Онлайн чтение книги Письма Старка Монро The Stark Munro Letters
Письмо десятое

В последний раз я писал вам, дорогой Берти, вечером в день моего приезда сюда. На следующее утро я принялся за дело. Вы будете удивлены (по крайней мере я был удивлен), узнав, как практически и методически я повел его. Прежде всего я отправился в почтовую контору и купил за шиллинг большой план города. Вернувшись домой, я приколол его к столу. Затем принялся изучать его и намечать ряд прогулок так, чтобы побывать на каждой улице. Вы не можете себе представить, что это значит, пока не попытаетесь сами проделать то же. Утром я завтракаю, выхожу в десять, брожу до часа, обедаю (на 3 пенса), продолжаю бродить до четырех, возвращаюсь домой и записываю результаты. Каждый незанятый дом я отмечаю на плане крестиком, а каждого доктора кружком. Так что теперь у меня полная картина местности, и я с первого взгляда вижу, где есть простор для практики, а где соперники на каждом шагу.

Тем временем у меня оказался совершенно неожиданный союзник. На второй вечер дочка хозяйки торжественно вручила мне карточку от жильца, занимавшего комнату внизу. На ней было напечатано «Капитан Уайттолл, Вооруженный Транспорт». На другой стороне карточки было написано: «Капитан Уайтголл (Вооруженный Транспорт) свидетельствует свое почтение доктору Монро и будет счастлив видеть его у себя за ужином в 8 ч. 30 м». На это я ответил: «Доктор Монро свидетельствует свое почтение капитану Уайтголлу (Вооруженный Транспорт) и с величайшим удовольствием принимает его любезное приглашение». Что значит «Вооруженный Транспорт», не имею понятия, но я счел нужным включить его в свой ответ, так как по-видимому сам капитан придает ему какое-то существенное значение.

Спустившись к нему, я увидел курьезную фигуру в сером халате, подпоясанном малиновым шнурком. Он пожилой человек, седеющие волосы еще не совсем белы, а мышиного цвета. Но усы и борода желтовато-каштановые, лицо усеяно морщинами, худое и в то же время одутловатое, мешки под удивительно светлыми голубыми глазами.

— Ей-богу, доктор Монро, сэр, — сказал он, пожав мне руку, — с вашей стороны очень любезно принять такое чуждое формальностей приглашение. Да, сэр, ей-богу!

Эта фраза типична для него, так как он почти всегда начинал и заканчивал божбой, — середина же обыкновенно заключала какую-нибудь любезность. Эта формула повторялась так регулярно, что я могу опустить ее, а вы имейте ее в виду всякий раз как он откроет рот. Местами тире будут вам напоминать о ней.

— В моем обычае, доктор Монро, сэр, было дружить с соседями всю мою жизнь; а соседи у меня бывали странные. Ей —, сэр, хоть я и маленький человек, а сидел между генералом справа, адмиралом слева и британским послом против меня. Это было, когда я командовал вооруженным транспортом «Геджина» в Черном море в 1855 году. Он погиб во время шторма в Балаклавской бухте, сэр, разбился в щепки.

В комнате стоял сильный запах виски, а на камине красовалась откупоренная бутылка. Сам капитан говорил с странной запинкой, которую я принял сначала за природный недостаток; но его походка, когда он направился к креслу, показала мне, что он уже нагрузился до краев.

— Чем богат, тем и рад, доктор Монро, сэр. Скромный ужин и — привет моряка. Не Королевского Флота, сэр, хотя я видал манеры получше, чем многие из них. Нет, сэр, я не плаваю под чужим флагом, и не ставлю R. N. после моего имени, но я слуга королевы, — ! Не торгового мореплавания, сэр! Выпейте стаканчик. Это недурное снадобье, — я пил достаточно, чтобы понимать толк.

За ужином я оживился от еды и выпивки и рассказал моему новому знакомому все о моих планах и намерениях. Только теперь, дорвавшись до удовольствия говорить, я понял вполне, что такое одиночество. Он слушал меня сочувственно, и к моему ужасу налил себе и мне по полному стакану голого виски, выпить за мой успех. Его энтузиазм был так велик, что мне удалось отделаться только от второго стакана.

— Вы выйдете в люди, доктор Монро, сэр! — кричал он. — Я вижу человека с первого взгляда и говорю вам, — вы выйдете в люди. Вот моя рука, сэр! Я ваш! Вы не должны стыдиться пожать ее, так как, клянусь —, хоть я и сам это говорю, она всегда была открыта бедному и закрыта хвастуну, с тех пор как я вышел из пеленок. Да, сэр, из вас выйдет моряк хоть куда, и я рад, что вы служите на моем судне!

Все остальное время он был в твердой уверенности, что я поступил на службу под его начальство, и читал мне длинные сбивчивые речи о корабельной дисциплине, продолжая однако величать меня: «Доктор Монро, сэр». Наконец его разговор стал невыносимым: пьяный молодой человек противен, но пьяный старик, — конечно, самое жалкое зрелище на земле. Я встал и пожелал ему покойной ночи.

Я не ожидал еще раз увидеть моего соседа, но на следующее утро он явился, когда я сидел за завтраком. От него разило, как из винного погреба: пары виски, кажется, распространялись из всех его пор.

— Доброго утра, мистер Монро, сэр, — сказал он, протягивая мне трясущуюся руку. — Поздравляю вас, сэр! Вы выглядите свежим-свежим, а у меня в голове словно молотки стучат. Мы провели вечерок приятно, мирно, и я выпил немного, но — нездоровый воздух этого места расстраивает меня. Вы отправитесь на поиски дома, я полагаю?

— Я отправлюсь немедленно после завтрака.

— Я чертовски интересуюсь вашим предприятием. Вы, пожалуй, увидите в этом назойливость, но такой уж у меня характер. Пока я под парами, я бросаю канат всякому, кому нужен буксир. Я вам скажу, что я сделаю, доктор Монро, сэр. Я пойду в одну сторону, а вы идите в другую, а вернувшись, я вам сообщу, если подвернется что-нибудь настоящее.

По-видимому, мне оставалось только взять его с собой или предоставить ему идти одному; итак, я поблагодарил его и предоставил ему делать, как знает. Ежедневно вечером он возвращался, по обыкновению вполпьяна, но, как я думаю, добросовестно отмахав свои десять или пятнадцать миль. Он являлся с самыми курьезными предложениями. Однажды он не на шутку вступил в переговоры с владельцем огромного магазина сукон с прилавком в шестьдесят футов длиной. Мотив у него был тот, что один его знакомый содержатель гостиницы, устроившись неподалеку на противоположной стороне, повел дело с большим успехом. Бедный старый «вооруженный транспорт» работал так усердно, что я не мог не чувствовать признательности; тем не менее я от всего сердца желал, чтобы он прекратил свои хлопоты, так как он был в высшей степени нелепый агент, и я никогда не знал, какой экстраординарный шаг он предпримет от моего имени. Он познакомил меня с двумя другими господами. Один из них был странного вида субъект по имени Торни, живший на пенсию за раны; еще гардемарином он потерял глаз и лишился употребления руки из-за ран, полученных в схватке с маори. Другой был молодой человек, с поэтической наружностью и грустным выражением лица, хорошей фамилии, от которого семья отказалась из-за любовной истории с кухаркой. Имя его было Карр, а главная его особенность заключалась в том, что он был так регулярен в своем нерегулярном образе, что мог всегда определить время по степени своего опьянения. Он поднимал голову, принимал в расчет все симптомы и затем почти точно определял, который час. Несвоевременная выпивка однако сбивала его с толку. Если бы вы заставили его выпить лишнее утром, он разделся бы и лег в постель после завтрака в полной уверенности, что день уже прошел Эти страшные забулдыги принадлежали к числу тех мелких суденышек, которым капитан Уайтголл, по его собственному выражению, «бросил канат»; и, улегшись в постель, я долго еще слышал звон стаканов и стук трубок, выколачиваемых о каминную решетку в комнате подо мной.

Закончив свое исследование по карте незанятых домов и докторов, я остановил свой выбор на одном домике, который без сомнения был самым подходящим для моих целей. Во-первых, он был довольно дешев — сорок фунтов, с налогами пятьдесят. Выглядел он недурно. При нем не было сада. Помещался он между богатым и бедным кварталами. Наконец, он стоял на пересечении четырех улиц, из которых одна была главной артерией города. Словом, я бы не мог найти лучшего дома для моих целей, и дрожал от страха, что кто-нибудь наймет его раньше меня. Я спешил со всех ног, и явился в контору с стремительностью, удивившей степенного клерка, который ею заведовал.

Ответы его, впрочем, были успокоительные. Дом еще не нанят. Хотя теперь еще не исполнилась четверть, но я могу занять его немедленно. Я должен подписать контракт на год и заплатить вперед.

Кажется, я слегка изменился в лице.

— Вперед! — сказал я, так беспечно, как только мог.

— Так принято.

— Или поручительство?

— Это зависит, конечно, от того, кто поручители.

— Не то, чтобы это имело большое значение для меня, — сказал я (да простит мне небо!), — но, если это безразлично для фирмы, для меня удобнее платить по окончании четверти.

— Назовите имена ваших поручителей.

Мое сердце запрыгало от радости, так как я знал, что дело уладится. Мой дядя, как вы знаете, приобрел дворянство в артиллерии, и хотя я никогда не видел его, но знал, что он выручит меня из тисков.

— Во-первых, мой дядя, сэр Александр Монро, Лизмор Гауз, Дублин, — сказал я. — Он охотно ответит на ваш запрос, также как мой друг доктор Колингворт в Бреджильде.

Я сразил его этими именами. Я видел это по его глазам и фигуре.

— Не сомневаюсь, что такое поручительство окажется вполне удовлетворительным, — сказал он. — Не будете ли вы любезны подписать контракт?

Я сделал это, и перешагнул через Рубикон. Жребий был брошен. Будь что будет, вилла Оклей нанята мною на двенадцать месяцев.

— Угодно вам получить ключ немедленно?

Я почти вырвал ключ из его рук. Затем я устремился вступить во владение своей собственностью. В первый раз в жизни я стоял в помещении, за которое не было заплачено кем-нибудь другим.

Ближайшей моей заботой было запастись лекарствами и мебелью. Первые я мог приобрести в кредит; но ради второй решил ни в каком случае не входить в долги. Я написал в Аптекарское Общество, сообщив имена Колингворта и моего отца в качестве поручителей, запас на десять фунтов тинктур, отваров, пилюль, порошков, мазей и склянок. Колингворт, вероятно, был один из их главных заказчиков, так что я знал, что мой заказ будет быстро исполнен.

Оставался более серьезный вопрос о мебели. Ее мне удалось приобрести при бестолковом, но усердном содействии капитана Уайтголла на аукционе, за три фунта с небольшим.

И вот я переселился в свой дом — мой дом, дружище! — расплатившись с хозяйкой. Ее счет оказался больше, чем я ожидал, хотя я брал у нее только чай и завтрак, или «обед», как она величественно выражалась. Как бы то ни было, для меня было большим утешением рассчитаться с ней и перебраться на Оклей-Виллу.

Водворившись наконец в собственном доме, я уселся в своем кабинете и выложил на стол всю свободную наличность. Я испугался, когда взглянул на нее: три полкроны, долорин и шесть пенсов, то есть, всего одиннадцать шиллингов и шесть пенсов. Я ожидал весточки от Колингворта раньше, чем дойду до этого; но во всяком случае он там, за моей спиной, — верный друг. Тотчас после найма дома я написал ему подробное письмо, сообщая, что я взял на себя обязательство, подписав контракт на год, но совершенно уверен, что с поддержкой, которую он мне обещал, легко преодолею все затруднения. Я описал благоприятное положение и сообщил все подробности о ренте и соседстве. Я был уверен, что в ответ на письмо получу от него мой недельный перевод.

Я просидел целый день дома с тем же чувством уюта и новизны, которое испытал, когда входная дверь впервые захлопнулась за мной. Вечером я вышел со двора, купил краюху хлеба, полфунта чаю («чайные крошки», как его называют, — он стоит восемь пенсов), оловянный чайник (пять пенсов), жестянку швейцарского молока и жестянку американского консервированного мяса. Два шиллинга девять пенсов исчезли, как не бывали, но по крайней мере я запасся провиантом на несколько дней.

В задней комнате была очень удобная газовая горелка. Я вколотил над ней в стену деревянный шпенек, на который мог подвешивать чайник и кипятить его. Выгода этого приспособления заключалась в том, что оно не требовало немедленных издержек, а платить за газ предстояло еще бог весть когда; до тех пор могло произойти многое. Таким образом задняя комната превратилась в кухню и столовую вместе. Единственная мебель — ящик, который служил и буфетом, и столом, и сиденьем. В нем помещались все мои съестные припасы, и когда мне хотелось есть, то оставалось только достать их и положить на ящик, оставив местечко для себя самого.

Только в спальне, собираясь лечь в постель, я заметил пробелы в моей обстановке. Не было ни матраца, ни подушки, ни постельного белья. Мои мысли до того сосредоточились на предметах, необходимых для моей профессии, что я забыл и думать о своих личных нуждах. Эту ночь я провел прямо на железной кровати, и встал с нее, как святой Лаврентий с решетки. Моя вторая пара и «Основы Медицины» Бристоу составляли отличную подушку, а одеялом в теплую июньскую ночь может служить пальто. Я не хотел покупать постельного белья, а в ожидании, пока у меня окажутся деньги для покупки нового, решил устроить подушку из соломы и прикрываться обеими парами платья в холодные ночи. Но спустя два часа проблема разрешилась для меня в гораздо более комфортабельном смысле прибытием большого сундука, посланного матушкой, который был так же кстати для меня и явился так же неожиданно, как обломки испанского корабля для Робинзона Крузо. В нем оказались две пары толстых шерстяных одеял, пара простынь, стеганое одеяло, подушка, складной походный стул, две набитые медвежьи лапы (чего ожидал меньше всего на свете!), две терракотовые вазы, чайный прибор, две картины в рамках, несколько книг, орнаментальная чернильница и несколько скатертей и цветных покрывал для стола, Только имея в своем распоряжении стол с еловой доской и ножками черного дерева, вы поймете истинное значение покрывала для стола. Тотчас за этим сокровищем прибыл большой тюк от Аптекарского Общества с лекарствами. Когда я выстроил их в ряд, они заняли всю стену и еще полстены в столовой. Обойдя после этого свой дом и обозрев свое разнообразное имущество, я почувствовал, что мои политические воззрения стали менее радикальными, и начал думать, что в конце концов в праве собственности может быть и есть что-нибудь путное.

О прислуге, конечно, нечего было и думать. Я не мог прокормить ее, ни, тем более, платить ей, да и кухонных принадлежностей у меня не было. Я должен был отворять дверь пациентам, что бы они ни подумали об этом. Должен сам мыть посуду и подметать комнаты, и эти обязанности должны быть исполнены, так как посетители должны находить мое помещение в приличном виде. Ну, все это не представляло особых затруднений, так как я мог исполнять все эти обязанности под покровом ночи. Но матушка предложила мне комбинацию, которая чрезвычайно упрощала дело. Она написала, что если я хочу, то она может прислать мне моего братишку Поля в качестве помощника. Он был бойкий веселый мальчуган девяти лет, который, я знал, с радостью разделит со мной невзгоды; если же эти невзгоды станут чересчур тяжелыми, то я всегда могу отослать его обратно. Он мог приехать только через несколько недель, но меня радовала мысль о нем. Помимо его общества, он мог быть полезным в самых разнообразных отношениях.

Кто мог явиться ко мне на второй день, кроме капитана Уайтголла? Я сидел в задней комнате, соображая, много ли ломтей выйдет из фунта консервированной говядины, когда он позвонил. Как зазвенел колокольчик в пустом доме! Я, впрочем, увидал, кто это такой, как только вышел в переднюю, так как входная дверь была наполовину стеклянная, и я мог видеть моих посетителей, не подходя близко.

Я все еще не был уверен, люблю я этого человека или питаю к нему отвращение. Он представлял самую необычайную смесь милосердия и пьянства, беспутства и самоотвержения, какую я когда-либо встречал. Но он приносил с собой в мой дом струю оживления и надежды, за которые я мог быть только благодарен. Он держал под мышкой какой-то сверток, который оказался, когда он снял бумагу, большой темной вазой. Он водворил ее на камин.

— Вы позволите мне, доктор Монро, сэр, поместить эту безделку в вашей комнате. Это лава, сэр, лава из Везувия; сделано в Неаполе. Ей, — , вы думаете, что она пуста, доктор Монро, сэр, но она наполнена моими лучшими пожеланиями; и когда вы приобретете лучшую практику в городе, то можете указывать на эту вазу и говорить, как она попала к вам — от шкипера вооруженного транспорта, который сочувствовал вам с самого начала.

Признаюсь, Берти, слезы навернулись на мои глаза, и я едва мог пробормотать несколько слов благодарности. Какая странная смесь противоположных качеств человеческая душа! Не поступок или слова его меня тронули; а почти женственное выражение в глазах этого разбитого, отупевшего от пьянства, старого цыгана — сочувствие и жажда сочувствия, которые я в нем прочел. Впрочем, только на мгновение, так как он тотчас вернулся к своей беспечной, полувызывающей манере.

— Есть и другое, сэр. Я решил некоторое время тому назад посоветоваться с доктором. Я буду рад, если вы возьметесь освидетельствовать меня.

— Что же у вас такое? — спросил я.

— Доктор Монро, сэр, — ответил он, — ходячий музеум. Вы бы затруднились сказать, чего у меня нет. Если вы желаете произвести какое-нибудь специальное исследование, пожалуйте ко мне, и посмотрите, что я могу сделать для вас. Не всякий может сказать о себе, что он трижды выдержал холеру и всякий раз вылечивал себя сам перцовкой. Ежели вы заставите этих маленьких зародышей чихать, они живо уберутся из вас. Это моя теория холеры, и вы заметьте ее, доктор Монро, сэр, так как у меня умерло пятьдесят человек, когда я командовал вооруженным транспортом «Геджира» на Черном море, и я знаю, — о чем говорю.

Я заменяю клятвы и божбу Уайтголла чертами, так как чувствую, что бесполезно было бы пытаться передать их энергию и разнообразие. Я был изумлен его видом, когда он разделся, так как все его тело оказалось сплошь покрытым татуировкой, с толстой синей Венерой против сердца.

— Можете стучать, — сказал он, когда я принялся выслушивать грудь, — но я уверен, что там никого не окажется дома. Они все отправились друг к другу в гости. Сэр Джон Гетток пробовал выслушивать меня три года тому назад. «Слушайте, вы, — сказал он, — куда же, черт возьми, девалась ваша печень? Что у вас там за мешанина? Ничего не на своем месте». — «Кроме моего сердца, сэр Джон, — ответил я. — Да, оно-то не сорвется с якоря, пока у него цел хоть один клапан».

Я исследовал его и убедился, что он недалек от истины. Я освидетельствовал его с головы до ног, — действительно, в нем мало что оставалось в том виде, как было создано природой. Я нашел у него расширение сердечной сумки, цирроз печени, Брайтонову болезнь, расширение селезенки и начало водяной. Я прочел ему лекцию о необходимости умеренности, если не полного воздержания; но боюсь, что мои слова не произвели на него никакого впечатления. Он ухмылялся, издавал какой-то кудахтающий горловой звук все время, пока я говорил, но означало ли это согласие или несогласие, я не мог понять.

Когда я кончил, он достал кошелек, но я просил его считать эту маленькую услугу с моей стороны актом простой дружбы. Это не помогло, и он так настаивал, что я принужден был уступить.

— В таком случае, мой гонорар пять шиллингов, если уж вы непременно хотите отнестись к этому с деловой точки зрения.

— Доктор Монро, сэр, — перебил он, — меня свидетельствовали люди, которым я не подал бы стакана воды, если б они умирали от жажды, и я никогда не платил им меньше гинеи. Теперь, когда я имею дело с джентльменом и другом, черт меня побери, если я заплачу хоть сторингом меньше!

Таким образом, после долгих споров, кончилось тем, что он ушел, оставив соверен и шиллинг на моем столе. Деньги эти жгли мне пальцы, так как я знал, что пенсия его невелика; но раз уж нельзя было отказаться от них, я не мог отрицать, что они оказывались весьма кстати.

Теперь перехожу к великому событию сегодняшнего утра, о котором я сейчас не могу говорить хладнокровно. Подлец Колингворт перерезал канат и разом посалил меня на мель.

Письма приносят в восемь часов утра, и я читаю их в постели. Сегодня пришло только одно, по странному почерку на адресе нельзя было ошибиться, от кого. Я не сомневался, что это обещанная сумма, и открыл его с приятным чувством ожидания. Вот что я прочел:

«Когда горничная убирала вашу комнату после вашего отъезда, она вымела из нее клочья порванного письма. Увидав на них мое имя, она, исполняя свою обязанность, отнесла их своей госпоже, которая сложила клочки и убедилась, что они составляют письмо от вашей матери, поносящей меня в самых низких выражениях вроде „обанкротившийся плут“ и „бессовестный Колингворт“. Я могу только сказать, что мы были крайне изумлены тем, что вы могли принимать участие в такой переписке, оставаясь гостем под нашей кровлей, и что мы отказываемся от каких бы то ни было дальнейших сношений с вами».

Приятно было получить такой утренний сюрприз, не правда ли, после того, как, полагаясь на его обещание, я начал дело и нанял дом на год с несколькими шиллингами в кармане. Я не раз перечитывал письмо и несмотря на свое отчаянное положение не мог не посмеяться мелочности и глупости Колингворта. Картина хозяина и хозяйки, подбирающих и склеивающих обрывки письма их уехавшего гостя, показалась мне крайне забавной. И глупо оно было, так как ребенок мог бы сообразить, что нападки матушки были ответом на мою защиту. Зачем бы мы стали писать, высказывая оба одно и то же. Как бы то ни было, я крайне смущен и не знаю, что буду делать. Обдумаю свое положение и сообщу вам о результатах. Что бы ни случилось, одно несомненно, — в удаче и в беде остаюсь вашим неизменным и болтливым другом — Старком.