Онлайн чтение книги Секрет комнаты кузена Джеффри The Secret of Cousin Geoffrey's Chamber
III

Когда шаги Беатрис стихли, мне вдруг стало одиноко и как-то нехорошо, тревожно; однако, собравшись с духом, я успокоила себя мыслью, что «это чертовски забавно», как бы сказал Хью, и поспешила заняться приготовлениями ко сну, не позволяя себе расслабиться и впасть в нервное состояние.

Вскоре, высвободившись из бального платья, я надела тёплый пеньюар и меховые комнатные туфли; они пришлись как нельзя кстати в этом промозглом погребе. Куда сложнее было расплести косы. Сидя перед зеркалом, я невольно предавалась фантазиям и, позабыв про испуг и холод, про всё на свете, размышляла о том, женится ли Хью на мисс Барнет, поправит ли он таким образом пошатнувшееся семейное благосостояние. С завидным упорством я предавалась самобичеванию, которое никогда, полагаю, не бывает столь изощрённым, как в семнадцатилетнем возрасте. Я строила самые мрачные воздушные замки: Хью женится на богатой наследнице, Беатрис уезжает и поселяется вдали от Эрнсклифа, и я уже никогда не вернусь в старый добрый замок. Я попыталась представить себе своё будущее — и мной овладел неукротимый приступ уныния: я оказываюсь в далёкой незнакомой стране, живу с родителями, о которых у меня сохранились лишь смутные воспоминания.

Я сидела, скорбно глядя в глубину зеркала, как вдруг заметила, что за спиной, с портрета в меня угрюмо вперились чьи-то глаза. Они смотрели серьёзно и важно, как обыкновенно глядят портретные лица. Я поспешно обернулась и устремила взгляд на портрет, прежде мной не замеченный; на него падал свет от моей свечи. На картине был изображён молодой человек, вовсе не безобразной наружности, хотя глаза, точно всматривающиеся во что-то, были прищурены, напряжены и хмуры, как бывает у близоруких людей, а губы вот-вот готовы были скривиться в презрительной усмешке, что придавало неприятное выражение его чертам, которые, если б не это, можно было бы назвать красивыми. Несомненно, это был злосчастный Джеффри. Чей ещё портрет убрали бы из холла, где в память о прежних владельцах Эрнсклифа была устроена почётная портретная галерея? Пристальные, внимательные глаза заставили меня содрогнуться. Загипнотизированная, я насилу смогла оторвать взгляд: казалось, будто губы Джеффри вот-вот придут в движение, а палец — поднимется и укажет на спрятанные сокровища. О, как легко было смеяться над призраком в светлых, праздничных комнатах наверху! Совсем иное дело оказаться одной в зловещей комнате, под неподвижным взглядом прищуренных портретных глаз.

У меня возникло ощущение, будто по затылку стекают холодные капли воды; я поняла, что оказалась во власти нервного перенапряжения. Оставалось только одно: поторопиться с ночными приготовлениями, юркнуть под одеяло, укрыться с головой и попытаться рассеять сном дурное наваждение.

Решительно, но чересчур резко я встала со стула и ненароком задела подсвечник: он грохнулся на пол, свеча погасла, и я оказалась в кромешной темноте.

Что и говорить — ужасное положение! И всё же было в нём что-то комическое, смешное, что придавало мне духу. Я тотчас вспомнила, что не далее как несколько минут назад в холле пылал камин, а на нём всегда можно найти коробку спичек и две запасные свечи. О том, чтобы переодеваться в темноте, наедине с ужасным портретом, и речи быть не могло. Я протянула руку и, хоть и не совсем представляла себе, куда идти, всё же стала ощупью подвигаться, как мне казалось, в сторону двери. И вдруг нога моя подвернулась — должно быть, угодила в дыру в ветхом ковре — я стала падать, но меня поддержала стена впереди, точнее сказать, дверь; когда я навалилась на неё, она вдруг подалась, отворилась, я обо что-то споткнулась, и в то же мгновение услышала позади резкий щелчок — дверь захлопнулась.

Несомненно, я очутилась в холле, только почему вокруг такая кромешная тьма? Мог ли камин, ещё недавно горевший, вдруг за какие-то считанные минуты потухнуть? И даже если он потух, почему не светится окно на парадной лестнице? И почему здесь такой странный затхлый запах, как будто сюда почти не проникает свежий воздух?

Какое-то мгновение я пребывала в замешательстве, затем решила пройти ощупью вдоль стены. В скором времени я непременно добреду до стола, он стоит всего в нескольких шагах справа от двери, что ведёт в комнату кузена Джеффри. Я зашагала вперёд, как вдруг моя рука упёрлась в другую стену, перпендикулярную той, вдоль которой я шла. Миновав угол, я двинулась дальше и вскоре наткнулась на какой-то сундук или ящик, по высоте приходившийся мне по пояс. Я обошла его и опять на моём пути стали попадаться сундуки, мешки и ящики.

Господи, где я? Неужели я ненароком забрела в какой-то чулан? Нет, не похоже. Его нет в комнате кузена Джеффри, — я была в этом уверена. Снова и снова я пыталась нашарить вверху и внизу ручку двери, но мои попытки оказались тщетны: деревянные стены были гладки, дверь, в которую я вошла, бесследно исчезла, хотя, несомненно, я не один раз обшарила стены по всему периметру своей темницы. По-видимому, это была небольшая комната, длинная, но очень узкая. Я подняла руку и убедилась, что она не достаёт до потолка. Я была озадачена и испугана — кажется, я даже не отдавала себе отчёта в том, что начала кричать: мной овладела уверенность, что сбылись мои легкомысленные слова, причём сбылись самым ужасным образом. Похоже, я обнаружила потайную комнату, в существование которой никто не верил, а может быть, если судить по сундукам и мешкам, что стоят; вдоль стен, я нашла и клад, который когда-то искали в замке и не нашли.

Голос мой отозвался эхом во мраке, но никто не пришёл на помощь, не слышно было ни малейшего звука, ни одного шороха. До сих пор с содроганием вспоминаю чувство полного одиночества и отчаяния, сковавшее мне холодом сердце. Я была совершенно одна в жестокой враждебной темноте, невесть где!

Мне кажется, я могла бы сойти с ума, но, по счастью, самая мысль, что сознание меня оставляет, придала мне сил, коих хватило на последнюю решительную попытку вернуть себе самообладание. Я принялась молиться всем сердцем, вверяя свою судьбу Богу, затем до меня дошло, что, в конечном счёте, моё положение скорее можно назвать смехотворным, нежели ужасным. По-видимому, я оказалась в каком-то дотоле неведомом углублении в стене, вероятно, где-то внутри наружной стены; и хотя, возможно, моим спасателям потребуется немало времени, чтобы обнаружить потайную пружину, на которую я нечаянно наступила, зато, несомненно, не составит большого труда выставить дубовую панель, чтобы я могла вылезти в отверстие в стене. В восемь, самое позднее, девять часов, за мной придёт горничная, и всё, что мне сейчас нужно, так это поберечь голос, а не срывать его понапрасну, чтобы, когда придёт горничная, она услышала меня и поняла, что надо делать.

Успокоив себя этой мыслью, я опустилась на пол, в том месте, где стояла, — где-то посредине своего узилища — протянула руку и стала ощупывать один из сундуков — если это и впрямь был сундук: я хотела проверить, можно ли к нему прислониться спиной. Силы небесные! Что я нащупала! Что свисало сбоку сундука! Похолодевшие пальцы мои вцепились в чьи-то пальцы, закостеневшие, жёсткие, без кожи и мяса. То были кости! В ту же секунду что-то — что именно, я не смела даже помыслить; вероятно, оно лежало на крышке сундука — в ответ на моё испуганное судорожное рукопожатие со страшным грохотом рухнуло на пол, почти на меня и жутко отозвалось эхом. Смертельный страх — мерзкий, леденящий душу страх — охватил меня, и впервые в жизни я лишилась чувств. Помню, потом я долго приходила в себя, мало-помалу соображая, где я и что со мной. Когда сознание вернулось, первым моим побуждением было согнуть ноги в коленях и, подобрав платье, обтянуться им туго-туго, чтобы оно не касалось мерзкого безымянного предмета, лежавшего подле меня.

И тут меня снова охватил страх. Как долго продлился мой обморок? Неужели, пока я лежала без чувств, приходила горничная, а я не в состоянии была дать о себе знать? Если это так, то теперь, вероятно, лишь через несколько дней — а может, недель! — заглянут в эту роковую комнату. Было что-то чудовищное, невыносимое в самой мысли о том, что меня сейчас, возможно, повсюду ищут, гадают, куда я исчезла, а я в нескольких шагах от них слабею от голода, погибаю, испытывая все муки медленной смерти.

Я вспомнила бедную невесту из старой баллады «Ветка белой омелы», и слёзы, которых у меня не хватило, чтобы заплакать в своём бедственном положении, полились потоком при воспоминании о какой-то страшной истории, давным-давно закончившейся благополучно. Да и была ли она на самом деле? Медленно — о, как медленно! — тянулись томительные часы, и волей-неволей я уверилась в том, что мои худшие опасения, похоже, сбылись. Несомненно, уже давно день, хотя в моей темнице, в этом узком гробу, день и ночь были неразличимы. Казалось, с того часа, как кончился бал, прошла целая вечность; казалось, что я сижу взаперти уже давно. Меня пронизывал холод, горло горело от жажды, обморочная слабость сковала конечности, и это только подтверждало мои страшные догадки. Неужели это первые признаки медленной агонии, а за ней неминуемо последует смерть?

При этой мысли мной овладел безумный ужас, всё моё самообладание как рукою сняло, и я вскричала в отчаянии:

— Неужели мне не поможет никто? Никто не услышит? О Боже, я не могу! Как, я умру здесь?! Я не могу умирать так! — И я завизжала, надрывно, истошно.

И вдруг — о радость! — мне ответили. Послышался чей-то голос, громкий, сильный, хотя звучал он довольно странно: приглушённо, однако же где-то поблизости.

— Что такое? Что за чертовщина! Что бы это значило?

— Ах, это ты, Хью? Это я! Я! Выпусти меня отсюда!

— Кэтти?! Где же ты? Я не вижу. Твой голос точно из стены доносится.

— Я и есть в стене. Я уверена, это то самое потайное место. А впрочем, не знаю, что тут. Какой ужас я пережила, сколько кошмаров! Ты не можешь вывести меня отсюда? Хью! Милый дорогой Хью!

— Разумеется, выведу. Только, чёрт побери, как ты туда проникла?

— Из этой жуткой комнаты! Комнаты кузена Джеффри. Я ночевала в ней вместо Би.

— Ах, вот что. Тогда мне лучше пройти в неё с другой стороны. Я сейчас приду.

И голос его отдалился; я всё гадала и не могла понять, откуда говорил со мной Хью. Только что страшное чувство одиночества снова начало овладевать мной, я услышала долгожданные звуки: торопливые шаги, скрип открывающихся дверей, а затем его бодрый, жизнерадостный голос, всегда такой милый моему сердцу — о, как мне радостно было услышать его теперь! Он прозвучал за противоположной стеной, на сей раз гораздо отчётливее.

— Кэтти, откликнись! Ума не приложу, где ты?

— Я здесь! Здесь! Ах, не оставляй меня одну! Прошу тебя. Я упала: должно быть, наступила на потайную пружину. Где я?

— Удивительно! Просто непостижимо! Бедная моя Кэтти! Ты кажется в наружной стене. Занятное дело, нечего сказать!

Через минуту он заговорил спокойным и серьёзным тоном, но мои нервы ещё долго не могли успокоиться.

— Кэтти, я должен оставить тебя на несколько минут. Пока я найду эту потайную пружину, я могу прокопаться здесь целую вечность. Ты, очевидно, угодила туда, нечаянно нажав на пружину. Самое лучшее — выставить дубовую панель, но для этого я должен сходить за Адамсом и принести инструмент. По счастью, Адамс сейчас в замке: накануне бала ему пришлось изрядно потрудиться. Вероятно, он ещё спит, так что, может быть, понадобится какое-то время, пожалуй, минут десять, чтобы…

— Ещё спит? А который час, интересно знать?

— На моих часах только половина седьмого.

— Ещё нет даже семи?! О Боже! А мне казалось, что я пробыла здесь целую вечность. Я думала: горничная верно, приходила, а я не слышала. Хью, ты не ушёл, нет?

— Пока ещё не ушёл, но ухожу.

— Не уходи! Слышишь! — вскричала я. — Ты отлучишься минут на пять, а мне, я знаю, они покажутся часом. Я этого не вынесу. Я не смогу! — И как я ни стыдилась своей детской чувствительности, голос у меня сорвался и я зарыдала. Когда Хью откликнулся, меня поразил его голос, успокаивающий, ласковый, нежный. Никогда прежде Хью не говорил со мной так.

— Бедная маленькая Кэтти! Милая Кэтти! У тебя нервный припадок. Мы никогда не простим себе, что подвергли тебя этим ужасам. Но будь благоразумной, поверь мне: я не задержусь ни на одну минуту дольше того, чем это потребуется. Я ухожу, милая Кэтти. Не бойся, через несколько минут ты выберешься оттуда, и всё будет хорошо.

Я услышала, что его шаги удаляются, но не успела дать волю своему беспокойству, как в комнате прозвучали другие шаги, раздались голоса. В них слышались нотки сочувствия и испуга, но были и шутливые восклицания, и в первую очередь они-то и принесли мне несказанное облегчение: ведь в ужасе и смятении я перестала замечать комически нелепую сторону своего положения.^{[4]Психологически весьма точное наблюдение. Для того, чтобы ужас мог сковать человека, тот прежде должен напрочь утратить чувство юмора. Улыбка и смех убивают эмоции страха и ужаса. Именно поэтому человека, которому не изменяет чувство юмора, все низкопробные триллеры (а у триллера по самой его природе, собственно, и не может быть пробы высокой) могут лишь рассмешить; хотя смех этот и не окажется свободен от горечи, а нередко и чувства омерзения, каковые, естественно, вызывает скудоумие создателей такого рода творений. Ибо любование мерзостью и желание внушить другим людям ужас и иные чёрные эмоции вместо светлых, добрых и жизнеутверждающих есть несомненный признак скудоумия, поскольку такой человек ложно понимает собственные жизненные интересы. (Й. Р.)} Прибежала Беатрис, я узнала невозмутимый голос сквайра, мягкий голос его жены, а затем снова раздался самый желанный и дорогой для меня голос, и вскоре я догадалась, что Адамс отдирает дубовую панель. И, наконец — о, радость! — я увидела огни свеч и знакомые фигуры в причудливом ночном дезабилье. Я почувствовала, как сильные руки — это был Хью — вытащили меня из узкого отверстия в стене и поддерживают, чтобы я не упала. Выбравшись на свободу, я, преисполненная чувства внезапного облегчения, беспомощно уронила голову на плечо Хью и потеряла сознание.

Через несколько минут, придя в себя, я увидела, что лежу на постели; миссис Пагониль и Беатрис приступили к моему лечению, между тем сквайр и Хью, похоже, занялись исследованием потайной комнаты, которую мне удалось обнаружить при столь курьёзных обстоятельствах. До меня донеслись удивлённые и радостные возгласы, сменившиеся испуганными восклицаниями. Тут вмешалась миссис Пагониль и объявила, что меня немедленно надо перенести в более тёплую и светлую комнату, К моей постели подошёл сквайр и предложил мне опереться на его руку, но я заметила выражение ужаса и отвращения на его широком румяном лице и услышала, как он пробормотал, обращаясь к Хью:

— Какой ужас! Воистину, верно сказано: «Мне отмщение, и аз воздам».

Весь день я провела в совершенно расстроенных чувствах: мучась от головной боли, такой сильной, что мне оставалось только лежать пластом и терпеливо сносить её. Однако к вечеру я погрузилась в глубокий сон, а когда проснулась, боль как будто прошла. Я раздвинула полог — оказалось, я лежала в комнате миссис Пагониль — и очень обрадовалась, увидев Беатрис; она сидела у камина за столиком, на котором был расставлен великолепный чайный сервиз.

— Ах, Кэтти, прости, я так виновата перед тобой, — сказала она, заметив, что я очнулась.

— Тебе не за что себя корить, Би. Всё позади, я уже совершенно поправилась, — ответила я, поспешно встала и тотчас принялась скручивать волосы и оправлять на себе платье. Затем, сев в кресло, которое Беатрис пододвинула мне поближе к камину, я спросила: — Скажи мне лучше: я в самом деле нашла то потайное место?

— В самом деле, — подтвердила Беатрис, подавая мне чашку чая.

Никогда ещё я не пила чай с таким удовольствием.

— Не только потайное место, но и клад! Сколько сокровищ, Кэтти! Сундуки и мешки набиты монетами. Сыскались все драгоценности, вся посуда, которые, как ты знаешь, считались утерянными, хотя у нас сохранилась их опись. Ах, Кэтти, как нам благодарить тебя! Теперь я уверена, папа вздохнёт спокойно, а то он совсем истерзался.

— Слава Богу. Не зря всё-таки я прошла через эти ужасные испытания. Но Би, объясни мне: как, по-твоему, туда попал клад? Что, интересно, сталось с этим злосчастным Джеффри? Страшно рассказывать: что мне только не чудилось, не казалось, когда я была в его комнате.

— Ты уверена, что тебе это лишь казалось? — почти шёпотом проговорила Беатрис. Я устремила на неё вопросительный взгляд, и она продолжала: — Да, дорогая Кэтти, бедняжка. По всей видимости, его постигла участь, которая тебя так пугала. Как это произошло с ним, — конечно, сейчас никто не может сказать. В конце концов, мы можем только строить предположения. Однако скелет, что обнаружили в потайной комнате, несомненно, его, Джеффри. Он, видно, умер от голода посреди своих припрятанных богатств.

— Да. Ради них он продал душу дьяволу! Жалкий несчастный человек! — с трепетом промолвила я: эта тема была для меня слишком болезненной, чтобы вдаваться в её обсуждение, и, когда Беатрис заметила, что едва ли можно сочувствовать такому злодею, я не могла согласиться с ней. Для Беатрис этот кошмар был всего лишь романтическим приключением, овеянным туманом и кажущимся почти нереальным; но для меня он был жестокой страшной действительностью, событием сегодняшнего дня.

Я ещё не вполне оправилась от случившегося и не принимала участия в торжественном ужине, устроенном в честь арендаторов. Однако я всё же спустилась в «спиритическую комнату», куда ко мне по-одному, по-двое то и дело наведывались гости. Последним заглянул Хью, пожелавший справиться о моём здоровье, как только освободился от хлопотных обязанностей произносить тосты, отвечать на поздравления и поддерживать порядок в рядах арендаторов.

— У тебя очень бледный вид, Кэтти, — сказал он, усаживаясь подле меня, — почти такой же, как утром, когда ты вышла из комнаты кузена Джеффри. Как хорошо, что после бала у меня была бессонница, и я решил пойти подышать свежим воздухом и попытаться до рассвета подстрелить хотя бы одну дикую утку.

— Ах, вот значит, как это было!

— Именно так. Я вышел из дома — вдруг явственно слышу твой голос. Наверно, где-то там есть дымоход. завтра мы это место хорошенько осмотрим. Бедный кузен Джеффри! В конце концов, он оказал нам добрую услугу, не так ли? Ну а его останки… наконец-то их предадут земле, похоронят по-христиански.

Я была не в силах поддерживать этот разговор, и Хью поспешно добавил:

— А знаешь, ты отыскала для нас сущие золотые горы! Отец хочет как можно больше пустить на благотворительные цели, а то, не дай Бог, это богатство обернётся для нас проклятием. Но даже после пожертвований хватит, чтобы выкупить имение, а это так его всё время удручало.

— Я очень рада.

— А я, скажешь, не рад?! Ты просто не представляешь себе, как гадко было у меня на душе в последние дни.

Ослабевшая, ещё не оправившаяся от потрясения, я почувствовала, что не могу без слёз ответить на эти слова, и, видя это, Хью поспешил добавить:

— Завтра, Кэтти, с твоего позволения, я покажу тебе эту диковинную старину — фамильную посуду и драгоценности. Какие кольца, какие бриллианты! Мисс Барнет будет сражена наповал и умрёт от зависти. Но одну вещицу я должен показать тебе сейчас — я не могу ждать до завтра.

Он взял мою руку и поднёс к среднему пальцу плоское бриллиантовое кольцо, тяжёлой, старинной огранки, с большими необычайной красоты камнями.

— Кэтти, милая, мы посмотрели в описи, что это за кольцо. Сказать тебе, как оно называется? «Кольцо верности». Его дарят при помолвке. Оно служило не одному поколению Пагонилей, переходило по наследству. Кэтти! Разве мы не созданы друг для друга самой природой? Ты обещаешь мне, что ты не поедешь в Индию? Позволь, я надену это кольцо тебе на палец.

Таким образом Хью удалось осуществить заветное желание: он преподнёс своей невесте драгоценности, которые затмили бриллианты Барнетов. Вот чем закончилась история о том, как я провела ужасную новогоднюю ночь в комнате кузена Джеффри.

1895 г.

[5]Случай, описанный в этом рассказе, действительно имел место (А. К. Д.) Отсканировано: Дойл А. К. Собрание сочинений. Роман о спиритизме длиною в жизнь. Мистические рассказы. Паразит. Новое откровение. Записки о спиритизме. — М.: Наташа, 1995. - 544 с.