Онлайн чтение книги Возвышение Сайласа Лэфема The Rise of Silas Lapham
5

В это время Кори-младший отпер своим ключом дверь дома и прошел в библиотеку, где его отец дочитывал статью в «Revue des Deux Mondes». Это был пожилой джентльмен с седыми усами, который не отказывался от пенсне ради более удобных очков даже у себя в библиотеке. Он сбросил его, когда вошел сын, и лениво и ласково взглянул на него, потирая красные отметины, всегда остающиеся от пенсне по сторонам носа.

— Том, — сказал он, — где ты добыл этот отличный костюм?

— Я задержался на день в Нью-Йорке, — ответил сын, подвигая себе стул. — Я рад, что вам нравится.

— Мне всегда нравятся твои костюмы. Том, — задумчиво произнес отец, вертя пенсне в руке. — Не понимаю только, откуда ты берешь деньги.

— Видите ли, сэр, — сказал сын, который иногда вставлял это старомодное обращение к отцу, и звучало оно очень приятно, — у меня снисходительный родитель.

— Закури? — предложил отец, подвигая к нему коробку сигар и вытащив одну.

— Нет, благодарю, — сказал сын. — Я бросил.

— Вот как? — отец ощупью стал искать на столе спички, как это делают пожилые люди. Сын встал, зажег спичку и поднес ему. — Я слыхал — спасибо, Том, — что статистики доказывают: если вы бросили курить, то можете отлично одеваться на сэкономленные деньги, даже не имея снисходительного родителя. Но я уже стар, чтобы пробовать. Хотя, должен сказать, предпочел бы одеваться. Кого ты встретил в клубе?

— Там было людно, — сказал Кори-младший, рассеянно следя за красивыми клубами дыма.

— Удивительна закаленность молодых клубменов, — заметил отец. — Все лето, когда самые выносливые женщины бегут к морю, клубы полны молодых людей; жара им, как видно, нипочем.

— В Бостоне летом вовсе не плохо, — сказал сын, не поддерживая иронического тона.

— Конечно, в сравнении с Техасом, — ответил отец, продолжая безмятежно курить. — Но вряд ли ты вне клуба встречаешь в городе много своих друзей.

— Нет. По всей Бикон-стрит и по Авеню Содружества вам предлагается звонить с черного хода. Мало кто встречает возвратившегося блудного сына.

— Блудный сын должен знать, чего ожидать, когда возвращается в мертвый сезон. Но я и сейчас рад тебе, Том, и надеюсь, что ты не сразу уедешь. Дай отдых своей неуемной энергии.

— Вам как будто не приходится укорять меня в излишней активности, — сказал сын, кротко принимая отцовскую шутку.

— Нет, не приходится, — согласился отец. — Ты во всем соблюдаешь умеренность. За что сейчас думаешь взяться? После того как повидаешься с матерью и сестрами в Маунт-Дезерт? За недвижимость? Пожалуй, тебе пора стать маклером по недвижимости. Или подумываешь о брачном союзе?

— Нет, сэр, — сказал молодой человек. — Его я не хотел бы рассматривать как карьеру.

— Да, да, понимаю. И совершенно с тобой согласен. Однако я всегда считал, что в любви можно сочетать приятное с полезным. Я против того, чтобы женились на деньгах — некрасиво, но если влюбляться, отчего бы человеку не влюбиться именно в богатую? Среди богатых есть очень милые девушки, и я сказал бы, что с ними больше шансов на спокойную жизнь. Они всегда все имели и не будут честолюбивы и беспокойны.

— Смотря по тому, — сказал сын, — долго ли родители девушки были богаты и успели ли обеспечить ее всем до замужества. Если нет, то она будет в этом отношении не лучше бедной.

— Верно. Но сейчас скоробогачи быстро сравниваются с нами. Деньги сразу дают им положение. Я не говорю, что это плохо. Общество обычно знает, что делает и как заключить с ними сделку. Скоробогачам просто приходится очень много платить. Да, деньги сейчас — главное. В них — романтика и поэзия нашего века. Именно они прежде всего волнуют воображение. Приезжающие к нам англичане более всего интересуются новоиспеченными миллионерами и больше всего их уважают. Ну и отлично. Я не жалуюсь.

— И вы бы хотели богатую невестку, а остальное не существенно?

— Ну, не совсем уж так, Том, — сказал отец. — Немного юности, немного красоты, немного разума и умения держаться — против этого я не возражаю. И, пожалуй, хорошо, если родители ее в ладах с грамматикой.

— У вас большие требования, сэр, — сказал сын. — Можно ли требовать грамматику от тех, кто занят исключительно коммерцией? Это чересчур строго.

— Пожалуй, да. Пожалуй, ты прав. Но твоя мать как раз говорила, что у этих ее благодетелей, вот что вам встретились прошлым летом, с грамматикой обстоит неплохо.

— Об отце семейства этого не скажешь.

Кори-старший, который курил, полуобернувшись к сыну, сразу обернулся к нему.

— Я не знал, что ты с ним встречался.

— Только сегодня, — сказал Кори-младший, слегка покраснев. — Я шел по улице и посмотрел на строящийся дом, и тут увидел в окне всю семью. Оказывается, дом строит как раз мистер Лэфем.

Кори-старший стряхнул пепел сигары в пепельницу, стоявшую тут же.

— Чем больше я тебя знаю, Том, тем более убеждаюсь, что мы — потомки Джайлса Кори. Способность держать язык за зубами миновала меня, но полностью унаследована тобой. Не знаю, как бы ты вел себя под peine forte et dure[1]пыткой (фр.) , но под обычным давлением ты не проговоришься. Почему ты не рассказал об этой встрече за обедом? Тебя ведь не обвиняли в колдовстве.

— Нет, — сказал молодой человек. — Но как-то не пришлось к слову. Было много других тем.

— Верно. И ты сейчас тоже не упомянул бы о ней, если бы я не заговорил об этом сам.

— Не знаю, сэр. Я собирался рассказать. Может быть, именно я и навел на это разговор.

Отец засмеялся.

— Возможно, Том, возможно. Твоя мать догадалась бы, что ты к этому вел, но я, признаюсь, нет. Ну и каково твое впечатление?

— Ничего определенного. Но знаете, при всех грамматических ошибках он мне понравился.

Отец внимательно посмотрел на сына, но пока юноша не высказался, он не расспрашивал; это было не в его обычае.

— Вот как, — только и сказал он.

— Когда находишься в новом крае, начинаешь смотреть на людей иначе, чем с точки зрения наших традиций; если бы я не провел зиму в Техасе, мне, вероятно, было бы труднее выдерживать полковника.

— Ты хочешь сказать, что в Техасе бывает и похуже?

— Не совсем так. Просто я увидел, что мерить его нашими мерками было бы несправедливо.

— Тут ошибка, которую я часто осуждал, — сказал Кори-старший. — Я утверждаю, что бостонцу не следует отлучаться из Бостона. Здесь — и только здесь — он знает, что иные мерки, кроме наших, невозможны. Но мы ездим всюду, и это расшатывает наши убеждения. Один едет в Англию и привозит более широкие понятия о светской жизни; другой привозит из Германии жажду более активных интеллектуальных исканий; приехавший из Парижа заражен самыми нелепыми взглядами на искусство и литературу; а ты вернулся от техасских ковбоев и говоришь нам прямо в лицо, что папашу Лэфема надо судить судом равных. Право, этому следовало бы положить конец. Бостонца, уехавшего из Бостона, надо осуждать на пожизненную ссылку.

Сын выслушал речь отца с терпеливой улыбкой. Когда тот спросил:

— Каковы же качества папаши Лэфема, освобождающие его из-под нашей юрисдикции? — Кори-младший скрестил свои длинные ноги и охватил руками колено.

— Он, понимаете, склонен к хвастовству.

— Ну, хвастовство еще не освобождает от нашего суда. Я слышал, как хвастают и в Бостоне.

— Но не так прямо — не деньгами.

— Да, это дело другое.

— Но этим, — сказал молодой человек с добросовестностью, которую в нем замечали и любили, — он скорее выражал удовольствие от возможности много тратить.

— И я бы охотно выражал подобное удовольствие, будь у меня возможность.

Сын снова терпеливо улыбнулся.

— Если деньги доставляют ему удовольствие, отчего бы не выражать его? Это, быть может, вульгарно, но не низменно. А пожалуй, даже и не вульгарно. Может быть, успех в делах составляет романтику его жизни…

Отец прервал его со смехом:

— Видно, что дочь необыкновенно хороша. А как она принимала отцовское хвастовство?

— Их там две, — уклончиво ответил сын.

— Ах, две? А вторая тоже хороша?

— Она не хорошенькая, но у нее интересное лицо. Она похожа на мать.

— Хорошенькая, значит, не любимица отца?

— Трудно сказать, сэр. Не думаю, — добавил молодой человек, — чтобы вы могли увидеть полковника Лэфема моими глазами. Он показался мне очень простодушным и порядочным. Устать от него, конечно, можно, как и от всех нас; и кругозор его, наверное, ограничен. Но он — сила, и сила добрая. Если он еще не опомнился от радости, что нашел лампу Аладдина…

— Да, доводы в его пользу найти можно. И ты обычно знаешь, о чем говоришь. Но помни — ты из графства Эссекс и на вкус несколько тоньше, чем соль земли. Скажу прямо, что мне не нравится человек, который состязается своей минеральной краской с лучшими цветами природы в ее живописнейших уголках. Я не говорю, что нет людей и похуже. Но такой мне не по нраву, хотя совесть моя его не осуждает.

— Мне думается, — сказал сын, — что в минеральной краске нет ничего постыдного. Люди занимаются самыми разными делами.

Отец вынул сигару изо рта и снова взглянул сыну в лицо.

— Вот оно как?

— Мне кажется, — сказал сын, — что мне пора найти себе дело. Довольно я потратил времени и денег. На западе и юго-западе я видел людей много моложе меня и уже вполне самостоятельных. Для себя я не нашел там ничего подходящего, но мне было стыдно возвращаться и опять жить на ваш счет, сэр.

Отец покачал головой и вздохнул иронически.

— Не будет у нас подлинной аристократии, пока живет в нашей молодежи это плебейское нежелание жить за счет отца или жены. Оно подрывает корни всей феодальной системы. Право, Том, ты должен извиниться передо мной. Я полагал, ты замышляешь женитьбу на деньгах этой девицы, а у тебя, оказывается, низменное желание войти в дело к ее отцу.

Кори-младший снова засмеялся, как и подобало сыну, который находит отца несколько старомодным, но питает сыновнее почтение к его остроумию.

— Пока еще нет, но мне такое действительно приходило в голову. Я не знаю, как за это взяться, да и возможно ли вообще. Но признаюсь, что полковник Лэфем сразу пришелся мне по душе. Видно, что он — человек деловой, ну и я хочу стать таким.

Отец в задумчивости курил.

— Люди действительно берутся за всевозможные занятия, а чем одно хуже другого, если пристойно и достаточно крупно. В мое время ты вошел бы в компанию по торговле с Китаем или с Индией, хотя я этого не сделал. Несколько позже твоей судьбой — но опять-таки не моей — стал бы хлопок; а сейчас можно заниматься чем угодно. По части продажи недвижимости вакансий уже нет. Что ж, почему бы не минеральная краска, если у тебя к ней призвание? А взяться за это, я думаю, легко. Пригласим папашу Лэфема на обед и все обсудим.

— О, так, пожалуй, не получится, сэр, — сказал сын, улыбаясь аристократической неопытности отца.

— Не получится? Почему?

— Боюсь, что так начинать не следует. Ему это покажется не по-деловому.

— Не вижу, почему бы ему быть столь щепетильным, раз мы на это идем.

— Так можно было бы сказать, если бы авансы делал он.

— Пожалуй, ты и прав, Том. А как нужно, по-твоему?

— Я еще хорошенько не знаю. Думаю, надо, чтобы какой-нибудь знакомый нам деловой человек, чье мнение он уважает, замолвил за меня слово.

— Дал бы тебе рекомендацию?

— Да. И конечно, я сам должен пойти к полковнику Лэфему. Мне следует и о нем навести справки и, если состояние его дел мне понравится, пойти прямо на улицу Республики и спросить, на что я могу ему пригодиться и могу ли вообще.

— Это кажется мне чрезвычайно практическим, Том, хотя может быть совершенно неправильно. А когда ты едешь в Маунт-Дезерт?

— Хочу завтра, сэр, — сказал молодой человек. — И там на досуге все обдумаю.

Отец встал; он был несколько выше сына, но с легкой сутулостью, которой у того не было.

— Что ж, — сказал он шутливо, — я восхищаюсь твоей решимостью и не отрицаю, что в ней есть необходимость. Утешительно думать, что я, проживая деньги и наслаждаясь, уготовил тебе благородное будущее труда и свершений. Рисовать ты не умеешь, но тяга к минеральной краске показывает, что ты унаследовал мое чувство цвета.

Сын снова засмеялся и, дождавшись, пока отец подымется по лестнице, выключил газ и поспешил за ним; опередив его, он убедился, что в комнате отца все для него приготовлено. Затем он сказал: — Доброй ночи, сэр; отец ответил: — Доброй ночи, сын мой, — и сын ушел к себе.

У старшего Кори висел над камином портрет, который он написал со своего отца; сейчас он остановился перед ним, точно пораженный чем-то новым. Должно быть, сходством своего сына со старым негоциантом, который вел торговлю с Индией сперва в Сейлеме, потом в Бостоне, когда большой город отбил ее у малого. У деда и внука был тот же римский нос, часто встречавшийся в ранние годы республики, но более редкий у потомков сенаторов; впрочем, его еще можно видеть в профиле иной бостонской дамы. Бромфилд Кори не унаследовал его и ссылался на свой прямой нос, когда старый негоциант корил его за недостаток энергии. Он говорил: «Что делать человеку, если его бессердечный отец не передал ему даже своего носа?» Это забавляло негоцианта, но не удовлетворяло. «Ты должен чем-то заняться, — говорил он. — Выбирай сам. Не нравится торговля с Индией, выбери другую фирму. Есть еще юриспруденция, медицина. Ни один Кори еще не выбирал безделье». — «Значит, пора кому-то из них начать», — говорил тогдашний юнец; теперь он был стар и глядел в суровые глаза отцовского портрета. Он не унаследовал ни носа, ни суровости; не было суровости и у его сына, хотя ему полностью достался фамильный орлиный нос. Бромфилд Кори любил своего сына Тома за деликатность, смягчавшую в нем энергию.

«Что ж, пойдем на компромисс, — казалось, говорил он портрету отца. — Я буду путешествовать». — «Путешествовать? Сколько времени?» — «Неопределенное время. Не будем ставить жестких условий». Глаза отца смягчались, на лице появлялась снисходительная улыбка: негоциант не мог быть строгим к сыну, так похожему на свою покойную мать. Между ними было как будто условлено, что Бромфилд Кори, вернувшись из путешествий, войдет в какое-либо дело, но это так и не состоялось. Путешествовал он по всей Европе, не скупясь; везде вращался в хорошем обществе, бывал принят при дворах монархов — тогда это считалось честью. Он любил рисовать и с разрешения отца поселился в Риме, где изучал искусство и шлифовал наследие предков-янки, пока в нем не осталось почти ничего от их угловатости. Спустя десять лет он вернулся и написал портрет отца. Портрет получился отличный, хоть и несколько дилетантский, и он мог бы составить себе имя как портретист, если бы у него не было так много денег. А они имелись в достатке, хотя он к тому времени женился и уже обзавелся детьми. Нелепо было писать портреты за деньги и смешно писать их даром; вот он и перестал их писать. Он остался дилетантом, не совсем забросил искусство, но работал урывками и больше рассуждал об искусстве. У него была своя теория насчет манеры Тициана; время от времени какой-нибудь бостонец уговаривал его продать ему картину. Потом он перевешивал ее с видного места на все более укромное и говорил, как бы извиняясь: «Да, это Бромфилд Кори. Недурно, но, конечно, дилетантство».

Денег со временем поубавилось. Многое из имущества обесценилось, а жизнь становилась дороже, потребности росли. Он много лет поговаривал о возвращении в Рим, но так и не уехал, и дети его росли как у всех. Не успел он опомниться, как сын пригласил его на выпускной вечер в Гарварде, и вот надо было содержать и сына. Тот предпринял несколько неудачных попыток найти себе дело и продолжал жить за счет отца, к общему их неудовольствию, хотя роптал больше сын. У него был и римский нос, и энергия, но не подвертывался случай; при одной из его неудачных попыток отец сказал:

— Тебе бы другой нос, Том. Стал бы, как я, путешествовать.

Угомонив дочерей, Лэфем продолжал разговор с женой, и речь у них шла не только о новом доме.

— Говорю тебе, — сказал он, — этого бы малого ко мне в контору. Уж я бы сделал из него человека.

— Сайлас Лэфем, — отвечала жена. — Ты, кажется, помешался на своей минеральной краске. Такой человек, как младший Кори, с его-то воспитанием, — да он и притронуться не захочет к минеральной краске.

— Почему же нет? — надменно спросил полковник.

— Ну, если не понимаешь, то и объяснить тебе невозможно.