Онлайн чтение книги Тогда и теперь Then and Now
35

Макиавелли пришпорил лошадь и перешел на легкий галоп. Двое слуг следовали за ним. Настроение у него было отвратительное. Чего уж там говорить: фра Тимотео, Аурелия, ее мать и Пьеро обвели его вокруг пальца. Од даже не мог разобраться, на кого сердится больше. И, что самое ужасное, он не представлял, как свести с ними счеты. Они славно посмеялись над ним, а он не мог отплатить им той же монетой. Разумеется, Аурелия просто дура, коварная, как и все женщины, но дура. Иначе она выбрала бы не безусого юнца, а мужчину в расцвете сил, посла влиятельного государства, ведущего от его лица важные переговоры. Любой здравомыслящий человек отдал бы ему предпочтение. Тем более что никто не считал его уродом. А Мариетта всегда говорила, что ей нравятся его волосы. И сравнивала их с черным бархатом. Слава богу, у него есть Мариетта. Ей он мог доверять. Даже уехав на полгода, ему не пришлось бы волноваться, что в его отсутствие она посмотрит на другого мужчину. Правда, в последнее время ему начали надоедать ее бесконечные жалобы, о которых сообщал в письмах Биаджо. Он, видите ли, не возвращается, не пишет ей ни строчки, да еще оставил ее без денег. Но от женщины в ее положении можно ожидать подобных глупостей. Кого, интересно, она родит? Если мальчика, они договорились назвать его Бернардо, в честь отца Макиавелли. И все-таки приятно сознавать, что тебя ждет жена. Конечно, она не так красива, как Аурелия, но уж, во всяком случае, добродетельна, чего не скажешь о дочери монны Катерины. Макиавелли вздохнул, вспомнив о том, что не везет Мариетте подарка. Но раньше мысль об этом как-то не приходила ему в голову, а теперь у него не было денег.

Оставалось только сожалеть, что он так много потратил на Аурелию. Шарф, перчатки, розовое масло да еще — золотая, нет, не золотая — серебряная цепочка, подаренная монне Катерине. Если бы в ней осталась хоть капля приличия, она бы вернула цепочку, и он смог бы подарить ее Мариетте. Но когда женщины возвращали подарки?!

Старая сводница — вот кто она, да еще без стыда и совести. Она наверняка понимала, что получила цепочку в уплату за определенные услуги. А раз не выполнила своего обещания, то могла бы по меньшей мере вернуть задаток. Он с первого взгляда раскусил эту распутницу. Она, несомненно, испытывала мерзкое наслаждение, устраивая кутежи, в которых уже не могла принимать участие. Он готов был поспорить, что она сама уложила в постель Пьеро и Аурелию. Как они, должно быть, веселились, уплетая каплунов и запивая их вином, в то время как он мерз под проливным дождем. Только такой болван, как Бартоломео, мог доверить честь жены подобной женщине.

«Если бы он как следует присматривал за своей женой, — пробормотал Макиавелли, — я бы сразу понял, что здесь и пытаться не стоит».

Да, решил он, во всем виноват Бартоломео. Но каким же дураком оказался он, Макиавелли, посылая Аурелии дорогой шарф, как бы прося прощения за опоздание. И послал он его рано утром, едва придя в себя, да еще с Пьеро. Чтобы она получила шарф до возвращения Бартоломео. Как же они, небось, хихикали! А Пьеро наверняка воспользовался возможностью… Достойная пара. Такие своего не упустят!

Мало того, что он осыпал ее дорогими подарками, так еще рассказывал самые забавные истории, чтобы развлечь ее, пел самые лучшие песни, чтобы очаровать ее, — короче, задействовал весь арсенал, которым пользуется мужчина, стремящийся добиться расположения женщины. А потом… потом появился этот мерзкий мальчишка и получил все даром только потому, что ему восемнадцать и у него красивая внешность. А он потратил на Аурелию целый месяц и кучу денег. Хотел бы он знать, что при этом думал Пьеро. Впрочем, идея, скорее всего, исходила от монны Катерины, которая могла пойти на все, лишь бы помешать Бартоломео усыновить племянников. Он попытался представить, как она уговаривала дочь.

«Ну и что нам делать? Мы же не можем ждать его всю ночь. Жаль упускать такую возможность. На твоем месте, Аурелия, я бы не колебалась. Взгляни на его нежное лицо и вьющиеся волосы. Он напоминает мне Адониса с картины в ратуше. Если бы мне предстояло выбрать между ним и мессером Никколо с его желтоватой кожей, длинным носом и маленькими круглыми глазами… ну, моя милая, я бы не задумалась ни на секунду. И, позволь сказать, он сделает то, что нам нужно, гораздо лучше, чем этот костлявый секретарь».

Нехорошая женщина. Безнравственная женщина. Однако Макиавелли никак не мог понять, почему она не захотела, чтобы отцом ребенка ее дочери стал умудренный опытом мужчина.

А может, монне Катерине и не пришлось уговаривать дочь. А как ловко притворялся этот с виду наивный и даже застенчивый мальчик. Да, внешность обманчива. Ни разу он и виду не подал, что между ним и Аурелией что-то произошло. Хладнокровный, бесстыдный лжец. Только однажды он смутился, когда Макиавелли заметил вышитую Аурелией рубашку. Но как быстро пришел в себя и с какой наглостью встретил молчаливые обвинения своего господина! Хватило же ему нахальства поцеловать Аурелию в губы, а потом запустить руку в лиф между грудей. Каждый мог представить, что произошло дальше. И рассерженное воображение Макиавелли последовало за ними в спальню Бартоломео и в его постель.

«Какой неблагодарный мальчишка!» — прошептал он.

Без всякой корысти он взял Пьеро в путешествие, все сделал для него: представил ко двору герцога, научил, как вести себя в обществе, как заводить друзей и влиять на людей. А в награду ученик увел женщину прямо из-под носа учителя.

«Но уж, во всяком случае, я как следует напугал его».

Макиавелли знал: прелесть злой шутки, сыгранной с благодетелем, наполовину потеряна, если о ней нельзя рассказать друзьям. Но эта маленькая победа не принесла ему утешения.

Если он злился на Пьеро, Аурелию, монну Катерину и Бартоломео, то фра Тимотео он просто ненавидел. Ведь не кто иной, как этот вероломный негодяй, расстроил его тщательно продуманный план.

«Не видать ему проповедей в соборе Флоренции», — прошипел Макиавелли.

Он и не собирался рекомендовать монаха Синьории, но теперь не без удовольствия думал, что, имей он такое намерение, тут же без колебаний отверг бы его. Каков негодяй! Не удивительно, что церковь теряет влияние на верующих и те впадают в грех и ведут беспутную жизнь, если для самих слуг божьих не существует такого понятия, как честь. Все, все обманывали его, но никто не мог сравниться в этом занятии с достойным францисканцем.

Они остановились перекусить в придорожной харчевне. Еда оказалась отвратительной, но вино вполне приличным. И когда Макиавелли вновь сел в седло, чтобы продолжить путешествие, мир предстал перед ним не в таком уж мрачном свете. Он размышлял о роли герцога во всей этой истории. Если тот решил подшутить над ним, то не стал бы разглашать подробности, так как обычно сохранял в тайне свои планы. Если же он рассчитывал таким способом привлечь его к себе на службу, то уже понял, что потерпел неудачу. Затем мысли Макиавелли вернулись к Аурелии. Четыре месяца назад он и не подозревал о ее существовании. Так не лучше ли забыть эту женщину, которую он видел всего лишь несколько раз, а говорил и того меньше. Не впервые женщина завлекает мужчину, чтобы в последний момент оставить его с носом. Подобные неудачи умный человек воспринимает философски. К счастью, молчание отвечало интересам тех, кто знал об этом деле. Не слишком приятно чувствовать себя дураком, но душевная рана заживает быстрее, если о ней известно только ее обладателю. И вообще, проще представить себе, что все это произошло с кем-то другим.

Внезапно он вскрикнул и рывком натянул поводья. Лошадь остановилась, как вкопанная, и Макиавелли чуть не вылетел из седла.

— Что-нибудь случилось? — спросил подъехавший слуга.

— Ничего, ничего.

Повинуясь всаднику, лошадь вновь тронулась с места. Макиавелли так внезапно остановился, потому что идея молнией пронзила его мозг. Из этой истории могла получиться отличная пьеса. Вот тут-то он и отомстил бы своим обидчикам, выставив их на всеобщее осмеяние. Плохое настроение Макиавелли как рукой сняло, и на его губах заиграла злая улыбка.

Местом действия он выбрал Флоренцию. Действующие лица определились заранее. Ему предстояло лишь оттенить отдельные черты характеров для того, чтобы герои лучше смотрелись со сцены. Бартоломео, например, следовало сделать поглупее и подоверчивее. Аурелию — более остроумной и покорной. Пьеро он отвел роль сводника, который и подстроил злую шутку. Зрители увидят мелкого негодяя и вдоволь посмеются над ним. Общая композиция пьесы — разумеется, комедии — предстала перед ним как на ладони. Себя он видел героем-любовником и сразу подобрал подходящее имя — Каллимако. Симпатичный, молодой и богатый флорентиец, несколько лет проведший во Франции — это давало Макиавелли возможность проехаться по французам, которых он недолюбливал, — возвращается во Флоренцию и безумно влюбляется в Аурелию. Как ему назвать ее? Лукрецией! Макиавелли хмыкнул, дав своей героине имя почтенной римской матроны, покончившей с собой после того, как мужчина покусился на ее честь. Естественно, конец будет счастливым и Каллимако проведет ночь любви в постели своей возлюбленной.

В голубом небе ярко сияло солнце, и, хотя на полях все еще белел снег, Макиавелли, закутанный в толстый плащ, не чувствовал холода. Он размышлял о том, как получше показать зрителям наивность Аурелии, глупость Бартоломео, подлость Пьеро, распущенность монны Катерины и мошенничество фра Тимотео. Монаху предстояло стать одним из главных персонажей. Макиавелли потирал руки при мысли о том, что покажет фра Тимотео таким, как он есть, с его алчностью, отсутствием моральных принципов, хитростью и лицемерием. Всем остальным он собирался дать вымышленные имена, но монах останется фра Тимотео, чтобы все знали, какой на самом деле этот сладкоголосый пастырь.

Время прошло так быстро, что он и не заметил, как они прибыли в местечко, где хотели остановиться на ночлег.

«К черту любовь, — пробормотал Макиавелли, слезая с лошади. — Что есть любовь в сравнении с искусством!»