Онлайн чтение книги Трое в новых костюмах Three Men in New Suits
8

— Что это с тобой сегодня? — утром подозрительно спросила Диана.

Обычный вопрос, Диана постоянно спрашивала, что с ним. Новой — незаслуженной, необычной и убийственной — была подозрительность в ее тоне. Не прежняя сестринская забота, а настороженность, чувство более темное и коренящееся глубже, чем те, что испытывала Ди в прежние времена. Жизнь дала ей Дерека, а потом безжалостно отняла, и теперь она ни на йоту не доверяла жизни. Любой, даже Алан, мог оказаться членом пятой колонны.

— Это с перепою, — шутливо ответил Алан. — От злоупотребления спиртными напитками. Его сиятельство потчевал нас вчера с размахом. Спроси у Джералда, братец тоже накачался дай боже. В девяти случаях из десяти после попойки встаешь просто с головной болью, трезвый и унылый. Но бывает, пожалуй, даже реже, чем один раз из десяти, что просыпаешься, а ты все еще под градусом, во хмелю, и на душе весело. Сегодня вот как раз такой случай. Строго говоря, я просто еще пьян.

— Что-то не верится, — сказала она.

— Уверяю тебя, Ди.

Она испытующе посмотрела на него.

— Как Бетти?

Молодчина старушка Ди, она еще способна иногда влепить прямо в яблочко, подумал про себя Алан. Надо с этим поаккуратнее.

— Милейшая Бетти все так же прекрасна и глупа. Ее посадили за стол рядом со мной, и она рассказывала мне про своего мужа.

— С нее станется.

— Я сегодня еду к ним обедать, — как бы между делом упомянул Алан.

— Мама будет вне себя. Ты уже ей сказал?

Алан отрицательно покачал головой.

— Если она спросит, куда я собрался, тогда скажу. Но если вопрос не поступит, то мы это замнем. И когда я говорю «мы», я имею в виду…

— Да, я знаю, кого ты имеешь в виду, — не без раздражения прервала его Диана.

— Я слышал, как о маме с утра справлялся Джералд после какого-то телефонного разговора. Возможно, у него для нее более интересные новости, и ей будет не до меня.

Диана задержала на нем задумчивый взгляд.

— Мама думает, что ты наймешься на работу к этому чудовищному лорду Дарралду.

— А что, может быть, — легкомысленным тоном ответил Алан. — Я и сам об этом подумываю. Мне дан срок для ответа до исхода сегодняшнего дня.

— Лучше бы тебе сегодня не принимать ответственных решений, — многозначительно произнесла Диана.

— Почему это?

— У тебя сегодня одна дурь на уме. Да, да, Алан, уж я-то тебя знаю.

Вошел Джералд, сияя улыбкой.

— Ишь как вы тут уютно сидите чирикаете над остатками завтрака! Так вот, сегодня днем к нам с кратким визитом пожалует важный гость. По пути на обед к Дарралду. Будущий государственный деятель, а ныне какой-то там помощник министра Имперского Сотрудничества, мой старый однокашник Табби Арнклиф. Вы ведь, по-моему, не знакомы?

Нет, они не имели чести.

— Кто это? — спросил Алан.

— Табби? Его папаша — лорд Беннервейл. Он — младший сын. Мы с ним вместе учились в школе, а потом в Сандхерсте,[2]В Сандхерсте, графство Беркшир, находится Британское военное училище сухопутных войск. так что всю жизнь, можно сказать, бок о бок. Поначалу и служили в одной дивизии, но потом он чем-то заболел, напялил на голову котелок и занялся политикой. Ну, вот, он заедет сегодня пропустить стаканчик. Джин у нас есть?

— Нет. И до конца той недели не будет, — ответила Диана, вставая из-за стола.

— Может, у дяди Роднея найдется припрятанная бутылочка?

— Едва ли, — сказала Диана, захватывая свой поднос. — А если бы и нашлась, не думаю, чтобы он нам отдал. Придется вам удовольствоваться хересом.

— Херес этот никуда не годный, — проворчал Джералд, открывая ей дверь. — Не представляю себе, откуда его теперь привозят. Ну ладно, посмотрим. — Он прикрыл за Дианой дверь и возвратился к столу, озабоченно поглядывая на брата. Алан раскуривал трубку.

— Ты как, старичок, будешь дома, когда заявится Табби?

— Не знаю. Я в начале первого должен уехать. А что?

— Просто, если будешь, ты уж поснисходительней к нему, ладно? Он не слишком-то хорошо соображает, бедный Табби, а мне бы не хотелось, чтобы он составил себе о нашей семье ложное представление.

— Послушай, Джералд, если человек достаточно хорошо соображает, чтобы представлять правительство его величества в таком важном деле, как Имперское Сотрудничество…

— Так-то оно так, старичок, — с сомнением сказал Джералд. — Но то — политика. У них в роду всегда занимались политикой, потому и для Табби нашлось местечко. Вообще-то он малый отличный, безукоризненно честный, и все такое, но вот только насчет умственных способностей у него не блестяще, тут спорить не приходится. Так что ты уж с ним, пожалуйста, поосторожней, старичок. Без разных этих твоих фокусов. Выражайся четко, доходчивыми словами, ну и так далее, идет?

Алан ухмыльнулся, кивнул и вдруг разразился хохотом. Он хохотал неудержимо, из глаз по щекам катились слезы. Следом захохотал и Джералд, его большое, румяное лицо совсем побагровело. И так — минуту или две.

— Сам даже и не знаю, чего мы смеемся, — отдуваясь, проговорил наконец Джералд.

— Я как раз только что пытался объяснить Ди, — сказал Алан, — да она вот не понимает. А все дело в том, что я вчера выпил лишку, и сегодня утром у меня вместо обычного похмелья как бы затянувшееся опьянение — ну знаешь, когда ты чуточку навеселе и в легкомысленном настроении…

— Да, я тебя хорошо понимаю, старичок. Со мной тоже так бывало иногда. Двух-трех глотков достаточно, и ты снова пьян. В этом была беда Джека Стоуэрса, помнишь его? Да нет, конечно, откуда тебе? Бедный старина Джек постоянно из-за этого страдал. Накануне выпьет, а утром еще в таком же виде, как с вечера. Помню, один раз…

Но не успел Джералд углубиться в таинственную сагу о Джеке Стоуэрсе, как раздался звонок почтальона, и Алан пошел его встретить. Прибыл пакет, по-видимому, с пластинками, на имя дяди Роднея. Алан понес его наверх.

Дядя Родней, в поношенном, но великолепном темно-красном шлафроке, показался ему сегодня похожим на пресыщенного жизнью римского императора.

— Тиберий на Капри, — вслух сказал Алан.

— Что насчет него?

— Ты на него похож.

— Очень рад слышать, — сказал дядя Родней. — Если бы у нас был театр для взрослых, кто-нибудь мог бы написать отличную пьесу о Тиберии. Современная точка зрения, будто он поселился на Капри, чтобы предаваться оргиям, — это, конечно же, чепуха. У него была полная возможность при желании до отвала предаваться оргиям в Риме. К тому же я сомневаюсь, чтобы человек в своем уме, хоть однажды участвовавший в оргии, захотел бы предаваться им повторно — дурацкое состояние. Нет, Тиберий оставил Рим потому, что ему там прискучило, и именно этого не могли ему простить напыщенные ослы. — Дядя Родней рассуждал, а сам распаковывал пластинки. — Скрипичный концерт Делиуса. Золотистые сумерки расставания, и все такое. Сейчас мы его поставим. Присядь пока, мой мальчик. Что слышно нынче с утра?

Алан рассказал ему про Табби Арнклифа и повторил просьбу Джералда быть к Табби поснисходительнее.

— Думаю, он совершенно прав, — сказал дядя Родней. — Юнца этого я не знаю, но знал когда-то его папашу Беннервейла, и на мой взгляд, он был просто слабоумный. Его жена, мать этого юноши, дочь старого лорда Гландестри, питала неумеренную страсть к гвардейцам, выбирала то одного, то другого, то третьего и приводила к себе домой в любое время суток. Должно быть, подхватила эту слабость в младенчестве от кормилицы. Психоаналитических объяснений тогда еще не придумали. Но родным большое неудобство, как ты понимаешь. Так что этому юнцу не в кого иметь маломальские умственные способности. Надо будет мне спуститься взглянуть на него.

— У вас нет джина?

— Немножко найдется. А что?

— Внизу нет ни капли. А херес, по мнению Джералда, никуда не годится. И я тоже с удовольствием бы выпил что-то приличное, даже если этому Табби Арнклифу и безразлично, что пить.

— Последнее весьма вероятно. Но ты свою порцию получишь. А как прошел вечер у Дарралда? Как он тебе показался?

Алан в легкой и веселой манере, отвечавшей вкусам дяди и его собственному настроению, описал вчерашний ужин. Дядя Родней, соскучившийся по светской болтовне, довольно посмеивался.

— Ты сегодня блистаешь остроумием, мой мальчик. Этот вечер явно пошел тебе на пользу.

— А вчера, если помните, вы назвали меня положительным, но скучным.

— Разумеется, помню, — как ни в чем не бывало кивнул дядя Родней. — Это я чтобы немножко задеть тебя за живое, мой милый, подстегнуть твою умственную энергию. Похоже, что не безуспешно. Знаешь ли, я бы взял эти деньги.

— У Дарралда? Согласились бы работать в его газете?

— Да. Тебе придется, конечно, поставлять ему всякую вульгарную чушь, рассчитанную на автомехаников и горничных. Но в конце концов таков мир, в котором тебе предстоит жить, почему бы тебе не заработать на нем немного денег, коль скоро они сами идут в руки? Был бы у тебя какой-то выбор, я бы порекомендовал что-нибудь попристойнее. Но других вариантов просто нет. А если выбирать между гангстерами и обормотами, то уж лучше присоединиться к гангстерам. Я бы так поступил на твоем месте. Хотя благодарю Бога, что я не на твоем месте. Ну, а теперь Делиус, а?

Они проиграли весь Скрипичный концерт. Алан слушал более или менее вполуха. Сегодня у него было неподходящее настроение, и музыка доносилась до него как бы издалека.

— Ну вот пока и все, — проговорил дядя Родней, словно очнувшись. — Через пару дней я уже буду разбираться в этой музыке лучше. Но если я хочу посмотреть на молодого человека, мне пора переодеваться. Будь добр, по пути открой кран в ванной. Старая гадкая лохань наполняется целых полчаса. И не забудь взять джин.

Отчасти чтобы избежать встречи с матерью, Алан вышел пройтись. Утро соответствовало его настроению словно на заказ. Легкий ветерок, сияющее солнце, там и сям положены насыщенные цветные пятна. Будто гуляешь внутри красочного пейзажа на выставке 1912 года: холмы, поля, амбары, живые изгороди, — удачная компановка, гармония тонов, хороший английский импрессионизм, без обмана, — продано в первую же неделю за триста пятьдесят гиней. Алан представил себе, как вместе с автором картины и его друзьями празднует удачу в «Кафе Ройяль», а потом они веселой ватагой переправляются в Дьепп и получают взбучку от сердитого Сиккерта.[3]Сиккерт, Уолтер Ричард (1860–1942) — живописец, представитель английского импрессионизма, жил в начале века в Дьеппе.

За этими фантазиями Алан приятно провел время прогулки и мог не думать о своих делах — лучше, он чувствовал, чтобы они пока росли и зрели сами собой, как получится. Пусть беззаботное солнечное утро расцветает свободно, и вечернее золото не будем подсчитывать, покуда оно не упадет в ладони.

У крыльца — автомобиль ответственного вида. Голоса — не откуда-нибудь, а из парадной гостиной. То-то сегодня с утра там спешно наводили порядок по случаю приезда Табби! Алан скромно переступил порог продолговатой комнаты, вполне красивой, хотя и населенной призраками прошлого. Мать поздоровалась с ним светским тоном хозяйки салона. Здесь же находился и дядя Родней, любезный и тучный, типичный видный дипломат в отставке. Дианы не было, зато были Джералд и Энн, оба крупные, в центре внимания, точно хозяева офицерской вечеринки в отдаленном гарнизоне среди гор Востока. И гость, мужественно попивающий херес.

Младший помощник министра Имперского Сотрудничества, меньшой сын графа Беннервейла, консервативный член палаты от избирательного округа Сладберри и тем самым не только мудрый представитель интересов встревоженных жителей Сладберри, но также и заступник — или, по крайней мере, помощник заступника — миллионов канарцев, австралийцев, новозеландцев, южноафриканцев и прочих, оказался довольно рослым, довольно упитанным и розовато-золотистым; и на первый взгляд, держался вполне непринужденно, но при повторном взгляде стало очевидно, что он только-только опомнился от глубокого потрясения. Он явно очень хотел бы понравиться, но не совсем понимал, что для этого нужно.

— Мой младший брат Алан, — провозгласил церемониймейстер Джералд. — Только что из армии. Джина с тоником, старичок?

— Да, спасибо, — поспешил ответить Алан. Джералд, никогда не страдавший скупостью, налил ему щедрую порцию джина. Очень мило с его стороны.

— Слышал, разумеется, о вас от Джералда, — медленно и внятно произнес Табби, словно его словам внимали все владения Короны. — Мы с ним, знаете ли, однокашники. Вы, говорят, вчера ужинали у лорда Дарралда?

— Да, — ответил Алан. — Ваше здоровье.

— Дарралд приглашает его на работу в один из своих жалких ежедневных листков, — сказал дядя Родней.

— Но… послушайте, — возразил Табби, впрочем, извиняющимся голосом, дядя Родней определенно внушал ему трепет, — разве его газеты уж такие жалкие?

— Безусловно, — свирепо ответил дядя Родней. — Сплошное подсматривание в комнату горничной.

— А вы откуда знаете? — сразу же парировала Энн в своей лучшей колониальной манере.

Леди Стрит бросила вокруг торопливый взгляд и подчеркнула рассеянной улыбкой, что не берет на себя ответственности за происходящий разговор, ибо он принял, как она считает, нежелательный характер.

— По воображению, — ответил дядя Родней. — Впрочем, я, кажется, несправедлив к горничным, они не привлекают меня — в том смысле, на который здесь сделан намек, — но и не внушают особого отвращения. А вот газеты лорда Дарралда, что же они такое, если не жалкие листки?

— Самые могущественные и влиятельные образчики нашей замечательной свободной Прессы! — в пародийно-ораторском стиле провозгласил Алан. Он одним духом осушил половину своей порции джина и уже чувствовал его действие.

— В каком-то смысле, знаете ли, вы даже и правы, — с запинкой произнес Табби. — Они действительно пользуются… э-э… очень большим влиянием. Для нас они были… — он замычал с видом Флобера, нащупывающего единственное точное слово, — чрезвычайно полезны. И сам Дарралд тоже. Он очень, я бы сказал, склонен к сотрудничеству.

— И у вас там, конечно, имеются всякие планы и наметки, а, старина? — поспешил ввернуть Джералд, весь сияя интересом.

— Ваша работа, должно быть, очень увлекательна, — подхватила леди Стрит.

— Да, ничего себе, — согласился Табби. — Наша цель, так сказать, — сближение с доминионами.

— А как же, а как же, — сказала Энн, а может быть, это был Джералд, или леди Стрит, или они втроем в один голос.

— Зачем? — спросил Алан.

— Налить тебе еще, старичок? — засуетился Джералд.

— Спасибо, Джералд, с удовольствием, — обрадованно ответил Алан.

Вид Табби выразил облегчение, но оно оказалось преждевременным.

— Я нахожу вопрос вполне уместным, — сказал дядя Родней. — Действительно, зачем?

— Н-ну, это, я бы сказал, вроде как очевидно, сэр, разве нет? То есть, мы тесно сотрудничали во время войны, большинство доминионов отлично себя показали, и… вот теперь нам надо наладить сотрудничество в мирное время. Во благо империи, знаете ли, ну и так далее, — промямлил Табби.

— Вот именно! — подхватил Алан, готовый сейчас поддержать любое мнение. Тут он встретился взглядом с дядей Роднеем. — Вы, дядя, по-моему, не болеете за благо империи.

— Ну что ты такое говоришь, Алан? — упрекнула его мать. Она чувствовала, что с минуты на минуту может произойти большая неловкость, и поэтому, бросив Алану предостерегающий взгляд, обратилась к Табби: — Но конечно, на ваши плечи ложится большая нагрузка?

Однако было уже поздно.

— Разумеется, не болею, — начал дядя Родней пространную речь. — Всякий раз, когда мне говорят о благе империи и о нашем долге отстаивать его, я убеждаюсь, что говорящий имеет тут свою корысть. Но я лицо заведомо незаинтересованное, и для меня проблема встает в совершенно ином свете. Существование заморских владений — или доминионов, как вы выражаетесь, — на мой взгляд, имеет единственную цель: увековечить наихудшие черты английского характера и уклада — манеру наедаться в пять часов и носить шерстяное белье, торгашеский и постный дух, недостаток остроумия, жизнерадостности и подлинного изящества, ханжество и притворство. А так как я не употребляю мороженую баранину, искусственное бургундское и прочие отвратительные продукты, у меня их коммерческая предприимчивость не вызывает ни малейшего восторга. Возможно, впрочем, что они и слали нам товары высокого качества и превосходного вкуса, а мне просто не довелось их отведать. Что же до жителей, то, за исключением некоей прелестной вдовушки из Ванкувера, с которой я как-то познакомился на Антибе, все остальные, с кем сводила меня судьба, были, помнится, как на подбор бесцветными ничтожествами либо же вообще производили отталкивающее впечатление. Так что боюсь, Арнклиф, — заключил он любезно и покровительственно, — вы стараетесь совершенно напрасно. Еще стаканчик хереса?

Речь его повлекла за собой протестующие возгласы и возмущенные взгляды. Бедняга Табби, уже не розоватый, а пунцовый, растерянно бормотал:

— Право же, сэр… вы это, я уверен, не всерьез. Ну, то есть, конечно, некоторые из них действительно люди невозможные… но дело ведь не в этом, вы согласны?.. Нам просто необходимо сплотиться, и не важно, как мы к ним относимся, я сам присутствовал при том, как премьер-министр говорил…

Но дальше Алан уже не слушал. Ему пора было собираться, тем более что до Саутхемов предстояло идти пешком. От двух щедрых порций джина и всего этого дурацкого маленького раута, на котором каждый играл свою комедийную роль, настроение у него сделалось еще легкомысленнее, чем с утра, достигнув высшей точки безответственного веселья. Он казался самому себе похожим на кого-то из героев (если это слово здесь подходит) знаменитых довоенных романов, эдакого обаятельного и умного молодого человека, тонкого, но надежно защищенного броней равнодушия и безответственности и прогуливающегося с приема на прием, от одной любви до другой, поплевывая на все, как заезжий инопланетянин. Может быть, только так и мыслимо прожить на этом свете: вообразить себя гостем с иной планеты, попавшим на этот огромный сине-зеленый шар, который сверкает и переливается радужными пустяками, предназначенными в награду для тех, кто чуть менее глуп, чем другие.

— Я должен идти, — провозгласил он без подготовки и пожал руку Табби, еще вскинутую в жесте протеста. — Сердечно рад был с вами познакомиться, сердечно рад, — произнес он при этом отчасти даже искренно. Он успел удалиться, прежде чем были заданы вопросы. И зашагал по дороге на Кроуфилд.

— У тебя необычный вид, — сказала Бетти.

— У меня и состояние необычное, — ответил Алан. — Я выпил две великанские порции джина в честь Джералдова однокашника Табби Арнклифа, который в настоящее время является членом правительства ее величества, да поможет правительству Бог! Я пришагал сюда на полной скорости, дабы не опоздать. Да еще я вижу тебя. Вот и сложи.

— Не хочешь выпить еще? К сожалению, льда нет. Как я сегодня выгляжу?

Она была в зеленом, с высокой прической.

— Очень экзотично. Белокурая восточная красавица. Изысканное сокровище, завезенное Кубла-ханом, сенсация Ксанаду.[4]Сказочный город, где находится «Дворец удовольствий» Кубла-хана, героя одноименной неоконченной поэмы С. Колриджа (1772–1834). С другой стороны, что-то подводное, — продолжал он, рассматривая свою собеседницу. — Таинственная женщина со дна морского. А в терминах «Аналитической психологии» Юнга — фигура «Анима».

— Милый, — очень довольная, проговорила Бетти. — Это все совершенно непонятно. Но звучит потрясающе.

— Это и вправду потрясающая вещь.

— Не то что обед, который нас с тобой ждет. Предупреждаю заранее, что он страшно плохой. Ужасный здесь дом, правда?

Алан огляделся.

— Очень похож на наш. Раньше мне бы это никогда в голову не пришло, но теперь, возвратившись после долгого отсутствия, вижу, что ваш дом от нашего почти ничем не отличается. И тот и этот свое уже отжили, как говорится, и перед ними никакого будущего, только свалка.

— Ну, так уж прямо и свалка, — не поняв, возразила она.

— Не в том смысле. — Алан еще раз посмотрел вокруг. — Тут есть очень красивые вещи. У нас, кстати сказать, тоже. Но все равно это уже не дома, а довольно жалкие реликвии.

— Тебе надо посмотреть мой домик — у меня ведь есть свой домик, и очень даже миленький.

— Согласен. Пригласи меня, Бетти.

— Ты приглашен, милый.

Их взгляды встретились, и она медленно, многозначительно улыбнулась. Он мог болтать любую чепуху, называть ее экзотической, таинственной, юнговским образом, но все равно факт оставался фактом: Бетти при случае бывала очень соблазнительной. Сейчас он это ясно чувствовал.

— Допивай, и пошли, обед ждет, какой ни на есть, — оживленно позвала она.

Столовая была темная и небольшая, изобиловавшая следами жизни старого полковника Саутхема и других, прежних, Саутхемов, ослепительная Бетти выглядела здесь совершенно не к месту. Обед подавала пожилая прислуга — видно было, что она давно уже не выносит молодую хозяйку и поэтому к ее гостю тоже относится неодобрительно. Бетти очень скоро отослала ее.

— Я тебя предупреждала, что еда будет никуда не годная, — говорила Бетти. — Это я виновата. Собиралась сама для тебя кое-что приготовить — ты, может быть, не поверишь, но я совсем недурно умею готовить — и представляешь, забыла, проспала. Кажется, я вчера вечером была немного пьяна.

— Я и сейчас немного пьян, — сказал Алан.

— Тебе это к лицу. Некоторые мужчины становятся лучше, когда они слегка под градусом, и ты — из таких. Что ты делаешь сегодня днем?

— Все мои дела на сегодня — это звонок Маркинчу — помнишь того типа вчера у Дарралда? — надо ответить, согласен ли я на их предложение насчет работы. Он покривился, даже когда я попросил один день на размышление, так что позвонить надо непременно.

— Позвонить можно и отсюда.

— С удовольствием, Бетти, если позволишь.

— Ты, само собой разумеется, согласен. Расскажи мне, что они хотят.

Он объяснил, о какой работе идет речь и сколько ему за нее сулят, и заключил:

— Вчера еще это далеко не разумелось само собой. Я очень даже сомневался. Но сегодня склонен согласиться.

— Будешь оболтус, милый, если не согласишься.

— Если Табби может служить вторым помощником министра Имперского Сотрудничества, то самое малое, чем способен я содействовать комическому эффекту, это писать всякий бред в Дарралдову газету. Если уж мы все валяем дурака, то по крайней мере я на этом что-то заработаю. Глядишь, еще со временем пробью себе дорогу из заднего ряда массовки на авансцену, где главные комики. Что это за напиток, душа моя?

— Много джина и капелька синтетической апельсиновой эссенции. Можешь пить и не беспокоиться. А что ты будешь делать после того, как поговоришь по телефону?

— Если ты меня не выставишь, усядусь тут где-нибудь поудобнее и буду восторгаться тобой, сравнивать тебя с летним днем, и тому подобное.

— Хорошо, я тебя не выставлю. Пудинга положить? Я его в рот не беру. Сейчас покурю, чтобы не курить потом, когда я буду как летний день, и тому подобное. А что такое фигура «Анима»?

— Довольно сложная вещь, с пудингом не идет, — ответил Алан.

— Ну ладно, не трудись, расскажешь потом, я хочу знать. Не думай, что я уж такая дурочка. Ленивая до жути — это да, но не безмозглая. Ты ведь никогда и не обращался со мной как с дурочкой. Это мне, кстати, в тебе и нравится, помимо прочего. Ты не сюсюкаешь. А кроме того, Алан, — она посмотрела на него через стол, странные ее глаза потемнели, — теперь, когда ты стал взрослее и немного заматерел, ты выглядишь гораздо привлекательнее. Ты знаешь?

— Не знал. Но рад слышать, — сказал Алан, и вправду ощущая радость. Он смотрел на Бетти с улыбкой. Как он когда-то мучился из-за нее, когда был молод и раним. (Сейчас, в эту минуту, он чувствовал себя толстокожим и старым.) — Ты ведь знаешь моего дядю Роднея? Вот кто тебя бы оценил.

И он стал рассказывать ей про дядю Роднея.

Она поднялась, проговорила:

— Тебе, по-моему, пора подумать о телефонном разговоре.

— Да, — ответил он и пошел к ней вокруг стола. Она ждала, благосклонно, широко распахнув глаза. Он обнял ее с еще более восхитительной легкостью, чем накануне, и почувствовал, как под его губами приоткрылись ее губы. Но она отклонилась и мягко разжала его руки.

— Ступай лучше позвони по телефону.

— У меня сейчас нетелефонное настроение.

— Так надо, милый. И потом, здесь нельзя любезничать, это небезопасно. У меня, кстати, есть одна блестящая идея.

— Какая? — Он был изрядно пьян.

— Потом скажу, — весело откликнулась она на ходу. — Телефон вон там. А я пока приготовлю кофе, тот, что варят на кухне, — невыносимая бурда.

У лорда Дарралда было сначала занято — должно быть, все еще шли разговоры с Парижем, Римом и Вашингтоном. Что ж, скоро, возможно, и он будет названивать в разные города. Сегодня у него было к этим людям и их действиям совсем другое отношение, почти уже свойское. Когда смотришь со стороны, бегаешь куда пошлют и выполняешь что прикажут, ты испытываешь глубочайшее почтение. Но он теперь знает, как это все делается в действительности. Проще простого — все равно что целоваться с Бетти, коль скоро это уже не всерьез и не причиняет муки. Дозвонившись наконец до Маркинча, Алан объявил ему коротко и развязно:

— Говорит Алан Стрит. Насчет работы, что вы вчера предложили. Помните?

— Угу. Берете?

Алан чуть было тоже не сказал ему в ответ: «Угу».

— О’кей, Стрит. Платим вам тридцать пять в неделю плюс издержки в разумных границах. Контракт на двенадцать недель, и материалы подписные. Во вторник или среду спросите в редакции Фарли. Давайте лучше во вторник. О’кей?

— О’кей, — ответил Алан, решив, что пора осваивать их язык. — Буду во вторник.

— Чудно. Вчера после вашего ухода босс шел на пари, что вы откажетесь. — Маркинч хмыкнул. — Моя взяла. Слушайтесь Фарли — хотя вас, наверно, потянет дать ему пинок в зад. Он знает работу и вас может научить. Увидимся в Лондоне, Стрит.

Только и всего. Пара рекомендаций от соответствующих лиц, разговорчик-другой за стаканчиком-другим — и ты принят, ты свой. Возвращаясь к Бетти, Алан вдруг ощутил досадливое презрение ко всем безликим миллионам глазеющих со стороны и выжидающих, как распорядятся их жизнями.

— Отличный кофе, — похвалил он Бетти.

— Я же сказала. Ты вот не веришь, а я и вправду умею неплохо делать все по дому, когда хочу. Поневоле научилась во время войны. С работой все в порядке? Когда приступаешь?

— Назначено явиться на Флит-стрит во вторник.

— Это нужно отпраздновать.

— Согласен. Когда — и где?

Она улыбнулась своей особенной улыбкой. Алан смотрел с пониманием.

— Прошу тебя, — сказал он, — не выплывай из таинственных зеленых глубин с такой улыбкой на устах, если ничего не хочешь ею сказать.

— Я размышляю, — задумчиво отозвалась она. А через несколько мгновений, подняв голову, одарила его такой неотразимой, откровенно безнравственной ухмылкой, что он сразу же сказал:

— Что бы это ни означало, мой ответ: «Конечно да, Бетти».

— Вот что, милый, я обдумала, как отпраздновать. Давай закутим. Я все равно сегодня вечером собираюсь в свой домик и машину зафрахтовала до вторника, ты как насчет того, чтобы поехать со мной? Тогда во вторник ты оттуда подашься в Лондон, а я вернусь сюда. Будем мы одни. Там в полумиле по шоссе неплохой ресторанчик, если нам понадобится еда и питье. Можно будет отлично провести время. Ты это заслужил. Да и я тоже. Так как?

Он кивнул, улыбаясь, подошел к ней и запрокинул ей голову.

— Один только раз, и все, — шепотом предупредила она. — Здесь вправду небезопасно. Подожди, пока приедем туда.

Он возвратился на свое место за столом. Руки слегка дрожали, и он долго, старательно набивал и раскуривал трубку.

— Мне надо будет незаметно пробраться домой, захватить чемодан с кое-какими вещами. Когда мы едем?

— Я думаю, после чая, так в половине шестого или около того. Знаешь что? Я отвезу тебя, сама притаюсь за углом, пока ты соберешь чемодан, и мы укатим вместе. На дорогу уйдет час с небольшим. Мой домик — божественный уголок, милый. А теперь поговори со мной спокойно. Расскажи, какая я. Ты один умеешь со мной разговаривать как надо.

И до самого чая он сидел, поглядывая через стол на изысканные черты, которые по временам кривила мимолетная тайная ухмылка, и плел невесть какую чепуху, потом не мог вспомнить ни слова. В пустопорожней болтовне, перемежаемой долгими, внимательными взглядами, время летело, будто сон, но где-то в глуби этого сна бился пульс, его кровь отсчитывала секунды. Подали, потом убрали чай, все промелькнуло, как тени на стене.

— Мы словно сидим в чайном домике какого-то забытого китайского императора, — сказал он.

Она ответила ухмылкой. А потом вскочила, вся — энергия и целеустремленность.

— Пора ехать. Помоги снести кое-что в багажник.

В двухстах шагах от поворота на аллею, ведущую к Суонсфорд-Мэнору, она выпустила его из машины. Здесь было безлюдно.

— Только живей. Никаких семейных встреч и разговоров. Если меня заметят, скажу, что условилась довезти тебя до станции.

— Больше пяти минут не задержусь, — пообещал он и зашагал по аллее.

Внизу в холле никого. Он взбежал по лестнице в свою комнату, покидал кое-что в небольшой чемодан, вышел с ним на площадку — и столкнулся лицом к лицу с Дианой.

— Куда это ты?

— Я принял предложение насчет работы в «Листке». Приказано явиться в редакцию.

Лгать Диане было неприятно, но ничего лучшего не пришло в голову.

— Прямо сегодня? А где ты будешь ночевать?

— Пока не знаю. Не важно.

Она пристально посмотрела ему в лицо.

— Ты что-то затеваешь, Алан. — Она посторонилась, чувствуя, что брат торопится. — Хорошо, иди. Ты не обязан со мной делиться.

Она уже не обвиняла. Она говорила отреченно, почти безнадежно. И отступила не на шаг, а куда-то далеко-далеко. И даже стала с виду меньше, старше, сокрушеннее.

Ничему этому не было места в мире, где он провел весь день. Его словно задело жалостью по живому нерву, так стало вдруг больно.

— Сейчас не могу рассказать, Ди, — ласково проговорил он. — У меня сегодня был странный день. Потом все расскажу. Мы ведь с тобой так толком и не поговорили. Подожди немного, поговорим еще. И пожалуйста, не смотри так, Ди. Ничего еще не кончено.

Он со всех ног сбежал вниз по лестнице с таким чувством, будто радужный шар жизни уже отнесло вперед, и надо теперь догнать его и вспрыгнуть внутрь. В холле опять никого не оказалось. Алан быстро зашагал по аллее. Бетти уже открыла дверцу машины.

— Придется вернуться по Кроуфилдской дороге, — сказала она, трогаясь с места, — а потом свернем на шоссе. Там сейчас движение, наверно, не большое. Где-нибудь через час будем на месте.

И она запела своим странным немузыкальным голоском, более юным и незрелым, чем сама хозяйка, словно отставшим от нее в развитии. Что-то в этом было трогательное, но сейчас немного неподходящее, ближе к тому, что он ощутил только что при встрече с Дианой.

— Мне становится довольно весело, — сказала Бетти.

— А мне весь день было весело, — отозвался он, — но теперь неуклонно становится еще веселее.

Но правда ли это? Он твердо ответил себе, что правда. И тут он заметил на дороге их. Серый костюм и коричневый костюм. Герберт Кенфорд и Эдди Моулд.

— Остановись, Бетти! Остановись! — закричал он.

— Господи! Что случилось?

— Вой те ребята, они, наверно, шли ко мне. Остановись скорее.

— Пожалуйста, — ответила она с досадой, затормозив всего в нескольких шагах от двух парней. — Но только побыстрее, ладно? И не говори лишнего, один из них знаком с моим отцом. Какие там у вас общие дела, кончай с ними поживей.

После того как Герберт крикнул и поднял руку, оба пешехода остановились, и теперь Алан подошел к ним.

— Здорово, ребята. Вы не ко мне?

Он сразу заметил, что Эдди недавно побывал в переделке и что у Герберта выражение лица еще более озабоченное и серьезное, чем всегда. Нет, они шли не просто в гости.

— К тебе, — ответил Герберт. — У Эдди к тебе очень важное дело…

— Надо поговорить, сержант, — понурясь, буркнул Эдди, а потом поднял на Алана умоляющие глаза: — А то я таких дров наломаю, что…

— … и у меня тоже есть к тебе разговор, — заключил свою мысль Герберт, — вот я и пошел с ним вместе. Да только ты, похоже, уезжаешь?

— Да. А что случилось? — Алан посмотрел на Эдди.

— Тут на месте все сразу не расскажешь, — тихо ответил Эдди. — Началось с жены, она, пока меня не было, гуляла с американцами у всех на виду, — но это как бы первый толчок. По правде сказать, я совсем запутался и вроде как дошел до последней крайности.

— А ты, Герберт?

Герберт мрачно усмехнулся.

— У меня, наверно, не такое отчаянное положение, как у старины Эдди, но я, по-моему, тоже запутался и дошел до крайности. Поэтому мы и хотели с тобой потолковать, Алан. Но раз нельзя, значит, нельзя.

Они оба смотрели на него. Ему был знаком этот взгляд, он встречал его множество раз и всегда в самых безвыходных ситуациях; на мгновенье он словно ощутил снова пот и гарь сраженья. Стало ясно, что следует делать.

— Я и сам порядком запутался, если уж на то пошло. Нам надо втроем сесть и все обсудить, верно я говорю?

— Так точно, сержант, — ответил Эдди, у него гора упала с плеч.

— Подождите минутку, ребята, я сейчас вернусь! — крикнул Алан.

— У тебя странный вид. — Бетти открыла ему дверцу машины. — Что там случилось?

— Мне очень жаль, Бетти, — проговорил он спокойно, — но ничего не получится. Я обязан задержаться и поговорить с ребятами.

— С какой это стати? — Она пришла в бешенство. — Господи, ты что же это, решил меня оставить с носом, что ли?

— Мне очень жаль. Но я обязан. Понимаешь, мы были вместе на фронте…

— Мне дела нет до того, где вы были вместе! Раз так, между нами все кончено! На вот, держи свой чертов чемодан.

Автомобиль на полной скорости устремился на Герберта и Эдди, они едва успели отпрыгнуть в стороны, а он яростно прогудел и унесся прочь. Алан поднял чемодан. Двое подошли к нему.

— Раз уж я оказался с чемоданом на руках, придется нам пойти ко мне, чтобы я мог от него избавиться, — смущенно усмехнулся Алан. — У нас есть старая беседка в конце сада, можно будет посидеть в ней, пока не похолодает. А потом пойдем в дом. Похоже, что разговаривать нам придется долго. Так что вперед.