Онлайн чтение книги Чайка The Sea Gull
ГЛАВА XI

Наутро после встречи Нового года в доме Чэттертонов царила необычайная тишина. Было уже около девяти часов, когда горничные и лакеи начали убирать внизу, бесшумно вынося корзины мусора от конфетти, бумажных лент, разорванных хлопушек, проветривая комнаты, ставя на место мебель, чистя и вытирая все.

Как армия муравьев, они сновали молча взад и вперед, таща столовое белье, увядающие цветы, хризантемы, роняющие лепестки на ковер, розы на высоких стеблях, бледные и томные после бессонной ночи, когда они благоухали изо всех сил.

Мисс Эспиноза и мистер Фергюсон возвратились из церкви. Войдя в дом с мороза, порозовевшие, голодные, они уселись завтракать на краешке стола в буфетной, служившей столовой для прислуги, весело поздравляя всех с Новым годом. Оба, видно, были в хорошем настроении. Даже Дэджей, старший дворецкий, изменил своей обычной важности, не допускавшей никакой фамильярности, и добродушно вступил в беседу, а миссис Мэрдок, экономка, выразила восхищение, что вчерашний вечер прошел так прекрасно, и по-матерински снисходительно отнеслась к смеху и болтовне подчиненных ей девушек с мистером Кентом и мисс Эспинозой.

Кент отодвинул стул, окончив завтрак.

– Вы намерены идти сегодня к миссис Чэттертон? – многозначительно спросил он Жуаниту, когда они собирались разойтись. – К чему? Если она, действительно, та приятельница, что приезжала к вашей матери, она, по-видимому, не хочет, чтобы вы это знали. Вы рискуете настроить ее против себя.

– Но зачем же ей оставлять меня в неизвестности? – спросила в диком удивлении девушка. – Ей, верно, что-нибудь известно о человеке, которого мать мне советовала искать. Кент, знаете, о чем я думала сегодня во время завтрака? Неужели она просто хочет избавиться от меня? Эта мисс Питерс не едет и не шлет вестей – ведь все письма попадают сначала ко мне. Я уже не верю в ее существование.

– Но какая ей необходимость избавляться от вас?! – спросил, внимательно наблюдая за ней, Кент.

– Вот это я и хотела узнать, спросить у нее.

– А я бы не делал этого. Она относится к вам с явным участием, она не могла бы сделать больше, чем обещала, и, будь я на вашем месте, я бы оставил все, как оно есть.

Жуанита, нахмурясь, смотрела мимо него.

– Но если она меня отошлет отсюда, я буду уверена, что ей что-то известно. Потому что я ей здесь несомненно нужна, – закончила она с некоторой гордостью, вызвавшей у Кента улыбку.

– Видите ли, – заметил он нерешительно, – она, может быть, беспокоится за Билли… Отец возлагает на него большие надежды.

Жуанита густо покраснела и равнодушно усмехнулась.

– Какие пустяки! Билли – мальчишка. Он проделывает все это с каждой девушкой, которую встречает!

– Проделывает все это? – повторил Кент с легким беспокойством. Он порадовался про себя, что Джейн не слышит этого.

– О, флирт… – неопределенно объяснила Жуанита.

– Так он флиртует с вами?

– Вы отлично знаете, что я хочу сказать… Говорит разные приятные вещи… – она улыбнулась… – Ну, как все парни! Так, разную ерунду…

– Гм! – Кент промолчал. – Но его отцу это бы не понравилось, нет!

– О, ему нечего беспокоиться! – уверила Жуанита с достоинством. – Никакой опасности в этом нет!

И, выпрямившись, гордо пошла прочь с шляпой и перчатками в руках.

Билли не показывался все утро. Часы пробили десять, одиннадцать. Ни хозяин, ни хозяйка дома не звонили.

Кэрвуд Чэттертон лег в три часа и был в изнеможении после длинного вечера разговоров, еды, питья, смеха, стараний занять гостей. Он много лет был на диете и после таких вечеров всегда чувствовал себя больным. Все вчера было прекрасно, так, как он только мог желать, и его жена в своем ослепительном туалете и жемчугах была центром всеобщего внимания и восхищения. Но все же – это было утомительно.

И он пролежал в постели со своими газетами и корреспонденцией, потягивая кофе, протирая очки, время от времени выражая свои впечатления глубокомысленным «гм!»

Супруга его тоже не выходила из своей спальни. В десять часов она повернула голову среди вышитых подушек и произнесла только: – О Боже!..

– Мадам проснулась? – почтительно осведомилась Жюстина.

– Я уже почти час не сплю и не могу подняться!.. Я совсем разбита!.. Только четверть одиннадцатого!.. А я намерена была спать до полудня… Приходили от мистера Чэттертона?

– Нет, он еще спит, мадам.

– А мистера Билли не видели?

– Он возвратился только в шесть часов, мадам, и, верно, спит тоже.

– Хорошо. Принесите письма и газеты.

Джейн взяла со столика у кровати ручное зеркало и посмотрелась в него, наморщив лоб. Вчерашние проблемы еще не решены, а у нее сейчас нет сил думать о чем-нибудь.

Обед вышел блестящим, о нем еще долго будут говорить в свете. О, у Чэттертонов не скучают! Но и этот триумф уже позади… Она подумала, что когда-то, в дни молодости, ей хотелось торопить время, хотелось, чтобы настоящий день прошел поскорее. Сегодня ей хотелось того же. Это была трудность. Хотя бы эта девочка была уже на пути в Манилу, а Билли – в безопасности в колледже!.. Тогда все уладится!

Она приняла ванну. Вернулась в постель. Позавтракала. Скучающим взором просмотрела газеты и журналы и послала за мисс Эспинозой.

Не успела горничная выйти с этим поручением, как приплелся Билли в широчайшем халате, зевая, бледный и сонный.

– О мама, что за ночь была!..

– Негодный мальчик! – сказала она, целуя его. – Что, совсем раскис?

Он не должен встретить Жуаниту! Как это сделать? Но он уселся на стул, свесив голову к коленям, собираясь, кажется, задремать.

– Черного кофе, дорогой?

– Нет, не хочу, спасибо.

– Голова болит?

Она сделала знак Жюстине, и та тотчас подала ему белую таблетку и воду в стакане, но он, поблагодарив, отстранил то и другое.

– Удачный был вечер, мамочка?

– Восхитительный, лучший из наших вечеров.

– Ты была ослепительна, – сказал он искренне.

– Спасибо, дорогой. Да, я довольна своим платьем.

– Мать! – начал он мрачно, смотря в пол, – понимаешь ли, что через час я должен отправиться с этими девушками Гамильтон за сто миль отсюда в Дель-Монтэ? Я не в состоянии этого сделать!

– О, отлично сможешь! – весело уверила она, но сердце у нее похолодело. – Прими ванну, выпей кофе и встряхнешься. Проведешь два дня на свежем воздухе, будешь играть в гольф – и в воскресенье вернешься другим человеком. А тут что? Будешь весь день слоняться по дому…

– А отчего бы нам с тобой и Кенту и, может быть, мисс Эспинозе не совершить прогулку сегодня днем? Она очень милая девушка!

Вот оно – пришло! То, о чем она боялась и думать все эти годы. Это не глупые женские страхи, не плод воображения и расстроенных нервов, нет! Пришло то!..

Комната кружилась перед ее глазами. Голос сына, казалось, выходил из какой-то далекой глубины.

– Я бы с радостью, ты знаешь, Билли, но… – она улыбнулась улыбкой совершенно измученной женщины. – Странное у меня головокружение… и даже тошнота… ужас!

– Бедняжка! Ну хорошо, я уйду, и ты поспишь еще… – Он наклонился поцеловать ее, и она прижалась к нему, точно в порыве отчаяния.

– Мой мальчик!.. – шепнула она страстно.

– Хорошая моя старушка! – отозвался он нежно. И, запахивая свой купальный халат, вышел из комнаты.

Через несколько минут вошла Жуанита.

Миссис Чэттертон, погруженная в чтение иллюстрированного журнала, подняла глаза, как бы немного удивленная, и улыбнулась.

– А, доброе утро! Вы одна выглядите такой свежей среди всех этих утомленных кутил! С Новым годом! – сказала она, бросив журнал.

– Я послала за вами, милочка, потому что у меня есть небольшой план относительно вас, и я хотела вам его сообщить; это надо решить сейчас. Присядьте!..

Жуанита села на стул возле кровати, глядя в лицо миссис Чэттертон.

– Вот так. Жюстина, вы можете идти завтракать. Я сегодня хочу понежиться в постели. Вы мне пока не нужны. – Жюстина вышла.

– Видите ли, мисс Эспиноза, одна моя молоденькая приятельница, миссис Кольман, едет через неделю в Манилу…

Она сделала паузу. Но Жуанита, не видя, какое это имеет отношение к ней, по-прежнему смотрела на нее серьезно и выжидающе.

– Элиза – чудная женщина и у нее восхитительный малыш. Муж ее – военный, он назначен в Манилу на два года. Элиза тщетно целые месяцы искала подходящего человека. Не прислугу… – их достаточно и там… и не няньку, потому что у ребенка будет нянька-туземка. А скорее компаньонку, девушку, которая будет как бы членом семьи. Теперь вопрос в том, хотите ли вы занять это место?

– Я?! – Жуанита широко раскрыла глаза.

– Да, вы.

– Ехать на Филиппинские острова? – скорее раздумывала, чем спрашивала Жуанита. И вдруг вспомнила то, что сказала Кенту: «Если она меня ушлет отсюда, я буду уверена, что ей что-то известно обо мне».

Страх и надежда встрепенулись в ней, она чувствовала, что дрожит.

– Это случай, который никакой девушке не следовало бы упускать, – заметила Джейн, не сводя с нее глаз.

– Но вы сказали: через неделю? Уже?

– Да, восьмого января.

Жуанита никогда не путешествовала. Ее ослепила такая перспектива: безбрежный океан, палуба парохода, незнакомые порты, желтые лица туземцев.

– Я уже говорила с миссис Кольман, и она в восторге. Вы будете обставлены но царски во время переезда. На два дня они остановятся в Гонолулу…

– Миссис Чэттертон, – неожиданно сказала Жуанита, – почему вы стараетесь отослать меня?

Джейн пристально взглянула на нее – и порыв, под влиянием которого эти слова вырвались у Жуаниты, погас под этим холодно-удивленным взглядом.

– Что вы сказали?..

– Миссис Чэттертон, – Жуанита оробела, но слишком была взволнована, чтобы отступать. – Вы знаете что-то относительно меня? Не скажете ли вы мне? Вы знали мою мать?

– Вашу мать?! – как эхо, откликнулась Джейн, со слабым оттенком недоверия, не отводя глаз от лица девушки.

– Да, сеньору Эспинозу с ранчо де-Лос-Амигос. Не были ли вы когда-нибудь в Солито?

«Девушка не говорила с Кентом, она ничего не знает», – сказала себе Джейн в эту минуту смятения. Мысли, как бешеные, опережали друг друга в ее голове.

«Нет, она не знает. У нее только догадки».

– В Солито? А где это Солито? – спросила она участливо, словно ободряя разболтавшегося ребенка.

– Какая-то дама приезжала туда… этой осенью. Я спрашиваю вас, потому что мое имя окружено какой-то тайной… – Жуанита уже чувствовала себя пристыженной, но продолжала, не в силах остановиться:

– Мать сказала мне имя человека, которого мне следует разыскивать.

– Родственника какого-нибудь?..

– Нет. Не знаю, впрочем… она не сказала этого. Только имя. Оно меня одну может интересовать, – гордо добавила она, борясь с желанием расплакаться. – И… я не могу его найти!..

– Как его имя? – спросила Джейн.

– Мать просила не называть его, миссис Чэттертон. – Так. – Джейн помолчала. – Но почему же, дитя мое, вы решили, что мне известно что-нибудь об этом?

– Разве не вы приезжали во время прилива и говорили с моей матерью на рассвете?

– Расскажите мне все!..

– Тут нечего рассказывать, – сказала уныло Жуанита, уже чувствуя себя смешной в атмосфере равнодушно-любезного внимания. – Эту даму я видела только раз, она была под вуалью. Но я слышала ее голос, и это совершенно ваш голос. Вчера вечером, внизу, в вестибюле, вы сказали точно так, как она: «О, об этом не может быть и речи! Никогда!» – и я вспомнила все, как будто это было вчера!..

– Что же, ваша мать не говорила ничего о ней?

– Она никогда ни о чем не рассказывала, – призналась Жуанита.

– Но письма… бумаги…

– Сеньора не писала писем. А бумаги, если и были, она все сожгла, вероятно.

– Все? – медленно переспросила Джейн.

– Не осталось ни клочка! И пока я найду кого-нибудь… я даже не буду знать, кто я, как мое имя! Есть человек, который знает это, но где я найду его?

– А почему вы думаете, что тут скрыта какая-то тайна?

– Потому что моя мать… – сказала со слезами в голосе Жуанита, – моя мать знала, как я привязана к старому ранчо, которое было для меня родным домом, – единственным уголком на свете, где мне хотелось жить! И она оставила его, как сказано в завещании: «Ближайшим родственникам Эспиноза из Мексики».

Джейн Чэттертон молчала, сдвинув брови, а Жуанита, стыдясь своего порыва, того, что она надоедала своими делами чужой женщине, отошла к окну и стояла там, глядя невидящими глазами на обнаженный сад.

– А они не продадут его? – спросила миссис Чэттертон.

– Вот то-то же! – ответила, вытирая глаза, Жуанита. – Оно назначено в продажу; они хотят за него тридцать пять тысяч долларов. Но Кент говорит, что это очень много… – добавила она неосторожно.

Блестящие глаза чуточку сощурились, и слегка изменившийся голос повторил:

– Кент?!

– Мистер Фергюсон, – поправилась Жуанита, став пунцовой. – Я с ним как-то говорила об этом.

– А ему известно имя человека, которого вы разыскиваете?

– Нет. Оно известно только мне одной.

Постучали в дверь, и вошел Билли в пальто и шляпе, чтобы проститься.

– Девицы Гамильтон, – объяснил он недовольно, – и слышать не хотели о том, чтобы отменить поездку.

Он поцеловал мать и огорченно кивнул Жуаните, которую невольно рассмешила его мина надутого маленького мальчика.

Когда он ушел, Джейн вздохнула с тайным облегчением. Слава Богу, Билли не будет здесь и не запутает дела! Она сказала своим обычным тоном:

– Ну что же, вы подумаете над моим предложением? В понедельник утром мне надо быть в городе, и я могу отвезти вас к миссис Кольман.

– Благодарю вас, я подумаю, – обещала Жуанита, вставая.

Оставшись одна, Джейн долго лежала, размышляя. Жюстина осторожно заглядывала к ней раза два и уходила.

Через восемь дней, – думала Джейн Чэттертон, – большой пароход отойдет на далекий восток. Восемь дней! За это время она должна добиться согласия Жуаниты на поездку и выпроводить ее из дома без шума, перевезти ее и ее чемодан на борт и все это между прочим, болтая, смеясь, завтракая с Элизой, как будто бы все это не более, как дружеская услуга.

Это не так трудно. Она, Джейн, проводила более сложные планы. И через неделю она спокойно будет играть в бридж с Кэрвудом и друзьями, а если Билли спросит, она скажет ему, что маленькая мисс Эспиноза ускользнула и обещала прислать адрес.

В возрасте Билли три, а то и шесть месяцев разлуки делают чудеса. А там – окончание колледжа, поездка в Европу. Пока Кольманы вернутся с Филиппинских островов, Билли забудет и о существовании Жуаниты Эспинозы.

Только бы девушка не отказалась! Настаивать, уговаривать – рискованно: это вызовет ее подозрения. Надо идти до конца, хотя, может быть, она проиграет сражение. То, что она даже в мыслях боялась себе самой сформулировать, надвигалось все ближе. Надо спасать Билли, его отца, свое собственное место в жизни. Она не должна думать о том, что, может быть, теряет при этом.

Не пойти ли ей к Кэрвуду, обожающему ее, восторженному супругу? Не рассказать ли все? О, тогда бы ей ничего не было страшно! Но когда она подумала о словах, которые надо сказать ему, она поняла, что это выше ее сил. Нет, она не рискнет, хотя бы ей пришлось поставить на карту все другое!

Она нажала кнопку звонка.

– Жюстина, одеваться! Мы с мистером Чэттертоном едем верхом, завтракать будем в клубе. Попросите мисс Эспинозу принести мои письма к шести часам.

Через полчаса она сошла вниз, прелестная в своем костюме для верховой езды. В глазах Кэрвуда Чэттертона она прочла восхищение.

Они ехали по пестревшей солнечными пятнами дороге, под дубами, опавшие листья которых шуршали под копытами лошадей.

У клуба играли в гольф, ходили и стояли группами, махали проезжавшим и кричали: «С Новым годом». На обратном пути они позавтракали в клубе, где пылали дрова в каминах, звучали веселые голоса. Джейн стояла у огня, составляя центр оживленной группы, слушала болтовню и смотрела с удовольствием на окружавшие ее лица, иногда подымая вопросительно брови или ударяя хлыстом по кончику сапога.

Ей сегодня все казалось сном. Каждую минуту сон может рассеяться, окончиться, как праздник Золушки, и Золушка снова возвратится к своим рваным лохмотьям.

Она была как актриса в привычной роли. Небрежные взгляды, французские словечки, выслушивание лести, все, как обычно. Предмет восхищения, зависти, подражания, окруженная поклонниками и копирующими ее женщинами, она спрашивала себя сегодня, нужно ли ей все это. Двадцать лет тяжкого, медленного карабкания, чтобы стоять здесь, в фешенебельном клубе, в костюме для верховой езды, улыбаясь, слушая этих людей. Стоило ли труда? Нет, – отвечала она себе. Это было приятно, возбуждало, занимало – не более.

Ей вдруг вспомнилось, как в такой же солнечный день, более двадцати лет назад, она пошла с матерью к знакомому врачу. Миссис Дэвис знала о своей болезни, и пошла только потому, чтобы услышать подтверждение специалиста – и услышала его.

Сегодня ее дочери, сопровождавшей ее тогда, вспоминалась вся эта сцена. Чистенький, убогий кабинетик врача. Книги, чахлая бегония. Стеклянные ящики с инструментами.

– Что вы думаете об операции, доктор? – спросила шестидесятилетняя миссис Дэвис, простая, милая старушка.

– Не советую.

– Вы находите, что поздно? Что ее следовало сделать давно?

– Пожалуй, да. Сомневаюсь, чтобы удалось остановить процесс.

Итак, оставалось одно – умереть. Джейн смотрела на мать с почтением и любопытством, когда они снова вышли на залитую солнцем улицу. Как должен был чувствовать себя человек, знающий, что он близок к смерти? В этом новом свете – или, вернее, мраке – какими должны были казаться ему автомобили, улицы, лотки, витрины магазинов?

И вот – сегодня она знает это, она понимает, что чувствовала тогда мать. Привычные голоса звучали, должно быть, странно, привычные занятия казались бессмысленными, «дела» – детской игрой. Все стало нереальным, далеким…

– Джейн, дорогая!..

– Да, Молли?..

– Можно надеяться встретить вас в Биарице в июле?

– Думаю, что да. Так и вы туда же?

– Джейн, скажите, правда ли, что мистер Чэттертон будет командирован в Испанию?

– О! (Две леди, с благоговением следившие за ней, нашли, что ничего на свете не могло быть очаровательнее этого лукавого, томного «о»!) Если бы это так и было, – сказала миссис Чэттертон, улыбаясь как бы своим мыслям, – то неужели вы хотите, чтобы я начала мою дипломатическую карьеру с нескромного сообщения?

– Миссис Чэттертон, вы будете у нас на собрании?

– Мистер Лэнгли, очень сожалею…

– Но вы разрешите вписать ваше имя?

Ленивое движение бровями в знак согласия.

– Дженни, – это говорит ее ближайшая приятельница, важная миссис Гамильтон, – Дженни, знаете, моя мать просто влюбилась в ту кремовую шаль, что была на вас три дня назад, а я понятия не имею, где достать другую такую же.

На это Джейн ответила дружелюбно, просто:

– Другой такой не найти. Но скажите матери, что женщина, которая ее очень любит, будет польщена, если она примет эту шаль в подарок и будет иной раз надевать ее.

Завтрак, ленивая болтовня, папиросы… В сумерки бридж. Всеобщее внимание, гордое сознание своей красоты, муж – воплощенная преданность и любовь, ряд триумфов – словом – то, что составляет жизненный идеал столь многих.

– Если она уедет в Манилу… Если Билли не влюблен в нее… если все будет по-старому… – бежали одна за другою мысли.

– Не надо терять головы… даже с Кентом. Надо крепко держать себя в руках… не быть слишком откровенной.

– Ваш ход, Джейн!

– Простите! Я была далеко отсюда!..