Онлайн чтение книги Только не дворецкий
Дэвид Виндзер

Перевод и вступление Александра Пиперски

ДЭВИД Майкл де Реуда Винзер родился 15 марта 1915 года на юго-западе Англии, в Плимуте. Его короткая жизнь была необычайно насыщенной: за двадцать девять лет, отведенных ему судьбой, он успел проявить себя и как писатель, и как спортсмен, и как врач, и как храбрый офицер.

Винзер учился в Оксфордском университете и оставил в его истории заметный след. В 1936 году он был награжден Премией Ньюдигейта — это оксфордская литературная премия, которая с 1806 года вручается за лучшее стихотворное произведение, написанное на заданную тему студентом, проучившимся в Оксфорде не более четырех лет. В числе лауреатов этой премии в XIX веке были такие известные британские поэты, как Мэтью Арнольд и Оскар Уайльд. Приз достался Винзеруза сборник стихотворений «Дождь», в который вошли пять произведений: «Летний дождь», «Осенний дождь», «Зимний дождь», «Весенний дождь в марте» и «Весенний дождь в апреле». Правда, нельзя сказать, что стихи Винзера пополнили собой золотой фонд английской литературы. Как пишут критики, в первой половине XX века Ньюдигейтская премия был оплотом литературного консерватизма и присуждалась по большей части эпигонам, подражавшим литературным вкусам 1890-х годов.

В 1935 году Дэвид Винзер стал членом гребной команды своего университета. В течение трех лет он принимал участие в традиционной регате Оксфорда и Кембриджа. О том, какой спортивный уровень для этого требовался, свидетельствует хотя бы то, что трое гребцов, в разные годы бывших товарищами Винзера по команде, в 1936 году защищали честь Великобритании на Олимпийских играх в Берлине. Это было тяжелое время для оксфордцев: последний раз их команда выигрывала гонку в 1923 году, а в 1930-м Кембридж обошел Оксфорд по числу побед за всю историю существования гонки (и, кстати, сохраняет первенство по сей день). Только в 1937 году, когда Винзер в третий и в последний раз участвовал в регате, оксфордцам удалось прервать серию поражений и впервые за четырнадцать лет победить. Кстати, портрет Винзера, публикуемый в нашей антологии, как раз и был напечатан в газете «Иллюстрейтед Лондон ньюс» после победы оксфордской восьмерки в регате.

Окончив Оксфорд в том же 1937 году, Винзер отправился учиться медицине в Йель. Когда началась Вторая мировая война, он ушел на фронт в составе Королевского военно-медицинского корпуса. Винзер дослужился до звания лейтенанта и был удостоен Военного креста за отвагу. Он принимал участие в высадке союзников в Нормандии 6 июня 1944 года и героически погиб через несколько месяцев после этого, 1 ноября 1944 года, во время захвата нидерландского острова Валхерен.

Дэвид Винзер не был профессиональным сочинителем детективов, но его рассказ «Убийство накануне регаты» заслуживает внимания любителей криминального жанра даже спустя многие десятилетия. Нечасто профессионалу удается написать о своем деле так, чтобы читатель смог разобраться в самых мелких деталях, не запутавшись. Дэвид Винзер с блеском справился с этой задачей, причем не в ущерб увлекательности сюжета: читая рассказ, так и проникаешься духом соперничества между двумя университетами, который может подвигнуть на все — вплоть до убийства. Кстати, этому духу соперничества рассказ обязан не только своим содержанием, но и самим своим возникновением: нет сомнений, что Винзер был знаком с творчеством кембриджского гребца Роберта Свортволта, который в 1933 году опубликовал детективный роман с тем же названием, но только на кембриджский сюжет.

© The Estate of David Winser

© A. Пиперски, перевод на русский язык и вступление, 2011

ДЭВИД ВИНЗЕР

Убийство накануне регаты

Последние три недели перед регатой оксфордская команда обычно проводит в отеле, расположенном в садах Рэнли. Это обходится недешево, но зато лодочные павильоны совсем рядом, а гребной клуб денег не считает. Все дело в том, что расходы на греблю, как и на все оксфордские спортивные мероприятия, почти полностью покрываются доходами от билетов на регби. Вот мы и жили в эдвардианском комфорте, играли в крокет в специальных галошах на безукоризненных газонах и восхищались птичками и развалинами. И кормили нас тоже неплохо, потому что у нас как-никак были тренировки.

С нами случались самые разные происшествия. Например, один любвеобильный павлин воспылал страстью к президенту нашего клуба, который греб под вторым номером. Павлин приходил и распускал перед ним хвост в надежде, что тот уступит его домогательствам, — но безуспешно.

Хотя наши имена периодически появлялись в газетах, в Рэнли мы вели совершенно свободную от журналистов жизнь. Нам не нравились всякие легенды, которые ходят вокруг гребли, вроде того, что если лодка вырвется вперед только после Барнсского моста[137]Считается, что к моменту прохождения Барнсского моста судьба гонки, как правило, бывает решена., то вся команда через пять лет умрет (обычно ничего подобного не происходит). В общем, в газеты просочилось мало информации об этой истории, благо мы были под защитой Оксфордского гребного клуба и Рэнли, а репортеры хорошо относились и к нам и к гребле. Но все-таки я думаю, что надо рассказать, что произошло. Пожалуй, я даже обязан это рассказать.

Представьте себе традиционную попойку в Рэнли за два дня до регаты. Тренер или кто-то из ветеранов команды вдруг достает дюжину бутылок шампанского, и тренер говорит, что команда так хорошо поработала, что заслужила выпить шипучей отравы. Все прекрасно знают, что это делается просто для того, чтобы гребцы не перегорели. Но традиция велит преподносить выпивку как награду за доблестный труд. В этот вечер старшие принесли даже не одну, а две дюжины бутылок, потому что к нам в гости из Ричмонда приезжала «Айсис», запасная команда.

Думаю, остальное вы легко можете представить себе сами. Солли Джонстон откидывался на стуле и так хохотал над собственными шутками, что все остальные тоже начинали смеяться. Я даже заметил, как президент попросил его перестать шутить, потому что у него уже все болело от смеха, но Солли не останавливался. А после ужина обе команды собрались в большой комнате для игр, президент снимал все происходящее на кинокамеру с огромным прожектором, «Айсис» разгромила главную команду в настольный теннис и на бильярде, Ронни играл на пианино, кто-то пел, из граммофона доносилась «Ослиная серенада», Солли продолжал шутить, а где-то в уголке Мелвин Грин разговаривал о гребле с доктором Джеффрисом, который проводил с командой начальные тренировки. В общем, шум и хаос-шмаос, как выразился Солли, были невероятные.

Я наблюдал за этим снисходительно, хотя и несколько затуманенным взглядом, потому что считал, что не заслуживаю такого веселья, как остальные. Я был рулевым и уже знал неприятные новости. А к тому же когда двухсотфунтовые Джон Питерс и Гарри Уиттередж навеселе, рулевому опасно попадаться у них на пути. Наблюдая за ними в тот вечер, невозможно было вообразить, с каким достоинством, которое только благодаря их таланту не превращалось в тяжеловесность, они помогали лодке двигаться вперед. Выглядели они так же величественно, как бык на коньках. Но я знал, что дурная новость потрясет их так же, как и меня, и не намного меньше, чем Джима Мэтьюза. Джим Мэтьюз был у нас загребным, и ему предстояло узнать, что его выкинули из команды.

На первый взгляд это не так уж и страшно. У него никогда не было такой репутации, как у Броклбэнка, Лори, Сатклиффа или Брайана Ходжсона. В газетах не писали, что он вытянет на себе всю команду. И он бы и не вытянул. Но как-то раз я услышал беседу Джона и Гарри. А они ведь прекрасные гребцы и знают, о чем говорят:

— Этот Мэтьюз, — сказал Джон (не ручаюсь, что точно передаю его слова), — вроде ничего особенного не делает, и говорит мало, и с виду неказистый, и вообще не очень-то мне нравится. Но, черт возьми, никто другой не оставляет мне столько времени на гребок.

— В этом наша с тобой проблема, Джон, — сказал Гарри. — Нам нужна прорва времени.

— Да, и Джим нам как раз дает время. С ним мы выиграем гонку.

— А без него, думаешь, не выиграем?

— Без Джима — нет.

— Согласен.

Вас, наверное, не так уж сильно волнует, кто выиграет регату. Но если вы хотите разобраться в этой истории, вы должны понимать: десять или одиннадцать человек три месяца думают только о том, чтобы попасть в команду и привести Оксфорд к победе.

Это уже просто помешательство, навязчивая идея. Например, когда команда отправилась из Оксфорда в Хенли, Джон и Гарри ехали на малолитражке Джона и придумали себе примету. Если им удастся по пути обогнать все остальные машины гребного клуба и коснуться их рукой, то Оксфорд выиграет регату. И поэтому, с риском для жизни (а ведь без них бы Оксфорд не выиграл) они сумели-таки дотронуться до всех машин. И что-то подобное происходило каждый день. А теперь, когда тренеры выгонят Джима Мэтьюза из команды, этим двоим не будет хватать времени для гребка. И тогда, вместо того чтобы придавать команде достоинство и устойчивость, они будут мешать всем своими бестолковыми движениями. Может быть, для вас или даже для самого Оксфорда это все не так важно, но для команды расставание с Джимом было трагедией. Все знали, что если в команду возьмут Дэвиса, темноволосого коренастого загребного из «Айсис», то он и будет участвовать в гонке. А Дэвис, при всем своем упорстве и выносливости, делает слишком мелкие гребки, и это бы обошлось нам слишком дорого.

Я понимал, что чувствует Джим. Меня самого один раз выгоняли из команды, потому что рулевой «Айсис» был не хуже меня, а реку знал лучше. Страшно было подумать, что сделает Джим, узнав о своем исключении. Но когда тренеры сообщили ему о своем решении, он остолбенел. Он ничего им не сказал, и это была глупость с его стороны. Они сперва не хотели его менять, но его поведение на тренировках сыграло не в его пользу (мыто все понимали, что он просто берег силы для того, чтобы выдать блестящую гонку). Тренеры забеспокоились, а в газетах стали писать, что оксфордцы перегорели. Попойка пришлась очень кстати — и Дэвис тоже.

Джим ничего не сказал тренерам, а обратился ко мне:

— Слушай, Питер, пошли пугнем птицу счастья.

Мы с Джоном отвезли его в Рэнли на моем «эм-джи» и высадили неподалеку от того места, где жила наша птица счастья — журавль, который улетал, когда за ним начинали гоняться. Потом я дал Джону загнать машину в гараж. Ему не разрешали прикасаться ни к рулю, ни к трубке уже шесть недель, но тут он позволил себе эту роскошь. Он догнал меня еще до того, как я достиг здания, где мы жили, и мы вошли туда вместе.

— У тебя бензин кончается, — сказал он мне. Он еще ничего не знал о Джиме, но голос у него был грустный, как будто он чуял неладное.

— На завтра-то хватит?

— Если датчик работает правильно, то у тебя еще осталось полгаллона.

— Тогда все в порядке. Не беспокойся насчет тренировки, Джон. Сегодня у нас попойка.

Где-то в саду бродил несчастный Джим Мэтьюз. Думаю, что журавль был для него просто поводом побыть одному. Мне было жалко Джима. Ему предстояло еще раз сходить на тренировку, где Дэвис будет грести под вторым номером, а потом уйти.

На следующий день, как всегда после попойки, все пошло наперекосяк. Надеясь поехать на машине, я вышел из дома слишком поздно, чтобы вовремя добраться до реки. Мне единственному из команды разрешали ходить в магазин: считалось, что все остальные особенно подвержены гриппу на этом этапе тренировок. Поэтому я обычно после тренировки ездил за покупками. Но утром я обнаружил, что бензина у меня все-таки не осталось, и пришлось бежать на своих двоих по площадкам для поло. Когда я прибежал, ребята как раз вынимали лодку из-под навеса, а вместо меня им помогал какой-то мальчишка. Я оттолкнул его и даже не сказал спасибо, и вообще совершенно забыл о хороших манерах. А потом Дэвис, который по понятным причинам очень волновался, сделал слишком сильный гребок, не послушав моей команды, и лодка чуть не врезалась в буй. Джим Мэтьюз, как и все остальные, сидел без дела и слушал, как я ругаюсь. Примечательно было только то, что Джон и Гарри огрызались в ответ. Они уже понимали, что загребным будет Дэвис. Он греб слишком быстро. Они устали, тренеры обвиняли их в том, что они зачерпывают слишком много воды и замедляют лодку. Я не винил их за то, что они ругаются. Я ведь и сам ругался.

Тренер взял в руки мегафон.

— Рулевой, готов? — спросил он. Голос у него был не слишком добрый.

Я ответил:

— Готов.

— Гребите вниз по течению до Эйота, — сказал он. — Джим, заставь их поработать как следует.

Эйот находится в пятнадцати минутах гребли от лодочного павильона, и Джим взялся за дело всерьез — ведь это был его последний заезд. Ему велели заставить команду поработать, вот он и заставил и один раз сделал сорок гребков за минуту. А потом еще раз. А под конец совсем разошелся. Он держался очень уверенно, легко толкая лодку вперед. Я видел, как в воде под веслами Гарри и Джона образовывались зеленоватые углубления. Лодка летела. Я подумал, не переменят ли тренеры свое решение. Сейчас ответ на этот вопрос не узнает уже никто, даже Джим. Я заметил, что лопасть весла Дэвиса плохо двигалась в конце дистанции, но я не придал этому значения. Когда мы остановились, он оперся на весло и так и сидел, но в этом тоже не было ничего необычного: заплыв был не из легких. Потом мы отдохнули, и я велел грести вполсилы, потому что мы собирались потренировать старт с хода. Но Дэвис не двигался.

— Второй, работать! — сердито сказал я.

Видимо, потом баковый наклонился вперед и дотронулся до него, потому что тело Дэвиса завалилось через борт и упало в воду. Я не знаю, в какой момент он умер, но когда до него доплыла шлюпка, он был уже мертв. Хорошо, что доктор Джеффрис был близко: он хотел посмотреть, какой эффект произведет замена. Вот и посмотрел.

Если я и позволял себе усомниться в том, заслуживают ли наши тренеры своей работы (а во время тренировок начинаешь сомневаться абсолютно во всем), то я был неправ. Они довезли Дэвиса на шлюпке до лодочной станции Лондонского университета, где по утрам всегда пусто, подогнали туда машину Солли, положили в нее тело и привезли его в Рэнли так, что этого не заметили ни члены команды, ни журналисты, ни управляющий Рэнли. Перед обедом они собрали команду, и доктор Джо Джеффрис обратился к нам с речью. Ведь одна из главных обязанностей тренеров — поддерживать в команде бодрость духа.

— Ну что ж, — сказал Джо, — вы все видели, что случилось. У бедняги Дэвиса отказало сердце. Я понимаю, что чувствуете вы, а вы понимаете, что чувствую я. Но вы должны ясно отдавать себе отчет в одном: он умер потому, что у него было слабое сердце уже до того, как он вышел на дистанцию. Я его не проверял, но я знаю, что это так, потому что сердце не может отказать после гребли, если оно не слабое. А ваши сердца совершенно здоровые, потому что их я проверял. И сегодня на всякий случай еще раз проверю.

Так он и сделал, и его слова подтвердились. Со всеми ребятами было все в порядке.

Но потом, когда Джон вышел, а мы с Джо и Солли остались в комнате одни, Джо вдруг сказал:

— Вообще-то я проверял ему сердце.

Солли, конечно, отпустил свою обычную шуточку насчет всех этих обследований, но я понимал, что обследованию можно доверять. Поэтому мы пошли и вызвали полицию.

— Его убили, — сказал Джо.

Солли, наверное, посчитал это шуткой. Ведь еще одна обязанность тренера — поддерживать бодрость духа в других тренерах. А то ведь перед гонкой у всех голова идет кругом.

Мы даже вышли после обеда на тренировку — вот что регата делает с людьми. Солли утверждал, что это только ради того, чтобы смягчить подозрения журналистов насчет смерти Дэвиса. Но как бы то ни было, лодка вышла на старт, Джим был просто великолепен, и команда выдала потрясающие две минуты, несясь вперед на тридцати шести гребках в минуту. С Джимом эта восьмерка была непревзойденной.

Когда мы вернулись, уже приехала полиция, но нас это не очень обеспокоило. Мы хорошо знали друг друга, и никто не мог себе представить, что вместе с ним гребет убийца. Убийцы — это особая профессия, и греблей они не занимаются.

Полиция установила, чем убили Дэвиса. Назовем это вещество дифенилтирозином. Мы с Джимом как студенты-медики знали его настоящее название. Джо Джеффрис его тоже знал, конечно. Что интересно, оно входит в состав одного очень распространенного лекарства, которое немного стимулирует сердечную деятельность на день или на два, но если принять его перед заездом, то сердце начнет биться очень быстро — слишком быстро, чтобы работать нормально. А потом начнется фибрилляция — бесполезные сокращения сердца. Если это фибрилляция желудочков, человек умирает. Дэвис был очень упорным, он греб, пока не остановилось сердце. Он был хороший загребной, но все равно ему было далеко до Джима Мэтьюза. Мне было жаль Дэвиса, но, учитывая интересы команды, я был рад, что Джим сохранил свое место. И вот что еще: тот, кто убил Дэвиса, должен был заранее знать о его упорстве.

Полиция начала обстоятельно выяснять, что делали члены команды в день накануне убийства. Детективов заинтересовал именно этот день, потому что они получили очень важные показания: в аптеку в Патни зашел человек и попросил то самое лекарство. Люди наверняка делают это каждый день. На нем был макинтош и старая шляпа.

Однако под макинтошем аптекарь заметил белые фланелевые брюки, в каких ходят члены команды, когда они не гребут.

Один из полицейских провел две очень неутешительные беседы, содержание которых с удовольствием пересказал нам.

Он спросил у аптекаря, был ли тот покупатель высокого роста. Тот ответил, что да.

— Выше, чем я?

— Может, и да.

— Вы уверены, что он был не маленького роста?

Аптекарь задумался и сказал:

— Ну, можно сказать, что маленького.

— Вы не могли бы показать его рост на стене?

Аптекарь уверенно сделал шаг вперед, остановился, подумал и сказал:

— Нет. Только примерно.

— А какого цвета у него были волосы?

— Хорош бы я был, если бы запоминал цвет волос всех моих покупателей, — сказал аптекарь. Он был уже немного раздражен. — Я знаю только то, что у него были белые брюки.

Второй разговор был такой. Полиция узнала, что мы с Джоном ставили машину в гараж в тот момент, когда команда возвращалась домой. Начали выяснять, не выезжал ли кто-нибудь из Рэнли в машине вроде моей.

Детективы отправились к сторожам у обоих выездов и стали спрашивать у них:

— Вы не видели маленькую черную спортивную машину, выезжающую за территорию? После половины шестого.

В те годы «хорнеты» и «эм-джи» попадались на каждом шагу. Один из сторожей сказал, что видел четыре такие машины, но цвет не запомнил. Другой видел семь штук, из которых три были черные или темно-коричневые.

— Ну хорошо, — сказали полицейские, — а какие-нибудь из них потом возвращались?

Тот сторож, который не был дальтоником, сказал:

— Я насчитал семь в обе стороны.

После этого от него уже ничего нельзя было добиться. В общем, от сторожей и аптекарей толку было немного. Да, кто-то из команды купил это лекарство. Кто-то, возможно, выехал из Рэнли на моей машине. Пузырек так и не нашли. Ведь есть тысяча способов от него избавиться — например, бросить в унитаз и спустить воду. Это ведь очень маленький пузырек. Вы, наверное, попытаетесь угадать, что это за лекарство, но, к счастью, ошибетесь.

Кто-то оказался сообразительнее меня и понял, что если аптекарь знал свое дело, то должен был взять у человека в макинтоше расписку, потому что целый пузырек такого лекарства можно использовать как яд. Один полицейский отправился выяснять, поступил ли аптекарь именно так, а другой начал выяснять, где мы были в это время.

Интересно то, что все это расследование заняло очень мало времени. После убийства прошел только один день. Когда они поняли, что это убийство, они начали думать о сердечных средствах, которые можно подсыпать кому-нибудь в молоко перед сном или в шампанское на попойке. Поэтому они вспомнили о дифенилтирозине и, конечно, при вскрытии его обнаружили. Никто не знал, когда Дэвис его принял, но решили, что его подмешали в шампанское. Мне кажется, что провернуть такое было бы трудновато, но таково было мнение полиции. Наверное, у них был опыт. Конечно, Дэвис ни о чем не подозревал: мало кто ожидает, что его отравят посреди пирушки. Полицейские были во всем этом настолько уверены (и, как оказалось, не зря), что мы не подвергали сомнению их слова. Поэтому мы все ужасно подробно расписали свои передвижения.

Их интересовало только время между половиной шестого, когда мы вернулись с тренировки, и шестью. Аптекарь сказал, что покупатель в белых штанах приходил примерно без четверти шесть. Он знал это потому, что в шесть часов он закрывался, а за последние пятнадцать минут к нему так и не пришел никто другой, и поэтому он злился на себя за то, что он, дурак, не закрыл аптеку на четверть часа раньше. Мне показалось, что это звучит убедительно, и полицейский тоже так думал.

Большая часть команды провела время с половины шестого до шести вместе в комнате для игр. Меня, Джона и Джима там сперва не было. Мы знали, где был Джим — гонялся за птицей счастья. Мы втроем вернулись с тренировки чуть позже, потому что задержались поговорить с тренерами, и Джим вошел в дом без десяти шесть. Мы были в этом абсолютно уверены, так как к шести часам, когда начались новости, он доиграл партию в пинг-понг с Ронни. Значит, на четверть часа у Джима не было алиби.

Джон сказал, что он был у себя в комнате до шести, а в шесть спустился послушать новости.

Я сказал, что вообще не был в комнате для игр. Сперва я решал кроссворд, а потом расписывался за всю команду.

У меня спросили:

— Что значит «расписывался за всю команду»?

Я сказал им, что остальная часть команды не занимается раздачей автографов. И поэтому рулевые со времен Питера Брайана подделывают подписи всех остальных в книжечках для автографов; это одна из их обязанностей. Если у тебя есть два-три пера и достаточно терпения, то можно все сделать очень убедительно.

— Хм, — сказали они, смеясь, — да вы подозрительная личность.

Я ответил, что ничего подозрительного во мне на самом деле нет.

Один из детективов прошелся пешком до аптеки и обратно. Двадцать пять минут быстрым шагом. Это означало, что мы с Джоном могли добраться туда либо пешком, либо на машине, а Джим — только на машине. По пути туда полицейский встретил другого, который выяснял, осталась ли у аптекаря подпись. Подпись-то была, но имя, похоже, оказалось вымышленное: кто-то написал «А. Г. Галлимедж».

Они стали работать в этом направлении, и весьма изобретательно. Полицейский сказал, что ему нужен подлинный автограф, и подошел к каждому члену команды по отдельности, рассказывая всем душещипательную историю о том, что его дочь серьезно больна и спасут только настоящие автографы. На какую только удочку гребцы не попадутся! Только Джим заартачился. Он снова играл в пинг-понг и со свойственной ему прямотой сказал:

— За меня рулевой подписывается.

Детектив сказал, что он это знает, но его дочь хочет настоящий автограф. Джим неохотно расписался и продолжил играть.

Почерк у него был почти как у Галлимеджа.

Значит, подозрение падало либо на Джима, либо на меня. Я забыл упомянуть, что они проверяли Джона и выяснили, что горничная видела его в комнате между 5:40 и 5:50. Думаю, он пошел наверх покурить, хотя она этого не сказала. Он считал, что ему, в отличие от других, курение только помогает грести. Так что остались Джим и я, а подпись с равным успехом могла указывать на любого из нас. Поскольку дело было перед регатой, полицейские пришли к Солли и спросили, можно ли арестовать нас обоих. Я об этом знаю потому, что я при этом присутствовал.

— Вы не против, если мы арестуем Мэтьюза и вашего рулевого? — спросили они.

— Против, — сказал Солли. — Рулевого на замену мы найдем, но загребных у нас больше нет. Если можно, оставьте обоих на воле.

Детектив нахмурился:

— У нас серьезные улики.

— Выкладывайте, — сказал Солли, откинувшись в кресле. — Мы с рулевым в два счета вас разгромим. Рулевой у нас каждое утро решает кроссворд всего за полчаса.

— А позавчера вместе с Джоном — за двадцать пять минут, — сказал я.

Потом я замолк.

Детектив изложил свои аргументы. Разобраться с ними было куда легче, чем с кроссвордом из «Таймс» или тем более с кроссвордом сочинения Торквемады[138]Имеется в виду Эдвард Поуис Мэйзерс (Edward Powys Mathers, 1892–1939) по прозвищу Торквемада, составитель кроссвордов в еженедельнике «06-сервер»..

— Но если бы в аптеку отправился Джим, — сказал я, — он должен был ехать на машине.

— Да.

— Нов машине не было бензина.

— Вы уверены?

— Уверен. Понимаете, мы с Джоном вечером видели, что датчик показывал полгаллона. На следующее утро он тоже показывал полгаллона, но бензина не было. Датчик меня подвел.

— Вот-вот, — сказал Солли.

— Вы понимаете, что это значит? — спросил сыщик.

— Нет, — сказал я.

— Раз Джим Мэтьюз не брал вашу машину, значит, кто-то пошел в аптеку пешком. И этот кто-то — вы, потому что у Джима не хватило бы времени.

— Он мог бежать бегом, — сказал я.

— А вот и нет, — сказал сыщик. — Покупатель не запыхался.

Наверное, вид у меня был потрясенный, потому что Солли добродушно похлопал меня по спине и сказал:

— Ничего-ничего. Вот увидишь, выяснится, что это не ты и не Джим. Молодец, что вспомнил про бензин.

Меня это утешило.

— Ну что ж, — сказал я. — У «Айсис» отличный рулевой, а я и так уже один раз выигрывал в регате за главную команду. Уверен, что мы и сейчас выиграем. Мне бы только хотелось, чтобы в тюрьме было радио.

— Мы вам обо всем расскажем, — сказал детектив. Надо сказать, он очень достойно разговаривал с убийцей.

Но это еще не все. Оксфорд, конечно, выиграл, а Джим совершил великолепный рывок на финише. Он не смог бы ничего сделать без Гарри и Джона, а они ничего не смогли бы сделать без него. Он увлекал их вперед так легко и уверенно, что можно было подумать, будто они на лодочной прогулке. Если, конечно, не обращать внимания на скорость.

Но полицейские не учли одного. Вы, наверное, уже понимаете, о чем речь. Джон в тот вечер решал у себя кроссворд, и именно тогда мы решили его за двадцать пять минут и уложились как раз к новостям. Конечно, мой датчик уровня бензина немного барахлит, и они могли легко это проверить: он застревает на отметке в полгаллона.

Мне жаль Джима. Я бы хотел, чтобы все сложилось иначе. Честно говоря, я не знаю другого способа, которым наша команда могла бы выиграть, но Джим, при всем его честолюбии, тоже не хотел достичь победы такой ценой. Он подумал, что Дэвис почувствует себя плохо и сойдет с дистанции в середине тренировки. Но Дэвис греб до тех пор, пока у него не остановилось сердце.