Онлайн чтение книги Старшины Вильбайской школы The Willoughby Captains
XVIII. ВЫРОДИЛСЯ ЛИ ВИЛЬБАЙ?

Попытка поднять дух отделения Вельча не прошла Ридделю даром. Она, естественно, усилила раздражение против него классных старшин отделения, которые до тех пор царили бесконтрольно, и раздражение это не замедлило проявиться. Риддель этого ждал и потому не удивился, когда тотчас после заседания крикетистов, о котором говорилось в предыдущей главе, Сильк последовал за ним в его комнату с видимо неприязненными намерениями.

Сильк выходил из себя нелегко, но на этот раз он едва сдерживался. И немудрено: трудно быть спокойным человеку, внезапно потерявшему власть, как потерял ее Сильк. Будь он добросовестным и старательным старшиной, гнев его был бы не только понятен, но и простителен. Но Сильк не был ни старательным, ни добросовестным. Пока он мог делать, что хотел, командовать своими друзьями, а главное — свободно мстить врагам. Ему не было никакого дела ни до своего отделения, ни до школы; он и должностью-то своей не дорожил до тех пор, пока ее не стали у него оспаривать. Он был в этом случае собакой на сене: не исполняя своих обязанностей, он не хотел допустить, чтобы кто-нибудь другой исполнял их за него.

Риддель, со своей стороны, был рад объясниться с Сильком раз навсегда. Сильк был одним из немногих учеников, которых он не любил; он считал Силька, во-первых, вредным для всей школы, во-вторых, смотрел на него как на злого гения маленького Виндгама. Потому-то, когда Сильк вошел к нему, Риддель не почувствовал той робости, какую всегда испытывал при объяснениях с другими товарищами.

— Я пришел расспросить вас о новом клубе. Интересно знать, чья это затея, — обратился Сильк к старшине самым вызывающим тоном.

— Моя, — отвечал Риддель.

— Так я и знал! Только такой нахал, как вы, может позволить себе такую вещь. Разве вы не знаете, что за последние два года старшинами всех клубов в нашем отделении были Тукер и я?

— Знаю.

— Так зачем же вы впутались не в свое дело?

— В этом году у вас совсем не было клуба крикетистов.

— Большое вам дело до крикета! Конечно, все это штуки, чтобы унизить нас с Тукером в глазах отделения, — сказал Сильк.

— Вы ошибаетесь, — возразил спокойно Риддель.

— Нет, не ошибаюсь. Не я один — все это думают. Кто поверит, что человек серьезно заботится о деле, в котором сам ничего не смыслит?

Возражать на это не стоило, и Риддель молчал. Это еще больше раздражило Силька.

— Советую вам умерить на будущее время ваши порывы, — проговорил он со злостью. — Вы присланы сюда затем, чтобы смотреть за порядком, а не затем, чтобы вмешиваться в то, что вас не касается. Мы с Тукером сумеем и без вас присмотреть за играми.

— Вы, значит, собираетесь возобновить старый клуб игроков в крикет? — спросил Риддель.

— Какое вам до этого дело?

— Если вы намерены возобновить старый клуб, я посоветую своим присоединиться к вам, так как нет смысла иметь два клуба.

— Вы посоветуете! Очень им нужны ваши советы!

Сильк, видимо, искал ссоры, и Риддель стал терять терпение.

— Я вовсе не желаю оскорблять вас, но если вы с Тукером не думаете устраивать клуба, то его устрою я, — проговорил он твердо. — Я не вижу, почему все отделение должно оставаться без крикета только на том основании, что вас он не интересует. У вельчитов и так нет ничего, что бы их связывало.

— Неужели вы думаете, что такой человек, как вы, способен связать что-нибудь или кого-нибудь? Начали вы с того, что восстановили младших против старших. Блистательное начало, нечего сказать!

— Ничего подобного я не делал. А теперь я попрошу вас уйти, потому что мне надо заниматься и разговаривать нам больше не о чем.

С этими словами Риддель отвернулся и протянул руку к полке с книгами. Непоколебимое спокойствие старшины взбесило Силька.

— Нет, постойте. Я заставлю вас выслушать меня, противный лицемер! — крикнул он, делая шаг вперед и хватая Ридделя за плечо. — Поймем друг друга раз навсегда. Если вы воображаете, что можете вертеть нами, как вам заблагорассудится, вы жестоко ошибаетесь. Намерены вы отказаться от вашей затеи?

— Конечно, не намерен, — был спокойный ответ.

Сильк поднял руку и так сильно ударил старшину по лицу, что тот покачнулся.

Критический это был момент для Ридделя. Риддель не был трусом. Несмотря на свою физическую слабость, он умел постоять за себя и при других обстоятельствах, не задумываясь, ответил бы Сильку тою же монетой. Но теперь, при всем гневе, который он испытал, и еще не опомнившись от удара, он сознавал, что не должен вступать в драку с Сильком. Конечно, его назовут трусом, и что бы он потом ни говорил, ему не поверят — он был слабее Силька, этого довольно, чтобы объяснить трусостью его нежелание драться. «И все-таки я не стану с ним драться, — думал Риддель. — Этим я только унизил бы себя в глазах всего отделения. Чем тогда я буду лучше простого буяна? Нет, ни за что не ударю его».

Да, бывают такие положения, когда гораздо больше храбрости нужно для того, чтобы сдержаться, чем для того, чтобы ударить противника.

— Будете вы драться? — раздался над Ридделем голос Силька.

— Нет, не буду, — отвечал Риддель.

— Низкий трус! Ты думаешь отделаться подешевле… так нет же… я отколочу тебя так, что ты будешь помнить!

По всей вероятности, Сильк исполнил бы свою угрозу и Ридделю пришлось бы отказаться от своего благоразумного решения и вступить с ним врукопашную, если бы в эту минуту в комнату не вошел Тельсон с остатками имущества своего патрона, которые тот забыл в отделении директора.

— Представьте себе, Риддель, — начал Тельсон еще за дверью, — я оказался фагом этого противного Джилькса… Тише вы!

Последнее восклицание было вызвано тем, что Сильк внезапно выбежал из комнаты, причем чуть не сбил Тельсона с ног.

— Что случилось? Отчего он такой странный? — спросил Тельсон, как только за Сильком затворилась дверь.

— Он собирался стереть меня с лица земли, — отвечал, улыбаясь, Риддель.

Тельсон сделал большие глаза, но не посмел расспрашивать, а только сказал:

— Терпеть его не могу! Удивляюсь, за что его любит Виндгам.

— Разве Виндгам его любит?

— Должно быть: они всегда вместе. Кстати, Риддель, бывали вы в «Аквариуме»?

— В «Аквариуме»? Нет, не бывал. А что?

— Да так. Мне хотелось знать, что это за место.

— Место не особенно хорошее. Нам, школьникам, строго запрещено ходить туда.

— Я знаю, я и не пойду, я так спросил, — и, испугавшись, как бы Риддель не стал его допрашивать, почему он так интересуется «Аквариумом», Тельсон сказал: — Однако я пойду, нужно приготовиться к сегодняшнему парламенту, — и скрылся.

Ридделя немножко удивил неожиданный вопрос мальчика об «Аквариуме», но он скоро забыл об этом за другими делами. Ему также надо было подготовиться к заседанию парламента, назначенному на сегодня: на этом заседании он собирался сказать речь.

На этот раз заседание вильбайского парламента обещало быть очень интересным. Во-первых, после гонок это было первое заседание, борьба партий должна была разыграться особенно сильно. Во-вторых, новый старшина в первый раз появлялся публично как глава отделения Вельча, что также должно было послужить поводом к изъявлению самых противоположных чувств. В-третьих, на обсуждение палаты должен был быть предложен чрезвычайно интересный вопрос, а именно: «Выродился ли Вильбай?» Ашлей должен был поддерживать этот вопрос в утвердительном смысле, а Портер возражать ему.

Начало заседания прошло, как и всегда, в горячих прениях по поводу различных запросов. Но изобразим его лучше в том виде, в каком оно появилось бы в «Протоколах заседаний палаты», если бы токовые издавались в Вильбайской школе.

В три часа пополудни мистер Блумфильд, президент палаты, занял свое место.

Мистер Мерисон (вельчит) заявил палате, что в следующее заседание он намерен внести предложение о том, чтобы в наступающих шельпортских выборах палата оказала поддержку либеральному кандидату и сделала все от нее зависящее, чтобы посрамить кандидата радикалов. (Единодушное одобрение со стороны членов палаты.)

Мистер Прингль (парретит) сделал запрос министру внутренних дел о том, в какой день в этом году начнутся летние каникулы.

На это мистер Ашлей отвечал, что он не может сказать в точности, но что, вероятно, недель через шесть.

Мистер Виндгам (из отделения директора) обратился к морскому министру с запросом о том, почему парретиты отказались от новых гонок, которые предлагали им директорские, на что мистер Гем, морской министр, ответил среди оглушительных аплодисментов парретитов, что парретиты с удовольствием примут новые гонки, как только директорские найдут того, кто подрезал шнурок их шлюпки, и предадут его правосудию.

После этого мистер Вибберлей спросил капитана директорской шлюпки, не имеет ли он сообщить палате чего-либо по этому поводу.

Мистер Ферберн. Я могу сообщить лишь следующее. Тотчас после гонок мистер Риддель и я отправились к мистеру Блумфильду и, выразив ему наше сожаление о случившемся (иронический смех парретитов), предложили ему устроить другие гонки, но он отказался.

Мистер Типпер. Я желал бы знать, принимает ли отделение директора какие-нибудь меры для разыскания преступника, благодаря которому оно взяло приз?

Мистер Ферберн. Никаких мер мы не принимаем (насмешливые возгласы парретитов: «Еще бы! Вы не так глупы!»), потому что это не наше дело. Как я вижу, почтенные джентльмены противной партии интересуются этим преступником гораздо больше нас, и я удивляюсь, почему они не разыщут его сами. («Слушайте, слушайте!» — из кучки директорских.)

В этом месте заседание приняло бурный характер, так как каждому хотелось высказать свое мнение по интересному вопросу. Тишина была восстановлена только тогда, когда президент пригрозил распустить палату. После этого встал мистер Тукер (вельчит) и предложил собранию новый вопрос. Он желал знать, каким образом мистер Риддель сделался вельчитом: был ли он удален из отделения директором за неспособность и правда ли, что вместе с тем он был разжалован из главных старшин.

Мистер Кроссфильд ответил мистеру Тукеру следующее:

— Прежде всего я должен поздравить почтенного члена палаты с тем, что ему удалось предложить удобопонятный вопрос, что удается далеко не всем. (Общий смех.) Спешу ответить на его вопрос: насколько я понимаю, мистер Риддель перешел в отделение Вельча с целью позаимствовать добродетели, которыми блистает мистер Тукер, и тем усовершенствовать себя.

Мистер Тукер (вставая и обращаясь к президенту). Я предложил свой вопрос не затем, чтобы меня оскорбляли! (Смех.)

Мистер Кроссфильд. Прошу прощения у почтенного собрата. Говоря, что он блистает добродетелями, я не думал оскорблять его. Впрочем, его заявление делает честь его скромности. Я хотел только сказать, что мистер Риддель сделался вельчитом для того, чтобы поучиться искусству управлять отделением, а у кого можно научиться этому вернее, как не у мистера Тукера? (Последних слов оратора почти не слышно за оглушительным хохотом.) В ответ на второй вопрос моего почтенного собрата я скажу…

Мистер Тукер. Я не желаю слышать никаких ваших ответов.

Мистер Кроссфильд. В ответ на второй вопрос мистера Тукера я могу только спросить его, где он черпает свои сведения.

Мистер Тукер оставляет собрание среди рукоплесканий и громкого смеха.

Как только тишина была восстановлена, мистер Портер обратился к старшине главного клуба крикетистов с запросом о том, составлена ли уже партия игроков в крикет против рокширцев.

Мистер Блумфильд. Нет, еще не совсем. Пока выбрано девять человек: Гем, Типпер, Ашлей, Вибберлей и я от отделения Паррета; Ферберн, Портер, Котс и Кроссфильд от отделения директора. (Слышны крики: «А кто же от отделения Вельча?») Я буду очень благодарен тому, кто мне ответит на этот вопрос. (Громкий смех парретитов и директорских.)

Тут встал мистер Кьюзек и спросил, известно ли палате, что с этого года в отделении Вельча возобновляется старый клуб крикетистов, секретарем которого назначен он сам, казначеем — мистер Пильбери, а президентом — мистер Риддель, что в пользу клуба объявлена подписка по два шиллинга с человека, что деньги вносятся вперед и что…

Конец речи секретаря был покрыт шиканьем и криками младших парретитов: «Ай да вельчиты! Знай наших!» и т. п. Когда после звонка президента и угрозы вывести крикунов из собрания крики смолкли, президент перешел к очередному вопросу, предложив мистеру Ашлею приступить к защите его положения по вопросу, выродился ли Вильбай, что тот и исполнил в довольно слабой речи.

Мистер Ашлей. Я думаю, незачем много говорить, для того чтобы доказать, что Вильбай выродился. Взгляните, на что похожи наши клубы. Теми ли они были год назад? Еще у парретитов благодаря мистеру Блумфильду они туда-сюда, а у остальных буквально ни на что не похожи. Потом драки. Я не ошибусь, если скажу, что в этом году у нас было больше драк, чем за все прежние годы. «Мартышки» делают, что хотят (голоса Тельсона, Парсона и компании; «Слушайте! Слушайте!»), и не у кого искать на них управы. А почему все это так? Мы все знаем, почему. Прежде старшина школы был человеком, которого не слушаться не смели. Таков был старик Виндгам, таковы были его предшественники. Они никогда и ничего не боялись; они не уходили из отделения, когда оно им надоедало, и не просили директора перевести их в другое. (Неистовые аплодисменты парретитов и вельчитов.) Да вот вам пример: случись это несчастное приключение с гонками во времена Виндгама, неужели вы думаете, что он не сумел бы разыскать и наказать виновного, будь это даже его собственный брат? (Взгляды всех обращаются на Виндгама-младшего, который при этом сильно краснеет.) Больше мне нечего сказать.

Мистер Портер. Я не согласен с мнением почтенного оратора: я нахожу его непатриотичным. Нет, Вильбай не выродился, то есть я хочу сказать, что если мы и опустились несколько, то нельзя в этом винить одного человека: в этом виноваты мы все. Мы привыкли считать грубую силу единственною ценною вещью в мире. Я ничего не имею против физической силы — с удовольствием могу сказать, что я ее не лишен («Слушайте!» — это голос Тельсона, которому Портер не дальше как сегодня больно надрал уши), — по одной физической силы нам недостаточно. Я мог бы назвать несколько имен, имен людей, которыми держится наша школа и которые, однако, не заявляют о себе богатырскими подвигами. Я надеюсь, что когда пройдет теперешнее бурное время, эти люди получат благодарность, которую они заслуживают. А пока я все-таки скажу: нет, Вильбай не выродился — он держится этими людьми.

Портер не был хорошим оратором, и речь его вышла несколько скомканной. Но в ней было что-то такое, что задело лучшие струны в сердцах многих из слушателей даже противной партии.

После Портера поднялся Сильк. Бывший старшина отделения Вельча был неглуп и, когда хотел, умел заставить слушать себя, а на этот раз благодаря его положению низложенного главы отделения речь его была особенно интересна для вильбайцев.

Мистер Сильк. Что бы ни говорил нам мистер Портер, наша школа заметно опустилась. Да и как могла она не опуститься, когда притворство и лицемерие сделались девизом дня? Могут ли, например, классные старшины принимать к сердцу интересы своих отделений, когда они ни на минуту не спокойны за свою власть? Придет к вам какой-нибудь святоша, перессорит младших со старшими и потом сам еще вздыхает: «Ах, что за беспорядок в этом отделении!» (Вельчиты и парретиты смеются.) Я знаю только одно: до появления у нас чужестранца мы ладили между собою, а теперь у нас настоящий содом. А что дурно для одного отделения, то дурно и для всей школы. Я не дорожу должностью старшины отделения — честь и место тому, кто заменит меня с пользой, — но пусть он действует открыто, а не заводит низкие интриги, прикрываясь личиной добродетели.

Голоса Тукера и кучки его поклонников, кричавшие «браво» по окончании этой речи, мгновенно смолкли, когда с места поднялся Кроссфильд. Кроссфильд был бичом старших вельчитов.

Мистер Кроссфильд. Я был до слез тронут прекрасною речью почтенного оратора. Так приятно, когда угнетенная невинность поднимает голос в свою защиту! Зная благородные усилия почтенного оратора на пользу его отделения и то, каким блистательным примером честности был он для своих подчиненных, по истине возмущаешься, видя, до какой степени его не оценили. (Эта речь сопровождается непрерывным смехом.) Но я вижу, что почтенный оратор не в силах справиться со своими чувствами (в эту минуту рассерженный Сильк выходит из комнаты), и потому оставим его в покое. Я, собственно, хотел сказать следующее: из слов парретитов я всегда понимал дело так, что настоящий старшина школы — мистер Блумфильд, а мистер Риддель — лишь пустой звук. (Крики из кучки парретитов: «Да, да, так оно и есть!») Если оно так, то мистер Ашлей сказал мистеру Блумфильду весьма сомнительный комплимент, приписав все наши беспорядки тому, что старшина наш плох. Впрочем, я согласен с мистером Ашлеем: при всех своих почтенных качествах мистер Блумфильд несомненно плох как старшина. (Неистовые рукоплескания и крики: «Браво, Кроссфильд! Молодец. Кроссфильд!»)

После Кроссфильда встал Риддель. Это было сигналом для взрыва самых разнородных чувств. Разумеется, все парретиты и большая часть отделения Вельча были против него, зато все отделение директора, поддерживаемое Кьюзеком, Пильбери и их компанией, бурно приветствовало старшину. Речь его дышала простотой и смелостью.

Мистер Риддель. К сожалению, я не могу не согласиться с мнением мистера Ашлея. Да, наша школа далеко не то, чем она была и чем она должна бы быть. Охотно соглашаюсь с ним и в том, что мы могли бы иметь несравненно лучшего старшину. О себе я, впрочем, распространяться не намерен. Возвратимся к Вильбаю и вильбайцам. Мы не то, чем должны быть, допустим. Но мало сознать свои недостатки — надо постараться избавиться от них. Как же этого достигнуть? Конечно, до тех пор, пока мы, как лебедь, щука и рак, будем тянуть в разные стороны, мы этого не достигнем. Каждый достойный носить имя вильбайца не может не сокрушаться настоящим порядком вещей. Но разве порядок этот неизменим? Разве благо и честь всей школы не важнее мелких дрязг из-за того, кому быть старшиной и чье отделение лучше? Понятно, что каждый стоит за свое отделение. И я как вельчит постараюсь, чтобы наше отделение заявило о себе с хорошей стороны. (Сочувственные крики младших вельчитов.) Если каждое отделение будет стараться возвыситься не за счет других отделений, а ради славы школы, нам не придется долго жаловаться на вырождение Вильбая. Помните, что сказал, уезжая, Виндгам? Вот его слова: «До тех пор пока каждый вильбаец будет думать прежде о школе и уже потом о себе, Вильбай будет держаться на прежней высоте». Старик Виндгам был прав. Помните, как чествовали мы его за эти слова? Почему же не последовать теперь его совету?

Эта речь вызвала единодушный взрыв восторга. Сам Блумфильд почувствовал ее силу, и даже наиболее крайние из парретитов не могли отказать ей в одобрении.

— Ну, дружище, поздравляю тебя с победой, — сказал Ферберн старшине в этот вечер. — Ты разом завоевал все сердца. Теперь все пойдет, как по маслу. После долгой междоусобицы настанет блаженный мир.

Но — увы! — нарушенный мир не так-то легко восстановить, и вильбайцы не замедлили в этом убедиться.