Комментарии

Онлайн чтение книги Том 10. Пьесы, написанные совместно
Комментарии

Василиса Мелентьева*

Печатается по последнему прижизненному собранию сочинений А. Н. Островского (том VI, изд. Н. Г. Мартынова, 1885) , со сверкой текста по журналу «Вестник Европы» (1868, кн. 2) .

Драма «Василиса Мелентьева» написана Островским при соучастии С. А. Гедеонова.

Степан Александрович Гедеонов (1815–1878) , сын директора императорских театров А. М. Гедеонова, в 1846 году поставил в Александрийском театре свою драму «Смерть Ляпунова». В 1867 году он был назначен директором императорских театров, и в этом же году произошло свидание Гедеонова с Островским. В «Воспоминаниях об Островском» П. М. Невежин приводит слова великого драматурга: «Генерал написал хронику „Василиса Мелентьева“ и призвал меня, чтобы я переработал сюжет и придал пьесе литературную форму» («Ежегодник императорских театров», вып. VI, 1910, стр. 11) .

В Государственной библиотеке им. В. И. Ленина хранится черновая рукопись «Василисы Мелентьевой». (Опубликована полностью Н. П. Кашиным в 1912 г. в его книге «Этюды об А. Н. Островском».) Текст этой рукописи, четко переписанный чернилами писарской рукой, содержит первые три действия и вторую сцену четвертого действия пьесы, не имеющей заглавия. Эта «писарская» рукопись является тем текстом, который Островский получил из рук Гедеонова для переработки и завершения начатой драмы. В «писарский» текст рукою Островского карандашом внесены большие изменения, исправления, замены; целые куски текста зачеркнуты и заменены новыми; заглавие «Василиса Мелентьева» написано рукою Островского.

Усиленно работая в октябре 1867 года над «писарским» текстом «Василисы Мелентьевой», Островский трудился прежде всего над переработкой первых трех действий драмы и затем над созданием четвертого и пятого действий. Островский внес существенные перемены в мотивировку действия. В «писарском» тексте главное действующее лицо — царица Анна. Колычев горячо, преданно любит Анну, и все усилия его направлены на то, чтобы спасти ее от гибели, предрешенной Малютой, Василисой и царем. Усилия эти безуспешны: царица гибнет. На этом оканчивается текст «писарской» рукописи. Наоборот, в созданной Островским пьесе ведущей героиней стала Василиса, царица Анна превратилась в фигуру второго плана. Исход действия получился иной: Колычев пылает страстью к Василисе, и по ее требованию он отравляет Анну.

В результате работы Островского первоначальный замысел посредственной романтической мелодрамы с условно театральными фигурами злодеев (Василиса, Грозный) и добродетельных лиц (царица, Колычев) превратился в высокохудожественную историческую драму с реалистически очерченными образами действующих лиц. Вялый прозаический стих преобразился в превосходную стихотворную речь народного драматурга-поэта.

Исторический материал для замысла пьесы Гедеонов взял из тома IX «Истории Государства Российского» Карамзина (стр. 161–162, изд. Эйнерлинга, СПБ., 1843) . В понимании личности Грозного и его исторического значения Гедеонов покорно следовал за Карамзиным, который изображал царя с точки зрения его врагов — «княжат» и бояр во главе с Курбским. Это карамзинское освещение личности Грозного, с непониманием исторического значения его царствования, в известной мере отразилось и на образе царя в драме Островского, где все внимание автора сосредоточено не столько на государственной и политической деятельности Грозного, сколько на его частной жизни.

18 ноября 1867 года «Василиса Мелентьева» была одобрена Театрально-литературным комитетом для представления на императорских театрах, а 22 ноября того же года разрешена драматической цензурой, которая изъяла из пьесы обращение Грозного «Во имя отца и сына и святого духа» в его речи к боярам (д. 1, сц. 2, явл. 9) и его же упрек Малюте: «Ты б поджарил легонечко, так все бы рассказала» (д. 3, явл. 6) .

Первое исполнение «Василисы Мелентьевой» состоялось 3 января 1868 года в Москве, в Малом театре, в бенефис П. М. Садовского, исполнявшего роль Воротынского. Роль Василисы Островский дал Г. Н. Федотовой и помогал ей в работе над ролью; артистка «выполнила все его требования». («Воспоминания Г. Н. Федотовой», «Русское слово», 1911, № 125.) Другие роли исполняли: Грозного — И. В. Самарин, Анны — Н. А. Никулина, Малюты — В. А. Дмитревский, Колычева — Н. Е. Вильде, Морозова — В. И. Живокини, Мамки — Е. Н. Васильева.

В Петербурге «Василиса Мелентьева» была поставлена на сцене Мариинского театра 10 января 1868 года в бенефис П. И. Григорьева 1-го, исполнявшего роль Морозова. Другие роли исполняли: Василисы — Е. В. Владимирова, Анны — Е. П. Струйская, Грозного — В. В. Самойлов, Воротынского — Ф. А. Бурдин, Малюты — Л. Л. Леонидов, Колычева — П. С. Степанов.

В большинстве дворянско-буржуазных органов печати («С.-Петербургские ведомости», «Весть» и др.) драма получила отрицательную оценку.

Положительную оценку «Василиса Мелентьева» встретила в «Отечественных записках» Н. А. Некрасова и М. Е. Салтыкова: «Интерес публики, неизменный к произведениям ее любимого драматурга, на этот раз еще увеличился от ходивших заранее слухов об этом будто бы лучшем из его исторических трудов. Прибавленные к имени автора таинственные *** сотрудника ничего не убавили в глазах публики… Мы не возьмемся решить: точно ли „Василиса Мелентьева“ лучшее из исторических сочинений автора „Свои люди — сочтемся“ и „Грозы“. Мы вообще более расположены к его неисторическим, бытовым драмам; но, кажется, можно сказать безошибочно, что для сцены — это лучшая из исторических его драм. Притом она уже действительно драма, а не хроника: развитию страстей души человеческой уступлено в ней главное место, а история служит более средством, нежели целью». («Отечественные записки», 1868, № 1, стр. 130–131.)

Писатель И. А. Гончаров в своем цензорском отзыве о «Василисе Мелентьевой» писал: «Г. Островский, как талант первого разряда… создал произведение, которое, без сомнения, произведет заслуженный успех». (Н. В. Дризен. Драматическая цензура двух эпох. 1825–1881. Изд. «Прометей», СПБ., стр. 157.)

Об исполнении «Василисы Мелентьевой» в Москве Островский в 1869 году писал директору императорских театров С. А. Гедеонову: «„Смерть Грозного“ и „Василиса Мелентьева“ могут итти только при особенно благоприятных условиях, так как в них заняты постоянно нужные на Большом театре хористы и балетные фигуранты, которых мы тоже заставляем разговаривать. Даже для бытовых пьес недостает персонала». А в «Записке о причинах упадка драматического театра в Москве» (1881 г.) Островский вспоминал: «Поставленные даже в таком непривлекательном виде, исторические пьесы все-таки очень нравились публике, особенно две: „Смерть Грозного“ и „Василиса Мелентьева“; сколько раз они ни шли, — цена на места в руках барышников постоянно удваивалась, а иногда и утраивалась».

Несмотря на неблагоприятные условия постановки, исполнение ролей Василисы — Г. Н. Федотовой и Анны — Н. А. Никулиной, как и исполнение ролей Воротынского — П. М. Садовским и Малюты — В. А. Дмитревским, в Малом театре стояло на большой художественной высоте и содействовало крупному успеху пьесы.

Несмотря на слабость исполнения на сцене Мариинского театра, «Василиса Мелентьева» имела в Петербурге успех не меньший, чем в Москве. «Отечественные записки» отмечали этот успех: «Островский в оба представления выходил по нескольку раз на вызовы публики… В первые два представления билетов не было уже накануне. Судя по множеству неудовлетворенных требований и по тому, что третье представление назначено для второго бенефиса (первое тоже шло в бенефис) , надо полагать, что театру не скоро суждено опустеть на „Василисе Мелентьевой“».

В 1872 году «Василиса Мелентьева» была запрещена для представления, в провинциальных театрах. Лишь изредка ее представления дозволялись по особому ходатайству губернаторов.

В 1880 году запрещение «Василисы Мелентьевой» было распространено и на частные сцены Москвы и Петербурга. Оставалась пьеса под запретом и для народных театров.

Настоящим знакомством с «Василисой Мелентьевой» публика провинциальных театров обязана Г. Н. Федотовой, лучшей исполнительнице роли Василисы. После возобновления пьесы в 1894 году в Малом театре в свой бенефис Федотова в заявлении в Главное управление по делам печати, указав, что в своих театральных поездках по России она встречает «препятствия к постановке пьесы А. Н. Островского „Василиса Мелентьева“», писала: «Мне это в особенности кажется странным, так как покойный Островский именно мне впервые поручил исполнение этой роли», и просила «снабдить» ее «письменным разрешением на постановку этой пьесы в разных городах России». Такое разрешение было Федотовой дано, и в 1894–1898 годах она с огромным успехом сыграла роль Василисы 68 раз в 65 городах.

Только после революции 1905 года исполнение этой пьесы стало более доступно для русского театра, однако еще в 1913 году было запрещено либретто музыкальной драмы «Василиса Мелентьева».

Роль Василисы была в репертуаре многих виднейших артисток русской сцены — П. А. Стрепетовой, М. Н. Ермоловой, М. Г. Савиной, Е. Н. Горевой, М. М. Глебовой, Н. С. Васильевой, А. А. Яблочкиной. Образ Грозного с особой удачей воплощали М. И. Писарев, П. М. Свободин, Ф. П. Горев.

В 1899 году М. Г. Савина в роли Василисы Мелентьевой с успехом гастролировала в Берлине и Праге.

«Василиса Мелентьева» всегда печаталась Островским с упоминанием соучастника. Под опубликованной впервые пьесой в «Вестнике Европы» (1868, февраль) стоит подпись «А. Островский и Г-в». Однако из всех пьес, написанных в сотрудничестве с другими драматургами, Островский только «Василису Мелентьеву» ввел в свое собрание сочинений. Она появилась в 5-м томе 2-го издания его сочинений (СПБ., 1870) , где воспроизведен текст «Вестника Европы», а также в томе VI сочинений в изданиях 1874 и 1885 годов — и всюду стоит подпись «А. Н. Островский и Г ***».


Счастливый день*

Печатается по тексту «Отечественных записок» (1877, № 7) , со сверкой по двум рукописям пьесы (Институт русской литературы АН СССР) и по изданию «Драматические сочинения А. Островского и Н. Соловьева», СПБ., 1881.

«Счастливый день» — первая пьеса А. Н. Островского, в которой он вступил в сотрудничество с драматургом Н. Я. Соловьевым.

Николай Яковлевич Соловьев (1845–1898) за период с 1865 по 1874 год написал пять пьес: «Куда деваться», «Душевный человек», «Своего рода несчастье», «Слабые нервы», «Разладица», и все они были либо не одобрены Театрально-литературным комитетом, либо запрещены цензурой. В 1875 году Театрально-литературный комитет не одобрил и шестую пьесу Н. Соловьева «Кто ожидал?» — первую редакцию комедии «Женитьба Белугина».

После шести «неодобрений» и «запрещений» его пьес Соловьеву пришлось оставить самую мысль о том, чтобы быть драматургом, и довольствоваться местом учителя в уездном городе.

В 1876 году один из друзей Соловьева передал его рукописи А. Н. Островскому с просьбой помочь Соловьеву. Великий драматург, отметив неопытность Н. Соловьева как драматурга, вместе с тем, признал его несомненную одаренность. Именно высокой оценкой таланта Н. Соловьева и объясняется глубокая и длительная заинтересованность Островского в литературной и театральной судьбе Соловьева. Островский принимал участие в драматургической работе Соловьева в течение десятилетия (1876–1886) ; первые же пять лет были временем соавторства Островского и Соловьева.

Следует отметить, что в пьесах, написанных без участия Островского, оказались непреодоленными недостатки Соловьева-драматурга — его склонность к мелодраматизму («Медовый месяц») и поверхностному комизму положений («Прославились») . Из пьес Н. Я. Соловьева ни одна (за исключением «На пороге к делу») не имела сколько-нибудь значительного успеха, и в репертуаре удержались лишь пьесы, написанные в соавторстве с Островским.

Высокую оценку помощи Островского находим в письмах Соловьева. 5 сентября 1877 года Соловьев отмечал: «Вы решительно воздвигаете меня среди моей невеселой жизни, и каждое ваше слово вливает в меня новую энергию; если я буду иметь какой-нибудь успех, достигну чего-нибудь, то всегда с истинною признательностью назову вас человеком, выхватившим меня, кому я всем обязан». (Переписка А. Н. Островского с Н. Я. Соловьевым. Вступительная статья и комментарии Д. И. Малинина. «Труды Костромского научного общества по изучению местного края». Выпуск XII. Литературный сборник 1, Кострома, 1928, стр. 37.) [11]Ссылки на это издание в дальнейшем обозначаются; Малинин, и указываются страницы издания.

В другом письме, от 1 ноября 1878 года, Н. Соловьев писал: «Ваше сотрудничество со мной — это моя гордость и главная награда, и я знаю, что лучшей образовательной школы драматического писателя, как у вас, под вашей рукой, я не найду». (Малинин, 48.)

«…Я только о том и хлопочу, — писал о Соловьеве Островский, — чтобы заставить его зарабатывать свой успех задним числом, т. е. самым прилежным образом изучать технику драматического искусства, для того, чтобы стать мастером и легко и с умением распоряжаться тем материалом, который дает ему его талант». (П. Морозов. Островский в его переписке, «Вестник Европы», 1916, кн. 10, стр. 75.)

Доля участия Островского в каждой пьесе, написанной в сотрудничестве с Н. Соловьевым, различна, но совершенно несомненно то, что Островский своим участием неизменно увеличивал идейную значительность и художественную ценность пьес. Он привносил в них ту реалистическую правдивость, ту зоркость художника критического реализма, с которою сам изображал русскую действительность 70-х годов. Оскудение и разложение класса дворянства, новый фазис в жизни класса буржуазии изображены в пьесах «Дикарка», «Светит, да не греет», «Женитьба Белугина»[12]Пьеса «На пороге к делу», вошедшая в первое издание «Драматических сочинений А. Островского и Н. Соловьева» (СПБ., 1881) , исключена из настоящего издания, так как Островский признавал ее принадлежащей одному Н. Соловьеву. 23 января 1879 года он писал Бурдину: «Пьесу „На пороге к делу“ Соловьев написал всю сам и писал ее у меня в деревне». В связи с постановкой ее на сцене он также писал Бурдину: «Пьеса не моя, и пусть Соловьев распоряжается как знает». в том же критическом освещении, с каким показаны они в пьесах самого Островского, написанных в ту же эпоху («Бесприданница», «Сердце не камень», «Невольницы») . Как великолепный мастер техники драматического искусства, Островский усиленно трудился над тем, чтобы придать пьесам, написанным в соавторстве с Н. Соловьевым, большие, чисто театральные достоинства — стройность построения и сценичность. Как великий знаток живой русской речи, Островский много поработал над языком персонажей, добиваясь красочности и яркости речи и вместе с тем — ясности, сжатости и выразительности диалогов.

Пьеса «Счастливый день» первоначально называлась «Всех устроила! Сцены в захолустье из минувшего невозвратно». Она была окончена Соловьевым 7 июня 1876 года в Щелыкове, имении Островского.

Рукописи пьесы позволяют установить характер работы Островского над пьесой «Счастливый день». Это, во-первых, писанный рукой Соловьева текст пьесы, под которым находится им же поставленная дата «1876 г. Июня 7». Этот текст носит на себе правку Островского: вычерки отдельных мест, стилистические исправления, вставки и замены отдельных слов, перестановки некоторых кусков текста и т. д. Но все более крупные вставки в пьесу (числом 21) , реплики, диалоги, Островский не вносил в рукописный текст Соловьева, а собственноручно записывал в отдельную небольшую тетрадь. Наибольшее количество нового текста внесено Островским в первое действие.

Так, в рукописи Соловьева действие происходило в 1870 году. Пьеса начиналась словами почтмейстера, читающего свежие газеты: «Париж взят… Наполеон в плену!.. Гм… дипломатический горизонт… Гроза!.. Бисмарк!.. Что думает сей ум, что он еще намерен!» Островский перенес действие пьесы в эпоху войн Сербии и России с Турцией (1876–1877) и тем увеличил интерес пьесы для зрителя, смотревшего ее впервые осенью 1877 года. Почтмейстера Ивана Ильича Снигирева Островский переименовал в Ивана Захаровича Сандырева. Генерал Шульгин был переименован в Шургина.

Как видно из сравнения двух редакций пьесы «Счастливый день», Островский много внимания уделил языку действующих лиц.

Вот перечень тех вставок, которые сам Островский внес в особую тетрадь как более значительные:

Действие 1. В явлении 1 Островскому принадлежит начало, от слов Сандырева: «Малый Зворник» до его же реплики: «Каша из горшка ушла, что ли?», и конец, от слов Сандыревой: «Вот это хорошо…» до реплики Сандырева: «Нет, Малый Зворник» включительно; во 2-м явлении от слов Сандырева: «Ну, подожди! За мной не пропадет» до реплики его жены: «Вы только посудите, что у нас на руках». Островскому принадлежит, за исключением двух-трех фраз, большая часть 3-го явления — от слов Солдатки: «Бежал бы без оглядки» до ухода Сандырева. В 4-м явлении Островским написано начало до слов Сандыревой: «Не к лицу она нам с тобой». В явлении 5-м перу Островского принадлежат две реплики Нивина и Липочки от: «Не заметно-с!» до: «Отравите меня», ряд возражений Нивина против этого «отравления», и все дальнейшее от слов Липочки: «Василий Сергеевич! Сделайте такую милость!» до конца явления. В 6-м явлении Островский вписал обмен репликами между Сандыревой и Нивиным от его слов: «Так вы хотите лечить ее?» до слов в его же реплике: «как рукой снимет». В 8-м явлении Островский вставил две реплики Насти и Липочки от обращения первой: «Сестрица!» до ухода Липочки.

Во 2-м действии вставки Островского сосредоточены в 3-м и 4-м явлениях — в сцене объяснения Насти с Ивановым. Сюда относятся: 1) три последние реплики 3-го явления, 2) четыре первые реплики 4-го явления и в том же явлении от слов Насти: «К кому — к нам?» до слов Нивина: «тоже-с», от вопроса Насти: «В кого же вы влюблены?» до слов Иванова: «еще не было случая-с», от восклицания Насти: «Ух, как хорошо!» до конца явления. В 7-м явлении Островскому принадлежат четыре реплики от слов Шургина: «Как — человеколюбие?» до ответа Сандырева: «Точно так, ваше превосходительство». В 12-м явлении вставлена Островским реплика Михаленки, начинающаяся словами: «Ни-ни-ни…»

В 3-м действии Островскому принадлежит все 1-е явление, исключая кусок текста от слов Сандыревой: «Ну, так я вам объясню» до ее же: «Шарманку на плечи?» В 6-м явлении Островский включил реплику Нивина: «Показывать свету…» В 7-м явлении Островскому финадлежит реплика Нивина: «Помните, я говорил…» и весь конец явления от слов Липочки: «А теперь надо поверить вам?» 9-е явление принадлежит Островскому, исключая первые пять реплик. Финал пьесы (явление 10-е) от слов Насти: «Мы, мама, с Петром Степанычем за музыкой послали» — до конца также принадлежит Островскому.

По поводу этих изменений Соловьев писал Островскому 5 сентября 1877 года: «Я читал „Счастливый день“ — все, внесенное вами, прекрасно, и пьеса вышла много оживленнее». (Малинин, 37.)

Пьеса «Счастливый день» появилась в «Отечественных записках» в 1877 году за подписью «Щ…»; эта подпись повторяет ту, которую Островский собственноручно поставил на тетради своих вставок в текст Соловьева «Щ-ский», то есть «Щелыковский».

Пьеса «Счастливый день» впервые поставлена в Малом театре 28 октября 1877 года, в бенефис М. А. Дурново, исполнявшего роль Михаленко; другие роли исполняли: супругов Сандыревых — С. В. Шумский и С. П. Акимова, Настю — В. П. Музиль-Бороздина, Липочку — Е. С. Шуйская, Шургина — В. А. Макшеев, Нивина — М. П. Садовский, Иванова — Н. И. Музиль. Островский сообщал Соловьеву: «Пьеса „Счастливый день“ имела большой успех: артистов вызывали после каждого акта и некоторых даже после сцен». (Малинин, 38.)

В Петербурге «Счастливый день» был представлен 14 ноября в Александрийском театре в бенефис А. М. Читау, игравшей Сандыреву; Сандырева исполнял Ф. А. Бурдин, Настю — М. Г. Савина, Шургина — К. А. Варламов, Иванова — Н. Ф. Сазонов, Михаленко — И. Ф. Горбунов. «И в Петербурге пьеса „Счастливый день“ имела большой успех», — сообщал Островский Соловьеву. (Малинин, 39.)

В репертуаре советского театра пьеса «Счастливый день» появилась с первых дней революции. Так, 17 августа 1919 года комедия была представлена на одном из фортов Кронштадта. «Замечательно то, — говорится в отзыве об этом спектакле, — что за полным отсутствием всего необходимого в оборудовании театра, как-то отсутствие декораций, электрического света, бутафории, мебели и пр., спектакль был поставлен выше всяких похвал. Артистов чуть ли не носили на руках». (Газета «Красный Балтийский флот», П., 1919, № 44, 31 августа.)

Из советских постановок пьесы «Счастливый день» наиболее примечательной была постановка в ленинградском Новом театре в 1939 году, около десяти лет державшаяся в репертуаре.


Дикарка*

Печатается по тексту «Вестника Европы» (1880, кн. 1) со сверкой по изданию «Драматические сочинения А. Островского и Н. Соловьева» (СПБ., 1881) .

19 июля 1877 года Соловьев писал Островскому из Масальска: «У меня почти готова вчерне новая пьеса; она выходит серьезнее, нежели я думал прежде. Если позволите, то осенью… я пришлю ее вам; приговор ваш для меня драгоценен». 14 декабря Соловьев сообщал: «Новую пьесу свою я окончил; это — драма в 5 действиях, с названием „Без искупления“». (Малинин, 35, 39.)

В декабре 1877 года Соловьев приехал в Москву и познакомил Островского с пьесой «Без искупления», которая заинтересовала Островского. Тут же был составлен «сценариум», по которому Соловьеву предстояло переработать пьесу. 23 января 1878 года Островский писал Соловьеву: «Думайте больше о „Дикарке“ и сообщайте мне все, что вы придумаете для нее. Я сам об ней постоянно думаю: мысль богатая». Соловьев ответил 9 февраля: «Я рад от души, что мысль новой вещи моей вам нравится; она меня сильно занимает в настоящее время… Мне все-таки неотразимо мерещится конец этой вещи вполне драматический, именно смерть жены Ахметьева, и здесь же, как заря новой жизни, эта „парочка“ — Рязанцев и Варя». (Малинин, 41.)

Переработка давалась Соловьеву с трудом, он 2 марта писал Островскому: «Я очень занят теперь новой пьесой. Но когда я вторично взялся за нее и подумал, то ни силы, ни права не нашел в себе переламывать внутреннее движение пьесы и касаться главного лица (Ахметьева. — С. Д.) , придавая ему новые оттенки… Если я не напишу новую пьесу по составленному нами сценариуму, то, повторяю искренно, это происходит именно оттого, что новая моя пьеса какая-то „интимная“ для меня». (Малинин, 42.)

В июле 1878 года Соловьев сообщал Островскому: «…Я оканчиваю пьесу, — я сделал в ней переделки по вашему совету; во 1-х, я сделал перестановку сцен, изменил кое-что и сократил монологи; во 2-х, лицо Рязанцева теперь уже у меня не облечено военным геройством, и он является и сходится с Варей неожиданно и, в 3-х, жена Ахметьева уходит, в заключение, в монастырь. Веселое лицо Боева я не уничтожаю; мне кажется, что в общем расчете пьесы он не лишний». (Малинин, 45.)

В новом варианте пьеса называлась «День расплаты» и имела подзаголовок: «комедия в пяти действиях» (Институт русской литературы АН СССР) . В этом варианте Соловьев сделал попытку переделать свою драму «Без искупления» по тому новому «сценариуму», который предлагал ему Островский, но остановился на полпути.

В августе 1878 года Соловьев привез «День расплаты» в Щелыково. На экземпляре пьесы сохранились следы чтения ее Островским. Этих следов немного: перемена названия пьесы «День расплаты» на «Дикарка», несколько вычерков и карандашных помет. Текст пьесы Островский на этот раз не правил, так как был в корне не удовлетворен работой Соловьева. 26 августа он писал Бурдину: «Соловьев… привез только зародыш пьесы, только материал, над которым надо долго и прилежно работать, а может быть, и бросить и взять другой сюжет. Соловьеву торопиться и неглижировать теперь невозможно: надо написать что-нибудь очень хорошее (а это не легко) , потому что провалиться после огромного успеха „Белугина“, значит погубить всю свою будущность»

В феврале 1879 года Островский писал Соловьеву: «Над „Дикаркой“ уж вы довольно поработали; предоставьте остальное мне; я ее кончу к лету непременно».

Летом 1879 года Островский усиленно занялся «Дикаркой» и 18 августа извещал Соловьева: «„Дикарки“ два акта готовы, к сентябрю ее кончу и привезу в Москву, тогда вас уведомлю». 15 сентября Островский сообщал ему же: «Над „Дикаркой“ мне гораздо больше труда, чем над „Белугиным“; я пишу ее всю снова с первой строки и до конца; новые сцены, новое расположение, новые лица».

Последнее сообщение Островского вызвало такой отклик Соловьева: «Я горячо благодарю вас за труд над „Дикаркой“: из последнего вашего письма я вижу, что вы значительно переделали ее, так что, может быть, это совсем новая пьеса; пьеса, на которую, я уже не знаю, какое я буду иметь право? Я искренно прошу вас, Александр Николаевич, поставить под ней и ваше имя». (Малинин, 57, 60, 61.)

И действительно, законченная Островским осенью 1879 года «Дикарка» была совсем новая пьеса с новыми сценами, новым расположением действия, с новыми лицами.

Новыми лицами, введенными Островским, являются слуги — Гаврило Павлыч и Сысой Панкратьевич. Из пьесы исключен образ удалого молодца красавца, удачливого соперника Ахметьева, который у Соловьева появлялся то в лице Боева-племянника, то Рязанцева-сына. Его заменил Мальков, лицо, всецело принадлежащее перу Островского.

Новым лицом, по существу, является и Ашметьев, — Островский лишил его того внутреннего драматизма, который стремился придать ему Соловьев. Если самая его фамилия у Соловьева — «Ашетьев» — говорила о происхождении этого дворянина от одного из мурз Золотой орды, то переменой всего одной буквы — «Ашметьев» — Островский заставил зрителя ассоциировать фамилию этого барина-эстетика с отрепками, обносками, — чем-то ветхим, никуда негодным. Островский превратил Ахметьева из героя драмы о незаурядном человеке, терпящем трагическое крушение, в персонаж из комедии о дворянском оскудении и разложении. Соловьев писал Островскому: «Ашметьев в конце производит впечатление жалкого, ничтожного, и ни одного взмаха той силы, которая виделась в нем в первых актах». (Малинин, 62.)

Новым лицом является и Марья Петровна. Островский коренным образом перестроил всю жизненную судьбу этой молодой женщины. У Соловьева история ее любви к Ашметьеву завершается в первом варианте пьесы трагически: она кончает самоубийством, во втором варианте она уходит в монастырь. Островский дает третий вариант: молодая женщина, разуверившись в достоинствах Ашметьева и желая начать жизнь сызнова, покидает мужа. «Я завожу свое хозяйство и переезжаю на свою ферму». О том, какой коренной переработке подверг Островский этот образ, свидетельствует сам Соловьев: «Что мне делать с моим идеализмом — лицо Марьи Петровны никак не вяжется в моей голове с фермой, моя Марья Петровна никак не может стать такой сухо деловой, трезвой женщиной». (Малинин, 62.) Островский возражал Соловьеву: «Это лицо в вашем оригинале не представляет ничего жизненного и только мешает ходу пьесы… Для пьесы жена Ашметьева не нужна, она нужна, как пандан и дополнение к Малькову».

Из всех образов пьесы дикарка Варя и добродушный ленивец Боев остались наиболее близки к замыслу Соловьева и к тексту «Без искупления». Но не Ашметьева, а Варю Островский поставил в центр пьесы и ее прозвищем «дикарка», отражающим ее свободную, живую, правдивую натуру, озаглавил пьесу.

В письме к Соловьеву от 13 октября 1879 года Островский характеризовал Малькова как антипод Ашметьеву: «Ашметьев — тунеядец, воспитывающий свое эстетическое чувство на крестьянские деньги; Ашметьев — эгоист, готовый поблажать всякую дурь в женщине, только бы ему было это наруку; Мальков жестоко посмеется над такой женщиной и даже обругает, как бы дорога она ему ни была. Ашметьев прогуливается по картинным галлереям, Мальков возится с купоросным маслом».

Но говоря про Малькова, что он «трудится сам» и называя его деньги «трудовыми», Островский впал в несомненную ошибку: Мальков — представитель буржуазии, он — хозяин химического завода, на котором трудятся рабочие. В Малькове Островский, однако, сохранил другую черту молодого представителя класса буржуазии. Если в варианте Соловьева арендой и покупкой дворянских имений занимался отец молодого Рязанцева, Глеб, то Островский, упразднив роль отца, заставил заниматься этим делом самого Малькова: он покупает по дешевой цене лес у Ашметьева и, женившись на Варе, выражает надежду: «Годика через два-три мы с тобой купим у них это имение, и с парком, и с Миловидой». Этими словами о торжестве буржуа над разорившимся вконец поместным дворянином оканчивается «Дикарка».

Смысл всей своей работы над пьесой Островский определил в словах: «Моей задачей было сделать комедию из „Дикарки“». Утверждая, что в пьесе, написанной им, «не только нет ни одного характера или положения, но нет и ни одной фразы, которая бы строго не вытекала из идеи», Островский следующим образом формулировал для Соловьева эту идею. «А идея моя вот какая, постарайтесь ее понять. Каждое время имеет свои идеалы, и обязанность каждого честного писателя (во имя вечной правды) разрушать идеалы прошедшего, когда они отжили, опошлились и сделались фальшивыми. Так на моей памяти отжили идеалы Байрона и наши Печорины, теперь отживают идеалы 40-х годов — эстетические дармоеды вроде Ашметьева, которые эгоистически пользуются неразумием шальных девок, вроде „Дикарки“, накоротке поэтизируют их и потом бросают и губят. Идея эта есть залог прочного литературного успеха нашей пьесы и, как смелое нападение на тип еще сильный и авторитетный, в высшей степени благородна».

Это «нападение» на лжегероев дворянского легкожития, мнимых представителей образованности и культуры, бездельничавших на крепостных хлебах, — характерная черта творчества Островского.

О Малькове Островский счел долгом написать Соловьеву: «Что в Малькове мало типического — это не беда; этот тип еще не сложился в жизни, о чем Мальков и сам говорит в 4-м акте. Когда автор берет себе задачей отрицание старого идеала, то нельзя от него требовать, чтобы он сейчас же вместо старого ставил новый. Когда старый идеал износится, тогда он начинает, прежде всего, противоречить всему жизненному строю, а не новому идеалу».

Оценивая работу Островского над «Дикаркой», Соловьев писал ему: «Горячо благодарю вас за „Дикарку“, — в таком виде она, конечно, больше ваша, нежели моя, и я искренно рад, что под ней стоит и ваше имя: это так справедливо и для меня очень дорого… Все сделанное вами я принимаю с живою признательностью, а язык — и говорить нечего — как хорош, новые лица живы, интересны!» (Малинин, 62.)

Впервые «Дикарка» напечатана в «Вестнике Европы» (1880, кн. 1) за двумя подписями: «А. Островский и Н. Соловьев».

На сцене «Дикарка» была впервые поставлена, под наблюдением Островского, в Москве, в Малом театре, 2 ноября 1879 года, в бенефис Н. А. Никулиной, исполнявшей роль Вари. В других ролях выступили: Н. М. Медведева (Ашметьева) , М. Н. Ермолова (Марья Петровна) , И. В. Самарин (Ашметьев) , Н.

И. Музиль (Зубарев) М. А. Решимов (Вершинский) , В. А. Макшеев (Боев) , М. П.

Садовский (Мальков) и другие.

12 ноября «Дикарка» была поставлена в Петербурге, в Александрийском театре, в бенефис Е. И. Левкеевой. Здесь играли: Варю — М. Г. Савина, Ашметьеву — А. М. Читау, Марью Петровну — А. М. Дюжикова, Ашметьева — И. П. Киселевский, Зубарева — А. А. Нильский, Вертинского — М. М. Петипа, Боева —

Ф. А. Бурдин, Малькова — Н. Ф. Сазонов.

«Дикарка» имела большей успех и в Москве, и в Петербурге.

«Поздравляю! — писал Островский Соловьеву 3 ноября. — Пьеса имела успех и очень понравилась. Мало того, что театр был полон совершенно; все билеты были разобраны уже накануне, и вчера, в бенефис Никулиной, уж продавали билеты на бенефис Колосова, который назначен завтра». (Малинин, 70.)

В Петербурге успех, благодаря исполнению М. Г. Савиной роли Вари, был еще больше. «Публика принимала пьесу очень хорошо, театр был полон, — писал Соловьев Островскому 22 ноября. — „Дикарка“ делает свое дело: с каждым разом ее принимают горячей». К половине декабря пьеса прошла 16 раз при полных сборах. (Малинин, 71.)

В провинции пьеса также имела большой успех. В 1880–1886 годах она выдержала по 42 представления в год. (А. Н Островский. Дневники и письма. Под ред. В. Филиппова. Academia. M., 1937) .

В дальнейшей сценической истории пьесы «Дикарка» событием было возобновление ее 16 февраля 1899 года в Александринском театре, в бенефис В.

Ф. Коммиссаржевской. Артистка создала замечательный образ русской девушки с вольной душой и с неистощимым запасом любви к жизни. В своих гастролях 1900–1910 годов Коммиссаржевская показала «Дикарку» во многих городах России.

В консервативной печати сотрудничество Островского с Соловьевым было встречено враждебно. Так, реакционер К. Леонтьев в статье «Еще о „Дикарке“» («Варшавский дневник», 1880) писал о воздействии Островского на Соловьева как о «вредном влиянии» реалиста и демократа.

В 1892 году «Дикарка» была запрещена для народных театров. В неизданном рапорте цензора Альбединского сказано: «Эта комедия, по моему убеждению, не годится для народного театра. Старуха Ашметьева, помещица прошлых времен, находящая, что после освобождения крестьян не следует о них заботиться; сын ее, пожилой жуир, дурной муж, проживающий свои доходы за границей, пустой и изящный болтун; Зубарев, крупный помещик-кулак; Вершинский, значительный столичный чиновник-карьерист, добивающийся положения и состояния без разбора средств; беспутный добрый малый Боев; даже Мальков, который лучше всех прочих; героиня пьесы, дикарка Варя — все это не такие типы высшего сословия, которые бы следовало выставлять народу в виде образцов этого сословия».

Правдиво изображающая разложение класса дворян, пьеса «Дикарка» после Октябрьской социалистической революции неоднократно с большим успехом шла в театрах Москвы, Ленинграда и других городах нашей страны.


Светит, да не греет*

Печатается по тексту журнала «Огонек» (1881, №№ 6, 7, 8, 9, 10) , с исправлениями по рукописи (Институт русской литературы АН СССР) , и по изданию «Театр Н. Я. Соловьева» (СПБ., 1886) .

В начале мая Соловьев в Москве изложил Островскому сюжет новой пьесы — драмы «Разбитое счастье», который был подвергнут ими обсуждению. А 24 июня Островский извещал Соловьева: «Я много думал о вашей пьесе; вот два главные замечания: надо стараться, чтобы она не походила на „Дикарку“, — садовник напоминает то же лицо в моей комедии „Правда хорошо, а счастье лучше“. Жду с нетерпеньем известий о вашей работе».

2 июля Соловьев сообщал Островскому: «Вчерне уже набросал новую пьесу; теперь кое-что отделать нужно». В начале августа, в Щелыкове, Соловьев познакомил Островского с текстом новой пьесы, а 26 августа Островский уже писал ему: «Я теперь кончил 1-й акт. После успеха „Белугина“ и „Дикарки“ торопиться нельзя работой, надо положить все силы, какие есть, в этот труд».

Отвергнув первоначальное заглавие «Разбитое счастье» и другое — «На родине», Островский 2 октября написал Соловьеву: «Мы не подберем названия, — что это значит? Это значит, что идея пьесы не ясна; что сюжет не освещен как следует, что в нем трудно разобраться; что самое существование пьесы не оправдано: зачем она написана, что нового хочет сказать автор?.. Озерской — человек с горячей головой и горячим сердцем, но неразвитой и не очень умный, — любовь его к Оле простое чувственное побуждение. В минуту просветления, в 4-м акте, у него мелькнуло в голове, что жизнь его с Олей будет таким же болотом, как жизнь Завалишина с женой. Вот драматизм его положения: он между двух женщин, одной выше, другой ниже; он отталкивает ту, которая ниже его, а которая выше, сама отталкивает его… Пьесу надо назвать: „Светит, да не греет“. — Ренева освещает им их болото, но сама ничего не дает… При таком плане является контраст, который художественно проводится в пьесе. Завалишин и Озерской, — обоих Ренева осветила, но не согрела; один, как вялый человек, погрязает в болоте, а другой, как горячий, бросается в омут. Напишите, нравится ли вам мой план?»

9 октября Островский извещал Соловьева, что пьеса переписывается. Намеченный «план» коренного изменения характеров Озерского и Оли не был осуществлен великим драматургом, усиленно работавшим в это же время над своей пьесой «Невольницы». Образы Озерского и Оли остались в пьесе «Светит, да не греет» те же, что в «Разрушенном счастье». Без изменения остались и образы Реневой и других действующих лиц пьесы.

По поводу названия пьесы «Светит, да не греет» Островский писал: «В этой пословице выражается не содержание пьесы, а сущность характера Реневой». О других изменениях в пьесе Островский сообщал: «Я изменил фамилии: Реева (производство от глаголов нехорошо) теперь Ренева; Завалкшин — фамилия известная, и их много в Москве — у меня Залешин. Озерского я изменил в Рабачева. Рабач значит коренастое, кряжистое дерево, но вместе с тем суковатое и неукладистое. Худосоков — вы и сами находите, что нехорошо; теперь Худобаев. — Рабачев медлит свадьбой с Олей, потому что находит в таких отношениях более поэзии. „В браке еще наживемся, говорит он, еще надоест. Посмотри вон на Залешиных“. Это дает целую черту его характеру».

В пьесе Соловьева отец Оли хотел выдать ее замуж за станового пристава. «Станового я совсем вон, — сообщал Островский, — по-моему, перспектива быть женой станового только нарушает поэтичность характера Оли и ничего не придает пьесе».

На рукописном экземпляре пьесы «Светит, да не греет», содержащем 182 листа, из которых листы начиная с 50-го до конца писаны рукою Соловьева, Островским сделаны разнообразные исправления, выпуски и вставки. Островский также подверг внимательной вдумчивой правке язык действующих лиц, добиваясь большей его жизненности и сжатости. Великий драматург уделил особое внимание ответственным местам пьесы, имеющим большое значение для развертывания сюжета, для обрисовки действующих лиц и для драматического построения всей пьесы.

Так, в рассказе Реневой (д. 1, явл. 6) Залешину о своем недавнем «герое» Островский к скупым словам Реневой: «Было много и еще поклонников» — добавил слова, полные сарказма и презрения: «обожателей, которые готовы были целовать мои ноги… Нет! Даже следы моих ног, в надежде, что княгиня даст мне богатое приданое, и которые все потом, под более или менее благовидными предлогами, сначала сконфузились, а потом удалились».

В реплики кулака Дерюгина, беседующего с Худобаевым, Островский внес комический рассказ о «декохте», которым он думает угодить хилому петербургскому барину, заботящемуся о своем здоровье. Реплику Дерюгина: «Всякое дыхание радуется, к примеру» (д. 4, явл. 1) Островский дополнил словами, изобличающими в Дерюгине жадного охотника до всяческого приобретательства: «А как рыба плещется; нет, нет, да и ударит, ровно поленом! Что ее здесь, этой рыбищи! Вот кабы невод хороший, пудов пятьдесят зацепить можно».

Островский усилил впечатление, произведенное приездом Реневой на обитателей дворянского захолустья. Образ Реневой также обогащен верной психологической чертой: возбудив в Рабачеве горячее чувство к ней, она боится силы, искренности этого чувства (д. 5, явл. 2, диалог с Дашей) , и, однако, для Реневой вовсе не безразлично узнать то, что она узнает о Рабачеве от Залешина (д. 5, явл. 7) .

Другая часть вставок Островского преследует цель углубить драматизм отношений между действующими лицами. За исключением нескольких реплик, Островскому принадлежит все 4-е явление 3-го действия — середина всей пьесы: тут с особой силой высказывается беспредельная любовь Оли к Рабачеву и серьезное ответное чувство Рабачева. Вставка Островского оканчивается выражением сильного порыва Оли: «Ты только отцу-то скажи, а то, пожалуй, увези. Ох, чтото уж и не верится такому счастью!» В 4-м действии (явл. 3) вставкой Островского является «восторженное» изумление Реневой красотой лунной ночи («Что это там? — Вода, ракитник, белый песок!») . Вставки Островского имеются и в 5-м действии.

Наконец наиболее важными и значительными изменениями, внесенными Островским, являются финалы всех пяти действий пьесы. Перу Островского принадлежит финал 1-го действия (явление 8-е, от слов Оли: «Ну, увидит кто-нибудь» до конца и все явление 9-е) ; Островским написано явление 11-е 2-го действия, являющееся его заключением; в 3-м действии Островский закончил явление 8-е, от слов Оли: «Мне что-то страшно!» до падения занавеса. Более сложной была работа над финалом, или, точнее, над всей второй половиной 4-го действия. Островскому здесь принадлежит вся вторая половина 3-го явления от реплики Завалишина: «Что это вы?..» (исключая ответную реплику Оли) , начало и конец явления 4-го (кроме куска текста от реплики Реневой: «Как умирать, зачем умирать?» до ее же восклицания: «Вы с ума сошли») , все явление 5-е (исключая кусок текста от реплики Рабачева: «Да говори ты что-нибудь скорей, говори!» до реплики Оли: «За кого отдадут, кто посватается») и явление 6-е. В 5-м действии перу Островского принадлежат явления 9, 10 и 11-е, за исключением одной реплики Рабачева.

С окончательной редакцией пьесы, вышедшей из-под пера Островского, Соловьев ознакомился только уже по одному из экземпляров, отпечатанных на гектографе для Театрально-литературного комитета.

Пьеса «Светит, да не греет» была напечатана в еженедельном иллюстрированном журнале «Огонек» (1881, №№ 6, 7, 8, 9, 10) за подписью обоих авторов.

В первый раз «Светит, да не греет» была представлена 6 ноября 1880 года в Москве, в Малом театре, в бенефис М. П. Садовского, исполнявшего роль Рабачева. В других ролях выступили: Н. А. Никулина (Ренева) , М. Н. Ермолова (Оля) , О. О. Садовская (Залешица) , В. А. Макшеев (Залешин) , И. Н. Греков (Дерюгин) , Н. И. Музиль (Худобаев) .

14 ноября пьеса была сыграна в Петербурге, в Александрийском театре, в бенефис Ф. А. Бурдина, игравшего Худобаева. Другие роли исполняли: Реневу — А. И. Абаринова, Олю — М. Г. Савина, Рабачева — Н. Ф. Сазонов, Дерюгина — В. Ы, Давыдов, Залешина — А. А. Нильский.

В Москве, на первом представлении, пьеса не имела успеха. «Вот что значит отсутствие генеральных репетиций, — писал Островский Бурдину. — В повторении пьеса прошла гораздо лучше и имела успех, в третий раз пройдет еще лучше и будет иметь успеха еще больше… Пьеса слаживается только к четвертому представлению. Успокой Н. Я. Соловьева, пьеса пойдет». Так и случилось. «В последний раз в „Светит, да не греет“ (4-й спектакль) театр был битком набит, и пьеса принималась очень хорошо», — писал Островский 20 ноября Соловьеву.

В центре московского спектакля была М. Н. Ермолова, создавшая высокопоэтический, трогательный образ Оли. В 1961 году, при возобновлении пьесы в бенефис Н. И. Музиля (18 октября) , великая артистка с огромным успехом исполнила роль Реневой.

«Пьеса, — писал Соловьев Островскому о петербургской премьере, — прошла здесь с замечательным ансамблем и принята публикой превосходно, вышел просто фурор… Повторение „Светит, да не греет“ было еще удачней…» (Малинин, 87.)

Критические отзывы дворянско-буржуазной печати были не благоприятны для пьесы.

В советских критических и литературоведческих работах отмечалась тематическая связь драмы «Светит, да не греет» и комедии А. П. Чехова «Вишневый сад»: обе пьесы изображают дворянскую усадьбу и ее обитателей в состоянии усиливающегося упадка («Светит, да не греет») и полного падения («Вишневый сад») .


Блажь*

Печатается по тексту «Отечественных записок» (1881,? 3) , где пьеса была помещена за подписями: «А. Н. Островский, П. М. Невежин».

Драматург Петр Михайлович Невежин (1841–1919) , сообщая в своих воспоминаниях о том, что он, воспитавшись на произведениях великого драматурга, взялся за перо и написал три пьесы, которые были забракованы цензурой, пишет: «Сбитый окончательно с толку, я отправился к Островскому и рассказал свои злоключения. Сюжет моей последней пьесы ему очень понравился, и он одобрил сценарий, но прибавил: „Едва ли вам удастся поладить с цензурой“. Тогда я, набравшись смелости, чистосердечно обратился к нему: „Помогите мне. Без ваших указаний я решительно пропаду. Может быть, вы мне окажете большую честь и, переработав пьесу, удостоите меня чести быть вашим сотрудником“. Так появилась комедия „Блажь“, которая впоследствии была напечатана в „Отечественных записках“ Щедрина; чтобы обойти цензурный гнет, Островский обратил мать в сестру от первого брака… Александр Николаевич внес в мою работу живые сцены, прельстившие покойного Михаила Евграфовича (Салтыкова) ». (П. М. Невежин. Воспоминания об А. Н. Островском, «Ежегодник императорских театров», 1909, выпуск IV.)

Превращая героиню пьесы в старшую сестру Оли и Насти, Островский сделал Сарытову их «крестной матерью» и этим дал им право называть ее «мамой». Ольга и Настя ни разу в пьесе не называют Сарытову ни «сестрой», ни «крестной», сама Сарытова нигде не называет их «сестрами». То, что она по афише приходится этим девушкам старшей сестрой, а не матерью, почти совсем стушевано в пьесе и вовсе неприметно как раз в наиболее ответственных сценах (д. 2, явл. 5; д. 3, явл. 5; д. 4, явл. 9 и 10) . Превратив Сарытову в «крестную мать», Островский сохранил этим для зрителя один из мотивов пьесы: преступление матери, забывающей ради «блажи», страсти к любовнику, о своем материнском долге.

К работе над «Блажью» Островский приступил в конце 1879 года, но только поздней осенью 1880 года принялся вплотную за работу.

13 декабря «Блажь» была одобрена Театрально-литературным комитетом для представления на казенной сцене, 15 декабря дозволена драматической цензурой, а 3 января 1881 года разрешена для печати и опубликована в мартовском номере «Отечественных записок».

Пьеса «Блажь» была поставлена в первый раз в Москве, в Малом театре, 26 декабря 1880 года, в бенефис Н. М. Медведевой, игравшей роль Сарытовой; роль Олыи исполняла М. Н. Ермолова, Насти — М. В. Ильинская, Бондыревой — О. О. Садовская, Баркалова — М. П. Садовский.

В Петербурге, в Александрийском театре, «Блажь» поставлена была 16 января 1881 года, в бенефис И. Ф. Горбунова, игравшего роль Митрофана. Роль Сарытовой исполняла А. М. Читау, Ольги — А. М. Дюжикова, Насти — М. Г. Савина, Бондыревой — Е. Н. Жулева, Баркалова — М. М. Петипа.

«Что „Блажь“ у вас имеет мало успеха, — писал Островский Бурдину в Петербург, — это меня не очень печалит: где наше не пропадало; зато она в Москве идет раз от разу лучше и делает полные сборы».

Отзывы дворянско-буржуазной критики о пьесе были отрицательные, авторов обвиняли в слишком мрачном изображении действительности.

Пьеса Островского и Невежина, реалистически изображающая упадок поместного дворянства, не могла не вызвать к себе недоброжелательного отношения и со стороны дирекции императорских театров. В мае 1881 года Невежин спрашивал Островского: «Что за невзгоды на нашу пьесу?», а в сентябре повторял свой вопрос: «Не встретилось ли еще какое-нибудь затруднение с пьесой?» (Неизданные письма к Островскому.) Пьеса «Блажь» вскоре была снята с репертуара императорских театров и никогда не возобновлялась.

По словам Невежина, «Блажь» обошла все провинциальные сцены («Ежегодник императорских театров», 1909, выпуск IV, стр. 3) , удержалась в их репертуаре до революции 1917 года, но ставилась редко.


Старое по-новому*

Над комедией «Старое по-новому» Островский работал в 1882 году.

В переплетенной тетради в осьмушку, в 82 листа, хранящейся в Государственном центральном театральном музее имени А. Бахрушина (№ 172303) , находится текст комедии Невежина, который был передан им Островскому; это — первая редакция пьесы. Текст этот подвергнут Островским большой переработке, шедшей в трех направлениях. Оставив в неприкосновенности сценарий Невежина, состав действующих лиц и последовательный ход действия, Островский: 1) произвел большую работу над языком пьесы: нет ни одной страницы невежинского текста без его гонкой стилистической правки и художественной обработки; 2) внес в текст пьесы большое число новых реплик и 3) зачеркнув ряд отдельных кусков и целых «явлений» пьесы Невежина, заменил их своими. Эти куски текста Островского, переписанные им самим на целых листах и небольших листиках, вклеены в текст Невежина. Не останавливаясь на большом числе исправлений и изменений, внесенных Островским в невежинский текст, отметим лишь основные куски текста, всецело принадлежащего Островскому.

В 1-м действии Островскому принадлежит конец 5-го явления от слов Пелагеи Климовны: «Уж что говорить!» до прихода Медынова и Наташи; в явлении 6-м от реплики Медынова: «Думать, думать!» до его же реплики: «Грезите да мечтайте»; реплика Пикарцева: «Это значит только… женщина, как венец творения»; конец 6-го явления от реплики Пикарцева: «Но по крайней мере» до его же слов: «Ты несносный». Почти все 7-е явление от реплики Наташи: «Где же это, где?» до слов Евлампия: «Годные для осуществления возвышенных стремлений», вся заключительная реплика Евлампия и полностью 9-е явление принадлежат Островскому.

Во 2-м действии Островским написано почти все 7-е явление от слов Наташи: «Я не так хорошо образована», до ее реплики: «Ах, нет, что ты!»; им же написано 8-е явление от слов Медынова: «Ничего не делаете» и почти сплошь все 9-е явление.

В 3-м действии Островскому принадлежат явления 3-е (за исключением пяти первых реплик) , 4-е, 5-е, переработано заново явление 6-е и вновь написано явление 7-е (за исключением четырех реплик)  — иначе сказать, почти все это действие написано Островским.

В 4-м действии, кроме нескольких реплик в 1-м явлении (четыре первые реплики, текст от слов Пелагеи Климовны: «А вот без вас-то мы» до ее же реплики: «Да, уж конечно») , Островскому принадлежат сплошь явления 2-е и 3-е, почти все 4-е; с конца 5-го явления, от слов Медынова: «Не довольно ли разговаривать-то?» весь текст пьесы (явление 6-е и 7-е) , за исключением двух последних реплик, принадлежит также Островскому. Таким образом, примерно две пятых пьесы написано Островским, и, сверх того, трудно указать такую страницу невежинского текста, которая не подвергалась бы более или менее густой правке Островского.

В тщательной работе над языком и диалогом Островский, стремясь уничтожить налет шаблонной театральности из речи действующих лиц, добивался большой сжатости диалога, бытовой достоверности, психологической оправданности и социальной выразительности речи.

Так, в разговоре с Наташей (д. 2, явл. 7) Евлампий говорил у Невежина: «Пожалуй, при мне-то оставьте этот сор. Не слушайте, как поют петухи, кудахтают куры, а забудьтесь под чудные трели маленьких пернатых». Островский вычеркнул последний сентиментальный призыв слушать «пернатых», не идущий к лицу бессердечного, надменного фата, и сжатая реплика получила ярко характерную окраску: «Нет, уж вы хоть при мне-то позабудьте, пожалуйста, как поют петухи, кудахтают куры».

Перерабатывая текст пьесы, Островский всюду ярче выявлял социальную сущность характеров действующих лиц. Так, в 6-м явлении 2-го действия в переделке Островского несравненно яснее становятся, в их классовой противоположности, характеры крестьянского парня Семена и барина Евлампия. В тексте Островского ярче выступает любовь Семена к Наташе и его ненависть к барину. Предвидя вымарку цензора, Островский удалил из текста прямую угрозу Семена Евлампию: «По барским бокам моим мужицким кулакам будет работа знатная» и заменил ее не менее сильным, но более лаконичным обещанием: «Вашему здоровью от меня солоно придется. Будет работа знатная».

Прекрасный образец работы Островского над художественным оживлением текста Невежина, над усилением его социальной выразительности дает последнее объяснение кулака Щемилова с Наташей (д. 4, явл. 5) . Под пером Островского невежинский текст, вложенный в уста Щемилова, превратился в яркую самохарактеристику кулака, ненавидящего книгу и школу и отказывающегося от брака с Наташей из опасения, что она своей школой снимет его с «хорошего счета» у начальства.

Работа Островского над пьесой сильно повысила ее художественный уровень и усилила основной социальный драматический конфликт — стремление Наташи к разрыву с «темным царством» кулацкой деревни и барской усадьбы, ее борьбу за новую жизнь.

Основная тема пьесы — тоска героини Наташи, внучки содержательницы постоялого двора, по разумной, светлой жизни, ее стремление навсегда порвать с окружающей средой кулаков и помещиков — была издавна близка Островскому, автору пьес о «темном царстве», создателю галлереи женщин, рвущихся к свету и труду.

Островский вложил много труда в пьесу «Старое по-новому».

В октябре 1882 года пьеса «Старое по-новому», с именем одного Невежина, была дозволена Московским цензурным комитетом и появилась в литографированном издании С. Ф. Рассохина (М., 1882) . Издание Рассохина воспроизводит третью редакцию пьесы «Старое по-новому», в основе ее лежит вторая редакция, созданная Островским, с некоторыми изменениями, внесенными в текст Невежиным.

Сравнение двух редакций 3-го явления 3-го действия показывает, что Невежин, к художественному ущербу для пьесы, отказался от намерения Островского углубить положительный образ «бабушки» и глубже показать ее душевное родство с «внучкой». Насколько этот, отвергнутый Невежиным, эпизод беседы бабушки с внучкой на тему о самоотверженном труде сестер милосердия и о служении людям был дорог Островскому, явствует из того, что он внес его в комедию «Без вины виноватые», к работе над которой приступил вслед за окончанием своего труда над пьесой «Старое по-новому»: мысли и слова «бабушки» Островский передал Кручининой (в 4-м явлении 2-го действия) .

Не все принял Невежин, как видно из литографированного текста, и в некоторых других поправках Островского.

При печатании же пьесы «Старое по-новому» в своих «Драматических сочинениях» в 1899 году Невежин уже мало считался с текстом Островского, изменяя и переделывая его по собственному произволу.

Но только вторая редакция комедии «Старое по-новому», вышедшая непосредственно из-под пера Островского, дает текст пьесы, в точности воплощающий творческую волю великого драматурга. Эта вторая редакция пьесы впервые воспроизводится в настоящем издании. Отрывки из этой редакции были напечатаны Н. П. Кашиным в издании «А. Н. Островский. Дневники и письма», Academia, M., 1937, стр. 238–251.

17 октября 1882 года Островский извещал Ф. А. Бурдина: «П. М. Невежин, при моем содействии, кончил пьесу очень хорошую и хочет ее ставить в Москве и в Петербурге, об чем я уже просил директора». В письме от 21 октября к директору императорских театров И. А. Всеволожскому Островский также считал нужным указать на особое участие, которое он принимал в этой пьесе: «На-днях один из более даровитых современных драматических писателей П. М. Невежин кончил комедию „Старое по-новому“. Эту пьесу я смело могу рекомендовать вашему вниманию: она написана под постоянным моим наблюдением и представляет произведение хорошее по мысли, не лишенное художественных достоинств и живого интереса… Комедию „Старое по-новому“ просит у автора для бенефиса Живокини».

Просьба Островского была уважена Всеволожским, Д. В. Живокини был дан бенефис, и 21 ноября 1882 года пьеса «Старое по-новому», с именем одного Невежина, была поставлена в московском Малом театре с таким составом исполнителей: Семушкина — Н. М. Медведева, Пелагея Климовна — О. О. Садовская, Наташа — Г. Н. Федотова, Пикарцева — С. П. Акимова, Пикарцев — В. А. Макшеев, Евлампий — М. А, Решимов, Медынов — М. П. Садовский, Щемилов — Д. В. Живокини, Семен — Н. И. Музиль.

В Петербурге, в Александрийском театре, комедия «Старое поновому» была поставлена годом позже, 11 ноября 1883 года. Роли исполняли: Пелагеи Климовны — М. М. Александрова, Наташи — М. Г. Савина, Семушкиной — Е. Т. Сабурова, Пикарцевой — Е. Н. Жулева, Медынова — А. П. Ленский, Щемилова — В. Н. Давыдов, Пикарцева — Н. Н. Зубов, Евлампия — М. М. Петипа, Семена — Н. И. Арди. Пьеса в Петербурге прошла всего три раза.

По поводу исполнения комедии «Старое по-новому» Островский писал в официальной записке, адресованной директору императорских театров: «…и при богатом репертуаре эта пьеса должна иметь видное место; она нужна театру, а тем более — императорскому. В Москве она имела успех… К художественным произведениям, проникнутым благородными патриотическими идеями, императорские театры должны относиться приветственно, потому что пропаганда благородных идей не вне их обязанностей. Ради благородной идеи, ради благодарных ролей репертуарное начальство обязано было закрепить эту пьесу на театре; а оно поступило напротив, поступило безжалостно и с пьесой, и с автором. Невежин послал вместе с пьесой распределение ролей, и я, с своей стороны, писал Потехину и очень просил его, чтобы назначение автора было уважено и чтобы роль бабушки непременно отдана была Жулевой. Моя и Невежина просьбы уважены не были, авторское назначение ролей изменено, роль бабушки отдана какой-то бесцветной актрисе, пьеса поставлена более чем небрежно, т. е. просто кой-как; пьеса успеха не имела и снята с репертуара, тогда как ей жить бы да жить, а зрителям глядеть бы на нее да радоваться».

Пьесы «Блажь» и «Старое по-новому» являются лучшими пьесами Невежина. Только Островскому удалось преодолеть обычные недостатки пьес Невежина: его грубоватый натурализм, почти полный отказ от социальной тематики, невыразительный и бедный язык. Даже в наиболее известной пьесе Невежина, написанной без участия Островского — «Вторая молодость», ярко сказались недостатки Невежина-драматурга; эта натуралистическая мелодрама лишена социальной темы и страдает нарочитой театральностью. Наоборот, в пьесах, написанных в сотрудничестве с Островским, нет никакой мелодраматичности и «театральности», достаточно ярко показаны скудеющая барская усадьба и кулацкое засилие в деревне и прекрасно разработан язык действующих лиц. Все эти художественные достоинства пьес «Блажь» и «Старое по-новому» принадлежат великому русскому драматургу А. Н. Островскому.


Читать далее

При участии С.А. Гедеонова
Василиса Мелентьева* 09.06.15
Совместно с Н.Я. Соловьевым
Счастливый день* 09.06.15
Женитьба Белугина 09.06.15
Дикарка* 09.06.15
Светит, да не греет* 09.06.15
Совместно с П.М. Невежиным
Блажь* 09.06.15
Старое по-новому* 09.06.15
Комментарии 09.06.15
Комментарии

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть