Онлайн чтение книги Трое в лодке, не считая собаки Three Men in a Boat (To Say Nothing of the Dog)
Глава V

Нас будит миссис П. — Джордж, лежебока. — Надувательства с «прогнозом погоды». — Наш багаж. — Порочность мальчишки. — Мы собираем народ. — Мы шикарным образом отбываем и прибываем на Ватерлоо. — Простосердечие служащих Юго-Восточной железной дороги в отношении такой суетности как поезда. — Плыви, наш челн, по воле волн.

Разбудила меня наутро миссис Поппетс.

— Известно ли вам, сэр, что уже около девяти?

— Чего девяти? — закричал я, вскакивая.

— Часов, — ответила она в замочную скважину. — Я думала, проспите еще.

Я разбудил Гарриса и озадачил его. Он сказал:

— Ты вроде как собирался вставать в шесть?

— Ну, собирался. Почему ты меня не разбудил?

— Как бы я разбудил тебя , когда ты не разбудил меня ? — парировал он. — Теперь до воды мы и к полудню не доберемся. Удивляюсь, как ты вообще взял на себя труд проснуться.

— Хм, — сказал я. — К счастью для тебя, что взял. Если бы не я, ты так бы и провалялся здесь все эти полмесяца.

Несколько минут мы огрызались в подобном духе, пока нас не прервал вызывающий храп Джорджа. Он напомнил нам, впервые с тех пор как нас разбудили, о его собственном существовании.

Вот он лежит — человек, который спрашивал, во сколько нас разбудить — на спине, рот широко открыт, колени торчат под одеялом.

Я не знаю в чем здесь причина, но вид другого человека в постели, который спит когда не сплю я, доводит меня до бешенства. Это ужасно, смотреть, как драгоценные часы человеческой жизни — бесценные мгновения, которые больше никогда не вернутся — тратятся всего лишь на тупой сон.

Во он Джордж, в отвратительной праздности швыряющий прочь неоценимый дар времени. Его ценная жизнь, за каждую секунду которой ему впоследствии придется предоставить отчет, утекает от него без пользы. А ведь он бы мог бодрствовать, набивая брюхо яичницей с беконом, доставая собаку или фиглярствуя с горничной — вместо того чтобы валяться, погрязая в забвении, оплетающем душу.

Это была страшная мысль. Она осенила нас с Гаррисом в одно и то же мгновение. Мы решили спасти его, и в этом благородном стремлении наш собственный спор был забыт. Мы ринулись к Джорджу и сорвали с него одеяло. Гаррис залепил ему тапочком, я заорал ему в ухо, и он пробудился.

— Чечилось? — огласил он, садясь на кровати.

— Вставай, тупорылый чурбан! — зарычал Гаррис. — Без четверти десять!

— Что? — возопил Джордж, спрыгивая с кровати в лохань. — Кто, гром его разрази, поставил сюда эту дрянь?!

Мы сказали ему, что нужно быть дураком, чтобы не заметить лохань.

Мы покончили с одеванием и, когда дело коснулось прочих деталей, вспомнили, что расчески и зубные щетки уже упакованы. (Эта щетка сведет меня в гроб, я знаю.) Пришлось спускаться и выуживать все это из саквояжа. А когда мы управились, Джорджу потребовались бритвенные принадлежности. Мы сказали, что данным утром ему придется обойтись без бриться, так как мы не собираемся распаковывать саквояж ни для него, ни для кого-либо вроде него.

Он сказал:

— Не валяйте дурака. Как я пойду в Сити вот так?

Это действительно было весьма непристойно в отношении Сити. Но какое нам дело до человеческих мук? Как выразился Гаррис, своим обыкновенным пошлым образом, Сити придется это сожрать.

Мы спустились к завтраку. Монморанси пригласил двух прочих псов проводить его, и они коротали время грызясь на крыльце. Умиротворив их зонтиком, мы уселись за отбивные с холодной телятиной.

Гаррис сказал:

— Хороший завтрак — великое дело.

И начал с двух отбивных котлет, заметив, что их надо съесть пока они горячи, в то время как телятина может и подождать.

Джордж завладел газетой и стал зачитывать сообщения о несчастных случаях на воде и прогноз погоды, причем последний пророчил: «осадки, похолодание, облачность переменная» (самая мерзкая пакость, которая только бывает с погодой), «местами возможны грозы; ветер восточный; в центральных графствах (Лондон и Ла-Манш) область пониженного давления. Бар. падает».

Мне думается, из всего глупейшего, раздражающего вздора, которым нас пичкают, мошенничество с «прогнозом погоды» — самый, наверно, несносный. Он «прогнозирует» в точности то, что было вчера или позавчера, и в точности наоборот тому, что должно произойти сегодня.

Помню, как-то раз поздней осенью отдых у меня был совершенно загублен тем, что мы внимали прогнозу погоды в местной газете. «Сегодня ожидаются сильные ливни и грозы» — говорилось там в понедельник. Мы отказываемся от пикника и, ожидая дождя, весь день остаемся под крышей. А мимо нашего дома в пролетках и на линейках катит народ — веселей некуда; солнце сияет себе, ни облачка не видать.

— Ага! — говорим мы, выглядывая из окна. — Вот как вернутся домой все мокрые!

И мы фыркаем, представляя себе, как же они все промокнут. И мы возвращаемся, и ворошим огонь, и достаем книги, и приводим в порядок коллекцию водорослей и раковин. К полудню, когда солнце заливает комнату, жара становится просто ужасной, и нам интересно, когда же, наконец, начнутся эти сильные ливни и грозы.

— Ага! Вот посмо́трите, после обеда как ливанет! — говорим мы друг дружке. — Ох, ну и промокнут же все. Вот здорово!

В час дня заходит хозяйка и спрашивает, не собираемся ли мы на улицу (денек такой славный).

— Нет, нет, — отвечаем мы, посмеиваясь многозначительно. — Мы-то не собираемся. Мы не собираемся вымокнуть — нет, нет, нет.

И когда уже вечереет, а дождя нет и в помине, мы пробуем утешиться мыслью, что он обрушится вдруг, лишь только народ двинет домой; укрыться им будет негде, и оттого все вымокнут еще больше. Ни капли, однако, не падает; заканчивается роскошный день и за ним наступает дивная ночь.

Наутро мы читаем, что будет «сухо и ясно; жара», легкомысленно одеваемся и выходим. Спустя полчаса начинается затяжной ливень, дует жестокий холодный ветер; то и другое продолжается до самого вечера. Мы возвращаемся домой с простудой и ревматизмом и оказываемся в постели.

Погода — такая штука, которая мне совершенно не по зубам. Я никогда ее не пойму. В барометрах толку нет — сбивают с толку так же, как прогнозы в газете.

В Оксфорде, в гостинице где я останавливался прошлой весной, был один. Когда я въехал, он показывал «Ясно». За окном же просто лило, лило весь день, и я не мог сообразить в чем дело. Я постучал по барометру. Он прыгнул и показал «Сушь». Коридорный, проходя мимо, остановился и сказал, что барометр, верно, имеет в виду завтрашний день. Я предположил, что, может статься, он имеет в виду позапрошлую неделю, но коридорный сказал, что он так не думает.

Наутро я постучал по нему снова. Он перепрыгнул дальше, а дождь припустил еще пуще. Я пришел в среду и треснул еще разок. Стрелка было крутнулась к «Ясно», «Сушь» и «В. Сушь», но ее остановил шпенек, и двигаться дальше она уже не могла. Она старалась изо всех сил, но аппарат был устроен так, что она не могла предсказывать замечательную погоду еще усерднее — ей пришлось бы сломаться. А ей-то, очевидно, хотелось продолжить и предсказать засуху, пересыхание вод, солнечные удары, самум и тому подобное. Но шпенек это предупредил, и ей пришлось удовлетвориться простым и банальным «В. Сушь».

А дождь тем временем лил водопадом, и нижнюю часть города затопило, потому что река вышла из берегов.

Коридорный сказал, что все ясно: когда-нибудь и надолго наступит замечательная пора. И прочитал стихотворение, напечатанное на крышке оракула, что-то вроде:

Тем летом хорошей погоды так и не наступило. Видимо, устройство подразумевало следующую весну.

А есть еще эта новая разновидность барометров — прямые и длинные. Мне никогда не понять, где у них копыта, а где рога. Одна сторона у них для 10-и часов на вчера, а другая для 10-и часов на сегодня (только в такую рань туда где он стоит не каждый раз попадешь). Он всегда или падает, или всегда поднимается — когда дождь, когда ясно, когда сильный ветер, или когда слабый. С одного конца у него «С-р», с другого «В-к»[11] С одного конца у него «С-р», с другого «В-к»…  — У Джерома здесь смешной фрагмент, основанный на совпадении маркировки барометра и названия городка на юго-востоке Англии. На барометре указано “Ely”, в то время как существует городок с таким же названием. Именно:…and one end is “Nly” and the other “Ely” (what’s Ely got to do with it?). — «С одного конца у него «С-р», с другого «В-к» (только причем здесь В-к?)»., и даже если его стукнуть, то он все равно ничего не скажет. А еще его нужно подстроить под уровень моря и привести к Фаренгейту (и даже потом непонятно, что будет).

Кому вот только нужен весь этот прогноз погоды? Она всегда плохая, когда наступает, и еще не хватало горя знать об этом заранее. Уж пусть лучше будет тот старикан, который в особенно мрачное утро, когда нам особенно хочется, чтобы оно прояснилось, оглядывает горизонт особенно понимающим взглядом и говорит:

— Э нет, сэр, оно прояснится, уж точно. Разойдется, уж точно, сэр.

— А-а, он-то знает, — говорим мы, желая ему доброго утра и отправляясь в путь. — Диву даешься, откуда эти старики все знают!

И мы питаем к этому человеку нежные чувства, которые не уменьшаются тем обстоятельством, что проясняться не проясняется ничего, и дождь лет себе целый день.

— Ну что ж, — думаем мы. — Он-то сделал все, что от него зависит.

А к тому, кто пророчит ненастье, мы наоборот питаем чувства только злые и мстительные.

— Вы думаете, прояснится? — кричим мы мимоходом, бодро.

— Уж нет, сэр, боюсь, зарядило на день, — отвечает он, покачав головой.

— Старый болван, — бормочем мы. — Откуда он знает-то?

И если его знамение подтверждается, мы возвращаемся злясь на него еще больше и будучи смутно убеждены, что без него здесь, так или иначе, не обошлось.

В это конкретное утро было слишком ярко и солнечно, чтобы леденящие кровь сводки Джорджа насчет «бар. падает», «атмосферные возмущения распространяются по южной Европе» и «давление повышается» нас очень расстроили. Таким образом, Джордж, убедившись, что, будучи не в состоянии испакостить нам настроение, лишь понапрасну теряет время, стянул сигаретку (которую я заботливо свернул для себя) и вышел.

Затем мы с Гаррисом, покончив с тем немногим, что оставалось еще на столе, выволокли багаж на крыльцо и стали ждать кэб.

Багажа, когда мы собрали все вместе, оказалось, надо сказать, изрядно. Тут был большой кожаный саквояж, чемоданчик, две корзины, большой сверток пледов, четыре-пять пальто с макинтошами, несколько зонтиков. Еще была дыня, в сумке отдельно (такая здоровая, что никуда не влезала), пара фунтов винограда (в другой сумке), японский бумажный зонтик, сковорода (которую, слишком длинную чтобы куда-нибудь ткнуть, мы завернули в оберточную бумагу).

Смотрелось это внушительно, и нам с Гаррисом стало даже как-то и стыдно (хотя с чего бы, не понимаю). Свободный кэб не появлялся. Зато появились уличные мальчишки. Заинтересовавшись, несомненно, зрелищем, они тормозили.

Первым объявился мальчик от Биггса. Биггс — наш зеленщик. Его главное дарование заключается в том, чтобы нанимать себе на работу наиболее падших и беспринципных мальчиков, произведенных когда-либо цивилизацией. Если по соседству возникает что-нибудь чудовищнее обычного по части мальчиков — мы знаем, это последний мальчик от Биггса.

Мне говорили, что когда на Грейт-Корам-стрит случилось убийство, наша улица быстренько заключила, что за этим убийством стоит мальчик от Биггса (тогдашний); и если бы он не смог, в ответ на суровый перекрестный допрос, которому его подверг номер 19, когда он явился туда за заказом на следующий день (в допросе принимал участие номер 21, оказавшийся в тот момент на крыльце), доказать полное алиби — ему бы пришлось туго. Я не знаю мальчика, который был у Биггса в то время. Но если судить по тому, чего я с тех пор насмотрелся, сам бы я этому алиби большого значения придавать не стал.

Мальчик от Биггса, как я сказал, появился из-за угла. Он, очевидно, был в большой спешке, когда вначале показался на горизонте, но заметив меня, Гарриса, Монморанси и вещи, притормозил и уставился. Мы с Гаррисом посмотрели на него с неодобрением. Более чувствительную натуру это уязвить бы смогло; однако мальчики от Биггса повышенной чувствительностью, как правило, не отличаются. Он стал на мертвый якорь в ярде от нашего крыльца и — прислонившись к ограде и подобрав соломинку для жевания — стал сверлить нас взглядом. Он явно решил досмотреть до конца все.

В следующий миг на противоположной стороне улицы появился мальчик от бакалейщика. Мальчик от Биггса его приветствовал:

— Эй! Нижние из 42-го переезжают.

Мальчик от бакалейщика перешел улицу и занял позицию с другой стороны крыльца. Затем к мальчику от Биггса присоединился юный джентльмен из обувной лавки, тогда как распорядитель пустых бутылок из «Голубых Столбов» занял независимую позицию на бордюре.

— Что-что, а с голоду они не помрут, — сообщил джентльмен из обувной лавки.

— Ты, поди, тоже с собой чего-нибудь захватил, — возразили «Голубые Столбы», — если бы собрался переплыть Атлантический океан в лодке.

— Они не собираются переплывать Атлантический океан, — вмешался мальчик от Биггса. — Они отправляются на розыски Стенли[12] Они отправляются на розыски Стенли.  — Стэнли, Генри-Мортон (1841–1904), знаменитый путешественник, газетный корреспондент; в 1871 г. по поручению издателя нью-йоркской газеты «Нью-Йорк Джеральд» отправился разыскивать в центральной Африке английского исследователя и путешественника д-ра Ливингстона. Аллюзия на соревнования в географических открытиях между англичанами и американцами середины-конца XIX в..

К этому времени уже собралась небольшая толпа, и люди спрашивали друг друга в чем дело. Одна сторона (юные и легкомысленные) находила что это свадьба, и отмечала что Гаррис — жених; в то время как старшая и более вдумчивая часть масс склонялась к мысли, что здесь готовятся к погребению, и я, вероятно, брат мертвого.

Наконец появился свободный кэб (у нас такая улица, на которых, как правило, пустые кэбы, когда они не нужны, мелькают с частотой три штуки в минуту, болтаются повсюду вокруг и путаются под ногами). И мы — сложив в кэб самих себя и пожитки, а также вышвырнув пару приятелей Монморанси, которые, очевидно, принесли клятву не покидать его никогда — отбыли среди аплодисментов толпы (при этом мальчик от Биггса запустил нам вслед морковкой, «на счастье»).

В одиннадцать часов мы прибыли на вокзал Ватерлоо и стали спрашивать, откуда отходит поезд 11:05. Разумеется, этого никто не знал. На Ватерлоо никто никогда не знает, откуда отравляется поезд (как ни то куда он идет, когда все-таки отправляется, как и вообще ничего в этом смысле). Носильщик, который взял наши вещи, считал, что поезд отправляется со второй платформы, тогда как другой носильщик, с которым вопрос мы обсудили также, слышал, что, как вроде бы говорили, с первой. Начальник вокзала, с другой стороны, был убежден, что с пригородной.

Чтобы покончить с этим, мы поднялись наверх к главному диспетчеру, и он сообщил нам, что сию минуту встретил одного человека, который утверждал будто бы видел наш поезд на третьей платформе. Мы двинулись к третьей платформе, но тамошнее начальство нам заявило, что оно, в известной мере, считает, что поезд у них — саутгемптонский экспресс (если, конечно, не виндзорский кольцевой). В любом случае они были уверены, что поезд у них не кингстонский (хотя почему так были уверены, сказать не могли).

Тогда наш носильщик сообщил, что, как он думает, наш поезд, должно быть, стоит на верхней платформе. Он сказал, что (как он думает) этот поезд он вроде бы даже знает. Тогда мы поднялись на верхнюю платформу, увидели машиниста и стали спрашивать, не в Кингстон ли он идет. Он сказал, что, конечно, едва ли может утверждать наверное, но считает, в известной мере, что да. Так или иначе, если он не 11:05 на Кингстон, тогда он (он, в общем, уверен) — 9:32 до Вирджиния-Уотер. (Или экспресс 10:00 на остров Уайт, или куда-нибудь в том направлении; доберемся — узнаем.) Мы тихонько сунули ему полкроны и взмолились — пусть он будет 11:05 на Кингстон.

— На этой дороге никому никогда не узнать, — сказали мы машинисту, — какой у вас поезд и куда он идет. Дорогу-то знаете! Трогайте себе тихонько и поезжайте в Кингстон.

— Даже не знаю, джентльмены, — отвечал великодушный малый. — Но думаю, кто-то все-таки идти в Кингстон должен… Так что я и пойду. Гоните полкроны.

Вот так мы попали в Кингстон, через Лондон, по Юго-Западной железной дороге.

Впоследствии мы узнали, что этот наш поезд на самом деле был эксетерский почтовый, что на Ватерлоо его разыскивали несколько часов подряд, и никто не знал, куда же он делся.

Наша лодка ожидала нас в Кингстоне, как раз ниже моста, и к ней мы направили стопы, и сложили багаж вокруг, и взошли на нее.

— Ну как, все в порядке? — спросили у нас.

— Еще как! — ответили мы.

И — Гаррис на веслах, я у руля, а Монморанси, подавленный и исполненный глубокого подозрения, на носу — мы двинулись по реке, которой на две недели предстояло стать нашим домом.