Онлайн чтение книги Парижские тайны The Mysteries of Paris
Глава VII. НОЧЬ

Родольф!!! Госпожа Жорж!!!

Грамотей не поверил в случайное совпадение имен. Прежде чем обречь его на страшные муки, Родольф сказал, что сердечно позаботится о госпоже Жорж. И наконец, недавнее посещение этой фермы черным Давидом окончательно доказывало, что Грамотей не ошибался.

Он увидел нечто роковое и предопределенное в этой встрече, которая разбивала в прах все его надежды, основанные на великодушии хозяина фермы.

Первым его побуждением было — бежать!

Родольф внушал ему непреодолимый ужас. А вдруг он сейчас на ферме? Едва придя в себя, слепой бандит ошалело вскочил, схватил Хромулю за руку и вскричал:

— Нам пора! Пойдем! Веди меня отсюда!

Крестьяне изумленно переглянулись.

— Вы хотите уйти… сейчас? И не думай даже об этом, бедняга, — сказал дядюшка Шатлэн. — И какая муха тебя укусила? Ты что, рехнулся?

Хромуля тотчас подхватил этот намек и горестно вздохнул. Постучав указательным пальцем по лбу, он жестом объяснил крестьянам, что его мнимый папочка не совсем в своем уме.

Старый крестьянин понимающе закивал головой и сочувственно развел руками.

— Пойдем, пойдем отсюда! — повторял Грамотей, пытаясь увлечь за собой мальчишку.

Но Хромуля вовсе не собирался менять теплый угол на промерзшие ночные поля.

— Господи, бедный папочка! — завопил он плаксивым голосом. — Опять у тебя приступ… Успокойся, тебе нельзя выходить в такую холодную ночь, тебе станет хуже… Уж лучше я ослушаюсь тебя, прости, но только не поведу по дорогам в такой час. — И, обращаясь к крестьянам, продолжал: — Вы ведь поможете мне, добрые господа, не дадите моему папочке уйти?

— Да, да, не волнуйся, малыш, — сказал дядюшка Шатлэн. — Мы не откроем дверь твоему отцу… Так что придется ему ночевать на ферме.

— Вы не заставите меня здесь остаться! — вскричал Грамотей. — И к тому же я не хочу стеснять вашего хозяина… господина Родольфа. Вы ведь сказали мне, что ваша ферма не приют для калек. Поэтому еще раз прошу: отпустите меня!

— Стеснять нашего хозяина? Можешь не беспокоиться. К сожалению, он не живет на ферме и приезжает лишь изредка, когда мы просим… Но даже будь он здесь, ты бы ему не помешал. Этот дом не приют, ты прав, но я уже сказал, что калеки, такие же несчастные, как ты, всегда могут провести здесь день или ночь.

— Значит, вашего хозяина сегодня здесь нет? — спросил Грамотей, немного успокаиваясь.

— Нет. Он должен, по своему обыкновению, приехать дней через пять-шесть. Как видишь, тебе нечего бояться. Наша добрая госпожа вряд ли спустится сегодня, иначе она бы тебя успокоила. Но разве она уже не распорядилась приготовить вам здесь постель? Впрочем, если она не сойдет сегодня, — ты сможешь поговорить с ней завтра перед уходом… Попроси ее как следует, чтобы наш хозяин сжалился над твоей судьбой и оставил тебя на ферме…

— Нет, нет! — в ужасе пробормотал бандит. — Я передумал… Мой сын прав, наша родственница в Лувре пожалеет и примет меня… Я пойду к ней!

— Как тебе угодно, — сочувственно сказал дядюшка Шатлэн, полагая, что имеет дело с человеком, повредившимся уме. — Ты сможешь уйти завтра утром. Но, чтобы пуститься в дорогу сейчас, да еще с этим мальчуганом, — не может быть и речи! Об этом уж мы позаботимся.

Хотя Родольфа и не оказалось в Букевале, страхи Грамотея далеко не рассеялись. Хотя лицо его было страшно изуродовано, он все же боялся, что жена, — а она могла спуститься в кухню в любой момент, — опознает его. И тогда она его выдаст, и его арестуют, ибо он был убежден, что Родольф так страшно покарал его только для того, чтобы удовлетворить мстительную ненависть г-жи Жорж.

Но слепой бандит не мог уйти с фермы; он всецело зависел от Хромули. Поэтому он смирился, но, чтобы жена не увидела его, сказал старому крестьянину:

— Раз уж вы говорите, что я не стесню вашего хозяина и вашу хозяйку… благодарю вас за гостеприимство. Но я очень устал и, если позволите, пойду лягу. Завтра я хочу уйти на рассвете.

— О, на рассвете? Как тебе захочется. Мы здесь рано встаем. А чтобы ты снова не заблудился, тебя с сыном выведут на прямую дорогу.

— Если хотите, я могу подвезти этих бедняг до дороги, — предложил Жан-Рене. — Потому что хозяйка велела мне завтра съездить на повозке в Вилье-ле-Бель к нотариусу за мешочками с серебряной монетой.

— Хорошо, ты выведешь бедного слепца на дорогу, но пойдешь пешком и сразу вернешься, — сказал дядюшка Шатлэн. — Хозяйка передумала. Она решила, и это правильно, что незачем заранее привозить на ферму такую большую сумму: всегда успеется съездить за ней в понедельник или в другой день, а пока пусть серебро полежит у нотариуса, там надежнее.

— Хозяйка лучше знает, что делать, но чего ей бояться, если серебро будет здесь, дядюшка Шатлэн?

— Слава богу, нечего, сынок! Но все равно, по мне, лучше иметь здесь пятьсот мешков зерна, чем десять мешочков с экю, — сказал дядюшка Шатлэн. — Ну хорошо, пойдемте, — обратился он к слепому бандиту и Хромуле. — Иди за мной, сынок, — добавил он. — Я посвечу тебе.

Со свечой в руке он провел за собой нежданных гостей в маленькую комнатку на первом этаже по длинному коридору, в который выходили многочисленные двери.

Крестьянин поставил свечу на стол и сказал Грамотею:

— Вот ваша комната, да пошлет тебе господь спокойную ночь, добрый человек. А ты, сынок, и так заснешь, в твоем возрасте спят без просыпу!

Задумчивый и мрачный, бандит сел на край постели, к которой его подвел Хромуля.

Колченогий мальчишка сделал красноречивый знак крестьянину, когда тот уже выходил из комнаты, и догнал его в коридоре.

— Чего тебе, сынок? — спросил дядюшка Шатлэн.

— Боже мой! Добрый господин, я так несчастен! Иногда у моего бедного папочки по ночам начинаются приступы, вроде судорог, и я не могу один с ним справиться. Если придется позвать на помощь, меня услышат отсюда?

— Несчастный малыш! — Крестьянин взглянул на него с любопытством. — Успокойся. Видишь эту дверь рядом с лестницей?

— Да, мой добрый господин, вижу.

— Один из наших работников всегда спит там, ключ в дверях: если понадобится, разбуди его и он тебе поможет.

— Ах, мой господин, мы с этим работником, наверно, не справимся с бедным папочкой, такие страшные у него судороги… Вот если бы вы нам помогли, ведь вы такой сильный, такой добрый…

— Послушай, сынок, я сплю вместе с другими пахарями в большом доме в глубине двора. Но ты не беспокойся, Жан-Рене силач, за рога любого быка повалит. А если еще нужна будет помощь, он разбудит старую кухарку; она спит на втором этаже, рядом с комнатами нашей хозяйки и девушками. Эта добрая женщина при нужде всегда ухаживала за больными, она такая заботливая…

— О, благодарю, благодарю, достойный мой господин, я буду молить за вас бога, вы так милосердны, так жалостливы к моему бедному папочке…

— Полно, сынок!.. И спокойной ночи. Надеюсь, все обойдется, и тебе не придется никого звать, чтобы помочь твоему отцу. Беги, он, наверное, тебя ждет.

— Бегу, бегу! Спокойной ночи, добрый господин.

— Да хранит тебя бог, сынок!

И старый крестьянин удалился.

Едва он повернулся спиной, колченогий паршивец сделал ему вслед в высшей степени оскорбительный и насмешливый жест, известный всем парижским мальчишкам: похлопал себя левой рукой по затылку, каждый раз выбрасывая вперед правую руку ладонью вверх.

С дьявольской ловкостью этот гаденыш вызнал немало сведений, полезных для зловещих замыслов Сычихи и Грамотея. Он уже знал, что в этой половине дома, где их устроили, ночью оставались только госпожа Жорж, Лилия-Мария, старая кухарка и один работник фермы.

Возвратившись в отведенную им комнату, Хромуля постарался держаться подальше от Грамотея. Услышав его шаги, Грамотей тихо спросил:

— Где ты пропадал, поганец?

— Ты слишком любопытен, безглазый!

— Ну ты мне заплатишь за все, что заставил вытерпеть и выстрадать за этот вечер, исчадье зла! — воскликнул Грамотей. Он вскочил и заметался по комнате, пытаясь ощупью поймать Хромулю. — Я задушу тебя, подлый змееныш!

— Бедный папочка! Похоже, у тебя хорошее настроение, раз ты вздумал поиграть в кошки-мышки со своим любимым сыночком, — хихикая, ответил Хромуля, с необычайной ловкостью увертываясь от слепого бандита.

В порыве ярости тот все еще надеялся поймать сына Краснорукого, но скоро отказался от этой затеи.

Вынужденный терпеть все его бесстыдные издевательства, пока не подвернется случай отомстить, Грамотей подавил бессильную злобу и рухнул на кровать, изрыгая страшные проклятия.

— Бедный папочка, у тебя что, зубки разболелись? Ах, какие гадкие слова! Что скажет кюре, если тебя услышит? Он наверняка наложит на тебя покаяние…

Грамотей надолго умолк и наконец заговорил глухим, сдержанным голосом:

— Ладно, смейся надо мной, издевайся над моей немощью, несчастный трус! Таково твое великодушие!

— О, вот это словечко! «Великодушие»! Хватает же у тебя наглости! — воскликнул Хромуля, разражаясь смехом. — Ах, извините! Вы ведь надевали мягкие перчатки, когда раздавали затрещины направо и налево всем, кто ни попадется, пока не окривели на оба глаза.

— Но тебе-то я никогда не делал зла… Почему ты меня так мучаешь?

— Во-первых, потому что ты говорил гадости Сычихе… А потом, когда ты задумал остаться здесь и подружиться с деревенщиной… Наверное, соскучился по ослиному молоку?

— Какой же ты болван! Если бы я мог остаться на этой проклятой ферме, разрази ее гром, я бы… Но ты почти помешал мне своими идиотскими намеками.

— Остаться здесь? Хорошая шуточка! А кого же тогда будет мучить Сычиха? Может быть, меня? Нет уж, спасибо, это не по мне!

— Подлый недоносок!

— Недоносок? Вот и еще один повод. Как говорит моя тетушка Сычиха, нет ничего забавнее смотреть, как ты задыхаешься от ярости, ты, кто мог бы убить меня одним ударом кулака… Это куда интереснее, чем если б ты был хилым и слабеньким… До чего же ты был смешным этим вечером за столом! Господи боже мой! Какую комедию я разыгрывал для одного себя. Почище фарсов в театре Ла Гетэ! От каждого пинка, которым я награждал тебя под столом, ярость ударяла тебе в голову и твои слепые глаза по краям наливались кровью, оставались только голубые пятна в середине; еще немного, и они бы стали трехцветными, точь-в-точь кокарды городских сержантов… Умереть от смеха!

— Послушай, ты любишь посмеяться, ты веселый паренек, да это и неудивительно в твоем возрасте, — сказал Грамотей добродушным и снисходительным тоном, надеясь разжалобить Хромулю. — Но, вместо того чтобы насмехаться надо мной, лучше бы ты вспомнил, о чем говорила Сычиха, которая так тебя любит. Ты должен все здесь осмотреть, взять отпечатки с замков. Ты слышал? Они говорили о крупной сумме, которую должны привезти в понедельник… Мы вернемся сюда с друзьями и обделаем хорошее дельце. Ба, я свалял дурака, когда хотел остаться здесь… Нам бы эти добряки крестьяне опостылели к концу недели, не правда ли, сынок? — добавил слепой бандит, чтобы польстить Хромуле.

— Да, ты бы меня очень огорчил, — с усмешкой ответил сын Краснорукого.

— Говорю тебе, здесь можно обделать хорошее дельце… Но если бы даже здесь нечего было взять, я все равно вернулся бы сюда вместе с Сычихой… чтобы отомстить, — проговорил бандит, и голос его задрожал от ярости и злобы. — Потому что теперь я знаю: это моя жена натравила на меня проклятого Родольфа, который ослепил меня и отдал на милость всех и всякого… Сычихи, тебя, увечного мальчишки… Так вот, раз уж я не могу отомстить ему, я отомщу моей жене! Пусть, она заплатит за все… даже если мне придется поджечь этот дом и самому погибнуть в горящих развалинах… О, как я хотел бы!..

— Ты, конечно, хотел бы, чтобы твоя женушка попалась тебе в лапы, не так ли, старина? И подумать только, ведь она всего в десяти шагах от тебя, разве это не забавно? Если бы я захотел, я довел бы тебя до ее комнаты, потому что только я знаю, где эта комната, я знаю, я знаю, я знаю, — пропел, по своему обыкновению, Хромуля.

— Ты знаешь, где ее комната? — воскликнул Грамотей со свирепой радостью. — Ты знаешь?

— Похоже, ты готов, — сказал Хромуля. — Сейчас ты будешь служить передо мной на задних лапках, как пес, которому показывают кость… Итак, мой верный Азор, служить!

— Кто тебе об этом сказал? — воскликнул бандит, невольно поднимаясь.

— Хорошо, Азор, хорошо… Рядом с комнатой твоей жены спит старая кухарка… один поворот ключа — и в наших руках весь дом, твоя жена и девчонка в сером плаще, которую мы хотели похитить… А теперь подай лапку, Азор, постарайся для своего хозяина… Служить!

— Ты врешь, ты все врешь! Откуда ты это знаешь?

— Пусть я хром, но я вовсе не глуп. Только что я наплел этому старому деревенскому дурню, что по ночам у тебя бывают судороги, и спросил, кто мне сможет помочь, если у тебя начнется приступ… Так вот он мне ответил, что, если вас схватит, я могу разбудить слугу и кухарку, и объяснил, где они спят: один внизу, другая наверху, рядом с комнатой твоей жены, твоей жены, твоей жены! — повторил Хромуля свою припевку.

После долгого молчания Грамотей спокойно сказал ему с искренней и устрашающей непреклонностью:

— Послушай, я устал от жизни… Всего час назад, признаюсь, у меня затеплилась надежда, но теперь моя участь кажется мне еще ужаснее… Тюрьма, каторга, гильотина — ничто по сравнению с тем, что я претерпел сегодня и должен буду терпеть до смерти… Отведи меня в комнату моей жены… У меня мой нож, я прикончу ее… Пусть меня убьют потом, это мне все равно… Ненависть душит меня! Я буду отомщен, и месть меня утешит… Такие муки, такое унижение, и это мне, перед которым дрожали все! Нет, непереносимо! Если бы ты знал, как я страдаю, ты бы сжалился надо мной… Мне кажется, голова сейчас лопнет, в висках стучит, разум помутился…

— Да не застудил ли ты головку, старина? Бывает, бывает… Может, у тебя насморк? Прочихайся, это помогает! Ха-ха! — расхохотался Хромуля. — Хочешь понюшку?

И, громко похлопывая по тыльной стороне сжатой в кулаке левой руки, как по крышке табакерки, он пропел:

— О господи, господи! Они сговорились свести меня с ума! — воскликнул бандит, действительно почти теряя рассудок от всепожирающей пламенной жажды кровавой мести, которую он не мог утолить.

Невероятная сила этого зверя могла сравниться только с его яростью.

Представьте себе голодного, разъяренного, бешеного волка, которого ребенок дразнит весь день сквозь прутья клетки, а за этими прутьями, в одном шаге, кривляется его жертва, которая могла бы разом удовлетворить его голод и утихомирить ярость.

Последняя издевка Хромули взбесила бандита; он потерял голову.

Раз нет под рукою жертвы, он упьется своей кровью… ибо кровь душила его.

Будь у него в руках заряженный пистолет, он бы тут же застрелился. Грамотей сунул руку в карман, вытащил свой длинный нож-наваху, раскрыл его и встал, чтобы нанести удар… Но как ни были быстры его движения, страх, инстинкт самосохранения, мысль о смерти оказались быстрее.

Убийце не хватило мужества, и его рука с ножом опустилась.

Хромуля внимательно следил за каждым его жестом и, когда увидел безобидный исход трагического фарса, насмешливо воскликнул:

— Дуэль не состоялась, господа! Ощиплем трусов!

Грамотей, боясь совсем потерять рассудок в припадке бессильной ярости, постарался пропустить мимо ушей это последнее оскорбление Хромули, который дерзко насмехался над трусостью бандита, не сумевшего покончить с собой. Грамотею казалось, что сам рок преследовал его в лице этого безжалостного проклятого недоноска. В отчаянии он сделал последнюю попытку, решив сыграть на жадности сына Краснорукого.

— Послушай, — сказал он почти умоляющим голосом. — Доведи меня до дверей моей жены; ты возьмешь себе все что хочешь в ее комнате и убежишь, а я останусь один… Можешь даже закричать, что там убивают, грабят! Меня арестуют или прикончат на месте, но тем лучше… Я умру отомщенный, раз уж я не могу сам покончить с собой. Отведи меня к ней, отведи! У нее наверняка есть золото, драгоценности… Я говорю: можешь взять все, все себе одному, ты слышишь? Я прошу только одного: отведи меня к ее комнате…

— Да, я прекрасно слышу: ты хочешь, чтобы я довел тебя до дверей ее комнаты, а потом до ее постели… а потом сказал, куда надо ударить, а потом направил твою руку, не так ли? Короче, ты хочешь, чтобы я стал рукояткой твоего ножа? Старый злодей! — с презрением продолжал Хромуля. Гнев и ужас впервые за весь день сделали серьезной его крысиную мордочку, обычно насмешливую и наглую. — Я скорее умру, слышишь ты? Лучше умру, чем поведу тебя к твоей жене!

— Ты отказываешься?

Сын Краснорукого ничего не ответил.

Босиком он неслышно подкрался к слепому бандиту, который сидел на постели, по-прежнему сжимая в руке свой длинный нож; с необычайной ловкостью и быстротой Хромуля выхватил у него это страшное оружие и одним прыжком оказался в другом углу комнаты.

— Мой нож! Мой нож! — закричал бандит, протягивая руки.

— Нет уж, папочка! Завтра утром ты, может быть, захочешь поговорить с хозяйкой и, может быть, кинешься на нее с ножом, потому что, как ты сказал, жизнь тебе надоела, а самому покончить с собой не хватает пороха…

— Дьявольщина, теперь он защищает мою жену от меня! — вскричал бандит, чувствуя, что разум его мутится. — Значит, этот маленький звереныш — исчадье ада? Где я? Почему он ее защищает?

— Чтобы ты не дергался, папочка, — ответил Хромуля, и лицо его приняло прежнее насмешливо-наглое выражение.

— Ах, так, — пробормотал Грамотей в полной растерянности, — тогда я подожгу дом… Мы сгорим все… все! Лучше эта печь огненная, чем другая… Свеча! Где свеча?..

— Ха-ха-ха! — снова разразился смехом колченогий. — Как жаль, что твою свечу задули для тебя… навсегда. Ты бы тогда увидел, что наша свеча вот уж час, как погасла.

И Хромуля замурлыкал:

Грамотей глухо застонал, вытянул руки и во весь свой огромный рост рухнул на пол, лицом вниз, сраженный ударом.

— Знаем мы твои штучки, — сказал Хромуля, глядя на неподвижного бандита. — Опять притворяешься, чтобы я подошел помочь тебе, а потом задашь мне трепку… Лежи, лежи… Когда надоест лизать пол, сам поднимешься.

Боясь, что Грамотей ночью найдет его ощупью, сын Краснорукого решил не спать и остался сидеть на стуле, внимательно наблюдая за бандитом. Он был уверен, что тот расставил ему ловушку, и нисколько не опасался за его жизнь.

Чтобы приятнее провести время, Хромуля выудил из кармана неизвестно откуда взявшийся маленький кошелек красного шелка и принялся медленно пересчитывать золотые монеты; их было семнадцать, и каждая приносила ему алчное наслаждение.

Откуда же у Хромули это неправедное сокровище?

Вспомним, что он застал врасплох госпожу д’Арвиль во время ее несостоявшегося свидания с майором. Родольф передал этот кошелек молодой женщине и велел ей подняться на шестой этаж к Морелям как бы для того, чтобы оказать им помощь. Госпожа д’Арвиль быстро поднималась по лестнице, держа кошелек в руке, а Хромуля спускался ей навстречу от своего хозяина-шарлатана. Он сразу заприметил кошелек, сделал вид, что споткнулся, толкнул маркизу и в мгновение ока выхватил у нее кошелек. Госпожа д’Арвиль уже слышала внизу шаги мужа и в отчаянии поспешила на шестой этаж, не смея даже сказать, что дерзкий колченогий мальчишка ее обокрал.

Хромуля сосчитал и пересчитал свои золотые. На ферме все было тихо. Тогда он, чутко прислушиваясь, встал, прокрался босиком в коридор и, загораживая ладонью свечу, снял слепки с замков всех четырех дверей. Если бы его застали здесь, он бы соврал, что шел за помощью для своего папочки.

Когда Хромуля вернулся в комнату, Грамотей по-прежнему лежал на полу. Слегка обеспокоенный, Хромуля послушал немного: бандит дышал спокойно и ровно, наверное, все еще притворялся.

— Знаем твои штучки, старый хитрец, — пробормотал Хромуля.

Но на самом деле только случай спас Грамотея от смертельного кровоизлияния в мозг. Падая, он ударился лицом о пол, и лишь обильное кровотечение из носа предотвратило роковой исход.

Какое-то оцепенение охватило его, наполовину сон, наполовину лихорадочный бред; и тогда он увидел странный и страшный сон.