Онлайн чтение книги Тайна желтой комнаты The Mystery of the Yellow Room
XVII. Необъяснимая галерея

(Выдержки из записной книжки Рультабиля, продолжение)

«На пороге своей передней показалась мадемуазель Станжерсон, — продолжал Рультабиль в своей записной книжке. — Мы стояли возле ее дверей в галерее, и голова моя раскалывалась от напряжения. Это чувство сравнимо разве что с ощущением, которое испытываешь, получив пулю в лоб, когда череп и мозг разлетаются на куски.

К счастью, я увидел на пороге мадемуазель Станжерсон и вновь почувствовал аромат Дамы в черном. Милая, дорогая Дама в черном, которую я больше никогда не найду! Боже мой, я отдал бы половину моей жизни, чтобы вновь увидеть ее. Но, увы, лишь иногда я встречаю этот неповторимый аромат моего детства и юности.[3]Жозеф Рультабиль писал эти записки в возрасте всего восемнадцати лет и уже сожалеет о минувшей юности. Относясь с глубоким уважением к его словам, следует заметить, что лирические воспоминания по поводу аромата Дамы в черном никак не связаны с тайной Желтой комнаты. Я только воспроизвожу его записи, в которых присутствуют и личные воспоминания. Это воспоминание о твоем аромате, о милая Дама в черном, и заставило меня подойти к той женщине в белом, которая, такая бледная и неповторимая, стояла сейчас на пороге галереи. Ее прекрасные белокурые волосы были подняты надо лбом и не скрывали красноватого шрама на виске — следа от раны, едва не стоившей ей жизни.

Раздумывая вначале об этом деле, я допускал, что в ночь преступления волосы мадемуазель Станжерсон могли быть зачесаны наверх, но разве можно было рассуждать иначе, не заходя в Желтую комнату.

Сейчас же, после пережитых нами событий, я больше не рассуждал. Очарованный, я молча стоял перед бледной и прекрасной мадемуазель Станжерсон.

Она была в белом пеньюаре. Отец обнял и поцеловал ее, как человек, вновь нашедший сокровище, которое у него попытались отнять. Ни о чем не спрашивая, он увлек дочь в комнату, а мы отправились следом. Надо же было наконец все выяснить.

Из двери будуара выглядывали испуганные лица сиделок. Мадемуазель Станжерсон поинтересовалась, что означал весь этот шум. Ей не спалось этой ночью у себя, и она улеглась в будуаре вместе с сиделками. Дверь будуара заперли на ключ, так как после преступления ее иногда охватывает необъяснимый страх. Что ж, это понятно. Кто разгадает, почему именно в эту ночь она по счастливой случайности заперлась со своими женщинами? Кто поймет, почему она так настойчиво сопротивлялась желанию господина Станжерсона спать у нее в салоне, если она так боится… и почему письма, недавно лежавшего на столике, больше там нет? Тот, кто сможет все это понять, безусловно, скажет, что мадемуазель Станжерсон была осведомлена о появлении преступника и не могла этому помешать. Она никого не предупредила, потому что он должен оставаться неизвестным. Неизвестным отцу, неизвестным всем, за исключением Робера Дарзака, который теперь, вероятно, все знает. Быть может, он знал преступника и раньше. Вспомните фразу в саду Елисейского дворца: «Неужели мне придется совершить преступление, чтобы добиться вас?» Против кого же это преступление, если не против «препятствия» — убийцы и вора. Вспомните еще мой вопрос: «Вы, может быть, не хотите, чтобы я отыскал убийцу?» И ответ Робера Дарзака: «Ах, я хотел бы убить его собственными руками!»

Действительно! Господин Дарзак так хорошо знает преступника, что, желая разделаться с ним, он боится открыть мне его имя. Он устроил мне пребывание в замке по двум причинам. Во-первых, потому что я заставил его, и, во-вторых, чтобы лучше охранять ее.

Наконец я в спальне мадемуазель Станжерсон и смотрю на то место, где еще недавно лежало предназначенное ей письмо. Ах, как эта бедняжка дрожит, слушая рассказ отца о преступнике в ее комнате, о стремительном преследовании. Кажется, она полностью успокоилась, только узнав, что он скрылся от нас при помощи небывалого колдовства.

Затем воцарилась гнетущая тишина. Отец, Ларсан, дядюшка Жак и я, мы все смотрим на нее и молчим. После событий этой ночи, после тайны Необъяснимой галереи, после прихода преступника в ее спальню, кажется, все наши мысли, обращенные к ней, говорят об одном: «Ты же знаешь тайну, расскажи ее нам, и мы спасем тебя».

Ах, как же мне хотелось спасти эту женщину от самой себя и от преступника! Мои глаза наполнились слезами сочувствия ее тайному горю, потому что наше желание все узнать причиняет ей страдание. Быть может, когда мы раскроем ее тайну, то совершится еще более ужасная драма, чем та, которая уже произошла? А что, если это ее погубит? Между тем уже ясно, что мадемуазель Станжерсон предпочтет скорее умереть, чем раскрыть свою тайну, а значит и секрет того, как преступник бежал из Желтой комнаты. Но кто же он? Кто?

Ока смотрела на нас отрешенно, как бы издалека, как будто нас и в комнате не было.

Нарушив молчание, господин Станжерсон заявил, что больше не намерен покидать спальню своей дочери и переедет сюда сегодня же, несмотря на все ее возражения. Озабоченный состоянием дочери, он умолял ее лечь в постель. Кажется, он уже просто не понимал, что говорит. Знаменитый профессор совершенно потерял голову и беспорядочно повторял отдельные бессвязные слова.

— Отец! — с жалостью остановила его мадемуазель Станжерсон, и мы отвернулись, чтобы не видеть рыданий этого седовласого старца.

Фредерик Ларсан, так же как и я, впервые после преступления в Желтой комнате находился в присутствии мадемуазель Станжерсон. Мы оба все эти дни настаивали на необходимости допросить несчастную, но он преуспел не больше меня. Нам был дан один и тот же ответ: девушка еще чересчур слаба, чтобы принять нас, допросы судебного следователя и без того достаточно ее утомили. Ясно, что мадемуазель Станжерсон просто не желала облегчить наши поиски. Это не поражало меня и не удивляло Ларсана. Правда, мы придерживались совершенно различных взглядов на преступление.

Отец и дочь плакали, а я ловил себя на мысли, которую повторял в глубине души: «Спаси ее! Спаси, но так, чтобы не скомпрометировать эту несчастную женщину. Преступник не должен заговорить!»

Но Робер Дарзак считает, что заставить этого человека молчать можно только уничтожив его. Однако имею ли я право обезвредить преступника таким способом? Не знаю. И все же, пусть только представится случай, я постараюсь убедиться, что это живой человек из плоти и крови, а не оборотень или дьявол. По крайней мере, хочу увидеть его труп, раз уж нельзя захватить этого негодяя живым!

Ну как объяснить этой женщине, которая даже не глядит на нас, что я готов на все ради ее спасения. Я решил было умолить ее довериться мне, объяснить в нескольких словах, что я угадал половину ее тайны и знаю, как преступник выбрался из Желтой комнаты. Но она попросила всех оставить ее одну, сославшись на усталость и желание немедленно отдохнуть, а господин Станжерсон поблагодарил нас и уговорил вернуться к себе.

Мы с Ларсаном откланялись и вышли с дядюшкой Жаком в галерею.

— Странно, — пробормотал сыщик и знаком пригласил меня в свою комнату.

На пороге он обернулся к старику:

— Вы его хорошо разглядели?

— Кого?

— Этого человека.

— Еще бы! У него большая рыжая борода и рыжие волосы.

— Таким же он показался и мне, — заметил я.

— И мне, — сказал Ларсан.

Великий Фред и я остались наконец одни в его комнате. Примерно с час мы обсуждали это происшествие со всех сторон. По мнению сыщика, человек скрылся через какой-то секретный выход, известный только ему одному.

— Потому что он знает этот замок, и прекрасно его знает, — повторял Фред.

— Это человек — высокого роста.

— У него именно тот рост, который нужен, — бормотал сыщик.

— Ну хорошо, я вас понимаю. А как вы объясните рыжую бороду и волосы?

— Чересчур большая борода и чересчур много волос. Все это фальшивое.

— Пожалуй, что так, — согласился я. — Вы по-прежнему думаете о Робере Дарзаке и не можете избавиться от этой мысли. А я уверен, что он невиновен.

— Тем лучше, и мне хотелось бы этого, но, право же, все против него. Вы заметили следы на ковре? Пойдите посмотрите.

— Я их видел. Это следы модных туфель, те же, что и на берегу пруда.

— Это следы Робера Дарзака! Будете отрицать?

— Здесь можно и ошибиться.

— А вы заметили, что следы этих шагов не возвращаются? Когда человек, преследуемый вами, выбежал из комнаты, его обувь почти не оставляла следов.

— Он мог просидеть в комнате несколько часов. Грязь на его туфлях высохла, и потом, он бежал очень быстро, вероятней всего, на носках.

Тут я прервал этот бесцельный и недостойный нас разговор, сделав Ларсану знак прислушаться. Там внизу кто-то закрыл дверь…

Мы быстро спустились вниз и вышли из замка. Я подвел его к маленькой комнате под террасой, на которую выходит окно поворотной галереи, и указал на закрытую теперь дверь. Снизу пробивалась полоска света.

— Сторож, — прошептал Фред.

— Зайдем туда, — ответил я, непонятно на что решаясь. Обвинить сторожа, что ли?

Я сильно постучал в дверь.

Возможно, некоторые решат, что мы явились сюда слишком поздно, что, как только преступник скрылся из галереи, нужно было немедленно искать его здесь. Но ведь беглец исчез так, будто его и не было! Раз уж он убежал от нас в тот момент, когда мы его почти схватили, то искать его ночью в парке было, конечно, совершенно бессмысленно.

Дверь распахнулась, как только я постучал. Спокойным голосом сторож поинтересовался, что нам угодно. Он был в рубашке и, вероятно, собирался ложиться, однако постель была еще не разобрана. Мы вошли в комнату.

— Вы еще не легли? — удивился я.

— Нет, — довольно грубо ответил сторож, — я только что вернулся с обхода по парку и по лесу и очень хочу спать. Доброй ночи.

— Еще недавно возле вашего окна стояла лестница.

— Какая лестница? Никакой лестницы я не видел. Доброй ночи, — и он бесцеремонно захлопнул перед нами дверь.

Я глянул на Ларсана. Тот был невозмутим.

— Новых перспектив это, скорее всего, не открывает, — пожал он плечами.

Однако настроение у него явно испортилось.

— Странно, — пробормотал он на обратном пути, — неужели я мог так ошибаться?

Скорее всего эти слова были произнесены с расчетом на то, что я их услышу.

— Во всяком случае, скоро мы все узнаем, — прибавил он, — после ночи наступит день».