Глава XXXIV. Завершение Баденского конгресса

Онлайн чтение книги Ньюкомы The Newcomes
Глава XXXIV. Завершение Баденского конгресса

Мы уже упоминали о старой деве-ирландке, которую герцогиня Д'Иври держала в качестве компаньонки, а также учительницы английского языка для своей маленькой дочери. Когда мисс О'Грэди некоторое время спустя покинула семейство Д'Иври, она стала повсюду рассказывать самые ужасные подробности о жизни своей бывшей хозяйки. Множество страшных легенд ходило теперь в обществе с легкой руки этой разгневанной девицы, и лорд Кью даже был вынужден пресечь ее красноречие, так как не желал, чтобы все эти неприятные истории дошли до слуха его молодой графини, с которой он тогда совершал свадебное путешествие в Париж. Обитавшая здесь мисс О'Грэди, оказавшись в стесненных обстоятельствах и узнав из газет о прибытии в отель "Бристоль" графа и графини Кью, посетила молодую чету и попросила их купить билеты на устраиваемую ею лотерею, где разыгрывался замечательный бювар слоновой кости (единственный осколок ее прежнего благополучия), каковую вещь она давала возможность приобрести своим друзьям и знакомым. Собственно, мисс О'Грэди уже несколько лет жила на доходы, получаемые от розыгрышей сего бесценного бювара; многие благочестивые дамы из предместья Сен-Жермен, принимая к сердцу ее злоключения, облегчали их посредством нехитрой системы лотерейных билетов. В лотерее мисс О'Грэди могли участвовать не только католики, но и протестанты, и лорд Кью, как всегда великодушный, приобрел у нее столько билетов, что охваченная раскаяньем О'Грэди поведала ему о заговоре, причинившем ему в свое время немало неприятностей, и о своей неблаговидной в нем роли.

— Да если бы я знала, что за человек ваше сиятельство, — говорила умиленная мисс О'Грэди, — никакие пытки не заставили бы меня сделать то, что я сделала и в чем жестоко раскаиваюсь. Одна злая женщина, милорд, очернила ваше сиятельство в моих глазах, женщина, которую я некогда звала своим другом и которая оказалась самой вероломной, порочной и опасной из всех представительниц нашего пола. — Так частенько говорят компаньонки о своих патронессах, когда их разлучает ссора, когда наперсницы получают отставку и уносят в своей памяти семейные тайны, а в сердце жажду мести.

Назавтра после бала, на котором так отличилась мисс Этель, старая леди Кью приехала пораньше, чтобы еще раз наставить внучку и своевременно предостеречь ее против пустого кокетства, — особливо с господами, которые встречаются только на водах и не вхожи в приличное общество.

— К тому же, помни, Кью с норовом. Он не вспыльчив, как мы с тобой, душечка, — говорила старая леди (она решила быть пуще обычного ласковой и осторожной), — зато, коли рассердится, то надолго, и до того упрям, что его почти немыслимо задобрить или успокоить. Куда лучше быть такими, как мы, милочка, — продолжала старуха, — разозлишься, пошумишь, и все, но — qe volez-vos? [165]Что поделаешь? (франц.). — такой уж у Фрэнка характер, с этим надо считаться. — И она продолжала говорить, подкрепляя свои наставления примерами из семейной истории, подтверждающими, что Кью похож на своего деда, ее покойного супруга, а еще больше на покойного своего родителя, лорда Уолема, который, разумеется, по вине невестки, без конца ссорился с ней, своей матерью, — под конец они даже не знались. От рассказов леди Кью перешла к поучениям и настоятельнейшим образом посоветовала своей слушательнице щадить чувствительность жениха, если ей дорого собственное благополучие и счастье достойнейшего человека, каковой в умелых руках будет ходить по струнке. Сама леди Кью, как мы знаем, держала в руках все семейство, и редко кто осмеливался перечить ей.

Этель молча выслушивала наставления бабушки и только постукивала ножкой об пол, отбивая веселую барабанную дробь, но вдруг не выдержала и, к удивленью старухи, дала волю гневу — лицо ее пылало, голос дрожал от возмущения.

— "Достойнейшего человека"! — вскричала Этель. — Которого вы мне избрали!.. Я все знаю про этого "достойнейшего человека"! Спасибо за такой подарок и вам и всему семейству! Вы только и делали весь прошлый год, — да, все вы, и папа, и брат, и сами вы! — что без конца пели мне в уши про грехи одного бедного юноши, которого решили выставить испорченным и развратным, тогда как не было за ним никакой вины — да-да! — никакой, кроме его бедности! Не вы ли, бабушка, твердили мне, что Клайв Ньюком не нашего круга, объясняли, что он ведет беспутную жизнь и, вообще, гуляка и мот и такой уж плохой — хуже некуда!.. Это он-то плохой!.. Да я знаю, что он хороший, правдивый, честный, великодушный, хотя еще недавно Барнс что ни день приносил о нем какую-нибудь грязную сплетню, — наш Барнс, который сам, по-моему, ничуть не лучше… других молодых людей. В той газете, что папа тогда у меня отнял, было что-то про Барнса, я знаю. И вот вы приходите, качаете головой и воздеваете руки, потому что я с кем-то не тем потанцевала. Вы утверждаете, что я поступила дурно, — мама уже говорила мне это нынче утром, и Барнс, конечно, тоже. Вы приводите мне в пример Фрэнка, его предлагаете мне любить, слушаться и почитать. Но вот полюбуйтесь! — И выхватив какую-то бумагу, она сунула ее в руки леди Кью. — Вот полное его жизнеописание и, думается, правдивое. Ну разумеется же, правдивое!

Старая матрона поднесла к своим черным бровям лорнетку и принялась читать это написанное по-английски анонимное послание, в котором вниманию бедной Этель предлагались многочисленные факты из жизни лорда Кью. Собственно, то была обычная жизнь молодого любителя удовольствии, такого же, как сотни ему подобных, но прегрешения Кью были приведены здесь в строгий порядок, и получился внушительный список — как у Лепорелло, который заставляет нас смеяться, перечисляя в своих куплетах победы, одержанные его барином в Испании, Франции и Италии. Имя мадам Д'Иври в списке не значилось, и леди Кью сразу догадалась, что это ее рук дело.

С искренним пылом кинулась леди Кью защищать внука от воздвигнутых на него обвинений, убеждая Этель, что женщина, которая прибегает к такому средству, чтобы очернить человека, не побрезгует и ложью в достижении своих целей.

— "Женщина"? — удивилась Этель. — Но откуда вы знаете, что это не мужчина?

Леди Кью уклонилась от прямого ответа. Почерк явно женский… Да и навряд ли мужчина вздумал бы слать девушке анонимные письма и тем давать выход своей злобе на лорда Кью.

— К тому же, у Фрэнка нет соперников, кроме… кроме одного молодого человека, который перекочевал со своими красками и мольбертами в Италию, — заметила леди Кью. — Не думаешь же ты, что сын твоего милого полковника мог напоследок учинить такую пакость? Смотри, моя милая, держи себя так, будто никакого письма и не было. Отправитель его без сомнения будет следить за тобой. А нам ведь гордость не позволит показать, что мы задеты. И прошу тебя, очень прошу, не вздумай даже заикнуться об этом ужасном послании бедному Фрэнку.

— Значит, все это правда! — вскричала Этель. — Вы знаете, что это правда, бабушка, потому и хотите, чтобы я держала все в тайне от кузена. Впрочем, — добавила она после минутного колебания, — ваше предупреждение запоздало: лорд Кью уже видел письмо.

— Дура!.. — закричала старуха. — И у тебя хватило ума показать ему письмо!?

— Теперь я вижу, что это-правда, — проговорила Этель, вставая с гордым видом, — и ваше сиятельство не разуверит меня в этом своей бранью. Приберегите ее лучше для тети Джулии: она слабая, больная и не может за себя постоять. А я не желаю выслушивать ни вашу ругань, ни поучения лорда Кью. Ему случилось заглянуть сюда незадолго до вас, как раз когда принесли письмо. Он изволил прийти, чтобы со своей стороны тоже прочитать мне проповедь. Ему ли судить мои поступки! — вскричала Этель, дрожа от гнева и комкая в руках злосчастное письмо. — Ему ли обвинять меня в легкомыслии, предостерегать от дурных знакомств!.. Раненько начал он меня воспитывать! Я еще не стала законной рабой и не хочу, чтобы мне досаждали… во всяком случае, пока я свободна.

— И вы сообщили все это Фрэнку, мисс Ньюком? И показали ему письмо? — спросила старуха.

— Письмо как раз подали, когда его сиятельство добрался до середины своей проповеди, — ответила Этель. — Лорд Кью держал речь, а я покуда читала письмо, — добавила она, и гнев и обида вновь вскипели в ней при мысли об этой сцене. — Он был отменно вежлив, не называл меня ни дурой, ни как-нибудь еще. Он изволил поучать меня и рассуждал так наставительно и красноречиво, что сам епископ не мог бы сказать лучше. Решив, что это письмо будет неплохим комментарием к его советам, я показала его Кью. Да, показала!.. — воскликнула девушка. — Пусть это послужит ему уроком! Думаю, у лорда Кью на время отпадет охота читать мне нравоучения.

— Я тоже так думаю, — ответила леди Кью сухо и сдержанно. — Ты не понимаешь, что, возможно, натворила. Позвони, пожалуйста, чтобы мне подали карету. Что ж, поздравляю, ты нынче не потеряла утро даром.

Этель величаво присела перед бабушкой. Бедная леди Джулия: то-то ждало ее веселье по возвращении матери!

Всякий, знающий лорда Кью, может не сомневаться, что во время несчастного свидания с Этель, только что описанного ею, он не сказал ей ничего грубого, злого или несправедливого. Они были обручены, и он счел себя вправе укорить ее за вчерашнее и остеречь от знакомств, опасное свойство которых было ему известно по опыту. Он слишком хорошо знал кружок мадам Д'Иври, чтобы позволить своей невесте вступить в него. Он не мог прямо рассказать Этель всю правду о каждой из этих дам; она же предпочла не понять его намеков, а может, и вправду не поняла: она была так молода, что при ней никогда не заговаривали о подобных женщинах. Ее возмущало, что лорд Кью следит за ней и уже начинает распоряжаться ею. В другую минуту и в лучшем настроении она была бы ему признательна за заботу; позднее она оценила его многочисленные достоинства — чистосердечие, искренность, доброту. Но в те дни ее гордое сердце страстно бунтовало против узды, в которой пытались держать ее родичи. Они сулили ей земные блага, но тем только пуще сердили ее. Сыщи они для нее юного принца, который положил бы к ее ногам корону, она, скорее всего, негодовала бы и сопротивлялась еще больше. А если бы ей в мужья прочили младшего брата Кью, или самого Кью, при условии, что он был бы вторым в семье, тут она, наверное, охотно бы подчинилась родительской воле. Вот отсюда и весь ее бунт, своенравие, блажь и капризы, в коих находил выход ее надменный нрав. Она, разумеется, понимала справедливость упреков Кью. Но сознание его правоты вряд ли улучшило ее настроение. Показав лорду Кью письмо, бедняжка, конечно, через минуту пожалела о своем поступке, последствий которого никак не могла предвидеть.

Пробежав глазами письмо, лорд Кью сразу догадался, откуда оно пришло. В набросанном здесь портрете было известное сходство, как бывает в портретах, написанных нашими недругами. Он провел бурную юность, но вспоминал о ней со стыдом и сожалением и мечтал, как все блудные сыновья, вернуться на путь истинный; он с радостью ухватился за возможность соединить свою жизнь с добродетельной и красивой девушкой, перед которой, как и перед богом, надеялся больше не грешить. Если мы сообщили о его жизни, прямо или косвенно, больше, чем дозволяет условность, просим читателя поверить, что у автора во всяком случае не было при том никакой худой или низкой цели. Молодой человек грустно поник головой под бременем своего прошлого, расписанного с такими подробностями. Чего бы он только ни дал, лишь бы иметь возможность сказать своей невесте: "Это ложь!"

Разумеется, эта яростная контратака молниеносно пресекла его укоры. Письмо было опущено в Баден-Бадене, вынуто из почтового ящика и вручено адресату. Почерк был изменен; лорд Кью не мог даже понять, мужской он или женский. Пока Этель стояла к нему спиной, он сунул конверт в карман и на досуге тщательно изучил его; однако, надпись и облатка, которой оно было заклеено, мало помогли делу. Он предпочел не давать Этель советов, как ей поступить с письмом, — сжечь или показать родным. Мужественно и безропотно принял он свое наказание, как школьник, заслуживший порку.

Когда великодушный молодой джентльмен час спустя снова увидел Этель, он подал ей руку и сказал:

— Если бы вы меня любили, дорогая, вы бы не показали мне письма. — Это был его единственный упрек. Больше он ни словом не упрекнул ее и ничего ей не советовал.

Этель вспыхнула.

— Вы благородный и честный человек, Фрэнк, — сказала она потупившись, — а я вздорная и злая. — И он почувствовал на своей руке горячую слезу, упавшую из опущенных глаз кузины.

Он поцеловал ее ручку. Леди Анна, находившаяся с детьми в той же комнате, когда Этель и Кью обменялись вполголоса этими немногими словами, почла их знаком примирения. Но Этель поняла, что Кью возвращает ей свободу, и никогда он не был ей так по сердцу, как в эту минуту. А молодой человек был слишком скромен и прост душой, чтобы догадаться о чувствах кузины. Знай он о них, все (Сложилось бы иначе и для него и для нее.

— Не давайте повода доброжелателю, пославшему это письмо, думать, что мы задеты, — продолжал лорд Кью. — Надо, чтобы мы нынче вечером появились вместе на прогулке, как добрые друзья.

— Мы всегда ими останемся, Кью, — сказала Этель, снова протягивая ему руку. А спустя минуту ее кузен уже разрезал за столом жареную курицу и раздавал проголодавшимся детям их порции.

Состоявшийся накануне вечер был одним из многих развлечений, которые устраивал от себя для приезжих содержатель баденского игорного дома, и теперь ожидалось другое еще более роскошное увеселение; бедный Клайв, не будь он сейчас в далекой Швейцарии, тоже принял бы в нем участие. Последний бал сезона давали холостяки. Человек двенадцать, если не больше, собрали между собой деньги, причем подписной лист, как всегда — шла ли речь о благотворительности или о развлечениях — открывала собой фамилия лорда Кью. Пригласили англичан, русских, испанцев, итальянцев, поляков, пруссаков и иудеев, — всю разношерстную публику Баден-Бадена, а также офицеров герцога Баденского. В ресторане был заказан ужин для всех желающих. Танцзал сиял добавочными огнями и весь павильон был убран гирляндами из бумажных цветов. Здесь было множество людей, никак не связанных с нашей повестью, и немногие лица, игравшие в ней, кто меньшую, кто большую роль. Мадам Д'Иври явилась в изумительном туалете, затмившем даже тот, в котором щеголяла мисс Этель на прошлом балу. Если герцогиня хотела уничтожить мисс Ньюком великолепием своего наряда, то она жестоко просчиталась. Девушка приехала на бал в простеньком белом платье, вернувшись в тот вечер, по словам мадам Д'Иври, к роли инженю.

За короткий срок, на который тот или иной джентльмен удостаивался благосклонности Марии Стюарт, эта странствующая монархиня успевала провести его через все перипетии подлинной страсти. На ярмарке, где времени в обрез, а развлечений в избытке и у входа толпятся другие зрители (ведь и им надо до полудня посмотреть представление), балаганщик покажет вам за каких-нибудь четверть часа трагедию, фарс и пантомиму. Точно так же и герцогиня разыгрывала со своими платоническими воздыхателями весь дивертисмент — трагедию ревности, пантомиму восторгов и фарс разлуки. Здесь были записочки и ответы на них, намеки на злой рок, на беспощадного деспота, который какими-то тайными путями приобрел над герцогиней бесовскую власть; здесь были сетования на то, что мы не встретились раньше, и — ах, зачем меня взяли из монастыря и принесли в жертву его светлости!.. Здесь был игривый обмен фантазиями и стихами, милые капризы, сладкие примиренья и, наконец, — зевота и расставание. Адольф уходил, но появлялся Альфонс. Новая публика ждет; и вот для нее тоже звенит звонок, играет музыка, поднимается занавес и все начинается снова — трагедия, комедия, фарс.

Гринвичские комедианты, исполнители балаганных пьес, производят куда больше шума, чем профессиональные трагики; если им надо представить злодея, выразить любовный пыл или застращать недруга, они так топочут ногами, рычат, потрясают кулаками и размахивают саблями, что каждый зритель за свой грош сполна получает удовольствие. Герцогиня Д'Иври тоже, быть может, чуточку переигрывала, стремясь поскорее потрясти зрителя и кликнуть нового. Подобно всем настоящим актрисам, она отдавалась роли душой и телом и становилась той, кого играла. Она была Федрой, и если в начале пьесы исходила нежностью к Ипполиту, то во втором действии ненавидела его всем сердцем. Она была Медеей, и если Язон изменял ей, то горе было Креузе! Вероятно, бедный лорд Кью сыграл некогда в спектакле мадам Д'Иври Ипполита, что само по себе едва ли простительно; когда же он появился в Баден-Бадене женихом одной из прелестнейших девушек в Европе, а его бабушка оскорбила герцогиню, та, как легко понять, обезумела от ярости и готова была мстить клинком и ядом.

Среди приближенных ее светлости был один молодой человек с юга Франции, которого родные прислали в Париж faire son droit [166]Изучать право (франц.)., и он прошел обычный курс наук и житейских радостей среди юных обитателей Латинского квартала. Когда-то он пылал республиканским огнем и даже доблестно стрелял на баррикадах Сен-Мери. Он сочинял стихи и пользовался некоторой известностью: его книга стихов "Les Rales d'n Asphyxie" [167]"Хрип задохнувшегося" (франц.). наделала шума в момент появления. Он выпивал с утра огромную порцию абсента, не переставая курил, играл в рулетку, если мог отыскать в кармане хоть несколько монет, пописывал в каком-то журнальчике и был особливо велик в своей ненависти к l'infame Angleterre [168]Гнусной Англии (франц.).. Под рукавом у него было вытатуировано: "Delenda est Carthago" [169]Карфаген должен быть разрушен (лат.).. Эти грозные слова накололи на его мужественной деснице юные модистки Фифина и Кларисса, тоже обитавшие в студенческом квартале. Он так ненавидел британского льва, что, даже стоя перед клеткой в зверинце, грозил кулаком этому хищнику. Он мечтал, чтобы на ранней его могиле написали: "Здесь покоится враг Альбиона". Он прекрасно играл в домино и на бильярде, искусно владел оружием, и никто не брал под сомнение его отвагу и свирепость. Мистер Джонс из Англии страшился мосье де Кастийона и избегал его хищных взглядов и мрачных сарказмов. Капитан Шуллер, другой английский адъютант герцогини Д'Иври, бесспорно храбрый воин, не раз стоявший у барьера, обходил его стороной и не мог взять в толк, на что он намекает, черт его подери, когда говорит: "Со дней Черного принца, мосье, мое семейство враждует с Англией". Семейство это держало москательную лавку в Бордо, а глава его звался мосье Короб. В годы революции он женился на дворянке, и его сын, очутившись в Париже, сперва величал себя Виктор Короб де Кастийон, затем Виктор К. де Кастийон и, наконец, мосье де Кастийон. Один из приспешников Черного Принца оскорбил даму из рода Кастийонов во времена английского владычества в Гиенне, отчего наш друг и воспылал ненавистью к британскому льву. Он сочинил роман (который позднее переделал в пьесу), где излагалось это ужасное предание и рассказывалось о том, как покарал бритта рыцарь из рода Кастийонов. Ни в одной мелодраме не сыскать более жалкого труса, чем этот подлый британец. Его blanche fille [170]Белоликая дочь (франц.)., разумеется, умирает от безнадежной любви к победителю-французу, убийце своего отца. Газета, в которой печатался этот опус, скончалась на шестом выпуске, а театр на Бульваре отказался поставить эту драму, так что гнев ее автора на l'infame Albion [171]Коварный Альбион (франц.). так и остался неутоленным. Увидев мисс Ньюком, Виктор решил, что девушка очень походит на Агнес де Калверли, blanche мисс, из его романа и драмы, и удостоил ее благосклонным взором. Он даже посвятил ей стихи (ибо мне думается, что "мисс Бетти" и "принцесса Кримхильда" из опубликованных им вскоре стихов были не кто иные, как мисс Ньюком и ее соперница, герцогиня). Он был один из счастливцев, с которыми Этель танцевала в описанный вечер. На следующем балу он вновь подошел к ней с напыщенным комплиментом и просьбой не отказать ему еще в одном вальсе и ожидал получить благосклонный ответ, поскольку не сомневался, что его остроумие, умение вести беседу, а также amor qi flambait dans son regard [172]Любовь, пылавшая в его взоре (франц.). уже возымели свое действие на очаровательную мисс. В его нагрудном кармане, возможно, лежали упомянутые нами стихи, и он надеялся с их помощью завершить свою победу. Слыхали даже, будто он сказал, что ради нее готов заключить перемирие с Альбионом и забыть вековые обиды своей семьи.

Но blanche мисс в тот вечер отказалась вальсировать С ним. Его любезности не имели никакого успеха, и он ретировался вместе со своими комплиментами, непрочитанными стихами и злобой в сердце. Мисс Ньюком протанцевала одну кадриль с лордом Кью и покинула бал к великому огорчению холостяков, лишившихся лучшего украшения своего вечера.

Как бы там ни было, но лорда Кью видели с ней на променаде, и он был особенно внимателен к ней во время ее недолгого присутствия на балу; старая графиня, которая исправно посещала все развлечения и за неделю до смерти присутствовала на двадцати приемах и шести обедах, сочла уместным в тот вечер быть крайне любезной с мадам Д'Иври; она не только не избегала общества герцогини и не позволяла себе грубостей, как прежде, но даже улыбалась и шутила. Леди Кью тоже считала, что Этель помирилась с кузеном. Дочь рассказала ей о давешнем рукопожатии. Прогулка же Этель с Кью и кадриль, которую девушка танцевала только с ним, побудили старуху окончательно решить, что между внуками все улажено.

Итак, желая показать герцогине, что утренний ее заряд пропал даром, леди Кью, едва Фрэнк с кузиной покинули залу, шутливо намекнула ее светлости, что "молодой наш граф ax petits soins [173]Что-то очень внимателен (франц.). с мисс Этель". И как, верно, будет рад ее давнишний друг, герцог Д'Иври, узнав, что крестник его взялся за ум. Кью возвращается в имение и намерен заняться делами, подобающими британскому пэру и помещику.

— Мы едем домой, — благодушно заключила графиня, — чтобы заклать жирного тельца, и вы еще увидите, каким степенным джентльменом окажется наш милый повеса.

На это ее светлость ответила, что нарисованная миледи картина весьма назидательна, и она рада слышать, что лорд Кью любит телятину: иные почитают это мясо пресноватым. Подошедший кавалер пригласил ее на вальс; и пока она кружилась в объятиях этого господина, распространяя благоухание при каждом движенье, шурша и шелестя своими розовыми юбками, розовыми перьями, розовыми лентами, графиня Кью сидела и с удовольствием думала, что вонзила-таки стрелу в этот тонкий, иссохший стан, который обвивал рукой граф Понтер, и стало быть, вернула удар, нанесенный ей утром.

Мистер Барнс со своей нареченной тоже приехали, потанцевали и ушли. Вскоре и леди Кью последовала за внуками, а бальное веселье все продолжалось, не взирая на отсутствие этих уважаемых лиц.

Лорд Кью, будучи одним из распорядителей празднества, возвратился в залу, проводив до кареты леди Анну с дочерью, и стал усердно танцевать, выбирая, с присущей ему добротой, тех дам, которыми другие кавалеры пренебрегали по причине их возраста, толщины, безобразия или еще какого-нибудь недостатка. Только мадам Д'Иври он ни разу не пригласил. Он еще мог снизойти до притворства, чтобы скрыть свою боль, но не желал пускаться в лицемерные излияния дружбы, что без зазрения совести делала его старая бабушка.

Среди дам, осчастливленных милордом, была неуемная вальсерка, графиня фон Гюмнельхайм, которая, несмотря на свои годы, размеры и многодетность, не упускала случая насладиться любимым танцем.

— Нет, вы только поглядите, с какою верблюдихой вальсирует милорд, — сказал мосье Виктор мадам Д'Иври, чей гибкий стан он имел честь обнимать в этом танце. — Кто, кроме англичанина, избрал бы себе в партнерши такого дромадера?

— Avant de se marier, — отвечала мадам Д'Иври, — il fat avoer qe my lord se permet d'enormes distractions [174]Перед женитьбой милорд и в самом деле позволяет себе огромные развлечения (франц.)..

— Разве милорд женится?! Когда и на ком?! — вскричал кавалер ее светлости.

— На мисс Ньюком. Разве вы не одобряете его выбора? А мне казалось, что Стенио (ее светлость звала мосье Виктора "Стенио") весьма благосклонно поглядывал на эту малютку, она красива, даже очень. Но ее ждет общая участь. Ах, юные и невинные (надеюсь, мисс Этель вполне заслуживает этих слов, особенно теперь, когда маленький живописец получил отставку), — так вот, юные и невинные попадаем мы в руки потрепанных жизнью развратников! Нас срывают в монастырских садах, подобно нежным бутонам, и бросают в жизнь, где самая атмосфера отравляет нашу чистую душу, убивает священные ростки наших надежд, нашей любви, нашей веры. Вера! Ее топчет кощунственный мир, n'est-ce pas? [175]Не так ли? (франц.). Любовь! Безжалостный мир удушает это божественное дитя в его колыбели. Надежда! Она сияла мне в крохотной монастырской келье, резвилась средь цветов, мной лелеемых, щебетала с пташками, дорогими певуньями. Она покинула меня, Стенио, на пороге этого мира. Сникли ее белые крылья и лучезарный лик затуманился! Взамен моей юной любви, что мне досталось? Шестьдесят лет, осадок на дне себялюбивого сердца, эгоизм, греющийся у собственного камелька и мерзнущий в горностаевых мантиях! Вместо душистых цветов моей юности они дали мне вот это, Стенио!.. — И она указала на свои ленты и искусственные розы. — О, я охотно растоптала бы их! — И она выставила вперед свою маленькую изящную туфельку. Герцогиня умела с пафосом говорить о своих страданиях и щеголяла своей попранной невинностью перед каждым, кто испытывал интерес к этому душещипательному представлению. Тут быстрей и сладостней полилась музыка, и прелестная маленькая ножка позабыла свое желание растоптать мир. Дама передернула худенькими плечиками. "Eh, dansons et oblions" [176]Эх, будем (Танцевать, забудем горе (франц.)., - вскричала Мария Стюарт. Рука Стенио вновь обвилась вокруг легкого стана (сама она величала себя эльфом, прочие же дамы называли ее скелетом), и они вновь закружились в вальсе, но тут же ударились о рослого лорда Кью с увесистой мадам де Гюмпельхайм, как утлая лодочка о дубовый борт парохода.

Эта хрупкая пара не упала на пол; по счастью, их отбросило на ближнюю скамью; но кругом все смеялись над Стенио и Королевой Шотландской, и лорд Кью, усадив на место свою запыхавшуюся даму, подошел извиниться перед жертвой его неловкости. Смех, вызванный этим происшествием, зажег гневом глаза герцогини.

— Мосье де Кастийон, — сказала она своему кавалеру, — у вас не было ссоры с этим англичанином?

— Avec ce milord? [177]С этим милордом? (франц.). Да нет, — ответил Стенио.

— Он сделал это нарочно. Не было дня, чтобы семья его не оскорбила меня! — прошипела ее светлость; как раз в этот момент подошел лорд Кью со своими извинениями. Он просил герцогиню тысячу раз простить его за то, что он был столь maladroit [178]Неловок (франц.)..

— Maladroit! Et tres maladroit, monsier, c'est bien le mot, monsier [179]Вот именно, что неловок. И весьма! Иначе не скажешь, мосье (франц.)., - проговорил Стенио, покручивая ус.

— И все же, я приношу ее светлости свои извинения и надеюсь, что они будут приняты, — сказал лорд Кью. Герцогиня пожала плечами и склонила голову.

— Коли не умеешь танцевать, так нечего и браться, — не унимался рыцарь ее светлости.

— Благодарю за урок, мосье, — ответил лорд Кью.

— Готов дать вам любой урок, милорд! — воскликнул Стенио. — В любом, назначенном вами месте.

Лорд Кью с удивлением взглянул на маленького человечка. Он не мог понять, как такой пустячный случай, столь обычный в переполненной бальной зале, мог вызвать подобный гнев. Он еще раз поклонился ее светлости и отошел.

— Вот он ваш англичанин, ваш Кью, которого вы повсюду расхваливаете, — сказал Стенио мосье де Флораку, стоявшему поблизости и наблюдавшему эту сцену. — Что он, просто bete [180]Глуп (франц.). или еще и poltron? [181]Трус (франц.). По-моему, и то и другое.

— Замолчите, Виктор! — вскричал Флорак, схватив его за руку и отводя в сторону. — Я-то уж, во всяком случае, ни то, ни другое, вы знаете. И запомните: лорду Кью не занимать ни ума, ни храбрости.

— Не примете ли вы на себя труд, Флорак… — не унимался тот.

— …передать ему ваши извинения? Охотно. Ведь это вы его оскорбили.

— Да, оскорбил, parble!.. — подхватил гасконец.

— Человека, который в жизни никого не обидел. Человека большой души, на редкость искреннего и честного. На моих глазах проверялась его храбрость, и, поверьте я знаю, что говорю.

— Что ж, тем лучше для меня! — вскричал южанин. — Мне выпадет честь встретиться с храбрецом. Итого их на поле будет двое.

— Вы просто служите им орудием, мой бедный друг, — сказал мосье де Флорак, заметив, как пристально следят за ними глаза мадам Д'Иври. Она немедля взяла под руку благородного графа Понтера и вышла с ним подышать свежим воздухом — в соседнюю комнату, где, как обычно, шла игра; в сторонке от играющих прохаживались лорд Кью и его друг, лорд Кочетт.

В ответ на какие-то слова Кью, лицо лорда Кочетта вытянулось от удивления, и он сказал:

— Ишь что выдумал, проклятый французишка! Какой вздор!..

— Ля вас ищу, milord, — игриво промолвила мадам Д'Иври, бесшумно появляясь у них за спиной. — Мне надо вам кое-что сказать. Вашу руку! Вы когда-то мне давали ее, mon fillel. Надеюсь, вы не приняли всерьез выходку мосье де Кастийона: он глупый гасконец и, верно, слишком часто наведывался нынче вечером в буфет.

Лорд Кью ответил, что он и не думал принимать всерьез выходку мосье де Кастийона.

— Ну и прекрасно! У этих героев фехтовальной залы ужасные манеры. Гасконцы всегда готовы обнажить шпагу. Что сказала бы прелестная мисс Этель, если бы узнала об этой ссоре?

— А ей нет нужды о ней знать, — ответил лорд Кью, — разве что какой-нибудь услужливый друг почтет своим долгом ее осведомить.

— Осведомить ее… такую милочку!.. Да у кого хватит жестокости причинить ей боль? — удивилась невинная герцогиня. — Что вы так смотрите на меня, Фрэнк?

— Любуюсь вами, — ответил с поклоном ее собеседник, — никогда еще не видел вас в таком ударе, ваша светлость.

— Вы говорите загадками! Вернемся в бальную залу. Пойдемте, потанцуйте со мной немного. Когда-то вы охотно со мной танцевали. Давайте же повальсируем еще раз, Кью. А потом… потом, через день-два я возвращусь к его светлости и расскажу ему, что его крестник женжтся на самой прекрасной из всех англичанок, будет жить сельским отшельником и витийствовать в палате лордов. Это разумно, так разумно!.. — И она повела лорда Кью, озадаченного собственной покорностью, обратно в бальную залу, и находившиеся там добрые люди не выдержали и захлопали в ладоши, увидев, что они танцуют вместе.

Ее светлость кружилась так, точно ее ужалил неаполитанский паук, который, как рассказывают, доводит танцоров до исступления. Ей хотелось, чтобы музыка играла все быстрей и быстрей. Откинувшись на руку Кью, она повисла в его объятиях. Она изливала на него всю томность своих взглядов. Эти взгляды скорей смущали его, чем очаровывали. Однако окружающие были довольны; они почитали весьма благородным со стороны герцогини так открыто демонстрировать состоявшееся между ними примирение после небольшой размолвки.

Лорд Кочетт, заглянув через плечо мосье де Флорака в двери бальной залы, сказал:

— Ну и прекрасно! А танцорка она отменная, эта маленькая герцогиня.

— Змея, — сказал Флорак, — как она извивается!

— Надеюсь, что дело с гасконцем улажено? — заметил лорд Кочетт. — Совершеннейший вздор!

— Вы так думаете? Посмотрим! — ответил Флорак, который, как видно, лучше знал свою очаровательную кузину. По окончании вальса, Кью отвел свою даму на место и поклонился ей; и хотя она сделала ему знак сесть рядом, подвинувшись для этого и подобрав свои шуршащие юбки, он отошел прочь, лицом мрачнее тучи. Ему хотелось поскорее уйти от нее. В ее дружбе было что-то для него еще более ненавистное, чем в ее злобе. Он знал, что именно эта рука нанесла утром удар ему и Этель. Он направился к дверям и на пороге остановился с обойми своими друзьями.

— Идите спать, мой маленький Кью, — сказал Флорак. — Вы очень бледны. Вам лучше лечь в постель, mon garcon.

— Она вытянула у меня обещание, вести ее к ужину, — сказал Кью со вздохом.

— Она вас отравит, — пошутил его собеседник. — И зачем только отменили колесование! Клянусь честью, надо восстановить его для этой женщины.

— Колесо тут под боком, — ответил, рассмеявшись, Кью. — Идемте, виконт, попытаем счастья. — И он удалился в комнату, где шла игра.

В эту ночь лорд Кью последний раз играл в азартные игры. Он то и дело выигрывал. Казалось, само колесо послушно ему, и крупье дивились его удаче. Флорак повторял его ставки, твердя с суеверием игрока:

— Я не я, если мальчика не ждет какая-то беда.

Время от времени мосье де Флорак выходил в бальную залу, поручая свою ставку заботам Кью, и возвращаясь, непременно обнаруживал, что стопка его золотых выросла; а ведь достойному виконту было так нужно, чтобы Фортуна улыбнулась ему. В одно из своих возвращений он с серьезным видом сказал лорду Кочетту:

— Пока занялась другим. Посмотрим, что будет дальше.

— Trente-six encore, et roge gagne! [182]Еще тридцать шесть, и красное выигрывает! (франц.). — выкрикнул крупье своим гнусавым голосом.

Карманы мосье де Флорака были набиты двойными наполеондорами, и он, к счастью, для себя, кончил игру, ибо Кью, поставив свой выигрыш раз, другой, третий, все потерял.

Когда лорд Кью покидал бальную залу, мадам Д'Иври, заметив, что Стенио двинулся следом за ним, отозвала назад этого бородатого барда, метавшего огненные взгляды.

— Вы решили преследовать мосье де Кью, — сказала она, — не отпирайтесь, я знаю. Садитесь здесь, сударь, — и она похлопала его веером, усаживая возле себя на скамью.

— Хотите, чтобы я позвал его к вам, мадам? — сказал поэт голосом трагика.

— Я и сама могу вызвать его, если пожелаю, Виктор, — ответила герцогиня.

— Будем надеяться, что и другим это удастся, — проговорил гасконец, положив одну руку на грудь, а другой поглаживая усы.

— Fie, monsier, qe vos sentez le tabac! Je vos le defends. Entendez-vos, monsier? [183]Фи, мосье, как вы пахнете табаком. Я вам запрещаю курить. Слышите, мосье? (франц.).

— Portant [184]Однако (франц.). я помню времена, когда вашей светлости не претили сигары, — отвечал Виктор. — Что ж, разрешите удалиться, коли запах табака вам неприятен.

— Вы тоже хотите покинуть меня, Стенио! Думаете, я не видела, как вы поглядывали на мисс Ньюком? Как рассердились, когда она отказала вам в танце? Мы все видим! Женщины, знаете ли, не обольщаются. Вы посылали мне прелестные стихи, поэт. Но вы ведь так же хорошо можете петь о розе, о закате, о статуе или картине, как и о женском сердце. Минуту назад вы разгневались оттого, что я танцевала с мосье де Кью. Или, по-вашему, женщины считают ревность непростительной?

— Вы, как никто, умеете возбуждать ее, мадам, — ответствовал трагик.

— Мосье, — промолвила с достоинством его собеседница, — должна ли я отчитываться перед вами в своих поступках и спрашивать разрешения пройтись?

— Конечно, я лишь раб, мадам, — со вздохом сказал гасконец, — а вовсе не повелитель.

— И раб не из покорных, мосье, — добавила герцогиня, мило надув губки и стрельнув большими глазами, чей блеск искусно оттеняли румяна. — Но допустим… допустим, я танцевала с мосье де Кью не ради него, — видит бог, танцевать с ним совсем не так уж приятно, — а ради вас! Допустим, я не хочу, чтобы продолжалась эта глупая ссора; допустим, я, в отличие от вас, не считаю его ни дураком, ни трусом. Я нечаянно слышала вашу беседу с одним из самых низких людей на свете, с добрейшим моим кузеном, мосье де Флораком, но речь не о нем, сударь. Допустим, я знаю графа де Кью, как человека дерзкого и хладнокровного, дурно воспитанного и грубого, — подобно всем его соотечественникам, однако не страдающего отсутствием храбрости, — как человека, страшного во гневе. Могу ли я не опасаться… Нет, не за него, а…

— За меня? Мари!.. Ах, мадам, ужель вы полагаете, что отпрыск моего рода отступит перед англичанином? Разве вам неведома история моей семьи? Неведомо, что я сызмала поклялся в ненависти к этой нации? Tenez, madame [185]Поймите, мадам (франц.)., этот мосье Джонс, что посещает ваш салон, — ведь только уважение к вам помогает мне сдерживаться при встречах с этим глупым островитянином. Капитан Шуллер, которого вы так отличаете, — тот, по крайней мере, прекрасно стреляет и ловко сидит в седле. Мне всегда казалось, что у него манеры бильярдного маркера, но я уважал его за то, что он воевал с Доном Карлосом против англичан. Но этот Кью!.. Его смех действует мне на нервы; его наглый вид бесит меня! Я возненавидел его с первого взгляда. Судите сами, мадам, мог ли я сейчас почувствовать к нему большую любовь, увидев его с вами!.. — Правда, Виктору еще почудилось, будто Кью посмеялся над ним в начале вечера, когда blanche мисс отказала ему в танце, но этого он не сказал.

— Ах, Виктор, не его я стремлюсь уберечь, а вас!.. — промолвила герцогиня. Потом, наверно, люди скажут, да и сама она подтвердит, что у нее безусловно очень доброе сердце. Ведь она упрашивала лорда Кью, умоляла мосье Виктора; она делала все, что могла, чтобы прекратить ссору между ним и англичанином.

После бала состоялся ужин, поданный на отдельных маленьких столиках, за которыми размещались группы по шесть человек. Лорд Кью сидел за столом герцогини, где нашему гасконскому приятелю уже не нашлось места. Однако, будучи одним из устроителей праздника, милорд больше расхаживал между столами, наблюдая, чтобы никому из гостей не было ни в чем обиды. Он, как и все, считал, что ссора с гасконцем улажена; по крайней мере, сам он, как ни были ему неприятны сказанные тем слова, решил забыть их, не имея ни малейшего желания проливать кровь француза или свою собственную из-за какой-то глупой размолвки. Со свойственным ему радушием он приглашал гостей осушить с ним бокал и, уловив на себе мрачный взгляд мосье Виктора, сидевшего за дальним столом, послал к недавнему врагу лакея с бутылкой шампанского и поднял свой стакан в знак дружеского приветствия. Выслушав слугу, мосье Виктор перевернул свой стакан и гордо скрестил на груди руки.

— Monsier de Castillonnes dit q'il refse, milord [186]Мосье де Кастийон говорит, что отказывается, милорд (франц.)., - доложил испуганный лакей. — Так он велел передать милорду.

К разъяренному гасконцу подбежал Флорак. Все это происходило как раз, когда Кью покинул столик мадам Д'Иври, в связи со своими новыми обязанностями распорядителя.

Тем временем в окна банкетной залы заглянули первые проблески зари, а за ними ворвалось солнце и распугало пирующих. Дамы ринулись прочь, словно толпа духов, заслышавших петушиный крик: они боялись предстать перед разоблачительным оком прозорливого светила. Мужчины еще до этого закурили сигары и остались их докурить, а бессонные немцы-лакеи подносили им все новые напитки. Лорд Кью подал герцогине руку и повел ее к выходу; мосье де Кастийон стоял с мрачным видом у них на пути, так что лорд Кью легонько отстранил его плечом и, сказав: "Pardon, monsier" [187]Извините, мосье (франц.)., - проводил герцогиню к экипажу. Она не заметила происшедшего между мужчинами в передней и, пока экипаж не отъехал, кивала Кью, строила ему глазки и посылала воздушные поцелуи.

Меж тем Флорак, схватив за руки своего соотечественника, который весь вечер пил шампанское со всеми, кроме Кью, тщетно пытался его урезонить. Гасконец был вне себя; он клялся, что лорд Кью толкнул его.

— Клянусь гробницей моей матери, — вопил он, — я пролью его кровь!

— Чтоб его черт побрал!.. — кричал лорд Кочетт. — Тащите-ка его в постель да заприте на ключ!

Виктор не понял этого замечания, иначе перед гробницей его матушки непременно лежали бы две кровавые жертвы.

Когда Кью, как нетрудно было предвидеть, вернулся в залу, маленький гасконец двинулся к нему, размахивая перчаткой, и произнес перед толпой курильщиков негодующую речь о Британии и британском льве, о трусливых, наглых островитянах и о Наполеоне на Святой Елене, потребовав в заключение, чтобы граф объяснил свои поступки. Держа эту речь, он шел на Кью с перчаткой в руке и под конец замахнулся ею, словно и впрямь собирался ударить.

— Ну, хватит, — сказал лорд Кью, вынимая сигару изо рта. — Если вы тотчас не бросите перчатку, клянусь, я вас вышвырну в окошко! Вот так!.. Подберите его кто-нибудь. Будьте свидетелями, джентльмены, что я терпел сколько мог. Если я понадоблюсь ему завтра утром, он знает, где меня найти.

— Я заявляю, что лорд Кью выказал отменную выдержку, хотя вы вели себя грубо и вызывающе, слышите, мосье Короб?! — закричал мосье де Флорак, подскочив к гасконцу, успевшему уже встать на ноги. — Ваше поведение, мосье, недостойно француза и благородного человека.

— Треснулся башкой, ей-богу, — добавил лаконично виконт Кочетт.

— Ах, мосье Кочетт! Ceci n'est pas por rire [188]Это не повод для смеха (франц.)., - грустно сказал Флорак, выходя вместе с ним следом за лордом Кью. — Дай бог, чтобы встреча кончилась после первой крови.

— А как он растянулся, черт побери! — продолжал лорд Кочетт, покатываясь со смеху.

— Я очень сожалею об этом, — ответил Кью с полной серьезностью. — Но я не выдержал, да простит мне бог. — И он поник головой. Он думал о прошлом, о былых прегрешениях и о возмездии, которое ковыляло за ним pede clado [189]Прихрамывая (лат.).. Свое "да простит мне бог" кающийся грешник произнес от всего сердца. Что бы ни ждало его впереди, он все готов был принять, как воздаяние за прошлое.

— "Pallas te hoc vlnere, Pallas immolat", mon pavre Kio [190]"Паллада ранит тебя, Паллада приносит тебя в жертву" (лат.), мой бедный Кью (франц.)., - сказал его друг-француз, а лорд Кочетт, чьим классическим образованием в свое время пренебрегли, обернулся и спросил:

— А как это по-нашему, дружище?

Виконт Кочетт не пробыл в постели и двух часов, когда к нему пожаловал служивший прежде в Черных егерях граф де Понтер по делу мосье де Кастийона и графа Кью; последний как раз и послал его к виконту, чтобы обсудить условия поединка. Поскольку поединок не мог состояться на земле Бадена и надо было спешить, пока их не задержала полиция, граф предлагал немедля выехать к французской границе, через которую дуэлянтов, конечно, пропустят без паспортов.

Леди Анне и леди Кью было сказано, что джентльмены после бала отправились все вместе на охоту, и дамы, по крайней мере, сутки не тревожились. Однако настал следующий день, и никто из мужчин не вернулся, а еще день спустя семейство услышало, что с лордом Кью произошел несчастный случай; но весь город уже знал, что его подстрелил мосье де Кастийон на одном из рейнских островов, против Келя, где раненый находится и сейчас.


Читать далее

Глава I. Увертюра, после которой открывается занавес и поют застольную песню 22.02.16
Глава II. Бурная юность полковника Ньюкома 22.02.16
Глава III. Шкатулка со старыми письмами 22.02.16
Глава IV, в которой автор возобновляет знакомство со своим героем 22.02.16
Глава V. Дядюшки Клайва 22.02.16
Глава VI. Братья Ньюком 22.02.16
Глава VII, в которой мистер Клайв покидает школу 22.02.16
Глава VIII. Миссис Ньюком у себя дома. (маленькая вечеринка) 22.02.16
Глава IX. У мисс Ханимен 22.02.16
Глава X. Этель и ее родня 22.02.16
Глава XI. У миссис Ридди 22.02.16
Глава XII, в которой всех приглашают к обеду 22.02.16
Глава XIII, в которой Томас Ньюком поет последний раз в жизни 22.02.16
Глава XIV. Парк-Лейн 22.02.16
Глава XV. Наши старушки 22.02.16
Глава XVI, в которой мистер Шеррик сдает дом на Фицрой-сквер 22.02.16
Глава XVII. Школа живописи 22.02.16
Глава XVIII. Новые знакомцы 22.02.16
Глава XIX. Полковник у себя дома 22.02.16
Глава XX, содержащая еще некоторые подробности о полковнике и его братьях 22.02.16
Глава XXI. Чувствительная, но короткая 22.02.16
Глава XXII, описывающая поездку в Париж, а также события в Лондоне, счастливые и несчастные 22.02.16
Глава XXIII, в которой мы слушаем сопрано и контральто 22.02.16
Глава XXIV, в которой братья Ньюком снова сходятся в добром согласии 22.02.16
Глава XXV, которую читателю предстоит провести в трактире 22.02.16
Глава XXVI, в которой полковник Ньюком продает своих лошадей 22.02.16
Глава XXVII. Юность и сияние солнца 22.02.16
Глава XXVIII, в которой Клайв начинает знакомиться с жизнью большого света 22.02.16
Глава XXIX, в которой Барнс предстает в роли жениха 22.02.16
Глава XXX. Отступление 22.02.16
Глава XXXI. Ее светлость 22.02.16
Глава XXXII. Сватовство Барнса 22.02.16
Глава XXXIII. Леди Кью на конгрессе 22.02.16
Глава XXXIV. Завершение Баденского конгресса 22.02.16
Глава XXXV. Через Альпы 22.02.16
Глава XXXVI, в которой мосье де Флорак получает новый титул 22.02.16
Глава XXXVII, в которой мы возвращаемся к лорду Кью 22.02.16
Глава XXXVIII, в которой леди Кью оставляет своего внука почти в полном здравии 22.02.16
Комментарии
Анатомия буржуазной респектабельности 22.02.16
Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром. Книга вторая
Глава XXXIX. Среди художников 22.02.16
Глава XL, в которой мы возвращаемся на Рима на Пэл-Мэл 22.02.16
Глава XLI. Старая песня 22.02.16
Глава XLII. Оскорбленная невинность 22.02.16
Глава XLIII, в которой мы возвращаемся к некоторым нашим старым друзьям 22.02.16
Глава XLIV, в которой мистер Чарльз Ханимен предстает перед нами в выгодном свете 22.02.16
Глава XLV. Охота на крупного зверя 22.02.16
Глава XLVI. Hotel de Florac 22.02.16
Глава XLVII, содержащая несколько сцен из маленькой комедии 22.02.16
Глава XLVIII, в которой Бенедикт предстает перед нами женатым человеком 22.02.16
Глава XXIX, содержащая еще, по крайней мере, шесть блюд и два десерта 22.02.16
Глава L. Клайв в новом обиталище 22.02.16
Глава LI. Старый друг 22.02.16
Глава LII. Фамильные тайны 22.02.16
Глава LIII, в которой между родственниками происходит ссора 22.02.16
Глава LIV. с трагическим концом 22.02.16
Глава LV. Какой скелет скрывался в чулане у Барнса Ньюкома 22.02.16
Глава LVI. Rosa quo locorum sera moratur 22.02.16
Глава LVII. Розбери и Ньюком 22.02.16
Глава LVIII. Еще одна несчастная 22.02.16
Глава LIХ, в которой Ахиллес теряет Брисеиду 22.02.16
Глава LX, в которой мы пишем письмо полковнику 22.02.16
Глава LXI, в которой мы знакомимся с новым членом семейства Ньюком 22.02.16
Глава LXII. Мистер и миссис Клайв Ньюком 22.02.16
Глава LXIII. Миссис Клайв у себя дома 22.02.16
Глава LXIV. Absit omen 22.02.16
Глава LXV, в которой миссис Клайв получает наследство 22.02.16
Глава LXVI, в которой полковнику читают нотацию, а ньюкомской публике — лекцию 22.02.16
Глава LXVII. Ньюком воюет за свободу 22.02.16
Глава LXVIII. Письмо и примирение 22.02.16
Глава LXIX. Выборы 22.02.16
Глава LXX. Отказ от депутатства 22.02.16
Глава LXXI, в которой миссис Клайв Ньюком подают экипаж 22.02.16
Глава LXXII. Велизарий 22.02.16
Глава LXXIII, в которой Велизарий возвращается из изгнания 22.02.16
Глава LXXIV, в которой Клайв начинает новую жизнь 22.02.16
Глава LXXV. Торжество в школе Серых Монахов 22.02.16
Глава LXXVI. Рождество в Розбери 22.02.16
Глава LXXVII, самая короткая и благополучная 22.02.16
Глава LXXVIII, в которой на долю автора выпадает приятное поручение 22.02.16
Глава LXXIX, в которой встречаются старые друзья 22.02.16
Глава LXXX, в которой полковник слышит зов и откликается "Adsum" 22.02.16
Комментарии 22.02.16
Глава XXXIV. Завершение Баденского конгресса

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть