Онлайн чтение книги Тяжёлые сны
Глава тридцать шестая

К вечеру Анна сошла по ступеням террасы в сад и неожиданно встретила лицом к лицу Логина. Сердце ее замерло. Логин смотрел на нее воспаленными глазами. Его бледное лицо выражало страдание и злобу. Принужденно улыбнулся. До боли сильно сжал руку. Спросил:

— Я, кажется, помешал? Ты собралась куда-то.

— Нет, — отвечала Анна, смущенно улыбаясь, — я только хотела пройти…

— Впрочем, не задержу, — перебил он. — На минуту. Надо сказать… Но пойдем куда-нибудь дальше.

Все это говорил хриплым, прерывающимся голосом, словно не хватало воздуха. Не дожидаясь ответа, круто повернулся и быстро пошел, не глядя на Анну. Она едва поспевала за ним. Так пришли они к скамейке на берегу маленького озера, на котором медленно покачивались желтые касатики. Логин остановился. Порывисто схватил обе руки Анны и для чего-то привлек ее к самому берегу. Заговорил:

— Слушай, — я не люблю тебя.

— Неправда, — сказала Анна, бледнея.

— Да, да, я не люблю тебя, хоть ты дороже всего для меня на свете. Я не знаю, что это. Я такой порочный для тебя, и я хочу обладать тобою. Я ненавижу тебя. Я бы хотел истязать тебя, измучить тебя невыносимою болью и стыдом, умертвить, — и потом умереть, потому что без тебя я уже не могу жить. Ты околдовала меня, ты знаешь чары, ты сделала меня твоим рабом, — и я тебя ненавижу, — мучительно. Что ж, пока еще ты свободна, — прогони меня, видишь, я-дикий, я-злой, я-порочный. Скажи мне, чтоб я ушел.

Сжимал ее руки и пристально смотрел в ее глаза, печальные, но спокойные.

— Тебе тяжело, — кротко сказала она, — но я люблю тебя.

— О, милая! О, ненавистная! И моя ненависть тебе не страшна? И ты хочешь быть моею женою?

— Хочу, — без колебания сказала Анна. Глаза ее спокойно и твердо глядели на Логина, и он видел в них странное сочетание кротости и жестокости. Жестокое, злое чувство закипело в нем, багряно туманило глаза, томительно кружило голову. Шатаясь, выпустил он Аннины руки. Хрипло прошептал:

— Хочешь? Так вот!

Поднял руку ударить Анну. Глаза ее, испуганные, широко открылись, но она стояла неподвижная, с опущенными руками— Вдруг рука Логина бессильно опустилась, и он тихо склонился на песок дороги, к ногам Анны.

Стояла над ним, ясная, спокойная, и молча смотрела вдаль. Видела, что еще много горя и безумия ждет впереди, но будущее не страшило, а влекло странным очарованием.

— Анна, оставь меня моей судьбе! Я человек разрушенный, — печально сказал Логин, медленно подымаясь.

— Никогда! Пока жив, не теряй надежды.

— У меня была надежда на счастие с тобою. Но можешь ли ты любить меня после того, что случилось?

— Ничто нас не разлучит. Я сердцем приросла к тебе.

— Даже преступление? Кровь? Анна задрожала.

— Ничто не может разлучить нас! — воскликнула она. — Я бы за тобою пошла на каторгу, я помогла бы тебе нести тайну.

Подняла на Логина глаза; полные слез, они выражали страдание. Слезы катились по ее щекам, и это терзало сердце Логина.

— Нюточка, бедная моя, ты что-нибудь знаешь?

— Я знаю, что тебе тяжело. Открой мне твою тайну: пусть не будет у нас ничего неразделенного.

— Слушай, Нюточка, — я убил Мотовилова. Почувствовал опять ее трепет. Страшно было взглянуть на нее, — смотрел в сторону. Но молчание было невыносимо. Их глаза встретились. Состраданием горели кроткие глаза Анны. Логин почувствовал, как радость воскресает в его душе.

— Это было для меня роковым делом. Это началось давно, и мучило меня— Когда я убил его, я почувствовал, как это ни дико, радость и облегчение. Мне казалось, что в себе самом я убил зверя. Но я должен рассказать тебе все. Захочешь ли ты слушать меня?

— Да, расскажи мне все, — тихо сказала Анна. — И только мне, — не им же ты скажешь все это.

Логин и сам не ожидал, что повесть об его отношениях к убитому будет так длинна. Рассказывал и не чувствовал былой злобы. Но как тяжело было говорить об убийстве! Как это было жестоко, — это кровавое дело, — и как, по-видимому, бесцельно!

Наконец кончил и с тревожным ожиданием смотрел на Анну. Она взяла его руку.

— Ты убил прошлое, — решительно сказала она, — теперь мы будем вместе ковать будущее, — иначе и заново.

Она быстро нагнулась и поцеловала его руку.

— Нюточка! Чистая моя! — воскликнул Логин. — Как беден я перед тобою, жрица моя и агнец!

Опустился перед нею на колени и покрывал поцелуями ее руки.

— Пойдем вперед и выше, — говорила она, — не будем оглядываться назад, чтоб не было с нами того же, что с женою Лота.

Логин встал перед Анною и смущенно спросил ее:

— Надо ли признаться перед людьми?

— Нет, — твердо ответила Анна. — К чему нам самим подставлять шеи под ярмо? Свою тяжесть и свое дерзновение мы понесем сами. Зачем тебе цепи каторжника? Вот, у тебя есть сладкая ноша, — я: возьми, неси меня.

Встала, положила руки на его плечи. Он поднял ее на руки.

— Нет, не уноси меня, — тихо шепнула она, — посиди со мною здесь.

Обнял ее. Сел на скамейку и держал ее у себя на коленях. Она прилегла головою на его плечо и полузакрыла глаза. Грудь ее порывисто колыхалась. Логин чувствовал жаркий трепет ее тела. Но ее неровное дыхание и горячий румянец ее лица не будили в Логине вожделения, и он смотрел на нее спокойными глазами, как на младенца. А — она томительно трепетала и смущенно склоняла отуманенные глаза.

— Какая ты тяжелая! — сказал Логин.

Анна быстро взглянула на него и улыбнулась.

"Отчего улыбка ее стыдливая?" — подумал Логин.

Логин вернулся домой с неопределенными ощущениями. Сначала, когда он ушел от Анны, простившись нежным поцелуем, его осенило мирное настроение. Но, приближаясь к городу, почувствовал он в мыслях неловкость, как будто смутно вспомнилось что-то забытое, пренебреженное, но необходимое, — как будто не сделано было еще что-то, что надо было сделать. И вслед за этим первым странным ощущением неловкости стали подыматься в душе неясные, раздражающие напоминания.

А в городе было дико и шумно. Толпы пьяных и мрачных оборванцев шатались по улицам. В одном месте, против дверей трактира, кучка мещан окружила полицейского надзирателя, приставая к нему с вопросами, отчего только бедные умирают, да зачем барак холерный поставили. Надзиратель, бледный с перепугу, старался выбраться из толпы, лепетал несбыточные обещания и уговаривал мещан успокоиться и разойтись; впрочем, уж и не помнил, что говорил. Свирепый верзила торчал перед ним, вытянувшись в струнку, приложив к правому виску скрюченные пальцы, и, издеваясь над полицейским, поминутно гаркал ни к селу ни к городу:

— Так точно, ваше благородие! Слушаю, ваше благородие! Рады стараться, ваше благородие!

Полицейский не чаял быть живу. Но задребезжали дрожки, с них соскочил тщедушный городовой с тараканьими усами и яростным солдатским лицом и, наступая на мещан, как на пустое место, объявил, что надзирателя исправник требует, и чтоб сию минуту. Мещане замолчали и расступились, а надзиратель с городовым сел на дрожки и укатил. Когда дрожки тронулись, кто-то из толпы крикнул решительному городовому:

— Как бунт начнется, тебя, Точилов, первого убьем.

И эти слова опять напомнили что-то Логину, но что именно, он не знал.

Дома его тревожное недоумение усилилось. Вдруг случайно заметил он на себе недоумевающий Ленин взгляд. Логин внимательно посмотрел на мальчика. Леня быстро отвел глаза в сторону, но Логину показалось, что мальчик смущен и бледен.

И вдруг вспомнил Логин, чьи глаза смотрели на него в ночь убийства. Новая тоска загорелась в нем.

"Я был тогда пьян, — злобно думал он, — и ничего не соображал. Я шел, куда несли меня ноги да моя пьяная удача. Убийство спьяна! И ей я не сказал, что был пьян! Я пропустил самую простую и главную причину и постарался внушить ей какое-то странное почтение к моему хмельному убийству. Я поступил, как любой пошляк, который охорашивается всячески перед любимою девчонкою, чтобы ослепить ее блеском своего превосходства. И она, глупая, целовала мои руки! Геройство!

Но как, однако, благоговею я перед этою девчонкою: исповедь приносил ей, старался быть искренним и не сказал главного!"

Сидел один и томился мрачными, злыми мыслями. Утомленный их злобою, порою с усилием вызывал в памяти образ Анны, — и когда она вставала перед ним спокойная и прекрасная, душа на короткое время смирялась и преклонялась перед ясным видением. Но умиление быстро сгорало и сменялось знойным, порочным вожделением. Он спрашивал себя:

"Зачем она была такая трепетная и так разгоралась, когда я обнимал ее? Как одинаково, как скучно одинаково совершается жизнь у всех! Такое же, как у всех, горячее дыхание и отуманенные желанием глаза. Ей нужно пройти по тем же путям, по которым прошли неисчислимые поколения ее прародительниц. И эта жизнь, так ясно предначертанная в наших побуждениях, — как ключевая вода, всегда простая и бесцветная, всегда чистая. Ключевой воде и горному воздуху подобна простая плотская любовь, — но человеческие установления и нечистые помыслы пятнают ее.

Зачем выбрала она меня, усталого? И любовь ли это? Ко мне и другие влекутся. Соблазны сосредоточены во мне. Свинцовая тяжесть пригнетает меня к земле, — не слабы ли ее плечи для этой ноши?

И зачем приносят жертвы? Может быть, ненасыщенная страстность требует страданий? Любовь, соединенная с желанием обладать, — жестокая любовь, и произошла она, может быть, из той ярости, с которою дикий зверь преследует добычу".

Странные мысли развивались в голове Логина. И по мере их нарастания, чувства его становились все более дикими и злыми. Ему казалось, что не любовью любит он Анну, а ненавистью. И думал он, что сладостно причинять ей жестокие страдания и потом утешать ее нежными ласками. Думал-русские женщины любят терпеть потасовки от милого.

Под вечер Анна возвращалась с мызы домой, одна. У калитки сада встретила Серпеницына. Он снял рваную шапку и тихо сказал:

— Осмеливаюсь просить вашего внимания. Анна остановилась. Внимательно смотрела на Серпеницына. Думала, что он будет просить о себе, и соображала, чем ему можно помочь. Серпеницын продолжал:

— Хотя и вижу вас в обуви, дарованной природою, как имеют обыкновение ходить девицы низшего сословия, но по некоторым данным заключаю, что вы изволите быть благородною дочерью владельца этого богатейшего имения.

— Да, — сказала Анна.

— Имею сообщить вам нечто, относящееся к одной из особ, которые имеют честь пользоваться гостеприимством вашего отца.

— Мне-то, — начала было Анна, хмуря брови, но Серпеницын перебил ее:

— Отнюдь не сплетня или клевета, а нечто важное в самом возвышенном смысле. Честное слово благородного человека!

Серпеницын ударил себя кулаком в грудь и очень убедительно смотрел на Анну.

— Да вы, — опять начала она, и опять Серпеницын, угадывая, что она хочет сказать, поспешно крикнул:

— Серпеницын!

Анна открыла калитку, впустила в сад Серпеницына и пошла впереди его. На площадке, закрытой густыми кустами, она остановилась. Серпеницын заговорил:

— Вы, может быть, изволите знать о тех слухах, которые волнуют население города, особенно его невежественную часть.

Анна молча наклонила голову. Серпеницын помолчал, помялся и опять заговорил:

— Иные из господ обитателей изволили выбраться из города в места более или менее отдаленные, во избежание неприятностей. А между прочим, господин Логин из города не уезжает, хотя и настали вакации. Осмелюсь обратить ваше благосклонное внимание на то, что господин Логин излишне пренебрегает могущими произойти неудобствами.

— Вы что-нибудь знаете? — спросила Анна. Она бледнела, и глаза ее испуганно расширились. Серпеницын отвечал:

— Знать будущее никак невозможно, а только я так полагал, что ваши благоразумные советы, направленные к своевременному отбытию господина Логина из города, могут оказать благодетельное действие. А засим честь имею кланяться.

Серпеницын опять снял шапку, раскланялся, держа ее на отлете, и повернул к выходу.

— Послушайте, — остановила его Анна. Серпеницын остановился. Анна хотела что-то сказать, и опять он предупредил ее:

— Впрочем, не извольте беспокоиться, — в случае, если возникнет непосредственная опасность, сочту своим священным долгом предуведомить моего благородного кредитора.

— Может быть, — сказала Анна, — вам теперь…

— Милостивая государыня! — воскликнул Серпеницын, ударяя себя в грудь, — ни слова более! Я нахожусь в несчастии, но я-благородный человек!

Еще раз поклонился торжественно и почтительно и ушел, оставив Анну в жестокой тревоге. Долго стояла она, бледная и неподвижная, сложив трепетные руки на тяжело дышащей груди, и прислушивалась к своим мыслям. Видела великую смуту и великое разорение в душе Логина и знала, что лучше ему умереть, чем жить так. Но не могла отпустить его одного на смерть и знала, что только чем-нибудь необычайным, только заветною жертвою можно купить спасение.

Вечером долго беседовала с отцом.

— У тебя странные мысли, — сказал он наконец. — И откуда они? Прежде ты была совсем другая.

— И липа растет, — ответила Анна, улыбаясь и краснея. — Скажи сам, следует ли мне теперь отвернуться от него.

— Вы должны быть вместе. Но поможешь ли ты ему? И как он будет жить с такою смутою в душе, с такими порочными мыслями?

Анна подошла к окну и глядела на темное небо и слабо мерцающие звезды. Ее лицо приняло непреклонное выражение. Она тихо говорила:

— Кто не способен возродиться, тот должен умереть. Надо, чтобы его темные мысли сгорели, — в жизни бывает восторг, бывают чудеса. И я должна это сделать. Он увидит, что любовь на ее вершинах сильнее страсти и порока. Мне страшно, но пусть лучше сгорим мы оба. И ты не запрещай мне.

Опять длился ясный, жаркий день. В дальней аллее сидели на скамье Анна и Логин. Перед ними лежало в низких берегах тихое озеро. Берега обросли жесткою травою. На воде желтели цветы касатика. Ветер порывами набегал, и цветы колебались, и о чем-то таинственном напоминали их медленно-зыбкие движения. Их желтый цвет внушал горькие мысли. Солнечный зной будил в крови Логина жгучее сладострастие. Ясные глаза Анны не осеняли миром. И она казалась далекою, — ее одежда переносила ее в иные времена, белое платье, застегнутое на левом плече, очень короткое, оставляло ноги нагими выше колен.

Логин думал, что ему надо уйти, чтобы не внести порока в Эдем. И вот, сидели рядом и грустно беседовали. Логин говорил:

— Кошмары у меня бывают, такие вещие. Послушай: сегодня ночью мне стало тяжело. Неуклюжее, безобразное навалилось на грудь. Глаза искрасна-серые, горят. Ты знаешь суеверный обряд?

— Надо спросить: к добру или к худу, — отвечала Анна.

— Да, я спросил.

— И что же?

Логин злобно засмеялся.

— Вот, если б я знал, так и услышал бы. Нет, одно только ворчанье. Если бы это был дух, он стал бы в тупик. Он увидел бы во мне двоих, — а кто из них перетянет?

— К добру или к худу наша любовь, — решительно сказала Анна, — но вместе и смело пойдем!

Доверчиво прижалась к нему и положила голову на его плечо.

— Куда мне идти! — печально воскликнул Логин. — Моя тяжесть не пускает меня.

— Так что же, — понесем ее вместе. Или лучше бросим ее, вот как осенью деревья бросают листья, — и будем свободны. Смотри вперед, говори мне о будущем!

Злая улыбка змеилась на его губах. Он злобно заговорил:

— И заживем мы, как все, такою обыкновенною жизнью. Пойдем в церковь, которая нам не нужна, и повенчаемся перед алтарем того Бога, в которого не верим. Презренные заботы о личном счастии наполнят пустоту дней, но не утолят жажды. И я буду пред тобой злой и бесцельный. Мелочи будут меня раздражать, и я буду к тебе придираться, потом, раскаявшись, полезу к тебе с поцелуями, как все мещанствующие. Нежные имена, такие пошлые. И как ты станешь меня называть? Васей, Васенькой? И весь этот визг детский и запах, — все это и у нас повторится. Ужас пошлости!

Анна слушала его, низко склоняя раскрасневшееся лицо. Сказала:

— Нет, и на торных путях есть неожиданное, пренебреженное людьми и желанное для нас. Мы пойдем этою дорогою не рабами, а свободные, без страхов. Воскресим древнее счастие, и оно станет счастием новых поколений.

— Нюточка, если б ты знала! Распутство, пьянство, бессонные ночи, тусклые дни. Как сбросить с себя прошлое? Чудо нужно, — а я в чудеса не верю.

— Милый мой, любовь делает чудеса. Есть огонь, на котором сгорят нечистые мысли.

Ее грудь взволнованно колыхалась. Глаза загорелись восторгом. Логин угрюмо и печально смотрел на нее.

— Я не знаю такого огня, — мрачно сказал он.

— Попытаемся подняться, — все тише говорила Анна. — Увидим, доступны ли нам вершины счастия, — любовь без желаний. Если мы их не достигнем, лучше умрем.

Страшное слово прозвучало в ее устах нежно и кротко.

— Милая жрица, ты зажжешь огонь, а где мы возьмем жертву?

Она встала. Логин поднялся за нею. Протянула к нему руки. Сказала:

— Пойдем, — я хочу сделать тебе дар, и он готов. Хочу, чтобы ты светло порадовался ему.

Молча вошли в закрытую беседку. Логин испытывал непонятное волнение, словно предчувствие значительного события. Глядел через окно на веселую зелень; она так густо разрослась здесь, что не видно было ни дома, ни дорожек. Зноен и звонок, воздух вливался в беседку через перепутанные ветви.

Логин видел, что и Анна странно взволнованна. Она стояла перед ним, вся трепетная, и то опускала, то подымала руки к застежке платья. Румянец быстро сбегал с ее смуглых щек. Вдруг выражение решимости и великого спокойствия легло на ее побледневшее лицо, она медленно подняла спокойные руки, тихо расстегнула на левом плече металлическую пряжку и сказала бесстрастным голосом:

— Мой дар тебе-я сама.

Платье упало к ее ногам. Обнаженная и холодная стояла она перед ним, и с ожиданием смотрели на него ее непорочные глаза.

— Дорогая моя, — воскликнул Логин, — мы на вершине! Какое счастие! И какая печаль!..

Он привлек к себе стройное, сильное тело Анны, целовал ее румяные щеки и нежно говорил:

— Моя милая, моя вечная сестра, твой дар я возьму, твою душу солью с моею и тело твое напою радостью и восторгом.

Счастливая улыбка озарила лицо Анны. Она молчала. Глаза ее были покорны. Наклонился поднять ее платье. Руки их встретились. Помог ей одеться.

Возвращаясь домой, чувствовал Логин, что сгорели темные мысли; новый и свободный человек радовался тому, что выше и значительнее жизни и смерти. Перед глазами стояла белая, прекрасная Анна, и он знал, что с этим ясным видением в душе не может идти к пороку и греху. Не думал о счастии и о жизни, смерть или мука иногда открывались ему, — но с этим нестыдливым и непорочным образом в душе уже он не мог уклониться от того пути, по которому пройдут ее ноги. Великим успокоением веяло от этого прекрасного видения, — и все возможности жизни стали одинаково желанны.

Вечером, в тишине его комнаты, слышалась ему порою ее тихая поступь, — и это напоминало ему, что рассеялись злые чары.