Онлайн чтение книги Трофеи Пойнтона The Spoils of Poynton
Глава 1

Миссис Герет накануне вызвалась пойти со всеми в церковь, но сейчас вдруг поняла, что, пожалуй, не сможет спокойно сидеть в ожидании этой благословенной минуты: к завтраку здесь, в Уотербате, спешить не полагалось, и теперь ей предстояло томиться почти целый час. Зная, что церковь расположена неподалеку, она у себя в комнате приготовилась к необременительной сельской прогулке и, снова спускаясь по лестнице, проходя по коридорам и отмечая на каждом шагу проявление полнейшего идиотизма в убранстве огромного дома, ощутила прилив вчерашнего раздражения и с ним возвращение всего, от чего она всегда втайне страдала, сталкиваясь с уродством и глупостью. Зачем только она поддерживала подобные знакомства, зачем так опрометчиво подвергала себя испытаниям? На то у нее, Господь свидетель, были свои причины, но на этот раз испытание оказалось более суровым, чем она предвидела. Вырваться отсюда — прочь, на воздух, к деревьям и небу, цветам и птицам — было потребностью каждого ее нерва. Конечно, цветы в Уотербате все не того оттенка, а соловьи фальшивят, однако она припомнила, что, по слухам, поместье славилось красотами, кои принято называть «естественными». Зато красоты, коими оно явно не обладало, можно было перечислять бесконечно. Ей с трудом верилось, что женщина способна выглядеть презентабельно после того, как несколько часов кряду не могла уснуть из-за обоев в спальне; и все же, когда она, два года как вдовица, шурша юбками, шла по холлу, ее несколько приободрила мысль, которой всегда были отрадно окрашены ее светские воскресенья, — мысль, что она, единственная из обитательниц дома, решительно не способна одеваться к выходу с той омерзительной печатью «безупречности», какая пристала жене бакалейщика. Она скорее согласилась бы умереть, чем выглядеть endimanchee.[1]Разодетой как на праздник (фр.).

По счастью, соперничать ей было не с кем: кроме нее, женщин в холле не оказалось — все они наряжались, стремясь именно к вышеозначенному никчемному результату. Едва войдя в сад, она тотчас увидала, что в окружающем пейзаже звучала безошибочная нота, и это служило, казалось бы, прямым указанием для хозяев дома; Уотербат мог бы быть прелестным уголком. Она сама, окажись в ее владении такой прелестный уголок, сумела бы прислушаться к вдохновенному голосу природы! Внезапно, за поворотом аллеи, она наткнулась на одну из приглашенных, молодую особу, сидевшую на скамейке в глубоком и одиноком раздумье. Она приметила эту юную леди еще за обедом и позже украдкой наблюдала за ней: она всегда присматривалась к девицам с опаской или сомнением, словно примеряя их к своему сыну. В глубине ее души таилось убеждение, что Оуэн, вопреки всем ее ухищрениям, женится в конце концов на какой-нибудь пустоголовой куколке — не потому, что она могла представить убедительные свидетельства столь нежелательного исхода, но просто потому, что она ощущала потаенное беспокойство и даже уверенность, что женщине, наделенной, как она, особой тонкостью чувств, от подобного дара ждать можно только беды. Такая уж уготована ей судьба, участь, крест — дожить до невыносимого часа, когда к ней в дом введут разряженную куклу. Девица на скамейке, одна из двух сестер Ветч, красотой не блистала, однако миссис Герет, умевшая мгновенно узреть искру жизни под покровом неброской внешности, тотчас определила ее в разряд — пусть хотя бы на этот момент — неопасных кандидаток. В том, как была одета Фледа, просматривалась идея (и больше, пожалуй, ничего) — тем самым между ними устанавливалась незримая связь (при отсутствии всякой иной связи), особенно если учесть, что идея в данном случае была подлинной, не вторичной. Миссис Герет давно уже вывела общее правило, согласно которому характер «куколки» почти неизбежно сочетается с некой тривиальной миловидностью. Всего в доме сейчас было пять молодых девиц, и вероятность того, что на фоне остальных четырех эта девушка, тоненькая, бледная, черноволосая, окажется опасной кандидаткой, была весьма невелика. В особенности рядом с двумя меньшими девицами Бригсток, дочками хозяев дома, до невозможности «премилыми» созданиями. Нынче утром, вновь окинув взглядом оказавшуюся у нее на пути юную особу, миссис Герет прониклась отрадной уверенностью, что девушку нельзя упрекнуть также и в стремлении казаться соблазнительной или утонченной. Они покуда не обмолвились ни единым словом, но в самом облике девушки был залог того, что они в конце концов легко сойдутся, если только молодая леди выкажет маломальское понимание их душевного родства. Девица поднялась с улыбкой, почти не затронувшей выражения отрешенности, которое уловила в ней миссис Герет. Старшая леди тут же снова ее усадила, и с минуту они, сидя бок о бок и глядя друг другу в глаза, обменивались безмолвными посланиями. «Можно ли на вас положиться? Высказаться откровенно?» — взглядом говорила одна другой, вмиг распознав, а точнее, провозгласив единую для обеих потребность бежать прочь из этого дома. Необычайная привязанность, как ее позднее окрестили, которую миссис Герет суждено было испытать к Фледе Ветч, началась, в сущности, с этого открытия: бедное дитя инстинктивно пустилось в бегство даже прежде ее самой! И то, что бедное дитя с не меньшим проворством почуяло, насколько далеко ей позволено зайти, проявилось тотчас в бесконечной доверчивости первых сорвавшихся у нее с языка слов:

— Какое уродство, правда?

— Чудовищно, чудовищно! — воскликнула миссис Герет, рассмеявшись. — И какое удовольствие наконец сказать это вслух! — Про себя она считала, что ей удается, всемерно к тому стремясь, хранить в тайне свою нелепую причуду — ощущать себя несчастной рядом с уродством. Причина крылась в страсти ко всему изысканному, но страсть эту, как ей казалось, она никогда не выставляла напоказ и не кичилась ею, довольствуясь тем, что позволяла ей неприметно направлять свои шаги, памятуя неизменно о том, что беззаветная преданность, как мало что еще, творится в безмолвии. И потому ее так поразило, насколько безошибочно эта хрупкая девушка сразу нащупала ее тайную пружину. Что же до «уродливого» и «чудовищного», то речь шла о неизбывном уродстве Уотербата — именно этот феномен стал предметом обсуждения наших дам, пока они, сидя в тенистой прохладе, черпали отдохновение в огромном безмятежном небе. Уродство здешнего дома было фундаментальным и систематическим — и являлось следствием какого-то врожденного изъяна Бригстоков: самый принцип вкуса каким-то непостижимым образом был напрочь исключен из их естества. В обустройстве Уотербата действовал иной принцип, и действовал на диво активно, хотя постичь его или хотя бы выявить не представлялось возможным; последствия его воздействия казались весьма удручающими, они обретали форму всеобъемлющей безысходности. Дом, по правде сказать, и сам был неказист, но, может, и сошел бы на худой конец, если бы только его оставили как есть. Но таковая спасительная милость была его хозяевам неведома: несчастный дом задыхался от фанфаронских украшений и образчиков доморощенного искусства, от нелепой, оскорбляющей глаз лепнины и гроздьями свисавших драпировок, от безделушек, которые разве только горничным дарить на добрую память, от туалетных принадлежностей, которыми разве только слепцов награждать. С коврами и портьерами хозяева не знали никакого удержу: их вел безошибочный инстинкт губить все, к чему они ни прикасались; рок владел ими с такой жестокой силой, что в конце концов они выступали фигурами едва ли не трагическими. Их гостиная, призналась, понизив голос, миссис Герет, вогнала ее в краску… Тут каждая из новообретенных приятельниц поведала другой, что, уединившись в отведенном ей покое, не могла сдержать слез. У старшей комнату украшала серия юмористических акварелей, милая семейная шутка семейного же гения, а младшей досталось любоваться сувениром с какой-то юбилейной выставки, который у обеих дам вызвал содрогание. Дом был, как нарочно, напичкан сувенирами из разных мест, в своем уродстве его даже превосходивших, — напоминаниями о том, о чем ради всех святых лучше бы поскорее забыть. А главным кошмаром был лак, акры и акры чего-то гадко пахнущего, чем здесь было вымазано абсолютно всё: Фледа Ветч нимало не сомневалась, что покрывать все поверхности лаком, причем собственноручно, весело толкая друг друга в бок, составляло главную забаву Бригстоков в дождливые дни.

Когда же в своей критике они продвинулись еще глубже и Фледа вскользь заметила, что найдутся, вероятно, желающие разглядеть в Моне нечто заслуживающее внимания, миссис Герет тотчас оборвала ее протестующим возгласом или скорее выразительным стоном: «Только не это!» Мона была старшей из трех сестер, и именно на ее счет у миссис Герет были самые большие подозрения. Она доверительно поведала юной приятельнице, что подозрение и привело ее в Уотербат; поскольку такое признание завело миссис Герет чересчур далеко, она тут же как за спасительную соломинку, как за противоядие ухватились за мысль, что, может быть, эта девушка, случайная собеседница, ей пригодится. Во всяком случае, ее собственная излишняя, как ей почудилось, откровенность заставила миссис Герет с новой остротой ощутить всю силу пережитого потрясения, спросить себя, холодея от страха, ужели судьба и правда замыслила наградить ее невесткой, воспитанной в эдаком месте. Она имела счастье лицезреть Мону здесь, в ее родной стихии, и она видела, как Оуэн, большой, красивый, породистый, возле нее увивался; однако впечатление от тех первых часов, по счастью, было не таково, чтобы совершенно омрачить перспективу. Теперь для нее стало еще очевиднее, что она никогда не сумеет принять Мону, но ведь еще далеко не факт, что Оуэн ее об этом попросит. За обедом он сидел с какой-то другой девицей, да и после был занят беседой с миссис Фермин, ужасной, как и все прочие, но, слава Богу, замужней дамой. Его дородность, которую она, по своей привычке всё несколько преувеличивать, не стеснялась называть иначе, сказывалась на его натуре двояко: у него напрочь отсутствовал вкус, зато рассудительности было с избытком. И если бы для того, чтобы завоевать Мону, ему пришлось бы проявить характер, то беспокоиться не о чем — такая линия поведения ему несвойственна.

Отвечая на вопрос своей юной собеседницы, наслышанной о достоинствах Пойнтона, миссис Герет начала было что-то рассказывать, но, заслышав неподалеку голоса, осеклась. Уже в следующее мгновение она поднялась, и Фледа могла с уверенностью сказать, что от увиденного тревога ее новой знакомой нисколько не улеглась. Позади того места, где сидели дамы, земля круто шла под уклон, и по этому длинному травяному склону карабкались вверх, помогая друг другу, приодетые для выхода в церковь и сами над своим нарядом привычно подтрунивавшие Оуэн Герет и Мона Бригсток. Когда они поднялись на ровную поверхность, Фледе стал понятен смысл восклицания, которым миссис Герет минуту назад выразила свои невысказанные сомнения по поводу привлекательности мисс Бригсток. Хотя только что мисс Бригсток заливалась смехом и, мягко говоря, резвилась, таковые обстоятельства не оставили ни тени выражения на ее челе. Высокая, прямая, светловолосая, длинноногая и вся зачем-то в рюшах и оборках, она стояла перед ними без искры в глазах и без видимого намека на какие-либо эмоции в какой-либо еще черте. Она принадлежала к той породе, для которой речь — ничем не подкрепленное звукоизвержение, а тайна собственного бытия хранится свято и нерушимо. Выражение ее лица, вероятно, было бы пленительно, если бы таковое на лице имелось, однако все, что сообщала Мона Бригсток, сообщалось каким-то только ей ведомым способом — без сигналов. А вот у Оуэна Герета их было предостаточно, и все очень простые и непосредственные. Пышущий здоровьем, в высшей степени естественный и в то же время исключительно благовоспитанный, он казался бесцельно деятельным и располагающе заурядным. Как и его мать и Фледа Ветч, хотя и по иной причине, он со своей спутницей вышел пройтись перед воскресным походом в церковь.

Внезапная встреча этих двух пар вызвала ощутимую неловкость, и Фледа, со свойственной ей проницательностью, тотчас поняла, что так потрясло миссис Герет. Чувствовалась несомненная фамильярность — да-да, фамильярность, а не только полудетская шалость — в том веселом дурачестве, которое наши дамы только что невольно подглядели. Все четверо вместе двинулись к дому, и от Фледы вновь не укрылось, как ловко и быстро миссис Герет устроила, чтобы влюбленные — назовем их так — оказались разлучены. Сама Фледа шла позади с Моной, поскольку матушка тотчас же завладела сыном и на ходу о чем-то с ним переговаривалась, хотя слов расслышать было нельзя и о содержании разговора оставалось только гадать. Та из этой четверки, в чьем неутомимом сознании нам полезнее всего искать отражение маленькой драмы, нас занимающей, получила еще одно, даже более наглядное впечатление о вмешательстве миссис Герет, когда десять минут спустя, по дороге в церковь, комбинация в парах вновь была изменена. Теперь Оуэн шагал с Фледой, и ее забавляло, что за этим стоит, несомненно, прямое распоряжение его матушки. Забавляло Фледу и кое-что другое: она заметила, например, что миссис Герет оказалась теперь в паре с Моной Бригсток; подметила, что она с сей юной дамой была сама любезность; отметила, что миссис Герет, натура недюжинная, яркая, из тех, кто умеет заставить других себе подчиниться; и, наконец, вынесла впечатление, что Оуэн Герет изумительно хорош собой и восхитительно глуп. Наша юная леди даже от самой себя скрывала удивительные тайны собственной утонченности и гордыни; но сейчас она, как никогда прежде, размышляя о подобных материях, подошла к ясно оформившейся мысли, которая вдруг целиком ею овладела, мысли, что быть глупым, но безобидным весьма приятное для окружающих и даже замечательное свойство — куда более приятное и замечательное, чем быть умным и гадким. Во всяком случае, Оуэна Герета со всеми его дюймами роста, чертами лица и несуразностями в мыслях и словах никак нельзя было отнести к последней из двух категорий. Сама она с большой охотою, случись ей когда-нибудь выйти замуж, одна за двоих внесла бы в брачный союз в качестве своей лепты весь необходимый ум, и ей нравилось думать, что ее будущий супруг окажется силой, которая с благодарностью позволит направлять себя в нужное русло. Она в своих скромных масштабах была натурой под стать миссис Герет. В то щедрое на эмоции и лица утро случилось нечто замечательное: ее неприметная жизнь ощутила в себе необыкновенное, новое, ускоренное биение. Ее неказистое прошлое упало с нее как дурно пошитое платье, и, когда она в понедельник на поезде приближалась к Лондону, перед ее неподвижным взором в пейзаже за окном стояло ее будущее, сплошь состоящее из того, что было ей особенно мило.