Онлайн чтение книги Только не дворецкий
Г. Уорнер Аллен

Перевод и вступление Анны Родионовой

ГЕРБЕРТ Уорнер Аллен родился в 1881 году, окончил одну из старейших частных школ Англии — Чартерхаус-скул, где учился у знаменитого филолога-классика Т. Э. Пейджа. По окончании школы Аллен выиграл стипендию и поступил в Университетский колледж Оксфорда, где изучал древние и новые языки, а также философию.

В 1908 году Аллен женился на Этель Пемблтон, и у них родился сын. В этом же году газета «Морнинг пост», в которой работал Аллен, посылает его собственным корреспондентом в Париж, где он наблюдает закат belle époque.

Во время Первой мировой войны Аллен был официальным представителем британской прессы во Франции, затем его прикомандировали к британским дивизиям, которые поддерживали итальянцев; Аллен провел в Италии год, пока его не перевели во Францию, в Американский экспедиционный корпус, который участвовал в оккупации Германии. Основываясь на военных впечатлениях, Аллен написал две книги; «Непрорванный фронт» (1916) и «Наш итальянский фронт» (1920). После войны он стал кавалером ордена Британской империи III степени и кавалером ордена Почетного легиона.

По заданию «Морнинг пост» Аллен принимал участие в перелете через Ла-Манш на дирижабле. Дирижабль потерпел крушение, и Аллену лишь чудом удалось спастись. На протяжении 20-х годов он работал редактором иностранного отдела «Морнинг пост» и лондонским редактором «Йоркшир пост». Затем, в 1930-м, удалился отдел и поселился в Брайтуэлл-кам-Сотуэлле, в Беркшире, где написал свои лучшие книги о виноделии «Роман о вине» (1931) и «Херес» (1936). Тогда же он написал и первый детективный роман «Неучтенный час: история одного преступления» (1936) и — в соавторстве с Э. К. Бентли — «Собственное дело Трента», продолжение раннего романа Бентли «Последнее дело Трента» (1913). Его писательство, однако, было прервано в 1939-м, когда разразилась Вторая мировая война. Хотя Аллену было уже пятьдесят восемь лет, он был прикомандирован к добровольческому резерву ВВС и служил заместителем директора в иностранном отделе Министерства информации с 1940 по 1941 год.

После войны Аллен возвращается к любимой теме и пишет еще несколько книг о вине, включая «Историю вина: знаменитые вина от гомеровых веков до наших дней» (1961). Во всех этих книгах рассуждения о вине щедро разбавлены литературными и историческими аллюзиями. Аллен путешествовал по всей Европе, посещая все знаменитые виноградники, и знатоки безоговорочно доверяли его суждениям. Он состоял членом знаменитого клуба «Савидж», где собирались актеры и писатели, а также был избран в «Сэйнтсбери» — клуб с ограниченным числом членов и роскошными погребами, основанный в память знатока вин профессора Джорджа Сэйнтсбери. Хотя Аллен жил в сельской местности, он не пристрастился ни к охоте, ни к рыбной ловле. Зато увлекался разгадыванием кроссвордов, печатавшихся в газете «Таймс», у него был прекрасный сад, и он любил принимать гостей. Аллен умер дома в Беркшире в возрасте 87 лет.

ГЛАВНЫЙ герой рассказа «Вино кометы», мистер Клерихью, назван в честь Эдмунда Клерихью Бентли, друга и соавтора Аллена. Сюжет одноименного фильма, который был снят в 1992 году, также построен вокруг старинного вина, но никакого отношения к рассказу Аллена не имеет.

© А. Родионова, перевод на русский язык и вступление, 2011

Г. УОРНЕР АЛЛЕН

Вино кометы

Даже мистер Клерихью должен был признать, что Мэнтон не зря гордится своей коллекцией. Сам он вряд ли мог предложить даже самым дорогим своим гостям вина столь редкие и драгоценные. Виноторговец и знаток, мистер Клерихью держал скрытый в глубине старинного дворика небольшой магазинчик, который можно было узнать только по коллекции пыльных бутылок в круглом эркере. Мистер Клерихью не был обыкновенным виноторговцем: он занимался только раритетами и в ордене Бокала и Бутылки имел репутацию несравненного знатока изысканных вин, совершеннейших творений природы и человека, которые отмечают год золотым цветом в календаре Бахуса. В наши злосчастные дни, когда филлоксера[61]Филлоксера (Phylloxera vastatrix) — корневая тля, опаснейший вредитель винограда. Изначально филлоксера была распространена в Северной Америке, а в Европу попала, вероятно, с черенками лозы, завезенными в селекционных целях. В 1863 г. филлоксера появилась во Франции, откуда распространилась по всей Европе. Поскольку вся система виноделия в Европе была уничтожена, дофиллоксеровские вина были очень дорогими. уже опустошила виноградники, у Клерихью все еще можно было найти магнум[62]Магнум — бутыль емкостью около 1,5л; вмещает содержимое двух стандартных бутылок по 0,75 л. или даже жеробоам[63]Бордоский жеробоам — бутыль емкостью около 4,5 л… вмещающая содержимое шести стандартных бутылок по 0,75 л. прославленного медока, изготовленного до того, как это бедствие постигло Францию. Сам Клерихью содержал настоящую секретную службу, информировавшую его обо всех погребах, в которых хранились действительно стоящие вина, и всегда являлся первым с весьма щедрым предложением, если разорение или смерть заставляли кого-нибудь из знатоков расстаться с их сокровищами.

Круг истинных ценителей узок и включает лишь избранных. Первые люди Великобритании были рады знакомству с Клерихью и любили завтракать с ним в задней комнатке с деревянными панелями, где еще его предки угощали друзей и клиентов самой простой пищей и самыми изысканными винами. За изящными манерами мистера Клерихью скрывались авантюрная жилка и редкая проницательность. Он был тактичным, благожелательным и молчаливым слушателем, люди, привыкшие ему доверять, не раз обсуждали с ним государственные тайны. Светловолосый и уже лысеющий, Клерихью носил круглые очки, что придавало его розовощекому лицу выражение мистер-пиквикской невинности. Лишь на одну тему он мог говорить бесконечно, подчас впадая в проповеднический тон: о благородных винах Клерихью разглагольствовал со страстью коллекционера.

Мэнтон свалился на голову Клерихью из Соединенных Штатов — с лучшими рекомендациями от друзей и клиентов, которые сообщали, что этот нефтяной магнат с огромным состоянием — большой поклонник хороших вин. Кроме того, он был одним из лидеров Американской антикоммунистической лиги и приехал в Европу для формирования мирового антибольшевистского альянса. Мэнтон был крупный мужчина с громким голосом и раскатистым смехом, гладко выбритый на американский манер, однако его длинные седые кудри намекали на некоторое эстетство.

Мэнтон хотел познакомиться с министром иностранных дел сэром Филиппом Кармайклом[64]Вымышленное лицо. Такого министра иностранных дел в Великобритании не было., как он объяснил, не столько для того, чтобы обсуждать все эти антибольшевистские дела, сколько для того, чтобы предложить министру, всемирно известному знатоку вин, редкие вина, которые Мэнтон раздобыл за свою бурную жизнь.

Поначалу Клерихью немного сомневался в искренности американца, поскольку утонченный вкус редко присущ его соотечественникам. Мэнтон, однако, казался вполне преданным поклонником Бахуса, и Клерихью организовал ему встречу с сэром Филиппом за бутылкой «Марго» 1871 года. После этого Мэнтон потребовал реванша и пригласил обоих на винный пир, который, как он заявил, бросит вызов самому совершенству.

Мистер Клерихью немного беспокоился: притязания такого рода зачастую оборачивались трагическим разочарованием. Мэнтон, без сомнений, читал трактат сэра Филиппа о рейнвейне и кларете — он цитировал его беспрестанно, — но вот сумел ли он в мире, столь оскудевшем благородными винами, превратить деньги, которые водились у него в изобилии, в действительно ценные сокровища виноделия? Сомнения мистера Клерихью только усилились, когда он узнал, что среди приглашенных будут дамы. Мало кто относился к женскому полу с таким же бескорыстным восхищением, как мистер Клерихью, но он полагал, что общение с дамами плохо совместимо с дегустацией старинных вин. Однако его сомнения оказались беспочвенными. Мэнтон сдержал свое слово. У него был великолепный особняк на Хилл-стрит, превосходный повар, да и компания подобралась отменная: сэр Филипп, Хелен Кармайкл (его дочь), леди Эрика Монтегю (ее очаровательная подруга), Мэнтон и сам Клерихью. Мэнтон настаивал, что хорошее вино требует изящного общества, а Хелен и леди Эрика были прелестны. Клерихью знал Хелен еще девочкой. Ее подругу он видел впервые. Это была обворожительная блондинка с темными глазами, и ее обаяние подчеркивалось легким иностранным акцентом. Русская по рождению, леди Эрика была вдовой британского офицера.

— Для начала я угощу вас рейнвейном, — провозгласил Мэнтон, — «Штайнберг Кабинет» 1868 года. Уверен, что вы оцените.

Сэр Филипп сделал глоток и разразился панегириком. Мистер Клерихью выдержал паузу, прежде чем вынести вердикт. Это действительно был «Штайнберг Кабинет» 1868 года, более того, он моментально узнал это вино. Две бутылки того же урожая стояли у него в погребе, и было странно — очень странно! — что кто-то еще мог подавать его к ужину.

— Да, — сказал Клерихью наконец, — прекрасное вино. Простите за нескромный вопрос, где вам удалось его раздобыть?

— Ну, я ведь тоже коллекционирую редкие вина в меру своих скромных возможностей, — беспечно ответил Мэнтон, — кажется, это бутылка из Ротшильдовских погребов. Мой агент купил ее для меня в Париже.

Мистер Клерихью с озадаченным видом вернулся к бокалу и тарелке. За рейнвейном последовал лафит[65] Лафит — французское вино бордоского типа из округа Медок. 1864 года — лучший из кларетов[66] Кларет — общее название для красных бордоских вин в Западной Европе. нашего времени. Правда, мистер Клерихью втайне счел такое нагромождение раритетов дилетантством.

Наконец, к десерту подали токай. Мэнтон сам разлил драгоценное вино и, подняв бокал, посмотрел на мистера Клерихью с вызовом:

— Не думаю, чтобы в мире существовал токай, равный этому. Может быть, мистер Клерихью, чей тонкий вкус известен целому свету, назовет нам его и расскажет его историю.

Мистер Клерихью скромно отметил, что его нёбо имеет недостатки и что с каждым дегустатором случались курьезные ошибки. С непринужденностью эксперта он повращал вино в бокале, а затем, глубоко вдохнув букет, сделал глоток, который задумчиво покрутил во рту.

— Очень старое и знаменитое токайское, — произнес он торжественно, — настоящий нектар. Как вы знаете, эссенцию токая изготавливают только в годы лучших урожаев; отборнейшие виноградины оставляют на лозе, пока они не высохнут почти до состояния изюма. Затем их собирают, укладывают в бочку и оставляют на двадцать четыре часа. Под тяжестью собственного веса виноградины выделяют небольшое, очень небольшое количество сока, и из этой драгоценной и редкой жидкости готовится эссенция токая, эликсир королей. А вино, которое мы пьем, я с большой долей уверенности могу определить как эссенцию токая 1811 года, легендарного года кометы[67]В 1811 году в течение девяти месяцев можно было наблюдать комету, официальное название которой — С/1811 F1. Эта комета упоминается у Толстого в «Войне и мире», а у Пушкина в «Евгении Онегине» даже говорится о вине, произведенном в 1811 году (глава I, строфа XVI — «Вошел: и пробка в потолок, // Вина кометы брызнул ток»)., которая стала причиной лучшего урожая в девятнадцатом веке и явилась, как некоторые считают, предзнаменованием отступления из Москвы.

Мистер Клерихью умолк, но, повинуясь неожиданному вдохновению, добавил:

— Если я прав, думаю, я могу назвать и прославленный погреб, из которого произошло это вино.

Мэнтон был слишком занят своим бокалом, чтобы отвечать. После долгих колебаний он наконец вымолвил:

— Боюсь, что на этот раз наш многоуважаемый мистер Клерихью ошибся. Как известно, и великий Гомер иногда дремлет. Это вино, благородное само по себе, не может сравниться славой с урожаем года кометы. Я не вполне уверен в его возрасте — кажется, оно 1823 года и происходит из погребов австрийского императора.

Мистер Клерихью принял замечание с меньшим смущением, чем можно было бы ожидать. Он был так поглощен неожиданной идеей, возникшей у него во время дегустации, что едва следил за разговором.

Краем глаза он отметил страшную перемену в поведении леди Эрики. Было очевидно, что ее красота сразила Мэнтона. Он оживленно обсуждал с ней преступления коммунизма. В те дни в свете много говорили о коварстве и жестокости Азефа[68] Азеф — это имя, вероятно, позаимствовано у реально существовавшей исторической личности. Азеф, Евно Фишелевич (1869–1918) — член ЦК партии эсеров, организовавший более 30 терактов, и одновременно — агент царской охранки. Одно время его имя было нарицательным для обозначения провокатора и доносчика. Исторический Е. Ф. Азеф никогда не был начальником ОГПУ — он умер в Берлине от болезни почек задолго до возникновения этой организации., тайного шефа ОГПУ, который сменил множество обличий и множество женщин и чье истинное лицо, как утверждали слухи, не видели даже ближайшие соратники. Затем Мэнтон попытался заговорить на более личные темы, но леди Эрика держала дистанцию.

Метаморфоза произошла после того, как подали лафит 64 года, лучший кларет на нашем веку. До того леди Эрика была холодна и сдержанна; казалось, Мэнтон ей неприятен. После — мистер Клерихью позволил себе вульгарное словцо — она просто на нем висла. Может быть, на нее так подействовало вино, а может быть — и нет. Когда Мэнтон повернулся к ней, она прильнула к нему и бесстыдно гипнотизировала его своими темными глазами, которые столь эффектно контрастировали с золотом ее волос. Кроме того, в библиотеке явно что-то произошло. После обеда Мэнтон пригласил гостей осмотреть дом и полюбоваться картинами, а они с леди Эрикой на несколько минут задержались в библиотеке. Мистеру Клерихью, рассеянно разглядывавшему натюрморт в холле, почудилось, что он слышал легкое шуршание, приглушенный смех и, как ему показалось, поцелуй. Во всяком случае, и леди Эрика, и Мэнтон, выходя из библиотеки, поправляли прическу.

Гости разошлись около половины двенадцатого, и мистер Клерихью некоторое время сидел в своей спальне, прежде чем лечь; он все думал о винах Мэнтона. На следующее утро он провел целый час за изучением конторских книг своего магазина, которые были энциклопедией благородных вин прошлого века, но не нашел ни про «Штайнберг Кабинет» 1868-го, ни про эссенцию токая 1811-го никаких сведений, которые могли бы его успокоить.

Его размышления прервал господин в сюртуке и цилиндре; на лице его были написаны все признаки возбуждения и тревоги. Клерихью никогда не видел, чтобы философ, небожитель и знаток вин, министр иностранных дел сэр Филипп Кармайкл выказывал хоть малейшую озабоченность.

— Клерихью! — воскликнул он. — Ужасная новость! Мэнтон был убит прошлой ночью, сразу после того, как мы ушли. Полиция подозревает отравление!

— Мэнтон убит! — повторил Клерихью и присвистнул.

Но ни убийство, ни какие-нибудь природные катаклизмы не заставили бы Клерихью забыть свои утонченные манеры. Он невозмутимо предложил сэру Филиппу стул и настоял, чтобы министр отведал коньяка 1830 года.

— Неудивительно, что вы столь встревожены! Ничто так не помогает сохранить спокойствие, как стаканчик выдержанного бренди.

Сэр Филипп сделал глоток, однако даже эта целительная жидкость не избавила его от нервного напряжения. Он проглотил ее как лекарство.

— И это еще не все! Пропал проект Балтийского договора!

Мистер Клерихью, казалось, не удивился, а лишь сочувственно кивнул.

— Очевидно, что это двойной удар большевиков: они убили Мэнтона, потому что он был их злейшим врагом и потому что он знал, где хранится Балтийский договор, а для них это вопрос жизни и смерти. Вы ведь знаете, что Мэнтон — заметный человек в Американской антибольшевистской лиге. Конечно, знаете — вы ведь сами его мне представили! Честно говоря, он вчера провел весь день в моем загородном доме, помогал мне найти место для безопасного тайника, поскольку я забрал договор на рождественские каникулы. И вот они украли договор и убили Мэнтона. Все наши усилия по поддержанию политического равновесия на Балтике пошли прахом, а это значит — война! Как Англии выйти из этого положения — ума не приложу!

— Боже, боже! — откликнулся мистер Клерихью.

— Если бы они не убили Мэнтона, я бы обратился к нему. Он был единственным человеком, способным вернуть договор. Мэнтон умел просчитать все ходы большевиков. Американцы — прекрасные организаторы и разумеется, располагают гораздо большими средствами, чем наши люди. У них есть фотографии, описания, а зачастую и отпечатки пальцев огромного числа советских агентов. Недавно, когда в Министерстве иностранных дел произошла утечка информации, полиция оказалась беспомощной, и только Мэнтон смог поймать коммунистического шпиона.

— Интересно, интересно, — задумчиво произнес мистер Клерихью.

Его тон удивил даже обезумевшего сэра Филиппа, и тот уже собирался спросить, что же ему интересно, как вдруг разговор был прерван появлением детектива из Скотленд-Ярда. Сэр Филипп заявил, что должен немедленно ехать в Министерство иностранных дел. Когда министр уехал, мистер Клерихью постарался укрепить детектива Парка в мысли, что не сможет пролить никакого света на убийство Мэнтона. У мистера Парка не было никаких сомнений. Убийство было делом рук коммунистов, а единственный способ найти убийцу — искать среди красных.

С помощью пары искусных вопросов мистер Клерихью узнал некоторые подробности дела. Мэнтона нашли на первом этаже, в кабинете напротив столовой. Он сидел за столом, на котором стояли два бокала и бутылка токайского. Один из бокалов был наполовину полон; в другом, в который, предположительно, подмешали яд, оставалось лишь несколько капель.

— Кажется, у него не было причин для самоубийства, — сказал детектив, — а если и были, то почему два бокала? Все найденные отпечатки пальцев принадлежали убитому. Эксперты исследовали улики, и врачи считают, что смерть не могла наступить намного позже часа ночи.

После того как детектив уехал, мистер Клерихью подошел к телефону и вызвал из соседнего отеля молодого англичанина по фамилии Льюис, которому время от времени поручал разнюхивать, где на Ближнем Востоке можно приобрести редкие вина. В последний раз ему было доверено опасное дело: Клерихью послал его, чтобы он попытался прощупать содержимое одного из самых больших погребов, который даже после войны был переполнен благородными винами. Льюис вернулся с пустыми руками, зато добыл информацию, которая давала надежду позже, при помощи дипломатии и подкупа, переместить некоторые из этих вин с Востока в погреб Клерихью.

— Рейнвейн, «Штайнберг Кабинет» 1868, бочонок 4569, — сказал Клерихью почтительным шепотом, — кларет (двойной магнум лафита 1864 года) и токайское года кометы.

Можно ли было достать их где-нибудь еще?

Льюис покачал головой и, оглядев комнатку, словно боясь, что их подслушивают, шепотом ответил:

— Я же вам рассказывал, чего мне стоило хотя бы взглянуть на опись погреба. Все вина, которые вы перечислили, были куплены на имя…

Льюис умолк и написал что-то на клочке бумаги. Клерихью взглянул на него, торопливо разорвал бумагу и бросил ее в огонь.

— Вот как, — сказал мистер Клерихью самому себе, едва Льюис ушел. — Осталось только выяснить, куда делся Балтийский договор.

Несколько минут размышлений, беглый просмотр справочника «Кто есть кто» — и с уверенностью человека, решившего два вопроса разом, мистер Клерихью надел шляпу, пальто и исчез за дверью.

Он поехал в модный бридж-клуб и попросил таксиста подождать. Леди Эрика накануне обмолвилась, что обычно проводит вторую половину дня там, и мистер Клерихью предположил, что сегодня она не изменит своей привычке. Его предположение оправдалось, и через некоторое время, которое для мистера Клерихью тянулось столь долго, что он начал беспокоиться, сколько натикает счетчик таксиста, леди Эрика спустилась и поприветствовала его с несколько преувеличенной светскостью.

— Простите, что заставила вас ждать, но мне нужно было окончить роббер. Какое несчастье, бедный Мэнтон! Меня сегодня утром долго допрашивали, но я ничем не могла помочь. Наверняка это все ужасные большевики!

— Я хочу пригласить вас на автомобильную прогулку, — сказал мистер Клерихью, смиренно опуская глаза и удивляясь, что так запросто разговаривает со столь прекрасной женщиной.

Леди Эрика подняла брови.

— Я бы мог быть вам полезен: я бы избавил вас от опасного документа и направил бы его по нужному адресу, — продолжал он.

На секунду она открыла рот от изумления. Впрочем, она тотчас же взяла себя в руки, и мистер Клерихью вдруг почувствовал, что попал в тигриное логово.

— Нет-нет, — добавил он поспешно, — я ваш друг. Я хочу вам помочь. Исполнение приговора — не преступление.

Леди Эрика смерила взглядом маленького виноторговца. Прошлым вечером он в ее глазах сливался с интерьером — она сочла его занудой, который только и может, что говорить о винах. Теперь леди Эрика чувствовала его восхищение и мягкую доброту. Во всяком случае, он был безопасен. Поэтому, слабо возражая ради приличия и делая вид, что ничего не поняла, леди Эрика позволила усадить себя в кэб и услышала, что мистер Клерихью велел водителю ездить вокруг парка и ждать дальнейших указаний.

Некоторое время мистер Клерихью сидел молча, гордый тем, что едет в автомобиле рядом с необыкновенно красивой женщиной.

Наконец он откашлялся и тихо сказал:

— Как хорошо! Парк прекрасен даже зимой. Скажите, ведь документ при вас?

Леди Эрика молчала.

— Ну конечно же он при вас! Давайте я выгляну в окно, пока вы будете его доставать. Подумайте, каким облегчением для вас будет избавиться от этой ноши и быть уверенной, что документ отправится по нужному адресу. Не бойтесь меня. Я хочу вам помочь и не могу осуждать вас за то, что вы сделали вчера вечером.

Мистер Клерихью выглянул в окно. Леди Эрика колебалась, не зная, опасаться ли ей ловушки или довериться этому маленькому человеку. Затем послышалось шуршание шелка, и минуту спустя она тронула мистера Клерихью за руку:

— Вот.

Мистер Клерихью, не глядя, спрятал Балтийский договор в просторный карман своего пальто.

— Теперь мы можем говорить откровенно, — мягко сказал он. — Помните, я ваш друг и вы можете на меня положиться. Правильно ли я понимаю, что у вас есть веские причины ненавидеть большевиков?

— Они убили моего мужа и всех, кто был мне дорог, — ответила леди Эрика приглушенным голосом.

— Я подозревал нечто подобное. Теперь я все понял, но скажите, почему именно кларет заставил вас предположить, что Мэнтон — не тот, за кого выдает себя?

— Кларет тут ни при чем, хотя, кажется, это его я пила, когда заметила, что у Мэнтона на левом мизинце нет фаланги. Одна женщина в Риге — она была его любовницей — сказала мне, что у человека, которого я так долго искала, именно такой палец. Кроме того, по ее словам, у него была еще одна примета — изуродованное левое ухо, жалкий обрубок уха. Я не видела его ушей — как вы помните, у него длинные волосы, но почувствовала, что это он. Он проявлял ко мне внимание, и я его поощряла. Позже, в библиотеке, я утвердилась в своем предположении, позволив ему себя поцеловать. — Леди Эрика вздрогнула. — Я предпочла бы целоваться со слизнем или орангутангом, но зато у меня появилась возможность приподнять ему волосы и взглянуть на его уши. Теперь я точно знала, что это Азеф. Он быстро угодил в мои сети и попросил меня вернуться после того, как все уйдут, чтобы выпить еще по бокалу токайского — эликсира любви, как он выражался, — и вложил мне в руку ключ. Остальное объяснять не надо.

— Прошу прощения за любопытство, но мне хотелось бы услышать все немного подробнее.

— Еще когда я жила с мужем в России, я приобрела привычку носить на шее флакончик яда, безболезненного и смертельного. Азеф сказал мне, что к полуночи вся прислуга будет спать; в четверть первого я вернулась, открыла дверь ключом и вошла в библиотеку. Он сидел там и читал документ, который теперь лежит в вашем кармане. Он разлил токайское по бокалам, которые уже стояли на столе. Документ все еще был у него в руках — позже я разобрала, что это такое, — и Азеф повернулся ко мне спиной, чтобы спрятать его в стол: трудно соблазнять женщину, держа в руках важные бумаги. Содержимое моего флакончика тут же оказалось у него в бокале.

Он посмотрел на меня и выпил все до дна, бормоча какие-то глупости про эликсир любви. Я пригубила вино и увидела, как он молча осел в кресле, даже не почувствовав боли. Затем, как будто по наитию, я подошла к столу и забрала бумагу, которую он читал, так как была уверена, что никаких прав на нее он не имеет. Так я убила Азефа. Но как вы об всем догадались?

— Милая моя леди, я ни о чем не догадывался, пока этот человек не предложил нам «Штайнберг Кабинет» 1868 года. Я сразу понял, что это вино из знаменитого бочонка. Рейнские виноделы выдерживают свои вина в маленьких бочонках, отжимая самые лучшие виноградины в одном, виноградины второго сорта в другом и так далее, получая таким образом с одного виноградника несколько вин разного качества, которое определяется по номеру бочонка, известному лишь посвященным. Самый лучший рейнвейн в мире изготовили в 1868 году в бочонке номер 4569, который был полон лишь наполовину. Ценой неимоверных усилий моему отцу удалось достать две дюжины бутылок за огромные деньги. Все остальные отправились в погреба русского императора. Этого рейнвейна никогда не было у Ротшильдов. И то же самое с токайским. Нас действительно угощали эссенцией токая 1811, как я и говорил. Около ста бутылок токайского года кометы нашли перед самой войной замурованными в одном из погребов Венгрии. Моя компания купила несколько бутылок за фантастические деньги, и опять-таки все остальное пошло царю. Разумеется, попробовав эти вина, я сразу понял, что они из царских погребов. Когда Мэнтон солгал об их происхождении, мне стало ясно, что дело нечисто.

— Но ведь царские вина наверняка давно уже выпиты, — возразила леди Эрика.

— Я подхожу к этому, — ответил мистер Клерихью. — Я ищу редкие вина по всему свету и некоторое время назад обнаружил, что вина, которые мне нужны, остались только в России в императорских погребах. Я выяснил, что вина все еще там, их охраняют как музейные экспонаты и доступ к ним имеют только самые красные из красных комиссаров. Итак, я был абсолютно уверен, что Мэнтон раздобыл свои великолепные вина именно там. Естественно, я спросил себя, кто этот человек, который так свободно орудует в императорских погребах. Ответ напрашивался сам собой: это мог быть только советский комиссар, занятый советскими делами. Мой агент, пытавшийся купить для меня императорские вина и своими глазами видевший опись — учет ведется и по сей день, — сообщил мне, что все вина, которые мы пили, были выданы Азефу, шефу ОГПУ. Так я понял, что под именем Мэнтона скрывался либо сам Азеф, либо кто-то из высших чинов ОГПУ.

Сэр Филипп Кармайкл всему миру известен как знаток и любитель вин. Для шпиона, который хотел бы с ним познакомиться, не найти лучшей рекомендации, чем столь драгоценные бутылки. Азеф при его дерзости вполне мог лично приехать, чтобы украсть Балтийский договор, а знать содержание этого договора большевикам необходимо.

— Но при чем тут я?

— Прочитав вашу историю в справочнике «Кто есть кто», я без труда угадал дальнейшую судьбу Азефа. Азеф ездил в загородный особняк сэра Филиппа, чтобы помочь ему спрятать договор, и, разумеется, воспользовался возможностью украсть его.

Я понял, что вы его забрали, поскольку в противном случае полиция бы его обнаружила. Поэтому я воспользовался шансом помочь прекрасной юной леди, тем более что они столь редко встречаются на моем пути.

Возможно, леди Эрика неправильно истолковала восхищение мистера Клерихью.

— Я ни о чем не жалею, — произнесла она с достоинством. — Я уничтожила человека, который убил…

Мистер Клерихью в ужасе замахал руками:

— Леди Эрика, прошу вас. Как я уже сказал, исполнение приговора — не преступление. Я просто отдам документ сэру Филиппу, сообщив ему под строжайшим секретом, что под именем Мэнтона скрывался Азеф. Он сразу же поймет, что его собственная репутация требует, чтобы дело замяли. Даже в демократической стране есть рычаги и механизмы, позволяющие остановить расследование, если опасности подвергаются интересы государства.

Тут леди Эрика, нервы которой были натянуты гораздо сильнее, чем мог предположить мистер Клерихью, не выдержала и разрыдалась у него на плече. Как он ее успокаивал — об этом история умалчивает, но когда он подъехал к Министерству иностранных дел, счетчик показывал колоссальную сумму.

В своем дневнике мистер Клерихью самодовольно и педантично записал: «Знание вин, которые веселят сердце человека, может быть и привилегией и ответственностью, но и то и другое весьма приятно».