Онлайн чтение книги Изгнанники The Refugees
Глава XXIX. ГОЛОС У ПУШЕЧНОГО ЛЮКА

В эту ночь тело старого Теофила Катина было спущено в воду. При похоронах присутствовала только его дочь с мужем. Следующее утро де Катина провел на палубе, среди шума и суеты разгрузки, с тяжелым сердцем стараясь развлечь Адель веселой болтовней. Он указывал ей на хорошо знакомые места: вот крепость, где он когда-то стоял с полком, дальше коллегия иезуитов; вон собор епископа Лаваля; это склады старой компании, разрушенные пожаром, и дом Обера де ла Шене, единственный из частных домов, уцелевший в нижней части города. С палубы прекрасно были видны не только городские достопримечательности, но и пестрое население, выделяющее этот город из всех других, за исключением, может быть, его меньшого брата, Монреаля. На крутой дорожке, окаймленной частоколом и соединявшей две части города, перед их глазами сосредоточилась, словно в фокусе, вся канадская жизнь: солдаты в широкополых шляпах с перьями и перевязями через плечо, прибрежные жители в грубых крестьянских одеждах, мало чем отличающиеся от своих, бретонских и нормандских предков, и, наконец, молодые щеголи из Франции и окрестных поместий. Тут же болтались небольшие группы «лесных бродяг», или странников, в охотничьих кожаных куртках, штиблетах с бахромой и в меховых шапках с орлиным пером. Люди эти раз в год появлялись в городах, оставляя своих жен-индеанок и детей в отдаленных вигвамах. Были тут и краснокожие: алгонкины, рыбаки и охотники; дикие микмаки с востока и абенаки с юга, а среди толпы повсюду мелькали темные одежды францисканцев или черные сутаны и широкополые шляпы иезуитов.

Таков был люд, толпившийся на улицах столицы этого странного отпрыска Франции, пересаженного на берега великой реки за тысячи миль от родной земли. И удивительная же это была колония, быть может, самая любопытная на свете. Она тянулась на тысячу миль от Тадусака вплоть до торговых стоянок на берегах Великих озер, ограничиваясь большей частью узкими полосами обработанной земли вдоль берегов рек, за которыми возвышались дикие лесные пространства и неведомые горы, соблазнявшие крестьянина променять заступ и соху на более свободную жизнь с веслом и ружьем. Небольшие, редкие просеки, чередовавшиеся с маленькими бревенчатыми домиками, обнесенными заборами, указывали путь внедрения цивилизации внутрь громадного материка, где с трудом боролись за существование, чуть не погибая от сурового северного климата и свирепости беспощадного врага. Все белое население этого громадного округа, включая солдат, монахов и жителей лесов, с женами и детьми, не достигало двадцати тысяч душ, но энергия их была настолько велика, а выгоды центрального управления так значительны, что они наложили свой отпечаток на весь материк. В то время как зажиточные английские переселенцы довольствовались жизнью в своих поместьях и топоры их еще не звучали по ту сторону Аллеганских гор, французы выгнали вперед своих пионеров-миссионеров в темных сутанах и охотников в кожаных куртках к отдаленнейшим пределам материка. Они сняли карты озер и завели меновую торговлю с свирепыми сиу на великих равнинах, где деревянные вигвамы уступали место шалашам из кож. Маркет прошел по Иллинойсу до Миссисипи, следуя по течению великой реки, и первый из белых увидел мутные волны бурного Миссури. Лассаль отважился проникнуть еще дальше, миновал Огайо и, достигнув Мексиканского залива, поднял французский флаг на том месте, где впоследствии возник город Новый Орлеан. Другие добрались до Скалистых гор и до обширных пустынь северо-запада, проповедуя, ведя меновую торговлю, плутуя, крестя, повинуясь самым различным побуждениям и сходясь между собой только в одном — неустрашимой храбрости и находчивости, выводивших их невредимыми из всех опасностей. Французы были к северу от британских поселков, и к западу, и к югу от них, и если материк в настоящее время не весь принадлежит французам, это уже, конечно, не вина железных предков нынешних канадцев.

Все это де Катина объяснял Адели в осенний день, стараясь отвлечь ее мысли от печали как прошлого, так и долгого, тоскливого пути впереди. Привыкшая к сидячей жизни в Париже и мирному пейзажу берегов Сены, она с изумлением смотрела на реку, леса и горы и с ужасом хваталась за руку мужа, когда, брызгая пеной с весел, проносился мимо челнок, полный диких алгонкинов, одетых в шкуры, с лицами, разрисованными белой и красной краской.

Река из голубой снова стала розовой, старая крепость вновь оделась пурпуром заката, и беглецы, подбадривая друг друга, сошли в свои каюты, унося каждый тяжесть на сердце.

Койка де Катина находилась около одного из пушечных люков, который он не запирал, так как рядом помещалась кухня, где стряпали на весь экипаж, а потому воздух был чересчур теплым и удушливым. Амори никак не мог уснуть и ворочался под одеялом, перебирая в уме все способы побега с этого проклятого корабля. Но если бы даже и удалось, куда деться? Вся Канада закрыта для них. Леса на юге полны свирепых индейцев. Правда, в английских колониях они могли бы свободно исповедовать свою веру, но что делать ему и его жене без друзей, среди чуждого им народа? Не измени им Амос Грин, все было бы хорошо. Но он покинул их. Конечно, у него не было причины поступить иначе. Он им и без того уже много раз оказывал услуги. Дома его ожидала семья и любимый уклад жизни. Чего ради ему мешкать здесь из-за людей, с которыми он знаком всего лишь несколько месяцев? Этого нельзя и требовать… И все же де Катина не мог примириться с происшедшим.

Но что это? Среди тихого плеска волн вдруг раздалось резкое: «Тссс»… Вероятно, плыл какой-нибудь лодочник или индеец. Звук повторился еще настойчивее. Де Катина присел на койке и начал оглядываться. Звук несомненно доносился из открытого пушечного люка. Он заглянул в него, но перед глазами был только широкий затон, неясные очертания судов и огни, мерцавшие вдали на Пуан-Леви. Он снова опустился на подушку, но в это время какой-то предмет, ударившись о его грудь, с легким шумом упал на пол. Изгнанник вскочил, схватил с крюка фонарь и направил его свет на пол. Перед ним лежала маленькая золотая булавка. Он поднял ее и, внимательно разглядев, вздрогнул от радости. То была его собственная булавка, подаренная им Амосу Грину на второй день по приезде последнего в Париж, когда они вместе отправились в Версаль.

Значит, это сигнал… Амос Грин не покинул их. Весь дрожа от волнения, де Катина оделся и вышел на палубу. Стоял глубокий мрак, и он ничего не мог разглядеть, но мерный звук шагов где-то на передней палубе показывал, что часовые еще здесь. Бывший гвардеец подошел к борту и устремил взгляд во тьму. Он различил смутные очертания лодки.

— Кто тут? — прошептал он.

— Это вы, де Катина?

— Да.

— Мы приехали за вами.

— Да благословит вас бог, Амос.

— Ваша жена здесь?

— Нет, но я сейчас разбужу ее.

— Отлично. Но сначала ловите-ка вот эту веревку. Так! Теперь тащите лестницу.

Де Катина схватил брошенную ему бечевку и, потянув к себе, увидел привязанную к ней веревочную лестницу, снабженную железными крючьями для прикрепления к борту. Укрепив лестницу, он потихоньку пробрался в среднюю часть корабля, где находились дамские каюты, одна из которых была отведена его жене. В данную минуту она была единственной женщиной на корабле, и он мог беспрепятственно постучаться в дверь. Через десять минут Адель с маленьким узлом в руках выскользнула из каюты. Вместе они, прошмыгнув по палубе, прокрались на корму. Они почти добрались до борта, когда де Катина остановился и проклятие вырвалось сквозь стиснутые зубы. Между беглецами и веревочной лестницей при ночном свете висевшего на вантах фонаря выделялась угрюмая фигура францисканца. Он вглядывался во мрак из-под своего надвинутого капюшона и медленно продвигался вперед, как будто собираясь схватить жертву. Затем он снял фонарь и направил свет на беглецов.

Но де Катина был из породы людей, которые не позволяют шуток. Характерной чертой его натуры была способность решать и действовать быстро. Неужели мстительный монах может оказаться помехой в последнюю минуту? Плохо же это закончится для фанатика капуцина. Де Катина быстро оттолкнул Адель к мачте и, едва монах приблизился, кинулся на него, крепко сцепившись с ним не на живот, а на смерть. При этом нападении капюшон соскочил с головы монаха, и вместо суровых черт францисканца де Катина, страшно изумившись, увидел лукавые серые глаза и грубое лицо Эфраима Савэджа. В то же самое время из-за борта появилась другая фигура, и глубоко растроганный француз бросился в объятия Амоса Грина.

— Все идет хорошо, — тихо проговорил молодой охотник, с трудом высвобождаясь из объятий приятеля. — Он у нас в лодке с кожаной перчаткой в глотке.

— Кто «он»?

— Человек, одежда которого на капитане Эфраиме. Он выслеживал нас, пока вы ходили за женой, но мы скоро успокоили его. Здесь ваша жена?

— Вот она.

— Ну, так поживее, а то может кто-нибудь помешать.

Адель подняли через борт и усадили на корме берестяного челнока. Мужчины, отстегнув лестницу, спустились по веревке, а два индейца, сидевшие у весел, бесшумно оттолкнули лодку и она быстро понеслась против течения. Через минуту от «Св. Христофора» осталось только смутное очертание с двумя желтыми огоньками.

— Возьмите-ка весло, Амос, а я другое, — сказал капитан Савэдж, сбрасывая с себя одежду монаха. — На палубе корабля я чувствовал себя в безопасности в этом маскараде, а здесь он только мешает. Видимо, мы могли бы, закрыв все люки, захватить корабль целиком с медными пушками и со всем скарбом…

— А на другой день висеть на реях в качестве пиратов, — заметил Амос. — По-моему, мы поступили правильно, забрав мед, не тронув колоды. Надеюсь, вы здоровы, мадам?

— Я не понимаю, как все случилось и где мы теперь.

— Как и я, Амос.

— Разве вы не ждали нашего возвращения за вами?

— Я терялся в догадках.

— Ну, вот. Неужели же вы могли вообразить, что мы бросим вас на произвол судьбы?

— Признаюсь, эта боязнь угнетала меня.

— Как раз этого-то я и опасался, когда перехватил ваш печально провожающий нас взгляд. Но если бы эти молодцы заметили, что мы беседуем или сигнализируем друг другу, то непременно установили бы за нами слежку. А так мы ни в ком не возбудили подозрений за исключением того капуцина, что лежит вон тут на дне лодки.

— Как же вы поступили?

— Вчера вечером мы сошли на берег Бопрэ, наняли этот челнок и притаились на целый день. Потом, как стемнело, подплыли к кораблю, и я разбудил вас, зная, где вы спите. Правда, монах чуть не испортил все дело во время вашей отлучки, но мы заткнули ему глотку и сбросили в челнок. Эфраим надел сутану, чтобы встретить вас и помочь, уже не подвергаясь риску. Мы очень боялись случайной задержки.

— Ах, как чудесно быть снова свободным. Как бесконечно обязан я вам, Амос.

— Ну, вы были моим телохранителем в вашей стране. Теперь моя очередь присмотреть за вами.

— Куда же мы плывем?

— Ах, вот тут-то и запятая. Путь морем закрыт для нас. Придется как-нибудь пробираться по материку, а сейчас нам нужно отплыть как можно дальше от Квебека. Здесь, по-видимому, приятнее захватить гугенота, чем вождя ирокезов. Клянусь богом, не понимаю, как можно подымать столько шума из-за способов спасения человеком своей души. Впрочем, вот и старый Эфраим так же нетерпим в этом отношении. По-видимому, глупость везде возможна.

— Что ты там упоминаешь мое имя? — спросил моряк, насторожив уши.

— Только то, что вы — добрый, стойкий, старый протестант.

— Да, слава богу. Мой девиз — свобода совести для всех, исключая квакеров, папистов… ну, потом не люблю я женщин-проповедниц и разных там глупостей.

Амос Грин расхохотался.

— Ведь все это делается с соизволения господа бога, так зачем же вам-то так горячо принимать к сердцу, — проговорил он.

— Ах, ты еще молод и глуп. Поживешь — узнаешь. Ты еще, чего доброго, станешь заступаться и за эту нечисть, — Эфраим веслом указал на распростертого монаха.

— Что ж, по-своему и он недурной человек.

— Ну, конечно, и акула по-своему хорошая рыба. Нет, парень, не втирай очки. Можешь болтать, пока не свихнешь челюсть, а все же встречного ветра не сделаешь попутным. Передайте-ка мне кисет и огниво, а твой приятель не сменит ли меня за веслом?

Всю ночь плыли они вверх по реке, напрягая все силы, чтобы уйти от предполагаемой погони. Придерживаясь южного берега и минуя благодаря этому главную силу течения посреди реки, они быстро продвигались вперед. Амос и де Катина были опытные гребцы; индейцы работали веслами сильно и упруго, словно тела их были выкованы из стали и железа. На всей громадной реке теперь царила глубокая тишина, нарушаемая только плеском воды о борта лодки, шелестом крыльев ночных птиц над головами путников, да лишь изредка громким, отрывисто-пронзительным лаем лисиц в глубине лесов. Когда же, наконец, забрезжил рассвет и черные тени ночи уступили место свету, беглецы были далеко и от крепости и от погони. Девственные леса в чудном осеннем разнообразном уборе спускались с обеих сторон до самой воды, а посредине реки виднелся маленький остров, окаймленный желтым песком, с горящими в центре яркими красивыми цветами сумахов и еще каких-то других деревьев.

— Я бывал здесь раньше, — заметил де Катина. — Помню, сделал отметку вон на том клене с толстым стволом, во время последней поездки с губернатором в Монреаль Это было еще при Фронтенаке, когда короля почитали первым лицом в государстве, а епископа только вторым.

При этом имени краснокожие, сидевшие, как терракотовые фигуры, без малейшего выражения на застывших лицах, насторожились.

— Мой брат сказал про великого Ононтио, — проговорил, оглянувшись, один из них — Мы слышали свист зловещих птиц, уверяющих, что он более не вернется из-за моря к своим детям

— Ононтио теперь у великого белого отца, — ответил де Катина. — Я сам видел его в совете, и он непременно вернется из-за моря, когда будет нужен своему народу.

Индеец покачал бритой головой.

— Звериный месяц протек, брат мой, — промолвил он на ломаном французском языке, — а прежде чем наступит месяц птичьих гнезд, на этой реке не останется ни одного белого, кроме живущих за каменными стенами.

— Что такое? Мы ничего не слыхали. Ирокезы напали на белых?

— Брат мой, они заявили, что съедят гуронов, и где теперь гуроны? Они обратили свои лица против эри — и где теперь эри? Они пошли к западу на иллинойцев — и кто найдет хоть одно иллинойское селение? Они подняли топор на андастов — и имя андастов стерто с лица земли. А теперь они проплясали пляску и пропели песню, от которой мало будет добра моим белым братьям.

— Где же они?

Индеец обвел рукой весь горизонт от юга до запада.

— Где нет их? Леса кишат ирокезами. Они словно пожар в сухой траве — так же быстры и ужасны.

— Ну, — вздохнул де Катина, — если действительно эти дьяволы сорвались с цепи, нашим в городе придется вызывать старика де Фронтенака, коли не желают плавать в реке.

— Да, — произнес Амос, — я видел его только раз, когда вместе с другими меня привели к губернатору за торговлю во владениях, которые он считал французскими. Рот у старика был стиснут, словно капкан для хорька, а одарил он нас таким взглядом, как будто намеревался сшить себе штиблеты из наших скальпов. Но все же сразу чувствовался в нем вождь и храбрый человек.

— Это был враг церкви и правая рука дьявола в новой стране, — раздался голос со дна челнока.

То говорил монах. Ему удалось освободиться от кожаной перчатки и пояса, которыми заткнули рот проповедника американцы. Теперь он лежал, скорчившись и свирепо поглядывая на своих спутников сверкающими, недобрыми огоньками черных глазок.

— Челюстная снасть у него поослабла, — заметил капитан Эфраим. — Сейчас подтяну ее хорошенько.

— Нет, зачем нам тащить его дальше? — проговорил Амос. — Лишний груз, а пользы никакой. Выкинем-ка его.

— Да, пускай выплывет или потонет! — с одушевлением крикнул старый Эфраим.

— Нет, высадим на берег.

— Для того чтобы он побежал сказать черным курткам?

— Ну, так на остров.

— Прекрасно. Он может окликнуть первого из своих, кто пройдет мимо.

Они подплыли к острову и высадили монаха, ничего не сказавшего, но взглядом пославшего им проклятие. Ему оставили небольшой запас сухарей и муки, чтобы просуществовать, пока его кто-нибудь не подберет. Затем, миновав поворот реки, беглецы пристали к берегу в маленькой бухте, где кустики каких-то ягод доходили до самого края воды, а лужок пестрел белым молочайником и пурпуровым пчелиным листом. Здесь они вытряхнули свою незатейливую провизию, с аппетитом поели и принялись обсуждать планы на будущее.