Онлайн чтение книги Искатели сокровищ The Story of the Treasure Seekers
Глава пятнадцатая. О, наш индийский дядя!

Легко было папе говорить — не устраивайте шума, ваш дядя из Индии придет ради делового разговора: сами понимаете, шум бывает не только от того, что Г. О. велики его башмаки. Башмаки у него мы отняли и велели ему носить Дорины тапочки для душа — мягкие, войлочные, почти что без подметок, но ведь нам всем хотелось взглянуть на индийского дядю, так что мы перегнулись через перила, когда он пришел, но при этом мы вели себя тихо как мышки, а вот Элайза, едва впустив его в дом, отправилась прямиком на кухню и там подняла такой грохот, словно пришел Судный день или словно она принялась играть в футбол всеми тарелками и кастрюлями сразу — она потом говорила, что она всего-навсего опрокинула второпях чайный поднос да одну-две чашки и блюдце. Мы слышали, как дядя пробормотал „Господи Боже“ и скрылся вместе с отцом в кабинете. Они закрыли за собой дверь, и мы даже не успели его толком рассмотреть.

Не уверен, что обед ему понравился. Что-то у Элайзы подгорело — это я знаю точно, потому что все мы почуяли запах. Я имею в виду, подгорело еще что-то, кроме баранины — про баранину мы и так знали. Элайза впустила в кухню только Дору, а нам пришлось дожидаться, пока ужин кончится — тогда Элайза отдала нам остатки десерта, и мы устроились на лестнице, сразу за углом. В этом месте нас нельзя было разглядеть снизу, из холла, если не зажечь свет на первом этаже. И вдруг дверь кабинета открывается, и дядюшка выходит оттуда — направляется прямиком к вешалке для пальто и принимается шарить в карманах своего плаща. Как оказалось, ему понадобилась его коробка с сигарами. Теперь и мы смогли как следует разглядеть его. Он был вовсе не индеец, а самый обычный англичанин, только сильно загоревший. Он-то нас не видел, и мы слышали, как он бормочет себе под нос:

— Какой ужасный обед! Просто кошмар!.

Он вернулся в кабинет, а дверь затворил неплотно — эта дверь довольно плохо закрывается с тех самых пор, как мы вывернули из нее замок, чтобы достать точилку для карандашей, которую Г. О. ухитрился запихать в замочную скважину. Мы не подслушивали — честное слово, не подслушивали — но просто у этого индийского дядюшки был такой громкий голос, а папа не из тех, кто позволит какому-то индейцу переговорить себя, так что он тоже говорил громко, как и подобает мужчине, и я слышал, как он говорит — это очень выгодное дело, но для начала нужны деньги — а сказал он это словно по обязанности, и я понял, что ему вовсе не хотелось это говорить. Дядя сказал „Пустяки, пустяки“ и еще сказал — похоже, чего всегда не хватало, так это не денег, а разумного руководства. Тут мой папа ответил:

— Простите, это не такой уж приятный разговор, я сожалею, что я его начал, давайте переменим тему. Позвольте мне налить вам вина. Тут бедный индиец говорит что-то о разных сортах вина и о том, что бедный больной человек, как он, должен беречь остатки здоровья.

Тогда папа говорит:

— Значит, виски? — и они пустились в рассуждения об отношениях рас и имперской политике — в общем, скучища.

Тут Освальд вспомнил, что не следует слушать то, что не предназначается для твоих ушей — даже если ты специально не прислушиваешься — так что он сказал:

— Не надо нам тут сидеть, может быть, они не хотят, чтобы мы это слышали.

Алиса сказала:

— Разве им не все равно? — пошла и тихонько закрыла дверь кабинета. После этого не было уже никакого смысла сидеть на ступеньках, и мы вернулись в детскую.

Ноэль сказал:

— Теперь я все понимаю. Папа решил угостить этого индейца обедом, потому что он пожалел этого бедного больного человека.

Мы все согласились с ним и обрадовались, что теперь все стало ясно, потому что мы никак не могли понять, зачем папе понадобилось устраивать обед для чужого человека, да еще и запрещать нам выходить в столовую.

— Бедняки бывают очень гордые, — сказала Алиса, — Наверное, папа думал, что индеец застесняется, если мы все выйдем и увидим, какой он бедный.

Дора сказала:

— Бедность не позор. Мы все должны уважать честную бедность.

И мы все согласились с ней.

— Жалко, что ему не понравился обед, — продолжала Дора, а Освальд тем временем подкладывал уголь в камин. Он делал это руками, чтобы не шуметь, и он не стал вытирать грязные руки о штаны, как Ноэль или Г. О., а позаимствовал платок Доры, пока та разговаривала. — Зато стол получился очень красивый, да еще с нашими цветами. Я сама накрывала, и Элайза посылала меня одолжить серебряные ложки и вилки у матери Альберта, который живет по соседству.

— Надеюсь, этот бедный индеец и впрямь честный человек, — мрачно заметил Дикки, — а то для бедного больного человека эти серебряные ложки могут оказаться чересчур большим искушением.

Освальд велел ему заткнуться, поскольку этот индеец приходился нам родственником и уже потому был не способен на бесчестный поступок. А Дора сказала — пусть он не волнуется, она сама мыла все ложки и вилки и пересчитала их и все были на месте, и она уже уложила их в кожаный портфель и отнесла назад, маме Альберта, который живет по соседству.

— Брюссельская капуста была мокрая и склизкая, — продолжала она, — картошка серая и даже с черными пятнами, баранина красноватая и слишком мягкая посередке — я видела, когда ее вынимали из духовки. Яблочный пирог был с виду вполне приличный, но яблоки не пропеклись. А то другое, что сгорело — помните запах — это был суп.

— Жалко, — сказал Освальд, — ему, бедняге, наверное, не каждый день достается обед.

— Мы тоже не каждый день вкусно едим, — сказал Г. О. — но уж завтра.

Я подумал о всех тех вкусностях, которые мы накупили на полсоверена — кролик и сладости и миндаль и изюм и фиги и кокосовый орех; и я подумал о надоевшей баранине и о все прочем и тут, пока я еще думал, Алиса сказала:

— Давайте позовем бедного индейца пообедать завтра вместе с нами.

Я бы тоже это предложил, если б она дала мне время додумать.

Мы уговорили малышей лечь в постель, пообещав им, что оставим им записку о том, как все вышло, чтобы они узнали это как только проснуться утром или даже ночью, если они проснутся среди ночи, и потом мы, старшие, занялись этим делом.

Я ждал у задней двери: Дикки должен был подкараулить момент, когда дядя будет выходить из дому и сбросить с лестницы мраморный шарик, чтобы я услышал и выбежал — обежав вокруг дом я как раз перехватил бы дядю на крыльце.

Это похоже на засаду, но будучи разумным и предусмотрительном человеком вы должны понять, что мы не могли попросту спуститься вниз и обратиться к дяде прямо в холле на глазах у отца: — Папа очень скверно накормил вас сегодня, но если вы согласитесь пообедать с нами, мы покажем вам, что такое королевский обед». Право же, это было бы не слишком-то вежливо по отношению к папе.

Итак, папа проводил индейца до двери, выпустил его, закрыл за ним дверь и вернулся в кабинет — вид у него, как говорит Дора, был очень печальный.

Бедный индеец спустился по ступенькам и наткнулся на меня — я поджидал его у калитки. Я вовсе не презирал его за то, что он беден, и я сказал ему «Добрый вечер, дядя» точно так же, как сказал бы если б он собирался воссесть в позолоченной колеснице Богатства, вместо того чтобы месить грязь добираясь пешком до станции (или у него все-таки были при себе деньги на трамвай?)

— Добрый вечер, дядя, — повторил я. Он замер на месте и уставился на меня. Похоже, он не привык, чтобы мальчики так вежливо разговаривали с ним — ведь многие мальчишки бывают так грубы, особенно с престарелыми бедняками.

Я повторил «Добрый вечер, дядя» в третий раз, и он ответил:

— По-моему, вам давно пора быть в постели, молодой человек!

Я понял, что с ним надо разговаривать по простому, как мужчина с мужчиной, и я сказал:

— Вы обедали с нашим папой, и мы нечаяно слышали, как вы сказали, что обед был отвратительный. Мы подумали, что раз вы индеец, вы, наверное, очень бедны, — я не хотел признаваться, что эту позорную тайну мы слышали из его собственных уст — и мы подумали, что вам вряд ли удается каждый день хорошо пообедать. И мы все очень огорчились, что вы такой бедный — так вот, может быть, вы придете завтра и пообедаете вместе с нами, то есть, с нами, детьми? У нас будет очень хороший обед: кролик и печенье и кокосовый орех, и вы не должны обижаться, что мы знаем, что вы бедный, потому что мы понимаем, что честная бедность вовсе не позор и… — я бы мог еще говорить и говорить, но он перебил меня и сказал:

— Клянусь честью! Как вас зовут-то, а?!

— Освальд Бэстейбл, — сказал я (а вы, небось, до сих пор и не догадывались, что эту историю рассказываю я, Освальд).

— Освальд Бэстейбл? Клянусь душой! — пробормотал бедный индеец. — Да, я с радостью пообедаю с вами, мистер Освальд Бэстейбл — с огромнейшим удовольствием. Чрезвычайное любезное, я бы даже сказал — сердечное приглашение, хм. Спокойной ночи, сэр. Я полагаю, вы обедаете в час дня?

— Да, — подтвердил я, — спокойной ночи, сэр.

Я вернулся домой и все рассказал остальным, и мы написали записку и положили ее на столик в комнате малышей:

— Бедный индеец придет к часу. Похоже, он очень мне благодарен.

Мы не стали предупреждать папу, что дядя придет к нам обедать — как я уже объяснял, это могло получиться невежливо. Но Элайзу мы должны были предупредить, мы сказали ей, что к нам придет друг, и все должно быть по правилам. Она, наверное, думала, что придет всего-навсего Альберт, который живет по соседству, но в этот день она была в хорошем расположении духа и согласилась приготовить кролика и даже испекла пудинг с коринкой. Пробило час, и появился дядюшка из Индии. Я сам открыл ему дверь и помог ему снять плащ (изнутри он весь был подбит мехом) и провел его прямиком в детскую. Мы решили обедать там, как обычно, а то ему было бы неуютно, если б с ним обращались как с посторонним. Мы решили, что он будет все равно как один из нас, а то, если мы будем слишком вежливы, он наоборот решит, что мы задаемся перед ним, потому что он беден.

Он пожал руку каждому из нас и каждого спросил, сколько ему лет и в какую школу он ходит, и только головой покачал, когда мы сказали, что пока что у нас каникулы. Мне стало немного не по себе, как всегда, когда разговор заходит о школе. Я не знал, что сказать ему, чтобы он сразу почувствовал себя одним из нас, и для начала спросил его, любит ли он крикет — он ответил, что давно не играл. После этого все молчали, пока Элайза не принесла обед. Мы все хорошенько умылись и руки вымыли и причесались и выглядели все замечательно, особенно Освальд, который как раз в это утро постригся. Когда Элайза принесла кролика и снова вышла, мы в отчаянии посмотрели друг на друга — в молчаливом отчаянии, точь-в-точь как в книжках. Похоже было, что нам грозит такой же скверный обед, какой индеец получил накануне — только что еда повкуснее, но зато очень скучно. Дикки лягнул Освальда под столом, чтобы тот говорил первым (Дикки и не догадывается, как больно бьются его новые башмаки), но Освальд не стал лягаться в ответ. Тут дядя спросил:

— Будете ли вы сами нарезать мясо, сэр, или лучше этим заняться мне?

Алиса ему сказала:

— Дядя, вы предпочитаете взрослый обед или веселый?

Он ни минуты не сомневался и ответил:

— Веселый — веселый, хм! — и мы поняли, что все в порядке.

Мы тут же научили дядю игре в бесстрашного охотника. Кролик был оленем, которого мы подстрелили в зеленом лесу, из крепкого лука, и когда дядя нарезал его, мы поджарили кусочки на заостренных палочках. Дядин кусок слегка обуглился, но он сказал, что все замечательно и что дичь гораздо вкуснее, когда сам добудешь ее на охоте. Потом Элайза собрала косточки и принесла нам пудинг — мы подождали, пока она закроет за собой дверь, поставили блюдо с пудингом на пол и убили его по доброй старой охотничьей традиции. То был дикий кабан, очень свирепый и опасный — не так-то легко было его убить, даже вилкой. Дядя был самым отважным из нас, он так и подпрыгивал и даже завывал, нападая на кабана, но когда мы предложили ему отведать кабанятины, он сказал:

— Нет, благодарю вас — подумайте о моей печени, хм!

Но он отведал миндаля и изюма — нам пришлось забраться на верх самого верхнего шкафчика, чтобы сорвать их с ветвей тропических деревьев, и от фиг, которые богатые купцы привезли на корабле из дальних стран (кораблем был большой ящик для игрушек), дядя тоже не отказался. Все мы охотно ели сладости и кокосовый орех. Пир и впрямь вышел на славу, и когда мы все съели, мы спросили — может быть, ему это понравилось больше, чем вчерашний обед? А он ответил:

— Такого обеда у меня еще вы жизни не было! — он был слишком хорошо воспитан, чтобы признаться, что он на самом деле думает о папином обеде, и мы поняли: хоть он и бедняк, он — настоящий джентльмен.

Мы подъедали остатки сладостей, а он закурил сигару и принялся рассказывать нам о слонах и об охоте на тигров. Мы хотели расспросить его о вигвамах и вампумах, мокасинах и бизонах, но он либо ничего об этом не знал, либо стеснялся рассказывать о чудесах своей родной страны.

Он очень нам понравился, и когда он собрался уходить, Алиса подтолкнула меня и я сказал:

— У нас остался еще шиллинг, три пенса и фартинг — у нас было полсоверена. Они не очень-то нам нужны, и мы хотели бы, чтобы вы взяли их себе, потому что вы нам очень нравитесь, и мы хотели бы, чтобы они вам пригодились, — и я сунул деньги ему в руку.

— Я возьму трехпенсовик, — сказал он, вертя в руках монетку и внимательно на нее глядя, — трехпенсовик я возьму, но я не могу отнять у вас все ваши деньги. Кстати говоря, а откуда взялись деньги на этот королевский обед. Полсоверена, вы говорите — хм?

Мы рассказали ему, как мы искали сокровище различными способами, и когда мы уже рассказали ему немалую часть своих приключений, он уселся, чтобы все до конца выслушать, и так мы дошли и до того, как Алиса играла в жрицу, и волшебная лоза указала то место, где лежало полсоверена. Тогда он сказал, что хотел бы сам на это посмотреть, но мы объяснили ему, что волшебная лоза указывает только, где спрятано золото или серебро, а мы точно знаем, что ни того ни другого в доме нет, ведь мы все так тщательно обыскали накануне.

— Но серебро ведь у вас есть, — сказал он, — давайте спрячем столовое серебро, и пусть Алиса заставит свою волшебную лозу отыскать серебро — хм?

У нас нет больше столового серебра, — сказала Дора, — Вчера Элайза посылала меня одолжить серебряные ложки и и вилки для вашего обеда у мамы Альберта, который живет по соседству. Папе, наверное, все равно, но Элайза думала, что вам так больше понравится. Наше серебро давно отдали в чистку и, похоже, у папы нет денег чтобы заплатить за чистку, поэтому серебряная посуда никак не возвращается.

— Клянусь душой! — сказал индеец, рассматривая дырку в кресле, которую мы прожгли, когда праздновали день Гая Фокса в прошлом году. — А как насчет карманных денег — много их у вас — хм?

— У нас теперь нет карманных денег, — сказала Алиса, — Но нам вовсе не нужен этот шиллинг. Мы бы очень хотели, чтобы вы взяли его себе, ведь правда?

И мы все сказали «Правда», но дядя не захотел его брать, а вместо этого задал множество вопросов и, в конце концов, собрался уходить. Перед уходом он сказал нам вот что:

— Знаете ли, ребята, я с вами здорово повеселился. Я не забуду вашего гостеприимства. Быть может, бедный индеец однажды сможет пригласить вас отобедать у него.

Освальд сказал, если у него когда-нибудь будут на это средства, мы с радостью примем его приглашение, но он не обязан устраивать нам столь же вкусный обед, вполне сойдет и холодная баранина с рисовым пудингом. Честно говоря, мы их терпеть не можем, но Освальд хорошо воспитан и знает, что следует говорить. И бедный индеец попрощался с нами и ушел.

Этот ужин не принес нам новых сокровищ, но мы очень хорошо провели время и, кажется, наш дядя тоже получил удовольствие от этого обеда.

Мы очень огорчились, что он так рано ушел, и от огорчения почти что не выпили чая, но мы все-таки радовались, что мы угодили бедному индейцу, да и сами хорошо провели время. Как говорит Дора, «спокойная совесть питается своими собственными дарами», так что можно было обойтись и без чая.

Только Г. О. питался чем-то еще и совесть у его была неспокойна (может быть, все дело в желудке), поэтому Элайза дала ему порошок в желе из красной смородины, которое осталось от вчерашнего невкусного обеда.

Но мы все чувствовали себя отлично и надеялись, что Г. О. просто пожадничал насчет кокосового ореха и, главное, что дядюшка из Индии не съел ничего, чтобы повредило бы его желудку — но этого мы не могли знать наверное.