Онлайн чтение книги Игрок на другой стороне The Player On The Other Side
Часть первая. НЕПРАВИЛЬНЫЙ ДЕБЮТ

Глава 1

ГАМБИТ Y

Он писал следующее:

«Дорогой Уолт!

Ты знаешь, кто я такой.

Ты не знаешь, что тебе это известно.

Ты будешь это знать.

Я пишу это, дабы сообщить, что мне-то ведомо, кто ты в действительности. Я знаю опытность твоих рук, знаю, чего стоит твое послушание, знаю, откуда ты явился, что делаешь, о чем думаешь и чего хочешь, знаю твою великую судьбу.

Ты нравишься мне.

Y».

Уолт стоял на коленях; солнце играло на его спине; острые бронзовые буквы «ТА» отпечатались на его правой штанине, а «РК» — на левой. Он смотрел на свои руки, чья опытность была известна кому-то еще ( кому? ). Сейчас они приводили в порядок траву вокруг бронзовой мемориальной доски.

Большой и указательный пальцы левой руки нащупали узкую ложбинку, три остальных пальца прижимали срезанные травинки, пока правая рука ловко орудовала серпом, делая края чистыми и опрятными. Знал ли кто-нибудь, что Уолт сам изготовил этот серп с его восхитительными изгибами? Кто мог восхищаться инструментом, кроме его создателя? Было ли этого достаточно?

Очевидно, было. Уолт приподнялся с зубчатых насечек мемориальной доски и опустился на колени под словами «В ПАМЯТЬ», так что маленькая буква «о» оказалась между коленями. Было достаточно знать, что он отлично выполнял свою работу. Настолько отлично, что существование Уолта в Йорк-Сквере с его четырьмя причудливыми замками и уединенным парком казалось подобным заделанной, а потому невидимой трещине в цементе.

Конечно, возможно, что Уолт втайне желал стать известным и прославленным, хотя он и не мог припомнить подобных желаний. Годами он удовлетворялся внутренним ощущением превосходства, спокойный и терпеливый, как куколка. Но теперь…

«Мне-то ведомо, кто ты в действительности… Ты нравишься мне».

Это внушало беспокойство.

Если бы Уолт когда-нибудь читал Бернарда Шоу[2]Шоу, Джордж Бернард (1856–1950) — английский писатель. (чего он не делал), то его могла бы удовлетворить фраза: «Когда ты узнаешь что-то, то сначала нередко чувствуешь, как будто что-то потерял». Она придала бы определенность этому беспокойству, странному и тревожному, и успокоила бы тем, что не он один его испытывает. Уолт не сознавал, насколько отчаянно он нуждался в том, чтобы кто-нибудь сказал ему: «Ты нравишься мне» .

А теперь, когда эти слова произнесены, он не знал, что с ними делать.

На его опытные руки легла тень. Уолт не поднял глаз — в этом не было необходимости. Он мог увидеть только Роберта Йорка, в черной шляпе, костюме серо-стального цвета, старомодном жилете и сером однотонном галстуке, в очках без оправы на строгом, точно пустая казарменная кровать, лице.

— Доброе утро, Уолт, — вежливо поздоровался Роберт Йорк.

— Доброе утро, мистер Роберт.

Было без семи минут десять — их встречи здесь всегда происходили в это время.

У Йорк-Сквера как будто никогда не было молодости; его небольшой парк, обшарпанные стены маленьких замков, каждый из которых имел сторожевую башню, наверняка выглядели такими же древними, когда каменщики отложили свои мастерки, закончив строительство. Роберт Йорк являл собой во плоти то же самое, что Йорк-Сквер — в камне. Думая о нем как о ребенке, вы представили бы его себе в уменьшенных масштабах, но в тех же черной шляпе, серо-стальном костюме, сером галстуке, старомодном жилете и очках без оправы, из-за которых его лицо с кожей, натянутой как на барабане, казалось при утреннем солнце безглазым. Заставлять Роберта Йорка жить в одном из четырех замков Йорк-Сквера было все равно что заставлять человека ходить на двух ногах, а приказывать ему поддерживать традиции Йорков — все равно что приказывать траве в парке вырастать зеленой. Роберт Йорк и Йорк-Сквер с его парком и замками походили друг на друга старомодностью, предсказуемостью. Пока Уолт аккуратно работал над поросшими травой краями мемориальной доски, Роберт Йорк столь же аккуратно совершал утреннюю прогулку по парку.

Уолт приводил в порядок траву с правой стороны доски. Конечно, не все Йорки были такими. Например, мисс Майра…

Она была моложе Роберта — ей исполнилось сорок четыре. У нее имелся секрет, о котором не упоминали Йорки, но о нем догадывался каждый, кто замечал ее мягкие рассеянные глаза и слегка изогнутые уголки рта. У мисс Майры была секретарша-компаньонка — добрая и красивая девушка по имени Энн Дру, которая прогуливалась с ней сейчас в дальнем конце парка. Поддерживая мисс Майру под руку, Энн Дру старалась приспособиться к ее быстрым неуверенным шажкам.

Крепко сжимая обеими руками маленькую ладошку девушки, мисс Майра каждые десять шагов улыбалась ей, словно говоря: «Я сделала это!» В ответ Энн Дру шептала ей на ухо какие-то поощрения. Уолту нравились и мисс Майра, и девушка, насколько ему вообще кто-то мог нравиться. Когда с Энн Дру заговаривали, она, казалось, сразу же переставала думать о своем и слушала обратившегося к ней. Уолт не сомневался, что больше никто на такое не способен. А мисс Майра Йорк была настолько безобидной, что ее болезнь не имела никакого значения.

Некоторое время Уолт наблюдал за двумя женщинами. Он не кивнул им и не махнул рукой, так как никогда не делал ничего подобного. Потом вернулся к своей работе. Закончив приводить в порядок дерн вокруг доски, он стряхнул землю с коленей, отступил назад и посмотрел на надпись:

«В ПАМЯТЬ

о ЖИВОМ НАТАНИЭЛЕ ЙОРКЕ-МЛАДШЕМ,

родившемся 20 апреля 1924 г.»

«Как и я», — подумал Уолт.

— Уолт?

Он испугался, однако сработал постоянный рефлекс, препятствующий внешним проявлениям страха, удивления и других эмоций. Уолт медленно повернулся. Сзади стояла Эмили Йорк.

Единственное сходство между членами семейства Йорк заключалось в том, что ни один из них не походил на другого. Эмили Йорк была моложе Майры, но выглядела старше. Крепко сложенная, с редкими волосами, выпуклыми голубыми глазами, воинственной складкой рта и натруженными руками, Эмили, вынужденная, подобно своим кузенам, жить в замке, выражала протест против этой ситуации, занимая самую маленькую из комнат для горничных и обставив ее наподобие монашеской кельи ордена траппистов.[3]Трапписты — католический монашеский орден, отличающийся особой строгостью устава. Она настояла на том, что будет существовать на собственный заработок, который не превышал заработка работниц, живущих на четвертом этаже дома без лифта. В то время как остальные Йорки наслаждались помощью: Роберт — секретаря-ассистента, Майра — компаньонки, Персивал — уходящей на ночь экономки, которую он делил с Робертом, — Эмили гордилась тем, что может сама себя обслуживать. Тем не менее, постоянные заботы угнетали ее, так как ей то и дело приходилось наклоняться, словно туберозе.

— Отлично, Уолт, — одобрила мисс Эмили, кивнув в сторону обработанной доски. — Вы заботитесь об этом месте, как будто оно принадлежит вам.

Уолт кивнул.

— У меня плохо закрывается мусорное ведро, — продолжала мисс Эмили. — Мне приходится класть на крышку три светских альманаха и словарь, чтобы удерживать его закрытым, и каждый раз поднимать их, когда я хочу что-нибудь выбросить.

— Да, мисс Эмили.

— Оно должно закрываться плотно, чтобы не было мух и микробов. — Мисс Эмили сделала паузу. — Если бы я могла починить крышку сама, то давно бы это сделала.

Уолт сунул руку в левый карман брюк и нащупал ключи.

— Да, мисс Эмили.

— Заранее благодарю вас, Уолт, — промолвила Эмили Йорк.

Без всякого выражения Уолт наблюдал, как Эмили шагает в сторону метро. Затем он подобрал инструменты и отправился чинить мусорное ведро.

* * *

Он снова писал:

«Дорогой Уолт!

Ты столько времени провел в одиночестве, что сам не знаешь, как много хорошего сделал. Я не имею в виду изготовленные тобой вещи, какими бы прекрасными они ни были. Я знаю (а знаешь ли ты?), что ты никому никогда не сказал «сэр». Я знаю, что в своей работе ты добиваешься не просто хороших, а отличных результатов и что ты ремонтируешь мусорное ведро с такой же тщательностью, с какой ремонтировал бы ювелирное изделие.

Не слишком ли хороши подобные качества для той работы, которую тебе приходится выполнять? Очевидно, нет, потому что ты относился бы к любой работе точно так же. Должен ли ты заняться другой работой? Да, должен, и ты ею займешься.

Ты долгое время оставался терпеливым, и был прав. Ты ведь знаешь (не так ли?), что тебе уготована великая судьба и тебя ожидает важная роль в новой жизни, полной блеска и славы.

Люди не создают свою судьбу, а только выполняют предназначенное им. Перед тобой открыта дорога, и ты должен идти по ней. (Впрочем, ты уже это делаешь, следуя прекрасным свойствам своего характера.)

Вскоре тебе будет поручена великая миссия, и ты примешь ее и доведешь до конца. Заверяю тебя, что после этого мир станет лучше.

Написав тебе первое письмо три дня назад, я внимательно наблюдал за тобой. С каждой минутой меня все больше удовлетворяло то, что я избрал именно тебя своим орудием. Вскоре я снова напишу тебе и дам точные указания относительно первой из великих задач, которые я предназначил для тебя.

А пока что пусть никто не знает о том, что твоя судьба наконец явилась к тебе. Уничтожь это и все остальные письма от меня. Сделай это, и ты будешь счастлив.

Y».

Это письмо, как и предыдущее, было отпечатано на машинке без единой ошибки, на листе школьной бумаги с бледно-голубыми горизонтальными линиями. Дата и обратный адрес отсутствовали. А пришло оно в обычном почтовом конверте, на котором было написано: «Уолту. Йорк-Сквер. Нью-Йорк, штат Нью-Йорк».

Глава 2

ПОЗИЦИИ

— Как поживает твой? — осведомилась Энн Дру.

Юный Том Арчер пожал плечами. У него были печальные, серьезные глаза и такой же печальный, серьезный голос.

— Счастлив, когда думает о своем «Боскоуэне», и мрачен, когда вспоминает про поддельные «два пеноа». — Он усмехнулся. — А как твоя?

— По-прежнему, — ответила девушка. — А что такое «Боскоуэн» и «два пеноа»?

— «Боскоуэн», — торжественно пояснил Том Арчер, — это почтовая марка временного использования, выпущенная в 1846 году почтмейстером из Боскоуэна в Нью-Гэмпшире. Она бледно-голубая и с номиналом в пять центов, но стоит не меньше твоего, а может, и моего годового жалованья. У сэра Роберта из Йорка есть одна такая.

— И он, естественно, счастлив по этому поводу. А что это за «пеноа», которые его огорчают?

Арчер рассмеялся, блеснув отличными зубами.

— «Пеноа» — это голубая почтовая марка, выпущенная в 1848 году на острове Маврикий с изображением головы королевы Виктории и номиналом в два пенса. На одной из гравировальных досок не заметили ошибку, и в слове «пенса» вместо буквы «с» оказалось «о». В тот год было выпущено несколько копий с ошибкой — они отличаются друг от друга различными оттенками голубого цвета, а также плотностью бумаги. Эти марки очень ценные — особенно хорошие отпечатки, — но больше других ценятся самые ранние выпуски синего цвета на плотной желтоватой бумаге. Они стоят дороже «Боскоуэна».

— Продолжай, — попросила Энн, искусно притворяясь заинтересованной.

— Я это и делаю, — ответил юный Арчер. — Пару лет назад Роберт из Йорка напал на след одной из ранних «пеноа». Это оказался великолепный экземпляр, подлинность которого не вызывала сомнений, и сэр Роберт заплатил за него бешеную цену. А позже выяснилось, что ему всучили подделку. Таким же образом одурачили многих почтенных джентльменов. Конечно, он получил деньги назад, но ему нужны не деньги, а подлинный ранний «пеноа», о котором он все еще тоскует.

— Почему?

— Почему? — сурово переспросил Арчер. — Потому что у каждого есть своя недостижимая мечта, даже у людей с одиннадцатью миллионами долларов. Сэр Роберт мечтает заполучить по одному экземпляру каждой из десяти самых ценных марок. Шесть у него уже есть, но все ему никогда не собрать.

— Почему?

— Потому что одну из них — самую редкую марку в мире, знаменитую «Британскую Гвиану номер 13», — мистер Йорк едва ли заполучит в свои жадные маленькие лапки. На свете сохранился только один ее экземпляр.

— Как много ты знаешь! — воскликнула мисс Дру.

— Совсем не так уж много, — откровенно признался Арчер, снова блеснув зубами. — Вот мистер Йорк действительно знает много, что бы ты о нем ни думала. А у меня просто цепкий ум, и, повертевшись почти два года около сэра Роберта, я, естественно, начал разбираться в его увлечениях.

— Неужели тебе нравится годами вертеться около опытного филателиста? — невинно осведомилась мисс Дру.

— Значит, тебя интересуют мои основные принципы?

— О, дорогой, я не хотела…

— Хотела, и не думай это отрицать. Тебе незачем извиняться — это абсолютно естественное любопытство, и я очень рад, что в Йорк-Сквере есть хоть что-то нормальное. Два года назад я и в самом деле хотел получать деньги за то, чтобы вертеться рядом с кем-нибудь, кто что-то знает. Я ведь один из вечных школяров. После колледжа продолжил образование, получил степень магистра и стал работать над докторской диссертацией.

— Я этого не знала, — промолвила девушка.

— А я это и не афишировал, так как не получил докторской степени и вряд ли когда-нибудь получу. Мне хотелось стать доктором философии, но, слава богу, до меня добралась армия.

— Слава богу? — переспросила девушка, так как он произнес эти слова без гнева и иронии.

— По двум причинам, — отозвался Том Арчер. — Во-первых, старая шутка о хирургах, которых сажают управлять танком, так и осталась шуткой. В наши дни армия тратит немало сил, чтобы определить, на что ты способен. Но им не понадобилось много времени, чтобы в отношении меня вынести вердикт: бесполезен. — Он усмехнулся. — Сугубо академическое прошлое, философский склад ума, который нельзя использовать ни в службе информации, ни в разведке. Если бы не армия, я никогда этого не узнал бы и продолжал бы грызть гранит науки всю оставшуюся жизнь.

— А вторая причина?

— Армия научила меня, как поступать человеку с квалификацией «бесполезен». Делай, что тебе говорят, не более и не менее того, никогда не лезь на рожон, и армия позаботится о тебе, не позволив вступить в контакт с реальностью. А что хорошо для армии, — продолжал философ Арчер, — то подходит и для всей жизни. Вечный студент, получающий степень за степенью, может отлично прожить в мире иллюзий.

— Но у него нет армии, которая его кормит, — заметила Энн Дру.

— У меня был дядя, который оставил мне годовой доход. Не такой, чтобы на него шикарно питаться, но, по крайней мере, он позволяет мне не рыться в мусорных ведрах. Что до остального, то я продолжаю получать стипендию. Словом, мне удалось узнать, что я бесполезен и что армия — самая лучшая школа. Ты, конечно, думаешь, что служить у Роберта Йорка секретарем, ассистентом и клерком по филателистическим вопросам — не значит жить в реальном мире, верно?

— Пожалуй, да.

— Ну так теперь я тоже это знаю, — заявил Том Арчер. — А до армии не знал.

— Но если ты теперь это знаешь, — промолвила Энн Дру, — то почему не займешься чем-нибудь другим? Я не должна была спрашивать об этом, но ты сам сказал…

— Возможно, я так и сделаю, причем скорее, чем думаю. Я могу преподавать, хотя мне не хочется этим заниматься. На западе есть школа, где учат обращаться с экскаватором, — я мог бы податься туда… Забавно, как я разболтался, — внезапно усмехнулся молодой человек. — Давай теперь поговорим о тебе.

— Нет!

— Нет?

— Это… не так интересно, — с трудом произнесла Энн Дру.

— Давай попробуем. Ты уже около пяти месяцев заботишься о бедной Майре Йорк…

— Которая очень счастлива, несмотря на твои прилагательные.

Том вскинул голову.

— А я-то думал, мы условились, что лучше жить в реальном мире!

— Только не для Майры Йорк, — возразила Энн Дру.

— Ловко, — заметил Том Арчер. — Я хочу поговорить о тебе, а ты постоянно переводишь разговор на других. Ладно, я скажу о тебе сам. Ты смышленая и очень хорошенькая девушка. Тебя где-то откопала наша любезная, склонная к благотворительности Эмили Йорк, и с тех пор ты стала в некотором роде бездомной.

— Мне это не нравится, — заметила Энн, кисло улыбнувшись.

— Кое-кто из моих лучших друзей тоже бездомные. Временно.

— По-моему, ты мне тоже не очень нравишься.

— О, только не пытайся не любить меня — это еще никому не удавалось. — Том сделал паузу и быстро кивнул. — Ты ведь совсем меня не понимаешь, верно?

— Вовсе нет, — возразила Энн. — Мой отец был очень похож на тебя.

— Это хорошее предзнаменование, — усмехнулся Том. — Доктор Фрейд[4]Фрейд, Зигмунд (1856–1939) — австрийский психолог, основатель психоанализа. утверждает, что… — И тут даже при тусклом свете он увидел, что сейчас не время для шуток. — Прости. Что-нибудь не так?

— Он умер, — промолвила девушка. Последовала длительная пауза, во время которой Энн словно перелистывала невидимую книгу.

— Папа обладал блестящим умом, — наконец заговорила она, — но он был абсолютно непрактичным и… ну, просто не мог справиться с обстоятельствами. Я заботилась о нем как могла. А после его смерти мне стало не о ком заботиться, кроме себя… — На сей раз паузу, казалось, заполнили непроизнесенные слова, потому что девушка продолжила, как будто не переставала говорить: — Мисс Эмили нашла меня и привела сюда.

— И тебе здесь нравится, — закончил Арчер.

Энн посмотрела на дом Персивала Йорка, затем на три таких же здания рядом.

— Мне нравится жить рядом с большими деньгами. Нравится чувство, что здесь ничего не изменится и никому не грозит нужда… — Она вздрогнула. — Прости. Я не должна была так говорить. Получилось, будто я завидую…

— Я очень рад, — отозвался Том, и девушка почувствовала, что он впервые говорит по-настоящему серьезно. — Все эти люди: бедная мисс Майра, делающая добро мисс Эмили (а она и впрямь делает добро — я это не отрицаю), сэр Роберт с его драгоценными кусочками бумаги и этот Персивал… — последнее имя он произнес как ругательство, не добавляя к нему никаких прилагательных, — представляют собой лабораторные образцы имущих. Мы, неимущие, склонны им завидовать, а почему бы и нет? Ведь трудно заставить себя чувствовать, что они заслужили то, что имеют, когда мы отлично знаем, что все это заслуживаем мы, а не они.

Энн засмеялась, чего ее собеседник не мог добиться, будучи несерьезным.

— Это звучит почти что разумно… О боже!

Восклицание было вызвано такси, остановившимся перед маленьким замком Персивала Йорка. Из него вылез Персивал, который, заплатив шоферу, помог сойти на тротуар роскошной блондинке. Автомобиль двинулся дальше, и в тусклом свете Энн и Том увидели женские икры, испытывающие на прочность обтягивающий их нейлон, каблуки, слишком высокие для скорости, навязанной Персивалом их обладательнице, пальто из черной синтетики, слишком блестящей, чтобы сойти за подлинный каракуль, и, наконец, копну волос, казалось сошедших с прядильной машины.

— Ты считаешь, — осведомилась Энн, и в ее голосе послышались язвительные нотки, — что заслуживаешь все , что имеет он?

— Моя скромность, — ответил Том Арчер, глядя вслед платиновой блондинке, которая вошла в замок в сопровождении его хозяина, — удерживает меня от уверенности, что я заслужил эту часть его владений. Должен заметить, Энн Дру, что ты злая, как кошка.

— Верно, — согласилась Энн. — Это иногда освежает, не так ли? Ай!

Ее пальцы впились в предплечье Арчера.

— Боже! — прошептал молодой человек. — Сколько времени он здесь находится?

— Кто? Где? — Мягкий испуганный голос девушки пробудил и в нем чувство страха.

— Да это же… — И Арчер рявкнул: — Уолт! Какого дьявола вы здесь делаете?

— Мистер Роберт послал меня за вами, — откликнулся Уолт бесцветным голосом.

— А мистер Йорк сказал, что ему нужно?

— Нет, просто велел найти вас, так как ему попались «Сибеки».

— Ему попались «Сибеки»! — простонал Арчер. — Передайте ему, что я сейчас приду.

Энн отпустила его руку и полезла в сумочку.

— Подождите. — Уолт остановился. — Я была на почте перед самым закрытием, и мне передали вот это для вас. — Она протянула письмо.

Уолт молча взял его и, держа обеими руками, зашагал в сторону замка Роберта Йорка. У него была странная походка — не шаркающая, потому что он шел бесшумно, и не раскачивающаяся, так как он держался прямо, а скользящая, словно его ноги двигались по рельсам.

— Ползет, как змея, — буркнул Арчер.

— И сколько же он здесь торчал?

— Понятия не имею.

— Может быть, недолго. — Энн глубоко дышала, как будто ей некоторое время приходилось сдерживать дыхание. — И он не змея.

— Во всяком случае, похож на нее.

— Чем?

— Не знаю, — огрызнулся Арчер. — Похож, и все тут!

— Дело в его глазах, — промолвила девушка. — Заметил, какие они круглые? Это создает иллюзию глупости.

— Иллюзия тут ни при чем. Мозги у него в запястьях, а нервы — в руках. Никогда не видел, чтобы этот зомби сердился, боялся или волновался. — Помолчав, Том Арчер добавил более мягко: — Неужели мы должны столько времени говорить об Уолте?

— Конечно нет, — согласилась Энн Дру. — Что такое «Сибеки»?

— О господи, «Сибеки»! У меня нет времени рассказывать тебе эту печальную историю — меня ждет сэр Роберт. Запомни этот исторический момент, девочка! Ты ведь знаешь, что сэру Роберту звонят из военно-морской обсерватории узнать, который час, и что даже звезды сверяют с ним свой курс?

— Я знаю, что он очень пунктуален, — осторожно ответила Энн.

— Мы начинаем и кончаем работу всегда в строго определенное время. А сейчас Роберт Йорк впервые вызывает меня после работы! Значит, это и в самом деле «Сибеки».

Дружески махнув рукой, Том Арчер поспешил на другую сторону улицы к замку Роберта Йорка.

Энн Дру постояла, глядя ему вслед, потом качнула головой. Возможно, это означало удивление.

Глава 3

РАЗМЕНЫ

Еще одно!

Крепко сжимая в руках письмо (на сей раз в конверте было больше листов и… и карточка ), Уолт поспешил к Роберту Йорку передать сообщение Тома Арчера. С величайшей неохотой освободив одну руку, он вытащил из кармана ключи (двери у мистера Роберта всегда были заперты, так же как и у мисс Эмили, а вот у мистера Персивала и мисс Майры — никогда). Войдя внутрь, он прошел к библиотеке и постучал.

— Арчер? Входите же, черт возьми!

При этих странных словах, произнесенных невероятным тоном (ибо Роберт Йорк, хотя и нередко злился, никогда не кричал и не ругался), Уолт открыл дверь.

— Нет, мистер Роберт, это я. Мистер Арчер сказал, что он сейчас придет.

— Надеюсь, — проворчал Йорк.

Затем Уолт молча двинулся по дому: через вторую из задних кухонных дверей, через проход к гаражу, между старым «бьюиком» и полуразвалившимся «райаном» Персивала (гараж последнего сгорел по небрежности, а починить его у Персивала никогда не хватало свободных денег) и вверх по черной лестнице. Отперев дверь собственной комнаты, он вошел и зажег свет, после чего раздалось жужжание сигнализатора, походившее на звук, который издает гремучая змея.

Уолт устремил на него взгляд круглых глаз; его лицо не отразило испытываемое им негодование. Сейчас ему хотелось только одного — прочитать драгоценное новое письмо, но Персивал Йорк вызывал его в свой замок, куда следовало добираться через весь Йорк-Сквер по диагонали. Если Уолт и подумал о том, чтобы не обратить внимания на вызов, то эта мысль продержалась в его голове ничтожную долю секунды. Пробормотав: «Я знаю, чего стоит твое послушание», он подошел к письменному столу, вытащил ключи, отпер средний ящик, спрятал письмо поглубже и снова запер ящик. Затем Уолт направился к двери, отключил сигнализатор, вышел из комнаты, запер за собой дверь, спустился по лестнице, вышел через заднюю дверь гаража (которую он также запер за собой), обогнул замок Роберта Йорка по подъездной дороге и двинулся через парк к замку Персивала Йорка.

Войдя через черный ход, Уолт очутился на кухне. Дверца холодильника была открыта, пустая ванночка из-под льда лежала на полу в грязной луже, поломанная решетка для кубиков льда валялась у двери, куда ее, очевидно, отшвырнули ногой. Уолт подобрал ванночку и решетку, положил их на стол и прошел через холл в комнату, которая в этом замке являлась гостиной, в доме Роберта — библиотекой, у Эмили — пустой пещерой, а у Майры — чем-то вроде «лавки древностей».

Когда Уолт взялся за дверную ручку, в комнате послышалась какая-то возня. Дверь открылась, обнаружив сцену с большим креслом в центре, от резной спинки которого отскочил Персивал Йорк. В кресле находилась пышнотелая блондинка с кукольным личиком и короной волос, казавшихся искусственными. Ее одежда отличалась чрезмерным количеством расстегнутых пуговиц.

— Тьфу, да это Уолт! — воскликнул Персивал. — Это всего лишь слуга, — объяснил он девушке, после чего обратился к Уолту: — Миссис Шульцер или Шайссер — не помню ее дурацкую фамилию — разморозила холодильник, и в доме нет ни кусочка льда.

— Миссис Шривер, — поправил Уолт.

— Плевать я хотел, как ее зовут. Достаньте где-нибудь лед.

— Лед есть у мистера Роберта.

Персивал Йорк сморщил нос, на котором уже появились красные прожилки, свидетельствующие о состоянии его обладателя.

— Скажите ему, — продолжил он с иронией, — что я верну каждый кусочек с шестью процентами.

Персивал перевел взгляд на девушку, и она тут же отозвалась на его остроту хриплым хихиканьем.

Уолт вернулся в кухню. Осмотрев холодильник, он без труда распрямил решетку для ледяных кубиков и ополоснул ее вместе с ванночкой. Из кладовки рядом с холодильником Уолт извлек швабру и вытер лужу на полу. Открыв заднюю дверь, он повесил мокрую швабру на перила снаружи, вернулся на кухню, вымыл руки и вытер их бумажным полотенцем, с которого, прежде чем выбросить, стряхнул в раковину несколько капель. Взяв ванночку для льда, он вынул из холодильника еще одну, осторожно, стараясь не расплескать, вылил в раковину ее содержимое и вышел, бесшумно закрыв за собой дверь.

Уолт снова пересек парк и отпер дверь в кухню дома Роберта Йорка. Ополоснув принесенные ванночки, он наполнил их холодной водой из-под крана и поставил на стол. Вынув две ванночки из холодильника Роберта Йорка, Уолт заменил их ванночками Персивала, затем осторожно закрыл дверцу и застыл, услышав возбужденные голоса в передней части дома.

— Я нанимал вас не для того, чтобы вы делали такие дурацкие ошибки! — Мистер Роберт говорил более обычного сердито.

— Я не считаю это ошибкой, а даже если так, то я не назвал бы ее дурацкой!

Мистер Арчер раньше никогда не отвечал так мистеру Роберту.

— Любой болван мог бы заметить флуоресценцию! Вы завалили меня этими чертовыми «Сибеками»!

— Это не «Сибеки»! Борджян дал мне слово!

— Борджян! Нашли кому верить! Борджян однажды продал мне поддельный…

— Поддельный «пеноа»! — Том Арчер кричал изо всех сил. — Я знаю эту историю наизусть, включая то, что Борджян вернул вам деньги, и что много опытных филателистов были одурачены таким же образом!

— Послушайте…

— Нет, это вы меня послушайте! Я не позволю вам орать на меня, как на скверного мальчишку, из-за марок, которые стоят паршивые сорок долларов!

— Дело не в сорока долларах! — Мистер Роберт также кричал что было силы. — Дело в ошибке ! Если вы в состоянии допустить маленькую ошибку, то можете сделать и большую, а я не потерплю ни тех, ни других!

— А я не потерплю, — мистер Арчер словно передразнивал мистера Роберта, и притом весьма удачно, — чтобы со мной разговаривали подобным образом! Завтра утром я отнесу ваши проклятые «Сальвадоры» к Дженксу и Донахью, заплачу из своего кармана за обследование их под микроскопом и приму ваши извинения, когда вы узнаете, что они подлинные!

— Вы вернетесь с доказательствами, что это копии Сибека, и я приму ваше заявление об уходе!

— Дайте мне эти марки, и тогда посмотрим! Всего хорошего!

Дверь в библиотеку громко хлопнула. Кто-то затопал вверх по лестнице — очевидно, мистер Арчер. Дверь его комнаты наверху, несмотря на то что она находилась гораздо дальше, хлопнула еще сильнее.

Уолт не пожал плечами и не поднял брови — его реакция на услышанное ограничилась кратким напряжением мышц. Он выставил на заднее крыльцо две ванночки с кубиками льда, закрыл и запер за собой дверь, подобрал ванночки, вернулся в кухню мистера Персивала, нашел на полке оловянную миску, высыпал в нее кубики и отнес миску в холл.

Услышав музыкальное звяканье ледяных кубиков, мистер Персивал вышел в холл из гостиной, скромно прикрыв за собой дверь. Он был в одних носках и поддерживал рукой расстегнутую рубашку.

— Куда вы таскались за этим льдом? — проворчал он, забирая миску. — В Центральную Америку?

— Нет, мистер Персивал. Я взял его из холодильника мистера Роберта.

Мистер Персивал фыркнул, скользнул назад в гостиную и закрыл дверь толчком ноги.

Уолт повернулся и вышел через кухню мистера Персивала, сдерживая горячее желание бегом промчаться через парк и подняться к себе. Больше всего на свете ему хотелось вскрыть новое письмо и получить обещанные «точные указания относительно первой из великих задач» . Но он был избран благодаря своим качествам — тщательности, добросовестности и, прежде всего, послушанию. Гордо терпя боль ожидания, подобно христианскому мученику, Уолт неторопливо зашагал к себе. «Пусть никто не знает о том, что твоя судьба наконец явилась к тебе»…

* * *

В офисе находились двое низкорослых мужчин — плотный, курящий сигару, и худой, с прыщами на лице. Они пришли рано, и телефоны еще не начали трезвонить, что вполне удовлетворяло плотного. Откинувшись назад на вращающемся стуле, он подремывал, закинув ноги на письменный стол и нацелившись сигарой в потолок.

Его худой компаньон довольно хмыкнул.

Человек с сигарой открыл выпуклые и в то же время глубоко посаженные глаза.

— Что ты раздобыл?

— Ну, в Хайалиа[5]Хайалиа — город на юго-востоке штата Флорида, где проводятся бега. это не сработает, — ответил худой, разложив на столе несколько листов желтоватой бумаги и взяв карандаш. — Как, впрочем, в любых обычных состязаниях. Но в парных бегах с двуколками все может выгореть, если действовать тщательно.

— Значит, система?

— Да, но только теоретическая. Я лично не выиграл на ней ни цента.

— Это все равно. Выкладывай.

— Ладно, слушай, — быстро заговорил худой. — Ты ставишь на любого фаворита, но только с номером один или два и если ставки три к двум или меньше. И так в каждом заезде. Я проделал это шестьдесят три раза подряд. Получалось не всегда, но в итоге из шести с половиной долларов образовалось двести восемь и семьдесят центов.

— Чисто теоретически — на бумаге?

— Попробуй сам. Только держись подальше и надень туфли на высоких каблуках. Увидишь, чего стоит этот тотализатор.

— Послушай-ка, — начал человек с сигарой, но внезапно на его лице усмешка сменилась тревогой. — Что такое?

За дверью началась какая-то суматоха, и в офисе появилась похожая на старую деву леди с прямой спиной и выбивающимися из-под шляпки без полей кудряшками и небритый гигант, пытавшийся высоким тенором увещевать леди и одновременно объяснить происходящее человеку с сигарой.

Последний поднял руку. Гигант умолк, и заговорила леди:

— Меня зовут Эмили Йорк, вы приняли ставки от моего кузена Персивала.

Сидящий человек медленно убрал ноги со стола и передвинул сигару в угол рта.

— Какого Персивала?

— Персивала Йорка, и вам это отлично известно.

— На двери написано «Консультанты по капиталовложениям», — вставил прыщавый. — Вы ошиблись адресом, леди.

— Персивал Йорк получает свой доход ежеквартально — в январе, апреле, июле и октябре, — продолжала Эмили Йорк. — Сейчас его счета уже превышают доход за целый год. Скачки, насколько я знаю, начинаются завтра. Он не сможет оплатить проигрыши, а на выигрышах погорите вы.

— Мы не букмекеры и не знаем никакого Персивала Йорка, — упорствовал прыщавый.

— Заткнись, — бросил ему человек с сигарой. — Что вам нужно, леди?

— Не принимайте никаких ставок от Персивала Йорка! И сообщите другим букмекерам, что с ним нельзя иметь дело.

— По-моему, эта дама… — начал прыщавый.

— Заткнись, — снова прервал его человек с сигарой. — Вы его жена, леди?

— Господи, конечно нет! — фыркнула Эмили Йорк. — Я его кузина.

— Вам известно, леди, что может случиться с кузинами, сующими нос в чужие дела?

— Тсс! — зашипел прыщавый.

В глазах мисс Эмили мелькнул интерес.

— Вы мне угрожаете?

— Тсс! — повторил прыщавый.

— Босс! — пискнул небритый гигант. — Хотите, чтобы я?..

— Если так, то думаю, вам следует знать, что я — хорошо известная общественная деятельница и всегда захожу в полицейский участок того района, где работаю, чтобы сообщить дежурному сержанту, куда я иду. Если я не позвоню в участок через двадцать минут, он пошлет за мной двух детективов.

— Можешь идти, — сказал человек за столом небритому гиганту, который сразу же повиновался. — Вы имеете в виду, леди, что заходили к копам, прежде чем пришли сюда?

— Совершенно верно, — кивнула мисс Эмили Йорк.

— Господи! — с почтением произнес человек с сигарой.

— Это я и пытался тебе сказать, — заявил прыщавый. — Она в одиночку закрыла заведение Розали!

— Хорошо, что мы не занимаемся такими делами, — заметил человек за столом. — Что плохого, леди, если мы принимаем немного ставок?

— Я не намерена закрывать вашу контору, если вас это беспокоит, — ответила Эмили Йорк. — По крайней мере, сейчас. В данный момент вы способны оказаться полезными, так как можете связаться с другими букмекерами скорее, чем я.

— Вы в самом деле хотите, чтобы у этого Перси не принимали ставки? — осведомился человек с сигарой, пуская кольца дыма.

— Не у Перси, а у Персивала. А вы этого не хотите?

— Я?

— Он уже должен вам почти две тысячи восемьсот долларов. Если он не будет делать ставки, то не сможет проигрывать, а если не сможет проигрывать, то ему, возможно, удастся наскрести денег, чтобы расплатиться с вами. Вы же не игрок, в отличие от тех, которые звонят вам по этим телефонам.

— Не могу с этим не согласиться, — откликнулся мужчина с сигарой.

Эмили Йорк посмотрела на часы:

— Мне пора звонить.

Человек с сигарой поспешно поднялся:

— Спасибо, что пришли, мисс Йорк. Не то что я знаю кого-нибудь по имени Персивал Йорк, но не возражаю передать о нем несколько слов, чтобы услужить леди. Постараюсь найти нужных людей…

Но Эмили Йорк уже вышла. Небритый гигант с беспокойством сунул голову в дверь.

— Босс, не хотите, чтобы я?..

— Убирайся! — сердито рявкнул человек с сигарой.

— Что за сукин сын этот Персивал Йорк! — произнес прыщавый.

— Садись за телефон! Старая перечница получает доход с того же наследства, что и Перси. Если он не сможет уплатить по счетам, то долг перейдет на главу семьи. Это же Йорки из Йорк-Сквера, болван!

— Тяжелая публика, — с тоской промолвил прыщавый.

— Узнаешь, насколько тяжелая, если они до тебя доберутся! Быстро начинай звонить!

* * *

Тем временем Эмили Йорк свернула в находящееся неподалеку здание, напоминающее собор. Название расположенного в нем учреждения красовалось в витринах, написанное тяжелыми литыми бронзовыми буквами, а цены на ярлыках товаров были более чем внушительными.

Внутри ощущался мужской запах, но не металла и ношеной одежды, как в раздевалке, и не опилок и пива, как в старомодном салуне, а кожи и промасленного дерева, как в фешенебельном клубе, ассоциирующийся с ароматом дорогих сигар. При виде приближающейся фигуры в юбке единственный находящийся в поле зрения служащий нашел убежище за витриной. Он был бы меньше испуган даже при появлении жирафа, если бы только тот оказался мужского пола.

Эмили Йорк подошла к нему, потребовала управляющего и, когда тот появился, начала без предисловий:

— Мистер Персивал Йорк покупает здесь одежду в кредит. Если он будет продолжать это делать, его долги превысят его доходы. Если же он прекратит покупки в кредит, ему, возможно, удастся оплатить счета. В этом случае выиграют и мистер Йорк, и ваш магазин.

Вслед за этим леди назвала себя и удалилась, оставив находившихся в пещере с сокровищами в состоянии тревожного недоумения.

Следующим в списке (а у нее имелся таковой) было заведение совсем иного рода — третьеразрядный магазин, где торговали спиртными напитками. Мисс Йорк определила управляющего по красной надписи над карманом серого измятого жакета. Это был лысеющий субъект с бельмом на глазу и влажными губами, за которыми виднелись гнилые зубы.

Мисс Йорк потребовала открыть ей кредит, а когда ей грубо заявили, что закон это запрещает, осведомилась, почему Персивал Йорк был удостоен этой чести. Она назвала управляющему точные цифры баланса, указала на висящую на стене лицензию и пообещала, что отпуск Персивалу Йорку любого товара за что-нибудь, кроме наличных денег, повлечет за собой закрытие магазина. Напоследок мисс Йорк пригрозила ревизией цен, указанных в счетах ее пьющего кузена. Этот выстрел в темноте скостил почти сорок процентов с последнего счета Персивала, который, однако, был не в состоянии оценить дерзость своей кузины.

Выполнив таким образом древнюю заповедь, гласившую, что благотворительность должна начинаться дома, мисс Эмили Йорк села в автобус, доставивший ее к месту работы — Дому социальной службы.

Глава 4

МАНЕВРИРОВАНИЕ

Он писал:

«Дорогой Уолт!

Ты единственный в своем роде.

Много ли на земле людей, столь же сдержанных и достойных, как ты?

Немного. Некоторые, рожденные в порфире, обладают природным достоинством. Некоторые сами открыто достигают высот. А некоторые, быть может самые лучшие, остаются связанными честью и их священным долгом.

Они подавлены, но не попраны, унижены, но не низки.

Истинная мера, которой измеряется человек, — это его гнев. Означает ли это, что лучшие люди — напористые и драчливые? Вовсе нет, хотя большинство людей ведут себя подобным образом. «Не наступай на меня». Великий девиз — для змеи.

Я могу заглядывать в сердца всех людей. Должен сказать тебе, что те, кто легко приходят в бешенство, сердиты на самих себя. Они не уверены в себе, не знают, что делается у них под кожей, и поэтому постоянно боятся.

Другое дело человек, знающий, кто он такой. Внутри него живет праведность, на которую ничто извне не может воздействовать. Храбрый человек не боится выглядеть робким. Он знает самого себя, и ему незачем доказывать свою смелость, так же как гиганту незачем доказывать свой высокий рост.

Слова «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю»[6]Евангелие от Матфея, 5:5. имеют глубокий смысл. Блаженны кроткие, которые никогда не обнаруживают перед другими свою внутреннюю силу.

Ты один из этих праведников, ибо не ведаешь страха. Верь в меня, и я буду охранять тебя и помогу тебе возвыситься. Нет цели, которой я не мог бы достичь. Нет силы, которую я не мог бы обуздать. Твоя вера в меня должна быть абсолютной — такой же, какова моя уверенность в тебе.

Ты знаешь, кто я. Не произноси моего имени. Не бойся узнать меня.

Теперь ты можешь сделать первый маленький шаг навстречу своей судьбе.

В этом конверте я посылаю тебе белую карточку, вырезанную особым образом. Ты должен спрятать эту карточку там, где никто не сможет ее найти.

После этого пойди в игрушечный магазин Шольца на Пятой авеню. Это большой магазин, куда ходит много народу. Не делай ничего, что может привлечь к тебе внимание. Двигайся в толпе неторопливо, пока не очутишься в последнем проходе, идущем вдоль северной стены от начала до конца.

В середине прохода ты увидишь игрушечные пишущие машинки, печатные станки, печати и тому подобное. Иди дальше, пока не увидишь на стенных полках красно-голубые коробки, на которых написано золотыми буквами: «Волшебные печати». Цена каждой — один доллар сорок девять центов плюс налог на продажу.

Держи деньги наготове. Не проси коробку, пока не привлечешь внимание продавца. Говори потише. Сделай покупку быстро, попроси завернуть в обычную бумагу и уходи потихоньку.

Сделай все, чтобы не обращать на себя внимание окружающих.

Иди к Третьей авеню и сверни направо. За углом увидишь супермаркет. Там тебя никто не знает. Войди и купи достаточно продуктов, чтобы попросить большую бумажную сумку, но недостаточно, чтобы наполнить ее доверху. Сунь туда вместе с покупками и пакет из магазина Шольца. С этого момента ты просто человек, идущий домой с сумкой, полной покупок.

Возвращайся к себе и запрись в своей комнате. Опусти шторы. Открой коробку и вытащи игрушечный печатный набор. Найди букву «J» — в наборе только заглавные буквы — и открой штемпельную подушечку.

Прижми к ней букву «J» и попрактикуйся в отпечатывании ее на листе бумаги, пока у тебя не будут получаться только хорошие четкие отпечатки.

ОЧЕНЬ ВАЖНО! Не забудь уничтожить бумагу, на которой ты практиковался.

Потом возьми карточку, вложенную в этот конверт. Положи ее на стол в следующем положении:

Затем очень аккуратно прижми к штемпельной подушечке букву «J» и отпечатай ее на карточке вот так:

Дай букве высохнуть. После этого положи карточку в простой белый конверт, запечатай его и напиши на нем печатными заглавными буквами:

РОБЕРТУ ЙОРКУ

ЙОРК-СКВЕР

НЬЮ-ЙОРК, ШТАТ НЬЮ-ЙОРК

Наклей на конверт пятицентовую марку и аккуратно спрячь его во внутренний карман. Если успеешь, отнеси его до 9.30 в почтовый ящик на Сарри-стрит. Если нет, пойди на почту на Черч-стрит и опусти конверт в ящик снаружи. Не торопись, но и не мешкай.

Выполни как следует все инструкции, указанные в письме, и позже тебе будет легко выполнить более сложные поручения.

Мне известно прошлое и будущее. Я предсказываю: самое позднее через несколько дней все будут дрожать, когда ты шевельнешь рукой.

Избавься от этого письма так же, как и от остальных.

Не подписываюсь, так как ты знаешь, кто я!

Y».

Глава 5

ПРОМЕЖУТОЧНЫЙ ХОД

— Я принес почту.

Деловые отношения Тома Арчера с Робертом Йорком были корректными и достойными. Работа над регистрацией пополнений коллекции марок Роберта протекала спокойно, и вчера за ленчем они согласились с вежливостью дуэлянтов, что конец приближается, и скоро они могут приступить к заключительной каталогизации. Кроме того, они трудились и над семейным бюджетом — разумеется, той его частью, которая касалась четверых Йорков вместе, а не по отдельности. Роберт Йорк, будучи старшим из кузенов, с общего согласия отвечал за эту работу. Том Арчер, в качестве секретаря Роберта, помогал ему, будучи осведомленным в таких делах, как плата за уход за домами и парком, жалованье за неполный рабочий день — например, миссис Шривер, экономке, уходящей на ночь и обслуживающей Персивала и Роберта, и тому подобное.

Некоторая сдержанность в отношениях между боссом и секретарем, несомненно, способствовала эффективности их работы. Том Арчер, будучи в глубине души миролюбивым человеком, и Роберт Йорк, чья самоуверенность сочеталась с требованием вести честную игру, стыдились вспышки гнева из-за злополучных «Си-беков». К тому же каждый имел неизвестную другому особую причину для желания сохранить их отношения неизменными. В этом смысле упомянутая почта была досадным фактом, ибо могла расстроить установившееся равновесие.

Том Арчер положил почту перед своим боссом, и у обоих мелькнула мысль: «Это все изменит!» Вынув из нагрудного кармана конверт, Том извлек его содержимое, которое положил вместе с конвертом поверх маленькой пачки писем.

— Вот!

Роберт Йорк скривил тонкие губы.

— Что это?

— Результаты анализа от Дженкса и Донахью. — Арчер разделил пальцем листы в руке хозяина. — А вот марки.

Роберт Йорк хмыкнул и начал читать.

— О! — воскликнул он спустя секунду. — О… — произнес он через минуту. А когда Роберт Йорк поднял взгляд, кожа на его лице натянулась еще сильнее и синеватые губы скривились в горькую усмешку. — Я говорил, что если анализ подтвердит подлинность марок, то я принесу вам извинения. Вы их имеете.

— Благодарю вас.

— Мистер Арчер, я имел в виду свои слова относительно того, что ваше увольнение зависит от этого. — Он постучал по докладу о результатах анализа.

— Я осведомлен об этом, сэр.

— Если бы оказалось, что вы допустили ошибку, мне пришлось бы настаивать на вашем уходе. Так как ошибся я, то вынужден не требовать, а предложить вам то же самое.

— Не понимаю, мистер Йорк.

— Тогда я объясню, — чопорно промолвил Роберт Йорк. — Возможно, что после происшедшего вы больше не пожелаете сотрудничать со мной. Если так, то я вас полностью понимаю и сделаю все, что могу, дабы загладить несправедливость. Я дам вам самую лучшую рекомендацию.

— Мистер Йорк… — начал Арчер.

— Если же вы хотите остаться, покуда подыщете другое место… — Роберт Йорк прервал фразу, выдвинул левый верхний ящик стола и слегка улыбнулся, так как, прежде чем он залез в ящик, Арчер повернулся к стоящему сзади шкафу, открыл его, вынул пачку бумажных салфеток и положил ее на стол рядом с письмами. За это время его босс успел вернуть руку в status quo ante.[7]Прежнее положение (лат.).

Взяв две салфетки, Йорк шумно высморкался.

— Благодарю вас, мистер Арчер. Вы… вы были хорошим парнем.

Это прозвучало, как если бы Магомет направился к горе.

— Мистер Йорк, — выдавил из себя Арчер, — я не должен был говорить с вами подобным образом, и это больше не повторится. Что касается ухода, то я предпочел бы остаться.

— В самом деле? Отлично.

Музейные черты Роберта Йорка едва ли отражали испытываемую им признательность, но его рука, словно непроизвольно, взяла еще две салфетки и поднесла их к носу.

— Может быть, мы займемся почтой? — мягко осведомился растроганный Том Арчер.

— Ах да, почта!

Старший Йорк снял очки без оправы, прочистил стекла и вернул их себе на нос. Выбросив в мусорную корзину использованные салфетки, он подобрал лежащий наверху пачки конверт, повертел его в руках и положил на место.

— Мистер Арчер, не знаю, как вам сказать… Не хотите ли сесть?

Казавшийся удивленным Арчер опустился на стул. Роберт Йорк деликатно кашлянул, прикрыв рот ладонью. Откинувшись в своем вращающемся кресле, он уставился в потолок, словно искал на нем что-то.

— Как вы, возможно, знаете, — начал Йорк, — я всегда стараюсь избегать… э-э-э… эмоционального подхода к делам. В эмоциях я плохо разбираюсь. Для меня вещи либо правильные, либо нет. Понимаете?

Том Арчер героическим усилием удержался от произнесения цитаты из Гегеля,[8]Гегель Георг Вильгельм Фридрих (1770–1831) — немецкий философ. вертевшейся у него на языке.

— Разумеется, понимаю, — ответил он.

— Я вышел из себя, говоря с вами о марках Сальвадора, — продолжал Роберт Йорк, также проявляя героизм, — очевидно, потому, что до того имел беседу с моим кузеном Персивалом. Сосуд человеческих эмоций имеет ограниченную вместимость, и лишняя капля способна расплескать его содержимое. Это возможно, мистер Арчер?

— Это не только возможно, — заверил его мистер Арчер, — но и происходит постоянно.

— Это меня успокаивает. Видите ли, мой кузен… — Четкий голос Роберта Йорка увял и словно доносился по радио из-за океана.

— Может быть, мистер Йорк, — спросил Том Арчер после небольшой паузы, — вы не хотите говорить об этом?

Йорк вздрогнул:

— Прошу прощения?

Когда Арчер повторил вопрос, он ответил:

— Напротив, Арчер, очень хочу, а теперь, пожалуй, и могу. Я полностью доверяю вам после… Ну, вы знаете, что я имею в виду.

— Пожалуй, сэр.

— Короче говоря, мой кузен просил у меня денег. Даже не просил, а требовал. Я отказал. Отказ в займе кровному родственнику, который вскоре должен унаследовать несколько миллионов долларов, может показаться вам очень странным, Арчер, но я чувствовал, что должен так поступить. Это вопрос принципа. Мое отвращение к мотовству и распутному поведению Персивала было вторичным. Видите ли, — продолжал Роберт Йорк, говоря чуть более быстро, — я всегда считал своим долгом следовать духу и букве завещания Натаниэла Йорка-старшего и в какой-то мере взял на себя бремя следить, чтобы мои кузены поступали так же. Получение наследства, оставленного нам дядей Натаниэлом, зависело от нашего проживания в четырех замках определенное количество лет, и я, вспоминая безупречную жизнь дяди и его гордость семейными традициями, воспринимал это как нечто значительно большее, чем вопрос места жительства. Как я часто повторял Персивалу — в последний раз совсем недавно, — Йорк, живущий в доме Йорка в Йорк-Сквере, принимает на себя моральные, а может, и юридические обязательства вести честную и достойную жизнь. Я зашел так далеко, что заявил Персивалу о своем намерении обратиться в суд и потребовать, чтобы его лишили доли наследства дяди Натаниэла вследствие недостойного поведения.

— И что же на это ответил мистер Персивал? — спросил Арчер, хотя по данному поводу не питал особых сомнений.

— Много неприятных вещей в весьма неприятных выражениях, — нехотя сообщил Роберт Йорк. — При этом он рассмеялся мне в лицо. Полагаю, он был прав относительно юридического аспекта дела — возможно, это усилило мою решимость отказать ему в займе. — Признание явно стоило ему немало. Взяв очередную салфетку, Йорк вытер лоб. — Зная Персивала, — продолжал он более четким и ясным голосом, — я уверен, что мог бы и теперь избавиться от возникшей между нами холодности, одолжив ему деньги. Но если бы я поступил так, Арчер, Персивал воспринял бы это как проявление слабости, и мне уже никогда не удалось бы отделаться от его требований. А теперь я чувствую себя свободным. Хотя… э-э-э… термины, в которых я выразил свой отказ, огорчают меня до сих пор, в них есть одно достоинство: я уверен, что больше он не попросит денег.

— Откровенно говоря, — заметил Арчер, — мне кажется, что цель полностью оправдывает средства. Я знаю, как вы опасаетесь быть несправедливым к кому бы то ни было, но это не было несправедливостью, мистер Йорк — вы сделали добро мистеру Персивалю, отказав ему.

— Вы так полагаете, Арчер? В самом деле? Должен вам сказать, что я очень рад это слышать. Ну, тогда…

— Займемся почтой, сэр?

— Да, конечно.

И Роберт Йорк с самым веселым выражением, какое только могло появиться на его лице, достойном Музея мадам Тюссо,[9]Музей мадам Тюссо — музей восковых фигур в Лондоне. подобрал верхний конверт из небольшой кучки писем, взял пластмассовый нож, который держал наготове Том Арчер, вскрыл конверт, вернул нож Арчеру и извлек странной формы карточку с отпечатанной на ней буквой «J».

Глава 6

ГАМБИТ Y ОТКЛОНЕН

— Вы думаете, — проворчала Эмили Йорк, — он может на сей раз отказаться от своего дурацкого вечернего сна?

— Он человек, придерживающийся своих привычек, — успокаивающе промолвила Энн Дру.

— Я вполне его одобряю, так как высоко ценю следование правилам внутреннего распорядка. Однако бывают времена. — Последнее предложение она произнесла как законченную фразу.

Энн поднялась.

— Простите, мисс Йорк, я поднимусь за мисс Майрой.

— Я не располагаю неограниченным временем, как кое-кто из здесь живущих, — заметила Эмили, бросив взгляд на никелированные наручные часы. — В половине девятого я должна быть на конференции…

— Уверена, что это не займет много времени, — сказала Энн, подойдя к двери.

— …Лиги незамужних матерей, — закончила Эмили, очевидно не сомневаясь, что это название без всяких уточнений свидетельствует о важности и неотложности мероприятия.

Энн Дру повернулась, чтобы выйти, и Эмили Йорк не смогла увидеть, улыбается она или нет.

Вскоре позвонили в дверь. Эмили вскочила, сразу же вычислив, что ее кузина Майра и Энн Дру еще находятся наверху, а значит, у нее есть возможность снова попытаться осуществить то, что слабохарактерные люди сочли бы вне пределов достижимого. Подойдя к парадной двери, она распахнула ее.

— Добрый вечер, Персивал. — Эмили оказалась права.

Персивал Йорк продемонстрировал зубы в улыбке и прошел мимо нее в гостиную. Бросив дорогую шляпу на комод, он опустился в широкое кресло, откинулся на спинку и устремил взгляд на противоположную стену, вернее, на то, что ее прикрывало: этажерку с индийскими безделушками, сверкающими перламутром, полинявшую репродукцию «Мальчика в голубом» Гейнсборо,[10]Гейнсборо Томас (1727–1788) — английский художник. имитацию арабского молитвенного коврика, изготовленную в Олбани, штат Нью-Йорк, черное лакированное кашпо, в котором росла Euphorbia splendens, именуемая также терновым венцом, или какое-то другое, столь же непривлекательное колючее растение, и, наконец, стоящий в углу массивный безобразный пьедестал под красное дерево, на котором покоилась мраморная голова улыбающейся девушки.

— Это место, — заметил Персивал Йорк, — всегда напоминает мне роман Диккенса.

Эмили, чопорно восседающая на стуле с прямой спинкой как бы в противовес расхлябанности кузена, наклонилась вперед, готовая поощрить начатый ее никчемным родственником разговор на литературную тему.

— В самом деле? Очень интересно, Персивал! Какой же именно роман ты имеешь в виду?

— «Лавку древностей», — ответил Персивал, и литературный диспут тотчас же выдохся. — Я хотел бы, чтобы наши идиотские заседания проходили где-нибудь в другом месте.

— Ты же прекрасно знаешь, как смущается бедняжка Майра, когда ей приходится куда-то выходить, — холодно напомнила Эмили.

— Ничуть не больше, чем когда она сидит дома. У меня, — добавил Персивал, очевидно не столько выражая свое желание, сколько стремясь держаться оскорбительно, — мы, по крайней мере, могли бы выпить.

Эмили приготовилась к спору, который, как она знала, будет тщетным.

— Если меня не обманывает мой нос… — начала она, но не договорила и пожала плечами, решив отложить дискуссию до более благоприятного момента. — Вот и Майра.

— Кто собирается прийти сюда?

Это больше напоминало птичье воркование, чем человеческую речь. Опираясь на руку Энн Дру, Майра Йорк вошла в комнату и тревожно огляделась вокруг.

— Все в порядке, Майра, дорогая, — поспешно произнесла Эмили ритуальное заверение. — Здесь будем только мы вчетвером и, конечно, Энн Дру, а также этот славный юноша, мистер Арчер.

— Не беспокойся, Майра, — лениво бросил Персивал. — Твой красавчик еще не приходил.

Майра Йорк побледнела. Энн Дру нахмурилась. Эмили цыкнула на кузена. Персивал с усмешкой наблюдал, как по щекам Майры катятся две крупных слезы.

— Право, — защебетала она, — я не знаю, что ты имеешь в виду.

Энн Дру поспешно вытерла ей щеки носовым платком, а Эмили еще сильнее выпрямилась и прошипела, как кобра:

— Персивал, ты…

— Разумеется! — Теперь Персивал Йорк выглядел полностью удовлетворенным, как будто гордился исполненным долгом.

В дверь снова позвонили. Майра Йорк вскрикнула и отшатнулась. Энн Дру обняла ее за плечи.

— Все в порядке, — шепнула она.

— Это только Роберт, — объявила Эмили, — и, наверно, мистер Арчер.

Посмотрев на Энн, хлопочущую над расстроенной Майрой, и на лениво развалившегося в кресле Персивала, она поняла, что открывать дверь придется ей, поднялась и вышла.

— Это только Роберт и, наверно, мистер Арчер, — точно эхо повторила Энн слова Эмили Йорк на ухо Майре, усаживая ее на диван.

— Да, всего лишь Роберт, — усмехнулся Персивал, — посвежевший после регулярного вечернего сна в семь часов тридцать одну минуту. Бессмысленное занятие, не так ли, Энни?

— Я предпочитаю, чтобы вы называли меня мисс Дру, — промолвила Энн.

— О'кей, Энни, как пожелаете. — Он снова усмехнулся. — Вот увидите: Роберт войдет, сначала поздоровается с вами, потом перечислит по порядку всех нас, сядет и кашлянет два раза — запомните, два раза! — И Персивал снова откинулся на спинку кресла, уставившись туда, где стена соприкасалась с потолком.

— Что происходит, дорогая? — спросила Майра.

— Ничего, — ответила Энн, но это была неправда, так как усмешка Персивала заставила ее вздрогнуть.

— По-моему, Роберт, ты мог бы обойтись сегодня без вечернего сна. Мы все ждали тебя, — проговорила Эмили, входя вместе с Робертом.

Следом за ними в комнату шагнул молодой Арчер. Держаться позади его вынуждали несколько причин: во-первых, положение секретаря, возвышающее его над слугами, но не делающее членом семьи; во-вторых, напряженное ожидание, которое Том Арчер всегда ощущал, входя в комнату, где находилась Энн Дру; в-третьих, крайнее нежелание вообще входить сюда, ибо он догадывался, что должно произойти. Результатом явились робость и нерешительность — казалось, он готов при малейшем предлоге кланяться до земли.

— Добрый вечер, — обратился Роберт Йорк к Энн, игнорируя упрек Эмили. — Майра… Персивал… Эмили… — Последнее имя он произнес, одновременно кивнув в сторону стула, к которому направлялась Эмили, так что приветствие совпало с распоряжением сесть и приступать к делу. Сам Роберт опустился на отделанный парчой безобразный моррисовский стул и дважды кашлянул.

Персивал торжествующе подмигнул Энн, но девушка отвернулась. Роберт протянул руку, и Арчер вручил ему чемоданчик для документов. Вынув из чемоданчика гроссбух, Роберт открыл его на странице, отмеченной широкой оранжевой закладкой, и положил на колени.

— Это не должно занять очень много времени, — произнес он, — но прежде чем мы начнем, я бы хотел сказать…

Персивал издал стон.

— …несколько слов. Во-первых, относительно присутствующего здесь мистера Арчера. Недавно он проявил себя способным и честным молодым человеком. Не то чтобы эти его качества когда-либо нуждались в доказательствах. Тем не менее, теперь я нахожу возможным поручить ему исполнение некоторых моих семейных обязанностей, дабы освободить время для личных дел. Это поручение — fait accompli.[11]Свершившийся факт (фр.). Я всего лишь заявляю о нем официально. Вам уже известно, что мистер Арчер полностью осведомлен о наших общих делах, начиная от ведения хозяйства, — он постучал по гроссбуху, — и кончая счетами и капиталовложениями. Таким образом, он будет продолжать заниматься ими с одним изменением. — Роберт Йорк извлек из кармана сложенную вдвое голубую бумагу и взмахнул ей. — Этот документ разрешает мистеру Арчеру действовать в моих… в наших интересах в трех областях: уход за нашими домами и общим имуществом, наблюдение за нашими капиталовложениями и другими финансовыми операциями и, наконец, — здесь он возвысил голос, подчеркивая космическую важность последнего пункта, — так как мои многолетние труды в сфере филателии достигли решающей кульминации, мистер Арчер начнет работу по ее полному каталогизированию и размещению в альбомах с одинаковыми переплетами. — И он вручил бумагу удивленному Арчеру.

— Но, мистер Йорк… — запротестовал молодой человек.

— Ни слова, Арчер. Я сделал то, что считал правильным.

— Дайте-ка мне взглянуть!

Наклонившись вперед, Персивал выхватил документ у Арчера. Пробежав его глазами и бросив на смущенного секретаря долгий, задумчивый взгляд, Персивал открыл рот, закрыл его и вернул документ.

— Эмили? — предложил Роберт Йорк.

Эмили Йорк взяла в руки бумагу и быстро прочитала ее.

— Не стану притворяться, что разбираюсь в этих вещах, — призналась она, слегка нахмурившись. — Но, судя по всему, этот документ не означает передачу власти. Так что, полагаю, здесь все в порядке. — Она кивнула Арчеру, словно ее слова прозвучали как возражение. — В полном порядке, мистер Арчер.

Арчер покраснел (судя по выражению лица Энн Дру, очаровательно) и с признательностью поклонился в ответ.

— Для человека, который не разбирается в таких вещах, моя дорогая Эмили, — довольно сухо заметил Роберт Йорк, — ты все отлично поняла.

Он кашлянул, но только один раз.

— Теперь следующий вопрос…

— Ты не показал документ Майре, — с ехидной усмешкой вставил Персивал.

— Что? Как? — Майра с бессмысленным видом огляделась по сторонам.

— Мне казалось, — проворчала Эмили, — что ты хотел поскорее все закончить.

— Не совсем, — усмехнулся Персивал. — Я вообще не хотел сюда приходить. Но раз уж мы здесь, пусть все будет по правилам.

— Все в порядке, Майра, — поспешно заверил Роберт Йорк. — Это просто юридический документ. Если хочешь, можешь посмотреть.

Выражение лица Майры стало более осмысленным.

— Если ты говоришь, что все в порядке, — ответила она, — значит, так оно и есть.

Роберт Йорк обернулся к своему кузену Персивалу:

— Тогда оставим это, и я перейду к следующему вопросу, прежде чем мы займемся нашими обычными делами.

Достав дешевый конверт, он вытащил из него карточку с пятью гранями.

— Кто из вас прислал эту чепуху?

Последовала недоуменная пауза. Затем Эмили с любопытством осведомилась:

— А что это такое?

Сжав губы, Роберт Йорк передал ей карточку.

— «J», — прочитала Эмили, вертя ее в руках. — Хм!

Роберт протянул руку за карточкой, но ее перехватил Персивал.

— Что это? — рассеянно спросила Майра, обратив внимание на путешествующий из рук в руки клочок бумаги.

Энн Дру взяла карточку у Персивала и передала ее ей.

— Что это? — повторила Майра.

— Ничего, дорогая, — успокаивающе ответила Энн.

— Я с вами не согласен, мисс Дру, — возразил Роберт Йорк. — Вынужден снова спросить: кто из вас это прислал?

— Не я, — ответил Персивал настолько быстро, что Роберт обернулся к нему с явным подозрением.

— Господи, Роберт! — воскликнула Эмили. — Это просто чья-то шутка.

— Я не вижу в этом ничего смешного, — заметил Роберт. — А вы, Арчер?

Вздрогнув, Том оторвал взгляд от Энн Дру.

— По-моему, сэр, это дело рук какого-то шутника, желающего привлечь к себе внимание. Это согласуется с вашей теорией.

Роберт фыркнул.

— Кто-нибудь из вас получил нечто подобное? — Последовало всеобщее отрицание. — Тогда почему это прислали только мне?

— Вы говорили о разрезанных марках, мистер Йорк, — напомнил Арчер.

— Я изменил мнение, — с раздражением отозвался Роберт. — К тому же эта история едва ли заинтересует моих кузенов.

— Если она объясняет твое нелепое беспокойство по этому поводу, Роберт, — резко заявила Эмили, — то я хотела бы ее услышать.

В этот момент послышался стук в дверь в северной стене, напротив входа в холл. Майра Йорк вскочила, и Энн Дру поднялась вместе с ней.

— Там кто-то есть! — пискнула Майра.

Энн успокаивала ее ласковыми словами, пока Арчер подошел к двери и открыл ее.

На пороге стоял Уолт. Он не отпрянул, когда дверь распахнулась. Круглые, как у совы, глаза смотрели не мигая, а влажные полные губы не дрогнули. Окинув взглядом лица присутствующих — сердитые, удивленные, озадаченные, испуганные, — он подошел к Энн Дру.

— Все исправлено, мисс.

— Спасибо, Уолт. — Мягкий голос Энн четко прозвучал в неловком молчании. — Кухонная раковина засорилась, — объяснила она.

— Я нашел это в трубе. — Уолт протянул маленький предмет. Стоящий рядом Арчер взял его. — Кольцо.

— Уолт нашел ваше кольцо, дорогая, — сообщила Энн Майре Йорк и, заметив на лице Эмили выражение недовольства от такого небрежного обращения с вещами, добавила: — Оно не ценное, — просто безделушка.

Взяв кольцо у Арчера, девушка протянула его Майре.

— Раз уж вы пришли, Уолт, — промолвил Роберт Йорк, — ответьте мне на один вопрос. Вы когда-нибудь получали по почте нечто подобное? — Он склонился вперед с карточкой в руке.

Не изменив выражения лица, Уолт подошел к нему и молча взял карточку.

— Ну? — настаивал Роберт. — Получали вы такую карточку или нет?

— С буквой «J»? — осведомился Уолт.

— С чем угодно!

— Нет, мистер Роберт.

— У вас есть идея насчет того, что это может означать?

— Нет, мистер Роберт. — Уолт вернул карточку.

— Отлично.

Роберт Йорк сделал характерный для него властный жест рукой. Уолт, очевидно, расценил его как приказ удалиться, так как, мигнув круглыми глазами, повернулся к двери и, выйдя, закрыл ее за собой.

— Ну? — спросила Эмили. — Что за история с разрезанными марками?

Роберт Йорк раздраженно мотнул головой. Вместо него ответил Том Арчер:

— Это просто идея мистера Йорка. В 1847 году Соединенные Штаты выпустили десятицентовую черную марку. В те дни, когда на почте кончался запас пятицентовых марок, почтмейстеры часто изготавливали их из десятицентовых, разрезая их надвое и приклеивая к конвертам половинки. Некоторые из них были разрезаны по вертикали, некоторые — по горизонтали, а некоторые — по диагонали, от верхнего угла к нижнему противоположному. Среди филателистов уже давно ходил слух о предполагаемой ошибке среди черных марок 1847 года, разрезанных по диагонали. Говорят, что один почтмейстер вместо того, чтобы разрезать марку от угла к углу, неосторожно отрезал маленький треугольный кусочек в верхнем углу, в результате чего марка стала практически пятисторонней — наподобие этой карточки. Если бы удалось обнаружить на конверте одну из таких марок, то она обладала бы огромной ценностью. Мистер Йорк подумал, что, возможно, какой-то охотник за марками нашел такой огрызок и попытался подобным образом привлечь к нему интерес мистера Йорка.

— Ну, — заметила Эмили Йорк, — это достаточно просто все объясняет.

— Все, кроме буквы «J», — с обычной усмешкой добавил Персивал.

Побагровев, Роберт досадливым жестом щелкнул по карточке.

— Возможно, это инициал парня или что-нибудь в этом роде! Как бы то ни было, я же сказал, что изменил мнение!

Он бросил карточку и конверт в чемоданчик, стоящий рядом со стулом. Когда Роберт Йорк заговорил снова, в его голосе звучал гнев простодушного и нескладного человека, оказавшегося среди ловких и сообразительных людей.

— Я не понимаю этого! А мне не нравятся вещи, которых я не понимаю!

— Тогда забудь об этом, Роберт, — посоветовала Эмили. — Я уже опаздываю. Может, перейдем к делам? Есть что-нибудь важное?

— Еще какое, черт возьми! — сердито проворчал Персивал, устремив на Роберта злобный взгляд. — Ты суешь нос в мои счета, Роберт, и я прихлопну тебя, как таракана!

Роберт Йорк смотрел на Персивала Йорка широко открытыми глазами; его желтовато-розовая кожа стала желтовато-серой. Казалось, до него с трудом доходит, что его кузен обратился к нему.

— Я не знаю, что ты имеешь в виду, Персивал.

— Не добавляй лживость к своим прочим талантам, ты, двуличный маленький Недонаполеон со змеиным сердцем! — рявкнул Персивал. — Ты отлично знаешь, что пустил ее по моему следу.

— Ее? — переспросил Роберт, окидывая недоуменным взглядом знакомые лица. Эмили густо покраснела, но ошеломленный Роберт не различал цветов.

— Предупреждаю тебя, Роберт, не лезь больше в мои личные дела. Я могу причинить вреда больше, чем в состоянии вообразить твои кроличьи мозги, так что, если это случится снова, пеняй на себя.

— Но я не понимаю, о чем ты! — воскликнул Роберт.

Показав некрасивые зубы в волчьей ухмылке, Персивал вскочил так внезапно, что Роберт отпрянул. Однако его кузен ограничился тем, что схватил с комода шляпу и зашагал к двери.

— Но, Персивал, в чем дело? — Ошарашенный Роберт подобрал с колен гроссбух.

Ответом ему послужил грохот захлопнувшейся парадной двери. Майра Йорк вцепилась в руку Энн Дру.

— Кто это был?

— Тихо, дорогая. Все в порядке, — шепнула Энн.

— Простите, — произнес Роберт. — Я очень сожалею…

— Это не ваша вина, — проговорил Арчер не менее утешительным тоном, чем тот, каким девушка успокаивала Майру.

— Безусловно, — подтвердила Эмили. Она, казалось, хотела что-то добавить, но передумала.

— Ну, тогда продолжим, — предложил Роберт, облизнув губы. — Вот счет за… ах да, за опылитель лужаек для парка. Его, конечно, нужно оплатить из общего фонда… Далее, мне сообщили о разбившемся позолоченном блюде для мяса из коллекции Натаниэла Йорка-старшего. Хотя его разбила экономка в доме Майры, оно принадлежит всем нам. Поэтому замену также следует оплатить из общего фонда…

— Это была ужасная вещь, — фыркнула Эмили, радуясь перемене темы. — Тем лучше, что ее разбили.

— С другой стороны, — продолжал Роберт, — может быть, следует вычесть его стоимость из жалованья экономки? Арчер, какова инвентарная цена блюда?

— Сто восемьдесят долларов, сэр.

— Оно только чуть-чуть треснуло, — робко вставила Энн Дру.

— Тем лучше, — повторила Эмили. — Вычеркни его из описи, Роберт.

Роберт сделал отметку в гроссбухе.

— Хорошо. Но разумеется, это не должно продолжаться. Так… Уолт доложил о поломке бордюрного камня перед домом Персивала. Чтобы это обсудить, Персивалу следовало здесь присутствовать, — сердито добавил он. — Почему же он?..

— Забудь о камне и о Персивале, — поспешно посоветовала Эмили. — Пожалуйста, Роберт, продолжай! Уже поздно.

Роберт Йорк продолжил. Пропорциональное распределение уплаты налогов и страховки сменил спор о том, должна ли страдать семья или прислуга, которой платили жалованье первого числа каждого месяца, из-за лишнего дня в месяцах с тридцать одним днем. Это служило постоянным предметом разногласий между Эмили Йорк, отстаивающей права трудящихся, и Робертом Йорком, столь же упорно защищавшим прерогативы хозяев. Решение, как всегда, было отложено до следующей встречи.

Все понимали, что эти собрания были скорее надоедливым ритуалом, чем необходимостью. Рассматриваемые вопросы вполне мог решить кто-нибудь один, возможно иногда связываясь по телефону с остальными. Но так было условлено, когда они, по странной прихоти покойного Натаниэла Йорка-старшего, поселились в четырех замках Йорк-Сквера, и должно было продолжаться до тех пор, пока смерть не вмешается в их жизни.

Роберт Йорк, все еще взволнованный загадочной вспышкой кузена Персивала, с радостью сосредоточил внимание на мелких делах. Эмили занималась ими, так как считала это своим долгом, а долг для нее был превыше всего. Арчер, ощущая важность возложенной на него ответственности, относился к происходящему с искренним вниманием. Майра Йорк была поглощена чем-то находящимся на полпути между пространством и временем, а Энн Дру не сводила глаз с Тома Арчера. Наконец последний пункт был отмечен в гроссбухе, последний чек подписан для отправки по почте следующим утром, и, что самое главное, была назначена дата очередного собрания — как всегда, второй рабочий день следующего месяца (в этом правиле путались все, кроме Роберта). После этого присутствующие разошлись: Эмили отправилась к своим незамужним матерям, Майра — в постель, Энн, уложив Майру, — на невинное рандеву с Арчером, а Роберт — к себе в кабинет, к грандиозным планам каталогизации коллекции марок.

Разумеется, никто не занимался Майрой Йорк, после того как ее уложили спать. Энн Дру и Том Арчер каким-то образом разминулись друг с другом. Роберт Йорк так и не смог заняться планированием каталога. Эмили попала на собрание значительно позже, чем рассчитывала. И никто не знал, чем занимается Персивал (впрочем, это никогда не было известно).

Был просто один из многих дней…

Глава 7

АТАКА

Он сидел один в номере отеля. Постель и два полотенца были нетронуты. Он печатал на дешевой портативной машинке, работая медленно и тщательно, с одинаковыми интервалами между ударами, что свойственно только опытным машинистам, действующим двумя пальцами, и делая паузы лишь для того, чтобы установить строку в соответствии с разлинованной бумагой.

Он писал:

«…и ты проведешь утро, подстригая плющ на башне замка Роберта Йорка. Когда придет время ленча, ты оставишь ножницы на башне и спустишься вниз. На сей раз ты войдешь через парадный вход, чтобы пройти мимо двери его кабинета.

Ты остановишься, дабы убедиться, что твои часы показывают с точностью до секунды то же время, что часы на его каминной полке. Если кто-нибудь окажется поблизости, или дальше, сверь часы позднее в тот же день.

Ни при каких обстоятельствах не забудь об этой детали. Она жизненно важна для моего плана и твоего славного будущего.

В 7.20 вечера потихоньку снова поднимись на башню. Если тебя заметят, когда ты будешь подниматься или спускаться, скажи, что тебе надо забрать садовые ножницы.

В 7.31 ты начнешь считать каменные блоки на северном краю парапета. Под номером один будет первый с правой стороны бетонной кладки в углу.

В 7.33 ты дойдешь до седьмого блока. Ты обнаружишь, что бетон на нем треснул, и известка рассыпалась вокруг.

Ровно в 7.34 ты толкнешь этот блок изо всех сил, чтобы он свалился с башни.

Потом ты возьмешь свои ножницы и не спеша вернешься через кухню и коридор к гаражу.

Когда войдешь, повесь ножницы на крючок и возьми со скамейки гаечный ключ. Затем зайди с правой стороны спортивного «райана» Персивала Йорка, устройся на тележке механика, стоящей наготове, подлезь под автомобиль и начни сливать масло из двигателя.

Не обращай внимания на любые звуки и голоса, которые ты услышишь, пока тебя не позовут. Если это произойдет, не отвечай, пока тебя не позовут вторично. Ни тогда, ни впоследствии ты ничего не знаешь о башне, о камне и обо всем остальном, связанном с этими инструкциями. Держись уверенно, не говори ничего лишнего и оставайся самим собой.

Тогда, Мой Дорогой Уолт, ты оправдаешь мой выбор, разделишь со мной мою гордость тобой и поймешь, как понимаю я, что я в тебе не ошибся.

Никто не мог сделать того, что сделал ты. Никто никогда не сделает того, что сделаешь ты. Только ты мог получить на это право. Поэтому будь самим собой, Мой Дорогой Уолт.

Спросил ли ты себя, почему я пишу это обращение с заглавных букв, почему я не делал этого раньше и имеет ли это какое-нибудь особое значение?

Уверяю тебя, что имеет, и обещаю, что открою это значение в следующем письме, которое ты получишь, когда выполнишь это поручение для меня — для нас.

Уничтожь это письмо так же, как остальные.

Y».

Глава 8

САМОБЛОКИРОВАНИЕ

Наступило время, когда инспектор Ричард Квин из Главного полицейского управления Нью-Йорка в очередной раз почувствовал хорошо знакомые ему признаки приближения кризиса. Благодаря долгой практике он знал, как сохранить нужное и потихоньку избавиться от остального. Но он также знал, что одна лишняя капля может переполнить вместилище оскорбленных отцовских чувств, и они с ревом хлынут наружу.

Вернувшись домой однажды вечером, инспектор не обнаружил Эллери, с улыбкой (или с нахмуренным лицом) приветствующего его и подносящего ему виски с содовой, дабы прополоскать рот от асфальтовой пыли Сентр-стрит.

Старик ощутил болезненный укол разочарования. Пнув ногой дверь прихожей и спрятав ключи, он по-воробьиному склонил голову набок, прислушиваясь, ибо, как ни странно, надеялся, что находится в квартире один. Это означало бы, что Эллери нашел для себя какое-то интересное занятие. Однако из кабинета сына послышался шелест газеты, и предчувствия инспектора перешли из первого уровня во второй.

Третий уровень относился к области надежд на превращение бородавчатой лягушки в прекрасную принцессу или шести центов в семьсот восемьдесят пять долларов. В соответствии с нынешним состоянием Эллери третьим уровнем предчувствий являлось ожидание услышать стук его пишущей машинки, позволяющий унестись прочь из мира Сентр-стрит и газетных статей в мир межпланетных пространств царства Чистого Разума. Этот звук означал бы появление на свет новой оригинальной идеи — например, еще неиспользованного варианта убийства в запертой комнате или преступления с таким глубоко скрытым мотивом, что до него мог добраться только всевидящий логический ум Эллери. Такой сюжет мог бы удовлетворить и критиков, и автора, и, разумеется, инспектора. Реализация третьего уровня предчувствий означала бы создание Книги Книг, описывающей совершенное преступление. Старику это доставило бы несказанную радость, хотя он понимал, что его надежда нереальна.

Однако полная тишина, горький запах переваренного кофе и голубоватый дым от большого количества выкуренных сигарет, свидетельствующих о неудаче, сокрушили основы третьего уровня, и плечи инспектора поникли под тяжким грузом разочарований.

Старый джентльмен прошел через гостиную к двери кабинета Эллери и остановился, глядя на фигуру за письменным столом, уныло склонившуюся над безмолвной пишущей машинкой. В этой позе инспектор заставал сына уже целую неделю и, возможно, будет заставать еще неопределенное количество дней. Эллери оторвал потускневшие глаза от газеты и, не поворачивая головы, произнес усталым голосом:

— Привет, папа. Что-нибудь произошло сегодня в городе? — Этим он словно давал понять, что здесь, как обычно, не произошло ничего.

«Что же сегодня случилось?.. — начал припоминать инспектор. — Ах да, водитель хлебного грузовика на глазах у одиннадцатилетнего сына прострелил жене голову из ружья 12-го калибра. Двое хороших полисменов оказались в критическом состоянии после того, как были зверски избиты в трущобном квартале при попытке задержать торговца наркотиками. Девочка-подросток успела так устать от жизни, что наглоталась бензина, а когда ее везли в больницу, машина «Скорой помощи» врезалась в такси. В результате погибли оба водителя, врач и пассажир — только несчастный ребенок остался жив. Поймали тридцатилетнего капитана, которого я знал с тех пор, когда полицейские конюшни пахли лошадьми, а не карболовой кислотой — он запустил руку в кассу. Могут эти проблемы заинтересовать тебя, сын?»

— Ничего не произошло, — ответил инспектор.

— Черт! — выругался Эллери. — А я надеялся…

Наступил момент, когда шлюзы треснули — инспектор не мог больше сдерживаться.

— Ты надеялся! — рявкнул он. И тут потоки воды хлынули наружу с оглушительным грохотом. — Надеялся, что я принесу тебе подарок, маленький мальчик? Шоколадную конфетку прямо с Сентр-стрит?

Непривычная агрессивность, прозвучавшая в голосе отца, заставила Эллери повернуться и подняться.

— Значит, ты в состоянии оторвать задницу от стула? — рявкнул инспектор. — И чем ты занимался весь день?

— Я…

— Ты используешь пишущую машинку для чего-нибудь еще, кроме того, чтобы опираться на нее локтями? Сколько чашек кофе ты сегодня выпил? Сколько сигарет выкурил? Неужели не чувствуешь, какая вонь стоит в комнате? Хоть бы проветривал ее иногда! Здесь как в проверочной камере Контроля за загрязнением воздуха! Что с тобой происходит, Эллери?

— Ну, — начал Эллери, — я…

— Ты же знаешь, как вечерами я всегда жду возвращения домой! А вместо того чтобы встретить меня как следует, ты рассчитываешь, что я принесу тебе готовенький сюжет для книги!

Эллери усмехнулся:

— Отлично, папа! А я сначала подумал, что ты говоришь серьезно.

— Серьезно? — переспросил инспектор. Сняв и отшвырнув пальто, он подбежал к письменному столу и склонился вперед, выпятив подбородок, так что Эллери мог разглядеть каждый волосок в его седых усах. — Я покажу вам, насколько я серьезен, мистер Квин! Я хочу, чтобы вы немедленно убрались отсюда!

— Что? — удивился Эллери.

— Убирайся! Иди куда угодно и сделай что-нибудь! Ты называешь себя писателем? Отлично! Тогда вообрази, чем может заняться человеческое существо, уходи отсюда и займись этим! И поскорее, Эллери, а то я за себя не ручаюсь!

Выплеснув запасы отцовского беспокойства, инспектор подобрал пальто и вышел из кабинета, продолжая что-то бормотать себе под нос. Эллери, наблюдавший за ним с круглыми глазами и открытым ртом — короче говоря, с лицом идиота, страдающего аденоидами, — почесал небритую щеку и снова сел, постепенно обретая осмысленное выражение лица.

* * *

Спустя сутки инспектор Ричард Квин из Главного полицейского управления, держа на одной руке пальто и сжимая в другой ключи, снова стоял в дверях кабинета сына, глядя сквозь голубоватый дым на его безвольно обмякшую фигуру и небритые щеки. Эллери, казалось, спал.

Инспектор вздохнул. У него прошел еще один рабочий день, а у Эллери…

— По-прежнему работаешь как проклятый, сынок? — с усмешкой осведомился старик.

Однако с этого момента все пошло по-другому. Приподняв веки, Эллери вскочил со стула.

— Я нашел это, папа! — крикнул он.

Инспектор отступил на шаг, словно то, что нашел его сын, было заразным.

— Что именно? — спросил он.

Эллери ткнул в его сторону длинным указательным пальцем.

— Вчера вечером ты был прав, папа, и в то же время не прав. А я оказался не прав во всех отношениях. Мне казалось, что я должен ждать, пока что-нибудь произойдет, а потом начать писать. Но это профессиональная слепота! Все, что от меня требовалось, — это понять, почему я не могу писать. И сегодня я это понял!

— Вот как? — осторожно осведомился инспектор.

— Моя беда в том, — заявил Эллери, забирая у отца пальто и шляпу и усаживая его в кресло у камина, — что у меня одновременное мышление.

— В самом деле?

— Конечно! Я всегда писал о делах, над которыми в то время работал или которыми занимался ты, — короче говоря, о чем-то реальном. Но времена меняются, старина!

Эллери шагал взад-вперед и потирал руки. Он напоминал бойскаута, добывающего огонь. Затем он поднял наконец пальто и шляпу инспектора, которые до этого бросил на ковер.

— Можешь называть это законом Эллери! От одной книги до следующей… Да что я говорю? От одного до другого они меняются так быстро, что не успеваешь это заметить. Ты понимаешь мою мысль, папа?

— Нет, — ответил инспектор.

— Ну, смотри! — воскликнул Эллери. — Что происходит с лифтерами?

— С кем? — недоуменно переспросил его отец.

— С лифтерами. Я скажу тебе, что с ними происходит. Они исчезают — вот и все. Или возьми театр. Посмотри, во что превратились спектакли. Десятисекундные сцены. Реплики состоят из существительных и прилагательных, глаголы отсутствуют. Актеры передвигают декорации, а рабочие сцены — играют. Некоторые из персонажей бродят среди публики. Ни занавеса, ни огней рампы, ничего от вчерашнего театра! Все другое, неожиданное и намеренно мистифицирующее — не в смысле загадки, которую нужно разгадать, а в том смысле, что, придя домой и засыпая в постели, ты продолжаешь ломать голову над тем, что все это означало. Господи, да взять хотя бы твое пальто! — Эллери вывернул пальто наизнанку и отыскал ярлычок. — Вот! Дакрон и орлон с подкладкой из нейлона! Держу пари, папа, ты думал, что носишь пальто из овчины, а оно изготовлено из угля, воды и воздуха! — Громко расхохотавшись, Эллери отнес пальто и шляпу инспектора в прихожую и оттуда крикнул: — Нет-нет, папа, оставайся на месте. Я сам все приготовлю!

— Что? — простонал инспектор.

— Выпивку.

Эллери побежал на кухню. Инспектор устало откинулся в кресле. Он вздрогнул и открыл глаза, когда его сын пронесся мимо него к бару в углу.

— Да, сэр, меня подвело одновременное мышление, — продолжал Эллери, вынимая из ниши стальной молоток для льда и тут же ударив им по большому пальцу. — Черт! — Он более тщательно нацелился на обернутые в полотно кубики льда. — Не хочу говорить высокопарно, папа, но иногда я чувствовал, что образую в некотором роде естественное равновесие…

— Что-что?

— Ну, что я существовал потому, что существовали преступники определенного рода. Я делал свое дело, потому что такой преступник делал свое. Он был… — Эллери помедлил, — он был игроком на другой стороне.

— На другой стороне? — Инспектор облизнул губы, наблюдая за сыном, хлопочущим возле бара.

— Да. Я утратил способность писать, потому что игрока на другой стороне больше не существует. — Эллери прищурился, глядя на бутылочную этикетку. — Время смело его прочь и меня вместе с ним. Я имею в виду, прежнего меня. Ты понимаешь, о чем я?

— Нет, — буркнул инспектор, — но продолжай.

— Закон, на страже которого ты стоишь, папа, теперь располагает арсеналом средств, достойным любого чародея. Одна пылинка — и тебе известны вес, рост, привычки и образование преступника. Полицейская наука сегодня занята тем, что делает необычное обычным — широко внедряет моментальную связь, электронные приборы для подслушивания, консультации светил психиатрии, картотеки с отпечатками пальцев людей, еще не совершивших никакого преступления… — Он протянул отцу стакан с долгожданной выпивкой, которую тот проглотил залпом. — Даже на телевидении все чудеса совершаются при помощи дозиметров, полиграфов и тому подобных приборов, которые умудряются правильно использовать. — Эллери опустился на диван со стаканом в руке. — Какой же шанс остается мне с моими старомодными чудесами? В реальном мире все стало настолько чудесным, что для них уже нет места. Я не могу быть умнее бинарного компьютера или обыграть в шахматы электронного противника. Твое здоровье!

Он выпил, и старик выпил тоже, не сводя обеспокоенного взгляда с лица сына.

Эллери поставил стакан на кофейный столик.

— Но теперь, зная причину творческого истощения, я также знаю, что с этим делать.

— Знаешь?

— Да.

— И что же?

— Я больше не буду заниматься делами — ни моими, ни твоими, ничьими. С расследованием преступлений покончено. Теперь я буду черпать сюжеты для книг только отсюда. — Он постучал по своему лбу. — Это должно быть нечто совершенно новое — не знаю, что именно, но оно придет.

— Значит, — промолвил старик после небольшой паузы, — больше никаких дел?

— Никаких.

— Скверно.

Эллери умолк, пытаясь поймать ускользнувшую мысль.

Подняв глаза, он увидел, что отец смотрит на него очень странно. Эллери против воли начал чувствовать себя как человек, который за прошедшие четверть часа пересек мутный поток, шагая по скользким камням.

— Скверно? — повторил Эллери. — Ты сказал — скверно, папа?

— Да, я сказал именно это.

Эллери пожевал нижнюю губу.

— Папа?

— Ну?

— В чем дело?

— О чем ты?

— Черт возьми! — взорвался Эллери. — Вчера вечером ты пилил меня за то, что я поджидаю какое-нибудь происшествие, чтобы начать писать снова. Знаешь, почему ты сорвал на мне свое плохое настроение? Потому что чувствовал себя виноватым, так как не принес домой рассказа об очередном загадочном преступлении! А сегодня, когда я заявил, что отказываюсь от расследований как от основы моих романов, ты вдруг стал скромным и застенчивым. Я ведь плод твоих чресел, папа, и я голодаю! Сознавайся, какую пищу ты принес для меня из города?

Внезапно оба расхохотались. Смех длился недолго, но он достиг того, чего не удалось словам. Инспектор полез в боковой карман.

— Вчера вечером убили одного человека. Убийца неизвестен, как, впрочем, и все остальное.

— Ну?

— Вот это пришло ему по почте перед тем, как его прикончили.

Инспектор вытащил из кармана какой-то предмет и бросил его на стол перед Эллери. Наклонившись вперед и слегка сдвинув брови, Эллери уставился на предложенный ему для обследования предмет.

Это была пятисторонняя белая карточка странной формы, на которой, очевидно при помощи черной штемпельной подушечки, была отпечатана заглавная буква «J».

— Это первая, — сообщил инспектор.

Глава 9

ГАМБИТ Y ПРИНЯТ

— Никогда не видел ничего подобного, — продолжал инспектор Квин. — Я имею в виду этот дом. Там все расположено с такой аккуратностью, как инструменты хирурга перед операцией. Стул в углу, очевидно, устанавливали с помощью треугольника. Большая картина висит в самом центре стены, а по бокам — две маленькие на абсолютно одинаковом от нее расстоянии. В каждом углу ковра неприкрытые кусочки пола отмерены с математической точностью. Исключение составляет только комната секретаря — я не имею в виду, что там беспорядок, но она, по крайней мере, выглядит обитаемой, в отличие от остальных помещений. Ну, ты сам все это увидишь…

Эллери молча рассматривал карточку.

— Зато хозяин и повелитель всего этого великолепия выглядел ужасно, — сообщил старик. — Мне приходилось видеть бедствия, постигшие полквартала, но это было менее кошмарное зрелище, чем тот внутренний двор. Очевидно, это и навело меня на мысль, что дело не совсем обычное — в твоем духе, Эллери. Хозяин лежал в шезлонге, снаружи, возле его безукоризненной столовой. Труп без головы — ее разнесло на мелкие кусочки. Кто-то сбросил на нее двухсотфунтовую гранитную глыбу с башни высотой в сорок футов.

— Ты говоришь о Роберте Йорке из Йорк-Сквера? — внезапно осведомился Эллери.

— Откуда ты знаешь? Ах да, из газет… Да, именно о нем.

Эллери повертел в руках белую карточку.

— Что означает эта буква «J»?

— Спроси что-нибудь полегче, сынок. Во всем Йорк-Сквере нет никаких Джонов, Джеков, Джимов, Джоан и Джонатанов, равно как и Джонсонов, Джексонов или Джимсонов.[12]Имена и фамилии, начинающиеся с буквы «J».

Эллери положил карточку на кофейный столик, не сводя с нее глаз.

— Продолжай. Это не мог быть несчастный случай?

— Нет, если только кто-то случайно не отбил всю известку вокруг камня, случайно не сделал в бетоне трещину и так же случайно не подмел всю пыль. Вели находился там с рассвета, а я прибыл чуть позже. Избавиться от пыли после того, как камень столкнули, ни у кого не было времени. Значит, это сделали заранее — возможно, за несколько дней или даже недель. Следовательно, это преднамеренное убийство.

— Но каким образом гранитную глыбу сбросили с башни?

— Сильным толчком. Камень ведь не висел на волоске, Эллери. Это была солидная глыба на плоском основании. Даже без известки она могла бы простоять еще сто лет на одном месте.

— Значит, убийце оставалось только дождаться, когда Роберт Йорк окажется внизу?

— Это и есть самое любопытное. Роберт Йорк «оказывался» там внизу каждый погожий вечер с пятнадцатого мая по первое октября в половине восьмого плюс-минус десять секунд — слышишь, десять секунд!  — и оставался там ровно до половины девятого. В дождливые или холодные вечера он лежал на кушетке в своем кабинете. Но так или иначе всегда ложился вздремнуть ровно на час после обеда.

— И все в Йорк-Сквере, конечно, об этом знали?

— Не только в Йорк-Сквере, но и за его пределами, так что отследить всех знавших это не представляется возможным. Роберту Йорку нравилось хвастаться своими устойчивыми привычками и пунктуальностью, в том числе тем, что он может засыпать и просыпаться в точно установленное время.

— Человек-будильник, — усмехнулся Эллери. — Кто имел доступ на башню, папа?

— Все, — проворчал старик. — Наружная дверь ведет прямо на башенную лестницу; есть и внутренняя дверь в нижнем холле между комнатами и кухней.

— Двери держались запертыми?

— Только наружная, но замок там доисторический, и его можно было легко откусить передними зубами.

— Кто был в доме, когда свалилась глыба?

— Никого. Слуга находился в гараже — сливал масло из автомобиля.

— И ничего не видел и не слышал?

— Говорит, что нет. Может быть, так оно и есть. Гараж расположен довольно далеко от террасы, а звук от удара глыбы… ну, естественно, получился приглушенным…

Эллери скорчил гримасу.

— Кто готовил Йорку обед?

— Приходящая экономка, которую зовут миссис Шривер. Она подавала ему обед без четверти семь, потом уносила посуду на кухню и уходила домой.

— Даже не помыв посуду? А, понятно — чтобы не беспокоить хозяина во время вечернего сна.

— Совершенно верно.

Эллери потянул свою нижнюю губу.

— Ты спрашивал у кого-нибудь, насколько крепко спал Йорк?

— А как ты думаешь? Все утверждают, что его нельзя было разбудить, даже поливая из брандспойта, пока он сам не решал проснуться.

Эллери нахмурился.

— Тогда почему экономка не мыла посуду, опасаясь разбудить его величество?

— Я спрашивал ее об этом. Миссис Шривер объяснила, что это вошло у нее в привычку с тех пор, как она начала там работать три года назад и узнала о послеобеденном сне Роберта Йорка. И после этого уже не меняла распорядка.

— Эта миссис Шривер, наверное, большая и сильная женщина?

Инспектор усмехнулся:

— Маленькая и сильная женщина.

Эллери помолчал, глядя в пространство.

— А что собой представляет слуга? — поинтересовался он.

— Уолт? Превосходный кандидат в подозреваемые. В тот день он торчал на башне, подстригая плющ. Говорит, что не обратил внимания на известку под глыбой. Охотно этому верю. Трещины там тонкие и глубокие, под другими глыбами известка тоже не видна. Конечно, Уолт мог столкнуть глыбу, а потом спуститься в гараж. Но это мог сделать кто угодно.

— Кто обнаружил обезглавленный труп? — спросил Эллери.

— Его секретарь — молодой парень по имени Томас Арчер. Он, кажется, приводит в порядок коллекцию марок Йорка — вечером у него было много работы.

— Арчер обедал с Йорком?

— Нет. Раньше он всегда так делал, но миссис Шривер говорит, что в последнее время он обычно питался не дома.

— А в тот вечер?

— В доме Майры Йорк — в юго-восточном углу Йорк-Сквера.

— Почему?

— У Майры есть платная компаньонка, девушка по имени Энн Дру, которая, очевидно, нравится молодому Арчеру. Он обедал с ней на кухне Майры Йорк — сама Майра в это время спала наверху.

— Значит, девушка подтверждает алиби Арчера?

— Они подтверждают алиби друг друга, — поморщился старик, — что мне совсем не нравится. Кстати, сынок, если эта Энн Дру не разгорячит тебе кровь…

— А другие обитатели Йорк-Сквера? — прервал отца Эллери.

— Ну, кузина Эмили говорит, что она сидела дома одна и писала письма. Кузен Персивал также утверждает, что был один у себя и опохмелялся.

— И у слуг такое же несокрушимое алиби?

Старик мрачно кивнул:

— Любой из них мог это сделать.

— Даже абсолютно посторонний, — задумчиво произнес Эллери.

— Теоретически — да. Но я не думаю, что это работа случайного прохожего. Посторонние не станут шататься вокруг Йорк-Сквера часами или даже днями, чтобы улучить время и расковырять известку на одной из башен.

Эллери снова уставился на букву «J» на карточке.

— Газеты сообщают, что смерть Роберта Йорка прибавит каждому из его кузенов примерно по миллиону, когда наступит срок получения наследства. Кстати, когда он наступит?

— Согласно завещанию, через шесть месяцев. Все наследники получают равные доли от состояния Роберта Йорка.

— Старая дурацкая тонтина,[13]Тонтина (по имени итальянского банкира XVII в. Лоренцо Тонти) — финансовое соглашение, участники которого вносят одинаковые вклады, а объединенный капитал достается пережившему остальных. — с отвращением проговорил Эллери. — Ты говоришь о завещании Натаниэла Йорка-старшего?

— Да. По завещанию Роберта все его деньги также переходят в общее состояние семьи. Конечно, в сравнении со всей суммой это не так уж много, хотя для нас с тобой было бы настоящим богатством.

Оба немного помолчали.

— Эмили Йорк — аскетичная особа, не так ли? — поинтересовался Эллери. — А Майра — инвалид? Не могу себе представить, чтобы одна из них занялась уменьшением количества наследников. Таким образом, остается Персивал.

Лицо инспектора отразило явную надежду.

— Между нами говоря, сынок, я не возражал бы против такого исхода. Этот тип похож на какой-то мерзкий прыщ!

— Понятно. Но что могло заставить даже такое ничтожество, как Персивал, когда ему вскоре предстоит получить три миллиона долларов, захотеть четвертый?

— Ты что, смеешься?

— Я имею в виду, так захотеть, чтобы совершить убийство.

— Прекрати, Эллери! Сейчас ты начнешь утверждать, что детей приносят аисты. Кроме того, я не сбрасываю со счета обеих кузин.

— По-твоему, Эмили или Майра могли столкнуть двухсотфунтовую каменную глыбу?

— Они могли удалить известку, а остальное поручить какому-нибудь мускулистому парню, заплатив ему.

— На это что-нибудь указывает?

— Дай мне время, — проворчал инспектор. — Но поговорим о мотиве. Возьмем Эмили. Она и в самом деле аскет — аскетичная миллионерша, своего рода фанатичка. Эмили пользуется двумя комнатами своего замка, работает в Доме социальной службы, живет в основном на собственный заработок и жертвует большую часть своего дохода на благотворительные цели. Думаю, что она строит такие же планы и относительно ожидаемых миллионов. Эмили — необычная старая дева, и если произошло что-то, изменяющее каким-то образом распределение этих миллионов, то я не уверен, что она к этому непричастна.

— А Майра? — спросил Эллери.

— Майра выглядит безобидной, — медленно ответил старик. — Может быть, она такая и есть. Майра — немного чокнутая… Она рассеянная, непредсказуемая… — Он покачал головой. — Сам увидишь, Эллери.

— Я еще не знаю… — начал Эллери.

— Да, конечно. Извини, — поспешно перебил его отец. — Я хотел сказать, если ты присоединишься ко мне в охоте на этого убийцу, то увидишь все сам.

Эллери усмехнулся:

— Есть еще кто-нибудь, кто чувствовал бы себя лучше в этом мире без Роберта Йорка?

Старик пожал плечами:

— Насколько мне известно, его никто не любил, но никто и не ненавидел. Молодой Арчер, секретарь Роберта, говорил мне, что его хозяин всегда старался быть справедливым. В меру своих способностей, конечно, которые, по-моему, кроме Арчера, немногие оценивали высоко.

— А что собой представляет Арчер?

— Толковый парень, но с книжным складом ума. Мы интересовались им из-за коллекции марок Роберта Йорка, которую он приводит в порядок. Эмили и Персивал велели ему продолжать этим заниматься, так как коллекция переходит в общее состояние вместе с остальным личным имуществом Роберта…

— Постой! — внезапно остановил инспектора Эллери. — Должно быть, я думал о чем-то другом, когда ты некоторое время назад упомянул об этой коллекции… Ведь Роберт Йорк был одним из самых известных филателистов Нью-Йорка — его коллекция, несомненно, представляет немалую ценность, к которой этот Том Арчер имеет свободный доступ…

— Разумеется, — усмехнулся инспектор. — Он мог засунуть какую-нибудь невзрачную на вид марку в старый конверт и заполучить таким образом восемь-десять тысяч. Потому мы за ним и наблюдаем. Хотя это маловероятно. Такой человек, как Роберт Йорк, который вел учет даже пристежным воротничкам, — представь, Роберт до сих пор их использовал! — не станет разбрасывать редкие марки, как конфетти. Его душеприказчики — кстати, банкиры — имеют список всех марок, когда-либо купленных или проданных Робертом.

— А Арчер выигрывает что-нибудь со смертью Роберта Йорка?

— Насколько я знаю, нет. Ему повысили жалованье примерно неделю назад, когда Роберт официально поручил ему вести дела по содержанию Йорк-Сквера — разумеется, с согласия остальных. Эмили и Персивал, да и Майра, насколько она может соображать, хотят, чтобы Арчер продолжал этим заниматься. Он кажется способным парнем и вроде счастлив на своей работе.

— Счастлив?

— Ты имеешь в виду убийство Роберта? Нет, оно его потрясло. По-моему, Роберт нравился ему больше, чем всем остальным, с кем мы говорили.

— Ладно, продолжай за ним наблюдать, — вздохнул Эллери. — Кто у нас остался? Ах да, Уолт — мастер на все руки. Что ты скажешь о нем?

— Этот тип говорит только тогда, когда к нему обращаются; может выполнять любую ручную работу и, возможно, не так туп, как кажется. Он делает в Йорк-Сквере все, кроме того, чем занимается экономка.

— Ты имеешь в виду эту… как ее?.. миссис Шривер?

Инспектор кивнул.

— Она помогает компаньонке Майры Йорк — Энн Дру — делать генеральную уборку раз в неделю, дважды в неделю приводит в порядок жилище Персивала, каждый день готовила и убирала у Роберта… Ни миссис Шривер, ни Уолт вроде бы ничего не приобрели в связи со смертью Роберта…

— Остается девушка.

— Да, девушка! — Лицо старика прояснилось. — Когда ты ее увидишь, Эл…

— Не надейся подобраться ко мне таким образом, — фыркнул Эллери. Он снова посмотрел на карточку и внезапно поднял взгляд. — Постой-ка! У меня и впрямь заржавели мозги. Когда ты показал мне эту карточку, ты сказал что-то насчет того, что она была первой?

— Сказал, — кивнул инспектор.

Эллери уставился на него.

— Ты имеешь в виду, что была и вторая!

— Разве я не упомянул о ней? — невинно осведомился старик. Пошарив в другом кармане, он извлек оттуда еще одну пятиугольную белую карточку и аккуратно положил ее перед сыном.

На карточке была отпечатана буква «H».