Онлайн чтение книги Канадские поселенцы The settlers in Canada
ГЛАВА IV

Теперь скажу несколько слов о возрасте, характере и особенностях, каждого из членов этой семья.

Мистер Кемпбель был человек с большими достоинствами, хороший семьянин, любящий отец, человек мягкий, не особенно энергичный, но сведущий, образованный и умный, но слишком доверчивый и добродушный и потому часто дающийся в обман.

Г-жа Кемпбель, напротив, была женщина чрезвычайно энергичная, решительная, но вместе с тем мягкая и женственная; она отличалась большим самообладанием и уравновешенным характером, благодаря чему и могла прекрасно воспитать своих детей. И если была не свете женщина, способная идти навстречу всем ожидавшим их теперь затруднениям и опасностям, то это была она, обладавшая редким мужеством, присутствием духа, умом и энергией.

Генри, старший, которому было теперь 20 лет, походил характером скорее на отца, чем на мать. По природе своей он был склонен к некоторой бездеятельности, тогда как Альфред, в противоположность брату, был чрезвычайно энергичен и деятелен, а в случае надобности терпелив, настойчив и работящ. Все, за что он брался, он непременно доводил до конца, при этом он был очень бодр и весел и в то же время самоуверен и неустрашим.

Мэри Персиваль была милая, приветливая, вдумчивая и рассудительная девушка, спокойная, но не печальная, не особенно разговорчивая, кроме как только с сестрой. Тетку и дядю она положительно боготворила и готова была для них на всякое самопожертвование; о себе она была невысокого мнения вследствие излишней скромности; ей недавно исполнилось семнадцать лет, и так как наружность у нее была чрезвычайно привлекательная и миловидная, то очень многие ею восхищались.

Эмми было всего только еще 15 лет, и она мало походила на сестру; это был чрезвычайно веселый, шаловливый ребенок, беспечный, как жаворонок, просыпавшийся и ложившийся с звонкой радостной песнью. Но при всей своей веселости и чистосердечной откровенности она почти никогда не переходила в нескромность; живость ее темперамента никогда не увлекала ее за границы позволенного, и в отсутствие Альфреда она являлась пульсирующей струей жизни в семье, где только один Альфред мог соперничать с ней в этом отношении.

Третьему сыну мистера и миссис Кемпбель было теперь 12 лет; звали его Персиваль. Это был очень спокойный, разумный и послушный мальчик, чрезвычайно внимательный ко всему, что ему говорили, чрезвычайно любознательный и по природе весьма пытливый и спокойный.

Младшему мальчугану, Джону, было всего только десять лет; это был типичный англичанин: крепкий, сильный, здоровый, не особенно любивший учиться, но весьма способный и смышленый. Во всем, что бы он ни делал, он был нетороплив, даже, скорее, слишком медлителен и неразговорчив; он был неглуп, но никогда ни к кому не обращался ни с каким вопросом, и трудно было сказать, что выйдет из этого странного мальчика.

Такова была эта семья в то время, когда они, войдя на борт «Лондонского Купца», с попутным ветром вышли в Ламанш.

В Корке «Лондонский Купец» присоединился к целой флотилии торговых судов, при которых состояли конвоирами большое пятидесятиорудийное судно и два фрегата меньших размеров. Когда «Лондонский Купец» стал с остальными на якорь, то Альфред, привычный к морю и не страдавший морской болезнью, вышел на палубу и, облокотясь на поручни, стал смотреть на теснившиеся кругом суда; стройные мачты военных судов невольно приковали к себе его внимание, и при виде развевающегося вымпела сердце его дрогнуло и на глаза навернулась слеза, при мысли, что он лишен возможности идти по избранному им пути, продолжать так успешно начатую им службу. Жертва, принесенная им в данном случае, была несравненно более тяжелой, чем это казалось. Он говорил о ней небрежно, как о пустяке, даже не сказал отцу, что только что сдал экзамены на лейтенанта, и что капитан обещал ему быстрое повышение по службе; он не сказал, что отказался ради семьи от самой заветной своей мечты — стать самостоятельным командиром хорошего фрегата. Он никому ничего не сказал об этом и казался весел и беспечен, но теперь, оставшись один на палубе и видя пред собой вымпел военного судна, не в силах был совладать с своим горем и глубоко вздохнув, отвернулся, скрестил на груди руки и промолвил: «Я исполнил свой долг по отношению к тем, кто до сего времени исполнял свой долг по отношению ко мне! Трудно, горько и обидно бросать службу как раз в тот момент, когда все трудности уже пережиты и когда перед вами открыт свободный путь, и идти вместо того работать топором в диких лесах далекой Канады, но мог ли я допустить, чтобы отец, мать, братья и сестры мои боролись с опасностями и лишениями одни, без меня, когда у меня есть и сильная рука, и бодрый дух, которые могут помочь им в этой трудной борьбе? Нет, нет, я должен был поступить так, как я это сделал…

— Послушай, любезный, — обратился Альфред к одному из шатавшихся по палубе матросов, — что это за судно, вон тот шестидесятиорудийный корабль?

— А почем я знаю, на котором из них пятьдесят, а на котором сто орудий? — ворчливо отозвался ирландец. — Ну, а если вы спрашивали про самое большое из них, то я скажу, что это «Портсмут».

«Портсмут»! То самое судно, на которое назначен командиром его бывший командир, хотевший взять его к себе лейтенантом, капитан Лемлей! Я поеду к нему! — И Альфред бегом спустился вниз, разыскал капитана своего транспорта и просил разрешить ему воспользоваться шлюпкой, чтобы съездить на военный корабль. Получив разрешение, молодой Кемпбель спустя четверть часа был уже на борту «Портсмута», где его встретили некоторые из его прежних сослуживцев, очень обрадовавшиеся ему. Немного спустя он послал человека вниз спросить, не примет ли его капитан Лемлей, в ответ на что тотчас же получил приглашение спуститься в каюту.

— Наконец-то, вы все-таки явились к нам, мой юный друг! — встретил капитан Лемлей. — Бросать службу и как раз в такой момент, когда все вам улыбалось, что это была за дикая фантазия с вашей стороны! Я был уверен, что вы одумаетесь… Что могло побудить вас отказаться от службы?

— Мой долг по отношению к родителям, капитан, и поверьте, мне это было нелегко, но судите сами! — отвечал юноша и рассказал ему в кратких словах свое положение и положение своей семьи и их решение выселиться в Канаду.

Капитан Лемлей слушал его, не прерывая до конца, затем сказал:

— Да, вы поступили прекрасно, это делает вам честь, хотя жаль, что служба теряет в вас такого прекрасного, такого энергичного представителя! Впрочем, такие люди везде нужны. Вы принесли себя в жертву; я это ясно вижу, и ваши родители также приняли не легкое решение; через полчаса я поеду с вами к ним, и вы познакомите меня с вашей уважаемой семьей, а пока идите поболтать с вашими прежними сослуживцами!

Через полчаса ровно капитанская шлюпка была подана, и капитан Лемлей в сопровождении Альфреда отправился на транспорт «Лондонский Купец». Здесь Альфред познакомил своего бывшего командира со своими родителями и семьей, и вскоре взаимные отношения их стали дружественными и непринужденными.

— Я вполне понимаю, что присутствие вашего сына там, в Канаде, будет вам необходимо, — заметил между прочим капитан, — но здесь, на транспорте, я думаю, вы могли бы обойтись и без него. Дело в том что один из моих лейтенантов просит меня позволить ему списаться с моего судна по семейным обстоятельствам; не имея кем заменить его, так как мы должны завтра или после завтра выйти из порта, я вынужден был отказать ему; теперь же, если вы согласны отпустить вашего сына ко мне на «Портсмут», я отпущу того лейтенанта, а вашего Альфреда зачислю лейтенантом действительной службы. Если в продолжение пути у нас навернется какая-нибудь стычка, что в настоящее военное время весьма возможно, его повышение будет обеспечено, а если даже ничего не произойдет, я по прибытии в Канаду позабочусь об утверждении его в чине лейтенанта нашим адмиралтейством. По прибытии в Квебек он присоединится к вам, и не с пустыми руками, а с полугодичным жалованьем лейтенанта, которое, быть может, пригодится вам там, в лесах Канады. А в случае, если бы по прошествии двух-трех лет вы настолько хорошо устроились там, в своих лесах, что могли бы обойтись без Альфреда и разрешили бы ему вернуться на морскую службу, то как лейтенант он сумел бы скоро выдвинуться вперед и сделаться самостоятельным командиром судна. Подумайте о моем предложении; я могу дать вам срок до завтра, а завтра утром Альфред придет ко мне и привезет мне ваш ответ!

— Мне кажется, капитан, — заметила миссис Кемпбель, — что нам, т. е. моему супругу и мне, не надо даже и этого срока на размышление; единственное возражение моего мужа было бы, конечно, то, что могу ли я обойтись без сына во время пути; но я не считаю себя вправе препятствовать счастью сына и могу только сказать за себя, что с благодарностью принимаю ваше предложение и представляю своему мужу ответить за себя!

— Смею вас уверить, капитан Лемлей, что моя жена высказала именно то, что бы сказал и я, и потому, со своей стороны могу только благодарить вас! — проговорил мистер Кемпбель.

— Если так, то пусть Альфред явится завтра утром на «Портсмут», назначение его лейтенантом уже будет объявлено и оформлено к тому времени. Мы уходим, вероятно, завтра вечером или послезавтра на заре, а потому мне едва ли удастся еще раз быть у вас, мистер Кемпбель, так что я пожелаю вам и всему вашему семейству счастливого пути и прощусь с вами.

Откланявшись всем, капитан Лемлей вышел из каюты и поднялся на палубу в сопровождении Альфреда.

— Как вижу, — заметил он, обращаясь к молодому лейтенанту, — у вас прелестные кузины, мой друг, жаль, что такие очаровательные девушки будут погребены в лесах Канады! Итак, до завтра, к девяти утра!

Капитан сел в ожидавшую его шлюпку и вернулся на свое судно.

— Капитан Вильсон, — сказал Альфред, прощаясь поутру с капитаном транспорта, — вы такой превосходный шкипер, что я надеюсь, все время будете держаться как можно ближе к нам!

— Да, мистер Альфред, чтобы сделать вам удовольствие, постараюсь, кроме тех только случаев, когда у вас дело дойдет до перестрелки; тогда я поспешу отойти на почтительную дистанцию! — засмеялся капитан Вильсон.

— Ну, конечно! Итак, прощайте! Эмми, если ты захочешь, то можешь меня видеть в подзорную трубу, не забудь это! — добавил Альфред.

— И ты меня также, вероятно? — засмеялась Эмми. — Прощай! До свидания в подзорную трубу!

Альфред уехал на свое судно, а на другой день весь караван судов и транспортов вместе с конвоирами в числе 120 парусов ушел в море.

Здесь мы расстанемся с мистером Кемпбелем и его семьей и последуем за Альфредом на «Портсмут» на пути его в Квебек.

В продолжение нескольких дней погода стояла хорошая, и весь караван держался вместе, соблюдая порядок. Транспорт «Лондонский Купец» все время держался поблизости от «Портсмута». Альфред, стоя на вахте, большую часть времени не выпускал из рук подзорной трубы и наблюдал за тем, что делалось на транспорте, где занимались тем же, чем и он, т. е. смотрели тоже в подзорную трубу, затем махали в воздухе над головой белым платочком в знак привета. Но вот они пришли к берегам Ньюфаундленда, и их заволокло густым белым туманом. Военные суда почти беспрерывно давали выстрелы, чтобы остальные суда могли знать направление и следовать за ними, а на торговых судах и транспортах звонили в колокол, чтобы не наткнуться друг на друга.

Туман держался двое суток, а на третий день в ту самую пору, когда все маленькое общество на «Лондонском Купце» сидело за обедом, капитан Вильсон вдруг услышал шум, топот и крики на палубе. Поспешно выбежав наверх, он увидел, что команда какого-то французского судна взяла его судно на абордаж и оттеснила вниз команду транспорта, иначе говоря, овладела его судном. Так как ничего не оставалось делать, то капитан поспешил в каюту известить своих пассажиров, что он в плену у французов. Хотя известие это и поразило их, тем не менее никто не жаловался и не плакал, зная, что этим беде не поможешь.

Однако аппетит у всех пропал, и обед остался почти не тронутым; но зато французский офицер и его люди быстро уничтожили все, что от него осталось.

Четверть часа спустя капитан Вильсон, все это время остававшийся на палубе, пришел вниз с известием, что туман начинает рассеиваться, и он надеется, что их конвоиры отобьют их у французов. Это весьма порадовало мистера Кемпбеля и его семью; вскоре они услышали пушечную пальбу в недалеком расстоянии, и французы, находившиеся на борту «Лондонского Купца», стали проявлять несомненные признаки тревоги и беспокойства.

Дело в том что небольшая французская эскадра, состоящая из одного 60-пушечного корабля и двух корветов, подстерегала караван английских торговых судов и транспортов и под прикрытием тумана врезалась в самую середину каравана; прежде чем их успели заметить, они захватили несколько судов и собиралась увести их за собой. Но благодаря тому же туману их 60-пушечный корабль подошел настолько близко к «Портсмуту», что Альфред, стоявший в это время вахту и зорко смотревший во все стороны, заметил, что близстоящее судно не из числа судов их каравана.

Он поспешил уведомить капитана, и людям было немедленно приказано стать по местам, но без сигнальных свистков, без барабанного боя, без малейшего шума; приказано было даже не говорить, чтобы неприятель не мог заметить, что они так близко. Между тем с «Портсмута» видели, как с французского корабля спускали катера, которые абордировали другие, близ находящиеся суда, при этом слышна была и французская команда. Теперь не оставалось больше сомнения, и капитан Лемлей повернул нос своего корабля прямо против неприятеля и угостил его своим бортовым огнем в тот момент, когда тот вовсе не был к тому подготовлен, хотя на всякий случай орудия его были освобождены от чехлов и в полной готовности. В ответ на огонь «Портсмута» французы ответили криком: «Vive la Republique! „ В следующий момент завязался горячий бой, причем «Портсмут“ имел то преимущество на своей стороне, что успел стать поперек пути неприятелю.

На море от усиленной пальбы вдруг наступил полный штиль, и суда оставались неподвижно на своих местах. Француз мог отвечать на бортовой огонь неприятеля только из шести или пяти носовых орудий; оба судна были окутаны густым дымом, так что трудно было что-нибудь различить, несмотря даже на то, что сражающиеся суда подошли друг к другу совершенно близко.

На «Портсмуте» можно было с трудом разглядеть только бушприт неприятельского судна, но и этого было достаточно, чтобы знать, куда направить огонь. Стрельба с обоих судов шла беспрерывная, но нельзя было судить, каковы были результаты. После получасовой перестрелки сражающиеся сошлись так близко, что утлегарь французского корабля очутился между грот— и фок-мачтами «Портсмута». Тогда капитан Лемлей приказал привязать бушприт французского корабля к грот-мачте своего судна, что и было немедленно исполнено лейтенантом Кемпбелем и несколькими матросами без большого урона, потому что туман и дым были еще настолько густы, что французы на баке не могли видеть, что делалось на их бушприте.

— Теперь это судно наше! — сказал капитан Лемлей своему старшему лейтенанту.

— Да, сэр, я полагаю, что если бы туман рассеялся, французы спустили бы свой флаг!

— Не думайте этого, они будут биться до последней крайности! Я их знаю, этих республиканцев: они дерутся отчаянно и на суше, и на море!

— Туман рассеивается, сэр, с северной стороны!

— Да, да, вижу, — сказал капитан Лемлей. — Ну, чем скорее разъяснеет, тем лучше; тогда мы увидим, что натворили наши орудия у них и их выстрелы у нас.

Серебристо-белая полоса в северной части горизонта постепенно ширилась и подымалась все выше и выше, и на море появилась рябь от набегающего ветерка; наконец туман поднялся, подобно театральному занавесу, и обнаружил как местонахождение и состояние всего каравана судов, так и сражавшихся судов. Капитан Лемлей увидел, что сражение происходило посредине каравана, и что все суда и сейчас еще сбились кругом, за исключением приблизительно шестнадцати из них, которые были отведены неприятелем на расстояние полутора или двух миль от каравана и повернуты носом в противоположном направлении. Это были, очевидно, суда, захваченные неприятелем. Два английских фрегата, замыкавшие караван, находились еще в двух-трех милях расстояния, но шли теперь на всех парусах на помощь «Портсмуту». Многие из судов каравана, находившиеся под огнем, пострадали в своей оснастке, а, быть может, и более серьезно, чего теперь еще никак нельзя было определить. Но французское линейное судно страшно пострадало: и грот— и фок-мачты его были снесены и упали за борт, все его передние орудия были подбиты, и вообще на борту его все было в ужасающем виде.

— Оно долго не продержится теперь! — заметил капитан Лемлей. — Продолжайте стрелять, ребята, не давайте им времени очнуться!

— «Цирцея» и «Виксен» спешат сюда, сэр! — доложил старший лейтенант. — Мы в них теперь вовсе не нуждаемся, а они только дадут французу возможность сказать, что он сдался втрое сильнейшему неприятелю; лучше бы они отбили наши захваченные французами суда!

— Совершенно верно! — согласился капитан. — Мистер Кемпбель, пожалуйста, подайте им сигнал — преследовать и отбить захваченные суда!

Альфред побежал исполнять приказание. Едва только успели взвиться разноцветные флаги, как неприятельская пуля пробила ему руку выше локтя. Французы, не будучи в состоянии стрелять из большинства своих орудий, осыпали неприятеля мушкетными залпами. Почувствовав, что он ранен, Альфред приказал квартирмейстеру отвязать его шейный платок и перевязать его раненую руку, после чего продолжал порученное ему дело. Тем временем французы сделали отчаянную попытку высвободить свое судно, порубив канаты, которыми его бушприт был привязан к грот-мачте «Портсмута», но матросы английского судна ожидали этого и встретили их стойко. Когда человек двадцать этих доблестных французов пали мертвыми на палубе «Портсмута», они отказались от этой отчаянной попытки и спустя четыре минуты спустили флаг. Команда «Портсмута» абордировала французское судно с носовой его части во главе со старшим лейтенантом, после чего причалы, которыми было привязано французское судно к мачте английского, были отпущены, и англичане радостным криком приветствовали победу.