Онлайн чтение книги Шагающий магазин игрушек The Moving Toyshop
ЭПИЗОД С БЛУЖДАЮЩИМ ПОЭТОМ

Ричард Кадогэн поднял револьвер, тщательно прицелился и спустил курок. В маленьком садике прогремел выстрел и, подобно расширяющимся кругам, бегущим от камешка, брошенного в воду, беспокойство и тревога охватила местность Сент-Джон-Вуд. С пыльных деревьев, покрытых осенней золотисто-коричневой листвой, сорвалась стайка перепуганных птиц. Где-то в отдалении завыла собака.

Ричард Кадогэн подошел к мишени и обследовал ее с расстроенным видом. На ней не было ни малейшего следа выстрела.

— Промахнулся, — сказал он задумчиво. — Невероятно.

Мистер Сноуд, представитель фирмы «Сноуд, Натлинг и Орлик», издававшей литературу высокого класса, позвенел мелочью в кармане, вероятно, желая привлечь к себе внимание.

— Пять процентов с первой тысячи, — сказал он, — семь с половиной во второй. Больше мы не продадим. И без аванса.

Он смущенно кашлянул. Кадогэн вернулся на исходную позицию и, слегка нахмурясь, разглядывал револьвер.

— Конечно, из них не надо целиться, — сказал он. — Надо стрелять прямо с бедра.

Он был худощавый, стройный, с резкими чертами лица; надменные брови оттеняли строгие темные глаза. Его чопорная, пуританская наружность вводила в заблуждение — на самом деле он был дружелюбен, добр и к тому же романтичен.

— Это вам подойдет, полагаю? — продолжал Сноуд. — Это обычные условия.

Он опять покашлял. Мистер Сноуд ненавидел говорить о деньгах.

Согнувшись пополам, Кадогэн читал по книжке, лежащей у его ног на сухой редкой траве.

«При стрельбе из пистолета, — бормотал он, — стрелок смотрит на предмет, в который он целится, а не на пистолет». Нет, я хочу аванс. По меньшей мере пятьдесят фунтов.

— Откуда у вас эта мания стрелять из пистолета? — спросил Сноуд.

Кадогэн выпрямился и вздохнул. Он ощущал тяжесть каждого месяца из своих тридцати семи лет.

— Послушайте, — произнес он, — будет лучше, если мы оба будем говорить только на одну тему в данный момент. Это не Чеховская пьеса. Кроме того, вы уклоняетесь от ответа. Я просил аванс за книгу — пятьдесят фунтов.

— Натлинг… Орлик… — Сноуд смущенно развел руками.

— Эти ваши Натлинг и Орлик какие-то мифические личности, — твердо сказал Кадогэн. — Они просто козлы отпущения, которых вы выдумали, чтобы на них ложился позор за вашу собственную скупость. Возьмем меня. Я, по общему признанию, являюсь одним из трех наиболее выдающихся из ныне здравствующих поэтов. Обо мне написано три книги (все ужасно глупые, но это неважно) — явление в двадцатом веке исключительное.

— Да, да, — Сноуд встал и поднял руку, словно человек, пытающийся остановить автобус. — Разумеется, вы очень знамениты. Несомненно, — он снова откашлялся. — Но, к несчастью, из этого отнюдь не следует, что ваши книги хорошо раскупаются. Публика весьма некультурна, а фирма не настолько богата, чтобы мы могли рисковать.

— Я ухожу в отпуск и МНЕ НУЖНЫ ДЕНЬГИ, — Кадогэн отмахнулся от комара, звеневшего у его головы.

— Да, конечно, понимаю. Но ведь вы можете… Еще несколько стишков… для джазовых танцевальных песенок?..

— Разрешите доложить вам, мой дорогой Эрвин, — тут Кадогэн наставительно постучал в грудь своего издателя, — что я ДВА месяца писал стишки для танцевальной музыки, но так и не смог подобрать рифму к слову «Бритт».

— Побрит, — робко предложил Сноуд.

Кадогэн посмотрел на него с презрением.

— Кроме того, — продолжал он, — меня тошнит от необходимости зарабатывать себе на жизнь танцевальными стишками. Я обязан, конечно, содержать престарелого издателя, но всему есть предел, — и он опять постучал в грудь мистера Сноуда.

Сноуд вытер лицо платком. Его профиль представлял почти правильный полукруг — высокий лоб, скошенный назад, к лысине, загнутый крючком нос и жалкий подбородок, переходящий в шею.

— Быть может, — рискнул он, — двадцать пять фунтов?..

— Двадцать пять фунтов? Двадцать пять фунтов… — Кадогэн многозначительно помахал револьвером. — Как я могу отдохнуть на двадцать пять фунтов? Я начинаю загнивать здесь, мне все осточертело. У меня нет свежих идей, мой дорогой Эрвин. Я нуждаюсь в перемене обстановки. Мне нужны новые лица, приключения, впечатления. Как поздний Вордсворт в последние годы, я живу на свой духовный капитал.

— Поздний Вордсворт? — Сноуд хихикнул, но тут же, опасаясь, что его поведение неприлично, умолк. Кадогэн продолжал свое поучение, не обращая на него никакого внимания:

— Я в самом деле жажду романа. Поэтому-то и учусь стрелять из револьвера. И, возможно, застрелю вас, если вы не дадите мне пятьдесят фунтов.

Сноуд отступил в испуге.

— Я превращаюсь в растение. Я старею раньше времени. Сами боги постарели, когда Фрейю оторвали от ухода за золотыми яблокам!. Вы, мой дорогой Эрвин, должны были бы оплатить мне роскошный отпуск вместо того, чтобы трястись и изворачиваться из-за каких-то жалких пятидесяти фунтов!

— А не хотите ли провести несколько дней в моем загородном доме «Кекстон-Фолли»? — спросил Сноуд с робкой надеждой.

— А сможете ли вы предложить мне там волнения, приключения, прекрасных женщин?

— Ох, уж эти мне романтические причуды! — воскликнул Сноуд. — Впрочем, там находится моя жена…

Он не поколебался бы принести в жертву свою жену не только ради духовного возрождения знаменитого поэта, но и, говоря откровенно, ради кого и чего угодно. Его Эллен иногда бывала просто невыносима.

— Кроме того, — продолжал он воодушевленно, — не забывайте об этой поездке по Америке с лекциями, которые вам предлож…

— Я уже сказал вам, Эрвин, — оборвал его Кадогэн и начал ходить по лужайке взад и вперед, — что об этом не может быть и речи. Я не умею читать лекции. Я не желаю читать лекции. Я отказываюсь это делать. И мне совсем не нужна Америка. Повторяю, я старею и кисну. Я начинаю жить по расчету. Я беспокоюсь о завтрашнем дне. Сегодня утром я поймал себя на том, что оплатил счет, как только его принесли. Это надо прекратить. Живи я в другом веке, я бы пожирал еще трепещущие сердца невинных малюток, чтобы вернуть свою утраченную молодость. А теперь, — он остановился около Сноуда и хлопнул его по спине с таким энтузиазмом, что бедняга едва не упал, — я поеду в Оксфорд!

— Оксфорд! — Сноуд оправился от удара. Он был рад хотя бы временному отступлению от неприятной темы о финансовых делах. — Прекрасная идея! Я сам иногда сожалею, что перевел свое дело в Лондон. Человек, проживший там так долго, как я, не может не испытывать ностальгии.

Он самодовольно похлопал себя по лиловому жилету, плотно облегающему его пухленькую маленькую фигурку, как будто тоска по родине поднимала его кредит.

— Иначе и быть не может, — сказал Кадогэн, придавая своим патрицианским чертам выражение суровости. — Оксфорд — цветок всех городов… Хотя, может, это было сказано про Лондон? Ну, да все равно.

Мистер Сноуд осторожно почесал кончик носа.

— Оксфорд… — напыщенно продолжал Кадогэн. — Город мечтательных шпилей, город, полный колокольного звона, — до отвращения полный — и очаровательных жаворонков, город, обобранный жуликами и окруженный реками. Оксфорд — колыбель цветущей юности. Нет, это, кажется, про Кембридж, но это не меняет дела. Впрочем, — Кадогэн для убедительности помахал перед глазами потрясенного Сноуда револьвером, — я ненавидел его, когда был студентом, я находил его скучным и мелким. Но я забуду это. Я вернусь туда с увлажненными глазами и с сентиментально открытым ртом. Но для всего этого, — его голос зазвучал угрожающе, — мне нужны деньги. — Сердце Сноуда екнуло. — Пятьдесят фунтов.

Сноуд кашлянул.

— Я, право, не думаю, что мои партнеры…

— Поскандальте с Натлингом. Выгоните Орлика, — сказал Кадогэн с воодушевлением. Он ухватил Сноуда за локоть. — Пойдемте в дом и обсудим все за стаканчиком виски для успокоения нервной системы. Боже мой! Сейчас я уложу чемодан, сяду в поезд и снова окажусь в Оксфорде!

Обсудить удалось все. Сноуд был довольно чувствителен к действию алкоголя и к тому же испытывал отвращение к спорам из-за денег. Когда он, наконец, ушел, в его чековой книжке остался корешок на сумму пятьдесят фунтов стерлингов к выплате Ричарду Кадогэну, эсквайру. Поэт выиграл эту битву, как и следовало ожидать.

Когда издатель удалился, Кадогэн затолкал в чемодан кое-какие вещи, поспешно отдал распоряжения прислуге и без промедления отправился в Оксфорд, несмотря на то, что была уже половина девятого вечера. Он не мог позволить себе иметь собственную машину и добирался до вокзала на метро. На вокзале Паддингтон, поглотив не одну кружку пива, он уселся в поезд, направляющийся в Оксфорд. Поезд шел медленно, но Кадогэну было все равно. Он был счастлив от того, что хоть на некоторое время сбежал от тоскливого и мерзкого наступления старости, от скучной жизни в Сент-Джон-Вуд, от нудных литературных вечеров, от дурацкой болтовни знакомых.

Несмотря на свою литературную славу, он влачил одинокое и, как ему казалось иногда, нечеловеческое существование. Правда, он был не настолько оптимистом, чтобы верить, что этот отпуск с его развлечениями и удовольствиями не будет похож на все предыдущие. Но его радовало, что, несмотря на свою умудренность опытом и разочарованность жизнью, он все еще восприимчив к сладким прелестям перемен и новизны. Атлантида все еще манила его из белой пены океана, а за далекими горами его все еще ждало ложе из роз в садах Гесперид и Девы. Он весело рассмеялся, что заставило его соседей по купе посмотреть на него с опаской, а когда купе опустело, он пел и дирижировал воображаемым оркестром.

В Дидкоте вдоль поезда прошел проводник, выкрикивая: «Пересадка!». Он вышел. Было около полуночи. Сквозь клочья рваных облаков светила бледная луна. Наведя справки, он узнал, что состав на Оксфорд скоро подадут. Несколько пассажиров находились в том же положении, что и он. Они ходили по платформе, разговаривая тихо, как в церкви. Некоторые сидели нахохлившись на деревянных скамейках.

Кадогэн уселся на сваленные в кучу мешки с почтой, но скоро пришел дежурный и прогнал его. Ночь была очень тихая и теплая. Наконец, к платформе подошел поезд. Все сели в него, но проводник снова закричал: «Пересадка!», и они опять вылезли и наблюдали, как гас свет в одном вагоне за другим.

Кадогэн обратился к проводнику, намереваясь узнать, в какое время будет поезд на Оксфорд. Тот послал его к другому проводнику, которого Кадогэн обнаружил за чаепитием в буфете. Он совершенно спокойно заявил, что сегодня ночью поездов в Оксфорд не будет. Это заявление вызвало протест со стороны третьего проводника, который уверял, что 11.53 еще не прибыл, но проводник, пьющий чай, настаивал, что со вчерашнего дня 11.53 не ходит и никогда больше ходить не будет. Для убедительности он изо всей силы стучал кулаком по столу. Однако третий проводник не сдавался. Какого-то сонного мальчугана отправили разузнать все у машиниста только что прибывшего поезда, и тот подтвердил, что сегодня поездов в Оксфорд больше не будет. Кроме того, мальчишка обескуражил их сообщением, что автобусы уже два часа, как не ходят.

Эти грустные факты несколько поумерили энтузиазм Кадогэна, но он решил не поддаваться подобному настроению, этому постыдному проявлению подкрадывающейся старости, жаждущей покоя и удобства.

Остальные пассажиры, горько сетуя, отправились на поиски отеля. Кадогэн же решил оставить свой чемодан на вокзале и отправиться в Оксфорд пешком в надежде поймать какой-нибудь запоздалый грузовик или легковую машину.

Шагая, он восхищался игрой слабого лунного света на уродливых кирпичных домах с их узенькими асфальтовыми дорожками перед фасадами, железными оградами и кружевными занавесками на окнах. Машины не желали останавливаться. Шел 1938 год, и британские водители были охвачены очередным приступом страха перед похитителями автомобилей. Наконец, рядом затормозил огромный четырехтонный грузовик, и Кадогэн вскарабкался в него.

Водитель был крупным мужчиной с покрасневшими от долгой ночной езды глазами.

— Старый Моряк делал это лучше меня, — сказал Кадогэн весело, когда они тронулись. — Ему удавалось останавливать одного из трех.

— Я читал про это в школе, — сказал водитель после долгого раздумья. — «Тыщи, тыщи склизких тварей жили там, и я там жил!» И это называется поэзия! — Он сплюнул в окно.

Слегка ошеломленный, Кадогэн ничего не ответил. Они сидели в молчании, пока грузовик подпрыгивал по окраине Дидкота, выбираясь на открытую дорогу. Прошло минут десять.

— Книги это вещь, — наконец, изрек водитель. — Страсть как люблю читать. Только не поэзию. Любовные истории и убийства. Я записался в эту, как ее… — он испустил глубокий вздох, его мозг усиленно работал, — передвижную библиотеку. — Он нахмурился. — Но мне все это опротивело. Все интересное я уже прочел.

— Вырос из пеленок?

— Хотя недавно мне попалась одна книжица. Вот это да! «Любовник какой-то там леди». Вот это вещь! — Он хлопнул себя по ляжке и сладострастно фыркнул.

Немного ошарашенный таким проявлением «культуры», Кадогэн опять не смог ничего ответить. Они мчались вперед, освещая фарами живые изгороди по обеим сторонам дороги. Какой-то заблудившийся кролик, ослепленный светом, сел и смотрел на них так долго, что едва выскочил из-под колес.

Прошло минут пятнадцать, прежде чем Кадогэн произнес с некоторым усилием:

— У меня было чертовски неприятное путешествие из Лондона. Уж очень медленный поезд. Останавливался у каждого телеграфного столба, как собака.

Водитель после некоторого сосредоточенного размышления начал смеяться. Он смеялся так долго и безудержно, что Кадогэн испугался, как бы он не потерял управление. Однако они благополучно добрались до окружной дороги Хедингтона и со страшным скрежетом затормозили.

— Я тебя тут выброшу, — сказал водитель, все еще сотрясаясь от беззвучного смеха. — В город я не поеду. Спустись с этого холма и скорехонько дойдешь до Оксфорда.

— Спасибо, — сказал Кадогэн, вылезая из машины. — Большое спасибо. И спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — сказал водитель. — Так говоришь, как собака? Вот здорово!

Он включил передачу, при этом раздался шум, какой бывает, когда слон продирается сквозь джунгли, и уехал, громко хохоча.

Вскоре шум грузовика затих вдали. Окружная дорога с ее редкими фонарями была пустынной. Кадогэну впервые пришла в голову мысль, что он не знает, где ему сегодня ночью придется преклонить голову. В отелях места не найти, а колледжи все заперты. Тут он улыбнулся. Для Оксфорда это пустяки. Стоит ему только перелезть через забор своего старого колледжа (одному Богу известно, сколько раз он проделывал это в юности), и он прекрасно выспится на кушетке в чьей-нибудь гостиной. Это никого не потревожит: хозяин гостиной не удивится и не обидится. Оксфорд — единственное место в Европе, где эксцентричные поступки не вызовут ни у кого ни интереса, ни эмоций. В каком еще городе, спросил он себя, вспоминая свои студенческие годы, может человек обратиться к полисмену с лекцией о фонетике в дивный предрассветный час, чтобы тот выслушал его без возмущения и подозрения?

Кадогэн шел мимо магазинов, мимо кинотеатров на перекрестке, вниз по длинной, извивающейся вдоль холма улице. Сквозь просвет в деревьях он увидел Оксфорд, похожий при слабом свете луны на подводный город. Призрачно высились башни и шпили, словно памятники Атлантиды, погрузившейся в глубины океана. Крохотная точка желтого огонька померцала несколько секунд и погасла. В тихом воздухе он услышал слабый удар колокола, пробившего час ночи. Сказочным перезвоном к нему тут же присоединились остальные, будто затонувшие колокола бретонского мифа, всколыхнувшиеся темно-зелеными волнами, и умолкли.

Довольный он шел быстро, напевая тихонько, не думая ни о чем: он только смотрел вокруг и восхищался.

На окраине Оксфорда он немного заблудился и потратил несколько минут, отыскивая правильную дорогу. Что это за улица? Ифли-роуд или Каули-роуд? Этого он никогда не мог запомнить, даже когда был студентом. Неважно. В конце улицы будет мост Магдалины и Хай-стрит, а за ней колледж Святого Кристофера, покровителя путешественников.

Кадогэн был разочарован, что его путешествие окончится так мирно, без приключений. На пути с холма он не встретил ни пешеходов, ни машин. Обитатели этого респектабельного квартала давно спали.

С одной стороны улицы тянулись магазины, она была длинная и пустынная. Легкий ветерок подкрался из-за утла и пошевелил белый тент, который какой-то небрежный торговец забыл убрать с окна. Взгляд Кадогэна остановился на нем. Поравнявшись с магазином, он поискал имя хозяина, но оно было скрыто тентом. Тогда он посмотрел в окно, но шторы были опущены, и ему не удалось увидеть, чем там торгуют.

Движимый праздным любопытством, он подошел к двери и, сам не зная зачем, толкнул ее. Она открылась. Теперь он остановился и задумался. Странно, что хозяин оставил на ночь магазин незапертым. С другой стороны, было уже очень поздно, и если жулики залезли в магазин, — что ж, это, конечно, нехорошо, но это не его дело. Возможно, владелец жил наверху, над магазином. В таком случае, он должен быть доволен, что его разбудили и уведомили. А, может, и нет?

Кадогэн ужасно не любил вмешиваться в чужие дела, но он был любопытен. Отступив назад, он разглядывал темные, безжизненные окна над тентом, затем, внезапно приняв решение, вернулся к двери. В конце концов, черт побери, он отправился в отпуск, обуреваемый жаждой приключений, а дверь в магазин, если и не была типичными вратами в царство романтики, явно таила в себе необычность и призывала к исследованию. Он широко распахнул ее и почувствовал холодок в груди, когда она громко скрипнула. Возможно, он поймает грабителя, но более вероятно то, что его самого арестуют, приняв за такового. Осторожно прикрыв за собой дверь, он стоял не дыша, прислушиваясь. Никого. Луч его электрического фонарика осветил маленький магазинчик с прилавком, кассой и игрушками на полках — железные дороги, конструкторы в коробках, куклы и кукольные дома, кубики и оловянные солдатики. Он двинулся вперед, проклиная собственное безумие, и тут же умудрился перевернуть ящик с воздушными шарами (к счастью, ненадутыми), произведя страшный шум. Казалось, грохот был подобен выстрелу из пушки. Кадогэн застыл на месте, боясь шевельнуться. Опять ничего. Тишина. Обойдя прилавок, он поднялся по трем ступенькам к двери. Проскользнув в нее, он увидел перед собой не покрытую ковром крутую лестницу, ведущую на верхний этаж. Он стал подниматься по ней, внутренне проклиная все, спотыкаясь на скрипящих ступеньках. Наконец, измученный, с нервами, напряженными до предела, он очутился в коридорчике с полом, покрытым линолеумом, и двумя дверями с каждой стороны и одной в конце. Теперь он был вполне готов к появлению разъяренного домовладельца с ружьем в руках и старался придумать подходящее объяснение своему вторжению. Ведь вполне естественно для любого человека, увидя дверь магазина открытой, зайти узнать, не случилось ли чего… Хотя, как объяснить его старательные, но тщетные попытки сохранить тишину?

Однако в доме по-прежнему не было слышно ни звука. Какая-то нелепость, думал Кадогэн, надо войти в одну из комнат — это, вероятно, гостиная, — быстро убедиться, что все в порядке, и поскорее унести ноги.

Взяв себя в руки, он на цыпочках подошел к первой двери и повернул ручку. Белый кружок его фонарика скользнул по плотно задернутым портьерам, по дешевому полированному буфету, осветил радиоприемник, стол, неудобные кожаные кресла с большими голубыми и оранжевыми подушками из шелка. На оклеенных обоями стенах не было ни картин, ни фотографий. Пыль, лежащая толстым слоем, и затхлый воздух говорили о том, что в квартире давно никто не живет. Он сделал шаг вперед, споткнулся обо что-то и посветил фонариком под ноги. Затем он тихонько присвистнул и произнес: «Так-так… так-так», потому что то, что лежало на полу, было телом пожилой женщины, и не оставалось ни малейшего сомнения в том, что она мертва.

Кадогэн был странно спокоен и нисколько не удивлен: он понимал теперь свое необъяснимое желание войти в эту лавчонку. Он прервал свои раздумья. Фонарик в руке мешал, и он решил зажечь свет. Выключатель щелкнул, но без результата: под безвкусным абажуром с оборочками лампочки не было. Кадогэн вспомнил, что видел свечу на столе в коридоре. Он вышел из комнаты, нашел свечу, зажег ее и, оставив фонарик на столе, вернулся в гостиную и поставил свечу возле трупа.

Женщина лежала на правом боку, левая рука была закинута под стол, ноги вытянуты. Ей было лет под шестьдесят, насколько он мог судить по ее почти совсем поседевшим волосам и коричневой. сморщенной коже на руках. На ней был костюм из твида, подчеркивавший ее полноту, и белая блузка. На ногах грубые шерстяные чулки и коричневые туфли. Отсутствие кольца на левой руке и плоская грудь говорили о том, что, скорее всего, это старая дева. Около нее, в тени стола, лежало что-то белое. Кадогэн поднял это и увидел, что это кусочек бумаги с цифрами, написанными карандашом наклонным женским почерком. Мельком взглянув на бумажку, он засунул ее в карман. Затем он взглянул в лицо женщины. Это было жуткое зрелище. Лицо было черно-лиловое, так же, как и ее ногти. В уголке рта застыла пена, рот был широко раскрыт, обнажив множество золотых коронок, которые мерцали при свете свечи. В шею впилась тонкая веревка, туго затянутая сзади. Она впилась так глубоко, что складки кожи почти скрывали ее. На полу около головы виднелась лужица крови, и Кадогэн, ощупан череп убитой, обнаружил рану чуть ниже темени, но, насколько он мог определить, кость была цела.

До сих пор он испытывал только любопытство, но прикосновение к мертвому телу вызвало у него отвращение. Он быстро вытер кровь с пальцев и встал. Надо поскорее вызвать полицию. Что еще надо запомнить из окружающих деталей? Ах, да. Золотое пенсне, валяющееся на полу поблизости, разбитое…

Внезапно он весь напрягся, как будто под действием сильного электрического тока. В коридоре послышался шум. Это был слабый, почти неуловимый звук, но он заставил его сердце бешено заколотиться, руки его начали дрожать. Как ни странно, ему раньше не приходило в голову, что тот, кто убил женщину, мог все еще находиться в доме.

Повернув голову, он стал вглядываться через полуоткрытую дверь в темноту. Он стоял совершенно неподвижно. Звук в коридоре не повторился. В мертвой тишине его наручные часы оглушительно тикали. Он понимал, что если там кто-то есть, это вопрос выдержки и нервов: тот, кто первый шевельнется, даст другому преимущество.

Минуты текли — три, пять, семь, девять, — длинные, как космические эры. И разум начал брать верх. Звук? Ну и что же? Дом, подобно острову Просперо, был полон звуков. Во всяком случае, какой смысл стоять в неестественной позе, как восковой болван? Затекшие мускулы присоединили свой протест к голосу разума, и он, наконец, сдвинулся с места, взял со стола свечу и, оглядываясь и соблюдая осторожность, начал продвигаться в сторону темного коридора. Он был пуст. Все двери были закрыты. Его электрический фонарик лежал на столе, где он его и оставил. Надо было поскорее вырваться из этого жуткого дома и найти полицейский участок. Он взял фонарик, задул свечу, положил ее на стол и нажал на кнопку. Фонарик не зажегся. В бессильной ярости Кадогэн потратил полминуты на бесцельную борьбу с кнопкой, пока не понял в чем дело: фонарик был слишком легким в его руке.

С нехорошим предчувствием он отвернул донышко и ощупал внутренность фонарика. Батарейки не было. Пойманный в ловушку в полной темноте этого затхлого коридора, он потерял самообладание. Он смутно сознавал, что к нему приближаются мягкие кошачьи шаги, помнил, что он швырнул свой бесполезный фонарь, и слышал, как тот ударился о стену. И он скорее ощутил, чем увидел ослепительный свет, вспыхнувший позади него. Затем последовал страшный глухой удар — его голова, казалось, взорвалась. В вспышке сверкающего красного пламени он услышал гул, напоминающий вой ветра в проводах, увидел ярко-зеленый шар, который вращался и уменьшался в размерах. Потом его поглотила полная тьма.

Он очнулся, чувствуя страшную головную боль и сухость во рту. С трудом поднялся на ноги. Приступ тошноты заставил его уцепиться за стену. Через некоторое время в голове немного прояснилось, и он смог оглядеться. Он находился в комнате чуть побольше чулана, в ней хранились различные предметы для уборки жилья — ведро, тряпки, щетки, банка с мастикой. В маленькое окошко проникал слабый свет. Он взглянул на часы: половина шестого. Четыре часа он был без сознания. Начинало светать.

Почувствовав себя немного лучше, он осторожно потрогал дверь. Заперто. Но окно было открыто настежь. Он с трудом взобрался на ящик и выглянул. Он был на первом этаже и увидел перед собой заброшенный заросший садик, огороженный деревянным забором, в конце которого находились полуоткрытые ворота. Несмотря на слабость, он без труда выбрался наружу. Едва он вышел за ворота, его опять охватил приступ тошноты, и его вырвало. Но после этого сразу стало легче. Повернув налево, он очутился в переулке, который вывел на дорогу, по которой шел четыре часа назад. Да, это была, несомненно, та самая дорога, и он находился на три магазина дальше от лавки игрушек — он сосчитал — ближе к мосту Магдалины. Остановившись только для того, чтобы запомнить приметы и зафиксировать их в памяти, он поспешил по направлению к центру города, где находился полицейский участок.

Было уже достаточно светло, и он смог разглядеть на углу табличку с названием улицы — Ифли-роуд.

Вскоре он вышел на перекресток, где стояла старинная каменная кормушка для лошадей. Перед ним был мост Магдалины — серый, широкий и безопасный.

Он оглянулся и увидел, что за ним никто не идет. Оксфорд просыпается поздно, и единственным живым существом в поле зрения был молочник. Он в изумлении уставился на окровавленную и растерзанную фигуру Ричарда Кадогэна, ковыляющего по Хай-стрит. Очевидно, он принял его за позднего гуляку.

Свежесть зарождающегося утра омыла стены колледжей. Ночная луна была похожа на тусклую монету, прикрепленную на утреннем небе. Воздух был прохладен и освежал лицо Кадогэна. Хотя голова его по-прежнему трещала от боли, он вновь обрел способность мыслить.

Насколько он помнил, полицейский участок находился на улице Сент-Олдгейт, где-то вблизи почты и городской разутой. Одно удивляло его. Он нашел в своем кармане фонарик, свой фонарик, но с батарейкой. Более того, кошелек с чеком мистера Сноуда был в целости и сохранности. Бандит оказался весьма деликатным.

Тут он вспомнил старушку с туго затянутой веревкой на шее, и настроение у него упало.

Полицейские были милы и любезны. Они выслушали его довольно несвязный рассказ, не прерывая, и задали несколько дополнительных вопросов о нем самом. Затем сержант — ответственный дежурный ночной смены, плотный краснолицый человек с пышными черными усами, сказал:

— Хорошо, сэр. Лучшее, что мы можем сейчас сделать, это перевязать вашу голову и дать вам чашку горячего чая и немного аспирина. Наверное, вы чувствуете себя весьма и весьма неважно.

Кадогэн был слегка раздражен тем, что ему не удалось внушить представителю власти всю серьезность положения.

— Разве вы не хотите, чтобы я немедленно проводил вас туда?

— Погашаете ли, сэр, вы были без сознания четыре часа, как вы сами говорите. Вряд ли они оставили труп лежать там, для нашего удобства, так сказать. Ведь комнаты над лавкой нежилые?

— По-моему, нет.

— Ну вот. Значит, мы свободно прибудем туда прежде, чем они откроют лавку и поглядим, как и что. Куртне, промой джентльмену рану и перебинтуй его. Вот ваш чай и аспирин, сэр. Вы сразу почувствуете себя лучше.

Он был прав. Кадогэну стало лучше не только от чая и перевязки его раненой головы, но и от жизнерадостной уверенности его компаньонов. Он с неудовольствием вспомнил о своей жажде приключений, о которой он вчера с таким жаром рассказывал Сноуду. «Достаточно с меня, — решил он, — более чем достаточно».

К счастью, он не знал, что еще для него уготовано судьбой.

Было уже совсем светло, и многочисленные башенные часы Оксфорда били половину седьмого, когда они сели в полицейскую машину и поехали обратно вниз по Хай-стрит. Молочник, еще не закончивший расставлять бутылки на порогах домов, со скорбным выражением покачал головой, завидя Кадогэна, который с забинтованной головой, как восточный владыка в чалме, сидел в машине в сопровождении полицейского.

Но Кадогэн не заметил его. Он на время забыл маленькую, но смертельно опасную игрушечную лавку, восхищаясь Оксфордом. До сих пор у него почти не было времени оглядеться, но теперь, мягко и плавно пролетая по гордым проспектам к высокой башне Магдалины, он глубоко вздохнул, любуясь городом.

Они проехали по мосту, миновали перекресток с кормушкой для лошадей и въехали на Ифли-роуд.

— Э-э, — сказал Кадогэн. — они подняли тент над витриной.

— Вы уверены, сэр, что это то самое место?

— Конечно! Это напротив церкви из красного кирпича.

— Да, сэр. Это церковь баптистов.

— Остановитесь! — сказал Кадогэн возбужденно. — Вот церковь справа, вот переулок, из которого я вышел, а вот…

Машина остановилась у тротуара. Приподнявшись на сиденье, Кадогэн застыл, онемев. Перед ним был магазин с витриной, заполненный консервами, чашами с рисом, мукой, чечевицей. За стеклом были живописно разложены бекон и другие гастрономические товары. На лавке красовалась вывеска:

«Уинкуорс — семейный поставщик провизии и бакалеи».

Лавка игрушек исчезла.