Онлайн чтение книги Время тигра Time for a Tiger
4

С еще звеневшими в ушах протестами запертой собаки Нэбби Адамс вошел в Клуб. Вошел довольно робко, шесть футов восемь дюймов робости, хотя имел такое же право войти туда, как и любой другой. Может быть, даже больше, ибо не задолжал Клубу денег. Чего никак не скажешь про двух гадов, до смерти упивавшихся чаем возле книжных полок. Но в Клубе он себя чувствовал неудобно; гораздо охотней пошел бы в маленький кедай с Алладад-ханом. Однако именно потому, что это было единственное на много миль место в округе, где он не задолжал денег, Нэбби Адамс пришел сюда нынче вечером. Харт, вон тот толстый гад, написал письмо командующему полицейским округом про счета Нэбби Адамса. Командующий очень мило отнесся. Сказал Нэбби Адамсу, счета надо прямо сейчас оплатить, а для гарантий немедленной оплаты счетов пообещал устроить единый вычет из жалованья Нэбби Адамса. Вычет был сделан, и от жалованья Нэбби Адамса почти ни черта не осталось. Все равно, один счет оплачен, и дьявольски крупный. Нэбби Адамс велел Алладад-хану идти и сидеть во дворе для прислуги позади Клуба. Посулил прислать большую бутылку пива. Алладад-хану следует постараться тянуть ее как можно дольше. Нэбби Адамс кликнул клубного официанта. На тренированный взгляд Нэбби Адамса сильно смахивало, что клубный официант, Хонг, Вонг, или как его там, накачался опиума. Зрачки у него были с булавочную головку. Он не смотрел прямо в глаза Нэбби Адамсу, как бы зная, что он, Нэбби Адамс, знает.

— Дуа «Тигра». Одну мне, другую тому, что вон там вон сидит. — Если Алладад-хану отчаянно потребуется еще пиво, он должен резко свистнуть. Нэбби Адамс у стойки бара услышит.

Пиво было слишком холодное. Нэбби Адамс привык к скудным прелестям освещаемых керосиновой лампой пивных, и за двенадцать с лишним лет на Востоке выработал вкус к теплому пиву. Любовь к холодному пиву — что-то женственное, декадентское, американское. Во время последнего отпуска он познакомился с одним американцем в местном баре. У того американца в багажнике автомобиля было нечто вроде холодильного агрегата. Во всем остальном машина симпатичная. Тот самый американец сказал: «У нас в Техасе обязательно оценили б мужчину такого размера, как ты». И настойчиво сунул Нэбби Адамсу радость жизни — бутылку пива, до того холодную, что казалась раскаленным железом. Нэбби Адамс заболел после вязкого арктического напитка, от которого зубы ломило.

Он на время оставил своего «Тигра» на стойке бара, чтобы мороз сошел. Набил моряцкий «Вудбайн»[29]«Вудбайн» — трубка из жимолости. из жестянки, подаренной благодарным китайцем, хозяином беговой лошади, которому он починил сломавшуюся на дороге машину. Огромные пальцы Нэбби Адамса были так запачканы табачной смолой, что казались залитыми йодом или еще чем-нибудь. Поэтому он себя чувствовал слегка больным, когда брал в руку сандвич. Еще один повод не есть слишком много.

Нэбби Адамс не собирался сидеть в Клубе весь вечер. Может, кто-нибудь придет, встанет у бара, можно будет поговорить. Нэбби Адамса в последнее время не сильно радовал свой английский. Он любил хорошо говорить и теперь понимал, что английская грамматика у него портится, словарь скудеет, приходится пополнять индийскими словами, а произношение вряд ли годится для патрицианского общества. С него довольно разговоров с Алладад-ханом на урду, мило, уютно посиживая в каком-нибудь маленьком кедае.

Раздался резкий свист Алладад-хана. Он отправил ему другую бутылку, на этот раз маленькую. Эта задница пьет быстрее него самого, Нэбби Адамса. Начинает наглеть. Просит представить его мем-сахиб. А у самого прелестная жена в шелковых шароварах и в сари рожает в Куле-Лумпуре ребенка. Нэбби Адамс всегда говорил «Куль» вместо «Куала». Не мог серьезно относиться к малайскому. Не настоящий язык, в отличие от урду или от пенджабского. Китайский тоже. Плинк-планк-плонк. Любой может так говорить. Распроклятый обман.

Нэбби Адамс пришел в Клуб главным образом посмотреть, не удастся ли одолжить пятьдесят долларов у старика китайца А Юня, управлявшего заведением. Пускай он их в книжку запишет, или Нэбби Адамс напишет расписку. Нэбби Адамс всегда писал расписки. В любом случае, просто клочок бумаги. Вдобавок А Юнь — богатейший человек в Куле-Хаиту. Устроил что-то вроде побочного клуба для своих приятелей в дальних комнатах настоящего Клуба. Чистая прибыль, так как выпивка поставляется из настоящего Клуба. Джин и виски водой разбавляет, вечно не доливает. Поэтому лучше пить пиво. С ним не сжульничаешь. А Юнь был комиссионным агентом на скачках, толкачом опиума, брадобреем, абортмахером, продавал машины, сводничал, незаконно гнал самсу. А еще у него три жены, хоть он и объявляет себя христианином. Поэтому его никогда нету в Клубе, не занимается своим чертовым делом. Трудно его заловить. Когда члены комитета присутствуют — вон двое из них сидят, — А Юнь иногда появляется, деловой, насупленный, со счетами, с бухгалтерскими книгами, бог знает с чем. Нэбби Адамс решил спросить у накачанного опиумом облома, где его папаша. Не хочется зря тут вечер потратить.

— А Юнь, — сказал Нэбби Адамс. — Сайя хочет перемолвиться с А Юнем словечком.

Вонг, Хонг, или как его там, черт возьми, что-то пробулькал, глядя шустрыми глазами на стойку.

— Где он? — допытывался Нэбби Адамс. — Хочу его видеть.

Накачанный опиумом облом с бульканьем улизнул.

Он ничего не понял. Нэбби Адамс содрогнулся при мысли о том, что опиум делает с человеком, если войдет в привычку. Наркоман, вот как надо сказать. Стать наркоманом — значит накликать раннюю смерть.

Нэбби Адамс услышал резкий свист Алладад-хана.

Пускай задница ждет. Чересчур вырастает из своих распроклятых ботинок. Мем-сахиб и гуляния со старшим по чину. Нэбби Адамс мирно выпил.

Немного подумал о том, о чем теперь редко подумывал, а именно о женщинах, женах, и всякое такое. Исчезновенье желания не уязвляло его. Не уязвляло на протяжении пятнадцати последних лет. Теперь, в сорок пять, он спокойно ушел от всех опасностей. В тихие воды. Вдобавок его призвание предполагало безбрачие. Хотя было время, в армии, в Индии, было время, когда он в Индии работал на железной дороге, совсем другое время. Каждый день после полдника залезал на чарпой отдохнуть, следом карабкалась крошка ама. Каждый день, когда он просыпался пить чай, она несла чай, который так и стоял, пока уж совсем не простынет, что пить невозможно. А в другой раз майорская леди. А в Англии, когда он был могильщиком, один раз с миссис Эймос на могильной плите. Нэбби Адамс покачал огромной головой. Его истинная жена, его гурия, его возлюбленная была повсюду, ждала, как джинн, в бутылке. Брачно откупори пробку, целуй горьковатый коричневый дрожжевой поток — эйфория, сильно превосходящая лишение девственности.

А тут китаец с тремя женами, Алладад-хан с одной, однако похотливо жаждущий мем-сахиб. Краббе с той самой мем-сахиб, но крутит с малайской девушкой в кабаре «Парадиз» ниже по дороге. Он видел его нынче вечером по дороге туда. Немножко поговорили, Краббе сказал, на деловую встречу идет. Правда, да только в виду имеется совсем другая встреча, врун чертов? А еще сказал, ищет подержанную машину. Нэбби Адамс подумал о деньгах, потраченных на жен, на девушек из кабаре, на подержанные машины.

А потом с изумлением и надеждой увидел, как вошел А Юнь, сморщенный, в очках, серьезно изучая счетную книгу.

— Эй, — сказал Нэбби Адамс. Но в тот же самый момент к бару затопали ноги в ботинках.

Оглянувшись, Нэбби Адамс увидел Гарни, командующего полицией округа, еще в форме, хоть было уже почти девять часов. Гарни, длинный, похожий на покойника, с усталым видом. Не везет, черт возьми.

Нэбби Адамс сказал:

— Добрый вечер, сэр, — уверенным утонченным тоном полкового старшины.

— Привет, Нэбби. Что пить будете?

— Спасибо, сэр. Пива, маленькую, сэр.

— И, Нэбби, простите, что говорю о делах, но не надо вам ездить в Мелавас без сопровождения. Вы же знаете, таково правило. Вас подстрелят. Сегодня еще один инцидент.

— Бензин экономится, сэр. Конвойные машины жрут кучу бензина, сэр. — Но истинную причину нельзя называть. Нельзя ж останавливаться в маленьких кедаях, когда чертов эскорт наблюдает за каждым глотком и болтает по возвращении.

— Если вы пользуетесь полицейским транспортом, Нэбби, нужен эскорт. Ваше здоровье.

Харт и другой тип, Риверс, пришли к стойке, наговорившись в дальнем углу.

— Привет, Найджел.

— Как дела, Дуг?

— Да черт его знает, Найджел.

Нэбби Адамс неловко себя чувствовал. Ему хотелось убраться отсюда. Он терпеть не мог Харта; Риверс, бывший армейский служака, а теперь плантатор выше по дороге на Тахи-Панас, действовал ему на нервы ко всем чертям. Но он принял «Тигра», других тоже выпивкой угостили, и Нэбби Адамс с ужасом прозревал перспективу всех угощать самому. А тут А Юнь кругом ухмыляется, снова явил свою чертову физиономию, и накачанный опиумом облом улыбается всем из-за стойки.

— Снова проблемы в поместье Келапа, — сообщил Гарни.

— Ох, боже, снова в Келапе? — Риверс схватился за свой командирский правый ус, словно за талисман.

— Уиверс отстрелялся. Хотя тамила прихватили. Выпустили кишки, потом спели «Красный флаг» по-китайски. — Гарни хлебнул свой розовый джин.

— Несчастливое поместье, — сказал Харт, гладя жирное голое колено. — Там был Ребек, потом Фотеринген и молодой помощник, как там его звали. Теперь Уиверса взяли.

— Теперь каждый день наша очередь может прийти, — нервно сказал Риверс. Под левым глазом у него бился тик. — Сваливаю на проклятом пароходе. Еще три недели осталось. Нет, две и пять дней.

— У них громкий боевой клич, — сказал Гарни. — «Смерть Уиверсу». Коммунистов-террористов больше всего обидело, что ему дали шанс выплатить протекционные деньги, а он не захотел.

— По-моему, не смог, — вставил Харт. — Кругом в долгах. — Нэбби Адамс сочувственно слушал. И сказал, поддержав разговор:

— Уиверс и Риверс похоже звучит. Вполне может быть «смерть Риверсу».

Риверс передернулся, показал крупные зубы под навесом усов.

— Если вам кажется это забавным, старина…

— Нет, — сказал Нэбби Адамс, — я серьезно имею в виду, две фамилии…

— Ладно, ладно, — мягко перебил Гарни. — Давайте еще выпьем.

— Моя очередь, — сказал Харт. — Эй, бой.

— С одной стороны, шутка, — объяснял Нэбби Адамс. — Две фамилии…

Со служебного двора послышался резкий свист. Рука Риверса быстро рванулась к кобуре. Все вслушивались. Свист повторился еще резче.

— Что за черт? — сказал Гарни.

— От рук отбились, — заключил Риверс. — Чертовы клубные слуги. Я этого черномазого исполосую. Пулю в него всажу. Ногти вырву клещами. Никакой субординации не признают, ублюдки. Эй! — крикнул он. — Прекрати свистеть, черт побери!

Теперь раздался более жалобный свист.

— Слышите? — взбесился Риверс. — Дьям , задница, дьям сейчас же, проклятье!

— Не надо на этих людей кричать, — сказал Гарни. — Они это считают признаком слабости. Пойдите и скажите.

— Я пойду, — энергично вызвался Нэбби Адамс. — Я скажу, сэр.

— Плевать, — сказал Харт. — Сейчас его угомонят. — Нэбби Адамс слышал нудную хакка и Алладад-хана, по-пенджабски утверждавшего свои права.

— Рад буду убраться отсюда, — буркнул Риверс. — Целый день кули, кретины, проклятые слабоумные, даже тут, в Клубе, от них не избавишься. Хорошо б никогда больше в жизни не видеть чернокожих. Меня от них трясет. Дисциплина, вот что им нужно. Когда я был в армии, вполне мог с ними справиться. Десять дней не платил. По плацу пару раз с полной выкладкой. Попробуй-ка тут, в поместье, нож в спину получишь. — И раздраженно почесал плечи. Колючая жара.

— Это ведь в Африке было, правда? — уточнил Гарни. — Знаете, это другое дело.

— Все одинаковые, — заявил Риверс. — Ниггеры. Ублюдки черные.

Нэбби Адамс взглянул на высокомерный белый нос, на презрительные ноздри, где расцветали усы, волосяные рога изобилия. Страшно хотелось разок по ним чуточку врезать. Однако он сдерживал свой темперамент, пил пиво, которым его угощал Харт, гадал, удастся ли уклониться от угощения, не вызвав у Гарни подозрений. Потому что уборная была в другом конце Клуба. Распроклятый А Юнь расхаживал во дворе: слышалось, как он распекает жен; почти слышался хруст десятидолларовых бумажек у него в карманах. А этот чертов дурак Алладад-хан через минуту снова начнет. «Стой, — думал Нэбби Адамс, — скажу доброй ночи, выйду, а потом улизну».

Допил стакан и сказал с онемевшим от холода ртом:

— Мне идти надо, сэр.

— Я подброшу вас, Нэбби, — предложил Гарни.

Ох, боже, почему вечно такое случается?

— Очень любезно, сэр. Только я не в столовую. Прогуляться хотел.

— Ладно, тогда одну на дорожку.

— Толкай лодку, Адамс, — сказал Харт. — Мне стенгу.

Нэбби Адамс видел в бреду Бомбей в море крови. И кликнул официанта единственным диким лаем.

— Надо вам поторапливаться с машиной, — сказал Гарни Риверсу. — Когда едете?

— Через две недели и пять дней.

— Сколько за нее просите?

— Две тысячи.

— Не получите.

Обсуждались достоинства автомобиля Риверса. Нэбби Адамс настойчивой пантомимой приказывал Хонгу, Вонгу, или как его там, черт возьми, отнести Алладад-хану очередную бутылку и велеть заткнуться. Парень, накачанный опиумом, с оскорбительной громкостью откупорил пиво и выкатился вместе с ним, распевая. Слава богу, остальные не заметили.

— У вас есть шанс, Нэбби, — сказал Гарни. — «Абеляр» пятьдесят второго года. Тысяча восемьсот.

— Для меня это крайний предел, — сказал Риверс. — И так деньги теряю.

— Можете перегнать в Мелавас без эскорта, — с искрой в глазах добавил Гарни. — Сэкономите фирме бензин.

— Я подумаю, — сказал Нэбби Адамс.

И как ни странно, подумал. Темные воды его сознания пошли кругами от выныривавших планов. Гарни вскоре ушел. Пришли два офицера Малайского полка, жизнерадостные до безумия. Одним из них был майор Латиф бен Хаджи Махмуд, другим — капитан Фрэнк Харли. Говорили на шутовской смеси малайского и английского, отчего Нэбби Адамс содрогнулся.

— Селамат вечер.

— Добрый малая.

— Ana нового?

— Что хабар!

Риверс крикнул официанту:

— Сьяп мейя.

— Туан?

— Быстро бильярдный стол приготовь. Кита майн снукер.[30]Снукер — вид бильярдной игры.

Играли вчетвером. Бильярдный стол был отгорожен от бара, но стук шаров, мальчишеские вопли и крики терзали Нэбби Адамсу нервы. А чертов дурак Риверс оставил на стойке свой пистолет. «Поделом ему было бы, если б я его взял и шлепнул А Юня». Нэбби Адамс, тайком бросив взгляд на дебетный итог клубной книжки Риверса, с мрачным удовлетворением обнаружил, что Риверс должен Клубу 1347 долларов 55 центов. Огромными желтыми пальцами перелистал страницы книжки Харта. 942 доллара 70 центов. Вот, а он, Нэбби Адамс, задолжал просто пять с чем-то сотен, и этот гад его заложил. Для богатых другой закон. Правильно. Купит он у Риверса эту машину. Верней, Краббе купит. Правильно.

Нэбби Адамс на цыпочках вышел из Клуба по скрипевшему полу. Никто его не заметил. Хорошо. Среди растений в кадках, подвешенных скорлупок кокосовых орехов, полных засыхавших цветов, подышал синей малайской ночью. Пальмы шатались перед зданиями городского совета. Шатавшийся рабочий-тамил семенил из лавки, торгующей тодди. Радио в полицейских казармах громко пело на хинди. Нэбби Адамс пробрался средь мусорных баков и велосипедных покрышек к служебному двору за Клубом, обнаружил Алладад-хана, ерзавшего за огромным грязным столом с пустым стаканом. Кукольные дети с прямыми челочками вертелись вокруг него, молодая бесформенная китаянка в пижаме с каким-то остервенением гладила рубашки.

Нэбби Адамс сказал на чистом, грамматическом урду:

— Где китаец, который Клубом заправляет? Хочу денег у него занять.

— Ушел, сахиб.

— Другой вопрос. Чего ты хотел добиться, громко и постоянно шумя, пока я выпивал? Наверняка понимаешь, что другие присутствовавшие там сахибы проявляли определенное раздражение. Больше того, командующий окружной полицией чуть за тобой не пошел. Это обязательно навлекло бы на нас обоих беду, но особенно на тебя.

— Меня замучила жажда, сахиб.

— Ну, в другой раз, когда тебя жажда замучает, лично расплачивайся, черт побери, — с силой по-английски сказал Нэбби Адамс. — Думаешь, я сам сделан из распроклятого пива?

— Сахиб?

— Слушай. — Нэбби Адамс вернулся к урду. — Нам надо испортить машину. А потом ее купим. А потом продадим. Надо купить дешево, а продать дорого, как делают коммерсанты.

— У меня на машину нет денег. По-моему, у вас тоже.

— Это не важно. Сперва надо отсюда ее увести. Она перед Клубом стоит. «Абеляр». Потом сделаем все, что надо.

Нэбби Адамс с Алладад-ханом тихо прошествовали в темноте к клубной стоянке. Отполированный «абеляр» призрачно поблескивал видением из будущего в слабом свете уличного фонаря. Из Клуба слышался стук шаров и счастливые крики. Алладад-хан не проявлял особого энтузиазма по поводу плана Нэбби.

— Надо просто, чтоб мотор как бы с трудом запускался, да стукнуть как следует. Жди тут.

Нэбби Адамс снова вошел в Клуб. На столе оставалось лишь несколько цветных шаров.

— Цалам в лузу.

— В лобанг.

Аккуратный майор-малаец с кошачьей грацией, обаятельно улыбавшийся вечной зубастой улыбкой, загнал синий шар.

Нэбби Адамс обратился к Риверсу:

— Можно мне просто машину попробовать?

— Купить собираетесь?

— Думаю, смогу денег набрать.

Риверс покопался в кармане, нашел ключ от зажигания, бросил. Ключ был надет на кольцо с крошечной бульдожьей фигуркой. Нэбби Адамс поймал огромными, словно поле, ладонями.

— Поосторожнее с ней. Не задерживайтесь.

Выйдя из Клуба, Нэбби Адамс велел Алладад-хану:

— Поезжай сначала в кабаре «Парадиз».

— Зачем?

— Продать машину мистеру Краббе.

— Вы меня мем-сахиб обещали представить.

— Не все сразу. Что за нетерпение.

— Как мы можем машину продать, если еще не купили?

— За эту сторону дела я буду отвечать.

Они медленно ехали по Джалан-Мансор. В кофейнях пылала музыка и свет. Велорикши виляли, робко пробирались со своим человеческим грузом. Юные малайские отпрыски в большом количестве ехали рядом, не обращая внимания на гудки Алладад-хана.

— Хороший гудок, — сказал он.

Хрупкие изысканные девушки-китаянки семенили в студенческий женский клуб в чонгсамах с прорехой на тонких лодыжках. Полуголый тамил тащил дохлую рыбу. Четьяры в дхоти размахивали любящими деньги руками, возбужденно беседовали с открытыми улыбками. Морщинистые патриархи китайцы прочищали горло от остатков мокроты. Сикх, предсказатель судьбы, бормотал над ладонью клиента. Продавцы сате — кусков рубца и печенки на вертеле — дышали дымом своих жаровен. Продавцы сладких напитков скучали над голубыми, зелеными и желтыми бутылками. Многочисленные клиенты лежали на спинах в цирюльнях, как мертвые в саванах. Над всем царил зловонный возбуждающий запах дуриана, ибо был сезон дуриана. Нэбби Адамс однажды был на обеде, где подавали дуриан. Все равно, вспоминал он, что есть сладкое клубничное бланманже в уборной. Алладад-хан ехал медленно.

— Хорошие тормоза, — сказал он, спокойно глядя, как непострадавший ребенок ползет назад играть в муссонной дренажной канаве. Проехали Королевский кинотеатр с огромным рекламным щитом тамильского фильма — загогулины и кружки высотой в три фута, толстое женское искаженное страхом лицо. Проехали — с сожалением — пивной сад Конг-Хуа. Скоро подъехали к кабаре «Парадиз» — слабые огни, хриплая пластинка, управляющий в вечернем костюме — шорты и майка, — стоял с сигарой, слабо виднеясь в дверях с занавеской.

— Ачча, — сказал Нэбби Адамс. — Туда пойдем.

— У нас денег нету.

— Ачча . Краббе заплатит.

Краббе заплатит. Краббе сидел в тени за столиком с Рахимой. Пили они на двоих бутылку теплого пива «Якорь». Прелестное личико Рахимы пряталось в тени, прелестное тельце Рахимы пряталось сегодня в свободной шелковой пижаме, сама Рахима застыла, замкнулась, однако еще не смирилась. Краббе медленно говорил по-малайски сквозь пластинку, резкими благочинными нотами излагавшую в ритме самбы религиозные принципы — «Рукун Ислам».

Пластинка сменилась. Краббе слабо продолжал на одной ноте:

— Маалум-ла , возникли проблемы. Люди болтают. Меня могут с работы уволить.

— Можно уехать отсюда, жить вместе. Можно в Пинанг поехать. Вы умеете на пианино играть, я там могу танцевать. Вместе можем зарабатывать три сотни долларов в месяц.

— Но дело в моей жене.

— Можете ислам принять. Разрешено четыре жены. Только и двух хватит.

— Но так не пойдет. Я не могу потерять нынешнюю работу. Тогда мне конец.

— Вы от меня хотите избавиться, как мой муж Рахман.

— Но проблемы очень серьезные. И я тебе больше денег давать не могу. Становлюсь бедняком.

Она ничего не сказала. Краббе мрачно выпил пива. Пластинка «Семь месяцев одиночества» заедала и верещала, как попугай: «семь ме семь ме семь ме». Рахима пошла ее сменить. Вернулась, обхватила его большие белые руки своими маленькими коричневыми.

— Деньги — это не важно. Не бросайте меня. Если люди болтают, их дело. Тида'апа.

Краббе услышал тяжелые шаги, поднял голову, с каким-то облегчением увидел приближавшегося огромного мужчину, за которым следовал усатый индус в белой рубашке и в черных штанах. Они подошли к столику.

— Надеюсь, я не помешал, мистер Краббе. — Голос низкий, склонный к сильному утреннему кашлю. В свете лампы вырисовались черты огромного желто-коричневого лица.

— Добрый вечер, мем-сахиб. — Алладад-хан поклонился, гордясь своим английским.

— Не валяй дурака, черт возьми, — грубо одернул его Нэбби Адамс. — Прошу прощения, мистер Краббе. Ему моча в голову ударила, вот в чем беда. Ничего не видит. Не возражаете, если я к вам на минуточку присоединюсь? — Сел на крошечный стул, словно отец за кукольный, накрытый к чаю стол. Алладад-хан тоже сел, с изумлением видя, что с мистером Краббе, прячась в тени, сидит не жена, а какая-то женщина. И рассердился на Краббе, способного на подобный обман, на такую измену, когда у него есть золотоволосая голубоглазая женщина-богиня, ждет дома, верит, любит.

— Дуа бопгол лаги , Рахима, — сказал Краббе. Рахима покорно пошла принести еще пива.

— Только не из холодильника, — предупредил Нэбби Адамс. — Скажите ей.

— Тут все теплое, — сказал Краббе.

— Помните, вы говорили, что хотите машину? — начал Нэбби Адамс. — У меня тут машина для вас стоит, жутко дешевая. «Абеляр» пятьдесят второго. Всего две тысячи.

— Миль?

— Долларов.

— Чья она?

— Плантатора, который домой едет. Уиверса.

— Риверса?

— Точно. Уиверс тот, кого надо убить.

— Что вы с ней делаете, если она принадлежит Риверсу?

— Ну, смотрите. — Нэбби Адамс придвинулся ближе, доверительно демонстрируя огромные лошадиные зубы, коричневые, черные, сломанные. — Понимаете, он хотел две пятьсот, и я бы не сказал, будто она того не стоит. Но, видите ли, мы вон с ним, — повел он плечом в сторону Алладад-хана, спокойного, разглаживавшего усы, — немножечко поработали, так что я говорю, будто то не в порядке, да сё не в порядке, поэтому он говорит, две тысячи. Регистрация и страховка до конца года.

— Поработали? Для меня?

— Для нас с вами, — уточнил Нэбби Адамс. — Я заключу с вами сделку. Давайте мне эту машину, скажем, дважды в месяц, а я вам ее буду обслуживать. Техобслуживание и масло. Бензин устроить не могу. Слишком рискованно. Но все прочее.

Вернулась Рахима с пивом. Нэбби Адамс сказал:

— Ваше здоровье, мистер Краббе. Ваше здоровье, мисс…

Алладад-хан сказал:

— Шукрия, сахиб, — и жадно выпил.

— Зачем она вам дважды в месяц? — спросил Краббе.

— Чтоб ездить в Мелавас без эскорта. Я, как, наверно, и вы, люблю время от времени выпить бутылку, да нельзя останавливаться, когда этот самый эскорт глядит, как заходишь в кедай. Я, как и вы, не люблю, когда про мои дела слишком много известно.

— Да, — сказал Краббе. — Давайте машину попробуем.

— Никакой спешки, — сказал Нэбби Адамс. — Еще по бутылке.

— Шукрия, сахиб, — сказал Алладад-хан.

Нэбби Адамс страстно набросился на него на урду.

— Никто, насколько мне известно, не приглашал тебя тут весь вечер сидеть, выпивать за чужой счет. С тебя на один вечер более чем достаточно. Одурел уже. — И повернулся к Краббе. — Выше себя занесся. Вдобавок выпивку его религия запрещает.

Выпили еще бутылку. Нэбби Адамс оглядел танцзал, пустой, за исключением их собственной компании и пары жирных бизнесменов-китайцев в мятом белом.

— Милое местечко, — неубедительно констатировал он. — Думаю счет тут открыть.

Когда трое мужчин выходили, пожелав Рахиме доброй ночи, а девушка горестно взмахнула рукой, стукнув Нэбби Адамса по ладони пивной кружкой, Краббе почувствовал, что полностью предал ее. На улице стояла машина, поблескивая голубым маслом под сносными фонарями в маленьком саду. Рецидив прошлого, победа Фенеллы над давно побежденной, способ получить от Малайи то, что он хотел узнать. Краббе полез на заднее сиденье.

— Лучше сами попробуйте, — предложил Нэбби Адамс.

— Нет. Я больше никогда не буду водить. Шофера найму.

— Вот тебе шанс, — объявил Нэбби Адамс Алладад-хану. — Можешь возить этого джентльмена и его жену, когда не на службе. Они обязательно тебе заплатят.

— Спасибо. Я — Хан. Я людям не слуга. Однако мем-сахиб с радостью отвезу куда надо.

— У меня для вас есть шофер, — сказал Нэбби Адамс Краббе.

Со временем заключили сделку в маленьком кедае на тимахской дороге. Пиво тут было согрето долгим солнечным днем, и теплая пена успокоила плохой зуб Нэбби Адамса. Алладад-хан был счастлив, глаза его сияли в скудном свете керосиновых ламп. Смирившийся Краббе обещал завтра пойти в Казначейство, получить наличными две тысячи долларов и вручить их Нэбби Адамсу в маленьком кедае возле школы Мансора. Нэбби Адамс обо всем позаботится.

Позже вечером Нэбби Адамс и Алладад-хан привели изувеченную кашлявшую машину к дверям Клуба. Алладад-хан тихо пел пенджабские народные песни про любовь в стогу сена.

— Потише теперь, — приказал Нэбби Адамс. — Я буду околпачивать этого самого Риверса. Он обязательно удивится состоянию двигателя, не понимая, что мы всего-навсего переладили несколько проволочек и тому подобных вещей.

Риверс был теперь очень пьян. Бегал по Клубу, выкрикивал:

— Выпороть, поколотить, пригвоздить к дверям, приперчить горячим свинцом, ха-ха-ха. Обойтись по заслугам. Говорить на единственном языке, который они понимают. Присолить их как следует, ха-ха-ха. — Раджа Ахмад, адъютант султана, исполнял испанскую хоту. За разбитым роялем сидел Харт, играл старые песни в стиле НААФИ. Раджа Ахмад мирно сидел со своей самой последней женой, рассеянно улыбался, пил джин с тоником. Он был очень стар.

Нэбби Адамс сказал:

— Мистер Риверс, я ее пригнал.

— Для вас, — поправил Риверс, — майор Риверс. Я настаиваю на своих правах. Настаиваю на уважении моего чина. У нас должна быть дисциплина, даже если это будет последнее наше дело. — И вцепился в стойку бара, как в доску для точки кошачьих когтей. — Тысячу восемьсот. Ни пенни меньше.

Нэбби Адамс сказал:

— Пойдите посмотрите.

В теплом ночном воздухе Риверс зашатался, схватился для поддержки за столб веранды.

— Отвезите меня домой сию же минуту, — потребовал он. — Я настаиваю на своих правах. Тут нигде никакой дисциплины.

— Садитесь, — предложил Нэбби Адамс, — и просто послушайте этот чертов мотор.

Риверс рухнул в машину, распростерся на сиденье, крича:

— Дисциплина, сэр. В этом батальоне никакой дисциплины.

Алладад-хан радостно пел за рулем.

— Господи помилуй, — сказал Нэбби Адамс. — Точно свихнулся, будь я проклят. Эй, дай я поведу. — И перехватил руль у Алладад-хана, грубо толкнув его на переднее пассажирское место. Алладад-хап пел о полноте любви, о весенней луне, которая жемчужиной катится над супружеским ложем. Они ехали вниз по дороге на Тахи-Панас.

— Видите, вроде бы начинается, — сказал Нэбби Адамс. — Теперь слушайте вот этот стук. Слышите? Прямо все внутри разрывается. Тысяча пятьсот, цена честная.

Единственным ответом был громкий храп сзади. Риверс отключился, как свет.

— Проснитесь, — взмолился Нэбби Адамс, — послушайте чертов двигатель. Прошу вас, послушайте распроклятый мотор. — Риверс храпел дальше.

Приблизительно в полумиле от поместья Джагут бензин кончился. Нэбби Адамс обиженно ругался с Алладад-ханом.

— Ты должен был проверить бензин. Поэтому у тебя две нашивки. Тебе явно нельзя доверять, так ты плохо работаешь.

— За машину я не отвечаю, сахиб.

— Нет, отвечаешь. Ты ее собирался вести, правда? Нехорошо. Придется оставить ее на обочине.

— Но там сахиб спит. Террористы до него доберутся.

— Ну так похороним его, черт возьми.

— Сахиб?

— Ладно. Толкнем.

И они толкали, с храпевшим в забвении грузом, в глубоком сне растянувшемся на заднем сиденье. Нэбби Адамс бурчал, ругался, поносил Алладад-хана. Алладад-хан в экстазе пел старую песню пахарей. Под сияющей луной преодолевали дорогу. Демоны полуприрученных джунглей бесстрастно наблюдали за ними; змея высунула из травы голову; светлячки мельтешили над ними насмешливыми огоньками. Вдалеке кого-то окликнул тигр. Нэбби Адамс осатанел от жажды.

— Четыреста пятьдесят, — пропыхтел он. — И ни пенни больше. Будь я проклят. И пускай радуется. Ублюдок, — добавил он. — Пьяная сволочь. Ни пенни больше.