. Я имею в виду квоты на поставку зерна — те самые квоты, которые увеличены на тринадцать процентов в новом финансовом году. Можем ли мы получить ваше заверение в том, что вы будете уважать эти обязательства? Это условие является тем минимумом, который может быть принят за основу наших переговоров, в противном случае нам не о чем больше говорить.

— Тогда я с сожалением должен заявить, сэр, что, кажется, нам пора прекратить эти переговоры.

— Не может быть, чтобы вы говорили серьёзно.

— Совершенно серьёзно, сэр. Для нас, в отличие от вас, суверенитет Свободной Луны не является абстракцией. Те обязательства, о которых вы говорили, являются контрактами, которые Администрация заключала сама с собой. Моя страна никогда не пойдёт на это. Любым обязательствам, которые принимает на себя суверенное государство, которое я имею честь представлять, ещё только предстоит появиться на свет в процессе переговоров.

— Чернь, — зарычал представитель Северной Америки. — Я же говорил вам, что вы слишком мягки с ними. Они все арестанты. Воры и проститутки. Они не понимают нормального обращения.

— К порядку!

— Вы ещё вспомните мои слова! Если бы мы были в Колорадо, я бы преподал им один-два урока. У нас знают, как надо обращаться с такими, как они.

— Пожалуйста, господин представитель, не нарушайте порядка.

— Я опасаюсь, — сказал представитель Индии, — я боюсь, что вынужден, по сути, согласиться с господином, представляющим Директорат Северной Америки. Индия никак не может согласиться с концепцией о том, что обязательства по зерновым поставкам являются не более чем клочком бумаги. Уважающие себя люди не играют в политические игры с голодом.

— И кроме того, — вмешался представитель Аргентины, — они же плодятся как животные, как свиньи.

Перед началом заседания проф заставил меня принять транквилизаторы. Он настаивал на том, чтобы я сделал это у него на глазах.

— Достопочтенный председатель, — сказал проф спокойно, — могу ли просить вашего согласия на то, чтобы подробно объяснить, что именно я имею в виду, прежде чем мы, возможно, придём к заключению о том, что переговоры должны быть прерваны?

— Прошу вас.

— Никто не возражает против этого? Меня не будут перебивать?

Председатель оглядел присутствующих.

— Согласие дано единодушно, — заявил он, — и, многоуважаемые члены Комитета, прошу вас учесть, что, если порядок будет нарушен ещё раз, я прибегну к правилу, предусмотренному пунктом четырнадцать. Приставам отдаётся распоряжение действовать в соответствии с этим пунктом. Свидетель может продолжать.

— Достопочтенный председатель, я буду краток. — Затем проф сказал что-то по-испански, я сумел уловить только слово «сеньор». Аргентинец помрачнел, но не ответил. А проф продолжал: — Я должен прежде всего ответить господину, представляющему Северную Америку. Это моя личная привилегия, поскольку он поставил под сомнение достоинство моих сограждан. Мне доводилось видеть, что представляет собой тюрьма, если смотреть на неё изнутри, поэтому я принимаю и, более того, я горжусь титулом «арестант». Мы, граждане Луны, — все арестанты и потомки арестантов. Уроки, преподанные нам Луной, весьма жёстки — Луна суровый педагог, и тем, кто сумел остаться в живых и усвоить эти уроки, уже нет причин стыдиться чего бы то ни было. В Луна-Сити человек может, ничего не опасаясь, оставить свой кошелёк без присмотра или свой дом незапертым. Хотелось бы мне знать, можно ли сказать то же самое о Денвере? Но, как бы там ни было, у меня нет никакого желания посещать Колорадо, чтобы там мне преподали один или два урока. Мне вполне достаточно того, чему меня научила Мать-Луна. Возможно, мы и чернь, но мы — вооружённая чернь. Позвольте мне также сказать уважаемому представителю Индии, что мы не играем в политические игры с голодом. Мы всего лишь просим открытого обсуждения сложившегося положения вещей, такого, которое проходило бы без политически обусловленной подтасовки фактов. Если нам удастся провести такое обсуждение, то я обещаю, что смогу указать на возможности, в соответствии с которыми Луна будет не только продолжать поставки зерна, но и сумеет значительно увеличить их объём, что будет чрезвычайно выгодно для Индии.

И представитель Индии, и представитель Китая выглядели возбуждёнными. Индиец начал было что-то говорить, прервал сам себя, а затем повернулся к председателю:

— Достопочтенный председатель, не будете ли вы столь любезны попросить свидетеля объяснить, что именно он имеет в виду.

— Свидетеля просят подробно изложить, что он имеет в виду.

— Достопочтенный председатель, господа члены Комитета, действительно существуют способы, которые могли бы позволить Луне в десятки и даже сотни раз увеличить поставки миллионам голодающих людей. Тот факт, что баржи с зерном продолжали прибывать строго по расписанию всё время, пока происходили известные вам события, и до сих пор прибывают строго по расписанию, доказывает, что наши намерения являются исключительно дружественными. Но если вы будете бить корову, то молока не получите. Переговоры о том, в каком именно количестве должны осуществляться поставки, должны основываться на фактически существующей ситуации, а не на ложной предпосылке о том, что мы все являемся рабами, обязанными выполнять квоты, которые мы никогда не обещали выполнять. Так на чём же мы остановимся? Будете ли вы упорно настаивать на том, что мы не свободные люди, а рабы, которые согласно некоторому договору принадлежат Администрации? Или признаете, что мы свободны, вступите с нами в переговоры и получите возможность узнать, как именно мы можем вам помочь?

— Другими словами, вы предлагаете нам купить кота в мешке, — сказал председатель. — Вы требуете, чтобы мы легализовали ваш незаконный статус… а затем вы соблаговолите рассказать нам о ваших фантастических проектах по поводу увеличения поставок зерна в десять, а то и в целую сотню раз. То, о чём вы говорите, просто нереально. Я являюсь экспертом по экономике Луны. А то, о чём вы просите, — невозможно; оно означает, что Большая Ассамблея должна признать существование новой нации.

— Тогда поставьте этот вопрос перед Большой Ассамблеей. Как только наш суверенитет и равенство с другими будут признаны, мы начнём обсуждение того, как нам увеличить поставки зерна, и обговорим условия. Достопочтенный председатель, мы выращиваем зерно, и оно принадлежит нам . Мы в состоянии выращивать гораздо больше. Но не как рабы. Суверенитет и свобода Луны должны быть признаны.

— Это невозможно, и вы знаете об этом. Администрация Луны не может отречься от выполнения своего священного долга.

— Похоже, — вздохнул проф, — что мы зашли в тупик. Я могу только высказать предложение, чтобы эти слушания возобновились после того, как мы все хорошенько подумаем. Сегодня наши баржи всё ещё продолжают прибывать… но в тот момент, когда я буду вынужден проинформировать моё правительство о провале переговоров… поставки будут прекращены .

Голова профа откинулась на подушку, словно его силы были полностью истощены, а может быть, так оно и было. Я-то чувствовал себя достаточно неплохо, но я был молод и имел опыт того, как посетить Терру и остаться в живых. Селениту в возрасте профа не стоит так рисковать.

После небольшой перебранки, которую проф проигнорировал, нас погрузили в машину и отправили обратно в отель. По дороге я поинтересовался:

— Проф, что вы сказали сеньору Жирное Брюхо, отчего у него так резко подскочило давление?

Он ухмыльнулся:

— Товарищ Стюарт провёл небольшое расследование в отношении этих господ и сумел обнаружить кое-какие интересные факты. Я спросил его, кому сейчас принадлежит один бордель, расположенный на улице Флорида в Буэнос-Айресе, и работает ли там у них сейчас одна рыжая девица.

— Почему вы спросили его об этом? Вы что, раньше часто посещали этот бордель? — Я попытался представить себе профа в подобной ситуации.

— Я там никогда не был. В последний раз я был в Буэнос-Айресе сорок лет назад. Дело в том, что бордель принадлежит этому господину, хотя и через подставных лиц, а его жена, красотка с волосами тициановского оттенка, некогда работала в этом заведении.

Я пожалел, что задал этот вопрос.

— Разве это не удар ниже пояса? И разве это дипломатично?

Проф закрыл глаза и ничего не ответил.

Вечером он уже чувствовал себя достаточно оправившимся для того, чтобы провести целый час, беседуя с журналистами. Если не принимать в расчёт глаза и ямочки на щеках, то он выглядел точно как труп важной персоны, подготовленный для церемонии торжественного погребения. Я тоже выглядел как чрезвычайно важная персона, поскольку на мне был чёрный с золотом мундир, который, по уверениям Стью, являлся униформой, которую носили дипломаты Луны моего ранга. Может быть, это было бы и так, если бы на Луне были такие вещи, как дипломаты и их мундиры, но их там не было, по крайней мере, мне ничего об этом не известно. Я лично предпочитаю скафандры, поскольку у мундиров слишком тугой воротник. Мне так и не довелось узнать, что именно обозначали финтифлюшки, которые украшали эту униформу. Репортёр спросил меня о том, что означает одна из них, по форме напоминающая лунный полумесяц. Я сказал, что это был приз, полученный мной за правописание.

Стью, находившийся поблизости, тут же вмешался:

— Полковник проявляет скромность. Эта награда того же класса, что и Крест Виктории[18]Крест Виктории — военная награда в Великобритании., он был награждён ею за мужество, проявленное им в тот славный и трагический день, когда…

И Стью увёл журналиста, продолжая что-то ему объяснять. Стью умел врать так же лихо, как и проф. Что же касается меня, то мне лучше придумывать ложь заблаговременно.

Тон, который в тот вечер взяли индийские газеты и другие средства массовой информации, был достаточно жёстким, они просто кипели — угроза прекратить поставки зерна возымела своё действие. Самым мягким из прозвучавших предложений было предложение очистить Луну, истребить всех «преступных троглодитов», то есть нас, заменив «честными индийскими крестьянами», которые понимают святость жизни и будут присылать зерно, всё больше и больше зерна.

Тем вечером проф пригласил журналистов побеседовать с ним и передал им заявление для печати, в котором объяснялось, что Луна не может продолжать поставки, и объяснялось почему. Некоторые репортёры не пожалели времени, сумели сквозь цифры докопаться до смысла и тут же принялись указывать профу на вопиющие несоответствия.

— Профессор де ля Паз, вы утверждаете, что вынуждены свернуть поставки зерна в связи с недостатком природных ресурсов и что к 2082 году Луна вряд ли будет способна прокормить даже своё собственное население. Но чуть раньше, сегодня днём, вы заявляли Администрации Луны, что Луна в состоянии увеличить эти поставки в дюжину раз, а то и больше.

— Так этот Комитет был не чем иным, как Администрацией Луны? — спросил проф удивлённо.

— Ну… это ни для кого не секрет.

— Это действительно так, сэр, но они делают вид, что представляют собой беспристрастный Комитет по Расследованию при Большой Ассамблее. Вы не считаете, что они должны признать себя неспособными справиться с ситуацией? Для того чтобы можно было организовать действительно беспристрастные слушания?

— Э… Профессор, я не могу сказать что-либо по этому поводу, меня это не касается. Давайте вернёмся к моему вопросу. Как возможно согласовать два столь противоречивых заявления?

— Мне было бы интересно узнать, почему вы думаете, что вас это не касается, сэр? Разве это касается не всех жителей Терры — помочь избежать ситуации, которая повлечёт за собой войну между Террой и её ближайшей соседкой?

— Войну? Что заставляет вас говорить о войне, профессор?

— А чем ещё всё это может закончиться? Если Администрация Луны будет продолжать свою непримиримую политику? Мы не можем согласиться на их требования; и эти цифры показывают почему. Если они не поймут этого, то попытаются силой принудить нас к повиновению… и мы будем вынуждены принять бой. Как загнанные в угол крысы — поскольку мы действительно загнаны в угол, у нас нет возможности ни отступить, ни капитулировать. Мы не хотим войны, мы хотим жить в мире с нашей планетой-соседкой — жить в мире и мирно вести торговлю. Но не нам решать. Мы — карлик, вы — гигант. Я предсказываю, что следующим действием, которое предпримет Администрация Луны, будет попытка подчинить себе Луну силой. Это «миротворческое» агентство начнёт первую межпланетную войну.

Журналист нахмурился:

— А вы не преувеличиваете? Давайте предположим, что Администрация… или даже Большая Ассамблея, поскольку у Администрации нет своих собственных боевых кораблей… давайте предположим, что народы Земли решат сместить ваше, гм… правительство. Вы, конечно, можете сражаться, но это отнюдь не значит, что начнётся межпланетная война. Как вы уже указали, у Луны нет своих кораблей. Если уж совсем просто, вы не сумеете добраться до нас.

Я молча слушал, сидя в своём кресле, которое находилось рядом с каталкой профа. Проф повернулся ко мне:

— Объясните им, полковник.

Я, как попугай, пересказал им выученный текст. В своё время Майк с профом разработали целую кучу сценариев для всех возможных ситуаций; я зазубрил то, что мне было велено, и был готов ответить на любые вопросы.

— Господа, — сказал я, — вы помните катастрофу «Следопыта» — как он рухнул вниз, когда лишился управления?

Они помнили. Никто не забыл жуткую трагедию, произошедшую на заре эры космонавтики, когда невезучий «Следопыт» свалился на бельгийскую деревушку.

— У нас нет кораблей, — продолжал я, — но мы можем сбрасывать на вас баржи с зерном… вместо того чтобы выводить их на парковочную орбиту.

На следующий день это заявление вызвало к жизни газетный заголовок:

Но в самый момент своего произнесения оно вызвало всего лишь неловкое молчание.

Наконец журналист сказал:

— И тем не менее мне бы хотелось знать, как вы можете согласовать друг с другом ваши столь противоречивые высказывания — о том, что после 2082 года не будет зерна… и об увеличении поставок этого самого зерна в десятки раз.

— Здесь нет никакого противоречия, — ответил проф. — Просто каждое из этих заявлений базируется на совершенно разных исходных предпосылках. Цифры, которые указаны в переданном вам заявлении, отражают ту ситуацию, которая сложилась сейчас… и ту катастрофу, которая разразится в ближайшие несколько лет из-за истощения природных ресурсов Луны, — а вместо того чтобы сделать всё, чтобы предотвратить эту катастрофу, бюрократы из Администрации собираются поставить нас в угол, как непослушных детей.

Проф сделал паузу, для того чтобы с трудом перевести дух, а затем продолжал:

— Обстоятельства, при которых мы окажемся в состоянии продолжать или даже значительно увеличить поставки зерна, логически вытекают из уже обрисованной мною ситуации. Но я, будучи старым преподавателем, не могу удержаться от привычного для меня метода: вывод должны делать сами учащиеся, это послужит для них хорошей тренировкой. Кто-нибудь хочет попытаться?

Повисла неловкая тишина, а затем невысокий человек, говоривший со странным акцентом, медленно произнёс:

— Мне кажется, вы говорите о каком-то способе восполнения истощающихся природных ресурсов.

— Великолепно! Грандиозно! — Ямочки на щеках профа так и заиграли. — В этом семестре, сэр, вы заслужили отличную оценку. Для производства зерна необходимы вода и минеральные вещества — фосфаты и тому подобное, за подробностями можете обратиться к экспертам. Присылайте нам эти вещества, а мы взамен будем присылать вам полновесное зерно. Опустите шланги в беспредельный Индийский океан. Вспомните о том, что в Индии миллионы голов скота, собирайте конечный продукт их жизнедеятельности и отсылайте его нам. Собирайте своё «ночное золото» — вам даже не придётся стерилизовать его, мы умеем делать это проще и дешевле. Присылайте нам солёную морскую воду, гнилую рыбу, мёртвых животных, городские стоки, коровий навоз, отбросы любого вида, а мы будем присылать их вам обратно — тонна за тонну — золотым зерном. Шлите нам в десять раз больше ресурсов, и мы вам пришлём в десять раз больше зерна. Присылайте нам своих бедняков и неимущих, присылайте их тысячами и сотнями тысяч, мы обучим их быстрым и эффективным методам туннельного земледелия и будем присылать вам немыслимое количество продуктов. Господа, Луна — это огромная целина, ждущая того, чтобы её возделали.

Это потрясло их. Затем кто-то медленно произнёс:

— А что вы от этого получите? Я имею в виду Луну.

Проф пожал плечами:

— Деньги. В виде товаров, которыми с нами будут торговать. Есть множество вещей, производить которые у вас дешевле, чем на Луне. Медицинские препараты. Инструменты. Видеофильмы. Наряды для наших прекрасных дам. Покупайте наше зерно, и вы сможете продавать нам всё это и получать вполне приличную прибыль.

На лице индийского журналиста появилось задумчивое выражение, и он принялся что-то писать. Но на сидевшего рядом с ним человека, принадлежавшего к европейскому типу, всё это, похоже, не произвело особого впечатления:

— Профессор, у вас есть представление о том, во сколько обойдётся отправка такого количества грузов на Селену?

Проф отмахнулся:

— Это дело техники. Сэр, было такое время, когда доставлять товары через океан было не просто дорого, а абсолютно невозможно. Затем это стало дорого, сложно и опасно. Сегодня доставка грузов на другую сторону земного шара обходится не дороже, чем доставка его в соседнее здание. В образовании цены товара транспортные расходы являются одним из самых малосущественных факторов. Господа. Я не инженер. Но я кое-что знаю о технике. Если что-то необходимо сделать, то инженеры найдут экономически приемлемый способ сделать это. Если вам нужно зерно, которое мы можем вырастить, заставьте ваших инженеров поработать над этим.

Проф начал задыхаться и хватать ртом воздух. Он подал сигнал с просьбой о помощи, и медицинские сёстры увезли его прочь.

Я отказался отвечать на вопросы по этой теме, сказав, что им нужно поговорить об этом с профом, когда он будет чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы встретиться с ними. Тогда они начали клевать меня по поводу других тем.

Один из них потребовал, чтобы ему разъяснили, почему мы, колонисты, которые не платят налогов, полагаем, что у нас есть право на то, чтобы самим вести дела? В конце концов, эти колонии были основаны Федерацией Наций или, по крайней мере, некоторыми из её членов. Это обошлось ужасно дорого. Земля оплатила все статьи расходов — а теперь колонисты вознамерились стричь купоны и не платить ни гроша налогов. Разве это справедливо?

Я хотел сказать ему пару ласковых, но перед этим мероприятием проф опять заставил меня принять транквилизаторы и потребовал, чтобы я вызубрил бесконечный список ответов на заковыристые вопросы.

— Давайте разберёмся во всём по порядку, — сказал я. — Прежде всего, за что , по вашему мнению, мы должны платить налоги? Скажите, что я получу взамен, и тогда я, возможно, подумаю над этим. Нет, давайте лучше сформулируем это так. Вы платите налоги?

— Конечно плачу! И вы тоже должны.

— А что вы получаете от этих налогов?

— Что вы имеете в виду? Налоги платятся правительству.

— Извините, — сказал я. — Возможно, я просто невежественен. Я всю жизнь прожил на Луне и не слишком хорошо осведомлён о вашем правительстве. Давайте-ка вы мне всё последовательно объясните. Что вы получаете за те деньги, которые платите в виде налогов?

Они все заинтересовались, и я принялся составлять список того, что он перечислял. Всё, что упустил из виду этот агрессивный маленький болван, сообщили мне остальные собравшиеся. Когда они закончили, я прочитал перечень:

— Бесплатные больницы — на Луне их нет. Медицинское страхование — такое имеется, но это не совсем то, что вы понимаете под этим. Если человек хочет застраховаться, он идёт к букмекеру и делает ставку. За определённую цену вы можете заключить какое угодно пари. Я не заключаю пари о состоянии моего здоровья, поскольку я здоров. Или был здоров, до того как приехать сюда. Публичная библиотека у нас тоже имеется, одна, основанная Фондом Карнеги, который начал с того, что пожертвовал ей несколько видеофильмов. Вы можете ею воспользоваться — за абонементную плату. Дороги. Я полагаю, что их аналогом можно считать нашу подземку. Но она не более бесплатна, чем воздух. Извините, здесь, у вас, воздух бесплатный, не так ли? Я имею в виду, что подземка была построена компаниями, вложившими деньги в её строительство и которые до неприличия обеспокоены тем, чтобы окупить свои расходы и затем получать прибыль. Общеобразовательные школы. Школы есть во всех поселениях, и я ни разу не слышал, чтобы они отказались брать какого-либо ученика, поэтому, полагаю, их можно назвать «общеобразовательными». Но плата в них достаточно высока, поскольку на Луне каждый, кто знает что-либо полезное и готов обучать этому, выставит кругленький счёт, в котором будут упомянуты все накладные расходы.

Давайте взглянем, что там у нас ещё, — продолжал я. — Социальное обеспечение. Я не уверен в том, что это такое, но его у нас нет. Пенсии. Вы можете купить себе пенсию. Большинство людей этого не делают — семьи у нас большие, и пожилые люди, те, кому, скажем, сто лет или больше, либо проводят время, занимаясь чем-нибудь, что им нравится, либо просто сидят и смотрят видео. Или спят. После того как человеку стукнет сто двадцать лет, он начинает много спать.

— Простите, сэр. Люди на Селене действительно живут так долго, как об этом говорят?

Я напустил на себя удивлённый вид, хотя удивляться мне было особенно нечему. Это был «спровоцированный вопрос», на который был заранее заготовлен ответ.

— Никто не знает, до какого возраста может дожить человек на Луне. Мы не пожили ещё там достаточно долго. Наши самые старые граждане родились на Земной стороне, поэтому мы не можем делать выводы. До сих пор ещё ни один из рождённых на Луне не умер от старости, но это опять-таки не даёт нам права делать какие-либо выводы, — они просто ещё не успели состариться, поскольку ещё не прошло и столетия. Но, мадам, возьмите, к примеру, хотя бы меня. Я настоящий селенит — селенит в третьем поколении. Сколько мне, по вашему мнению, лет?

— Ну, честно говоря, полковник Девис, я была удивлена вашей молодостью, я имею в виду, что ваш возраст не соответствует важности вашей миссии. Судя по внешности, я бы сказала, что вам года двадцать два. Вы старше? Я не думаю, что намного.

— Мадам, я сожалею, что сила земного притяжения не позволяет мне поклониться. Но благодарю вас. Я женат в течение большего срока, чем тот, который вы упомянули.

— Что? Вы не шутите?

— Мадам, я бы никогда не рискнул пытаться угадать возраст дамы, но если вы эмигрируете на Луну, то гораздо дольше сохраните вашу нынешнюю очаровательную моложавость и проживёте почти на двадцать лет больше.

Я посмотрел на список:

— Я разом выскажусь обо всём, что здесь осталось. Просто скажу, что на Луне нет ничего из того, что упомянуто здесь, поэтому я не вижу причин оплачивать это налогами. Что же касается другого упомянутого вами обстоятельства, то вам несомненно известно, что одни только поставки зерна многократно окупили начальные затраты на создание колоний. Нам устроили настоящее кровопускание — вытянули из нас наши ресурсы и довели до крайнего истощения… И даже не платят по ценам свободного рынка. Вот почему Администрация Луны проявляет такое упрямство; они намерены и дальше сосать из нас кровь. Представление о том, что Луна не приносит Терре ничего, кроме расходов, и что вложенные в неё деньги необходимо вернуть — это ложь, изобретённая Администрацией, предлог, который позволяет ей обращаться с нами как с рабами. Правда же состоит в том, что в этом столетии Луна не стоила Терре ни гроша, а начальные капиталовложения уже давно выплачены.

Председатель попытался дать отпор:

— О, вне всяких сомнений, вы ведь не будете утверждать, что лунные колонии уже выплатили все те миллиарды долларов, которые были затрачены на развитие космонавтики?

— Я, возможно, и смог бы это сделать. Однако нет никаких причин утверждать, что мы должны платить ещё и за это. Это у вас есть космонавтика и космические корабли — у вас, жителей Терры. А у нас их нет. У Луны нет ни одного корабля. Так почему же мы должны платить за то, чего мы не имеем? Здесь ведь та же самая ситуация, что и со всеми остальными пунктами этого списка. Таким образом, раз уж мы ничего не получаем, то за что же нам платить?

Я выкручивался всеми средствами, ожидая, когда же будет высказана претензия, которую, как сказал мне проф, обязательно предъявят… и дождался-таки.

— Одну минутку, — сказал самоуверенный голос. — Вы проигнорировали два наиболее важных пункта этого списка. А именно — полицейскую защиту и вооружённые силы. Вы хвастались, что готовы платить за всё, что получаете… так как насчёт того, чтобы платить налоги за то, что вам в течение столетия обеспечивали внутреннюю и внешнюю безопасность? Это будет ещё тот счёт! — Он самодовольно улыбнулся.

Я был готов сказать ему спасибо! Я думал, что проф устроит мне разнос за то, что я не сумел добиться того, чтобы был поднят этот вопрос. Присутствующие поглядели друг на друга и закивали, довольные тем, что меня так ловко осадили. Я изо всех сил постарался придать себе самый невинный вид:

— Извините. Я чего-то не понимаю. Луна не имеет ни полиции, ни армии.

— Вы знаете, что я имею в виду. Вы находитесь под защитой Миротворческих Сил Федерации Наций. И у вас есть полиция, за которую платит Администрация Луны. Я знаю, мне совершенно точно известно, что на Селену менее года назад были посланы два отряда, которые должны были осуществлять функции полиции.

— А… — Я вздохнул. — А вы можете мне сказать, как именно Миротворческие Силы защищают Луну? Я и не знал, что какая-то из ваших наций собирается напасть на нас. Мы находимся далеко, и у нас нет ничего, чему стоило бы завидовать. Или вы имеете в виду, что мы должны платить за то, чтобы нас оставили в покое? Если вы это имеете в виду, то позвольте напомнить вам старую поговорку, известную со времён, когда датчане совершали набеги на Англию: если раз заплатишь датчанам подать, больше от них не избавишься. Сэр, если придётся, то мы будем сражаться с вооружёнными силами Федерации Наций… но мы никогда не будем платить им. А теперь о так называемых полицейских. Их посылали вовсе не затем, чтобы защищать нас. В нашей Декларации Независимости рассказана правда об этих негодяях — разве ваши газеты напечатали эту историю? Они сошли с ума и принялись насиловать и убивать. И теперь они мертвы! Поэтому не стоит присылать к нам ещё какие-либо войска!

Я неожиданно почувствовал себя «уставшим» и был вынужден откланяться. Я и вправду устал, я не такой уж хороший актёр, и проведение подобной дискуссии так, как это наметил проф, потребовало от меня напряжения всех сил.

18

Только гораздо позже мне сказали, что во время этого интервью я получил помощь со стороны: вопрос о «полиции» и «вооружённых силах» был поднят специально нанятым человеком — Стью Ла Жуа не полагался на случай. Но к тому времени, когда я узнал об этом, у меня уже был опыт по части того, как надо давать интервью; мы давали их в бесконечном количестве.

Несмотря на то что в тот вечер мы и так сильно устали, на этом наша работа не кончилась. Помимо представителей прессы, некоторые представители дипломатического корпуса Агры рискнули появиться у нас; их было немного, и ни один из них не явился к нам официально, даже представители Чада. Но мы были любопытной диковинкой, и им хотелось посмотреть на нас.

Только один визитёр был действительно важной персоной — китаец. Я очень удивился, увидев его, это был тот самый человек, который в Комитете представлял Китай. Мне его представили просто как «доктора Чана», и мы с ним притворились, что впервые видим друг друга.

Это был тот самый доктор Чан, который был в те времена сенатором от Великого Китая, а также в течение долгого времени был одним из первых лиц среди представителей Китая в Администрации Луны. Тот самый, который гораздо позже стал вице-председателем и премьером, но это всё произошло уже незадолго до того, как он был убит.

После того как мне, ответив на нужный мне вопрос, удалось выполнить тот пункт программы, выполнение которого от меня, собственно, и ожидалось, да ещё и набрать очки, отвечая на все остальные вопросы, которые могли бы и подождать, я уже направил было своё кресло в спальню, но тут меня вызвали к профу.

— Мануэль, я уверен, что ты обратил внимание на нашего выдающегося посетителя из Срединной Империи.

— На старого китаезу из Комитета?

— Сынок, постарайся пореже употреблять лунный жаргон. Пожалуйста, вообще забудь о нём на всё то время, пока ты здесь. Не употребляй его даже в разговоре со мной. Да, на него. Он хочет знать, что мы имеем в виду, говоря о десяти- или даже стократном увеличении поставок. Так что расскажи ему.

— Всё как есть? Или навешать ему лапши на уши?

— Всё как есть. Этот человек не дурак. Ты сумеешь справиться с техническими деталями?

— Я выполнил своё домашнее задание по зубрёжке. Думаю, что справлюсь, если он, конечно, не эксперт в области баллистики.

— Нет, он не эксперт. Только не притворяйся, что знаешь что-нибудь, если на самом деле ты этого не знаешь. И не предполагай, что он питает к нам дружеское расположение. Но он может быть нам чрезвычайно полезен, если решит, что наши с ним интересы совпадают. И не пытайся убедить его в чём-либо. Он в моём кабинете. Удачи тебе. И помни, ты должен говорить только на стандартном английском.

Когда я вошёл, доктор Чан поднялся, а я извинился перед ним за то, что не встаю. Он сказал, что понимает те трудности, которые джентльмену с Луны приходится преодолевать здесь, и попросил не утруждать себя — он пожал мне руку и сел.

Подразумевали ли мы, заявляя, что существует дешёвый способ переправлять большое количество грузов на Луну, что у нас есть некое конкретное решение, позволяющее осуществить это на практике?

Я сказал ему, что существует способ, разработка которого потребует больших капиталовложений, в то время как в эксплуатации он будет довольно дешев.

— Это тот самый метод, который используется на Луне, сэр. Катапульта, индукционная катапульта, обеспечивающая разгон до второй космической скорости.

Выражение его лица не изменилось.

— Полковник, а вам известно, что такие проекты выдвигались множество раз, но в силу весьма важных причин от них всегда приходилось отказываться? Что-то связанное с атмосферным давлением.

— Да, доктор. Но, исходя из данных исчерпывающего анализа, выполненного компьютером, и того опыта в отношении катапульт, которым обладаем мы сами, мы полагаем, что сегодня такая проблема может быть решена. Две наши крупнейшие фирмы — компания «Луноход» и Банк Гонконга Лунного — готовы возглавить синдикат, который займётся осуществлением этого проекта как частной инициативы. Им понадобится помощь и здесь, на Земле. Возможно, они пойдут на то, чтобы разделить с кем-либо контрольный пакет акций, хотя они предпочли бы продавать облигации и таким образом сохранить за собой контроль. Но прежде всего им необходимо получить концессию от какого-нибудь правительства, которое передало бы им в долговременное пользование участок земли для строительства катапульты. Возможно, мы попытаемся договориться с Индией.

Вся вышеприведённая речь была заготовлена заранее. Если бы кто-нибудь проверил бухгалтерские книги «Лунохода», эту компанию немедленно объявили бы банкротом. У Банка Гонконга Лунного тоже было крайне неустойчивое положение — он являлся центральным банком страны, в которой произошёл переворот. Моей главной целью было сделать так, чтобы последним из прозвучавших слов было слово «Индия». Проф долго наставлял меня о том, что это слово должно прозвучать последним .

— Давайте не будем сосредотачивать внимание исключительно на финансовых аспектах проблемы, — ответил на это доктор Чан, — всё, что является возможным с точки зрения физики, всегда можно сделать возможным и с финансовой точки зрения, деньги — пугало только для мелких умов. Почему вы выбрали Индию?

— Ну, сэр, потому что свыше девяноста процентов поставляемого нами зерна в настоящее время потребляется в Индии.

— Девяносто три целых и одна десятая процента.

— Да, сэр. Индия глубоко заинтересована в нашем зерне, поэтому мы, судя по всему, будем с ней сотрудничать. Она может выделить нам землю и обеспечить нас как рабочей силой, так и материальными ресурсами и всем прочим. Но я упомянул Индию и потому, что она располагает большим выбором площадок, подходящих для подобного строительства, — высокогорными районами, расположенными неподалёку от земного экватора. Последнее не является существенным, но будет нелишним. Но площадка для строительства такой катапульты должна обязательно располагаться высоко в горах. Это связано с той самой проблемой атмосферного давления, которую вы упомянули, точнее, с проблемой плотности воздуха. Голову катапульты следует разместить на самой большой из доступных высот, а тот конец, где происходит собственно катапультирование, где скорость, с которой движутся грузы, достигает одиннадцати километров в секунду, должен находиться в воздухе столь разреженном, что он должен по плотности приближаться к вакууму. Что предполагает необходимость использования в качестве площадки очень высокой горы. Можно использовать пик Нанда Деви, который расположен приблизительно в четырёхстах километрах от того места, где мы с вами сейчас находимся. Железнодорожная ветка не дотягивает до него всего лишь шестьдесят километров, а одна из шоссейных дорог подходит к самому его основанию. Его высота составляет восемь тысяч метров. Я не говорю, что Нанда Деви является идеальным местом. Это просто одна из возможных площадок с удобными подъездными путями. Подбор идеального места должен был бы осуществляться инженерами самой Терры.

— Ещё более высокая гора подошла бы вам больше?

— О да, сэр, — заверил я его. — Гора повыше устроила бы нас больше, чем гора, расположенная ближе к экватору. Катапульту можно конструировать так, чтобы можно было скомпенсировать потерю добавочного ускорения, которое возникает из-за того, что на экваторе любая точка поверхности вращается с максимальной скоростью. Самое сложное — избежать насколько возможно влияния этой отвратительной плотной атмосферы. Извините меня, доктор, я не хотел подвергать критике вашу планету.

— Существуют и более высокие горы. Полковник, расскажите мне об этой предлагаемой катапульте.

Я принялся рассказывать:

— Длина катапульты, разгоняющей объекты до скорости убегания, определяется тем, какое ускорение она должна создавать. Мы полагаем — точнее, компьютер просчитал, — что в данном случае оптимальным является ускорение, равное двадцати ускорениям свободного падения на поверхности планеты. Значит, для того, чтобы достичь скорости убегания с поверхности Земли, необходима катапульта длиной в триста двадцать три километра. Таким образом…

— Пожалуйста, остановитесь! Полковник, вы что, серьёзно предлагаете пробурить скважину глубиной свыше трёх сотен километров?

— О нет! Катапульта должна располагаться на поверхности, чтобы ударные волны имели возможность свободно рассеиваться. Статор нужно поместить почти горизонтально, он будет подниматься километра на четыре, при общей длине в триста километров, и располагаться он будет вдоль прямой линии — почти прямой, поскольку из-за воздействия Кориолисова ускорения и влияния ещё кое-каких не столь существенных факторов ему придётся придать небольшую кривизну. Если посмотреть на лунную катапульту, то она покажется прямой и почти горизонтальной. Она настолько близка к горизонтали, что баржи чуть ли не сталкиваются с находящимися позади неё пиками.

— О, а я подумал, что вы переоцениваете возможности инженерной науки сегодняшнего дня. Мы можем бурить глубоко, но не настолько глубоко. Продолжайте.

— Доктор, поправьте меня, если я ошибаюсь, но вполне возможно, что это всеобщее заблуждение и послужило причиной того, что подобная катапульта до сих пор не построена. Я видел исследования, которые проводились раньше. Согласно большинству из них предполагается, что катапульта должна быть вертикальной или что её конец необходимо отклонить к вертикали, чтобы космический корабль выбрасывался в небо… Но ни то, ни другое технически неосуществимо, да и не нужно. Я полагаю, что убеждение в том, что это необходимо, возникло вследствие того, что ваши космические корабли взлетают именно по вертикали, ну, или почти по вертикали.

Но это делается не для того, чтобы вывести корабль на орбиту, а для того, чтобы корабль мог выйти за пределы земной атмосферы, — продолжал я. — Скорость убегания — параметр не векторный, а скалярный. Не имеет значения, в каком направлении выбрасывается груз из катапульты, — если он выбрасывается со скоростью убегания, то на Землю он уже не вернётся. Хотя, гм… тут нужно ввести две поправки: выброс должен быть направлен не к Земле, а к какой-то из частей небесной полусферы, и он должен иметь добавочную скорость, чтобы преодолеть сопротивление атмосферы на том отрезке пути, который он проделает в ней. Если направление выброса выбрано правильно, груз начнёт обращаться вокруг Луны.

— Да, но это означает, что такую катапульту можно использовать всего лишь один раз в лунный месяц.

— Нет, сэр. Вы сейчас подумали о некоторых основополагающих принципах, но даже они позволят использовать такую катапульту не реже одного раза в день. Надо только правильно выбрать момент запуска, исходя из того, какое именно положение занимает Луна на своей орбите. А фактически — согласно компьютерным расчётам, поскольку я не специалист в космонавтике, — регулируя скорость выброса, катапульту можно будет использовать практически в любое время, и в конечной точке своей траектории грузы всё равно будут выходить на орбиту вокруг Луны.

— Я не могу себе такого представить.

— Я тоже, доктор, но, извините меня, разве в Пекинском университете нет исключительно мощного компьютера?

— А что, если и есть?

Показалось ли мне, или я и вправду заметил, что его вкрадчивое поведение стало ещё более вкрадчивым, словно он старался скрыть какую-то тайну? Какую, хотел бы я знать? Компьютер-киборг — маринованные мозги? Или живой мозг, обладающий сознанием? В любом случае что-то жуткое.

— Почему бы вам не использовать высококлассный компьютер для расчёта моментов времени, в которые катапульта, подобная той, которую я вам описал, должна осуществлять выбросы? Некоторые грузы уйдут по своим траекториям довольно далеко от орбиты Луны, и пройдёт невероятно много времени, прежде чем они на своём обратном пути могут быть захвачены полем её тяготения. Траектории других будут сначала огибать Терру, а затем будут прямо направлены к месту назначения. Некоторые из траекторий будут столь же просты, как и те, которые мы используем при катапультировании грузов с Луны. На протяжении каждых суток бывают такие периоды времени, когда можно использовать кратчайшую траекторию. В самой катапульте груз находится меньше минуты, поэтому единственным ограничением будет то, насколько быстро этот груз можно подготовить для катапультирования. Вполне возможно сделать так, что в катапульте будет происходить разгон нескольких грузов одновременно, если имеется достаточно энергии, а компьютер может осуществлять гибкий контроль. Есть только одна вещь, которая меня беспокоит… Эти высокие горы, они ведь покрыты снегом?

— Обычно — да, — ответил он — лёд, снег и голые скалы.

— Сэр, поскольку я родился на Луне, то я ничего не знаю о снеге. Статор должен быть достаточно прочным не только чтобы работать в условиях мощного гравитационного поля тяготения, но и для того, чтобы выдерживать динамические удары, по силе равные двадцатикратным перегрузкам. Я не думаю, что его можно достаточно надёжно закрепить на льду и снегу. Или такое возможно?

— Полковник, я не инженер, но мне кажется, что такое сделать невозможно. Снег и лёд придётся удалять. И заниматься этим придётся постоянно. Погода тоже создаст проблемы.

— Доктор, я ничего не знаю о погоде, а о льде я знаю только то, что при кристаллизации тонны льда выделяется энергия, равная тридцати пяти миллионам джоулей. У меня нет ни малейшего представления о том, сколько тонн льда придётся растопить для того, чтобы очистить строительную площадку, или о том, сколько энергии потребуется затратить на то, чтобы поддерживать её в очищенном состоянии, но мне кажется, что для удаления льда, возможно, потребуется столь же мощный реактор, как и для обеспечения энергией самой катапульты.

— Мы можем построить реактор и растопить лёд. А можем послать на север инженеров, для того чтобы они там пополнили своё образование и поняли, что же такое лёд . — Доктор Чан улыбнулся так, что я вздрогнул. — Однако техническое решение проблемы того, как справиться со льдом и снегом, было найдено в Антарктике ещё годы назад; поэтому не беспокойтесь по этому поводу. Очищенная скальная площадка длиной приблизительно в триста пятьдесят километров и расположенная на значительной высоте. Есть что-нибудь ещё, о чём мне следует знать?

— Не так уж и много, сэр. Растопленный лёд можно собирать у головы катапульты, и, таким образом, вы прямо на месте сможете получать самый массивный из предназначенных для Луны грузов — а это хорошая экономия. Кроме того, стальные канистры можно повторно использовать, чтобы отправлять в них зерно на Землю, — это позволит избежать ещё одной статьи расходов, которые Луна не может себе позволить. Нет также никаких причин, которые могли бы помешать одной и той же канистре совершить целую сотню путешествий туда и обратно. Для посадки барж на Луну мы будем использовать тот же самый способ, который сейчас используется для того, чтобы сажать их около Бомбея, — при помощи программируемых тормозных ракет, использующих твёрдое топливо. Если не считать того, что нам это дело обойдётся дешевле, поскольку вместо одиннадцати с хвостом километров в секунду скорость убегания будет составлять всего лишь два с половиной километра в секунду. А если учесть, что здесь играют роль даже не сами скорости, а их квадраты, то получится по этому фактору у нас перед вами двадцатикратное преимущество. На самом деле оно даже больше, поскольку вес тормозных ракет — это тоже паразитический вес, а раз для торможения в условиях поля тяготения Луны нужно меньше горючего, то масса полезного груза возрастёт. Но есть способ, который позволяет ещё больше усовершенствовать весь этот процесс.

— И каким же образом?

— Доктор, это выходит за рамки моей специальности. Но всем известно, что в качестве реактивной массы самые лучшие из ваших кораблей используют водород, нагреваемый термоядерным реактором. Водород в Луне дорог, а в качестве реактивной массы можно использовать всё, что угодно, хотя это и приведёт к снижению эффективности. Можете ли вы вообразить себе огромный, достаточно примитивный космический буксир, разработанный специально для эксплуатации в условиях Луны? В качестве реактивной массы он может использовать испарённые скальные породы, а предназначен он для того, чтобы выходить на парковочную орбиту, забирать присланные с Терры грузы и доставлять их вниз, на поверхность Луны. Он может быть уродливым, без каких-либо излишеств — для того чтобы водить его, не понадобятся, возможно, даже киборги — он может управляться компьютером, находящимся на поверхности Луны.

— Да, я думаю, такой корабль вполне можно сконструировать. Но давайте не будем усложнять дело. Вы уже рассказали мне всё существенное в отношении этой катапульты?

— Я полагаю, что да. Критичным представляется только вопрос о площадке для её строительства. Давайте снова вернёмся к пику Нанда Деви. Судя по виденным мною картам, от его склона в западном направлении тянется высокий, наклонный хребет, длина которого примерно соответствует длине нашей катапульты. Если это действительно так, то это просто идеальное место — меньше объём скальной породы, которую придётся вырубать, и меньше мостов, которые придётся строить. Я не говорю, что лучшего места и найти нельзя, просто если уж искать, то что-нибудь в этом роде — очень высокий пик, к западному склону которого примыкает длинный горный хребет.

— Я понял.

И доктор Чан удалился.

В течение нескольких последовавших за этим недель я повторял это в целой дюжине стран, всегда в приватной обстановке, и всегда подразумевалось, что всё это — строго секретно. Менялось только название горы. В Эквадоре я специально подчёркивал, что Чимборасо находится почти на экваторе — идеальное положение! А в Аргентине особо акцентировал, что их Аконкагуа — высочайший пик в Западном полушарии. В Боливии я отметил, что высота Альтоплано ничуть не меньше высоты Тибетского нагорья (почти правда), а расположен он гораздо ближе к экватору, и там имеется множество площадок, примыкающих к пикам, которые ничуть не уступают по высоте любым другим пикам Терры. На одной из этих площадок можно с лёгкостью осуществить подобное строительство.

Я говорил с одним человеком из Северной Америки, который с политической точки зрения находился в оппозиции тому типу, который назвал нас «чернью». Я указал на то, что в то время, как гора Мак-Кинли по высоте сравнима с любой из вершин Азии и Южной Америки, имеется множество соображений, которые могут заставить высказаться в пользу Мауна-Лоа, — в частности то, что там очень легко осуществить строительство. Если ускорение, создаваемое катапультой, увеличить в два раза, то и саму катапульту можно сделать короче — таким образом, чтобы её удалось разместить на острове, где находится вулкан, — и тогда Гавайи станут Космическим Портом всего мира… не Земли, а всего мира , потому что следует думать и о том дне, когда начнётся освоение Марса и грузооборот трёх (а возможно, даже и четырёх) планет пойдёт через их «Большой Остров». Я не стал упоминать о том, что Мауна-Лоа — гора вулканического происхождения; вместо этого отметил, что подобное расположение позволит в случае, если произойдёт что-нибудь непредвиденное, осуществить безопасное сбрасывание грузов в Тихий океан.

В Совсоюзе обсуждался только один пик — пик Ленина, высота которого составляет более семи тысяч метров (и который находится в непосредственной близости к их крупнейшему соседу).

Килиманджаро, Попокатепетль, Логан, Эль-Либертадо — пик, которому я отдавал предпочтение, менялся вместе со страной, в которой я находился. Единственное, что требовалось от такого пика, так это то, чтобы в глазах местных жителей он был высочайшей горой на Земле. Я отыскал даже аргументы, которые позволяли мне высказаться в пользу весьма скромных по высоте гор Чада, — это было в то время, когда там оказывали нам гостеприимство, — и сумел настолько хорошо обосновать свои доводы, что почти поверил в них сам.

В других случаях я с подачи подсадных уток Стью Ла Жуа, задававших мне наводящие вопросы, распространялся о возможностях развития химического производства (о чём я не знал вообще ничего, за исключением тех фактов, что умудрился зазубрить) на поверхности Луны, где наличие чистого вакуума, солнечной энергии, неисчерпаемых запасов сырья и неизменных условий внешней среды делают возможным реализацию такого вида производств, которые в условиях Земной стороны являются слишком дорогими или вообще невозможными. Всё это можно будет осуществить, как только транспортировка грузов в оба конца станет настолько дешёвой, что можно будет приступить к разработке нетронутых ресурсов Луны. Во всех этих разглагольствованиях присутствовал намёк на то, что бюрократы из Администрации Луны настолько озабочены сохранением своих постов, что не желают видеть тот гигантский потенциал, которым обладает Луна (что было правдой). К тому же мне каждый раз приходилось отвечать на один и тот же вопрос, заверяя, что Луна в состоянии принять любое количество новых колонистов.

Это тоже было правдой, хотя я никогда не упоминал о том, что Луна (а иногда и селениты) губит добрую половину новоприбывших. Но вряд ли те, с кем я говорил, предполагали для себя возможность такой эмиграции, они думали только о том, как заставить или уговорить эмигрировать других, рассчитывая таким образом уменьшить перенаселённость и снизить свои налоги. А я держал язык за зубами и не упоминал того факта, что толпы полуголодных людей, которых мы видели повсюду, размножаются слишком быстро и что даже катапульты не смогут ничего поправить.

Мы могли обеспечить жильём, накормить и обучить даже миллион новоприбывших в год, но для Терры миллион был каплей в море, здесь каждую ночь зачинали столько младенцев, что их количество превышало указанный миллион. Мы могли бы принять гораздо большее количество переселенцев, чем найдётся людей, которые захотят эмигрировать добровольно… но если они вздумают заставлять людей эмигрировать насильно и пошлют к нам слишком много народу… У Луны только один способ вести дела с новичком: либо он не сделает ни одной фатальной ошибки, либо пойдёт на удобрение в туннели фермеров.

Значительная по размерам эмиграция могла означать исключительно увеличение процента смертности среди эмигрантов — нас, селенитов, было слишком мало для того, чтобы помочь каждому из них избежать ловушек, расставленных самой природой.

Но, как бы то ни было, больше всего проф говорил на тему о «великом будущем Луны». Я же говорил о катапульте.

В течение всех тех недель, пока мы ждали, что Комитет вспомнит о нас, мы исколесили множество земель. Поскольку организацией всех этих поездок занимались подручные Стью, единственным нерешённым вопросом оставался только вопрос о том, сколько мы выдержим. Я думаю, что каждая неделя из тех, что мы провели на Терре, укорачивала нашу жизнь на год, а для профа, возможно, и на больший срок. Но он никогда не жаловался и всегда был готов демонстрировать своё очарование на каком-нибудь очередном приёме.

В Северной Америке мы провели больше времени, чем предполагали. Дата принятия нашей Декларации Независимости — точно через триста лет после того, как произошло провозглашение независимости британских колоний в Северной Америке, — оказалась тем, что можно было использовать в качестве великолепной пропаганды, и нанятые Стью специалисты по обработке общественного мнения выжали из этого всё, что было можно.

Жители Северной Америки испытывают достаточно сентиментальные чувства в отношении своих Соединённых Штатов, хотя с тех пор, как их континент был «рационально обустроен» Федерацией Наций, это словосочетание уже практически ничего не значит. Раз в восемь лет они выбирают себе президента, хотя я не могу сказать, почему они это делают — а почему в Британии до сих пор имеется королева? — и хвастаются своим «суверенитетом». Понятие «суверенитет» имеет сходство с понятием «любовь» — оба этих слова имеют именно то значение, которое вы в них вкладываете. А на самом деле это просто слово, которое в словаре располагается между словами «пьяный» и «трезвый».

Однако в Северной Америке «суверенитет» значит ещё довольно много, а 4 июля — вообще магическая дата. Наши выступления были организованы «Лигой Четвёртого Июля», а Стью сказал, что ему не пришлось слишком сильно потратиться на то, чтобы заставить их зашевелиться, а уж когда дело набрало ход, они и вовсе не стоили ему ни гроша. Лига даже собрала деньги, которые могли понадобиться нам в других местах, — жители Северной Америки получают удовольствие от того, что дают кому-нибудь деньги, и их не слишком волнует вопрос о том, кто эти деньги получает.

В краях, расположенных южнее, Стью использовал другую дату. Его люди упорно насаждали сведения о том, что наш переворот произошёл 5 мая. Нас приветствовали возгласами «Cinco de Mayo! Libertad! Cinco de Mayo!»[19]Пятое мая! Свобода! Пятое мая! (исп.) 5 мая 1862 года армия Мексики одержала победу около города Пуэбло.. А я-то думал, что они выкрикивают «кинь-ка мне денег»… Всю необходимую говорильню взял на себя проф.

А вот в стране «Четвёртого июля» я делал всё, что мог. Стью заставил меня отказаться от ношения на публике протеза моей левой руки и закалывать рукав костюма таким образом, чтобы никто не мог остаться в неведении относительно того, что вместо руки у меня культя. Был пущен слух о том, что руки я лишился в борьбе за свободу. Когда меня спрашивали об этом, я только улыбался и говорил: «Видите, что бывает, когда грызёшь ногти?» — а затем менял тему разговора.

Но, по правде сказать, Северная Америка мне никогда не нравилась, даже во времена моего первого путешествия. Это далеко не самая густозаселенная часть Терры, здесь живёт не больше миллиарда человек. В Бомбее люди спят на тротуарах — в Большой Нью-Йорк людей набито как сельдей в бочку, причём в вертикальном положении. Не уверен, что кто-нибудь из них вообще спит. Я был очень рад тому, что сижу в своей инвалидной коляске.

Кроме того, у них тут есть ещё один способ устраивать себе головную боль — они все страшно озабочены проблемой цвета кожи, причём настолько, что ни на минуту не забывают подчёркивать, что им это глубоко безразлично. Во времена своей первой поездки я постоянно оказывался виноват в том, что был то слишком светлым, то, наоборот, слишком тёмным, и от меня всё время ожидали, что я попытаюсь отстаивать какие-то свои мнения о таких вещах, о которых у меня вообще не было никакого мнения. Один лишь Бог знает, каких именно генов во мне намешано. Одна из моих прабабушек происходит из такой части Азии, по которой захватчики проносились столь же регулярно, как саранча, а проходя, насиловали всех, кого ни попадя, — так почему же не спросить у неё?

Меня научили тому, как следует вести разговоры на подобную тему, но всё равно от её обсуждения у меня во рту оставался кислый привкус. Я думаю, что лично я предпочёл бы места, где, как в Индии, процветает ничем не прикрытый расизм. В Индии если вы не индус, то вы никто… исключением там являются только парсы, которые смотрят на индусов сверху вниз, а индусы со своей стороны платят им той же монетой. Однако в этот раз мне фактически не пришлось столкнуться с проявлениями американского «расизма наоборот» — я ведь был полковник О'Келли-Девис, Герой Борьбы за Освобождение Луны.

Вокруг нас толпился целый рой людей, чьи сердца были преисполнены сочувствия, они были чрезвычайно озабочены желанием помочь нам. Я позволил им сделать для меня две вещи, на которые, когда я учился, у меня не хватило ни денег, ни сил, ни времени. Я посмотрел игру «Янки» и посетил Салем.

Мне не стоило лишаться своих иллюзий. Бейсбол гораздо лучше смотреть по видео, там всё хорошо видно и вас не толкают беспрерывно двести тысяч человек. Кроме того, кому-нибудь стоило бы просто пристрелить того игрока, который в тот раз был у них на подаче. Большую часть игры я провёл в ужасе, ожидая того момента, когда они начнут выволакивать моё кресло из окружающей толпы, а после этого уверять меня в том, что я чудесно провёл время.

Салем же — местечко совершенно обычное, не хуже (но и не лучше) всего остального Бостона. После того как я на него поглядел, я начал подозревать, что они вешали не тех ведьм. Но день прошёл не напрасно: когда я возлагал венок и произносил памятную речь в другом месте Бостона, в Конкорде, там, где находился небезызвестный мост, меня засняли на плёнку. Мост на самом деле до сих пор находится там, и на него можно посмотреть в бинокль. Мост как мост, ничего особенного[20]В 1775 году в Конкорде произошло одно из сражений войны за независимость..

Хотя профу приходилось несладко, но тем не менее всё происходящее доставляло ему истинное удовольствие; у профа просто потрясающая способность получать удовольствие от всего на свете. Когда он распространялся о великом будущем Луны, у него всегда было припасено что-нибудь новенькое. В Нью-Йорке он говорил с генеральным менеджером одной сети отелей, той самой, которая в качестве своего отличительного знака использует кролика, и обрисовал ему в общих чертах, что именно можно было бы предпринять для развития лунных курортов — когда цена экскурсий на Луну перестанет быть для большинства людей недоступной, непродолжительные визиты туда вреда не нанесут, к туристам можно приставить сопровождающих, создав для этого специальную службу, организовать экзотические туры и развивать индустрию азартных игр — и никаких тебе налогов.

Последний пункт вызвал чрезвычайный интерес, поэтому проф принялся развивать эту тему, от которой он плавно перешёл к теме продления жизни людей преклонного возраста, к возможности строительства сети пансионатов для людей, удалившихся от дел, в которых земляные черви могли бы жить на выплачиваемую им Террой пенсию по старости, и жить на двадцать, тридцать, а то и сорок лет дольше, чем на самой Терре. Конечно, это своего рода изгнание, но что лучше — прожить долгие годы на Луне или найти своё последнее пристанище на Терре?

А потомки смогут навещать их, заполняя отели и курорты. Проф не пожалел красок для описания ночных клубов, в которых можно устраивать такие развлекательные программы, которые невозможны в условиях ужасной гравитации Терры, и различных видов спорта, которыми, если их слегка изменить, вполне можно было бы заниматься в условиях меньшего тяготения. Он затронул даже тему плавательных бассейнов, ледовых катков и возможности летать. (Я подумал, что у него окончательно отказали тормоза.) Закончил он свою речь намёком на то, что некий швейцарский картель уже начал раскручивать это дело.

На следующий день в разговоре с менеджером, управляющим иностранными филиалами «Чейз Интернешнл Панагра», он сказал, что в штат сотрудников отделения этой фирмы в Луна-Сити можно набирать людей, страдающих параличом нижних конечностей или даже полностью парализованных, людей, страдающих от сердечных заболеваний или перенёсших ампутацию, — всех тех, кому тяжело жить и работать в условиях повышенной силы тяжести. Менеджер был толстым человеком, который мучился одышкой, — возможно, ему самому следовало бы подумать о том, чтобы отправиться на Луну, но при словах «никаких налогов» он сразу же насторожил уши.

Не всё и не всегда шло так, как нам хотелось бы. В сообщениях информационных агентств часто появлялись направленные против нас материалы, а кроме того, всегда найдутся любители устраивать склоку из любого публичного выступления. И каждый раз, когда мне приходилось иметь дело с такими типами, а со мною не было профа, который мог бы помочь мне выкрутиться, они всеми средствами старались поймать меня на противоречиях. Один такой тип принялся энергично трясти меня, прицепившись к заявлению профа по поводу того, что мы являемся собственниками зерна, которое выращивается на Луне. Он, по-видимому, считал само собой разумеющимся, что мы такими не являемся. Я сказал ему, что не понимаю его вопроса.

— Полковник, — сказал он, — разве неправда, что ваше правительство выдвигает просьбу о своём членстве в Федерации Наций?

На такое мне следовало ответить «без комментариев», но я не почувствовал подвоха и согласился.

— Очень хорошо, — сказал он, — таким образом, основным камнем преткновения, по всей видимости, является утверждение ваших противников о том, что Селена является собственностью Федерации Наций — и всегда являлась таковой. Надзор над ней осуществлялся Администрацией Луны. Таким образом, исходя из вашего собственного признания, можно утверждать, что зерно принадлежит Федерации Наций, в силу того, что Луна находится под опекой этой организации.

Я спросил его о том, что позволило ему прийти к такому выводу.

— Полковник, — сказал он, — вы именуете себя заместителем Министра Иностранных Дел. Нет никаких сомнений, что вы хорошо знаете содержание Хартии Федерации Наций.

Мне довелось наскоро пролистать её.

— Достаточно неплохо, — ответил я осторожно.

— Тогда вам известно, что представляет собой Первая Свобода, гарантируемая этой Хартией, и современный вариант её толкования, принятый Административной Контрольной Коллегией при Большой Ассамблее и Федерации Наций и отражённый в приказе за номером тысяча сто семьдесят шесть от 3 марта сего года. Если вы собираетесь вступить в Федерацию Наций, то вы признаёте и данный документ и, следовательно, признаёте, что все излишки выращенного на Селене зерна, то количество, которое превышает нормы внутреннего потребления, бесспорно и изначально являются собственностью всех людей — собственностью, находящейся под опекой Федерации Наций, которая через свои агентства, по мере надобности, осуществляет её распределение. Можете ли вы как-нибудь дополнить сделанное вами заявление?

— Да о чём вы, ради всего святого, говорите? — спросил я. — Вернитесь! Я ничего не заявлял!

В «Нью-Йорк Таймс» появилось: «„ЗАМЕСТИТЕЛЬ МИНИСТРА ЛУНЫ“ ГОВОРИТ: ПРОДУКТЫ ПИТАНИЯ ПРИНАДЛЕЖАТ ГОЛОДАЮЩИМ».

Газета «Нью-Йорк Сегодня» писала: «О'Келли-Девис, так называемый „полковник вооружённых сил Свободной Луны“, прибыл на нашу планету для того, чтобы попытаться добиться поддержки мятежников из Лунных колоний Федерацией Наций. Он сделал нашей газете добровольное заявление о том, что статья Великой Хартии, именуемая „Свобода от голода“, вполне приложима к проблеме, связанной с поставками зерна с Луны…»

Я спросил профа о том, как мне следовало выкручиваться из такой ситуации.

— Если тебе задают вопрос, на который тебе не хотелось бы отвечать, задавай встречный вопрос, — сказал он мне. — И никогда не проси спрашивающего объяснить, что именно он имеет в виду. Если сделаешь это, он просто-напросто припишет тебе свои собственные слова. Этот репортёр — он был костлявый такой? Все рёбра наружу?

— Да нет, довольно крупного телосложения.

— Полагаю, что уж он-то поглощает больше тех восемнадцати сотен килокалорий в день, которые являются предметом рассмотрения в документе, который он цитировал. Если бы ты знал это, ты мог бы спросить его, сколько времени ему удалось продержаться на подобном рационе и по какой причине он от него отказался. Или спросить, что он ел на завтрак… а затем, что бы он там ни сказал в ответ, сделать вид, что ты просто не в состоянии этому поверить. А если ты не знаешь, чего конкретно добивается тот человек, с которым ты говоришь, задай ему такой встречный вопрос, который направит разговор в другое русло. А затем, вне зависимости от того, что он тебе ответит, продолжай говорить о своём и постарайся вовлечь в этот разговор кого-нибудь ещё. В таких случаях нужно руководствоваться не логикой, а соображениями тактики.

— Проф, здесь никто не живёт на восемнадцать сотен калорий в день. В Бомбее — возможно, а здесь — нет.

— В Бомбее тоже не живут на такое количество калорий. Мануэль, этот равный рацион — не что иное, как фикция. На этой планете половина продовольствия продаётся через чёрный рынок или, при помощи того или иного постановления, исключается из расчётов. Или они ведут двойную бухгалтерию, и цифры, которые представляются на рассмотрение ФН, не имеют ничего общего с реальным положением дел в экономике. Ты думаешь, что Великий Китай предоставляет Контрольной Коллегии абсолютно точные отчёты о зерне, которое поступает из Таиланда, Бирмы или Австралии? Убеждён, что представитель Индии в этой коллегии по продовольствию так не думает. Но Индия хранит молчание, потому что она получает львиную долю поступающего с Луны продовольствия… а затем «играет в политические игры с голодом» — эту фразочку ты, наверное, не забыл, — обеспечивая при помощи нашего зерна контроль над происходящими там выборами. В одном из штатов Индии, Керале, в прошлом году был голод. Так вот, этот голод был запланирован. Ты видел сообщения об этом в новостях?

— Нет.

— И я не видел. Потому что в новостях этого не было. Управляемая демократия замечательная штука, Мануэль, — для управляющих… А её главная сила — это «свободная пресса», причём слово «свободная» определяется в данном случае как синоним слова «ответственная». Кто управляет демократией, тот и решает, что «ответственно», а что «безответственно». Ты знаешь, в чём сейчас больше всего нуждается Луна?

— В большем количестве льда.

— В системе распространения информации, которая не была бы сдавлена рамками одного-единственного новостного канала. Наш друг Майк сейчас представляет для нас величайшую опасность.

— Гм? Вы не доверяете Майку?

— Мануэль, в отношении некоторых вещей я не доверяю даже самому себе. Слегка ограниченная свобода получения информации относится к той же категории, что и классический анекдот о женщине, которая была слегка беременной. Мы ещё не свободны, и не будем свободны, пока кто-нибудь — даже если этот кто-нибудь наш союзник Майк — контролирует распространение новостей. Я надеюсь, что когда-нибудь смогу издавать свою собственную газету, независимую от каких-либо источников или каналов распространения информации. Я был бы рад, подобно Бенджамину Франклину, печатать её вручную.

Я сдался и переменил тему:

— Проф, а что, если эти переговоры потерпят провал и поставки зерна прекратятся? Что тогда случится?

— Люди, там у нас дома, будут весьма нами недовольны… а здесь, на Терре, многие умрут. Ты читал Мальтуса?

— Не думаю.

— Многие умрут. Затем снова будет достигнута стабильность, охватывающая несколько большее количество людей — людей, чей труд будет более эффективен и которые будут лучше питаться. Эта планета не перенаселена, ею просто плохо управляют… и самое худшее из того, что ты можешь сделать для голодающего человека, — это дать ему еду. Именно «дать»! Почитай Мальтуса. Смеяться над доктором Мальтусом небезопасно, потому что в любом случае именно он будет тем, кто смеётся последним. Его работы могут вызвать депрессию, и я рад, что он уже умер. Но не читай его до тех пор, пока мы тут всё не закончим. Знание слишком большого количества фактов связывает дипломата, особенно честного.

— Не такой уж я и честный.

— Но у тебя нет таланта к нечестности, и спасает тебя только твоё невежество и твоё упрямство. Последнее у тебя имеется в избытке, а первое постарайся не утратить. Парень, дядюшка Бернардо ужасно устал.

— Извините, — сказал я и выкатил своё кресло из его комнаты.

Проф рвался из последних сил. Если бы я мог посадить его на корабль и отправить подальше от этой ужасной гравитации, то наплевал бы на всё. Но движение по-прежнему оставалось односторонним — ничего, кроме зерновых барж.

А проф всё веселился. Когда я уже совсем собирался покинуть его и даже взмахнул рукой, приказывая освещению выключиться, я вновь обратил внимание на игрушку, которую он себе купил и которая вызывала у него восторг, подобный тому, который испытывает ребёнок, получив подарок на Рождество, — это была медная пушка.

Пушка была настоящая, с одного из тех кораблей, что бороздили моря под парусами. Она была маленькой, со стволом длиной в полметра, и ужасно тяжёлой, её вес вместе с деревянным лафетом составлял пятнадцать кило. В приложенных к ней бумагах говорилось, что это была «сигнальная пушка». Её окутывала дымка древней истории, времён пиратов и тех, кого заставляли «прогуляться по доске». Вещица была очаровательна, но я спросил у профа: зачем? Даже если бы нам удалось выбраться отсюда, то перевезти на Луну такую массу будет весьма непросто — ради этого мне пришлось бы оставить здесь скафандр, который можно было носить ещё годы и годы, — оставить всё, кроме двух своих левых рук и пары шортов. Если дело так пошло, можно оставить и «общественную» руку. Ну а уж если совсем припечёт — можно обойтись и без шортов.

Он протянул руку и погладил сверкающий ствол:

— Мануэль, был когда-то человек, которому, как и многим другим из тех, кто работает в этом Директорате, дали работу, исходя из соображений увеличения занятости населения. Его работа состояла в том, что он должен был начищать медную пушку, стоящую перед зданием суда.

— А зачем зданию суда понадобилась пушка?

— Это не имеет значения. Он в течение многих лет занимался этим. Работа кормила его и даже позволяла ему откладывать кое-какие сбережения, но он не имел возможности продвинуться по социальной лестнице. И однажды он оставил свою работу, снял все свои сбережения и купил медную пушку, и стал работать на самого себя — чистить свою собственную пушку.

— Судя по всему, он был идиотом.

— Вне всяких сомнений. Мы были не лучше, когда скинули Надсмотрщика. Мануэль, ты переживёшь меня. Когда у Луны будет свой флаг, мне бы хотелось, чтобы на этом флаге была изображена золотая пушка и чтобы полотнище флага было чёрного цвета, с косой полосой зловеще-красного цвета, которая символизировала бы наше происхождение от весьма неблагородных предков, происхождение, которым мы можем гордиться. Как ты думаешь, такое можно устроить?

— Думаю, да, если вы сделаете набросок. Но зачем нам флаг? На всей Луне нет ни одного флагштока.

— Он будет реять в наших сердцах… и будет служить символом всех дураков, которые настолько непрактичны, что полагают, будто бюрократию можно победить. Ты не забудешь об этом, Мануэль?

— Конечно нет, и напомню вам об этом, когда придёт время.

Мне не понравились такие разговоры. Оставаясь в одиночестве, проф начал использовать кислородную палатку, но никогда не пользовался ею на людях.

Я и сам догадываюсь о том, что я невежественен и упрям — именно таким я проявил себя в местечке под названием Лексингтон, в штате Кентукки, расположенном в Центральной Административной Области. Единственной темой для разговоров, на которую не было ни специально разработанной доктрины, ни зазубренных заранее ответов на все вопросы, была тема, связанная с нашей жизнью на Луне. Проф велел мне говорить правду и делать особый упор на описании обыденных вещей, тёплых и домашних, особенно тех, которые отличаются от всего, что принято на Терре. «Помни, Мануэль, тысячи жителей Терры, которые совершили короткие поездки на Луну, — это крошечная доля процента населения этой планеты. В глазах большинства людей мы такая же диковинка, как звери в зоопарке. Ты помнишь ту черепашку, которую демонстрировали на выставке в Старом Куполе? Это мы и есть».

В этом он был абсолютно прав. Я жутко уставал оттого, что на меня таращились как на какое-то невиданное насекомое. Именно поэтому, когда эта команда, состоящая из представителей как сильной, так и слабой половины человечества, начала выспрашивать меня насчёт семейной жизни на Луне, я был только рад ответить на их вопросы. Я ничего не приукрашивал, хотя кое о чём говорить не стал — о вещах, которые относятся не к самой семейной жизни, а к тому, что можно рассматривать как дешёвый суррогат этой жизни в обществе, где имеется переизбыток мужчин. Луна-Сити — город семейный и домашний, по стандартам Терры — скучный, но мне он нравится. Остальные поселения очень на него похожи — в них живут люди, которые работают и растят детей, сплетничают и большую часть радостей жизни получают сидя за обеденным столом. Так что и рассказывать особенно нечего, поэтому я готов обсудить то, что они сами посчитают интересным. Все обычаи Луны происходят с Терры, поскольку именно оттуда происходят все её жители. Но Терра велика, и поэтому обычай, пришедший, ну, к примеру, из Микронезии, в Северной Америке может показаться странным.

Женщина — у меня язык не поворачивается назвать её «леди» — заинтересовалась различными видами брака. И прежде всего её интересовало, правда ли то, что на Луне можно вступить в брак, не получив разрешения.

Я спросил её о том, что такое разрешение на заключение брака?

— Да брось ты, Милдред, — сказал её спутник, — первопроходцы всегда обходились без всяких разрешений.

— Но разве вы не ведёте записей? — продолжала настаивать она.

— Конечно ведём, — ответил я, — моя семья ведёт такую книгу, и записи в ней восходят ко времени первой высадки в Джонсон-Сити — мы учитываем все браки, все рождения и смерти, все важные события не только в самой семье, но и во всех её ответвлениях, насколько нам удаётся проследить. И кроме того, есть один человек — школьный преподаватель, — который занимается тем, что копирует старые семейные записи всего поселения. Он пишет историю Луна-Сити — это у него такое хобби.

— Но разве у вас не ведётся официальных записей? Здесь в Кентукки у нас есть записи, которые восходят ко временам, отстоящим от нас на сотни лет.

— Мадам, мы ещё не прожили на Луне столь долго.

— Да… ну хорошо, но должен же быть в Луна-Сити свой городской клерк. Возможно, вы называете его «архивист округа». Официальный чиновник, который следит за такими вещами. Ведёт учёт смертей и тому подобного.

— Я думаю, мадам, что такого у нас нет, — ответил я. — Некоторые букмекеры выступают в роли нотариусов, они заверяют печати на контрактах и ведут их учёт. К ним обращаются люди, которые не умеют ни читать, ни писать и поэтому не могут сами вести свои записи. Но мне не приходилось слышать о том, чтобы кто-то вёл записи браков. Я не говорю, что такого не может быть, но я об этом не слышал.

— Как неформально! Просто чудо! А как насчёт слухов о том, что на Луне очень просто развестись? Я полагаю, это тоже правда?

— Нет, мадам, я не могу сказать, что развестись у нас просто. Слишком много концов придётся распутывать… Давайте возьмём самый простой пример: одна дама, у которой двое мужей…

—  Двое ?

— Женщина может иметь и больше, а может — только одного. Или брак может быть очень сложным по структуре. Но давайте возьмём самую типичную ситуацию: дама и два мужа. Итак, она решила развестись с одним из них. Пусть они решили расстаться друзьями, второй супруг согласен, и она, без лишнего шума, избавляется от одного из мужей. Ему бы не пошло на пользу, если бы он начал поднимать шум. Ладно, она с ним развелась, и он ушёл. И возникает бесконечное количество проблем. Мужчины могут быть партнёрами по бизнесу — сомужья часто являются партнёрами. Развод нарушает их партнёрство. Приходится урегулировать денежный вопрос. Если жильё записано на жену, то бывший муж, по всей вероятности, должен получить денежную компенсацию или арендную плату за свою долю. И почти всегда это дело затрагивает детей, которые должны получать поддержку и так далее. Целая куча проблем. Нет, мадам, развод — это далеко не просто. Вы можете развестись с мужем за десять секунд, но вам понадобится десять лет, чтобы распутать все концы. А разве здесь по-другому?

— Ну… забудьте, что я задала этот вопрос, полковник. Но если это простой брак, то что представляет собой сложный?

И я принялся объяснять, что представляет собой полиандрия, а также клановые, групповые, цепочные браки и ещё более редкие виды браков, которые люди консервативные, вроде членов моей семьи, считают вульгарными — например тот, что организовала моя матушка, после того как вычеркнула из списка своих мужей моего старика, хотя и не стал описывать то, что она устроила, — матушка всегда отличалась эксцентричностью.

— Вы меня запутали, — сказала женщина. — Какая разница между цепочным и клановым браком?

— Большая. Давайте возьмём мой случай. Я имею честь быть членом одного из самых старых цепочных браков Луны — и на мой, возможно необъективный, взгляд, самого лучшего. Вы тут спрашивали насчёт разводов. В нашей семье никогда не было разводов, и спорю на что угодно, никогда не будет. Стабильность цепочного брака год от года возрастает, потому что мы всё более совершенствуемся в искусстве ладить друг с другом, до тех пор, пока уход одного из членов семьи не начинает казаться чем-то абсолютно немыслимым. Кроме того, для развода с кем-нибудь из мужей требуется единодушное решение всех жён — а этого просто не может произойти. Старшая жена просто не допустит, чтобы дело зашло так далеко.

Я продолжил расписывать преимущества такого брака: финансовую безопасность, прекрасные домашние условия, которые он даёт детям, и тот факт, что смерть одного из супругов, какой бы трагедией она ни была, всё же не может сравниться с подобной трагедией во временной семье, — особенно для детей, которые просто не могут остаться сиротами. Возможно, я в своём энтузиазме перегнул палку, но моя семья — самое важное в моей жизни. Без своей семьи я просто однорукий механик, которого хоть ликвидируй, никому нет до него дела.

— Именно поэтому такой брак стабилен, — говорил я, — возьмите, к примеру, мою младшую жену — ей шестнадцать лет. Похоже, что старшей женой она станет не раньше, чем разменяет восьмой десяток. Но это отнюдь не значит, что все остальные жёны, те, которые старше её, к этому времени уже умрут, на Луне такое вряд ли произойдёт — женщины там, похоже, бессмертны. Но к этому времени все они могут самоустраниться от руководства семьёй — согласно нашей семейной традиции так обычно и происходит. Поэтому Людмила…

— Людмила?

— Русское имя. Из волшебной сказки. У Милы будет много времени, чтобы получить хороший пример, прежде чем взвалить себе на плечи такую обузу. Она и сейчас, в самом начале, весьма разумна, и непохоже, что она сделает ошибку, а если и сделает, то имеются другие жёны, которые смогут помочь ей. Наша семья — нечто вроде саморегулирующейся машины, с хорошо налаженной обратной связью. Хороший цепочный брак — бессмертен. Я полагаю, что мой брак переживёт меня по крайней мере на тысячу лет. Именно поэтому я не буду возражать, когда пробьёт мой смертный час — лучшая часть меня будет продолжать жить.

Как раз в это время профа вывозили из комнаты. Он заставил остановить каталку и принялся слушать. Я повернулся к нему.

— Профессор, — сказал я. — Вы знаете мою семью. Не будете ли вы столь любезны объяснить этой леди, почему мы — счастливая семья. Если, конечно, вы тоже так считаете.

— Именно так я считаю, — сказал проф. — Однако я предпочёл бы сделать более общее замечание. Дорогая мадам, я полагаю, что брачные обычаи Луны представляются вам несколько экзотичными.

— Ну, я бы не стала заходить столь далеко, — сказала она поспешно. — Просто несколько необычными .

— Они, как и любые другие обычаи, связанные с браком, возникли под давлением экономической необходимости, вызываемой условиями жизни, — а наши условия весьма отличаются от земных. Возьмите брак цепочного типа, тот, который так расхваливал мой коллега… и, несмотря на то что он несколько пристрастен, заверяю вас, он расхваливал его вполне справедливо. Я — холостяк; поэтому у меня нет предвзятости. Цепочный брак — самый надёжный из всех возможных механизмов, разработанных для того, чтобы обеспечить сохранность капитала и благополучие детей, а это во все времена являлось двумя основными социальными функциями брака — в условиях, в которых нет никакой иной безопасности ни для капитала, ни для детей, кроме той, которая создаётся индивидуумами. Люди всегда находят тот или иной способ приспособиться к окружающей среде. И если смотреть с этой точки зрения, то цепочный брак — это на редкость удачное изобретение. Все остальные существующие формы лунных браков служат той же самой цели, хотя и не столь успешно.

Он пожелал всем спокойной ночи и покинул нас. У меня с собой — всегда! — фотография моей семьи, самая последняя, сделанная на свадьбе Вайоминг. Невесты выглядели нарядными и очаровательными, а сама Вайо просто лучилась от радости; сильная половина семьи выглядела счастливой и элегантной — даже Дед на этом снимке выглядел сильным и гордым, никак не скажешь, что он уже не тот, что прежде.

Но я был разочарован — они как-то странно смотрели на снимок. Мужчина — его звали Мэтью — спросил:

— Полковник, вы можете одолжить мне этот снимок?

Я поморщился:

— Это единственный экземпляр, который у меня есть. А дом очень далеко отсюда.

— Я имею в виду — на минутку. Позвольте, я пересниму его. Прямо здесь, можете не выпускать его из рук.

— А, тогда — конечно.

Я лично вышел на этом снимке не слишком удачно, но другого-то лица у меня нет, зато Вайо вышла прямо как живая, а уж что касается Леноры, то им вряд ли доводилось видеть кого-нибудь красивее.

Итак, он переснял фотографию, а на следующее утро за мной пришли прямо в мой номер в гостинице. Меня разбудили ни свет ни заря, арестовали, забрали вместе с моим инвалидным креслом и заперли в камеру с решётками ! За многожёнство. За откровенную безнравственность и подстрекательство других к безнравственному поведению.

Я был рад, что Мама этого не видит.

19

У Стью целый день ушёл на то, чтобы добиться передачи этого дела в суд ФН и его прекращения. Его адвокаты ставили вопрос о том, что требование о возбуждении такого дела должно быть отклонено в силу дипломатической неприкосновенности, но судьи ФН не попались на их удочку, а просто отметили, что выдвигаемые против меня обвинения, за исключением обвинения в пропаганде безнравственности, по которому не найдено достаточно веских доказательств, находятся вне юрисдикции суда нижней инстанции. У ФН не существует никаких законов, регулирующих брачные отношения, да и не может быть, поскольку существует положение, обязывающее все нации проявлять всемерную лояльность и доверие в отношении связанных с браком обычаев других наций, являющихся членами этой организации.

Из одиннадцати миллиардов людей этой планеты примерно около семи живут там, где полигамия существует вполне законно, и манипуляторы общественным мнением из команды Стью, ловко разыграв тему «гонений», завоевали нам симпатии людей, которые в противном случае о нас даже и не услышали бы. На нашей стороне оказались симпатии людей даже из Северной Америки и других стран, где полигамия незаконна, людей, исповедующих принцип «живи и дай жить другим». Так что всё обернулось к лучшему, потому что проблема всегда привлекает внимание, а для большинства обитателей этого многомиллиардного человеческого улья Луна — пустой звук: на наше восстание они просто не обратили внимания.

Ловкачи Стью затратили множество сил на то, чтобы тщательно продумать, а затем привести в действие план моего ареста. Мне не стали об этом рассказывать до тех пор, пока, спустя несколько недель, я не поостыл и не начал видеть полученные нами преимущества. Для своих целей они использовали дурака-судью, нечистого на руку шерифа и процветающие в этой местности варварские предрассудки, вспышке которых я дал толчок, показав тот очаровательный снимок. Стью позднее признался, что именно многообразие цветов кожи членов семейства Девис заставило судью обозлиться настолько, что это подвигло его на действия, выходящие за пределы его природного таланта делать глупости.

Моё единственное утешение — надежда, что Мама не увидит моего унижения, — оказалось тщетным; сделанный сквозь прутья решётки снимок, на котором красовалась моя мрачная физиономия, обошёл все газеты Луны, а в качестве комментариев к нему использовались самые мерзкие из статей, напечатанных в газетах Земной стороны, хотя не меньше было и статей, в которых сетовали на совершённую в отношении меня несправедливость. Но мне следовало бы больше доверять своей Мими; она не испытывала стыда, она просто горела желанием отправиться на Земную сторону и разорвать там кое-кого на кусочки.

На Земной стороне эта история нам помогла, а на Луне принесла огромную выгоду. Из-за этой глупости селениты сплотились как никогда раньше. Они восприняли это как личное оскорбление, а Адам Селен и Саймон Шутник изо всех сил раздували пламя. Селениты обычно всё воспринимают достаточно легко, всё, за исключением одного — женщин. Каждая из дам Луны почувствовала себя оскорблённой этой историей, которая появилась в выпусках новостей с Терры, — а мужская часть населения Луны, которая обычно политикой не интересуется, внезапно обнаружила, что я был своим в доску парнем.

Кроме того, впоследствии я обнаружил, что старые зэки, которые обычно смотрят на тех, кто был не сослан на Луну, а рождён там, сверху вниз, начали приветствовать меня словами «Привет, уголовник». Для них такое приветствие — что-то вроде тех паролей, которыми обмениваются при встрече члены масонских лож, — а это означало, что они меня приняли.

Но тогда я ничего хорошего в том, что произошло, не видел. Меня толкали со всех сторон, со мной обращались как со скотиной, у меня брали отпечатки пальцев, меня фотографировали, мне приносили еду, которой у нас даже свиней не кормят, меня подвергали бесконечным унижениям, и только сила тяжести удержала меня от того, чтобы попытаться убить кого-нибудь, — если бы в тот момент, когда меня забрали, на мне была моя рука номер шесть, я, возможно, и попытался бы сделать это.

Но наконец всё утряслось и меня освободили. Часом позже мы были уже на пути в Агру — нас наконец-то вызвали из Комитета. Вернувшись в номер во дворце магараджи, я почувствовал себя совсем хорошо, хотя из-за того, что нам пришлось по пути пересечь одиннадцать часовых поясов, мы уже не могли позволить себе отдыха. На слушание мы отправились с затуманенными глазами, держались только благодаря лекарствам.

Слушания были односторонними. Председатель говорил, мы слушали. Говорил он в течение часа. Суммирую вкратце:

Наши нелепые требования отвергнуты. Администрация Луны не может отказаться от выполнения своих священных обязанностей. Нельзя терпеть беспорядки, происходящие на спутнике Земли, Селене. Более того, недавние беспорядки показали, что Администрация была чересчур снисходительна. Этот недосмотр теперь предстоит исправить с помощью программы активных действий — пятилетнего плана, учитывающего все стороны жизни, вверенные опеке Администрации.

Сейчас составляется проект кодекса законов; будут учреждены гражданские и уголовные суды, призванные защищать интересы всех жителей находящейся под опекой территории, а не только интересы ссыльных, ещё не отбывших свой срок наказания. Будут основаны общеобразовательные школы и школы для взрослых жителей, нуждающихся в получении школьного образования. Будут образованы советы, которые займутся планированием в области экономики, технического развития и сельского хозяйства, что обеспечит наиболее полное и эффективное использование ресурсов Селены и труда вольнонаёмных работников.

В качестве цели на ближайшую перспективу принималось решение о четырёхкратном увеличении зерновых поставок в течение пяти лет — с учётом того, что в жизнь будут претворяться методы научного планирования в области использования природных и трудовых ресурсов, таких показателей можно будет достигнуть с лёгкостью. Для этого в первую очередь необходимо, чтобы вольнонаёмные работники, занятые сейчас в непроизводственной сфере, были направлены на бурение огромной системы новых сельскохозяйственных туннелей, в которых не позднее марта 2078 года должно начаться сельскохозяйственное производство на основе гидропоники.

Эти новые гигантские фермы будут при помощи научных методов управляться Администрацией Луны — произволу частных собственников будет положен конец. Предполагается, что к моменту окончания пятилетнего срока эта система будет производить достаточно зерна, чтобы обеспечить выполнение новых зерновых квот; но тем из вольнонаёмных работников, кто сейчас частным образом занимается выращиванием зерна, будет позволено продолжать заниматься этим. По мере того как будет снижаться потребность в их гораздо менее эффективных методах, они будут постепенно включаться в новую систему.

Председатель поднял глаза от своих бумаг:

— Короче говоря, мы собираемся цивилизовать лунные колонии и привести их, в административном смысле, в соответствие со всей остальной цивилизацией. Несмотря на то что мне несколько неприятно об этом говорить, я чувствую — я говорю сейчас не как председатель этого комитета, а как гражданин, — я чувствую, что мы обязаны поблагодарить вас за то, что вы привлекли наше внимание к ситуации, которая остро нуждается в исправлении.

Я был готов оторвать ему уши. «Вольнонаёмные работники»! Отличный способ избежать слова «рабы»!

Но проф заговорил очень спокойно:

— Предлагаемые планы я нахожу весьма интересными. Будет ли мне позволено задать несколько вопросов? Просто ради получения некоторой информации.

— Ради получения информации — пожалуйста.

Представитель Северной Америки наклонился вперёд:

— Только не полагайте при этом, что мы готовы принимать дерзкие возражения от пещерных людей. Так что последите за собой. У вас тут очень двусмысленное положение.

— К порядку! — сказал председатель. — Продолжайте, профессор!

— Я нахожу весьма интригующим использованный вами термин «вольнонаёмные работники». Является ли использование этого термина оговоркой, согласно которой вы признаёте, что большинство людей, населяющих крупнейший спутник Земли, являются свободными гражданами, а не лишёнными прав ссыльными?

— Несомненно, — любезно согласился председатель, — все правовые аспекты новой политики подверглись тщательному изучению. Если не учитывать небольшое количество исключений, то примерно девяносто один процент колонистов имеют либо по праву рождения, либо по праву наследования гражданство стран — членов Федерации Наций. Те, кто желает вернуться в свои родные страны, имеют полное право сделать это. Нам очень приятно сообщить вам, что Администрация рассматривает план, согласно которому для организации такого переезда могут быть предоставлены займы… Возможно, эти планы будут осуществлены под эгидой Международного Общества Красного Креста и Красного Полумесяца. Я могу добавить, что я лично всем сердцем поддерживаю этот план, поскольку он позволит пресечь всякие разговоры о «рабском труде». — Он самодовольно усмехнулся.

— Понимаю, — согласился проф. — Это весьма гуманно. Но мне хотелось бы знать, учитывает ли этот Комитет тот факт, что обитатели Луны физически не способны жить на Терре? То, что все они, помимо их воли, обречены на бессрочную ссылку из-за произошедших в их организме необратимых физиологических изменений и никогда больше не смогут жить здоровой и полноценной жизнью в гравитационном поле, в шесть раз более сильном, чем то, к которому приспособились их тела?

Председатель сжал губы, словно бы рассматривая идею, которая была для него абсолютно новой.

— В данном случае я опять могу говорить только от своего собственного имени. А я лично не готов признать, что то, о чём вы говорите, является бесспорной истиной. Возможно, в отношении некоторых людей это является правдой, а в отношении других — нет. Люди весьма сильно отличаются друг от друга. Ваше присутствие здесь доказывает, что нет ничего невозможного в том, чтобы житель Луны вернулся на Землю. В любом случае у нас нет намерения силой заставлять кого-либо вернуться. Дело обстоит совсем наоборот. Мы надеемся, что они предпочтут остаться, и надеемся также, что сумеем убедить других людей эмигрировать на Селену. Но это будет их личный выбор, при условии соблюдения всех свобод, которые гарантирует Великая Хартия. Что же касается того физиологического феномена, на который вы ссылаетесь, то он не относится к области права. Если кто-то считает, что такой феномен действительно имеет место, или считает, что, оставаясь на Селене, он будет счастливее, то такой выбор остаётся его привилегией.

— Понятно, сэр. Мы свободны. Свободны оставаться на Луне и работать, работать там, где вам надо и за установленную вами плату… Или свободны вернуться на Землю и умереть.

Председатель пожал плечами:

— Вы убеждены в том, что мы негодяи — но мы отнюдь таковыми не являемся. Если бы я был молод, я бы сам эмигрировал на Селену. Огромные перспективы. Но меня в любом случае не волнуют ваши вздорные обвинения — история нас оправдает.

Поведение профа меня удивило — он не сражался. Я ощутил беспокойство — ещё бы, недели напряжения, а напоследок — скверная ночка. Он только сказал:

— Достопочтенный председатель, я полагаю, что транспортное сообщение с Луной скоро будет восстановлено. Можно ли устроить так, чтобы я и мой коллега отбыли туда на первом же корабле? Поскольку, сэр, я вынужден признать, что слабость, вызванная повышенной силой тяжести, та самая, о которой я говорил, в нашем случае является вещью весьма реальной. Наша миссия завершена; и теперь нам надо вернуться домой.

Он ни слова не сказал о баржах с зерном. Не сказал он ни о «швырянии камнями», ни о том, что нет смысла в том, чтобы бить корову. В голосе профа звучала усталость.

Председатель наклонился вперёд и с мрачным удовлетворением произнёс:

— Профессор, это представляет определённые трудности. Проще говоря, вам предстоит предстать перед судом по обвинению в преступлениях против Великой Хартии и даже в преступлениях против человечества… формулировки обвинения сейчас уточняются. Однако я сомневаюсь в том, что для человека вашего возраста и здоровья в качестве наказания потребуют чего-либо более серьёзного, чем вынесение условного приговора. Неужели вы считаете, что мы поступим благоразумно, если дадим вам возможность вернуться туда, где вы совершили свои незаконные деяния, — туда, где вы сможете множить причинённый вами вред?

Проф вздохнул:

— Я понимаю ваше положение. В таком случае, сэр, может быть, вы позволите мне откланяться? Я очень устал.

— Конечно. Но оставайтесь в распоряжении Комитета. Слушания объявляются закрытыми. Полковник Девис…

— Сэр?.. — Я уже разворачивал своё инвалидное кресло, чтобы как можно скорее вывезти профа туда, где снаружи нас ждали те, кому было поручено сопровождать нас.

— Можно вас на два слова? В моём офисе.

— Ну… — Я взглянул на профа, его глаза были закрыты, и, казалось, что он потерял сознание. Но он шевельнул одним пальцем, подзывая меня к себе. — Достопочтенный председатель, я не столько дипломат, сколько сиделка, чья обязанность — присматривать за ним. Он пожилой человек, и он — болен.

— О нём позаботятся сопровождающие вас лица.

— Ну… — Я приблизился к профу настолько, насколько можно было это сделать при помощи кресла, и наклонился к нему. — Проф, с вами всё в порядке?

Он шепнул тихонько:

— Посмотри, что ему нужно. Соглашайся с ним. Но от прямых ответов увиливай.

Несколькими минутами позже мы с председателем остались вдвоём, не пропускающая звуков дверь была заперта, хотя это ровным счётом ничего не значило — в комнате наверняка было не меньше дюжины электронных «ушей», к этому количеству нужно прибавить ещё одно «ухо», которое находилось в моей левой руке.

— Налить вам что-нибудь? Или, может быть, кофе? — спросил он.

— Нет, благодарю вас, сэр, — ответил я. — Здесь мне приходится следить за диетой.

— Я так и думал. Ваши передвижения и правда ограничены этим креслом? Вы выглядите вполне здоровым.

— Если понадобится, то я смог бы встать и пересечь комнату. Но после этого я, возможно, упаду в обморок. Или со мной случится что-нибудь похуже. Я вешу сейчас в шесть раз больше обычного и предпочитаю не рисковать. Моё сердце непривычно к таким нагрузкам.

— Я так и думал. Полковник, я слышал, что вы угодили в какую-то глупейшую переделку в Северной Америке. Мне жаль, искренне. Варварское местечко. Когда мне приходится там бывать, я не испытываю ничего, кроме отвращения. Полагаю, что вам хотелось бы знать, зачем я пригласил вас.

— Нет, сэр, думаю, что вы скажете мне об этом, когда сочтёте нужным. Зато мне очень интересно, почему вы до сих пор продолжаете называть меня «полковник».

Он засмеялся резким, лающим смехом:

— Думаю, всему виной привычка. Всю жизнь приходится следовать протоколу. Но возможно, что вам не придётся отказываться от этого звания. Скажите, что вы думаете о нашем пятилетнем плане?

— Полагаю, что от него дурно пахнет.

— А мне кажется, что он был весьма тщательно продуман. Да, в него вложено много усилий мысли. Полковник, вы кажетесь человеком разумным, и я знаю, что вы таковым и являетесь. Мне известно не только ваше прошлое, я осведомлён практически о каждом произнесённом вами слове, почти о каждой мысли, которая приходила к вам в голову с тех пор, как вы ступили на Землю. Вы родились на Селене. Вы считаете себя патриотом? Патриотом Селены?

— Полагаю, что да. Хотя я склонен считать, что мы сделали именно то, что должно было быть сделано.

— Говоря между нами — да. Уж этот мне старый дурак Хобард. Полковник, это хороший план… но ему не хватает того, кто претворит его в жизнь. Если вы в действительности являетесь патриотом или, скажем, практичным человеком, принимающим близко к сердцу жизненные интересы своей страны, то возможно, что вы являетесь тем самым человеком, который может осуществить этот план. — Он сделал предупреждающий жест. — Не спешите! Я не прошу от вас, чтобы вы продались нам или сделались предателем или ещё какой-нибудь подобной чепухи. Это ваш шанс проявить себя в качестве настоящего патриота — а не одного из тех дутых героев, которые жертвуют жизнью за проигранное дело. Посмотрите на всё это именно таким образом. Неужели вы думаете, что лунные колонии могут выстоять против всех тех сил, которые способна обрушить на них Федерация Наций? Я знаю, что в действительности вы не военный — и я рад этому, — но вы человек с техническим образованием, это мне тоже известно. Прикиньте, только честно, сколько бомб и кораблей понадобится для того, чтобы полностью уничтожить лунные колонии?

— Один корабль и шесть бомб, — ответил я.

— Правильно! Господи мой боже, до чего же приятно разговаривать с умным человеком. Две бомбы должны быть исключительно мощными, возможно, их придётся делать специально. В живых останется очень немного людей — те, что живут в маленьких поселениях, которые окажутся вне зоны удара. Да и они проживут недолго. И всё это способен сделать один-единственный корабль минут за десять.

— Допускаю, что вы правы, сэр, — сказал я, — но, как указывал профессор де ля Паз, битьём от коровы молока не добьёшься. И уж тем более вы не сможете добиться молока, если начнёте в неё палить.

— А из-за чего мы, по вашему мнению, сдерживались и больше месяца ничего не предпринимали? Этот идиот, мой коллега, — не буду называть его имени, — говорил о «дерзких возражениях». Дерзкие возражения меня не волнуют, это не более чем слова, меня интересуют результаты. Нет, мой дорогой полковник, мы не будем стрелять в корову… но если нас вынудят, то мы дадим корове понять, что её могут пристрелить. Водородные бомбы — дорогие игрушки, но мы можем позволить себе потратить несколько штук на предупредительные залпы, нанесём несколько ударов по голым скалам, ущерба не будет, зато корова узнает, что с ней может случиться. Это, однако, означает, что нам придётся применить больше силы, чем нам хотелось бы, — так ведь можно и напугать корову, а тогда молоко скиснет. — Он снова рассмеялся своим лающим смехом. — Было бы лучше, если бы нам удалось уговорить эту старую скотинку отдавать молоко по-хорошему.

Я ждал, что последует.

— Вы хотите знать, как мы собираемся это сделать? — спросил он.

— Хочу, — согласился я.

— Мы будем действовать через вас, не возражайте, позвольте мне объяснить…

Он отвёл меня на высокую гору и предложил мне царства земные. Или в данном случае лунные. Предложил должность Временного Протектора и дал понять, что эта должность перестанет быть временной, если я сумею сделать всё как надо. А надо вот что. Убедить селенитов в том, что они не могут победить. Убедить их, что этот новый порядок создаётся исключительно для их же блага, подчеркнуть преимущества — бесплатные школы, больницы, бесплатное то и бесплатное сё, детали можно обсудить позднее, важно, чтобы контроль над всеми сферами жизни, так же как на Терре, находился в руках правительства. Налоги сначала будут низкими и безболезненными, они будут автоматически вычитаться из получаемых денег или удерживаться из выплат за поставленное зерно. Но на этот раз Администрация не станет посылать мальчишек заниматься работой, для которой нужны мужчины, — она пошлёт сразу два полка десантников.

— Эти чёртовы миротворцы были ошибкой, — сказал он, — но мы не станем повторять эту ошибку. Между нами говоря, причиной того, что на выработку плана действий у нас ушёл целый месяц, послужило то, что нам пришлось убеждать Комиссию Контроля за Соблюдением Мира, что горстка людей не может осуществлять полицейский надзор за тремя миллионами людей, рассредоточенных по шести большим поселениям и более чем пятидесяти мелким. Так что к работе вы приступите, имея в своём распоряжении достаточное количество сил — и не строевые войска, а военную полицию, которая знает, как без лишнего шума привести к повиновению гражданское население. Кроме того, на этот раз мы отправим вспомогательное женское подразделение, стандартные десять процентов от численности, так что жалоб на насилие больше не будет. Ну, сэр? Как вы думаете, вам удастся провернуть это дельце? Зная, что для вашего народа это лучший из возможных вариантов.

Я сказал, что мне следует изучить все детали этого предложения, и особенно — пятилетний план и квоты, и что мне бы не хотелось принимать решения сгоряча.

— Конечно, конечно! — согласился он. — Я дам вам подготовленную нами копию окончательного плана. Возьмите её домой, изучите, поразмыслите над ней. Завтра мы с вами снова поговорим. Только дайте мне слово, как джентльмен, что вы не будете распространяться на эту тему. На самом деле это не секрет… но лучше уладить все вопросы до того, как всё это попадёт в печать. Кстати, о средствах массовой информации… вам понадобится помощь с их стороны, и вы её получите. Мы пойдём на расходы и пришлём вам высококлассных специалистов в этой области, заплатим им сколько понадобится, обеспечим их центрифугой, такой же как та, которой пользуются учёные… ну, думаю, вам ясно. На сей раз мы всё сделаем правильно. Этот дурак Хобард — он ведь на самом деле мёртв, не так ли?

— Нет, сэр. Но у него старческое слабоумие.

— Вам стоило бы его убить. Вот вам копия плана.

— Сэр? Если уж мы заговорили о стариках… Профессор де ля Паз просто не может оставаться здесь. Он не проживёт и шести месяцев.

— Но это же самый лучший вариант, не так ли?

Я постарался ответить достаточно спокойно:

— Вы не понимаете. Он пользуется большой любовью и уважением. Самым лучшим вариантом было бы, если бы мне удалось убедить его, что вы действительно собираетесь пустить в ход водородные бомбы и что его патриотический долг спасти всё, что можно. И в любом случае, если я вернусь без него… Мне не только не удастся провернуть это дельце, я просто не проживу достаточно долго, чтобы попробовать провернуть его.

— Гм… я подумаю. Поговорим об этом завтра. Ну, скажем, в два часа дня.

Я покинул его и, как только меня запихнули в грузовик, дал выход колотящей меня нервной дрожи. Мне никогда не освоиться с методами, которые используют в высших эшелонах власти.

Стью и проф ждали меня.

— Ну? — сказал проф.

Я оглянулся по сторонам и похлопал себя по уху. Мы сбились в кучу, сблизив головы, и накрылись сверху двумя одеялами. В каталке «жучков» не было, в моём кресле тоже — я проверял это каждое утро. Но сама комната выглядела так, что в ней, казалось, безопаснее шептаться под одеялом.

Я начал рассказывать, но проф остановил меня:

— Его предков и его привычки мы можем обсудить позже. Выкладывай факты.

— Он предложил мне должность Надсмотрщика.

— Полагаю, что ты её принял.

— Процентов на девяносто. Я должен изучить эту писульку и дать ответ завтра. Стью, как быстро можно приступить к осуществлению плана «Побег»?

— Его уже начали приводить в исполнение. Мы ждали только твоего возвращения. То есть если бы они позволили тебе вернуться.

Следующие пятьдесят минут были заполнены бешеной деятельностью. Стью привёл костлявого индуса в набедренной повязке. Через тридцать минут этот индус выглядел как брат-близнец профа; Стью поднял профа с каталки и уложил его на диван. Продублировать меня было ещё проще. Наших двойников вкатили в гостиную номера как раз тогда, когда сгустились сумерки и принесли ужин. В комнату вошло несколько человек, а затем несколько человек из неё вышло — среди вышедших была и пожилая женщина-индуска в сари, она шла под руку со Стью Ла Жуа. За ними следовал толстый бабу.

Самым сложным оказалось втащить профа вверх по ступенькам на крышу. Он никогда раньше не пользовался специальными приспособлениями, облегчающими ходьбу, — у него не было возможности попрактиковаться, и, кроме того, он больше месяца провёл лёжа на спине.

Но Стью крепко держал его. Я стиснул зубы и сумел сам преодолеть тринадцать ужасных ступенек. К тому времени, когда я добрался до крыши, моё сердце было готово разорваться. Мне приходилось прилагать все силы, чтобы не потерять сознание. Маленький бесшумный флаер вынырнул из темноты точно по расписанию, и десятью минутами позже мы уже были на борту воздушного чартерного судна, которым пользовались на протяжении всего последнего месяца, ещё две минуты спустя мы отправились в Австралию. Не знаю, во что обошлось организовать всю эту свистопляску и держать её в постоянной готовности, на случай если в ней вдруг возникнет необходимость, но всё прошло без сучка без задоринки.

Я растянулся рядом с профом и принялся жадно ловить ртом воздух. Затем спросил:

— Проф, как вы себя чувствуете?

— Неплохо. Немножко устал. И расстроен.

— Да, да, расстроены.

— Я имею в виду, что так и не посмотрел Тадж-Махал. У меня не было возможности сделать это, когда я был молод… а вот теперь я дважды побывал в каком-нибудь километре от него, но так и не увидел его, и никогда уже не увижу.

— Но это же обыкновенное надгробье.

— А Елена Троянская была обыкновенной женщиной. Спи, парень.

Мы приземлились в той половине Австралии, которая принадлежала Китаю, в местечке под названием Дарвин. Оттуда нас отвезли прямо на корабль, усадили в противоперегрузочные кресла и накачали лекарствами.

Проф уже отключился, да и я чувствовал, что начинаю дремать, когда вошёл Стью, ухмыльнулся и, усевшись в соседнее кресло, пристегнулся ремнями. Я посмотрел на него:

— И ты тоже? А кто же будет присматривать за лавочкой?

— Те же люди, которые и раньше делали всю работу. Это хорошая команда, и я им больше не нужен. Мани, старина, я не хочу и дальше болтаться так далеко от дома. Я имею в виду от Луны, если у тебя есть на этот счёт какие-нибудь сомнения. Похоже, что это последний поезд из Шанхая.

— А при чём здесь Шанхай?

— Это я так, забудь. Мани, я совершенно разорён, начисто. Я должен всем и каждому — и долги я смогу выплатить только при условии, что цены на некоторые акции изменятся именно так, как они, по уверениям Адама Селена, и должны измениться, почти сразу после того, как мы достигнем определённой точки исторического процесса. К тому же меня разыскивает полиция — или будет разыскивать за возмущение общественного порядка и спокойствия. Давай взглянем на это так: я избавляю их от хлопот, связанных с моей высылкой. Как ты думаешь, я в моём возрасте смогу обучиться на бурильщика?

Я чувствовал себя словно в тумане — это начали действовать лекарства.

— Стью, по меркам Луны ты ещё не старый… просто начать сначала… в любом случае… есть с нами за столом… всегда! Мими тебя любит .

— Спасибо, старина, возможно, я так и сделаю. Зажёгся предупреждающий сигнал! Дыши глубоко!

И тут на меня обрушилась десятикратная перегрузка.

20

Наш корабль относился к тому же типу, что и паромы, курсирующие между Землёй и одной из её орбит. Их используют для доставки грузов и пассажиров на пилотируемые спутники, а также для снабжения находящихся на патрульных орбитах судов Федерации Наций. На этот раз корабль вместо сорока пассажиров нёс только трёх, и на его борту не было никакого груза, кроме трёх скафандров и медной пушки. (Да, мы прихватили с собой эту дурацкую игрушку. И скафандры, и эта профова бубухалка оказались в Австралии на неделю раньше нас.) Весь экипаж славного корабля под названием «Жаворонок» состоял только из шкипера и пилота-киборга.

Зато уж топливом он был загружен под завязку.

Мы мягко выполнили подход к спутнику «Элизиум», а затем неожиданно перешли с орбитальной скорости на вторую космическую. Такая перемена скорости оказалась даже более суровым испытанием, чем отрыв от земли.

Это не прошло незамеченным станциями космического слежения ФН — нам приказали остановиться и объяснить, что происходит. Информацию об этом я получил из вторых рук, поскольку как раз в это время приходил в себя и наслаждался той роскошью, которую даёт отсутствие тяготения, — я отстегнул все ремни, кроме одного, который служил мне в качестве якоря. Проф всё ещё был в отключке.

— Итак, они желают узнать, кто мы такие и что, по нашему мнению, мы такое вытворяем, — сказал мне Стью. — Мы сказали им, что наш зарегистрированный в Китае космический корабль называется «Раскрывающийся Лотос» и осуществляет миссию милосердия, а именно — спасает учёных, которые оказались пленниками на Селене. Мы дали им все сведения, необходимые для того, чтобы идентифицировать нас именно как «Раскрывающийся Лотос».

— А как насчёт сигналов, идущих с цифрового преобразователя?

— Мани, если я получил именно то, за что платил, то десять минут назад наш преобразователь подавал сигналы, идентифицирующие нас как «Жаворонка»… А сейчас он подаёт сигналы, соответствующие идентификационным данным «Лотоса». Но так или иначе, а мы скоро всё узнаем. У них всего лишь один корабль находится на такой позиции, что способен выпустить в нас ракету, и, по словам весьма нервного джентльмена, который командует этой калошей, он должен пальнуть в нас, — тут он сделал паузу и перевёл взгляд, — в течение следующих двадцати семи минут, иначе его шансы попасть в нас обратятся в ноль. Если это тебя волнует, если ты хочешь вознести молитву, или отправить послание, или сделать ещё что-нибудь из того, что полагается в таких случаях, — то сейчас самое время.

— Думаю, нам следует разбудить профа.

— Пусть спит. Можешь ли ты придумать лучший способ совершить переход в мир иной, чем мгновенный переход от мирного сна к облаку радиоактивного газа? Но может быть, тебе известно о какой-нибудь причине, связанной с тем, что он должен совершить какой-то религиозный ритуал? Он никогда не производил на меня впечатления религиозного человека.

— Он не религиозен. Но если у тебя есть религиозный долг, который тебе нужно исполнить, то ты не обращай на меня внимания.

— Спасибо, я позаботился обо всём, о чём мне казалось необходимым позаботиться, ещё до того, как мы стартовали. А как насчёт тебя самого, Мани? Я не слишком похож на католического священника, но если я могу помочь, то постараюсь сделать всё, что в моих силах. Приходит ли тебе на ум что-то из совершённых тобою грехов, старина? Если тебе необходимо исповедаться, то я кое-что знаю о грехе.

Я сказал ему, что если у меня и есть потребности, то не такого рода. Затем я припомнил кое-какие совершённые мною грешки — те, воспоминания о которых грели мне душу, и выдал ему версию, более или менее близкую к правде. Это напомнило ему о его собственных грехах, которые напомнили мне… короче, время «ноль» наступило и ушло в прошлое раньше, чем мы закончили с нашими грехами. Стью Ла Жуа — человек, вполне подходящий для того, чтобы провести с ним свои последние минуты.

В течение двух суток мы ничего не делали, если не считать того, что подвергались стандартным и достаточно жёстким процедурам, призванным не допустить занесения нами на Луну форм какой-нибудь чумы. Но я нисколько не возражал против того, чтобы меня трясло от вызванного этими процедурами озноба, или против того, чтобы я горел в лихорадке, — отсутствие силы тяжести было для меня несказанным облегчением, и я был счастлив, что возвращаюсь домой.

Или почти счастлив. Проф спросил, что меня тревожит.

— Ничего, — сказал я, — просто не могу дождаться, когда же мы наконец будем дома. Ну а если честно, после того как мы потерпели провал, мне будет стыдно людям на глаза показаться. Проф, что мы сделали не так?

— Потерпели провал, мой мальчик?

— Не вижу другого названия. Мы просили о том, чтобы нас признали. Мы этого не добились.

— Мануэль, я должен перед тобой извиниться. Вспомни, какие шансы насчитал нам Адам Селен перед тем, как мы покинули дом.

Стью рядом не было, но слово «Майк» мы никогда не употребляли. Из соображений безопасности мы всегда говорили только «Адам Селен».

— Конечно, я их помню! Один к пятидесяти трём. К тому времени как мы достигли Земной стороны, они упали до одного чертового шанса из сотни. И как вы думаете, каковы они теперь? Один на тысячу?

— Новые прогнозы поступали ко мне раз в несколько дней… Именно поэтому я и обязан перед тобой извиниться. Последний, полученный прямо перед стартом, был основан на предположении, которое тогда ещё не было фактом, — на предположении о том, что нам удастся избежать арестов, вырваться с Терры и вернуться домой. Или что хотя бы одному из нас троих удастся сделать это. Именно поэтому товарища Стью отозвали домой — он, как и все жители Терры, лучше переносит высокие перегрузки. На самом деле было сделано восемь прогнозов с широким разбросом исходных предположений — начиная с того, что мы, все трое, погибнем, и кончая тем, что все останутся в живых. Тебя не заинтересует предложение поставить несколько долларов на то, каков этот последний прогноз? Ты сам решишь, сколько и на что ты поставишь. Но я тебе намекну. Ты слишком уж пессимистичен.

— Э… Да чёрт возьми! Просто скажите, в чём дело.

— Шансы против нас, но сейчас они составляют семнадцать к одному… и в течение всего прошедшего месяца это соотношение уменьшалось. Но я не мог сказать тебе об этом.

Я был изумлён, приведён в восторг, обрадован… и задет.

— Что вы имеете в виду, говоря, что не могли сказать мне об этом? Знаете что, проф, если мне не доверяют, то, наверное, будет лучше, если меня отстранят, а моё место в исполнительной ячейке займёт Стью.

— Пожалуйста, сынок, не заводись. Именно туда он и войдёт, если с кем-нибудь из нас что-нибудь случится — с тобой, со мной или с милой Вайоминг. Я не мог сказать тебе об этом, пока мы были на Земной стороне, — но могу сказать тебе об этом сейчас, и совсем не потому, что не доверяю тебе, а потому, что ты никудышный актёр. Ты сыграл свою роль гораздо лучше, поскольку действительно верил, что нашей целью было добиться признания нашей независимости.

— Какие слова!

— Мануэль, Мануэль, мы должны были сражаться, сражаться каждый миг — и проиграть.

— Да? А я что, недостаточно взрослый для того, чтобы сказать мне об этом?

— Пожалуйста, Мануэль. Из-за того, что тебя некоторое время оставляли в неведении, наши шансы резко возросли; можешь спросить у Адама, так это или не так. К этому могу добавить, что Стью был весьма доволен тем, что его вызывают на Луну, он даже не спросил, зачем его туда вызывают. Дорогой ты мой товарищ, этот Комитет был слишком мал, а председатель его был слишком сообразителен; и существовала опасность, что они и вправду предложат нам приемлемый компромисс. Особенно велика эта опасность была в первый день. Если бы нам удалось добиться того, чтобы этот вопрос был передан на рассмотрение Большой Ассамблеи, тогда исчезла бы всякая опасность того, что могут быть предприняты какие-нибудь разумные действия. Но нашу просьбу отклонили. Лучшее, что я мог сделать, — это действовать в пику этому Комитету, я прибег даже к личным оскорблениям, чтобы быть уверенным, что по меньшей мере один из членов этого Комитета будет действовать вопреки здравому смыслу.

— Я подозреваю, что мне никогда не удастся разобраться в хитросплетении высших соображений.

— Возможно, и нет. Но у тебя свой талант, а у меня свой, и наши таланты дополняют друг друга. Мануэль, ты ведь хочешь увидеть Луну свободной?

— Вы же знаете, что хочу.

— Ты также знаешь о том, что Терра может одержать над нами победу.

— Конечно. Ни один из прогнозов не настолько хорош, чтобы рискнуть и сделать ставку на деньги. Но я всё-таки не понимаю, зачем вам понадобилось противодействовать этому Комитету.

— Сейчас объясню. Поскольку они не могут навязать нам свою волю, наш единственный шанс состоит в том, чтобы ослабить их волю. Именно для этого нам и пришлось отправиться на Терру. Чтобы сеять там распри. Чтобы создать множество самых разных мнений. Самый прозорливый полководец за всю историю Китая однажды сказал, что лучший способ вести войну — деморализовать противника настолько, чтобы он сдался без боя. Эта максима раскрывает и нашу конечную цель, и самую серьёзную из угрожающих нам опасностей. Предположим, что нам предложили бы приемлемый компромисс — а в первый день это казалось вполне реальным. Вместо Надсмотрщика у нас появился бы губернатор — возможно, из числа наших людей. Местная автономия. Свой делегат в Большой Ассамблее. Высокие цены на зерно, да ещё и премии за сверхплановые поставки. Отречение от политики, которую проводил Хобард, плюс выражение соболезнований по поводу имевших место изнасилований и убийств, и достаточно высокие денежные компенсации, выплачиваемые родственникам жертв. Разве такое предложение было бы неприемлемым? Я имею в виду у нас дома.

— Но они нам ничего такого не предлагали.

— В первый день председатель был готов предложить нам нечто подобное, и в то время весь Комитет был у него в руках. Он предложил нам достаточно разумные условия, отталкиваясь от которых можно было начинать вести торг. Допустим, мы сумели бы достигнуть договорённости на тех условиях, которые я тебе обрисовал. Было бы это приемлемо для тех, кто остался у нас дома?

— М-м-м… Возможно.

— Судя по тем весьма неутешительным прогнозам, которые были сделаны до нашего отбытия на Терру, это более чем возможно. Но этого нужно было избежать любой ценой — я имею в виду соглашения, после принятия которого волнение бы улеглось, которое уничтожило бы нашу волю к сопротивлению, и в то же время не принесло бы никаких существенных перемен, которые могли бы предотвратить грядущую катастрофу. Именно поэтому я и сделал столь крутой разворот, вместо того чтобы говорить о деле, я принялся раздувать проблемы на пустом месте и вести себя с оскорбительной вежливостью. Таким образом, я уничтожил всякую возможность компромисса. Мануэль, ты, я и Адам знаем, что поставкам продовольствия необходимо положить конец. Ничто другое не спасёт Луну от катастрофы. Но можешь ли ты представить себе фермера, выращивающего пшеницу, который начал бы бороться за прекращение этих поставок?

— Нет. Но было бы весьма любопытно получить из дому весточку о том, как там отнеслись к прекращению поставок.

— Мы не получим не только таких, но и вообще никаких вестей. Мануэль, Адам всё рассчитал по времени: ни на одной из двух планет не будут ни о чём объявлять, пока мы не доберёмся домой. Зерно у фермеров всё ещё скупают. Баржи всё ещё прибывают в Бомбей.

— Но вы же сказали, что поставки будут немедленно прекращены.

— Это была просто угроза, я ведь не связан никакими моральными обязательствами. Несколько барж ничего не изменят, а нам необходимо выиграть время. Нас поддерживают далеко не все, за нас — меньшинство, а большинство людей ни за, ни против, но их можно на время склонить на нашу сторону. Против нас тоже меньшинство… состоящее в основном из фермеров, интересующихся не политикой, а ценами на зерно. Они ворчат, но всё ещё принимают сертификаты Администрации, надеясь, что позднее, когда цена поднимется, им это окупится. Но если мы объявим, что поставки прекращены, их позиция по отношению к нам станет резко враждебной. Адам планирует объявить об этом в тот момент, когда на нашей стороне будет большинство.

— И сколько мы будем тянуть? Год? Два?

— Дня два-три, возможно, четыре. Тщательно отредактированные выдержки из пятилетнего плана, отрывки сделанных тобою записей — особенно то, что предлагал тебе этот мерзавец. Мы используем и историю о том, как тебя арестовали в Кентукки…

— Эй! Я бы предпочёл, чтобы эта история была забыта.

Проф улыбнулся и поднял бровь.

— Ну, — сказал я, чувствуя себя крайне неловко. — Если это вам поможет, тогда ладно.

— Это поможет больше, чем все статистические выкладки о ситуации с нашими природными ресурсами.

Существо, пилотирующее наш корабль — опутанное проводами и бывшее некогда человеком, — и не подумало побеспокоиться о том, чтобы вывести корабль на орбиту, а сразу же совершило манёвр захода на посадку, в связи с чем нас здорово потрясло — благо ещё, что корабль был лёгким и хорошо слушался руля. Но для предпосадочного маневрирования ему хватило отрезка длиной менее двух с половиной километров, и не прошло и девяноста секунд, как мы уже были в Джонсон-Сити. Посадку я перенёс нормально, сначала возникло ощущение ужасного давления на грудь и такое чувство, словно моё сердце сдавливается гигантом, а затем всё кончилось, и я, с трудом отдышавшись, вернулся в нормальное состояние и радовался тому, что моё тело вновь обрело свой привычный вес. Но беднягу профа всё это чуть не убило.

Майк позднее сказал мне, что наш пилот отказался выполнять распоряжения службы наземного контроля.

Если бы посадка контролировалась Майком, то он, зная, что на борту находится проф, опустил бы этот корабль практически без перегрузок, как корзинку, полную яиц. Но возможно, пилот-киборг знал, что делает — во время посадки с низкими перегрузками расходуется масса топлива, а наш «Жаворонок-Лотос» приземлялся с почти «пустыми баками».

Так это или не так, сказать не могу, но столь жёсткая посадка полностью истощила силы профа. Стью заметил это, пока я всё ещё жадно хватал ртом воздух, и мы оба тут же оказались возле него — сердечные стимуляторы, искусственное дыхание, массаж. Наконец его веки дрогнули, он взглянул на нас и улыбнулся.

—  Дома ! — прошептал он.

Прежде чем позволить ему надеть скафандр и выйти из корабля, мы заставили его отдохнуть в течение двадцати минут. Он был близок к тому, чтобы отдать Богу душу, но на этот раз ему не довелось услышать пение ангелов. Шкипер занимался заливкой горючего в танки и просто жаждал поскорее отделаться от нас и взять на борт пассажиров на Терру — за всю дорогу этот голландец не сказал нам ни одного слова; думаю, он сильно сожалел о том, что ради денег позволил уговорить себя выполнить этот рейс, который мог обернуться для него разорением, а то и гибелью.

Но в это время внутри корабля появилась одетая в скафандр Вайо — она явилась встречать нас. Не думаю, что Стью когда-нибудь раньше видел её в скафандре, и уж конечно, он не видел её блондинкой, поэтому он её не узнал. Я обнял её, не обращая внимания на скафандр, а он стоял рядом и ждал, чтобы его представили. Затем незнакомый человек в скафандре принялся обнимать и его — вот он удивился!

— О силы небесные! Мани, мой шлем! — услышал я её голос, который прозвучал глухо из-за того, что она была в скафандре.

Я отстегнул шлем и откинул его назад. Она встряхнула своими кудрями и усмехнулась:

— Стью, ты что, не рад меня видеть? Или ты меня не узнаёшь?

По его лицу медленно, как заря в небе над лунным морем, расплылась улыбка:

— Здравствуйте, госпожа, я очень рад вас видеть.

— Госпожа — тоже мне придумал! Я для тебя, милый мой, просто Вайо — и всегда буду Вайо. Мани не сказал тебе, что я снова стала блондинкой?

— Сказал. Но между тем, чтобы знать о чём-нибудь, и увидеть это своими глазами — большая разница.

— Ты привыкнешь. — Она остановилась около профа, наклонилась к нему и поцеловала, затем хихикнула, выпрямилась и одарила меня столь горячим приветствием по случаю моего возвращения домой, что у нас с ней из глаз потекли слёзы, — и это, несмотря на то что на ней был громоздкий скафандр, хотя и с отстёгнутым шлемом. Затем она снова повернулась к Стью и принялась целовать его.

Он немного отстранился. Вайо прекратила поцелуи.

— Стью, мне что, нужно опять перекраситься в коричневый цвет для того, чтобы ты был рад меня видеть?

Стью взглянул на меня и поцеловал её. Вайо постаралась затянуть этот поцелуй насколько возможно, — так же, как она сделала, приветствуя меня.

Только позже я понял, почему он так странно себя вёл. Стью, что бы он там ни пытался утверждать, всё ещё не был селенитом, а за то время, что они не виделись, Вайо вышла замуж. Вы можете спросить: а при чём здесь это? Но на Терре это меняет всё дело, а Стью всё ещё не сумел до конца осознать, что на Луне леди — сама себе хозяйка. Бедняга думал, что я могу обидеться!

Мы впихнули профа в скафандр, затем сами надели скафандры и покинули корабль. Под мышкой я нёс пушку. Как только спустились вниз и миновали шлюз, мы стащили с себя скафандры, — и мне было лестно увидеть, что на Вайо было измявшееся под скафандром красное платье, то самое, которое я купил ей целую эпоху назад. Она разгладила его, и юбка вспыхнула как пламя.

Помещение, предназначенное для иммигрантов, было пустым, если не считать того, что вдоль стен стояли в ряд человек сорок, выглядевшие как только что привезённые ссыльные, — все были в скафандрах с пристёгнутыми шлемами. Это были жители Терры, которые собирались вернуться домой, туристы, застрявшие здесь из-за заварухи, и несколько учёных. Их скафандрам предстояло остаться на Луне — перед тем как корабль взлетит, скафандры должны были выгрузить. Я взглянул на них и подумал о пилоте-киборге. Когда «Жаворонок» готовили к этому полёту, с него сгрузили всё, что можно, так что на борту оставалось всего три амортизационных кресла и перегрузки этим людям придётся переносить лёжа на полу, и если шкипер не проявит осторожности, то землян просто размажет по этому самому полу.

Этими соображениями я поделился со Стью.

— Не волнуйся, — сказал он. — У капитана Лереза на борту имеются поролоновые подушки. Он не допустит, чтобы с этими людьми что-то случилось; они для него теперь — полис по страхованию его жизни.

21

Моя семья, все тридцать с лишним человек, от Деда до грудных младенцев, ждала нас на выходе из следующего шлюза, расположенного на один уровень ниже. Встреча была весьма прочувствованная — множество слёз и поцелуев, и на этот раз Стью уже не пытался отпрянуть. Малышка Хейзел превратила свои поцелуи в настоящую церемонию — у неё с собой были «кепки свободы», и она водрузила по одной на голову каждого из нас, а затем расцеловала. Это послужило сигналом для всей семьи — у каждого из них на голове появилось по кепке, а я, неожиданно для себя, прослезился. Возможно, чувство патриотизма проявляется именно так — у человека перехватывает дыхание и он так счастлив, что ему больно от этого. А может быть, я ощущал всё это потому, что снова был с теми, кого люблю.

— А где Слим? — спросил я у Хейзел. — Его что, не пригласили?

— Он не смог прийти. Он — младший распорядитель на церемонии вашей встречи.

— Церемония встречи? Да нам не нужно никакой встречи, кроме этой.

— Увидишь.

И я увидел. Хорошо ещё, что семья пришла встретить нас, потому что ещё какое-то время только эта встреча да поездка в Л-Сити (мы заняли целую капсулу) оставались единственными моментами, когда мне удалось их увидеть. На станции подземки «Западная» собралась ревущая толпа, у всех на головах были «кепки свободы», нас троих на руках донесли до Старого Купола. Мы были окружены телохранителями из числа стиляг, которые, сцепившись локтями, пробивали дорогу сквозь распевающую песни и выкрикивающую приветствия толпу. На юношах были «кепки свободы» и белые рубашки, а их подруги были одеты в белые джемперы и красные шорты — под цвет кепок.

На станции я получил множество поцелуев от женщин, которых я не видал ни раньше, ни потом, и то же самое произошло ещё разок, когда нас опустили на пол в Старом Куполе. Мне оставалось только надеяться, что меры, к которым мы прибегли взамен карантина, были достаточно эффективными — иначе половина Л-Сити сляжет с гриппом, а то и с чем-нибудь похуже.

Кроме того, я беспокоился о профе; церемония встречи была слишком бурной для человека, который часом раньше чуть не отдал Богу душу. Но сам проф не только наслаждался всей этой шумихой, но и произнёс замечательную речь в Старом Куполе — ей несколько недоставало логики, зато звонких фраз в ней было с избытком. В ней были и «любовь», и «дом», и «Луна», и «товарищи и земляки», и даже «плечом к плечу», и всё это звучало весьма неплохо.

В южном торце Купола, под огромным видеоэкраном, предназначенным для показа новостей, была воздвигнута трибуна. Адам Селен приветствовал нас, а затем на экране появилось увеличенное изображение лица профа, и зазвучал его многократно усиленный голос — кричать ему не пришлось. Но зато ему пришлось после каждого предложения делать паузу — рёв толпы заглушал даже громогласные звуки, льющиеся с экрана, и вне всяких сомнений, эти паузы сильно помогали профу, давая ему передышку. Но и сам проф больше уже не казался старым, усталым и больным; казалось, возвращение на Скалу послужило тем самым тонизирующим средством, в котором он столь нуждался. Да и я тоже. Было чудесно ощущать свой нормальный вес, чувствовать себя сильным и дышать чистым, обогащённым кислородом воздухом своего родного города.

А захудалым этот город не назовёшь! Старый Купол не в состоянии вместить всё население Луна-Сити, хотя всё выглядело так, словно именно это и попытались сделать. Я выделил на глаз участок площадью примерно в десять квадратных метров и попытался по головам произвести подсчёт количества находящихся на нём людей. Насчитал свыше двух сотен, что не составляло и половины от их числа, и бросил это дело. По оценкам «Лунатика», в этой толпе было приблизительно тридцать тысяч человек, но это кажется невероятным.

Слова профа достигли слуха более трёх миллионов человек; видео донесло их до тех, кто не смог присоединиться к толпе, собравшейся в Старом Куполе. Благодаря кабельному видео и ретрансляционным передатчикам его слова пересекли пустынные моря Луны и были услышаны во всех поселениях. Проф ухватился за выпавший ему шанс рассказать о рабском будущем, уготованном нам планами Администрации. Он размахивал копией «окончательного плана».

— Вот! — кричал он. — Вот они, ваши оковы! Вот они, железные шары, которые они хотят приковать к вашим ногам! Вы согласны носить их?

— НЕТ!

— А они говорят, что вы обязаны их носить. Они говорят, что используют водородную бомбу. …А затем те, кто останется в живых, сдадутся им на милость и наденут на себя эти цепи. Вы сделаете это?

— НЕТ! НИКОГДА!

— Мы никогда не сделаем этого, — согласился проф. — Они угрожают прислать войска… всё больше и больше войск, которые будут насиловать и убивать. Мы будем сражаться с ними!

— ДА!

— Мы будем сражаться с ними на поверхности Луны, мы будем сражаться в туннелях, в коридорах! И если нам придётся умереть, мы умрём свободными !

— Да, да! Так и передай им, так и передай им!

— И если мы умрём, то пусть на скрижалях истории будет записано: «То был самый великий час Луны! Дайте нам свободу или смерть!»

Кое-что из этого звучало весьма знакомо. Но в его изложении всё это казалось новым и свежим; я присоединил свой голос к рёву толпы. Слушайте, я же знал, что нам не одолеть Терру — в силу своей профессии я разбираюсь в технике и знаю, что водородной бомбе совершенно всё равно, храбрец вы или трус. Но я, как и все остальные, был готов. Если они хотят сражения, то пусть будет сражение.

Проф позволил толпе побушевать вволю, а затем запел Саймонову версию «Боевого Гимна Республики». На экране снова появился Адам, он подхватил мелодию песни, а мы постарались потихоньку ускользнуть, спустившись при помощи Слима и его стиляг с задней стороны платформы.

Но женщины не захотели отпустить нас, а наши ребята не стали лезть из кожи вон, чтобы остановить дам; в результате женщины прорвались.

Было уже десять часов вечера, когда нам четверым — Вайо, профу, Стью и мне самому — удалось закрыться в номере отеля «Свалка», где к нам при помощи видео присоединился Адам-Майк. К этому времени я, да и все остальные тоже, успели сильно оголодать, поэтому я заказал обед, а проф настоял на том, чтобы мы сначала поели, а уж затем приступили бы к рассмотрению наших планов.

Затем мы перешли к делу. Адам начал с того, что попросил меня зачитать вслух копию «окончательного плана», для того чтобы с ней могли ознакомиться он сам и товарищ Вайоминг.

— Но прежде, чем мы приступим ко всему остальному, товарищ Мануэль, не могли бы вы на высокой скорости переслать по телефону в мой офис записи, сделанные вами на Земной стороне? Если они, конечно, у вас с собой. Их перепишут, чтобы изучить. До сих пор в моём распоряжении имелись только закодированные сводки, которые присылал товарищ Стюарт.

Именно так я и поступил, зная, что Майк сразу же изучит их содержание, а всё сказанное им было не более чем частью мифа под названием «Адам Селен». Я решил поговорить с профом насчёт того, чтобы ознакомить Стью с данным фактом. Если Стью предстояло занять место в исполнительной ячейке, то дальнейшее притворство могло выйти нам боком.

Благодаря использованию сверхвысокой скорости пересылка Майку записей заняла пять минут, ещё тридцать ушло на чтение вслух. Когда с этим было покончено, Адам сказал:

— Профессор, церемония встречи прошла удачнее, чем я рассчитывал, и всё благодаря вашей речи. Я думаю, что нам стоит безотлагательно протолкнуть через Конгресс законопроект об эмбарго. Я могу уже сегодня ночью разослать сообщения о том, что сессия состоится завтра в полдень. Что вы на это скажете?

— Послушайте, — сказал я, — эти болтуны будут рассматривать его не одну неделю. Если уж вам действительно необходимо передать его им на рассмотрение — а я такой необходимости не вижу, — давайте поступим так же, как с Декларацией: начнём попозже, затянем заседание за полночь, а затем используем своих людей.

— Извини, Мануэль, — сказал Адам, — моё внимание было настолько приковано к событиям на Земной стороне, что я не поставил вас в известность о том, что происходит здесь. Там теперь совсем не те люди, что раньше. Товарищ Вайоминг?

— Мани, дорогой, это теперь выборный Конгресс. Этот законопроект должен быть принят Конгрессом, потому что Конгресс — это то правительство, которое мы имеем.

— Значит, — сказал я медленно, — вы провели выборы и отдали всё им в руки? Всё отдали? Тогда чем же мы сейчас тут занимаемся?

Я взглянул на профа, ожидая, что он взорвётся. Я не разделял его позиции по вопросу о правительствах, но не видел никакого смысла в том, чтобы менять одно сборище болтунов на другое. Первая группа, по крайней мере, не отличалась постоянством состава, и в случае чего его можно было перетасовать, а эти новые наверняка зубами вцепятся в свои кресла.

Проф был абсолютно спокоен. Он сложил руки так, что кончики пальцев соприкасались друг с другом, и выглядел расслабленным.

— Мануэль, я не думаю, что ситуация настолько плоха, как тебе представляется. К мифологии, господствующей в сознании масс, необходимо приспосабливаться, это справедливо для любого исторического периода. Короли в своё время рассматривались как помазанники Божьи, так что проблема была проследить за тем, чтобы Бог помазал правильного кандидата. В наше время господствует миф о воле народа… но проблема изменилась только внешне. У нас с товарищем Адамом была весьма продолжительная дискуссия о том, как можно направить эту волю в нужное нам русло. Осмелюсь предположить, что решение, к которому мы пришли, вполне приемлемо.

— Ну… хорошо. Но почему нам ничего не сказали? Стью, ты знал об этом.

— Нет, Мани. Не было никаких причин ставить меня в известность. — Он пожал плечами. — Я ведь монархист, и меня всё это нисколько не заинтересовало бы. Но я согласен с профом: в наши дни выборы — это необходимый ритуал.

— Мануэль, — сказал проф, — не было никакой надобности сообщать нам об этом до нашего возвращения. Мы были заняты другим делом, и его нужно было закончить. Во время нашего отсутствия всеми делами занимались товарищ Адам и дражайшая товарищ Вайоминг… Так что давай выясним, что именно они сделали, а потом уж будем судить о результатах.

— Извините. Ну, Вайо?

— Мани, мы отнюдь не оставили всё на волю случая. Мы с Адамом решили, что Конгресс, состоящий из трёхсот депутатов, будет именно тем, что нам нужно. Затем мы потратили множество часов на изучение партийных списков и рассмотрели кандидатуры подходящих людей, которые не состоят в Партии. Наконец, мы составили список кандидатов — в этот список вошло несколько человек из предыдущего Специального Конгресса, там ведь были не одни только болтуны, — мы включили в него всех, кого сочли возможным. Затем Адам позвонил каждому из них и спросил, согласны ли они послужить своей стране… предупредив, что в течение некоторого времени всё это должно оставаться тайной. Некоторых кандидатов нам пришлось заменить.

Когда всё было готово, Адам выступил по видео и объявил, что настало время выполнить обещание Партии о том, что будут проведены свободные выборы, назначил дату их проведения и сказал, что все, кому больше шестнадцати лет, имеют право голоса. И что тому, кто хочет выдвинуть свою кандидатуру на выборы, нужно всего лишь собрать сто подписей под петицией, а затем отослать её в Старый Купол или в орган общественного надзора своего поселения. Ах да, было организовано тридцать временных избирательных округов, от каждого из них в Конгресс избиралось по десять представителей — это позволило сделать так, что в каждом из поселений, кроме самых маленьких, был по меньшей мере один округ.

— Короче говоря, вы устроили так, чтобы прошёл партийный список?

— О нет, милый. Не существовало никакого партийного списка — я имею в виду, официально. Но мы со своими кандидатами были наготове… и здесь я должна сказать, что мои стиляги прекрасно провели работу по сбору подписей. Подписные листы наших кандидатов были отосланы в первый же день. Множество других людей тоже прислали петиции с подписями. Всего было выдвинуто более двух тысяч кандидатов. Но между объявлением о проведении выборов и самими выборами было всего лишь десять дней, и мы точно знали, чего хотим, в то время как оппозиция была расколота. Адаму не было никакой нужды публично выступать в поддержку наших кандидатов. Всё прошло отлично — и ты, дорогой, победил, набрав семь тысяч голосов, в то время как твой ближайший соперник набрал меньше одной тысячи.

— Я победил?

— Ты выиграл, я выиграла, профессор выиграл, товарищ Клейтон выиграл — выиграли почти все, кто, по нашему мнению, должен был заседать в Конгрессе. Это было несложно. Хотя Адам не оказывал поддержки ни одному из кандидатов, я прямо и без колебаний сообщила нашим товарищам о том, кому следует оказать предпочтение. Саймон тоже поучаствовал в этом. И у нас были хорошие связи с прессой. Жалко, что вас не было здесь в ночь выборов, когда мы наблюдали за подсчётом голосов. Это были волнующие мгновения.

— А как вы проводили этот подсчёт голосов? У меня нет ни малейшего представления о том, как проводят выборы. Вы что, писали имена на кусочках бумаги?

— О нет, мы использовали более совершенную систему… потому как, знаешь ли, некоторые из наших самых надёжных людей не умеют писать. В качестве избирательных участков мы использовали банки, — банковские клерки подтверждали личность своих клиентов, а клиенты подтверждали личность членов своих семей и тех из соседей, у кого не было банковского счёта. Человек говорил, за кого он голосует, а клерки вводили имя названного кандидата в компьютер банка, при этом сам избиратель следил за тем, как осуществляется ввод названного им имени. Все результаты сразу же направлялись в счётную палату Луна-Сити. Процедура голосования заняла меньше трёх часов, а уже через несколько минут после того, как оно закончилось, компьютер выдал результаты.

Внезапно меня точно обухом по голове ударило, и я решил, что, когда мы с Вайо окажемся в приватной обстановке, я её кое о чём расспрошу. Нет, не Вайо — Майка. Я наплюю на достоинство, с которым он корчит из себя Адама Селена, и выбью правду из его нейристоров. Я припомнил чек на десять миллионов миллиардов долларов, и мне очень захотелось узнать, сколько же людей в действительности голосовало за меня? Семь тысяч? Семь сотен? Или только моя семья и друзья?

Зато я мог больше не беспокоиться по поводу нового Конгресса. Проф не просто смошенничал и передёрнул карты в колоде, а пошёл на откровенный подлог, а затем, на то время, пока здесь приводили в действие его преступный план, улизнул на Землю. Расспрашивать Вайо было бесполезно, какая им была нужда сообщать ей о том, что именно проделал Майк… И чем меньше у неё возникало подозрений, тем лучше она играла отведённую ей роль.

И не только у неё — ни у кого не возникло никаких подозрений. Поскольку люди пребывают в убеждении, что если в компьютер ввести достоверные цифры и на выходе получатся достоверные цифры, то результаты выборов были приняты за чистую монету. Я и сам ни капельки в этом не сомневался до тех пор, пока не повстречал компьютер с чувством юмора.

Я переменил своё мнение и решил, что не стоит выступать с предложением о том, чтобы Стью узнал о Майке — о компьютере, обладающем самосознанием. Даже три человека, знающие об этом, — это на два человека больше, чем нужно. А возможно, что и на три…

— Май… — начал было я и быстро поправился: — Ну вы и постарались! Всё это просто великолепно! И насколько мы всех обошли?

— Успеха на выборах добились восемьдесят шесть процентов наших кандидатов, — ответил Адам безо всякого проявления эмоций, — приблизительно таких результатов я и ожидал.

Это «приблизительно» было столь же фальшиво, как и моя левая рука. Именно столько ты и ожидал, Майк, старый шулер из железа!

— Беру назад свои возражения против того, чтобы открывать сессию в полдень. Я буду на заседании.

— Мне кажется, — сказал Стью, — что с учётом того, что эмбарго начнёт действовать сразу же, нам понадобится нечто такое, что могло бы поддержать энтузиазм, свидетелями которого мы были сегодня. Иначе наступит долгий и мрачный период разрастания экономической депрессии, и люди всё острее начнут ощущать разочарование. Адам, ещё во время нашего первого знакомства вы произвели на меня впечатление своей способностью строить правильные предположения в отношении грядущих событий. Мои опасения не беспочвенны?

— Они не беспочвенны.

— Ну и?..

Адам оглядел нас одного за другим, и было почти невозможно поверить в то, что он не более чем фальшивая личина, за которой скрывался Майк, который разглядывал нас при помощи своих бинарных рецепторов.

— Товарищи… необходимо как можно скорее перейти к открытому военному противостоянию.

Никто не произнёс ни слова. Разговоры о войне — это одно, и совсем другое — когда вы сталкиваетесь с ней лицом к лицу. Наконец я вздохнул и спросил:

— И когда же мы начнём бросаться камнями?

— Мы не будем бросаться камнями, — ответил Адам, — они должны первыми бросить в нас камень. Как нам спровоцировать их на такое? Свои идеи я приберегу напоследок. Товарищ Мануэль?..

— Ну… не надо так на меня смотреть. Лично мне кажется, что мы должны начать с этакого симпатичного кусочка скалы, который шмякнется прямо на Агру, прямо на одного типа, который только небо зря коптит. Но это не то, что вам нужно.

— Нет, не то, — серьёзно ответил Адам. — Такими действиями вы не только вызовете гнев всего индийского народа — людей, которые резко не приемлют любое отнятие жизни, но, кроме того, вы разрушите Тадж-Махал, чем вызовете гнев и потрясение у всех людей Земли.

— В том числе и у меня, — сказал проф. — Мануэль, не мели чепухи!

— Послушайте, — сказал я, — я же не настаиваю на том, чтобы сделать это. Кроме того, можно сделать так, что камень не попадёт в Тадж-Махал.

— Мануэль, — сказал проф, — как уже указал Адам, наша стратегия должна заключаться в том, чтобы спровоцировать их на нанесение первого удара. Это классический манёвр теории игр — его называют «Перл-Харбор», и его с большой выгодой используют в мировой политике. Весь вопрос в том, как это сделать. Адам, я полагаю, нужно внушить им мысль о том, что мы слабы и разрозненны и что простой демонстрации силы будет достаточно, чтобы поставить нас на место. Стью! Ваши люди на Земной стороне могут оказаться весьма полезны. Предположим, Конгресс откажется признать результаты нашей миссии — моей и Мануэля. Каковы будут последствия?

— О нет! — воскликнула Вайо.

— О да, дорогая Вайо. Этого даже не нужно делать , будет вполне достаточно, если такое сообщение уйдёт на Землю по каналам новостей. Возможно, было бы даже лучше передать это сообщение при помощи «подпольной» станции, чтобы всё выглядело так, будто новость пришла от учёных Терры, от тех из них, которые всё ещё находятся на Луне. А передачи наших официальных каналов отредактировать таким образом, чтобы в глаза сразу же бросались все характерные признаки введения жёсткой цензуры. Адам?

— Я учту ваше предложение. Думаю, это хороший тактический приём, который, возможно, стоит включить в общую стратегию. Но этого будет недостаточно. Нам ведь нужно, чтобы нас начали бомбить.

— Адам, — сказала Вайо. — Ну зачем ты так говоришь? Даже если Луна-Сити и сумеет выстоять под ударами самых мощных бомб — а я надеюсь, что нам никогда не придётся выяснить, так это или не так, — мы знаем, что Луна не в состоянии выиграть полномасштабную войну. Ты сам говорил это, причём много раз. Разве нет какого-нибудь способа добиться того, чтобы нас просто оставили в покое?

У Адама дёрнулась правая щека; и я подумал: Майк, если ты не поубавишь актёрства, то ты и меня заставишь поверить в то, что ты действительно существуешь! Я ужасно злился на него и с нетерпением ожидал, когда же мне выпадет возможность поговорить с ним наедине, в такой обстановке, где ничто не будет вынуждать меня соглашаться с мнением «Председателя Селена».

— Товарищ Вайоминг, — сказал он нравоучительным тоном, — стоящая перед нами проблема является аналогом сложной игры с ненулевой суммой. Анализом таких проблем занимается теория игр. Мы располагаем определёнными ресурсами или «игровыми фигурами» и огромным набором возможных ходов. Ресурсы наших оппонентов гораздо значительней, и они располагают гораздо более широким спектром возможных ответных ходов. Наша задача состоит в том, чтобы вести игру таким образом, чтобы использовать наши ресурсы, отыскивая решения, близкие к оптимальным, и вынуждать противника впустую расходовать своё превосходство в силах, не давая использовать их в полном объёме. Самое важное — верно рассчитать всё по времени и, проведя гамбит, вызвать последовательность событий, благоприятных с точки зрения нашей стратегии. Я понимаю, что всё это весьма запутанно. Я мог бы загрузить все факты в компьютер и предъявить вам результаты. Или вы можете просто принять на веру сделанные мною выводы. Или попробуйте рассудить обо всём сами.

Таким образом, он прямо под носом у Стью напоминал Вайо о том, что он не Адам Селен, а Майк — наш Универсальный Думатель, который мог справляться с чрезвычайно сложными проблемами именно потому, что был компьютером, и самым умным из всех компьютеров мира.

Вайо тут же пошла на попятную.

— Нет-нет, — сказала она, — математика для меня — тёмный лес. Ладно, будем считать, что это действительно необходимо. И как же мы это сделаем?..

К тому времени, когда у нас появился план, который получил одобрение профа и Стью, а также самого Адама, было уже четыре часа — или, если хотите, именно столько времени понадобилось Майку на то, чтобы всучить нам свой план, всеми средствами прикидываясь, что он использует идеи, поданные другими. А может быть, это был план профа, а Адам Селен всего лишь лоббировал его.

В любом случае у нас теперь был план и календарный график его выполнения. План был разработан на основе той базисной стратегии, которую мы приняли в мае 2075 года, все отличия были обусловлены тем, что с тех пор произошли некоторые события, которые в то время ещё только предполагались. Суть плана состояла в том, что от нас требовалось вести себя как можно более вызывающе и всеми средствами усиливать впечатление, что Терре не составит никакого труда отшлёпать нас.

В полдень, после весьма непродолжительного сна, я появился в Зале Общин и обнаружил, что мог бы поспать ещё пару часов. Именно с таким опозданием прибыли конгрессмены из Гонконга, хотя весь этот путь можно было проделать в капсуле подземки. Только в четырнадцать тридцать Вайо ударила молоточком, открывая заседание.

Да, именно моя молодая жена была председателем этой, ещё даже не полностью сформированной, властной структуры. Казалось, что она от рождения знакома с правилами ведения парламентских слушаний, так что выбор её на должность председателя был не так уж неудачен, особенно если учесть, что толпа селенитов ведёт себя гораздо лучше, когда председательский молоток находится в руках леди.

Я не собираюсь во всех подробностях рассказывать, что именно было сказано и сделано на этой или последующих сессиях Конгресса, если вам любопытно — можете заглянуть в протоколы. Я показывался на этих заседаниях только тогда, когда было необходимо, и не стал брать на себя труд изучить правила парламентских прений — у меня создалось впечатление, что эти правила наполовину состояли из обычной вежливости, а вторая половина представляла собой магические формулы, произнося которые председатель мог добиться своих целей.

Не успела Вайо стукнуть молоточком, призывая к порядку, как один тип тут же вскочил и заявил:

— Госпожа председатель, нельзя ли нам несколько нарушить порядок ведения заседания и заслушать профессора де ля Паза?

Это предложение было встречено криками одобрения.

Вайо ещё раз стукнула молоточком:

— Это предложение нарушает порядок ведения заседания, и я предлагаю депутату от Нижнего Черчилля вернуться на своё место. В прошлый раз заседание этой палаты было прервано без принятия решения о переносе рассмотрения текущих вопросов на более поздний срок. Поэтому мы продолжаем. Слово предоставляется Председателю Комитета по Организации, Резолюциям и Структуре Постоянного Правительства.

Этим человеком оказался Вольфганг Корсаков — депутат от Тихо-Андера (член ячейки профа и мошенник номер один из «Лунохода»). Получив возможность выступить, он не расставался с ней целый день, хотя иногда передавал слово тем, чьи выступления лили воду на его мельницу. Но никто не проявлял признаков раздражения, казалось, что толпа вполне удовлетворена тем, как он осуществляет руководство. Было шумно, но беспорядка не было.

К обеду у Луны уже было Постоянное Правительство, которому предстояло заменить Временное Правительство — то есть то шутовское правительство, в которое мы избрали самих себя и которое направило нас с профом на Землю. Конгресс подтвердил все акты, принятые Временным Правительством, признав, таким образом, правомочность всего, что мы сделали, поблагодарил за службу членов этого правительства, покидающих свои посты, и дал распоряжение Комитету Вольфганга продолжить работу над структурой Постоянного Правительства.

Проф был избран Президентом Конгресса и исполняющим обязанности премьер-министра в правительстве, которое будет работать до момента принятия конституции.

Он сперва протестовал, ссылался на свой возраст и состояние своего здоровья… а затем сказал, что готов послужить на этом посту, если ему пойдут навстречу и предоставят необходимую помощь. Он слишком стар, поездка на Земную сторону истощила его силы, и ему будет сложно исполнять обязанности председательствующего — за исключением случаев, непосредственно связанных с делами государственной важности, — поэтому ему хотелось бы, чтобы Конгресс избрал спикера и вице-спикера. Кроме того, ему кажется, что количество членов Конгресса следовало бы увеличить — но не более чем на десять процентов. Он имеет в виду, что Конгресс должен обладать правом избрания ассоциированных членов, с тем чтобы премьер-министр — кто бы он ни был — мог в качестве членов своего Кабинета и министров государства использовать людей, которые не являются членами действующего Конгресса. Больше всего это касается министров без портфеля — тех людей, которые должны снять с его плеч бремя обязанностей.

Затем кто-то разразился целой речью, замаскированной под вопрос к Председателю. Все знают, сказал он, что Адам Селен отказался баллотироваться в Конгресс, на том основании, что Председателю Чрезвычайного Комитета не следует использовать преимущества своего положения для того, чтобы, расталкивая остальных, пробиться в новое правительство… Но, возможно, досточтимая госпожа председатель может указать депутатам причины, которые могли бы помешать избрать Адама Селена ассоциированным членом Конгресса — в виде символического жеста признания его огромных заслуг? Чтобы все жители Луны — и все земляные черви, особенно представители бывшей Администрации Луны, — осознали, что мы не отрекаемся от Адама Селена, а, напротив, почитаем его как одного из первых государственных мужей, который не стал нашим президентом только в силу собственного выбора.

Снова раздались одобрительные возгласы, которые не стихали долго. В протоколах можно отыскать имя того, кто произнёс эту речь, и ставлю десять против одного, что написана она была профом, а Вайо подобрала человека, который её произнёс.

По прошествии десяти дней вопрос с правительством был улажен следующим образом:

Премьер-министр и Министр Иностранных дел — профессор Бернардо де ля Паз.

Спикер — Фин Нильсен.

Вице-спикер — Вайоминг Девис.

Заместитель Министра Иностранных дел и Министр Обороны — генерал О'Келли-Девис.

Министр Печати и Информации — Теренс Шихан.

Специальный министр без портфеля по делам Министерства Печати и Информации — Стюарт Рене Ла Жуа, ассоциированный депутат Конгресса.

Министр Экономики и Финансов (и опекун собственности, принадлежащей врагам) — Вольфганг Корсаков.

Министр Внутренних дел и Безопасности — товарищ «Клейтон» Ватенабе.

Министр без портфеля и Специальный Советник Премьер-министра — Адам Селен.

И ещё целая дюжина министров и министров без портфеля из других поселений, кроме Луна-Сити.

Вам ясно, как легли карты? Отбросьте вычурные титулы, и станет ясно, что, как и предлагал Майк, руководство осталось в руках ячейки «Б», которых поддерживал Конгресс, не имеющий возможности проголосовать против какого-нибудь из важных для нас предложений, хотя он вполне мог проголосовать против тех предложений, принятия которых мы не хотели или которые нас не слишком волновали. Но в то время я не понимал подлинного смысла всего этого словоблудия.

Во время вечернего заседания проф отрапортовал о нашей поездке, а затем, с согласия Председателя Комитета Корсакова, предоставил слово мне, чтобы я рассказал о том, что представляет собой пятилетний план, и о том, как Администрация предприняла попытку подкупить меня. Оратор из меня так себе, но во время обеденного перерыва у меня было достаточно времени, чтобы вызубрить написанную Майком речь. Информация была изложена столь тенденциозно, что это граничило с мерзостью, так что я опять разозлился, и злился всё время, пока говорил, в результате — сумел произнести зажигательную речь. К тому времени, когда я вернулся на своё место, Конгресс был готов взорваться от бешенства.

Проф, худой и бледный, выступил вперёд и сказал негромко:

— Товарищи, члены Конгресса, что будем делать? Я, с разрешения Председателя Корсакова, предлагаю отбросить формальности и обсудить вопрос о том, как мы должны отнестись к этому последнему оскорблению, которое было нанесено нашему народу.

Один депутат от Новолена предложил объявить войну, и члены Конгресса немедленно одобрили бы это предложение, если бы проф не указал им на то, что мы ещё не закончили заслушивать доклады комитетов.

Следующие выступления были столь же резкими. Наконец заговорил депутат товарищ Чанг Джонс:

— Господа конгрессмены, коллеги и, простите, господин председатель Корсаков, я фермер, я выращиваю рис и пшеницу. То есть раньше выращивал, потому что в мае я взял заём в банке, и теперь мы с сыновьями осуществляем переход к многоплановому хозяйству. Мы разорены — для того чтобы оплатить проезд сюда, мне пришлось занять необходимую сумму, — но голод нам пока не грозит, и возможно, что когда-нибудь мы рассчитаемся с банком. Зерно я уже больше не выращиваю, но другие по-прежнему занимаются этим. За всё то время, что мы свободны, поставки зерна при помощи катапульты ни разу не были сокращены ни на одну баржу. Мы до сих пор отправляем зерно и надеемся, что те чеки, которые мы за него получаем, когда-нибудь обретут стоимость. Но теперь они объяснили нам, что они собираются сделать с нами! Я вижу единственный способ заставить этих негодяев понять, что они просчитались, — немедленно прекратить зерновые поставки! Они не получат больше ни одной тонны, ни одного килограмма… до тех пор, пока не явятся сюда и не начнут расплачиваться честно и по справедливым ценам!

Около полуночи было принято решение о введении эмбарго, а затем Конгресс отложил рассмотрение всех вопросов до созыва следующей сессии, оставив комитеты продолжать работу.

Мы с Вайо вернулись домой, где я воссоединился со своей семьёй. Делать мне было особенно нечего. Майк-Адам и Стью работали над тем, как бы исхитриться и побольнее пнуть Терру; катапульта была уже двадцать четыре часа как закрыта — Майк постарался («технические затруднения, связанные с отказом баллистического компьютера»). Последняя баржа, движущаяся сейчас по траектории своего полёта, примерно через сутки будет принята станцией наземного контроля в Пуне, и тогда Земле в самой вызывающей форме будет сообщено о том, что эта баржа последняя.

22

Шок, который испытали фермеры, был несколько смягчён тем, что у катапульты по-прежнему шла закупка зерна. Но теперь на чеках было напечатано предупреждение, что Государство Свободная Луна не несёт ответственности за платёжеспособность этих чеков и не может гарантировать того, что Администрация Луны когда-нибудь произведёт их оплату. Некоторые фермеры, несмотря ни на что, оставляли зерно у катапульты, некоторые — нет, но роптали все. Хотя и ничего не могли поделать: катапульта была закрыта, конвейерные перегружатели остановлены. Другие отрасли экономики не сразу ощутили на себе влияние депрессии.

Вследствие того, что множество людей вступило в полки обороны, количество шахтёров, добывающих лёд, сократилось настолько, что продажа льда на свободном рынке стала доходным делом. Сталелитейная компания — одно из дочерних предприятий «Лунохода» — нанимала на работу всех крепких мужчин, которых ей удавалось отыскать, а Вольфганг Корсаков позаботился о том, чтобы его предприятия не испытывали недостатка в бумажных деньгах, «национальных долларах», по внешнему виду весьма похожих на доллары Гонконга и теоретически имевших тот же самый обменный курс. Луна не страдала от нехватки продовольствия, рабочих мест или денег, поэтому люди не испытывали никаких лишений: «пиво, пари, женщины и работа» — жизнь шла своим чередом.

«Националы» — именно так стали называть бумажные деньги — были подвержены инфляции: это были деньги военного времени, введённые в приказном порядке. Уже через день после их первого выпуска в обращение они обесценились на доли процента — это скрыли, выдав падение курса за «оплату операций по обмену». Но они всё же обладали некоторой покупательной способностью, а обменный курс этих денег никогда не падал до нуля, хотя и служил показателем стремительно растущей инфляции — новое правительство тратило деньги, которых не имело.

Но всё это было позже — Земле, Администрации и Федерации Наций был брошен вызов, причём сделано это было в нарочито наглой форме. Кораблям Федерации Наций было велено не приближаться к Луне ближе расстояния в десять её диаметров и не выходить на орбиты вокруг Луны ни на каком расстоянии. Приказ сопровождался угрозой, что нарушители будут уничтожены без предупреждения. (Мы не упомянули о том, как именно мы будем уничтожать их, поскольку выполнить свою угрозу мы были не в состоянии.) Кораблям, зарегистрированным на частных лиц, посадка могла быть разрешена при условии, если:

а) разрешение на посадку испрашивалось заранее,

б) корабль ещё на расстоянии в сто тысяч километров полностью переходил под управление станции наземного контроля Луны (под управление Майка) и следовал санкционированной траектории и

в) на корабле не должно было быть оружия, за исключением трёх единиц ручного оружия, дозволенного трём офицерам корабля.

Для подтверждения последнего пункта сразу же после посадки, ещё до заправки горючим и погрузки реактивной массы, корабль должен был быть подвергнут инспекции, до проведения которой никому не разрешалось покидать корабль. Нарушение этого правила каралось конфискацией корабля.

Ни одному человеку, за исключением членов экипажа корабля, занятых на погрузке, разгрузке или обслуживании корабля, не дозволялось сходить на Луну, исключение составляли только граждане тех стран Терры, которые признали Свободную Луну. (Её признал только Чад, но у Чада не было своих кораблей, хотя проф полагал, что некоторые из частных кораблей могут быть зарегистрированы под торговым флагом Чада.)

Был обнародован манифест, в котором было заявлено, что все ещё остающиеся на Луне учёные Терры могут вернуться домой на любом из кораблей, удовлетворяющем перечисленным условиям. В нём был и призыв ко всем свободолюбивым народам Терры осудить как уже причинённое нам Администрацией зло, так и её планы в отношении нас, признать нас и воспользоваться выгодами свободной торговли и полномасштабного сотрудничества. В документе указывалось, что не существует ни пошлин, ни искусственных ограничений на торговлю на Луне и что политика правительства Луны направлена на то, чтобы так было и впредь. Мы объявили о своей готовности принять неограниченное количество иммигрантов, подчеркнув, что испытываем нехватку рабочей силы и что любой иммигрант сможет сразу же обеспечить себе прожиточный минимум.

Не забыли мы похвастаться и тем, как у нас обстоит дело с продуктами — уровень потребления продовольствия у нас составляет четыре тысячи калорий в сутки на взрослого человека, еда богата протеинами, недорога и доступна без ограничений.

Стью убедил Майка-Адама привести цену высокосортной водки — пятьдесят центов Гонконга Лунного за литр, оптом — дешевле, и никаких налогов. Поскольку это составляло всего лишь десятую часть розничной цепы низкосортной водки в Северной Америке, то Стью прекрасно знал, что эта информация не пройдёт незамеченной. Сам Адам, трезвенник по натуре, не подумал об этом — это был один из немногих недосмотров Майка.

Всем деятелям из Администрации Луны было предложено собраться вместе на каком-нибудь пятачке, подальше от других людей, скажем в той части Сахары, где всё ещё нет ирригационных сооружений, и получить последнюю баржу с зерном, причём бесплатно, — прямо на головы и на полной скорости. За этим предложением следовал злобный выпад, в котором содержался намёк на то, что мы готовы проделать то же самое со всеми, кто посягнёт на наш покой, и что у катапульты сейчас находится множество гружёных барж, готовых доставить свой груз столь же экстравагантным способом.

Затем мы принялись ждать.

Но наше ожидание не было бездеятельным. У нас и правда было несколько гружёных барж. Мы сняли с них зерно, а взамен загрузили на них камни и внесли некоторые изменения в конструкцию установленных на них транспондеров наведения. Это было сделано для того, чтобы они перестали подчиняться сигналам контрольной станции в Пуне. Тормозные ракеты с них сняли, оставили только расположенные по бокам рулевые ракеты — снятые тормозные ракеты мы доставили к новой катапульте и там переделали их в рулевые. Но больше всего сил ушло на то, чтобы доставить к новой катапульте сталь и изготовить из этой стали покрытие для массивных каменных цилиндров.

Через два дня после обнародования манифеста «подпольный» передатчик начал посылать сообщения на Терру. Мощность передатчика была невелика, и сигнал время от времени пропадал. Это позволяло прийти к заключению, что передатчик, по всей видимости, был спрятан в кратере и им можно было пользоваться только в определённые часы, пока храбрые учёные Терры не сумели так переоснастить его, что пошёл автоматический повтор передач. Работал он на частоте близкой к той, которой пользовалась радиостанция «Голос Свободной Луны», которая, бывало, начисто забивала его сигнал своим бесстыдным хвастовством.

«Подпольная» радиостанция смогла донести до Терры «правду». Профа судили за «уклонизм», и теперь он находился под домашним арестом. Я был казнён за предательство. Гонконг Лунный откололся и объявил о своей независимости… Возможно, он внемлет голосу разума. В Новолене бунты. В сфере производства продуктов питания проведена сплошная коллективизация, и теперь на чёрном рынке Луна-Сити яйца продают по цене три доллара за штуку. В войска вербуют женщин, из них создают специальные батальоны, и каждая из них приносит клятву убить по меньшей мере одного землянина, сейчас они занимаются боевой подготовкой с муляжами ружей в коридорах Луна-Сити.

Последнее было почти правдой. Многие дамы изъявили желание заняться чем-нибудь, имеющим отношение к военным игрищам, и сформировали Оборонительную Гвардию Ополчения «Леди Аида». Но их подготовка носила вполне практический характер — и Хейзел пребывала в мрачном расположении духа, поскольку Мама не позволила ей вступить в их ряды. Затем она вышла из этого состояния и создала из малолеток ещё одну гвардию, под названием «Стиляги Дебса», которые занимались боевой подготовкой, хотя и без оружия, после уроков в школе. Кроме того, они практиковались в оказании первой помощи и приёмах боя без оружия, о чём Мама так, по всей вероятности, никогда и не узнала.

Я не знаю, о чём именно стоит рассказывать, а о чём не стоит. Всего не расскажешь, а в книгах по истории написано совсем не то, что было на самом деле.

Министр Обороны из меня получился не самый лучший, как, впрочем, и конгрессмен. Я не оправдываюсь, я не был подготовлен ни к тому, ни к другому. Революция — это дело, которым занимаются почти исключительно дилетанты; проф был единственным человеком, кто, казалось, понимал, что делает, но и для него многое было внове — он никогда раньше не принимал участия в революции, которая добилась успеха, никогда не входил в правительство и уж тем более не возглавлял его.

Будучи Министром Обороны, я не видел каких-либо иных способов защиты, кроме тех, которые мы уже взяли на вооружение, то есть кроме отрядов стиляг, которые должны были проследить за воздушной системой поселений, и размещения артиллеристов, вооружённых лазерами, рядом с баллистическими радарами. Если ФН действительно решит начать бомбёжку, то я не видел никакой возможности остановить их — на всей Луне не было ни одной ракеты, предназначенной для перехвата, а такую игрушку не склепаешь из деталек и кусочков. Откровенно говоря, у нас просто не было возможности создать термоядерную боеголовку для такой ракеты.

Но я всё же решил поискать способы защиты. Попросил китайских инженеров, которые создали лазерные ружья, поломать голову над проблемой перехвата бомб и ракет — это ведь та же самая задача, вся разница в том, что ракета летит быстрее.

Затем переключился на другие вещи. Я надеялся, что ФН просто не будет бомбить поселения, потому что некоторые их них, в особенности Л-Сити, располагались так глубоко под поверхностью, что могли бы, наверное, выдержать даже прямое попадание. Одно из помещений, находившееся на самом нижнем уровне комплекса, — то самое, в котором обитала центральная часть Майка, — было специально спроектировано таким образом, что могло выдержать бомбёжку. С другой стороны, Тихо-Андер был всего лишь большой сводчатой пещерой естественного происхождения. В этом отношении он напоминал Старый Купол, и толщина его крыши составляла не более нескольких метров. Прокладку из изолирующего герметика на внутренней стороне потолка там постоянно прогревали при помощи труб с горячей водой; делалось это для того, чтобы герметик тут же заполнял новые трещины, поэтому для уничтожения Тихо-Андера требовалось не так уж много бомб.

Но ведь не существует никаких ограничений мощности термоядерных зарядов. ФН вполне могла создать бомбу, достаточно мощную для того, чтобы вдребезги разнести Л-Сити, а теоретически она располагала возможностью изготовить оружие «судного дня», удар которого разорвёт Луну на части, как перезрелую дыню, и довершит работу, начатую каким-то астероидом, падение которого вызвало образование кратера Тихо. Если они пойдут на такое, то я не вижу возможности остановить их, а поэтому не стоит и беспокоиться.

Мы реквизировали самый большой компьютер, который занимался финансовыми расчётами Банка Гонконга Лунного и одновременно выполнял функции местной счётной палаты. Я просмотрел справочное руководство по его использованию и пришёл к выводу, что для компьютера, который не умеет говорить, он совсем не плох, и раз уж на то пошло, поинтересовался у Майка, сможет ли он обучить эту машину баллистике. Мы установили временное соединение, которое позволило двум машинам познакомиться друг с другом, и Майк проинформировал меня, что этот ящик можно обучить кое-каким азам того дела, которое мы хотели ему поручить, и использовать его в качестве резервного компьютера для новой катапульты, хотя самого Майка не привело бы в восторг предложение о том, чтобы совершить путешествие на корабле, управляемом такой машиной, начисто лишённой фантазии, да к тому же ещё и некритичной.

Мне лично совершенно всё равно, умеет ли машина насвистывать мелодии или травить анекдоты, всё, что мне от неё требуется, это чтобы она могла в нужный, до миллисекунд рассчитанный момент времени и на нужной скорости катапультировать груз, а затем проследить за тем, как этот груз приближается к Терре, и, если нужно, дать ему небольшой толчок.

Банк Гонконга Лунного отнюдь не горел желанием продать свой компьютер. Но в совете директоров банка нашлись и патриоты, а мы обещали вернуть его, как только необходимость в нём отпадёт. Я снова подсоединил его к Майку, и Майк, памятуя о том, что его связь с районом установки новой катапульты может быть в случае атаки перерезана, принялся обучать его искусству баллистики.

Задача превращения лазерных буров в оружие, пригодное для отражения атаки из космоса, была более простой, но не имела столь очевидного решения. Нам пришлось отказаться от идеи изменить систему их подвески на лафетах; для того чтобы изготовить новые лафеты, у нас не было ни времени, ни стали, ни специалистов по металлообработке. Поэтому мы сосредоточили своё внимание на проблеме создания более совершенных прицелов. Для этой цели нам потребовались телескопы. Но телескоп у нас штука редкая — кто же будет настолько глуп, чтобы прихватить с собой телескоп, когда его отправляют в ссылку? А уж после того, как тебя выслали, вряд ли удастся найти рынок, который удовлетворил бы твой спрос на такой товар.

Геодезические приборы и специальные бинокуляры, которыми пользуются те, кто носит скафандр со шлемом, — вот и всё, что нам удалось отыскать, плюс оптические инструменты, которые мы конфисковали из лабораторий землян. Но нам удалось оборудовать буры широкоугольными визирами с малым увеличением для первичного обнаружения и мощными высокоточными оптическими системами, позволяющими произвести прицеливание, да ещё вдобавок системами вертикальной и горизонтальной наводки и телефонами, по которым мы могли сообщать, куда именно нужно наводить орудие. Четыре из имеющихся у нас буров были оборудованы самосинхронизирующимися приводными устройствами, снабжёнными ретрансляторами, так что Майк мог самостоятельно управлять ими. Синхронизаторы мы экспроприировали в обсерватории Ричардсона — астрономы используют их в камерах Боша и приборах Шмидта, предназначенных для составления звёздных карт.

Но самой большой проблемой были люди. Дело было не в деньгах, мы всё время поднимали оклады. Да и бурильщики обычно своё дело любят, иначе они вообще не стали бы им заниматься. Но день за днём проводить в дежурной части, ожидая сигнала тревоги, которая всегда оказывалась не более чем учебной, — такое кого угодно может довести до ручки. В результате они стали уходить с дежурства когда им вздумается. Как-то раз — дело было в сентябре — я объявил тревогу и в результате обнаружил, что только у семи буров весь орудийный расчёт оказался на своём месте.

Я тем же вечером поговорил об этом с Вайо и Сидрис. На следующий день Вайо пожелала узнать, готовы ли мы с профом пойти на большие денежные расходы. Они сформировали некую группу, которую Вайо назвала «Корпус Лисистраты». Я не стал особенно интересоваться ни тем, какие обязанности выполняли члены этого корпуса, ни тем, сколько им платили, потому что во время следующей инспекционной проверки дежурной части я обнаружил в ней трёх девушек и весь дежурный наряд своих бурильщиков в полном составе. Девушки были в форме Второго Артиллерийского Полка Самообороны, так же как и все мужчины (до этого бурильщиков не слишком волновало то, что согласно распоряжению они должны были носить форму). Одна из девушек носила сержантские нашивки и знаки различия командира орудийного расчёта.

Эту инспекционную проверку я провёл очень быстро. Большинство девушек не имеют достаточно развитой мускулатуры для того, чтобы заниматься бурением, и я искренне сомневаюсь в том, что эта красотка смогла бы совладать с буром настолько, чтобы оправдать свои знаки различия. Но поскольку регулярный командир расчёта был на посту, то какой вред может причинить то, что девушки научатся обращаться с лазером. Моральный дух в подразделении был, как никогда, высок, остальное меня не заботило.

Проф недооценил новый Конгресс. Уверен, что он просто хотел иметь в своём распоряжении государственный орган, который просто скреплял бы печатью все наши действия, превращая их этим в «глас народа». Но тот факт, что на этот раз среди конгрессменов оказалось не слишком много болтунов, привёл в результате к тому, что их деятельность вышла за рамки той, которую изначально планировал для них проф. Особенно отличился Комитет по Организации, Резолюциям и Структуре Постоянного Правительства.

Каждый из нас пытался провернуть слишком большое количество дел, мы были заняты, и в результате этот Комитет совсем от рук отбился. Постоянное руководство Конгрессом осуществляли проф, Фин Нильсен и Вайо. Проф появлялся там, только когда он хотел выступить перед депутатами — то есть редко. Он проводил время то с Майком — они вдвоём занимались анализом происходящего и составлением планов (в сентябре 2076 года наши шансы выросли до одного к пяти), то со Стью и Шиханом — с ними он занимался разработкой пропаганды, контролировал официальные новости, которые передавались на Земную сторону и весьма отличались от тех «новостей», которые шли туда же через «подпольную» радиостанцию, и редактировал новости, поступающие с Терры, таким образом, что они приобретали весьма тенденциозный характер. Кроме того, он старался влезать во всё, что происходило вокруг, — я предоставлял ему свои доклады каждый день, и все остальные министры, как реальные, так и марионеточные, делали то же самое.

Фину Нильсену я не давал ни минуты покоя, он был моим «Командующим Вооружёнными Силами». Ему было поручено командование вооружённой лазерами пехотой, — в тот день, когда мы захватили Надсмотрщика, эти войска состояли из восьми человек, вооружённых трофейными лазерами, а сейчас в них насчитывалось восемьсот человек, рассредоточенных по всей Луне. Кроме этих войск, существовали и организации, подчинённые Вайо: «Воздушный Корпус Стиляг», «Стиляги Дебса», «Леди Аида», «Иррегулярные» (эту организацию сохранили ради того, чтобы укрепить моральный дух наших людей, и переименовали в «Пиратов Питера Пэна») и «Корпус Лисистраты» — все эти полувоенные группы направляли свои доклады Вайо, а через неё и Фину. Всех их я спихнул на Фина. У меня было достаточно и других проблем — когда возникала необходимость выполнить такую работу, как, например, установка компьютера на новой катапульте, мне приходилось быть одновременно и наладчиком компьютеров, и «государственным мужем».

Кроме того, я по своей натуре не гожусь в руководители, а у Фина талант к этому делу. Поэтому я отдал ему под начало Первый и Второй Артиллерийские Полки Самообороны. Но сперва решил, что из этих двух полков, составляющих основу нашей обороны, нужно сформировать бригаду. Командующим этой бригадой я сделал судью Броуди. Броуди в военном деле смыслил не больше меня, то есть ни чёрта не смыслил, но его знали и уважали многие, он был личностью весьма здравомыслящей и до того, как лишиться ноги, был бурильщиком. А вот Фин бурильщиком не был, поэтому напрямую подчинять ему эти полки было нельзя — они бы просто не стали его слушать. Я поначалу думал назначить на эту должность моего сомужа Грега, но Грег был нужен в Океане Бурь, на катапульте. Он был единственным из механиков, который присутствовал при всех фазах её строительства.

Вайо помогала профу, помогала Стью, и кроме того, у неё были свои собственные организации, которые тоже нуждались в руководстве. Она совершала поездки в Океан Бурь — и в результате у неё оставалось не так уж много времени на то, чтобы председательствовать в Конгрессе. Вот так и получилось, что заниматься этим выпало старшему председателю Комитета, Вольфу Корсакову, который был занят больше, чем любой из нас. «Луноход» занимался теперь всеми делами, которые раньше находились в ведении Администрации, и ещё целой кучей других дел.

Комитет у Вольфа был хороший, и профу следовало бы не спускать с него глаз. Вольф уговорил всех избрать его начальника — Моше Баума — вице-председателем своего комитета и со всей серьёзностью обрисовал ему задачу, стоящую перед этим комитетом. А задача заключалась в том, чтобы определиться с тем, каким именно должно быть новое правительство. Затем он переключился на другие дела и перестал уделять внимание тому, что происходило за его спиной. Эти шустрые ребята быстренько разделили обязанности и взялись за дело. В библиотеке Карнеги они изучали структуры различных правительств, проводили собрания в своих подкомитетах, в каждый из которых входило всего лишь по три-четыре человека (то есть эти подкомитеты были достаточно малочисленны для того, чтобы проф, если бы он только знал об этом, начал проявлять беспокойство). И когда в начале сентября Конгресс собрался для того, чтобы подтвердить несколько назначений и избрать ещё нескольких из своих ассоциированных членов, то вместо того, чтобы закрыть заседание, товарищ Баум взял молоточек и объявил перерыв; затем они собрались снова, превратили себя в ответственный — за всё — комитет и приняли некую резолюцию, а затем вдруг выяснилось, что весь Конгресс в полном составе был преобразован в Конституционный Конвент, разделённый на рабочие группы, которые возглавили люди из этих подкомитетов.

Думаю, что проф испытал шок. Но сделать что-либо он не мог, всё было по закону, в полном соответствии с написанными им самим правилами. Профа этот удар не подкосил, он отправился в Новолен, где теперь заседал Конгресс, — это поселение располагалось ближе к центру обжитой области, и поговорил с ними со своим обычным добродушием. Он не стал в открытую заявлять, что они совершили ошибку, он просто старался заронить в их душу сомнение в правильности их действий.

Вежливо поблагодарив их за то, что они согласились его выслушать, он принялся за дело, не оставляя камня на камне от принятых ранее вариантов предварительных решений:

— Товарищи депутаты! Старая поговорка гласит, что огонь, или, если хотите, термоядерный синтез, — хороший слуга, но скверный хозяин. То же самое справедливо и в отношении правительства. Сейчас вы обладаете свободой — и вы должны её сохранить. Но помните, вы сами можете отнять у себя эту свободу гораздо быстрее, чем это мог бы сделать любой из тиранов. Не торопитесь, не отказывайте себе в праве на сомнение, подумайте, к каким последствиям может привести каждое слово. Я не буду слишком расстроен, если, перед тем как сделать официальное заявление, этот Конвент будет заседать десять лет, но меня пугает возможность того, что вы расправитесь со всеми вопросами меньше чем за год.

Не доверяйте очевидному, с подозрением относитесь ко всему традиционному… поскольку весь прошлый опыт человечества свидетельствует о том, что попытки правительств взнуздать народ не ведут ни к чему хорошему. Например, я заметил, что в одном из предварительных вариантов выдвигается предложение об учреждении комиссии, призванной разделить Луну на избирательные округа, каждый из которых посылал бы в Конгресс своих депутатов, и время от времени пересматривать список таких округов, приводя его в соответствие с изменениями в численности населения.

Это традиционный способ — и именно поэтому он должен вызвать у вас подозрения. Возможно, вам кажется, что это единственный из существующих способов. В таком случае могу ли я предложить другие? Вы, без сомнения, согласитесь с тем, что местожительство человека не является важнейшим критерием его оценки. Поэтому можно разделить людей не по месту проживания, а по роду их деятельности… по возрасту… или даже по алфавиту, и на основе такого деления сформировать группы, каждая из которых будет посылать в Конгресс своего депутата. А можно вообще не делить, а сделать так, чтобы каждый из членов Конгресса избирался всенародно, — не пытайтесь возразить, что это сделает избрание невозможным для человека, который не обладает известностью в масштабах всей Луны, возможно, что для Луны такой вариант как раз и является наилучшим.

Вы можете даже рассмотреть предложение о том, чтобы депутатский мандат получали те из кандидатов, за которых будет подано наименьшее количество голосов; непопулярные люди вполне могут оказаться именно теми, кто спасёт вас от новой тирании. Не отвергайте эту идею только потому, что она кажется нелепой. Поразмыслите над ней! История свидетельствует, что всенародно избранные правительства бывали порой ничуть не лучше ничем не прикрытой тирании.

Но если дело обстоит так, что вашей целью является создание именно репрезентативного правительства, то и для её достижения можно отыскать лучшие способы, чем создание территориальных избирательных округов.

Например, каждый из вас представляет интересы примерно десяти тысяч человек, из которых семь тысяч являются людьми, достигшими избирательного возраста, — и при этом некоторые из вас были избраны лишь незначительным большинством.

Давайте предположим, что вместо того, чтобы проводить выборы, мы сделаем так, что место в Конгрессе будет получать человек, который соберёт под своей петицией подписи четырёх тысяч граждан. Тогда он без всяких оговорок будет представлять в Конгрессе эти четыре тысячи, и у нас не возникнет проблемы недовольного меньшинства, поскольку те, кто в своих территориальных округах является меньшинством, при такой системе будут вольны организовать сбор подписей под петицией устраивающего их кандидата или присоединятся к тем, кто уже начал заниматься этим в других округах. Такая система приведёт к тому, что каждого из избирателей будет представлять именно тот человек, которого он сам себе выбрал. А депутат, пользующийся поддержкой восьми тысяч сторонников, мог бы иметь два голоса в этом органе представительной власти. Конечно, такая схема имеет свои собственные недостатки, и против неё может быть выдвинут ряд возражений, но всё это не более чем технические детали, вполне разрешимые при соответствующей проработке. Но я ни минуты не сомневаюсь в том, что вы сумеете разрешить все сложности… и таким образом избежать хронической головной боли всех репрезентативных правительств — недовольного меньшинства, которое абсолютно справедливо полагает, что его гражданские права ущемляются.

Но, чтобы вы ни делали , не допускайте, чтобы прошлое стало для вас смирительной рубашкой!

Я также обратил внимание на одно из предложений, согласно которому Конгресс должен стать двухпалатным органом. Превосходная мысль! Чем больше преград на пути законодательной деятельности, тем лучше. Но вместо того, чтобы столь слепо следовать традициям, я предлагаю сделать одну палату законодательной, а другой вменить всего лишь одну обязанность — аннулировать принятые законы. Пусть законодатели принимают законы большинством в две трети голосов… а «отвергатели» получат право аннулировать их в том случае, если за это проголосует треть их состава. Абсурдно? А вы подумайте. Если законопроекту не удалось набрать более чем две трети депутатских голосов, разве это не означает, что и сам законопроект не удался? И если против этого законопроекта выступила целая треть представителей, то не лучше ли будет вообще без такого закона?

Теперь в отношении написанного вами проекта конституции. И здесь позвольте мне привлечь ваше внимание к чудодейственной силе отрицания. Поставьте отрицание во главу всех углов! И пусть ваш документ будет трещать по швам от перечисления вещей, которое правительству воспрещается делать отныне и вовеки.

Никаких призывов в армию… никакого, даже самого незначительного, вмешательства в свободу прессы, в свободу слова, в свободу передвижения, в свободу собраний, в свободу вероисповедания, обучения, средств связи, выбора вида деятельности… и никакого принудительного налогообложения. Товарищи, если вы лет пять потратите на изучение истории и одновременно с этим займётесь измышлением всё новых и новых вещей, которые ваше правительство пообещает не делать никогда, а по прошествии этих пяти лет напишете конституцию, в которой не будет ничего, кроме запретов и отрицаний, то я не стану испытывать страха перед результатом вашей деятельности.

Если же говорить о том, чего я боюсь, то больше всего я боюсь утвердительных решений, при помощи которых рассудительные и благонамеренные люди дадут правительству власть делать то, что кажется необходимым. Пожалуйста, никогда не забывайте о том, что Администрация Луны была создана с самой благородной целью и именно рассудительными и благонамеренными людьми, каждый из которых был избранником своего народа. И, высказав вам это соображение, я не смею больше отрывать вас от вашей работы. Благодарю вас.

— Разрешите задать вопрос! Вы сказали — «никакого принудительного налогообложения». Тогда откуда, по-вашему, возьмутся деньги, которыми мы сможем оплатить свои расходы? Бзавнеб!

— Помилуйте, сэр. Это уже ваши проблемы. Я мог бы придумать несколько способов. Например, добровольные пожертвования, на которые существуют церкви… или лотереи, организацией которых займётся правительство, но ни в коем случае не с обязательным участием… А может быть, конгрессмены покопаются в своих кошельках и сами заплатят за всё, что им нужно? Это могло бы стать одним из способов держать численный состав правительства на уровне, не превышающем того, который действительно необходим для исполнения его основных функций, каковы бы они ни были. Если, конечно, таковые у него имеются. Я был бы весьма доволен, если бы нашим единственным законом стало «Золотое Правило», заключающееся в том, что с другими надо поступать так, как ты хочешь, чтобы поступали с тобой; я не вижу нужды ни в других законах, ни в методах, к которым обычно прибегают, чтобы заставить людей исполнять их. Но если вы и правда полагаете, что вашим ближним, во имя их же собственного блага, необходимо иметь законы, то почему бы вам не заплатить за это? Товарищи, умоляю вас — не прибегайте к насильственному налогообложению. Заставлять человека платить за то, что ему не нужно, просто потому, что вы считаете, что это пойдёт ему на благо, — худшая из возможных разновидностей тирании.

Проф поклонился и ушёл; мы со Стью последовали за ним. Как только мы оказались в капсуле подземки, в которой кроме нас не было других пассажиров, я энергично взял профа в оборот.

— Проф, мне очень понравилось то, что вы говорили, но насчёт налогообложения… Вы ведь говорите одно, а делаете совсем другое, или я не прав? Кому, как вы думаете, предстоит оплачивать все наши траты? А мы ведь только тем и занимаемся, что тратим.

Проф долго молчал, а затем сказал:

— Мануэль, единственное, чего я хочу, так это дожить до того дня, когда мне можно будет перестать корчить из себя главу исполнительной власти.

— Это не ответ.

— Ты попал в самую точку. Сумел ухватить суть дилеммы, стоящей перед всяким правительством и послужившей причиной того, что я сделался анархистом. Если один раз взять и признать за кем-нибудь право взимать налоги, то это право уже невозможно ограничить — оно разрастается до таких размеров, за которыми происходит катастрофа. Я отнюдь не шутил, когда советовал им порыться в своих собственных кошельках. Как видно, правительство относится к разряду вещей, от которых невозможно избавиться. Иногда я думаю, что правительство — неизбежная болезнь рода человеческого. Но ведь, наверное, можно сделать так, чтобы правительство было маленьким, не слишком обожравшимся и безобидным — а можно ли придумать лучший способ добиться этого, чем потребовать от правителей самим оплачивать своё антиобщественное хобби?

— Но вы всё ещё не сказали мне, как вы собираетесь расплачиваться за всё, что мы делаем сейчас.

— Мануэль, тебе прекрасно известно, как мы это делаем. Мы воруем деньги. Я этим не горжусь, но и стыда не испытываю. Это единственный способ, которым мы располагаем. Если нас поймают на этом деле, нас, возможно, ликвидируют — и я вполне готов к этому. Но, занимаясь воровством, мы, по крайней мере, не создаём скверного прецедента по введению налогообложения.

— Проф, мне бы не хотелось говорить…

— А тогда зачем говорить?

— Потому что, чёрт возьми, я так же глубоко увяз во всём этом, как и вы… и я хочу быть уверен, что деньги будут возвращены! Мне не хочется говорить вам об этом, но то, что вы сказали, сильно смахивает на лицемерие.

Он тихонько засмеялся:

— Дорогой Мануэль, неужели тебе понадобилось столько лет для того, чтобы наконец прийти к выводу о том, что я — лицемер?

— Так вы это признаёте?

— Нет, но если мысль о том, что я им являюсь, приносит тебе облегчение, то пожалуйста, можешь использовать меня в качестве козла отпущения. Но я не лицемерю перед самим собой, потому что ещё в тот день, когда мы провозгласили революцию, я отдавал себе отчёт в том, что нам понадобятся немалые деньги и что эти деньги придётся красть. Это меня не слишком беспокоило, поскольку я считал воровство меньшим злом, чем голодные бунты, которые ожидают нас через шесть лет, и каннибализм — через восемь. Я сделал свой выбор, и ни о чём не жалею.

Я замолчал, ответ профа меня не удовлетворил, но крыть было нечем.

— Профессор, — сказал Стью, — меня искренне радует ваше горячее желание перестать быть Президентом.

— Да? Вы разделяете опасения нашего товарища?

— Только частично. Я был рождён для богатства, и воровство задевает мои чувства гораздо меньше, чем его. Но теперь, раз уж Конгресс принялся за составление конституции, я намерен изыскать время и начать посещать заседания. Я планирую предложить им объявить вас королём.

Проф был потрясён.

— Сэр, если меня и впрямь решат объявить королём, я откажусь, а если меня им выберут — отрекусь!

— Не спешите. Возможно, это единственный способ добиться принятия такой конституции, какой вы хотите. И такой, которой хочу я. Вас вполне можно было бы провозгласить королём — люди вас приняли бы; мы, селениты, ещё не успели заключить брака с республикой. Такая идея пришлась бы им по душе — церемонии, мантии, двор и всё такое.

— Нет!

— Да, да! Когда придёт время, вы будете не в состоянии отказаться. Потому что мы нуждаемся в короле, а другого приемлемого кандидата у нас нет. Бернардо Первый, Король Луны и Император Близлежащего Космоса.

— Стюарт, я вынужден просить вас прекратить это. Меня уже начинает мутить.

— Вы привыкнете. Я роялист, потому что демократ. И я не позволю вам загубить эту идею только потому, что она вызывает у вас отвращение. Воровство тоже вызывало у вас отвращение, но ведь вы не позволили этому чувству стать помехой делу.

— Подожди, Стью, — сказал я. — Ты сказал, что ты роялист, потому что демократ?

— Конечно! Король — единственный, кто защищает граждан от тирании… особенно от самой худшей из всех тираний, когда граждане сами превращаются в тиранов. Проф — идеальный человек для такой работы именно потому, что он её не хочет. Его единственный недостаток состоит в том, что он холостяк и у него нет наследника. Но мы это поправим. Его наследником я предложу назвать тебя . Наследный принц! Его королевское высочество принц Мануэль де ля Паз, герцог Луна-Сити, генерал-адмирал Вооружённых Сил и Заступник Слабых.

Я вытаращил глаза. Затем закрыл лицо руками.

Боже ты мой!