6. Голубой ангел. Un Angelo Azzuro

Онлайн чтение книги Жена башмачника The Shoemaker's Wife
6. Голубой ангел. Un Angelo Azzuro

Когда солнце скрылось за горой, кладбище церкви Святого Антония Падуанского окутал серебристый туман. Сквозь распахнутые железные ворота виднелся плоский участок земли, загроможденный надгробиями и окруженный чередой склепов.

Именитые семьи возвели богато украшенные мраморные и гранитные мавзолеи в виде алтарей и портиков. Стены их были расписаны фресками. Но были сооружения попроще и построже, в романском стиле, с колоннами и золочеными надписями.

Чиро знал, что копать могилу в Скильпарио будет трудно. Ниже деревни находились баритовые и железные шахты, а это означало, что почва тут – глина пополам с камнями. Лопата снова и снова ударялась о скалу, но Чиро упорно вгрызался в землю, выкапывал целые глыбы белого песчаника, похожие на гигантские жемчужины, и складывал камни рядом с могилой.

Гроб Стеллы стоял на мраморном крыльце ближайшего мавзолея. Накрытый освященным покровом, он ждал, когда Чиро завершит работу. Спруццо сидел на краю могилы и следил, как постепенно продвигается дело у его нового хозяина и как гора камней и земли рядом с надгробным камнем становится все выше. Сперва, после того как на месте погребения были совершены положенные обряды, гроб опустили в неглубокую могилу и покрыли цветами. Как только последние люди ушли, Чиро убрал цветы, поднял гроб из могилы и начал углублять ее еще на два метра.

Спустя пару часов глина уступила место сухой почве, и последние полметра он вырыл почти мгновенно.

Чиро выбрался из могилы, чтобы вернуть гроб на место.

Много лет назад семья Раванелли купила на кладбище маленький участок и отметила его изящной скульптурой – ангел из голубого мрамора. Этот элегантный в своей простоте памятник нравился Чиро куда больше причудливых мавзолеев. Он осторожно поставил маленький гроб рядом с ямой, а затем спрыгнул вниз.

– Эй! Я помогу.

Чиро выглянул из-за края могилы и увидел старшую дочь Раванелли. В вечернем свете она выглядела нездешней, словно и сама была ангелом. Длинные темные волосы распущены, а глаза казались в тумане блестящими черными бусинами. На ней было платье в турецких огурцах и поверх него – накрахмаленный белый передник. Промокнув глаза платком, она спрятала его в рукав и опустилась на колени.

Чиро видел, что девочка сама нуждается в помощи, он понимал, что необратимость похорон поможет ей обрести душевный покой.

– Хорошо, подними один конец, а я возьмусь за другой.

Вместе они осторожно подняли гроб Стеллы. Чиро мягко опустил его в могилу и установил там как следует, прежде чем выбраться наверх. Энца так и стояла на коленях, склонив голову. Чиро подождал, пока она закончит молиться.

– Ты уже можешь идти, – тихо сказал он.

– Я хочу побыть здесь.

Чиро огляделся.

– Но мне пора засыпать гроб, – мягко напомнил он ей.

– Я знаю.

– Ты уверена?

Энца ответила кивком:

– Я не хочу покидать свою сестру.

Спруццо заскулил. Энца протянула к нему руку, и пес ткнулся носом ей в ладонь.

– У меня в сумке есть немного еды, – сказал Чиро.

Энца развернула мешковину и обнаружила там остатки колбасы, которую утром дала Чиро сестра Тереза.

– Если ты голодная, угощайся.

–  Grazie , – слабо улыбнулась Энца.

Ее улыбка неожиданно согрела Чиро, и он улыбнулся в ответ.

Пока Чиро кидал землю в могилу, Энца кормила Спруццо кусочками колбасы. Земля ложилась ровными слоями, пока могила не оказалась вровень с другими. Когда Чиро закончил, Энца помогла ему оттащить в сторону глыбы песчаника, а потом сложила цветы на свежий холмик. Земля едва виднелась сквозь ковер из можжевеловых и сосновых веток, собранных прихожанками церкви. Энца взяла длинные ветви мирта из охапки, которую сама собрала сегодня утром, и обложила могилу по краю темной зеленью. Отступив, оглядела. Выглядит красиво, подумала она.

Пока Энца тщательно складывала церковный покров, Чиро очистил лопату и кирку.

– Я должен вернуть это священнику.

– Знаю. – Энца перекинула полотнище через руку. – Его используют на каждых похоронах.

– Ты гладишь покровы? – спросил Чиро.

– Иногда. Деревенские женщины по очереди гладят или готовят еду священнику.

– В Скильпарио нет монахинь?

– Только одна, она заботится о сиротах. На остальное ее не хватает.

Энца вывела Чиро с кладбища. Спруццо бодро трусил за ними.

– Я могу все отнести сам, – сказал Чиро. – Если только не хочешь показать мне дорогу.

– Дом священника прямо за церковью, – сказала Энца. – Как в любой деревушке любой итальянской провинции.

– Мне не нужно это рассказывать, я знаю.

– Ты учишься на священника? – Энца предположила, что это возможно, ведь одежда на нем была бедная, а многие как раз вступают на церковную стезю, потому что это хорошая альтернатива работе в шахте или другому тяжелому труду – например, ремеслу каменотеса.

– Я похож на священника? – спросил Чиро.

– Не знаю. Священники с виду ничем не отличаются от остальных.

– Ну, если одним словом, я никогда не буду священником.

– Так ты могильщик?

– Это в первый и, надеюсь, в последний раз. – Он понял, как это прозвучало, и добавил: – Прости.

– Я понимаю. Работа не из приятных. Меня зовут Энца.

– А я – Чиро.

– Ты откуда?

– Из Вильминоре.

– Мы ходим туда на праздник. Ты живешь в деревне или на ферме?

– В монастыре. – Его удивило, что он с такой готовностью признался, где живет. Обычно, разговаривая с девушками, он неохотно рассказывал им о Сан-Никола и о том, как рос.

– Ты сирота? – спросила Энца.

– Мать оставила нас там.

– Вас? У тебя есть братья и сестры?

– Брат, Эдуардо. Один. Не то что у тебя. Расскажи, как это вообще – такая большая семья?

– Шумно, – улыбнулась она.

– Как в монастыре.

– Я думала, монахини тихие.

– Я тоже. Пока не поселился у них.

– Что, не заразился от них благочестием?

– Не особо. – Чиро улыбнулся. – Но это не их вина. Просто мне кажется, что молитвы часто остаются без ответа. Если на них вообще хоть когда-то отвечают.

– Но ведь для этого и нужна вера!

– Вот и монахини все время говорят, что нужна, но где, интересно, мне ее взять?

– Думаю, в своем сердце.

– Сердце у меня занято другим.

– Например? – спросила Энца.

– Возможно, когда-нибудь ты узнаешь, – смущенно сказал Чиро.

Энца подняла палку и бросила вперед. Спруццо с готовностью рванулся за ней.

Энца заметила, что они идут в ногу. И ей не приходится бежать, поспевая за Чиро, хотя он выше нее.

– Твоя мать была больна? – спросила Энца.

– Нет, наш отец умер, и она больше не могла заботиться о нас.

– Как же ей было горько!

За все прошедшие годы Чиро ни разу не задумался, каково же было Катерине. Слова Энцы стали для него откровением. Может, мама так же тосковала по сыновьям, как они по ней.

– А как так получилось, что ты пришел выкопать могилу для моей сестры? – спросила Энца.

– Меня послал Игги Фарино. Он разнорабочий в монастыре. Я ему помогаю.

Впервые за этот долгий день Чиро задумался, что привело к смерти Стеллы. Он слышал разговоры, но о смерти детей говорят неохотно.

– Мне бы не хотелось огорчать тебя еще больше. Но можно узнать, что случилось с твоей сестрой?

– Лихорадка. А еще у нее были ужасные синяки. Все произошло так быстро. Пока я донесла ее от водопада до дома, она уже просто пылала. Я все надеялась, что доктор поможет, – сказала Энца, – но у него ничего не вышло. Мы никогда не узнаем точно.

– Может, и к лучшему, – мягко сказал Чиро.

– Все люди в мире делятся на два сорта. Одни хотят знать факты, а другие – сочинить прекрасную сказку, чтобы стало легче. Хотела бы я относиться к тем, кто сочиняет сказки, – призналась Энца. – Это я присматривала за Стеллой накануне того дня, когда она умерла.

– Ты не должна проклинать себя, – сказал Чиро. – Может, никого не нужно винить, стоит просто принять, что такой конец – часть истории твоей сестры.

– Хотелось бы мне в это верить.

– Если будешь искать смысл во всем, что происходит вокруг, в конце концов разочаруешься. Самые ужасные вещи иногда случаются вовсе без причины. Я часто спрашиваю себя – если б я знал ответы, был бы из этого толк? Лежу ночью и думаю, отчего у меня нет родителей и что станет со мной и братом. Но когда приходит утро, понимаю: то, что уже случилось, не изменишь. Я могу только встать и делать свою работу, проживать этот день и искать в нем что-то хорошее.

– Стелла была нашим счастьем. – Голос Энцы дрогнул. – Я никогда не забуду ее.

– Не забудешь. Я кое-что об этом знаю. Когда кого-то теряешь, он занимает еще больше места в твоем сердце. Каждый день – все больше, потому что ты не перестаешь любить того, кто ушел. Так хочется с ним поговорить. Так нужны его советы. Но жизнь не всегда дает нам то, в чем мы больше всего нуждаемся, вот что тяжело. По крайней мере, у меня так.

– У меня тоже, – сказала Энца.

Пока они медленно брели в сумерках, Чиро решил, что Энца даже красивее Кончетты Матроччи. Энца была темной, как ночное озеро в лунном свете, а Кончетта – кружевной и воздушной, будто голубка весной. И Чиро решил, что тайна ему нравится больше.

У Энцы были стройные ноги и тонкие руки. Она грациозно двигалась и прекрасно изъяснялась. Ее скулы, прямой нос и решительный подбородок были типичны для Северной Италии. Но было в ней нечто, чего Чиро у девушек еще не встречал, – любознательность. Энца была наблюдательна, внимательна к другим. Он заметил это еще утром, в церкви, и сейчас, во время разговора. Кончетта Матроччи, напротив, была сосредоточена на том, чтобы холить и лелеять собственную красоту и пользоваться властью, которую та ей дает.

Чиро видел, как беззащитна Энца в своем горе, и ему захотелось помочь ей. Физическая сила ему была привычна, но теперь он хотел поделиться силой душевной. С Энцей он не испытывал никакой неловкости, с ней было хорошо и спокойно. Будто между ними образовалась какая-то мгновенная и очень естественная связь. Он надеялся, что дорога к дому священника окажется длиннее, чем ему сперва показалось. Ему хотелось провести побольше времени с этой милой девушкой.

– Ты еще учишься? – спросил он.

– Мне пятнадцать. Я окончила школу в прошлом году.

Он кивнул, довольный, что они оказались ровесниками.

– Помогаешь матери по дому?

– Я помогаю отцу в конюшне.

– Но ты же девочка!

Энца пожала плечами:

– Я всегда помогала отцу.

– Он кузнец?

– Нет, он возит людей в Бергамо и обратно. У нас старая лошадь и чудесная повозка.

– Какие вы счастливые! – улыбнулся Чиро. – Если б у меня была повозка, я бы объехал все деревушки в Альпах. При любой возможности отправлялся бы в Милан и Бергамо.

– А как насчет того, чтобы пересечь границу и попасть в Швейцарию? Ты похож на швейцарца. С твоими-то светлыми волосами.

– Нет, я итальянец. Ладзари.

– У швейцарцев иногда бывают итальянские фамилии.

– Тебе нравятся швейцарцы? Тогда я буду швейцарцем, – поддразнил ее Чиро.

Обогнав его, Энца развернулась на каблуках.

– Ты флиртуешь с каждой встречной?

– С некоторыми, – рассмеялся он. – А ты всегда задаешь такие вопросы?

– Только когда заинтересована в ответе.

– У меня есть одна знакомая, – признал Чиро. Он подумал о Кончетте и снова ощутил разочарование. Поцелуй дона Грегорио и девушки, в которую он был влюблен, горел теперь перед внутренним взором, подобно образу ада на алтарной фреске.

– Только одна?

– Кончетта Матроччи, – тихо сказал Чиро.

– Кончетта. Какое прекрасное имя.

–  Si , – ответил он. – Ей подходит. У нее светлые волосы, и ростом она невысокая. – Он взглянул на Энцу, которая была почти с ним вровень. – Я часто видел ее в церкви. Честно говоря, я высматривал ее везде. Ждал в колоннаде, когда она пройдет. Иногда – часами.

– И она отвечала на твои чувства?

– Почти.

Теперь пришел черед Энцы улыбнуться.

– Прости. Я просто еще не встречала, чтобы кто-то говорил «почти», описывая любовь.

– Ну хорошо, можно сказать, я любил ее издали. Но потом оказалось, что она любит другого.

– Поэтому у твоей истории печальный конец.

Чиро пожал плечами:

– Она не единственная девушка в Вильминоре.

– Ты говоришь, словно принц Альпийский, покоряющий девушек своим очарованием и лопатой!

– Да ты просто смеешься надо мной! – воскликнул Чиро.

– Вовсе нет. Думаю, тебе не о чем беспокоиться. В Альпах полно девушек. Вот в Аццоне и еще дальше в горах – совершенно прелестные. Или отправляйся в Люцерну. Там как раз блондинки, миниатюрные и хорошенькие. В твоем вкусе.

– Пытаешься от меня избавиться? – Чиро остановился и засунул руки в карманы.

Энца посмотрела ему прямо в лицо:

– Ты должен получить то, чего хочешь. Как и каждый.

– А чего хочешь ты? – спросил Чиро.

– Я хочу остаться здесь, в горах. Хочу жить с родителями, пока они не состарятся. – Энца судорожно вздохнула. – Перед сном я закрываю глаза и вижу свою семью. Все здоровы, целы и невредимы. В закромах достаточно муки, а в горшке – сахара. Наши курочки решили, что день подходящий, и снесли достаточно яиц, чтобы хватило на пирог. Вот все, чего я хочу.

– И тебе не хочется золотую цепочку или новую шляпку?

– Иногда. Мне нравятся красивые вещи. Но если выбирать, я предпочту свою семью. – Энца спрятала руки в карманы фартука.

– Родители уже подыскали тебе жениха?

– Даже если так, то мне они об этом не сказали, – улыбнулась Энца.

Как странно, что Чиро задал ей этот вопрос именно сегодня. Смерть Стеллы заставила ее повзрослеть или, по крайней мере, задуматься над выбором, который встает перед взрослыми. Но только сейчас она осознала: чтобы жить полной жизнью, ты должен построить ее своими руками.

– Может, они еще его не подыскали. – Чиро оперся на лопату.

– Не хотела бы, чтобы меня сватали родители. Я предпочту выбрать того, кого полюблю. Но больше всего я хочу снова увидеть свою сестру. – Энца заплакала, но тут же взяла себя в руки. – Я собираюсь прожить эту жизнь как следует, поэтому уверена, что увижу ее в новой жизни. Буду трудиться изо всех сил, всегда говорить правду и приносить пользу людям, которые обо мне заботятся. По крайней мере, я буду стараться. – Энца вынула из рукава носовой платок, отвернулась от Чиро и вытерла слезы.

Чиро подошел ближе и взял ее руки в свои. Он уже несколько минут мечтал о том, чтобы обнять ее, но был удивлен, поняв, что это не знакомое плотское желание, но сочувствие. Он притянул ее к себе и почувствовал запах юной кожи и сырой земли.

Энца замерла, прижавшись к нему. Целый день она утешала других, и так теперь приятно дать волю своей слабости. Прильнув к Чиро, она плакала, пока не иссякли слезы. Энца закрыла глаза и позволила обнять себя еще крепче.

Чиро наполняло умиротворение. Энца была словно создана для его объятий. Впервые в жизни Чиро ощущал себя нужным. Оказывается, у его рук есть предназначение, прежде ему неведомое.

Ценность Чиро всегда определялась тем, насколько усердно он работал, сколько дел успевал переделать с восхода до заката. Прилежание было его визитной карточкой и основой его репутации. Для самоуважения ему было достаточно сознавать, что сегодня он хорошо потрудился.

Чиро даже не подозревал до сих пор, насколько нужным чувствуешь себя, просто проявив доброту. Он уже знал, что девушка бывает восхитительной загадкой, но ему и в голову не приходило, что с ней может быть интересно, что у нее можно чему-то научиться.

Энца высвободилась из его объятий:

– Ты пришел выкопать могилу, а не болтать со мной.

– Но я нашел тебя, – ответил Чиро, снова обнял ее и поцеловал.

Пока его губы нежно касались ее губ, перед глазами пронеслись события сегодняшнего дня. Он пытался вспомнить, когда в первый раз увидел Энцу. Обратил ли он сперва внимание на других девочек, стоявших в толпе, и лишь затем нашел ее, или она была единственной, кого он заметил?

И как он зашел так далеко, как Энца позволила ему поцеловать себя, несмотря на грязные руки и на то, что одет он неважно? Настанет ли время, когда он будет ухаживать за девушкой, сияя, как стеклянная пуговица, в вычищенном и выглаженном костюме?

Энца же почувствовала, как вся печаль этого дня вдруг улетучилась, – и все благодаря этому мальчику из Вильминоре. Может, этот поцелуй подскажет ей, как жить дальше, как преодолеть скорбь? А вдруг в самом темном дне ее жизни нашлось немного света? Вдруг он поможет ей превозмочь горе своей дружбой? Вдруг Чиро – это такой особенный ангел, высокий и сильный, с веснушками от постоянной работы на солнце, с мозолистыми руками, столь непохожими на руки богатых и образованных? В конце концов, это он подарил Стелле надежный последний приют. Как будто ниспослан, чтобы опустить ее сестру в землю этих гор, которые Стелла так любила, сделать ее их частью.

Впрочем, совсем не важно, кто он или откуда пришел. Энца просто знала, что у Чиро доброе сердце, что ему передалась ее тоска. Позже она подумает о том, как вышло, что она позволила едва знакомому мальчику поцеловать ее на Виа Скалина. Она ведь и минуты не колебалась. И в поцелуе не было никакой тайны. Энца понимала Чиро, хотя и не знала почему.

Однако в маленьких деревушках свои правила насчет ухаживания. Мысль о том, что кто-нибудь из соседей увидит, как она в открытую целуется с мальчиком, мигом привела Энцу в чувство. Как обычно, рассудок возобладал над склонным к романтике сердцем.

– Но ты же любишь другую, – сказала она, найдя предлог, чтобы отстраниться и сделать шаг назад.

– Сестра Тереза сказала, что, когда одна разрывает твое сердце, тут же находится другая, которая его штопает.

Энца улыбнулась:

– Я лучшая швея в Скильпарио. Тебе любой скажет. Но даже я не смогу починить твое разбитое сердце. Мое собственное разбито, ты же знаешь.

Она взбежала по ступенькам дома священника и позвонила в колокольчик. Чиро поспешил за ней.

Им открыл отец Мартинелли. В дверном проеме он казался куда меньше, чем утром в алтаре. Белое облачение и золотая стóла[35]Часть облачения священника, шелковая лента с вышитыми на концах крестами, спускающаяся до колен. делали его похожим на великана, но в черном подряснике он съежился до размеров пресс-папье.

– Ваш покров, дон Мартинелли.

–  Va bene. Buona sera [36]Добрый вечер ( ит. ).. – Дон Мартинелли начал закрывать дверь.

Чиро вставил ногу в щель:

– Игнацио Фарино сказал, что вы заплатите мне две лиры.

– Ты очень дорогостоящий могильщик.

Священник пошарил в кармане и вручил Чиро две лиры.

Чиро вернул ему обратно одну:

– На храм.

Дон Мартинелли взял монету, крякнул и закрыл дверь.

– Как щедро с твоей стороны, – заметила Энца.

– Не думай обо мне слишком хорошо. Такова была сделка, – ответил Чиро.

Энца посмотрела в небо – по лиловому своду тянулись светящиеся прожилки, будто золотое шитье. Эти прекрасные небеса встречали душу ее сестры.

– Где ты оставил свою лошадь? – спросила она.

– Я пришел пешком.

– Из Вильминоре? Ты не сможешь возвращаться в темноте. Тебя задавят, если не хуже.

Рядом сопел Спруццо.

– А как насчет твоего пса?

– Это не мой пес.

– Но он ходит за тобой повсюду.

– Потому что я не могу от него избавиться. Он привязался ко мне по дороге. И я имел глупость накормить его.

– Он выбрал тебя. – Энца присела, чтобы погладить Спруццо.

Чиро опустился рядом:

– Я бы предпочел, чтобы меня выбрала ты.

Энца смотрела в глаза Чиро и не могла решить, говорит ли он комплименты всем подряд или она ему действительно нравится. Наверняка он не первый, кто пользуется девичьим горем, но Энца решила, что должна доверять тому, что видит, а не предполагать худшее.

– Ты знаешь, эта церковь названа в честь святого Антония Падуанского, покровителя потерянных вещей. Это знак. Спруццо потерялся, нашел тебя, и это было не случайно. Ты избран и должен оставить его себе.

– Иначе что?

– Иначе святой Антоний покинет тебя. И когда ты будешь в нем больше всего нуждаться, когда сам потеряешься, он не поможет тебе отыскать дорогу.

Энца так говорила о святых, что Чиро почти хотелось в них поверить. Он и не представлял, что можно относиться к святым как к живым людям, готовым торговаться с теми, кто остался на земле. Сколько раз он чистил статуи в церкви Сан-Никола, но ни разу не почувствовал, что эти гипсовые истуканы способны хоть на что-то. Почему эта девчонка так уверена, что силы небесные приглядывают за ней?

– Пойдем, – сказала она. – Я отвезу тебя домой.

– Ты умеешь управляться с лошадью?

– С одиннадцати лет, – с гордостью ответила Энца.

– Хотелось бы посмотреть.

Чиро и Энца двинулись вверх по Виа Скалина, Спруццо по-хозяйски трусил впереди. Дорожку ко входу в старый каменный дом Раванелли освещали масляные лампы.

Во дворе толпились сельчане, пришедшие поддержать семью. В доме тоже было полно людей.

– Подожди, я поговорю с отцом, – сказала Энца. – Я должна получить разрешение.

Чиро вошел с Энцей в дом, а Спруццо остался ждать снаружи.

При виде стола, ломившегося от домашнего хлеба и булочек, свежего сыра, прошутто, холодной поленты, тортеллини с колбасным фаршем, у Чиро рот наполнился слюной. На полке над очагом он заметил оловянные сковороды с пирогами, очень похожими на монастырские пироги сестры Терезы, которые Чиро разносил каждый декабрь. На треножнике стояла эмалированная кастрюля с кофе, а рядом – кувшин со сливками. Каждая лавка, каждый стул были заняты жителями деревни.

Дети были везде – карабкались по лестнице на чердак, шныряли под столами, играли в пятнашки, вбегая с улицы и выбегая обратно. Чиро подумалось, что детский смех хоть чуточку развеял ужас этого дня.

Внезапно его кольнуло острое сожаление: сколького он лишился, утратив дом и семью. Скромный и чистый домик Раванелли так и дышал гостеприимством. «Что еще надо человеку для счастья?» – подумал Чиро.

Женщина примерно одних лет с Джакоминой уговаривала ее выпить кофе, а Марко окружали мужчины, явно пытавшиеся отвлечь его своими шахтерскими байками. Чиро вспомнил, как родители Энцы сидели сегодня у подножия алтаря, и у него перехватило горло.

Энца пробралась к отцу. Она зашептала что-то Марко на ухо, тот кивнул и оценивающе посмотрел на Чиро. Затем Энца подошла к матери, опустилась перед ней на колени, погладила по руке, встала и поцеловала Джакомину в щеку.

Собрав в накрахмаленное полотенце две груши, несколько небольших сэндвичей и кавацуне – пирог с рикоттой и медом, Энца подошла к Чиро, стоявшему у двери:

– Папа сказал, что мы можем взять повозку.

– Могу я перед тем, как уйти, выразить свое почтение твоим родителям? – спросил Чиро.

В этот день Энца все чувствовала острее. Ее тронул такт Чиро.

– Конечно, – ответила она тихо.

Энца завязала полотенце узлом и положила на стол.

Потом она подвела Чиро к отцу. Мальчик пожал ему руку и выразил свои соболезнования. Затем Энца проводила его к матери. Чиро повторил слова сочувствия и не забыл поклониться.

Попрощавшись, Чиро спустился за Энцей по мощеной дорожке к конюшне, они вошли внутрь, оставив Спруццо тявкать на улице. Энца зажгла масляную лампу – и все в сарае обратилось в жидкое золото: сено, стены, кормушка, лошадь. Чипи стоял в своем стойле, накрытый одеялом.

– Можешь пока сдернуть с коляски кисею, – сказала Энца, снимая с Чипи одеяло. Конь ткнулся носом ей в шею.

– Хочешь, запрягу? – спросил Чиро.

– Я сама. – Энца вывела Чипи из стойла и подвела к оглоблям. – Ты лучше покорми его пока.

Чиро вынул из кормушки корзину и поставил перед Чипи, и тот немедленно захрумкал овсом.

Энца открыла двери конюшни и повесила масляную лампу на специальный крюк, приделанный к повозке. Затем пошла к находившемуся снаружи насосу и накачала Чипи свежей воды. Он тут же с жадностью выпил ее. Потом она вымыла лицо и руки, вытерлась фартуком. Чиро сделал то же самое и промокнул лицо шейным платком.

Энца взобралась на козлы:

– Не забудь ужин!

Чиро взял еду и забрался следом. Энца взяла поводья, и тут Спруццо запрыгнул на сиденье между ними.

Энца тряхнула поводьями. Чипи затрусил к торному пути, вившемуся через деревню. Центр Скильпарио, настоящий коридор из зданий, выстроившихся по обе стороны дороги, был залит бледно-голубым лунным светом. Повозка ехала по узкой каменной улице, пока стены не расступились, выпуская ее на Пассо Персолана.

Дорога разматывалась перед ними, будто катящийся с горы рулон черной бархатной ленты. Висевшая на повозке лампа указывала путь желтоватым сиянием. Чиро наблюдал, как ловко управляется с поводьями Энца. Она сидела совершенно прямо, направляя Чипи сквозь ночь.

– Расскажи мне о кольце, – сказала Энца.

Чиро крутил на мизинце золотое кольцо с печаткой.

– Боюсь, оно скоро станет мне совсем мало.

– Оно у тебя очень давно?

– С тех пор как мама уехала. Это ее кольцо.

– Красивое.

– Это все, что у меня осталось на память от матери.

– Неправда, – возразила Энца. – Спорим, у тебя ее глаза, или улыбка, или цвет волос.

– Нет, я весь в отца. – Когда кто-то другой расспрашивал о матери, Чиро менял тему разговора, но в словах Энцы совсем не было назойливого любопытства. – Вот брат мой пошел в нашу мать. А я ни капли не похож на нее, правда.

– Ты поел бы, – сказала Энца. – Наверняка умираешь с голоду.

Чиро откусил кусок хлеба с сыром.

– Я всегда хочу есть.

– Каково это – жить в монастыре? Когда я была маленькой, подумывала, не стать ли монахиней.

Положив руку на спинку сиденья, Чиро обнял Энцу за плечи.

– Тогда бы ты не смогла целоваться с мальчиками.

– У тебя чересчур самодовольный вид.

– Откуда ты знаешь, какой у меня вид? Сейчас темно.

– У нас есть лампа.

Энца ослабила поводья, и Чипи пошел неспешным шагом.

– Ты даже не направляешь его. Он знает дорогу, – заметил Чиро.

– Папа часто здесь ездит, когда дела идут хорошо.

– А сейчас как?

– Ужасно. Но совсем скоро лето, а значит, будет работа.

– Я тебя увижу летом?

– Мы поедем на озеро Эндине.

– И ты тоже?

– Поживем там у родственников. Ты можешь поехать с нами, – предложила Энца.

– Я не хочу навязываться, – сказал Чиро.

– Мои братья будут рады компании. Они рыбачат, бродят по горам, залезают в пещеры. Баттиста говорит, что высоко в горах есть пещеры с голубым песком.

– Я слышал о них! А ты рыбачишь? – спросил Чиро.

– Нет, я готовлю, убираю и помогаю тете присматривать за детьми. Прямо как твои монашки. Полно работы, а платят мне свежими фигами, – пошутила Энца.

В Вильминоре Энца свернула на главную площадь. Несмотря на поздний час, там еще гуляли люди. Старики играли в карты в колоннаде, а какая-то женщина катала коляску, чтобы успокоить ребенка. Когда копыта Чипи зацокали по площади, Чиро перехватил поводья и повернул коня ко входу в монастырь.

– Спасибо тебе за эту поездку, – сказал Чиро. – Жаль, что обратно тебе придется ехать одной.

– Не волнуйся за меня. Чипи знает дорогу, помнишь?

– Я пойду, – сказал Чиро, но не двинулся с места. Ему не хотелось покидать повозку, не хотелось, чтобы эта ночь кончалась.

– Я не буду целоваться еще раз, – мягко сказала Энца и протянула ему узелок с едой. – Спокойной ночи, Чиро. Помни, святой Антоний позаботится о тебе, если ты позаботишься о Спруццо.

– Когда я снова тебя увижу?

– Когда захочешь. Ты знаешь, где я живу.

– Желтый дом на Виа Скалина.

Он выбрался из повозки, держа в охапке Спруццо и остатки ужина. Повернулся, чтобы сказать Энце еще что-нибудь, но Чипи затрусил по площади, направляясь к дороге. Темные волосы Энцы развевались, будто траурная вуаль. Какой маленькой она казалась на высоких козлах! Когда повозка свернула на дорогу, деревянный бортик блеснул под светом лампы.

– Погоди! – закричал Чиро, но она уже скрылась из виду.

«Я же знаю эту двуколку», – подумал он. Точно в такой коляске уехала его мать. Неужели это та самая повозка? Чиро с самого начала чувствовал, что во встрече с Энцей есть что-то судьбоносное, и теперь знал это наверняка. Он не мог дождаться, чтобы поговорить об этом с Эдуардо, вдруг брат лучше помнит повозку. Может, ему просто почудилось – день выдался тяжелый.

Легкие облака, закрывавшие луну, уплыли прочь, и на небе снова сияла золотая монета. Счастливая луна. Сегодня, подумал Чиро, жизнь складывалась отлично. Если бы он был из тех, кто молится, он бы поблагодарил Бога за ниспосланную удачу. В кармане у него лежала лира. Он встретил хорошенькую девушку и поцеловал ее. И поцелуй этот не был похож на другие, как и она не походила ни на одну из девушек, с кем он встречался до того. Энца действительно слушала его – дар слаще любого поцелуя. Но прошло много лет, прежде чем Чиро это понял.


Чиро распахнул монастырскую дверь. В вестибюле его ждал Эдуардо.

– Ты вернулся. Grazie a Dio [37]Слава Богу ( ит. )..

– В чем дело?

– А это кто? – Эдуардо посмотрел на пса.

– Спруццо.

– Ты не можешь держать собаку в монастыре.

– Он для сестры Терезы. Она сказала, что на кухне крысы.

Чиро направился было к домику садовника, но Эдуардо остановил его:

– Они ждут нас на кухне.

–  Они ?…

– Монахини.

Чиро последовал за Эдуардо.

– Что происходит? – Удовлетворение, переполнявшее Чиро всего минуту назад, сменилось тяжелым чувством.

Дверь кухни была закрыта, но свет проникал сквозь трещины в косяке. Чиро приказал Спруццо ждать снаружи. Эдуардо открыл дверь. Монахини сидели за столом. Лишь сестра Тереза стояла в стороне, лицо у нее было печальное.

– Мы будем голосовать? – спросил Чиро. – Если да, я предлагаю посадить на будущий год больше оливковых деревьев и меньше винограда.

Монахини, которым обычно нравились шутки Чиро, не улыбнулись.

– Хорошо. Прежде чем вы накажете меня, что бы я ни сделал… – Чиро достал из кармана лиру, – это вам. – Он вручил монету сестре Доменике; седые волосы у той выбились из-под платка – верный знак, что дело серьезно.

– Спасибо, – сказала сестра Доменика. Остальные сестры тоже пробормотали слова благодарности.

– У нас трудная проблема, – заговорила сестра Эрколина, поправив проволочные дужки очков. Высокая и тонкая, она напоминала пальмовую ветвь Пасхальной недели. Спрятав, как в муфту, руки в широкие рукава, она продолжала: – Мы всегда были искренне рады, что вы, мальчики, с нами. Эдуардо, ты всегда был чудесным учеником. Чиро, не знаю, как бы мы без тебя управлялись с садом, цыплятами, как поддерживали бы порядок в монастыре и церкви…

– Это дон Грегорио, да? – прервал ее Чиро. Во рту у него так пересохло, что язык с трудом ворочался. Он налил себе воды из кувшина.

– Он потребовал, чтобы вас немедленно удалили из монастыря, – сказала сестра.

Чиро взглянул на Эдуардо: лицо брата стало таким же белым, как мука в эмалированной кастрюле. Чиро положил руки на стол и неверяще покачал головой. У братьев Ладзари на их коротком веку было два дома. Первого они лишились, когда умер отец, а мать не смогла выстроить свою жизнь без него. А теперь они лишались и второго – по вине Чиро, из-за его ссоры с деревенским священником. Мальчики свыклись с тем, что служат этим добрым и бедным женщинам. Считали, что работа, порой нелегкая, в обмен на стол и кров – это честная сделка. Они стали частью общины и со временем полюбили эту жизнь. Монахини усердно окружали мальчиков материнской заботой, старались, чтобы праздники проходили у них по-семейному, будто с потерей родителей для них ничего не изменилось. А теперь у них отбирали единственное место в этом мире, надежное убежище, дававшее им уверенность в завтрашнем дне.

– Я надеюсь, вы послали дона Грегорио куда подальше, – сказал Чиро.

Послушницы охнули.

– Он же священник, – сказала сестра Эрколина.

– А еще он жулик, воспользовавшийся своей властью над невинной девушкой. Вы гладите его облачения, но он их недостоин. Вы… – Чиро повернулся и посмотрел в глаза каждой из монахинь, составлявших его семью. – Вы достойны. Вы служите. А дон Грегорио только пользуется.

Эдуардо сжал руку Чиро.

– Мой брат и я… – Голос Чиро дрогнул. – Мы благодарим вас за то, что дали нам приют. Мы никогда вас не забудем. Вы не должны пострадать из-за того, что я был честен с доном Грегорио. Мы с братом соберем вещи и найдем себе другое пристанище.

Глаза сестры Эрколины наполнились слезами.

– Вам нельзя остаться вместе, Чиро.

– Дон Грегорио позаботился о том, чтобы вас разлучили, – всхлипнула сестра Тереза.

– Чиро, он распорядился послать тебя в исправительный дом для мальчиков в Парме, – начала сестра Доменика. – Я возражала ему, что ты не сделал ничего плохого и что тебе не место среди тех, кто воровал или даже хуже, но он был в ярости.

– То есть этот безбожник наказывает нас, вместо того чтобы понести наказание за собственный грех. И это, дорогие сестры, посланник Бога на земле? У меня нет слов.

– Он заслуживает нашего уважения, – сказала сестра Доменика, но ее пристальный взгляд дал понять, что горькую правду она придержала.

– Сестры, можете выказывать ему свое уважение, но моего он никогда не добьется.

Сестра Эрколина огляделась по сторонам, остановила взгляд на Чиро.

– Я здесь не для того, чтобы обсуждать власть деревенского священника, а для того, чтобы помочь тебе. Мы все собрались здесь, чтобы помочь.

– И вот почему мы втайне встретились на кухне. – Чиро оглядел окружавшие его лица, милые лица тех, с кем они делили стол с самого первого вечера в монастыре. Он не мог представить жизни без них и не мог вынести потерю брата. В душе закипал гнев. – Ему не пришло бы в голову искать нас здесь. Святые покровители горшков и сковородок – не те, к кому он привык взывать. Нет, покровители золота, фимиама и банкнот – вот кто в его духе.

– Перестань, – грустно сказал Эдуардо. – Послушай сестру.

Вперед выступила сестра Тереза:

– Чиро, у нас есть план, как тебе помочь.

– А как насчет Эдуардо?

– Эдуардо поступает в семинарию Сан-Агостино в Риме.

Чиро повернулся к брату и недоверчиво посмотрел на него:

– Ты собираешься в семинарию?

Эдуардо кивнул:

– Собираюсь.

– А когда ты намеревался мне об этом сказать?

Глаза Эдуардо наполнились слезами.

– Я думал над этим. А теперь я покину монастырь одновременно с тобой.

– То есть тебя приносят на алтарь священства вместо меня?

Сестра Тереза вмешалась:

– Дон Грегорио настаивает, чтобы вы оба покинули горы.

– Разумеется – я слишком многое видел.

– Но у нас есть план. У сестры Анны-Изабель дядя – отличный башмачник.

– Да бросьте! – выпалил Чиро.

– Чиро… – предостерегающе сказал Эдуардо.

– У тебя есть выбор – пойти к нему в ученики или отправиться в исправительный дом в Парме. А это не место для молодого человека со светлой головой и добрым сердцем. – Сестра Тереза заплакала.

– Мы должны защищать тебя, – сказала сестра Эрколина. – Мы обещали твоей матери.

Чиро наконец ощутил, как тяжесть наваливается на него. Нет, это место на самом деле не было их домом, а монахини не были их настоящей семьей. Надежную защиту им всего лишь одолжили на время.

– Ваш башмачник в Риме живет? Я хотя бы буду рядом с Эдуардо? – спросил Чиро. Он смог бы работать где угодно, на кого угодно, пока они с Эдуардо недалеко друг от друга.

– Нет, Чиро, – тихо ответила сестра Тереза.

– В Милане?

– В Америке. – Голос сестры Терезы дрогнул.


Чиро заворочался в темноте, кровать скрипнула.

– Ты не спишь?

– Не могу уснуть, – ответил Эдуардо.

– Возможно, и к лучшему. Не смыкай глаз. Дон Грегорио придет, чтобы зарезать нас прямо в кроватях, – сказал Чиро. – Хотя нет, он для этого слишком труслив.

Эдуардо рассмеялся:

– Ты хоть к чему-то относишься серьезно?

– Это слишком больно.

– Я знаю, – ответил Эдуардо.

– Ты правда хочешь быть священником?

– Да, Чиро, хочу. Хотя я недостоин этого.

– Это они тебя недостойны.

– Ну, так или иначе, скоро это выяснится. – Ирония в голосе Эдуардо заставила Чиро рассмеяться.

– Похоже, кое-какие признаки были. Ты прислуживал на каждой утренней мессе и никогда не пропускал вечерню. А еще я видел, как ты каждый вечер читаешь требник.

– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы оказаться одним из них. Я стану священником и тогда смогу помочь тебе, если ты еще будешь во мне нуждаться. Не так плохо иметь брата с образованием и хорошим положением в Церкви.

– Я буду гордиться тобой, кем бы ты ни стал.

– Ты нищий духом, Чиро. Всегда им был.

– И правда, – пошутил Чиро. – Как говорится в Заповедях блаженства? Что там наследуют нищие духом? Башмаки?

– Я не думал, что ты знаешь, что такое Заповеди блаженства.

– Похоже, кое-что из твоего вероучения просочилось и в меня.

– Есть еще один довод в пользу того, почему мне стоит стать священником. Я смогу найти маму и позаботиться о ней. Церковь обеспечивает семьи клира.

– Ты готов отказаться от всего ради возможности помочь маме? – спросил Чиро.

– Да, Чиро. Это был мой самый первый обет.

– Я бы тоже ей помог, если бы это было в моих силах. Это ведь всегда был наш план. Но теперь Святая Римская церковь разрушила и его, – сказал Чиро. – Мне так не хватает ее.

Эдуардо встал, подошел к койке Чиро и лег рядом на пол, как он делал каждую ночь, когда они только попали в монастырь. Чувство, что брат рядом, всегда успокаивало Чиро. Вот и сейчас он вдруг ощутил умиротворенность.

– Когда ты найдешь ее, я вернусь домой, к тебе, где бы я ни был, – сказал Чиро.

Спруццо заворочался у него в ногах. Чиро перевернулся на спину и закинул руки за голову, глядя на деревянные балки, – из них во все стороны торчали крюки и гвозди, на которых когда-то висели горшки, мотки веревки и садовые инструменты. Он гадал, как скоро после их отъезда монахини вернут на место весь хлам, когда-то здесь хранившийся. Сестры переделывали монастырские помещения, как богатые горожанки меняют шляпки.

Старой комнате недолго пустовать. Пережидающие зиму луковицы в горшках, корзины, вазы, мотки веревки и проволоки, гнутые деревянные рамы из виноградной лозы вернутся на полки, а совки, лопаты и грабли снова повиснут на крюках. Все будет так, словно братья Ладзари никогда не жили здесь, в монастыре Сан-Никола.


Как-то раз Чиро решил прогуляться вверх по склону холма до Виа Боничелли и увидел, как в дом, где родились они с Эдуардо, въезжают какие-то люди. Иногда Чиро взбирался на холм, только чтобы посмотреть на дом, – боялся забыть мельчайшие черточки места, где когда-то родился.

В конце концов и от этой комнаты останется только воспоминание. Сестры сложат койки, скатают ковер и отнесут лампу обратно в контору. Фаянсовый таз для умывания и кувшин вернутся в комнаты для гостей. «Будут ли монахини хотя бы вспоминать нас?» – размышлял Чиро, лежа в темноте.

Чиро знал каждую улицу в Вильминоре, каждое здание и каждый сад. Он мечтал о собственном доме.

Он представлял тут веранду, а там лестницу, окна с маленькими распахнутыми ставнями, сад с решеткой для винограда и то место, где вырастет фиговое дерево. Каменные дома он предпочитал тем, что сооружались из сосновых балок и штукатурки. Он жил бы в конце улицы, высоко на горе, с хорошим видом на раскинувшуюся внизу долину. По утрам он открывал бы окна, впуская свежий ветерок, и солнце заливало бы каждую комнату – яркое, как лепестки нарциссов. Каждый угол наполнялся бы светом, каждая комната – счастьем. А любовь к жене и детям наполняла бы сердце.

Об Америке Чиро знал только то, что слышал в деревне.

Много шумели о том, какие там возможности, какие там можно заработать деньги, какое богатство нажить. Но, несмотря на все обещания, Америка не вернула его отца домой. В представлении Чиро Америка была почти раем, местом, которое он и не мечтал увидеть. Возможно, отец просто копил сейчас состояние, чтобы вернуться в Италию и купить им прекрасный дом. Возможно, у отца был план, но что-то помешало ему довести его до конца. И вовсе не смерть в шахте, а что-то еще. Чиро поклялся себе: если отец по-прежнему там, он найдет его и привезет домой. А может, отец полюбил Америку и не захотел возвращаться в горы. Эта мысль всегда отзывалась болью. Чиро представлял Америку шумной и многолюдной и пытался угадать, есть ли там сады и солнце.

Жители юга Италии толпами валили в Америку в поисках работы. Из Альп эмигрантов было меньше. Может, путь с гор вниз, на равнину, и был таким трудным и вероломным, чтобы люди пореже пользовались им, а то и вовсе оставались дома. Чиро казалось, что в тени Пиццо Камино у человека есть все, что нужно, если только ему посчастливилось найти свою любовь – и работу, чтобы прокормить семью.

Чиро был уверен: он останется в Америке, пока не утихнет скандал, но ни днем больше. Он поклялся, что однажды они с Эдуардо вернутся в Вильминоре вместе, чтобы жить в горах, там, где родились. И ничто не сможет их разлучить, даже Святая Римская церковь. Мальчики Ладзари были братьями по крови, и как мать оставила их вместе тем зимним днем, так они и будут вместе, даже когда между ними окажется океан.


Читать далее

Фрагмент для ознакомления предоставлен магазином LitRes.ru Купить полную версию
6. Голубой ангел. Un Angelo Azzuro

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть