Онлайн чтение книги Тьма сгущается перед рассветом
VII

Было около пяти часов, когда Томов и Илиеску пришли к весовщику. Сердито буркнув что-то, он распорядился подать к погрузочной девять платформ. Томов и Илиеску ушли в веселом настроении.

Вдали, за водокачкой, маневрировал паровоз. Он яростно гудел, волоча за собой то несколько платформ, то целую вереницу вагонов и разводя их по разным путям. Маневранты, стрелочники свистели и махали кто флажком, кто просто рукой, перебрасывая то в одну, то в другую сторону, тяжелые ручки стрелок. Илья сбегал к старшему маневранту, и, убедившись, что сначала будут разгружать линии, а затем подадут порожняк для погрузки, вернулся к Илиеску.

— Ну как?

— Придется ждать, — вздохнул Илья.

— Что ж, ничего другого не придумаешь. Будем грузиться ночью.

— Думаю, управимся, поднажмем. Ну, а пока — давайте закурим, — потирая руки, весело произнес Илиеску, протягивая Томову портсигар.

— Благодарю, господин Захария, что-то не хочется.

— Вы, как я вижу, мало курите?

— Когда есть — потягиваю, а нет — тоже не страшно.

— В таком случае не следует переводить табак и деньги. Я сам несколько раз бросал, да вот снова курю. Пачки в день иной раз не хватает!

— О, это много… Я выкуриваю самое большое пять-шесть в день. И к тому же не затягиваюсь… Привык… Когда-то мечтал попасть в авиацию, оттого старался легкие не портить никотином. Боялся, не примут…

— Да, да… Вы, кажется, писали жалобу не то королю, не то еще кому-то?

Томов смутился.

— Было такое время. Было и увлечение, было и заблуждение… Но все это, как говорит одна русская поговорка, «было да сплыло»…

Илиеску внимательно посмотрел на Илью.

— И что осталось от всего этого?

Томов помялся, а потом решительно сказал:

— Разочарование.

— В жизни или в стремлении стать летчиком?

Томов пожал плечами и отвернулся, будто всматривался, не подают ли вагоны.

Илиеску тоже посмотрел в ту сторону и спокойно произнес:

— Столица, значит, открыла глаза…

Томов быстро взглянул на Захарию, но не прочел в его взгляде насмешки, и ему вдруг захотелось поделиться с этим человеком своими затаенными мыслями.

— Вообще-то до приезда в Бухарест я многого не знал. Кое-что впервые понял в пансионе, где живу, в гараже, и даже сегодня…

— А в Бухаресте где живете? — спросил Илиеску.

— На Вэкэрешть.

— У родичей?

— Нет. Снимаю койку. Там живет мой земляк, хороший парень. Через племянника хозяйки я и попал в гараж на работу… Вы его, наверное, знаете, он шофер профессора Букур. У него такой старый «Шевроле», коричневый с тентом. Всегда к нам в гараж на профилактику приезжает. Морару — его фамилия.

— Возможно, я видел его у нас, — как-то неохотно ответил Илиеску. — Значит, живете у родичей этого шофера? А я думал, что у вас в Бухаресте есть родные…

— Родственники тоже есть. Тетка. Живет на Арменяска.

— Вот как! И почему же вы не у нее? — удивился Илиеску.

Томов замялся.

— Да так… Не хочется быть на положении бедного родственника… Хотя и они сами не богачи, но живут неплохо.

— Ну, Арменяска — район недешевый. А чем занимается ваша тетушка?

— Дочь у нее есть. Работает кем-то в министерстве финансов. Получает, знаю, ничего. А тетя держит еще и квартирантов. Но только солидных.

— Ну, а работа в гараже устраивает вас?

— Хорошо, что это есть…

— Это верно. Место не ахти какое, но бросать не стоит — другое найти трудно.

— А я и не думаю бросать.

— А с авиацией, значит, все покончено?

Томов молча махнул рукой.

— Не вы первый, не вы последний, — задумчиво проговорил Илиеску. — Испытал все это на собственной шкуре… А то, что вы написали кому-то там жалобу, — Захария сердито усмехнулся, — ответа не получите.

— Королю я написал. Но письмо так и не отправил. Однако министру авиации все же послал. Хотел убедиться, чтобы не жалеть потом.

— Да… Вы не единственный, кто мог бы принести пользу стране. Но у нас этого пока добиться трудно, очень трудно!.. — Илиеску вдруг поднял голову, выпрямился, лицо его стало суровым. Он сдвинул большим пальцем берет на затылок, так что теперь был виден весь шрам, похлопал Илью по плечу и, глядя куда-то вдаль, сказал:

— Ничего, ничего, Илие… Еще будет хорошо… Ого! И летчиком сможете стать, и летать будете! Придет еще время… Увидите!

Томову показалось, что внутренне они ведут совсем другой разговор. Чуть прищуренные глаза Илиеску улыбались. «Почему он так уверенно говорит?» — подумал Томов.

— Простите, господин Захария, но хочу вас спросить… Вы, наверное, очень верите в это и потому так часто говорите? Я слышу это от вас не впервые… Тогда на вокзале, когда я приехал в Бухарест, потом, когда в гараже как-то мастер Вулпя шутя обозвал меня «авиатором». Помните? Когда мастер вышел, вы сказали те же слова, что сейчас… Ведь вы произносите их не просто так, а имеете в виду что-то определенное? Во всяком случае мне так кажется…

Илиеску улыбнулся и задумчиво ответил:

— Да, помню… Я тогда сказал, что там вы давно могли стать летчиком…

— Где это «там»? — перебил его Илья.

Илиеску помолчал, испытующе глядя на Томова, засмеялся и вновь стал закуривать.

— Не понимаю… — Илья был разочарован. Ему хотелось, чтобы Илиеску сказал о том, о чем, как ему казалось, они оба думали.

— Неужели не понимаете? — лукаво спросил Захария. — А мне казалось, что вы догадываетесь…

Томова задели эти слова, и помимо воли у него вдруг вырвалось:

— За Днестром?

Илиеску пристально посмотрел Илье в глаза и молча кивнул головой.

— Серьезно? — спросил Илья.

— Серьезно. Но это вовсе не значит, что вы не можете стать летчиком и здесь… — ответил спокойно Илиеску.

Томов удивленно поднял брови.

— У нас здесь, в Румынии?

— А почему бы и нет?

Илья загорелся любопытством. Хотелось узнать, как это может быть, но голос собеседника был заглушен стуком вагонов-платформ, подталкиваемых сзади паровозом. По другую сторону пути, где стояли автомашины, послышался заливистый свист электрика…

Некоторые платформы были поданы неточно: они оказались как раз перед железными столбами, поддерживающими навес. Пришлось самим толкать вагоны. Потом началась погрузка. Одним аккумулятором заводили по очереди все машины, и Илиеску почти с ходу ставил их на платформы. Илья помогал. Тяжелые ящики с деталями казались игрушечными в его сильных руках. Никогда еще он не работал с таким удовольствием. Нравились ему и эти люди. Для них истрепанные ботинки и заплатанные штаны Томова не были смешными. Просто этого никто не замечал. А Илиеску за дни, проведенные в Констанце, Томов успел даже полюбить. Шрам над левой бровью Захарии, который Илья приметил еще в первый день своего приезда в Бухарест, как ему рассказали в гараже, остался после схватки с жандармами во время забастовки железнодорожников в 1933 году. Тогда Илиеску работал в железнодорожных мастерских Бухареста, на знаменитой Гривице. Слыхал Илья также, будто Илиеску сидел в тюрьме. Как-то он сказал Томову: «Теперь мне не работать на железной дороге; семафор закрыт»…

В гараже Илиеску пользовался уважением не только рабочих, но и администрации. Слово господина Захарии, как его называли в гараже, считалось законом. Даже главный инженер зачастую с ним советовался, а мастер Вулпя, который любил покрикивать на рабочих, никогда не повышал на него голос. Как правило, господин Захария выполнял самые ответственные работы.

В ту ночь работа кипела. Лишь к рассвету, когда машины выстроились на платформах и весь груз был уложен, Илья сбегал к весовщику сообщить, что погрузка закончена. Тот прислал своего помощника проверить, как прочно привязаны машины, достаточно ли натянута крученая проволока, есть ли под колесами колодки и не вбиты ли гвозди в пол платформы, за что железнодорожник грозил штрафом. Но придираться было не к чему, Илиеску хорошо знал свое дело. Потом Томов снова пошел в товарную кассу, чтобы окончательно оформить путевые листы. Лишь часам к одиннадцати дня, выполнив массу всяких формальностей, Илья, наконец, получил на руки дубликаты путевых листов. Принявший дежурство новый весовщик обещал прицепить платформы к первому же составу. Формировать, сказал он, будут не раньше двух часов дня.

Слесарь, хорошо знавший город, пошел закупать продукты на дорогу, чтобы не бегать потом по буфетам и не переплачивать. Когда он вернулся с базара, вся компания устроилась по обеим сторонам открытого шасси машины. Посредине поставили небольшой ящик, вместо скатерти постелили газету и с аппетитом принялись за еду.

— После этой брынзы нас жажда замучает, — заметил электрик, — надо будет сходить по воду. А то сгорим к черту!

Накладывая ломтик брынзы на половинку помидора, слесарь тяжело вздохнул.

— А к этому закусончику не мешало бы литровочку… Вот тогда-то был бы полнейший порядок у меня в желудке, да и на всей железной дороге… Ведь першит!..

— Была б такая закуска каждый день, можно бы прожить и без литровочки, — серьезно заметил Илиеску.

Поев, электрик взял большую жестяную банку с эмблемой «Гаргоил» — в ней когда-то было автомобильное масло — и пошел за водой. Вновь заморосило. Все разбрелись по машинам. Томов устроился в одной из кабин; положив под голову портфель с документами, он накрылся пиджаком и вскоре уснул. Никто не слышал, как железнодорожник проверял номера вагонов-платформ, которые нужно было прицепить к составу, как накидывали запасные крюки, как, наконец, начали формировать. Все спали, утомленные ночной работой.

Илья, наверное, проспал бы дольше, но его разбудил монотонный шум. Крупные капли дождя барабанили по кабине, по капоту, по стеклам. Илья с трудом приподнялся. Впереди на платформах стояли грузовики. Он взглянул в заднее окошко — там то же самое. По сторонам мелькали поля, по которым медленно стелился белый дым. Паровоз, тяжело дыша, пробивал водяную стену. Томов опустил стекло. Капли дождя брызнули в лицо. Сон, однако, победил: Илья повернулся на другой бок и уткнулся лицом в пахнущую свежей краской кожаную спинку кабины.

Когда он вновь проснулся, было совсем темно и дождь прекратился. Поезд стоял. Илья побежал к платформе, где находился электрик. Тихо приоткрыв дверцу машины, он достал банку и с наслаждением большими глотками стал пить вкусную холодную воду. Электрик храпел вовсю. Вдали, на стрелках, мелькали огоньки фонарей. Красные, зеленые, белые — они как бы перемигивались друг с другом. Возвращаясь к своей платформе, Илья заметил огонек папиросы в одной из кабин. Илиеску не спал. Пристроившись на краю сидения и опустив ноги на подножку кабины, он курил. Когда Томов взобрался на платформу, Илиеску спросил:

— Куда это вы так помчались?

— Брынза, будь она неладна… Где это мы сейчас?

— Должно быть, Салигни. Темно — не разберешь.

— А где это?

— На полпути между Меджедией и Черна-Вода…

— Ого! Неужели мы столько отмахали? — весело проговорил Илья.

С моря куда-то в глубь страны спешили густые, перегонявшие друг друга облака. Иногда на мгновение показывалась луна. Тишину нарушало лишь кваканье лягушек. Томову показалось, что Илиеску тоже вслушивается в их перекличку.

— Как их только едят французы?

— Кого?

— Да лягушек.

— Разве их едят?

— Как же!

— К чему только человек не привыкает! — произнес Илиеску; казалось, он не Томову отвечает, а своим мыслям.

— А прохладно… Или оттого, что море недалеко? — сказал Томов, застегивая куртку.

— И море близко, и осень не за горами, — неохотно ответил Илиеску.

Но у Томова было хорошее настроение, ему хотелось поговорить.

— Да, время летит. Только недавно был первый жаркий день, а вот уже сентябрь… У нас в Бессарабии уборка урожая закончена, скоро вино будет новое и пойдут свадьбы! А потом, как малость похолодает, режут баранов. Мясо долго, долго варят, и кладут в котел много красного перца, турецкого, а затем остужают… Получается вроде зельца. Каварма называется — объедение! Возьмешь в рот — все горит… Ее любят у нас особенно болгары и гагаузы. Каварму запивают кислым вином — хорошая штука!.. А позже, поближе к рождеству, господа начинают колоть кабанов. Люблю свиное ухо, хотя только раз в жизни пробовал! — Илья осекся и покраснел. «Что это я разболтался? — подумал он. — Ему это, наверное, вовсе не интересно».

В темноте вспыхнул огонек сигареты.

— Теперь я вижу, что вы любитель поесть, — улыбнулся Илиеску. — Как это говорится: «Кто в бога верит, а я в пищу!»…

— Да, — сознался Илья. — Люблю поесть! Но вот, черт побери, не приходится баловаться…

На соседний путь прибыл встречный, тоже товарный, поезд.

— Это мы из-за него, наверное, стояли, — заметил Илиеску. — Если не пойдет какой-нибудь пассажирский — нас могут пустить.

Когда состав остановился, из какого-то вагона, совсем рядом, донесся приятный мальчишеский голос:

Томов сказал:

— Неплохо поет. Наверное, лифтером работал…

— Возможно. Народ у нас музыкальный — все любят петь. Но поют больше всего грустные песни. Тяжело живется…

Раздался продолжительный свисток. Паровоз сильно рванул, и, будто кто-то ударил по клавишам рояля, с головы до хвоста состава пронесся перезвон буферных тарелок. Где-то вдали откликнулось эхо. Поскрипывая, состав медленно тронулся.

У невзрачного вокзального домишки, с фонарем в руке провожая поезд, стоял дежурный…

На слабо освещенном перроне Илья заметил вывеску.

— Вы были правы, господин Захария. Мы стояли на станции Салигни.