Онлайн чтение книги Шок от падения The Shock of the Fall
У мертвых есть дни рождения

Ночью, накануне того дня, когда моему умершему брату должно было бы исполниться тринадцать, я проснулся оттого, что услышал, как он играет в своей спальне.

Мне все лучше удавалось его представлять. Поэтому я лежал с закрытыми глазами и смотрел, как он достает из-под кровати раскрашенную картонную коробку.

Саймон хранил в ней свои сувениры, но для таких, как он, мир полон удивительных вещей, и сувениром может стать все, что угодно. Там были бесконечные пластмассовые игрушки из рождественских хлопушек и макдоналдсовских «Хэппи Мил», стикеры от зубного с надписью «Я не боялся» и от логопеда с надписью «Молодец» и «Суперзвезда!». Если на открытках от дедушки и бабушки стояло его имя, они тоже отправлялись в коробку. Еще там были значки «Учись плавать», грамоты, какая-то окаменелость с Чесил-Бич, красивые камушки, рисунки, картинки, открытки, сломанные часы – словом, такая куча разного мусора, что крышка едва закрывалась.

Саймон хранил память о каждом дне своей жизни.

Как ни странно, все осталось на своем месте. Иногда мне даже не верилось, что его комната по-прежнему здесь. Помню, вернувшись домой из «Оушн Коув», мы трое остановились в дверях, прислушиваясь к пощелкиванию остывающего мотора и неотрывно глядя внутрь. Комната Саймона никуда не делась; на окнах по-прежнему висели желтые занавески с покемонами. У нее не хватило деликатности тихонько собраться и уйти. Она встретила нас там, где мы ее оставили: вверх по лестнице, дверь рядом с моей спальней.

Прижимая подушку к груди и не открывая глаз, я вижу, как он роется в своих воспоминаниях, чтобы найти самое важное – лоскуток желтой ткани. Это клочок самого первого одеяла, в которое его завернули живым комочком счастья и страха, и он не желал с ним расставаться. В семь, восемь, девять лет – оно всегда было с ним, он везде таскал его за собой. Пока я не сказал ему, что он ведет себя как маленький. Я сказал, что он носится с этим одеялом, как ребенок, и если бы он не был таким тупицей, он бы и сам это понял. После чего оно исчезло, и все с гордостью признали, что Саймон перерос этот этап.

Я лежал, прислушиваясь к его возне. Когда он, судя по скрипу одноразовых наволочек, улегся в постель, на меня снова навалился сон. Затем послышался еще один тихий, еле различимый сквозь сон звук: мама пела ему колыбельную.

Весеннее солнце нарисовало на ковре в моей комнате длинные белые полосы.

Это было воскресенье, а значит, мы завтракали за большим столом. Я надел халат, но не стал сразу спускаться вниз. Сначала мне нужно было кое-что проверить.

Я уже бывал в его комнате раньше.

Папа хотел, чтобы я не боялся и не придумывал всяких ужасов, поэтому после того, как я вернулся от бабушки Ну, мы зашли туда вместе. Мы неловко топтались на середине, и папа сказал что-то насчет того, что Саймон не обиделся бы, если бы я иногда брал его игрушки.

Все всегда знают, что мертвым понравилось бы, а что – нет. И это ровно то, что нравится или не нравится им самим. Когда у нас в школе умер от менингита один хулиганистый мальчишка, Эшли Стоун, в память о нем устроили собрание, на которое пришла его мама, и мистер Роджерс произнес речь о том, каким веселым и жизнерадостным мальчиком был Эшли, и что мы всегда будем с любовью вспоминать о нем. А потом он сказал, что Эшли хотел бы, чтобы мы росли храбрыми и трудолюбивыми. Вообще-то, мне кажется, Эшли совсем этого не хотел, хотя, возможно, все дело в том, что я сам этого не хочу. Ну, вы понимаете, к чему я клоню? Хотя, наверное, папа все же был прав. Саймон не обиделся бы, если бы я брал его игрушки, потому что он был нежадный. Но я все равно их не брал по одной простой причине. Я чувствовал себя виноватым. А значит, так оно и было.

Модели самолетов слегка покачивались на веревочках, и батарея стонала и поскрипывала. Я подошел к кровати и взял с подушки обрывок желтого одеяла.

– Привет, Сай, – прошептал я. – С днем рождения.

Потом я положил одеяло обратно в коробку и закрыл крышку.

Дети легко верят в то, во что им хочется верить.

Наверное, и взрослые тоже.

В кухне папа готовил завтрак, подкладывая на шипящую сковородку кусочки бекона.

– Привет, mon ami.

– Где мама?

– Она плохо спала сегодня, солнышко. Будешь сэндвич с беконом?

– Нет, лучше апельсинового джема.

Я открыл буфет, достал банку и попытался отвинтить крышку, потом передал ее отцу.

– Открой, пожалуйста.

Он поднял ломтик бекона, внимательно осмотрел его и уронил обратно на сковородку.

– Точно не хочешь бекона? Я буду бекон.

– Мы все время ходим к доктору, пап.

– Ох! Черт!

Он укоризненно посмотрел на покрасневшую кожу на костяшке пальца.

– Сильно обжегся, пап?

– Да нет, не очень.

Он подошел к раковине, отвернул кран холодной воды, сунул руку под струю и сказал что-то о том, как зарос сад. Я выскреб из банки четыре больших ложки – все, что там оставалось.

– Можно я возьму ее себе?

– Банку? Зачем?

– Вы можете говорить потише? – Дверь резко распахнулась, стукнув по столу. – Я совсем не выспалась. Дайте же наконец поспать!

Она сказала это не сердито, скорее умоляюще. Потом закрыла дверь, на этот раз аккуратно, и я услышал, как она поднимается по лестнице. В животе у меня возникла жуткая пустота, которую не заполнишь никакой едой.

– Не волнуйся, солнышко, – сказал папа с принужденной улыбкой. – Ты ни в чем не виноват. Просто сегодня трудный день. Может, ты пока доешь завтрак, а я с ней поговорю?

Он вроде как спрашивал, но на самом деле это был не вопрос. Он хотел сказать, что мне ничего не остается, кроме как сидеть здесь, пока он поднимется к ней наверх. Но мне совсем не нравилось сидеть в одиночестве за столом и прислушиваться к приглушенным голосам, доносящимся из-за стены. Мне хотелось чем-нибудь заняться. Я взял банку из-под апельсинового джема и вышел через заднюю дверь в сад.

В голове у меня крутились разные воспоминания. Саймон мечтал о муравьиной ферме, а у мертвых тоже бывают дни рождения.

Присев на корточки рядом с будкой, где хранится садовый инвентарь, я, как учил меня дедушка, приподнял несколько плоских камней. Но было еще холодно, поэтому даже под самыми большими камнями я не мог найти ничего, кроме червяков и жуков. Я попытался заглянуть поглубже и принялся рыть землю пальцами. Когда первые капли дождя упали мне на халат, я был далеко: Кругом темно, уже ночь, воздух пахнет солью, и Саймон рядом со мной стирает капли дождя со щек и скулит, что ему это не нравится, совсем не нравится, и что он хочет вернуться. Я говорю, чтобы он перестал канючить, как маленький, и держал фонарь ровно, и он держит его дрожащими руками, и вот наконец из темноты проступает блеск ее пуговичных глаз.

– Мэтью, милый! – Мама стояла у окна и звала меня. – Дождь идет!

Открывая заднюю дверь, я услышал, как хлопает входная.

Я взбежал наверх.

– Милый, ну что нам с тобой делать?

Она взяла мой мокрый халат и вытерла меня полотенцем.

– А куда папа пошел?

– Погулять.

– Там же ливень.

– Он скоро вернется.

– Я думал, мы позавтракаем все вместе.

– Мэтью, я устала.

Мы так и сидели рядом на кровати, глядя на дождь за окном.