Онлайн чтение книги Том 10. Повести и рассказы 1881-1883
Повести и рассказы

I. Старые портреты^*

Конспект рассказа. Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 77; описание см.: Mazon, p. 92; фотокопия: ИРЛИ, Р. I, оп. 29, № 230.

Черновой автограф предисловия к рассказу в форме письма к М. М. Стасюлевичу — приложение к письму, адресованному П. В. Анненкову, от 19 ноября (1 декабря) 1880 г. Хранится в ЦГАЛИ, ф. 7, оп. 1, № 29, л. 70.

Наборная рукопись (беловой автограф). 26 страниц авторской пагинации. К стр. 1 подклеен листок бумаги, представляющий собой беловой автограф предисловия к рассказу с подписью «И. Т.» Хранится в частном собрании в Москве. После текста подпись: Ив. Тургенев — и помета: Буживаль (близ Парижа). Ноябрь 1880.

Авторизованная копия. Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 77; описание см.: Mazon, p. 92; фотокопия — ИРЛИ, Р. I, оп. 29, № 230. После текста подпись: Ив. Тургенев — и помета: Буживаль (близ Парижа). Ноябрь 1880.

Порядок, 1881, 1 (13) января, № 1, и 5 (17) января, № 4. Заглавие: «Старые портреты. (Отрывки из воспоминаний — своих и чужих)». Перепечатано отдельным изданием: Отрывки из воспоминаний — своих и чужих. Ив. Тургенева. СПб., 1881. Вып. 1. 31 с.

Впервые опубликовано в газете «Порядок», 1881, № 1 и 4, с подписью и датой: Ив. Тургенев. 30 октября 1880.

Печатается по тексту первой публикации с устранением явных опечаток, не замеченных Тургеневым, а также со следующими исправлениями по наборной рукописи и авторизованной копии:

Стр. 10, строка 40: «навыкат» вместо «навыкате»

Стр. 17, строка 32: «Тоболеев» вместо «Толобеев»

Одно из самых ранних упоминаний о рассказе содержится в письме М. М. Стасюлевича к А. Н. Пыпину от 7 (19) сентября 1880 г. из Парижа. Стасюлевич писал: «Вчера был у меня Тургенев и сообщил, что к 1 октября он закончит свои Воспоминания, за которые теперь засел; это очень любопытно. Эти воспоминания, конечно, он отдает мне, но не „Вестнику Европы“. Этою шарадою кончаю…» (ГПБ, ф. 621, архив А. Н. Пыпина, ед. хр. 831, л. 58–59).

Однако несмотря на категоричность утверждений Тургенева, приводимых Стасюлевичем в данном письме, следует полагать, что к началу сентября 1880 г. относится лишь замысел рассказа. Работа же над конспектом и текстом протекала в основном, как видно из дальнейших писем Тургенева, в конце октября — начале ноября 1880 г.

С самого начала рассказ предназначался для первого номера новой газеты «Порядок», основанной Стасюлевичем. Это подтверждается и письмом Тургенева к нему от 1 (13) октября 1880 г., в котором писатель сообщал: «Отрывок из „Воспоминаний (свое и чужое)“ Вы непременно получите к 1-му № „Порядка“; я уже первых две странички набросал». О том, что он работает над «Старыми портретами», Тургенев писал также П. В. Анненкову, но уже значительно позднее, 29 октября (10 ноября) 1880 г., из Буживаля: «…я остаюсь здесь еще неделю, быть может, больше; хочу попытаться — не поможет ли мне одиночество, — буду ли я в состоянии работать, — я обещал Стасюлевичу крошечную статейку <…> да не знаю, справлюсь ли я даже с этой крошкой» (там же). Об окончании работы над рассказом, который написан был им «с великим трудом», Тургенев писал И. П. Маслову 11 (23) ноября 1880 г., подчеркивая, что для этого он «две недели просидел в деревне совершенно один».

Ко времени окончания работы над рассказом относится и запись А. Н. Луканиной в ее воспоминаниях о Тургеневе, написанных в форме дневника, от 30 ноября н. ст. 1880 г. Мемуаристка передает рассказ Тургенева о прототипах Алексея Сергеича и Маланьи Павловны Телегиных: «Был у меня старик дядя; родился он при Елизавете, а сам был человек екатерининских времен[123]Ср. с программами «Записок охотника» I, III, V и VI (1847), где значится в качестве самостоятельного замысла «Человек екатерининского времени» (наст. изд., т. 3, с. 374, 376, 378, 379). <…> Жена его родилась тоже чуть не при Елизавете. Этот мой дядя был человек <…> очень своеобразный, вот почему мне и вздумалось описать эту чету»[124]Н. М. Чернов в статье «Лутовиновская старина» высказывает предположение, что прообразом Алексея Сергеевича Телегина был Алексей Тимофеевич Сергеев, племянник И. И. Лутовинова, т. е. двоюродный дядя Тургенева. Сергеев жил в шестидесяти верстах от Спасского, в Новосильском уезде. Две его дочери рано вышли замуж, и старики родители жили вдвоем (Литературная газета, 1968, № 36, 4 сентября). ( Луканина А. Н. Мое знакомство с И. С. Тургеневым. — Сев Вестн, 1887, № 3, с. 72. Ср.: Гутьяр Н. Предки И. С. Тургенева. — Рус Ст, 1907, № 12, с. 657). С. И. Лаврентьевой Тургенев рассказывал о «Старых портретах»: «…у меня давно были небольшие наброски, которые я теперь только обработал» ( Лаврентьева С. И. Пережитое. (Из воспоминаний). СПб., 1914, с. 140–141).

Первоначально Тургенев составил конспект. В нем он кратко изложил содержание будущего рассказа и, кроме того, сообщил основные биографические сведения о чете Телегиных (первоначально им дана была фамилия Лачиновы)[125]Лачиновы — известная в Орловской и Воронежской губерниях дворянская фамилия.. Точно указаны в конспекте даты рождения и смерти старичков. Фамилия сумасшедшего князя Л. в конспекте раскрыта полностью: «Сумасш<едший> кн<язь> Львов, который у них живет». Характеризуя Алексея Сергеича, Тургенев кратко отметил в конспекте, что у него — «обожание Екатерины, анекдоты о ней». В окончательном тексте рассказа эта фраза была развернута в эпизод перед портретом императрицы работы Лампи («Полубог был, не человек!» и т. д.), в воспоминания о личной встрече Телегина с Екатериной II, а также в рассказанный им анекдот (об электрических искрах, которые сыпались с волос императрицы при их расчесывании).

Если в жизни Алексея Сергеича главный интерес был сосредоточен на Екатерине II, бесконечных разговорах и воспоминаниях о ней, то такую же роль для Маланьи Павловны играл граф А. Г. Орлов-Чесменский. В окончательном тексте рассказа она вспоминает о трех своих встречах с Орловым: во время одного из устроенных им кулачных боев на Ходынском поле, когда она была еще девушкой, затем в день ее свадьбы и, наконец, на балу у Орлова, куда она приехала вместе с мужем. В конспекте совсем нет первого из этих эпизодов, а два других соединены в один, содержащий указание на то, что Орлов был посаженым отцом Маланьи Павловны на ее свадьбе с Алексеем Сергеичем — деталь, которая не вошла в текст рассказа. Значительное место уделено в конспекте описанию одежды старичков Телегиных, причем изображение костюма Алексея Сергеича почти не содержит отличий от текста рассказа. В описании же наряда Маланьи Павловны имеются черты, которые в текст рассказа Тургенев включил в несколько видоизмененной форме. Совсем не вошли в текст «Старых портретов» следующие детали из конспекта, связанные с обликом Маланьи Павловны: («Орл<ов> замеч<ает>, что колец — la Reine de Hongrie!») (см. с. 373).

Полностью черновой автограф рассказа неизвестен. Сохранился лишь черновик предисловия к нему (см. выше, с. 393). В черновике вместо слов: «На это намекает — и — чужих» — содержится следующий текст: «Продолжение этих отрывков будет зависеть от приема, который окажет „Старым портретам“ публика. Памятуя известный пример архиепископа Гренадского в „Жиль Блазе“ — я буду рад ее одобрению, но сумею также принять к сведению ее критику» (письмо к М. М. Стасюлевичу — приложение к письму, адресованному П. В. Анненкову, от 19 ноября (1 декабря) 1880 г.). О наборной рукописи Тургенев писал Анненкову 14 (26) ноября 1880 г. из Парижа: «…я наконец переехал сюда, рассказец свой кончил, больше половины уже переписал <…> Вы в будущий вторник или в середу получите рекомендованное письмо с оным рассказцем, который Вы извольте прочесть и возвратить, сообщив свое мнение вообще — и отдельные замечания в особенности. Всё это, разумеется, будет принято к сведению».

Авторская правка в наборной рукописи, в общем незначительная, вносит уточнения или дополнения в текст.

Авторизованная копия была изготовлена, вероятно, «в предви-деньи возможного перевода на французский язык» (см. письмо Тургенева к Стасюлевичу от 25 ноября (7 декабря) 1880 г.). На первом листе ее, несколько выше заглавия «Старые портреты», написано по-французски: «Vieux portraits». Она имеет отличия от наборной рукописи и, по-видимому, переписывалась с чернового автографа.

Наборная рукопись «Старых портретов» была отправлена Анненкову, жившему в это время в Баден-Бадене, вместе с письмом от 19 ноября (1 декабря) 1880 г. Ответ Анненкова неизвестен. О впечатлении, которое произвели на него «Старые портреты», можно судить на основании письма к Стасюлевичу от 21 ноября (3 декабря) 1880 г., написанного сразу же после прочтения рассказа. «Поздравляю Вас с подарком, крупным бриллиантом изумительной отделки, <…> назначенным Вам из кабинета И. С. Тургенева. Я сейчас отсылаю ему обратно в Париж рассказ его „Старые портреты“, подтверждающий название, данное его автору Юлианом Шмидтом — „Король новеллы“. Не хочет стареть Тургенев, и новый его рассказ так же свеж и прелестен, как будто писан до подагры и до возведения в сан Оксфордского доктора. Увидите сами» ( Стасюлевич, т. 3, с. 393). 22 ноября (4 декабря) 1880 г. Тургенев, получив от Анненкова не дошедший до нас отзыв (в целом весьма положительный), обстоятельно отвечал своему критику по поводу одного его замечания: «Теперь насчет кучерка. В действительности эта история именно так совершилась и закончилась (я даже имени (Ивана) не переменил). Это еще, однако, не доказательство: действительность кишит случайностями, которые искусство должно исключать; но мне на ум приходит тот факт, что почти никогда русский убийца сам с собою не кончает — особенно в крестьянском сословье, в Европе же сплошь да рядом. Боюсь, как бы не дать самоубийце Ивану европейский колорит. Но так как я Вашему критическому чувству почти слепо верю — то я намерен, прежде чем отослать свою штуку Стасюлевичу, дать себе дня два, три на размышление — а там и решусь — так или иначе».

На основании этого письма Тургенева можно предположить, „что Анненков советовал писателю сделать Ивана Сухих не только убийцей своего барина, но и самоубийцей. По-видимому, не совсем точно поняв мысль Тургенева и полагая, что речь идет вообще о самоубийствах среди крестьян, Анненков в письме от 5 (17) декабря 1880 г. указывал писателю на то, что «при крепостном праве топились не только мужчины, но женщины и дети — поминутно». Не настаивая, однако, на изменении концовки «Старых портретов», он кончал письмо заключением: «Впрочем, что бы Вы ни сделали с Иваном или ничего бы не сделали с ним — рассказу Вашему до этого дела нет: он всё останется превосходным, как был» (см. в сб.: Роль и значение литературы XVIII века в истории русской культуры. М.; Л., 1966, с. 378).

Совет Анненкова сделать Ивана Сухих не только убийцей, но и самоубийцей, остался нереализованным, и Тургенев отправил «Старые портреты» Стасюлевичу, по-видимому, 28 ноября (10 декабря) 1881 г. (см. письмо Тургенева к Стасюлевичу от 25 ноября (7 декабря) 1881 г.) без каких бы то ни было существенных изменений.

Начало рассказа появилось в № 1 новой газеты Стасюлевича «Порядок» от 1 января 1881 г.[126]Рецензия на него сразу же была напечатана в газете «Суфлер» (1881, № 2, 4 (16) января)., после чего наступил перерыв в печатании, обеспокоивший автора. В связи с этим Тургенев 8 (20) января 1881 г. писал Стасюлевичу: «…я получил 2-й и 3-й N-а „Порядка“ — и несколько был удивлен тем, что ни в том, ни в другом не нашел второй половины „Старых портретов“. Рассеченный таким образом, этот маленький очерк должен в глазах читателя потерять и то неважное значенье, которое мог бы еще иметь. Вероятно, у Вас были на это свои соображенья — но я надеюсь, что ко времени прибытия настоящего письма Маланья Павловна уже успела сделать свой книксен читателю».

4 (16) января 1881 г. Анненков, прочитав в «Порядке» начало «Старых портретов», писал Тургеневу: «Ваша вещь напечатана, кажется, без ошибок. Я еще раз перечел ее и нахожу, что в печати она еще как будто эффектнее» ( ИРЛИ, ф. 7, № 13, л. 21–21 об.).

Тургенева весьма интересовали отклики друзей, а также печатные отзывы о его рассказе. С. Ромм в своих мемуарах рассказывает: «4 февраля <н. ст. 1881 г.> состоялся концерт <…> в русском художественном клубе <в Париже>. Тургенев прочел „Два старые портрета“ — глубоко прочувствованно. Когда он кончил, никто не аплодировал в продолжение нескольких секунд, затем раздались единодушные рукоплескания, долго не смолкавшие» (Из далекого прошлого. Воспоминания об И. С. Тургеневе. — ВЕ, 1916, № 12, с. 117). Таково было мнение русских, находившихся в это время в Париже и присутствовавших на концерте. Но еще до этого Тургенев, желая узнать, что скажет о «Старых портретах» П. Л. Лавров, послал ему 26 января (7 февраля) 1881 г. свою «статейку в 2-х фельетонах». А Я. П. Полонскому он писал в тот же день: «…радуюсь, что мои „Старички“ тебе понравились».

Еще 2 (14) января 1881 г. писатель просил А. В. Топорова выслать ему в Париж «те N-а „Нового времени“, „Голоса“ и „Молвы“, в которых будет что-нибудь сказано о <…> „Старых портретах“». В ответ на это Топоров отправил Тургеневу номер «Голоса», в котором был помещен положительный отзыв о «Старых портретах». «Отзыв „Голоса“ мне приятен, — писал Тургенев Топорову 13 (25) января 1881 г., — так как я имел причины предполагать, что мои „старички“ потерпели фиаско». Рецензент «Голоса», в частности, писал о героях рассказа (Алексее Сергеиче и Маланье Павловне Телегиных): «Они стоят пред нами живые в этих медальонах, начертанных романистом. Эти два типа далекой уж старины не прибавят „нового слова“ к речи, с которою обращался г. Тургенев к русскому обществу, но они, без сомнения, увеличат число „тургеневских“ типов. Невозможно в рассказе более простом, по-видимому, сосредоточить более мастерства отделки, не говоря о наблюдательности, без которой в произведении не было бы жизни и свежести <…> старички вышли очень характерны». В заключение критик «Голоса» писал: «Как на особо поразительные места, укажем на воспоминания Алексея Сергеича о дворе Екатерины II и Маланьи Павловны о ее встречах с Алексеем Орловым, о ее венчании» (Голос, 1881, № 8, 8 (20) января).

Топоров же прислал Тургеневу и другой печатный отклик, рецензию В. Ч. <В. В. Чуйко>, опубликованную в «Новостях и Биржевой газете». В своем роде это «настоящая жемчужина, — писал Чуйко, — в которой множество сокровищ самой тонкой наблюдательности великого художника, хотя в ней нет никаких претензий на разрешение каких бы то ни было „задач“. Это действительно не более как отрывки, клочки воспоминаний давно прошедшего, воспоминаний лиц, виденных авт<ором> когда-то и оставшихся в его памяти». По мнению критика, старички Телегины по мере чтения «так живо рисуются в уме читателя, все мельчайшие подробности так характерно определяют их, что перед вами точно восстает давно прошедшая жизнь с такою роскошью красок, с таким обилием форм, с такою полнотою, что <…> вы невольно удивляетесь таланту, который так всецело умеет воскрешать прошлое» (Новости и Биржевая газета, 1881, № 14, 16 января).

Тургенева не мог не обрадовать этот отзыв В. В. Чуйко; но в то же время писатель обратил внимание и на начало его рецензии, где холодный (по мнению рецензента) прием критикой «Старых портретов» ставился в прямую зависимость от неблагоприятного впечатления, которое создалось «в печати и отчасти в обществе известным письмом И. С. Тургенева к г. Боборыкину по поводу подписки на памятник Флоберу». Об этом Тургенев с горечью сообщал Анненкову; последний же, возвращая выписку из «Новостей» и стремясь успокоить Тургенева, писал ему о той части публики, у которой «Старые портреты» имеют «положительный и большой успех». По его мнению, «голоса из нее <публики> то там, то сям прорываются, как, например, в этом отрывке из „Новостей“» (5 февраля н. ст. 1881 г. — ИРЛИ, ф. 7, № 13, л. 27 об.).

Сочувственно писала о «Старых портретах» и газета «Орловский вестник», выразив надежду «подробно познакомить читателей» «с содержанием этого нового увлекательного произведения нашего знаменитого поэта» (Орловский вестник, 1881, № 3, 6 (18) января).

Сдержанно отозвался о рассказе анонимный рецензент «Нового времени», который в разделе статьи, посвященном «Порядку», охарактеризовал «Старые портреты» как «нечто анекдотическое, но по обыкновению хорошо написанное» (Новое время, 1881, издание второе, № 1741, 2 (14) января).

Из журналов откликнулась на рассказ «Русская мысль». Тургенева мог вполне удовлетворить отзыв С. А. Венгерова, который в обзоре «Русская литература в 1881 году», упомянув о «Старых портретах» и «Песни торжествующей любви», отмечал, что оба эти произведения «написаны превосходно». По мнению Венгерова, в «Старых портретах» нарисована «необыкновенно яркая жанровая картинка из времен крепостного права, когда даже в самом „милом“ и „добром“ барине сидела такая огромная доза азиатского самодурства <…> Написан рассказ необыкновенно колоритно и „сочно“, как говорят художественные критики, детали отделаны замечательно тщательно». Венгеров указывав и на то, что «Старые портреты» могут быть названы «новою главою „Записок охотника“, и притом одною из лучших» (Рус Мысль, 1882, № 3, с. 59–60).

Но сам Тургенев замыслил нечто иное; он предполагал, что в случае успеха, большого, настоящего успеха «Старых портретов» у публики и в печати, он сможет создать и опубликовать новый цикл рассказов. Это явствует из письма его к Анненкову от 22 ноября (4 декабря) 1880 г., в котором писатель сообщал: «У меня в голове готовых еще несколько подобных студий: пожалуй, теперь они и увидят свет. В начале моей карьеры успех „Хоря и Калиныча“ породил „Записки охотника“; было бы чудно́, если бы „Старые портреты“ оказались тоже плодовитыми — под конец этой самой карьеры».

Анненков, стремясь поддержать идею Тургенева, подчеркивал в письме к нему 15 (27) января 1881 г., что успех «обнаружится» вполне «только с продолжением этих очерков», что «надо продолжать писать очерки» (ИРЛИ, ф. 7, № 13, л. 23–23 об.). Самый подзаголовок к «Старым портретам» в первопечатном тексте («Отрывки из воспоминаний — своих и чужих») давал основание рассматривать рассказ (или очерк) как начало нового цикла, задуманного Тургеневым. Это было замечено и другими критиками. Так, В. В. Чуйко прямо писал в своей рецензии: «Пока мы имеем только первый отрывок под заглавием „Старые портреты“; это дает нам право надеяться, что после этого первого отрывка последуют другие и за старым портретом мы увидим новые» (Новости и Биржевая газета, 1881, № 14, 16 января).

Задуманный Тургеневым цикл включил рассказ «Отчаянный». Сохранился также перечень действующих лиц третьего рассказа — «Учителя и гувернеры» (см. наст. изд., т. 11). Но продолжить и завершить начатое помешала Тургеневу тяжелая болезнь, приведшая его к смерти.

Писателю хотелось, чтобы его рассказ поскорее появился и во французском переводе (см. письмо к Стасюлевичу от 25 ноября (7 декабря) 1880 г.) Однако французский перевод «Старых портретов», выполненный Э. Дюран-Гревилем, был напечатан в еженедельном журнале «La Revue politique et littéraire» лишь 14 и 28 мая 1881 г. (№ 20 и № 22; сообщил Ж.-В. Арменжон). В № 20 заглавие «Vieux portraits» сопровождено двумя подзаголовками: «Souvenirs d’enfance» («Воспоминания детства») и «I. Téléguine et Pavlovna» («I. Телегин и Павловна»). Вторая часть рассказа напечатана в № 22 журнала под названием «II. Ivan Soukhikh» («II. Иван Сухих»). Э. Дюран-Гревиль, переводя «Старые портреты», выпустил эпизод, касающийся «убеждений» Маланьи Павловны и, в связи с этим, ее реакции на упоминание о Шешковском (см. примеч. к с. 21). Переводчик снабдил французский текст «Старых портретов» значительным количеством подстрочных примечаний, составленных им с помощью Тургенева.

При жизни писателя был опубликован также чешский перевод рассказа, осуществленный И. Пенижеком. Под названием «Staré podobizny» он появился в десятом номере журнала «Limit» за 1882 год (см.: Гонзик Иржи. О ранних переводах И. С. Тургенева на чешский язык. — Т сб, вып. 3, с. 209).

В сознании последующих поколений «Старые портреты» были заслонены другими, более значительными произведениями Тургенева, и о них обычно упоминалось лишь в общих работах, посвященных творчеству Тургенева в целом. Сохранился поздний отзыв Л. Н. Толстого об этом рассказе в записи А. Б. Гольденвейзера от 29 апреля 1900 г.: «А. М. Сухотин <…> прекрасно прочитал „Старые портреты“ Тургенева. Лев Николаевич не помнил этой вещи и очень ею восхищался. Он сказал: — Только после всех этих новых, которых читаешь, действительно ценишь Тургенева» ( Гольденвейзер А. Б. Вблизи Толстого. М., 1959, с. 62).

Из советских исследователей значительное внимание уделил «Старым портретам» Л. П. Гроссман в статье «Портрет Манон Леско». Он указал на связь главы XIX «Нови» (о Фомушке и Фимушке) со «Старыми портретами», где изображена такая же «старенькая чета». Подчеркнув, что «Старые портреты» в целом — «шедевр», Л. П. Гроссман писал, что здесь «непревзойденный изобразитель смерти Тургенев дает, быть может, свою лучшую в этом роде страницу, описывая кончину старенького Телегина <…> Даже в щемящей сцене умирания <…> продолжает переливаться всеми лучами и красками праздничный мир наивных старомодных любезников. Словно сама пляска смерти, приближаясь к ним, покорно приняла легкий ритм менуэта» ( Гроссман Л. Собр. соч. в 5-ти т. М., 1928. Т. 3. Тургенев, с. 32–33). Интересные наблюдения содержатся и в статье В. М. Головко «Тема „частного“ человека в позднем творчестве И. С. Тургенева», где герои «Старых портретов» рассматриваются в сопоставлении не только с Фомушкой и Фимушкой из «Нови», но и с героями незавершенного произведения «Старые голубки» (см.: Шестой межвузовский тургеневский сборник. Курск, 1976, с. 139–153 [Научные труды Курского гос. пед. ин-та, т. 59 (152)]).

…портрет императрицы Екатерины II — портрета Лампи… — Лампи (Lampi) Иоганн Баптист (1751–1830) — австрийский художник-портретист. Жил и работал в России в 1792–1798 гг.; один из наиболее известных его портретов — Екатерины II — хранится в Эрмитаже.

…он только с 1812 года перестал пудриться. — Обычай для дворян носить пудреный парик или пудрить волосы, заплетенные в косичку, модный при Екатерине II и строго обязательный при Павле I, был оставлен с воцарением Александра I в 1801 г.

…в сером «реденготе»… — Редингот (от франц. redingote, англ. riding coat — сюртук для верховой езды) — длинный сюртук особого покроя.

…со «шпанским» табаком… — Дорогой испанский табак (из испанской Вест-Индии).

…карлик, по прозвищу Янус, или Двулицый… — В древнеримской мифологии Янус — божество времени, которое изображалось с двумя лицами, обращенными в противоположные стороны (одно — в прошлое, другое — в будущее).

…на первом же куртаге… — Куртаг — приемный день во дворце.

…«Посмотри, Адам Васильевич…» — Адам Васильевич — Олсуфьев (1721–1784), сенатор, член коллегии иностранных дел, статс-секретарь Екатерины II.

…словно он и точно в случай попал. — То есть стал любимцем, фаворитом Екатерины II.

А теперь возвратимся к прежнему. — Перефразировка выражения, употребляемого в «Житии протопопа Аввакума» (1620? — 1682). Более точно это выражение приведено в главе V романа «Дым» (см. наст. изд., т. 7, с. 272 и 552).

…не признающим властей мартинистом… — Мартинисты — одна из ветвей масонства; религиозно-философское учение, названное по имени португальского мистика Мартинеца де Пасквали (Martinez de Pasqualis, ум. в 1779 г.). Многие ошибочно связывали учение это с именем французского теософа Сен-Мартена (1743–1803). Получило большое распространение в конце XVIII века в России. Противники масонов видели в мартинистах вольнодумцев, безбожников и врагов существующего строя, что в действительности не соответствовало их учению.

…по рундучкам ног не отстаивали… — Рундук — крыльцо, мощеное возвышение (см.: Преображенский А. Г. Этимологический словарь русского языка). Здесь это слово употреблено, однако, в значении прихожих, передних.

…сиднями сидели, каждый на своей чети …— Четь — старинная мера земли, 40×30 саженей.

…им что цимлянское, что понтак — всё едино… — Цимлянское — шипучее вино, которое производится на берегах нижнего Дона (в станице Цимлянской). Понтак — вероятно, красное французское вино — Понтэ-Канэ.

…в пудраманте сидя… — Пудромантель (пудрамант) — род накидки, полотняного плаща, который надевали, когда причесывались и пудрились.

Камерфрау проводит гребнем…  — Камерфрау (от немецкого Kammerfrau) — камеристка (служанка), состоящая при комнатах императрицы.

…лейб-медика Роджерсона…  — Роджерсон (Rogerson) Иван Самойлович (Иоганн Джон Самуил) (1741–1823) — лейб-медик Екатерины II, шотландец по происхождению, живший в России в 1765–1816 годы и лечивший весь придворный и чиновный Петербург.

…ведь ты ~ о случайных людях речь заводишь?  — См. примечание к с. 10.

…получил воспитание в иезуитском коллегиуме…  — Иезуитские коллегии («коллегиумы») — средние учебные заведения, усиленно насаждавшиеся католической церковью в России (преимущественно в южных и западных областях) в XVIII — начале XIX в.

И шли те кони ~ знаменитейших заводов царя Ивана Алексеича…  — Иван V Алексеевич (1666–1696) — сын царя Алексея Михайловича от первой жены (Милославской). Вступил на престол совместно с братом Петром I в 1682 г. В начале их царствования коннозаводство и особенно коневодство были «на значительной степени развития», — пишет И. Мердер в «Историческом очерке русского коневодства и коннозаводства» (СПб., 1868, с. 36), — упоминая, в частности, об «обширных государственных или, вернее, придворных конских заводах».

…звал Микромэгасом (волтеровские воспоминания!)…  — Микромегас — герой одноименной повести Вольтера, входящей в цикл его «философских повестей». Имя этого героя образовано из двух греческих слов: микрос — малый и мегас — великий. Алексей Сергеич Телегин читал произведения Вольтера в русских переводах, о которых см.: Языков Д. Д. Вольтер в русской литературе. — Древняя и новая Россия, 1878, № 9, с. 70–79. Провинциальных русских вольтерьянцев Тургенев изобразил также в рассказе «Мой сосед Радилов», в повестях «Три портрета», «Часы» и в романе «Дворянское гнездо» (см. наст. изд., т. 3, с. 56; т. 4, с. 86; т. 9, с. 99–100 и т. 6, с. 30, 419).

…Иринарх Тоболеев…  — Тоболеевы — фамилия крепостных В. П. Тургеневой; в частности, камердинером писателя в течение многих лет был Дмитрий Кириллович Тоболеев (см.: Т, ПСС и П, Письма, т. V, с. 311, 640, 745). Та же фамилия упоминается в рассказе «Бурмистр» из «Записок охотника» (наст. изд., т. 3, с. 134).

…высоком крагене вокруг шеи…  — Краген — воротник на застежках (от голл. kraag).

…прюнелевых башмаках на красных каблучках…  — «В течение всего XVIII века <…> дамы ходили в туфлях на более или менее высоких каблуках <…> Знатные дамы носили в парадных случаях <…> туфли на красных каблуках» (см.: Русский костюм. 1750–1830. Вып. 1. / Под ред. В. Рындина. М.: ВТО, 1960, с. 16).

Петров день 1789 года! ~ кулачный бой, устроенный Орловым.  — Кулачные бои, происходившие в присутствии страстного охотника до них графа А. Г. Орлова (1737–1808), пользовались особенной известностью. «Перед боем привозили целыми возами кожаные рукавицы; сбирались партиями фабричные с разных фабрик, целовальники и мясники. Случались и из купцов, в лисьих шубах, и даже из господ» (Русские народные картинки. Собрал и описал Д. Ровинский. СПб., 1881. Кн. V, с. 221). О кулачном бое между крепостными А. Г. Орлова см.: Рус Ст, 1877, № 2, с. 319–320. Описание забав А. Г. Орлова дано также в рассказе «Однодворец Овсяников» (наст. изд., т. 3, с. 63).

…шляпа а-ля бержер де Трианон…  — Как у трианонской пастушки (Трианон — увеселительный павильон французских королей в Версальском парке).

Экипажи цугом…  — Цуг (от немец. Zug) — запряжка лошадей гуськом, в две или три пары, присвоенная только дворянам; чем выше они были рангом, тем большее количество пар лошадей (две или три) могли запрягать цугом.

…скороход графа Завадовского…  — Скороход — слуга, сопровождавший пешком экипаж своего господина. — Граф Завадовский — Петр Васильевич (1738–1812), фаворит Екатерины II; при Александре I — министр народного просвещения.

…и предику какую сказал!  — Предика (от франц. prédication) — проповедь.

…георгиевский кавалер: турку сжег!  — Речь идет о морском сражении в 1770 г. при Чесме (в Эгейском море), где турецкий флот был уничтожен русской эскадрой под водительством графа А. Г. Орлова, названного за это Чесменским.

…упомянул об известном Шешковском…  — Шешковский Степан Иванович (1720–1794) — начальник Тайной канцелярии при Екатерине II. П. А. Радищев писал, что Шешковский «исполнял свою должность с ужасною аккуратностью и суровостью. Он действовал с отвратительным самовластием <…> без малейшего снисхождения и сострадания <…> Наказание знатных особ он исполнял своеручно <…> В С.-Петербурге у него было много дела всякий день, однако же он был посылаем и в другие города». П. А. Радищев упоминает далее, что в 1790-х годах Шешковский был послан Екатериной II в Москву. «Вся Москва вострепетала», — добавляет он ( Рус Ст, 1870, № 12, с. 637–638; см. также: Рус Ст, 1874, № 8, с. 781–784). Пушкин иронически называл Шешковского «домашним палачом кроткой Екатерины» и записал рассказ о том, как Потемкин, «встречаясь с Шешковским, обыкновенно говаривал ему: „Что, Степан Иванович, каково кнутобойничаешь?“ На что Шешковский отвечал всегда с низким поклоном: „Помаленьку, ваша светлость!“» ( Пушкин, т. 11, с. 16, т. 12, с. 173).

…в самый 1848 год, который, видно, смутил даже его.  — События, связанные с революционным движением 1848 года во Франции, Тургенев описал в очерках «Наши послали!» (1874) и «Человек в серых очках» (1879) («Литературные и житейские воспоминания» — наст. изд., т. 11). См. также письмо к П. Виардо, написанное из Парижа около (после) 3 (15) мая 1848 г.

…завязавши оселом шею…  — Осел — накидная петля из веревки, аркан (от осилить, совладать, поймать).

…в ковровых пошевнях.  — Пошевни — широкие сани, розвальни, покрытые ковром.

…раскроил ему голову одним ударом.  — Ср. с рассказом «Про холопа примерного, Якова верного» из главы «Пир на весь мир» поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо» (см.: Назарова Л. Н. И. С. Тургенев в работе над «Старыми портретами»… — В сб.: Роль и значение литературы XVIII века в истории русской культуры. Л., 1966, с. 377). Ср. также с описанием смерти Талагаева в последнем рассказе Тургенева «Une fin» («Конец») — наст. изд., т. 11.

II. Отчаянный^*

«Отчаянный (втор<ой> очерк)» — первоначальный конспект рассказа. 3 с. Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 77; описание см.: Mazon, p. 92–93; фотокопия — ИРЛИ, Р. I, оп. 29, № 342.

«Отчаянный. Из воспоминаний — своих и чужих». Наборная рукопись (автограф). 39 с. Хранится в рукописном отделе ИРЛИ, ф. 293, архив М. М. Стасюлевича, оп. 3, № 134; описание см.: ПД, Описание, с. 17, № 45. Подпись: Ив. Тургенев. Буживаль, ноябрь, 1881.

«Отчаянный. Из воспоминаний — своих и чужих». Корредаурные гранки ВЕ с правкой Тургенева. 10 полос. Хранятся в рукописном отделе ИРЛИ, ф. 293, архив М. М. Стасюлевича, оп. 3, № 134; описание см.: ПД, Описание, с. 17, № 46. Подпись: Ив. Тургенев. Буживаль, ноябрь 1881.

ВЕ — 1882, № 1, с. 37–56.

Впервые опубликовано: ВЕ, 1882, № 1, с подписью и пометой: Ив. Тургенев. Буживаль, ноябрь 1881.

Печатается по тексту ВЕ, с устранением явных опечаток, не замеченных Тургеневым, а также со следующими исправлениями по другим источникам:

Стр. 30, строки 40–41: «невозможно знать» вместо «невозможно узнать» (по наборной рукописи).

Стр. 31, строка 37: «то и решился я» вместо «то я решился» (по наборной рукописи).

Стр. 32, строка 19: «скоро опять» вместо «скоро» (по наборной рукописи).

Стр. 32, строки 33–34: «Он отправлялся на Кавказ» вместо «Он отправился на Кавказ» (по наборной рукописи).

Стр. 35, строка 16: «саженей десять глубины» вместо «сажень десять глубины» (по наборной рукописи).

Стр. 35, строки 41–42: «довольно неправдоподобна» вместо «неправдоподобна» (по корректуре ВЕ ).

Стр. 35, строка 44: «и руки» вместо «и рука» (по наборной рукописи).

Стр. 36, строка 25: «отъявился» вместо «явился» (по наборной рукописи).

Стр. 38, строка 8: «смотрел» вместо «посмотрел» (по наборной рукописи и корректуре ВЕ ).

Стр. 40, строки 13–14: «…чух-чух-чух! На́чики-чикалды, чух-чух-чух!» вместо «…чук-чук-чук! На́чики-чикалды, чук-чук-чук!» (по наборной рукописи и корректуре ВЕ ).

Стр. 41, строка 12: «не горе, не судьба жестокая» вместо «не горе, судьба жестокая» (по наборной рукописи),

По-видимому, первое упоминание о работе над рассказом содержится в письме Тургенева к М. М. Стасюлевичу от 14 (26) октября 1881 г., где сообщалось: «Тружусь над „Отчаянным“ — и надеюсь выслать его через неделю для помещения в „Порядке“». Об окончании рассказа Тургенев писал Я. П. Полонскому 8 (20) ноября 1881 г., указывая, что это «этюдец вроде „Старых портретов“». В обоих письмах речь идет о черновом автографе, нам не известном. Но еще до начала работы над ним Тургенев составил конспект рассказа. Этот конспект с отдельными набросками к нему содержит сравнительно небольшое количество зачеркнутых слов и вообще авторской правки. Некоторые фразы и отдельные слова написаны на полях. В конце л. 2 нарисован мужской профиль (по-видимому, автопортрет) и несколько раз воспроизведена подпись писателя (в том числе однажды по-немецки). Конспект не датирован Тургеневым, но из письма к Стасюлевичу от 14 (26) октября известно, что в это время Тургенев уже писал свой рассказ (черновой автограф). А работа над конспектом и отдельными набросками к нему должна была предшествовать написанию рассказа. Это подтверждается, в частности, и тем, что некоторые детали и эпизоды, намеченные в конспекте, не вошли в окончательный текст рассказа. Так, например, в конспекте упоминалось о том, что у Миши Полтева были старший брат и сестра, о которых ничего не говорится в рассказе. Нет в рассказе и намеченного в конспекте эпизода со скачкой Миши на бешеной лошади и др. Учитывая все это, можно предположить, что конспект составлялся в первой половине октября ст. ст. 1881 г.

В отличие от окончательного текста рассказа в конспекте герой назван «Михаил Алек. Т.», что легко расшифровывается как «Михаил Алек<сеевич> Т<ургенев>», поскольку писатель не скрывал, что прототипом Миши Полтева был этот его двоюродный брат (об этом подробнее см. ниже, с. 406). В конспекте сказано также о том, что Миша Полтев «влюблялся и в него влюблялись», что он для женщин «готов на всякие отчаянности». В противоположность этому в тексте рассказа подчеркнуто, что хотя Миша «умел возбуждать» в женщинах «сожаление», он не был «Ловласом» и унаследовал от своих родителей «холодную кровь». Наиболее существенным отклонением окончательного текста рассказа от его конспекта является следующее. В рассказе содержатся некоторые намеки на интерес Миши к социальным проблемам, — см., например, его реплики в адрес афериста (гл. V) или размышления «о бедности, о несправедливости, о России» (гл. IV); последним в конспекте соответствуют слова: «Тоска бедности, несправедливость, Россия… Что тебе за дело до России? — А без этого нельзя». Но конспект в другом месте характеризует того же Мишу Полтева многозначительными словами: «…самоистребление, но без содержания и идеала, а был бы идеал — герой и мученик». Таким образом, в конспекте более определенно было подчеркнуто, что «отчаянные» типа и времени Миши Полтева действительно «не походили» на «нынешних отчаянных», т. е. представителей народовольческой молодежи, как это и утверждал в самом начале главы 1 рассказчик — старик П. В целом же сопоставление конспекта с окончательным текстом рассказа позволяет сделать вывод, что уже в конспекте в основном были намечены и сюжет рассказа, и характер главного героя.

В письме к Стасюлевичу от 23 ноября (5 декабря) 1881 г. Тургенев сообщал, что он заканчивает переписку «Отчаянного» и к 1 (13) декабря 1881 г. рассказ «прибудет» в Петербург. «Поместить его конечно, лучше в „Вестнике Европы“, — писал Тургенев далее — и просил: <…> к заглавию все-таки следует прибавить: „Из воспоминаний своих и чужих“». Переписывая рукопись для набора, Тургенев в то же время и правил ее, то вписывая над строками отдельные слова и фразы, то зачеркивая их, иногда вставляя вместо них другие. Реже он вписывал на полях наборной рукописи отдельные слова и фразы, вносящие в текст какие-то разъяснения или дополнения. Так, против текста: «А затем — не желаю» (с. 38) Тургенев вписал: «Аферист даже [руки] руками развел» (этим подчеркнуто его удивление словами Миши Полтева, который, копая на кладбище ямку, объявил «аферисту», что не желает больше жить). Ниже вписана еще одна фраза, мысленно обращенная героем в адрес «афериста»: «На, мол, тебе, землеед!» Этот человек, ограбивший не только Мишу Полтева, но и своих крестьян, очевидно, чем-то напомнил Тургеневу помещика из его же собственного незавершенного рассказа «Землеед», с которым расправились крепостные, «заставив его скушать фунтов 8 отличнейшего чернозема» (см. наст. изд., т. 3, с. 389).

Предварительно, как это бывало всегда, Тургенев 28 ноября (10 декабря) 1881 г. отправил рукопись на отзыв Анненкову. А в письме к Стасюлевичу от 2 (14) декабря 1881 г. он уже сообщал: «Анненков остался очень доволен „Отчаянным“». Действительно, 30 ноября (12 декабря) 1881 г. Анненков писал Тургеневу, что тот создал «прелестнейшую вещицу», в которой «ни одного знака препинания переставить нельзя — так целостно она сколочена…», и предсказывал рассказу «мгновенный и колоссальный успех» ( ИРЛИ, ф. 7, № 13, л. 53). Он сделал лишь одно замечание — о неправдоподобности эпизода с пребыванием пьяного М. Полтева в ручье, замерзшем за ночь. В наборную рукопись Тургенев, однако, не успел внести исправление по этому замечанию Анненкова, так как спешил отправить ее Стасюлевичу (см. ниже).

8 (20) декабря 1881 г. Тургенев уже получил гранки набора рассказа для «Вестника Европы» (см. его письмо к Стасюлевичу от 9 (21) декабря 1881 г.). На первой полосе гранок отмечено: «Корректура автора». Авторская правка в основном выразилась здесь в исправлении опечаток. Но кое-где писатель внес дополнения и поправки, разъясняющие или уточняющие смысл. На десятой полосе о вдове Миши Полтева сказано, что она была «в одежде дворовой женщины». Между тем далее оказывалось, что она дочь дьячка и, следовательно, не могла быть так одета. Тургенев произвел в этой фразе необходимое исправление: заменил слова «дворовой женщины» словом «мещанки» (см. с. 44), т. е. городской женщины. На поле пятой полосы был вписан новый текст, а именно: «(правда, эта легенда довольно неправдоподобна, но по ней можно судить, на что считали Мишу способным)… Итак: раз на Кавказе» (с. 35). Тургенев сделал это в ответ на замечание Анненкова в его письме от 30 ноября (12 декабря) 1881 г. Критику показался невероятным эппзод в главе IV, где говорится, что вокруг пьяного Миши Полтева, свалившегося в ручей «нижнею частью туловища», в течение ночи (дело происходило зимой) намерзла ледяная кора. По поводу этого места рассказа Анненков писал: «…пребывание его (Миши) в реке со льдом, который за ночь образовался вокруг его ног и туловища, показалось мне несколько деланным и изобретенным » ( ИРЛИ, ф. 7, № 13, л. 53 об.). В ответ Тургенев писал Анненкову 1 (13) декабря 1881 г.: «Легенда о намерзшем льде не мною выдумана; но Вы правы — надо либо ее выключить, либо оговориться об ее неправдоподобии». И действительно, 9 (21) декабря 1881 г. Тургенев писал Стасюлевичу: «Вчера вечером прибыли корректурные листы — а сегодня утром отправляются к Вам, тщательно исправленные — и с маленькой необходимой прибавкой на втором листе. Поручаю Вашему благосклонному вниманию такие опечатки, как, напр<имер>: дурного предмета — вместо: другого, полтавские цыгане — вместо: полтевские и т. д.» Говоря здесь о «необходимой» прибавке к тексту рассказа, Тургенев, несомненно, имел в виду добавление, сделанное им после замечания Анненкова, что подтверждается и более ранним письмом его к Стасюлевичу (от 2 (14) декабря 1881 г.). В нем писатель прямо указывал, что в «Отчаянном» «есть один параграф, который следует, по замечанию Анненкова, либо оговорить, либо исключить вовсе». В публикации ВЕ это было учтено — в текст рассказа вставлена фраза, написанная Тургеневым в корректурных гранках ВЕ.

В письме к Тургеневу от 30 ноября (12 декабря) 1881 г. Анненков, между прочим, указывал: «Я почти догадываюсь об оригинале, с которого Вы списали этот тип», и далее подчеркивал типичность героя рассказа в следующих словах: «Я его видел, да думаю, что у нас на всем пространстве империи каждый его видел — на свой век в том или другом образе. Он всеобщий племянник — от этого, думаю, он и будет принят у нас с восторгом всеми нашими дядями. Любопытно мне особенно, как-то отнесутся за границей к нему — поймут ли там этот изумительно русский тип и какое выведут из него заключение?» ( ИРЛИ, ф. 7, № 13, лл. 53–54). «Вы угадали, — отвечал Тургенев Анненкову 1 (13) декабря 1881 г., — оригинал, с которого я списал его, был мой племянник Миша Тургенев. Я и имя Миши ему оставил». Писатель выражал надежду, что тип героя, который оказался «ясным» для Анненкова, будет понят в России. Что же касается других стран, то Тургенев опасался, что там «увидят в нем одно безобразие и варварство». Прототипом Миши Полтева был двоюродный брат И. С. Тургенева — Михаил Алексеевич Тургенев[127]В воспоминаниях современников и в переписке Тургенева (см. выше) он всюду ошибочно называется племянником писателя. Об М. А. Тургеневе см.: Алексина Р. М. Тургеневские материалы из архива Тульской области. — Русская литература, 1972, № 3, с. 99–100., сын Алексея Николаевича Тургенева, родного брата отца писателя (см.: Боткин и Т, с. 288, 343). С. Г<уревич> в «Воспоминаниях о И. С. Тургеневе» также приводит его слова о том, что «тип „Отчаянного“ взят почти целиком с натуры»; «„это мой племянник, и он в своей жизни проделал почти всё, что я описал“, — говорил Тургенев. По его мнению, этот тип „человека дворянской среды, внутренне неудовлетворенного…“ — и есть начало всех дальнейших наших бед…» (Заря, 1883, № 207, 25 сентября).

Упоминания о М. А. Тургеневе, которому писатель постоянно принужден был помогать материально, встречаются в ряде писем Тургенева, относящихся к 1869 г. (см.: Т, ПСС и П, Письма, т. VII, с. 264–265, и т. VIII, с. 70, 95, 140). Но еще 30 сентября (12 октября) 1860 г. Тургенев благодарил Анненкова за помощь тому же «беспутному двоюродному братцу» и добавлял такую его характеристику: «Этот сумасшедший брандахлыст, прозванный у нас в губернии Шамилем, прожил в одно мгновение очень порядочное имение, был монахом, цыганом, армейским офицером, — а теперь, кажется, посвятил себя ремеслу пьяницы и попрошайки. Я написал дяде, чтобы он призрел этого беспутного шута в Спасском». Так за 20 лет до создания рассказа «Отчаянный» Тургенев как бы наметил план этого произведения и дал очерк прототипа его героя[128]Художник В. В. Верещагин в своих воспоминаниях рассказывает, что в младшем классе Морского корпуса вместе с ним учился племянник Тургенева, «с первых же дней прозванный отчаянный; он скоро убежал из корпуса, и Иван Сергеевич снова привез его, уже связанного». Вспоминая об этом, Верещагин высказывает предположение, не был ли это «тот самый Мишка, о котором Тургенев впоследствии писал и рассказывал» ( Верещагин В. В. Очерки, наброски, воспоминания. СПб., 1883, с. 127). Такое предположение, однако, ошибочно, так как М. А. Тургенев, родившийся в 1829 (а по словам Тургенева в рассказе — в 1828) году, был на 13–14 лет старше В. В. Верещагина (род. в 1842 г.) и не мог одновременно с ним учиться в Морском корпусе..

Писатель с нетерпением ждал отзывов об «Отчаянном» со стороны друзей и знакомых. Так, Ж. А. Полонской он писал 20 декабря 1881 г. (1 января 1882 г.): «Анненков остался им <рассказом> очень доволен — по слухам тоже Кавелин… Не знаю, что скажут прочие…» По-видимому, какое-то замечание о рассказе было сделано Я. П. Полонским; отвечая ему, Тургенев писал 28 января (9 февраля) 1882 г.: «Насчет эпитета „зверский“, который поразил тебя в „Отчаянном“, скажу, что тут нет противоречия (впрочем, на деле было так). Он <Миша Тургенев> был добряк — а в крови его было нечто дикое и животное, скорей звериное, чем зверское. Логика противоречий!» Речь идет здесь о главе II рассказа, где дано описание внешности героя.

Придавая особое значение типу Миши Полтева, Тургенев объяснял Ж. А. Полонской в письме к ней от 4 (16) января 1882 г.: «Я постарался вывести <…> тип, который нахожу знаменательным в соотношении с некоторыми современными явлениями». То же самое писал Тургенев и Полонскому 8 (20) января 1882 г. О том, какое именно соотношение героя «Отчаянного» с «современными явлениями» усматривал в своем рассказе автор, говорится в воспоминаниях Н. М. «Черты из парижской жизни И. С. Тургенева», где приведены слова писателя: «Мне приписывают враждебное намерение унизить современную протестующую молодежь, связав ее генетически с моим „Отчаянным“, — говорил однажды Иван Сергеевич <…> — Я просто нарисовал припомнившийся мне из прошлого тип. Чем же я виноват, что генетическая связь сама собой бросается в глаза, что мой „Отчаянный“ и нынешние — два родственные типа, только при различных общественных условиях: та же бесшабашность, та же непоседливость и бесхарактерность и неопределенность желаний…» Н. М. рассказывает далее, что присутствующие оспаривали мнение Тургенева, считая, что герой «Отчаянного» «просто недоросль из дворян времен крепостного права — не более» ( Рус Мысль, 1883, № 11, с. 319). О таком же споре с писателем по поводу героя «Отчаянного» рассказывает и И. П<авловский> в «Воспоминании об И. С. Тургеневе» (Русский курьер, 1884, № 199, 21 июля). М. О. Ашкинази в статье «Тургенев и террористы» передает содержание разговора о своем романе с Тургеневым: «Вот вы выдумали эту сцену, — сказал мне Иван Сергеевич, — а ведь это факт, реальный факт… В начале шестидесятых годов Серно-Соловьевич подал, как герой вашего романа, Александру II записку о бедственном положении крестьян, и в ту же ночь Третье отделение засадило его в крепость… Как же после этего молодежи не прийти в отчаяние!..» По утверждению Ашкинази, Тургенев «особенно настаивал на отчаянии нигилистов. Может быть, он в это время уже задумывал свой рассказ „Отчаянный“?» ( Революционеры-семидесятники, с. 196–197). См. также: Лавров П. Л. И. С. Тургенев и русское общество (там же, с. 68–69).

Тургенев неоднократно выступал в Париже с чтением «Отчаянного». Вспоминая об одном таком чтении, происходившем на квартире у писателя, В. В. Верещагин пишет: «Этот же самый рассказ я слышал из уст И. С. и он произвел на меня несравненно большее впечатление, чем в чтении. Я знал, что Тургенев хорошо рассказывает, но в последнее время он был всегда утомлен и начинал говорить как-то вяло, неохотно, только понемногу входя в роль, оживляясь. В данном случае, когда он дошел до того момента, где Мишка ведет плясовую целой компании нищих, И. С. встал с кресла, развел руками и начал выплясывать трепака, да ведь как выплясывать! <…> Я просто любовался им и не утерпел, захлопал в ладоши, закричал: „Браво браво, браво!» И он, по-видимому, не утомился после этого, по крайней мере, пока я сидел у него, продолжал оживленно разговаривать…» ( Верещагин В. В. Очерки, наброски, воспоминания, с. 132).

О другом чтении «Отчаянного» А. П. Боголюбов 2 (14) января 1882 г. сообщал А. Н. Пыпину: «…вчера был дан музыкально-литературный вечер в О-ве русских художников, Rue Tilsit, 18, в доме б<арона> Г. О. Гинцбурга, с участием m-me Viardot <…> А Иван Сергеевич Тургенев прочел два стихотворения — „Пророков“ Лермонтова и Пушкина — и свой только что ныне появляющийся рассказ <…> „Отчаянный“. Конечно, как m-me Viardot, так и Ив<ан> Серг<еевич> вызвали долгий и восторженный взрыв рукоплесканий. Вечер удался вполне»[129] ГПБ, ф. 621, архив А. Н. Пыпина, ед. хр. 89, л. 1 об. — 2; см. также: Василенко М. Воспоминания о Тургеневе одной из учениц м-м Виардо. — Киевлянин, 1883, № 198, 14 сентября; Ромм С. Из далекого прошлого. Воспоминания об И. С. Тургеневе. — ВЕ, 1916, № 12, с. 113.. Именно по поводу этого вечера запрашивал Тургенева Анненков в письме от 12 (24) января 1882 г.: «Вы, слышно, читали в парижском художническом клубе „Бешеного“. Ну, как понравился? <…> Напишите» ( ИРЛИ, ф. 7, № 13, л. 55 об. — 56). Отвечая Анненкову лишь через месяц, 13 (25) февраля 1882 г., Тургенев писал: «Читал я своего „Отчаянного“ (не „Бешеного“) в нашем кружке с успехом <…> В России критика отнеслась к „Отчаянному“ неблагосклонно; а здешние „иллегальные“ обиделись. Повторилась в малом виде история Базарова».

Тургенев был не совсем точен, говоря о неблагосклонном отношении к «Отчаянному» русской критики. В действительности дело обстояло несколько иначе. С художественной стороны рассказ в большинстве отзывов был оценен положительно. Так, например, Арс. И. Введенский писал, что «Отчаянный» «производит впечатление в высшей степени целостное и живое» (Порядок, 1882, № 1, 1 (13) января). Анонимный рецензент «Голоса» в «Литературной летописи» отмечал, что «портрет» Миши Полтева «принадлежит к числу наиболее удачных из тех, какие выходили из-под пера Тургенева. Он совсем живой; забыть его, раз на него взглянув, невозможно. Вообще вся серия рассказов, названная автором „Из воспоминаний своих и чужих“, из которой в прошлом году появился уже рассказ „Старички“[130]То есть «Старые портреты»., обещает быть собранием законченных очерков» (Голос, 1882, № 2, 7 (19) января). «Мастерство художника, превосходный язык, рельефность рисовки выразились и тут так же ярко, как в произведениях лучшей поры художественной деятельности г. Тургенева». — писал об «Отчаянном» и В-в в «Критических очерках» (Неделя, 1882, № 3, 17 января). Как «крупное литературное явление» аттестовал произведение Тургенева рецензент «Одесского листка» (1882, № 4, 6 (18) января). И даже В. П. Буренин указывал, что «Отчаянный» «написан с тем образцовым изяществом и тою выразительною простотою, какие читатели привыкли находить у автора „Отцов и детей“» (Новое время, 1882, № 2106, 8 (20) января).

Однако многие из критиков выступили против сближения героя с современной молодежью, которое они усмотрели в рассказе Тургенева. «„Отчаянность“ Миши Полтева — явление темперамента, а явление позднейшего „отчаяния“ никак нельзя объяснять полтевскою „жаждою самоистребления“», — писал, например, рецензент «Голоса»; по его мнению, «слова о России вложены в уста Полтеву совершенно искусственно, едва ли не для придания рассказу большего интереса…» (Голос, 1882, № 2, 7 (19) января).

Против стремления Тургенева «объяснить некоторые явления нашей жизни отчаянностью» выступил и Д. Н. Мамин-Сибиряк в неопубликованной статье «Последний рассказ И. С. Тургенева». «Мы, просматривая <…> длинный ряд вышибленных из обыкновенной колеи людей, ничего не видим в них отчаянного, а, наоборот, это люди, как все люди, с той разницей, что это необыкновенно честные натуры, любящие, нежные. Во все времена таких людей легионы, и они проходят совершенно незамеченными, если их не выдвинут на сцену какие-нибудь исключительные обстоятельства. Вот как для романиста, так равно для психолога, социолога и всякого простого смертного и важно выяснить именно этот решающий момент, когда такие люди говорят „не могу“ и превращаются в отчаянных. Для различных натур, темпераментов, условий воспитания, общественного положения этот момент наступает в разное время <…> Но, во всяком случае, самой интересной в этом отношении является такая постановка вопроса, когда в отчаянного человека превращается не какой-нибудь оглашенный или пропойца, а самый заурядный смертный», — писал Мамин-Сибиряк. По его мнению, «вот именно этого-то вопроса и не решено, и новое произведение Тургенева является только неудачной попыткой в этом направлении» (Гос. архив Свердловской области, ф. 136, оп. 1, № 8; см, также: Назарова Л. Н. Тургенев и Д. Н. Мамин-Сибиряк. — Т сб, вып. 4, с. 221).

Таким образом, некоторые из современников Тургенева обратили внимание главным образом на то, о чем писатель упомянул лишь вскользь, указывая на некоторое психологическое сходство между неясной тоской и дикими порывами Миши Полтева и настроениями народовольческой молодежи, находившейся в начале 1880-х годов в состоянии тяжелого кризиса.

Критики, подчеркивавшие в «Отчаянном» и ставившие в упрек Тургеневу это мнимое сопоставление, не заметили того, что составляло основной пафос рассказа — глубоко отрицательного отношения писателя к пережиткам крепостнического барства, выродившегося и разложившегося в таких своих представителях, как Миша Полтев.

При жизни Тургенева рассказ был переведен на многие западноевропейские языки, причем французский и немецкий переводы появились почти одновременно с оригиналом. Еще 28 ноября (10 декабря) 1881 г. Тургенев просил Стасюлевича прислать ему « две корректуры» из «Вестника Европы» «для переводческих целей». Об этом писатель снова напоминал ему же в письмах от 2 (14) и 9 (21) декабря, а 10 (22) и 16 (28) декабря 1881 г. сообщал, что французский перевод «Отчаянного» появится в «Revue politique et littéraire» и немецкий — в «Deutsche Rundschau» после выхода в свет первой книжки «Вестника Европы». Французским переводчиком рассказа был Э. Дюран-Гревиль, которого об этом просил сам Тургенев 16 (28) декабря 1881 г.: «Вот маленький этюд, который служит продолжением „Старых портретов“ <…> Не возьмете ли Вы на себя труд перевести его, как и предыдущий? Там есть несколько трудных мест, но я всегда в вашем распоряжении». Перевод «Отчаянного» появился во втором номере «Revue politique et littéraire» (1882, 14 января).

Во Франции «Отчаянный» имел успех; это известно, в частности, из письма Тургенева к Анненкову от 13 (25) февраля 1882 г., в котором писатель сообщал: «Французским lettrés эта вещь понравилась; Тэн меня даже сконфузил своими комплиментами». О том, что «Отчаянный» «произвел эффект» в Париже и что в нем «видят нечто вроде исторического документа», Тургенев шгсал также Полонскому 28 января (9 февраля) 1882 г.

Немецкий перевод, напечатанный в «Deutsche Rundschau» (1882, Bd. 30, Februar, S. 289–305), был выполнен известным переводчиком произведений Тургенева Л. Кайслером. В 1883 г. в Митаве вышел авторизованный немецкий перевод «Отчаянного» под названием «Poltjew» («Der Verzweifelte») вместе с переводами «Песни торжествующей любви», «Клары Милич» и «Стихотворений в прозе» («Четыре последних произведения», переводчик Э. Юргенс). См. об этом: Dornacher K. Bibliographic der deutschsprachigen Buchausgaben der Werke J. S. Turgenevs 1854–1900. — Pädagogische Hochschule «Karl Liebknecht». Potsdam Wissenschaftliche Zeitschrift. Jg. 19 / 1975. H. 2, S. 288.

Английский перевод «Отчаянного» под заглавием «Desperate» был напечатан в «Cosmopolitan», 1888, V, № 4, p. 335–344 (см.: Yachnin R., Stam David H. Turgenev in English. A Checklist of Works by and about him. New York, 1962, p. 26).

Польский перевод под названием «Ze swoich i cudzych wspomień» <«Из своих и чужих воспоминаний»>, без заглавия «Отчаянный», был напечатан в газете «Nowiny» (1882, № 27, 30–32, 34, 37–39, 41–42), выходившей в Варшаве (см.: Лугаковский В. А. Русские писатели в польской литературе. Вып. 3. Тургенев. СПб., 1913, с. 20).

Чешскому переводчику И. Пенижеку, в ответ на его запрос, Тургенев 9 февраля н. ст. 1882 г. сообщил о своем согласии на перевод «Отчаянного». Однако перевод, сделанный И. Пенижеком, в печати не появился (см.: Гонзик Иржи. О ранних переводах И. С. Тургенева на чешский язык. — Т сб, вып. 3, с. 210). Но в том же 1882 г. был опубликован перевод (под заглавием «Zoufalec»), осуществленный П. Дурдиком, известным чешским переводчиком произведений русских писателей. Он был напечатан в № 16 журнала «Světozor» (см.: Пизл Ф. Список чешских переводов, сочинений И. С. Тургенева и статей о нем, изданных на чешском языке — Каталог выставки в память И. С. Тургенева в императорской Академии наук. СПб., 1909, с. 308).

Про поэта Языкова кто-то сказал — беспредметный восторг…  — Возможно, Тургенев вспоминает суровую оценку поэзии Н. М. Языкова, которая встречается у Белинского, в частности в его статье «Русская литература в 1844 году» ( Белинский, т. 8, с. 451–461).

…спустил их вчера в банчишко.  — Банк, или штосс, — вид азартной карточной игры, в которой одно лицо (банкомет) ставит определенную сумму денег против всех остальных игроков (понтёров).

…вечерком в Сокольники — Цыгане поют…  — Знаменитый московский хор цыган Ильи Соколова (современника Пушкина) исполнял преимущественно старые русские песни. После смерти его руководителя, в 1848 г., хор перешел к И. В. Васильеву. Его слушателями бывали А. Н. Островский, А. А. Фет, А. А. Григорьев, Л. Н. Толстой, И. С. Тургенев (см.: Глумов А. Н. Музыка в русском драматическом театре. М., 1955, с. 248; Штейнпресс Б. К истории «цыганского пения» в России. М., 1934, с. 12).

…Поль де Кок!  — Кок Поль де (Paul de Kock Charles, 1794–1871) — французский писатель, очень популярный в России в 1830-1840-х годах среди невзыскательных, малокультурных читателей.

…в Троицкую Сергиеву лавру…  — Троице-Сергиева лавра находилась в Сергиевом Посаде (ныне г. Загорск Московской области).

…из тех писем, которыми он впоследствии наделял меня.  — П. В. Анненков сообщал писателю 5 (17) сентября 1860 г. из Петербурга о его двоюродном брате М. А. Тургеневе: «…явился ко мне какой-то плачущий и голодный (по его уверению) Тургенев с Кавказа. Он Вашим именем просил денег, а для такого имени отказа не имею. Хорошо ли я сделал, дав ему 40 р. — не знаю…» К своему письму Анненков приложил следующую записку: «Добрейший и многоуважаемый Иван Сергеевич, попал в Петербург не вовремя, не застал Вас; не без добрых людей, m-r Анненкову угодно было выручить меня, одолжив мне 40 р. сер. Не забудьте душевно Вам преданного, а мне позвольте добраться до Спасского. Ваш М. Тургенев» ( Труды ГБЛ, вып. 3, с. 99).

…на карту поставить — пароли́ пэ…  — Пароли пе (франц. paroli) — учетверенная ставка в азартной карточной игре.

…Мишу за ноги к задку саней, как Гектора к колеснице Ахиллеса!  — В книге XXII «Илиады» Гомера речь идет об единоборстве Гектора с Ахиллесом. После победы Ахиллес трижды объезжает вокруг стен Трои, волоча тело убитого Гектора, привязанное за ноги к колеснице.

…хождение — по семи Семионам…  — Вероятно, это выражение М. Полтева восходит к народной русской сказке «Семь Семионов» (см. варианты ее в издании: Народные русские сказки А. Н. Афанасьева / Под ред. М. К. Азадовского, Н. П. Андреева, Ю. М. Соколова. М., 1936. Т. 1, № 145–147).

….и кончая берейторами…  — Берейтор (от немецкого bereiten — объезжать лошадь) — служитель, обучающий верховой езде и выезжающий верховых лошадей.

И не думайте, чтобы он был или воображал себя Ловласом…  — Ловлас (Ловелас) — герой романа С. Ричардсона (1689–1761) «Клариса Гарлоу» (1747–1748), имевшего огромный успех. В романе изображена трагическая судьба девушки, соблазненной аристократом Ловласом, повесой и бретером, имя которого как соблазнителя стало нарицательным.

…плясали галопад…  — Галопад (от франц. galop, galopad) — быстрый танец в 2/4; впервые появился в 1825 г.

…он играл в пикет…  — Пикет (франц. piquet) — старинная коммерческая (неазартная) карточная игра.

…по письменной части — он знал прекрасно…  — О прототипе Миши Полтева, М. А. Тургенева, писатель 24 декабря 1868 г. (5 января 1869 г.) сообщал П. В. Анненкову, что тот «до сих пор <…> был писцом в каком-то сельском обществе».

Песнь торжествующей любви (MDXLII)^*

Конспект первой редакции. 4 с. почтовой бумаги. Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 77; описание см.: Mazon, p. 93; фотокопия — ИРЛИ, Р. I, оп. 29, № 343. Впервые опубликовано: Mazon, p. 150–153.

Конспект второй редакции конца повести, под заголовком: «Конец». 1 с. почтовой бумаги. Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 77; описание см.: Mazon, p. 93; фотокопия — ИРЛИ, Р. I, оп. 29, № 343. Впервые опубликовано: Mazon, p. 153–154.

Черновой автограф первой редакции, от начала повести до конца первой главы. 2 с.; датировано 21 октября (2 ноября) 1879 г. Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 77; описание см.: Mazon, p. 93; фотокопия — ИРЛИ, Р. I, оп. 29, № 343.

Беловой автограф первой редакции. Полный текст. 24 с.; после текста подпись и помета: Ив. Тургенев. Париж. Апрель 1881. Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 77; неполное описание см.: Mazon, p. 93; фотокопия — ИРЛИ, Р. I, оп. 29, № 343. Отдельные варианты опубликованы: Mazon, p. 155.

Беловой автограф второй редакции конца повести, от слов: «Действительно: окно спальни…» (с. 61) — до конца. 10 с.; после текста подпись и помета: Ив. Тургенев. С. Спасское-Лутовиново. Июнь. 1881. Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 77; описание см.: Mazon, p. 93; фотокопия — ИРЛИ, Р. I, оп. 29, № 343.

Наборная рукопись. Полный текст. 39 с.; после текста подпись и помета: Ив. Тургенев. С. Спасское-Лутовиново — Июнь, 1881. Хранится в ИРЛИ, ф. 293, оп. 3, № 135; описание см.: ПД, Описание, с. 17, № 44.

Страница из наборной рукописи (23), первоначальная редакция от слов: «…платье мокро от дождя» до «Фабий хотел было…» (с. 58–59). Хранится в отделе рукописей Bibl Nat, Slave 77; описание см.: Mazon, p. 93; фотокопия — ИРЛИ, Р. I, оп. 29, № 343.

ВЕ — 1881, № 11, с. 5–24.

Впервые опубликовано: ВЕ, 1881, № 11, с подписью и пометой: Ив. Тургенев. С. Спасское-Лутовиново, июнь 1881.

Печатается по тексту ВЕ.

Работа над «Песнью торжествующей любви» была начата Тургеневым в 1879 г. Замысел повести отражен в конспекте первой редакции, написанном почти без помарок и совпадающем в основных чертах с сюжетом будущего произведения; не совпадают имена героев (Фабий назван Альберто) и конец. В конспекте повесть завершалась смертью Валерии и Муция.

Приступая к реализации своего замысла, Тургенев написал на черновом автографе: «Начато в Буживале в воскресенье 2 ноябр. / 21 акт. 1879 г. Кончено —». Работа в то время осталась незавершенной.

Черновой автограф содержит значительное число поправок и вставок в основном стилистического характера. Необычный для Тургенева жанр требовал особого повествовательного ритма и простоты, которая должна была создать иллюзию объективного и подлинного рассказа и погрузить читателя в мир «старинной итальянской рукописи». Его поправки — не только поиски точного и нужного слова, но и перестановки слов, различные варианты синтаксической структуры фразы. И хотя начало повести уже в 1879 г. приобрело близкий к окончательному тексту стилистический вид (беловой автограф первой редакции и наборная рукопись в основном совпадают с верхним слоем чернового автографа), Тургенев оставил работу, едва набросав две страницы. Ему в то время, вероятно, еще не совсем было ясно, в какую конкретную форму воплотится замысел в целом.

Писатель вновь вернулся к повести лишь через полтора года. 1 (13) марта 1881 г. он писал М. М. Стасюлевичу: «Неожиданное известие! Оставьте в апрельском №-е „Вестника Европы“ 20 страничек для некоторого фантастического рассказа Вашего покорного слуги, который (рассказ) Вы получите от сегодняшнего числа через 15 дней».

Текст белового автографа, состоящий из семи глав, довольно точно развил конспект 1879 г., лишь Альберто получил имя Фабио. Однако вскоре автор перечеркнул написанный финал повести, набросал конспект другого окончания второй редакции конца, а затем заново написал еще четыре главы белового автографа второй редакции, внеся при этом некоторые уточнения и изменения в предшествующий текст, Повесть в новой редакции, вновь подписанной и датированной июнем 1881 г., после чтения друзьям[131]См.: Т и Савина, с. 79., в сентябре была отправлена Стасюлевичу и напечатана в ноябрьском номере «Вестника Европы» за 1881 г.

Беловой автограф проясняет характер художественных исканий Тургенева. В письме к Стасюлевичу от 11 (23) сентября 1881 г. Тургенев называет свое произведение «италиянским пастиччио» и сообщает о стремлении к тому, чтобы «тон был выдержан до малейших подробностей». В черновом автографе уже были начаты поиски соответствующего тона стилизации; теперь они продолжаются. Появление вводной фразы о «великолепных» феррарских герцогах, «покровителях искусств и поэзии» (в главе I), призвано было воссоздать колорит итальянской жизни XVI века. Подобные, очень обобщенные, исторические сведения содержатся и в других главах «Песни».

В ряде случаев намеченная в конспекте фабула повести не совпадает с реализованным в 1881 г. сюжетом. Таков, например, эпизод, следующий вслед за описанием первой тревожной ночи. В конспекте — Муций, встретившись утром с Валерией и Альберто, снова рассказывает о своих приключениях, и Альберто лишь за ужином спрашивает друга о его ночной игре; следует рассказ о красавице, в которую Муций «якобы был влюблен в Индии» и которая «не хотела сделаться его женою и умерла». Валерия, а затем Альберто уходят, а ночью «то же самое повторяется» (эту фразу Тургенев в конспекте вычеркнул). На следующий день, после возвращения Муция из Феррары (Альберто «весь день находится в смутном состоянии духа»), Муций снова рассказывает свои истории. Валерия «остается дольше, чем накануне, хотя и замечает, что А<льберто> finge». Такое построение сюжета, предполагавшее более медленное развитие действия и большее привнесение в повесть восточного колорита, влекло за собой и несколько иную психологическую мотивировку поведения героев. Валерия — может быть, невольно, но явно — отвечала на чувство Муция, Альберто ревновал и т. д. В 1881 г. Тургенев иначе осуществил этот эпизод: Муций не повторяет своих рассказов, Фабий отбрасывает всякую возможность ревнивых подозрений, а Валерия со страхом ждет исхода начавшихся таинственных событий. Таким образом, хотя фабула «Песни торжествующей любви» в основном определилась в 1879 г., конкретное содержание произведения еще только вырисовывалось перед Тургеневым. Потребовалось около двух лет поисков и раздумий, прежде чем повесть приобрела окончательный вид.

Наиболее сильному изменению подвергся конец повести. Новый финал изменял акценты произведения. Первоначальный вариант его не отменялся, а входил в повесть как возможный исход событий (см. главу IX окончательной редакции). Здесь сохранены слова: «Пронзительно закричал — упала на землю» (с. 61). Но если в первом варианте белового автографа они означали смерть Муция и Валерии, то теперь эти слова говорят лишь о вероятности такого финала. На Фабия Валерия произвела впечатление человека, только что спасенного от неминучей смерти. И сама героиня воспринимает исход, как избавление. «Слава богу, всё кончено… Но как я устала!» — говорит она «с блаженной улыбкой» (с. 62).

Новый конец повлек за собой и новую правку текста, законченную в июне 1881 г. Правка эта не большая, но весьма существенная. Вставки на полях и зачеркивания носят двоякий характер. С одной стороны, Тургенев продолжает работу над стилем повести и насыщает ее новыми поэтико-историческими подробностями, с другой — вносит в описание важные частности, создавая новую редакцию отдельных сцен.

Он вычеркивает, например, такие стилистически инородные для повести обороты, как «должно заметить, что», заменяет или переставляет слова. Насколько были важны для Тургенева эти изменения, свидетельствует его внимательное отношение к замечаниям Стасюлевича. «Как я уже Вам писал, — насчет неологизмов, если таковые встретятся, — Вы имеете carte blanche», — напоминал он своему редактору в письме от 24 сентября (6 октября) 1881 г. Показательны с точки зрения работы над стилем повести добавления однотипных придаточных предложений в том месте, где писатель повествует о чудесах Востока. Сухой пересказ названий стран, которые посетил герой, заменяется благодаря этому наивно-поэтическим рассказом о виденном. Повторяемость однообразных предложений, уточняющих скупые наименования стран, придает рассказам Муция поэтически точный и экзотический колорит, который мог вполне соответствовать представлениям человека давних времен о далеких и странных землях. Тем естественнее становились последующие слова писателя о впечатлении, которое произвели сами рассказы на Валерию и Фабия. Аналогично по своему смыслу и другое добавление: «ночью в лесах — жертв».

Восточный колорит вносил в «Песнь» новые психологические мотивировки, объясняющие смутное состояние героев, и, придавая повести выдержанность тона, делал ее вместе с тем таинственной, странной. Той же цели служили и другие позднейшие вставки в текст. Так, на поля белового автографа первой редакции Тургенев внес пространную и очень важную фразу об ожерелье, «полученном Муцием от персидского шаха за некоторую великую и тайную услугу» (ср. приписку об ожерелье в конце конспекта второй редакции). Когда Муций «возложил» это ожерелье на шею Валерии, «оно показалось ей тяжелым и одаренным какой-то странной теплотой». Вводя в текст эту фразу и говоря затем о желании Валерии бросить ожерелье «в самый наш глубокий колодезь» (с. 64), Тургенев еще раз указал на возможность объяснить состояние героини игрой воображения, возбужденного необычностью всего, о чем говорит Муций, и в частности — странной историей ожерелья. «Что Валерия велит бросить ожерелье в „самый наш глубокий колодезь“ — вовсе не опечатка — а женская черта, — писал Тургенев А. В. Топорову 22 ноября (4 декабря) 1881 г., — она бы хотела бросить эту вещь на дно моря — а если возможно, еще глубже». Вместе с тем Тургенев не подвергает сомнению правдоподобность рассказа Муция, и поэтому само ожерелье приобретает непонятный магический смысл.

Меняется в новой редакции и описание первого сна Валерии. В нем исчезают прежде подчеркнутые грубость и самодовольство Муция, призванные иллюстрировать идею насильственного подчинения воли. Всю сцену сна, очень важную в композиции «Песни», но в первой редакции белового автографа слишком прямолинейную, Тургенев сильно сокращает, вычеркивая всё, что ранее придавало ей конкретность. Безысходность подчинения воли отходила на задний план, уступая место неопределенной таинственности происходящего.

Эту же таинственность призван усилить введенный при переделке белового автографа текст («Отвечай же! — в спальню» — с. 59). По свидетельству Я. П. Полонского, вставка долго не удавалась Тургеневу. Он хотел написать стихи, которые были бы «бессмысленны и в то же время загадочны»[132] Полонский Я. П. Повести и рассказы. (Прибавление к полному собранию сочинений). СПб., 1895. Ч. 2, с. 506–507.. Слова Полонского подтверждаются рукописными материалами (ср. беловой автограф первой редакции, наборную рукопись и страницу из наборной рукописи (23); последний автограф представляет собою промежуточную между беловым автографом и наборной рукописью редакцию этой страницы текста. Тургенев дважды переписал в наборной рукописи 23-ю с., прежде чем ему удалось найти удовлетворявшее его четверостишие).

Новый финал повести видоизменил также функцию слуги Муция. По первоначальному замыслу «Песни» немой слуга-малаец оказывался воплощением злой, но малодейственной силы. Он «злобно» взирает на происходящее, но совершенно беспомощен, когда Фабий убил Муция. В окончательном тексте повести Тургенев подробно описывает процесс оживления Муция: малаец становится лицом чудодейственным. При этом самая возможность оживить Муция оказывается подготовленной: писатель вводит в главу VI весьма важную фразу, указывающую, на «великую [странную] силу» малайца.

Все эти изменения свидетельствуют о том, что Тургенев сознательно устранял в «Песни торжествующей любви» возможность какого-либо ответа или определенного суждения о происходящем. Писатель оставляет загадку, стремится сохранить и даже подчеркнуть неясность.

Тургенев мало рассчитывал на сколько-нибудь положительную оценку своей новой повести. Еще 1 (13) марта 1881 г., сообщая Стасюлевичу о скором окончании своего «фантастического рассказа», он вскользь добавил: «Наперед Вам говорю, что ругать его будут лихо… Но ведь мы с Вами — обстрелянные птицы». В письмах к друзьям писатель называет свою повесть «легонькой чепухой», «вещью незначительной».

Оценки Полонского и Анненкова (оба познакомились с «Песнью» до ее появления в печати), хотя и были весьма высокими, всё же не поколебали предположения Тургенева, что легенда разделит участь других его фантастических произведений. Анненков писал Стасюлевичу 3 октября 1881 г.: «Должен Вам сказать, что по форме, т. е. по рассказу, это маленький шеф дёвр. Такого мастерства в изложении не много и у него самого. Ну, а по гипнотическому своему содержанию он должен сделаться предметом великих насмешек всего нашего зверинца, да, судя по эпиграфу, автор ничего другого не ожидает <…>[133]Такие «насмешки» действительно были (см., например, воспоминания Н. С. Русанова. — Революционеры-семидесятник с. 284–285, а также «Осколки», 1881, № 50). Полагаю, не очень много будет у рассказа читателей, похожих на меня» ( Стасюлевич, т. 3, с. 396). Опасения Полонского совпадали с суждениями Анненкова. Полонский не советовал «печатать „Песнь“, не сопровождая ее другим очерком в прежнем роде». Он боялся, что публика окажется совершенно равнодушной к «Песни» (письмо Тургенева к Ж. А. Полонской от 4 (16) января 1882 г.). Прислушавшись к совету Полонского, Тургенев в письме к Стасюлевичу от 24 сентября (6 октября) 1881 г. просил его опубликовать в газете «Порядок» другой рассказ — «Отчаянный». «Мне кажется, — писал Тургенев, — что читатели, увидев нечто в прежней моей манере, меньше подвергнутся искушению признать во мне сбрендившего человека».

Но опасения Тургенева и его ближайших литературных советников не оправдались: «Песнь торжествующей любви» была довольно благосклонно встречена критикой. После появления первых откликов в печати писатель с приятным удивлением констатирует: «Сколько мне известно, мою италиянскую легенду бранят меньше, чем я мог ожидать» (письмо к Я. П. Полонскому от 8 (20) ноября 1881 г.). д в конце месяца, 24 ноября (6 декабря), убедившись, что первые положительные отзывы не единичны, пишет Ж. А. Полонской: «Неожиданная судьба моей италиянской новеллы! В России ее не только не ругают, но даже хвалят…»

Вокруг «Песни» разгорелась полемика. Многих удивляла необычность сюжета, никак не связанного с злободневными вопросами (особенно в виду события 1 марта 1881 г.); отмечалось также, что новая повесть совершенно не похожа на всё ранее написанное писателем, «…очень милая сказка Тургенева, — писал, например, М. М. Антокольский, — жаль только, что это подражание есть шаг назад <…> А все-таки большое спасибо Тургеневу: он первый показал, что нам теперь лучше всего забыться, спать, бредить в фантастическом сне»[134] Антокольский, с. 444..

Одним из первых на новое произведение Тургенева откликнулся В. П. Буренин. Для него поэтичность «Песни», необыкновенно удачное слияние в ней «самого глубокого реализма с самым странным фантастическим содержанием» послужили поводом к провозглашению идеи «чистого искусства». Восхищаясь тонкостью обработки далекого от современности сюжета «с мистической подкладкой», критик восхвалял автора за то, что тот, «отложив в сторону современную действительность, с ее тупыми и шарлатанскими злобами дня, дал читателям изящную поэму, не имеющую никакого отношения к героям и деяниям нашего времени» (Новое время, 1881, № 2045, 6 (18) ноября).

Буренину ответила киевская «Заря». В «Литературной заметке» М. Супина (М. И. Кулишера) говорилось, что «новелла Тургенева — вещь очень скучная и пустая, хотя и отделана мастерски» (Заря, Киев, № 251, 14 (26) ноября). По мнению критика, легенда не имеет абсолютно никакого смысла, а есть не более чем порождение праздной фантазии художника[135]Подобная оценка содержалась и в газете «Одесский листок», 1881, № 192, 14 (26) ноября.. На статью в «Заре» тотчас откликнулись «Новости». В общем обзоре текущей литературы (1881, № 306, 18 (30) ноября) рецензент говорил о своем полном несогласии с мнением Кулишера, а через два дня газета публикует подробную статью В. В. Чуйко. Но Чуйко, как и Буренин, по существу ограничил свой разбор указанием на «необыкновенные красоты» этого «загадочного» и необычного для Тургенева произведения. Объявляя, что задача повести «воскресить дух и жизнь прошлого», и сравнивая «Песнь» с итальянскими хрониками Стендаля и легендами Флобера, рецензент «Новостей» недоумевал, почему писатель «на фоне итальянского Возрождения рисует нам картину странного мистицизма, напоминающую некоторые „aberration“ <заблуждения> современных нам спиритов и любителей таинственного» (Новости, 1881, № 308, 20 ноября (2 декабря)).

Отклики на «Песнь» были довольно разноречивыми. Одни обращали внимание на то, что Тургенев остается прежде всего «певцом любви», и говорили о «соприкосновении» поэзии повести с философией любви Шопенгауэра (Неделя, 1881, № 46, с. 1533–1536); другие видели в ней «легкий эскиз, набросанный в свободное время, при другой, более капитальной работе», и утверждали, что «нет надобности придавать ему какое-нибудь серьезное значение и делать из него выводы об упадке или неупадке таланта нашего романиста» ( СПб Вед, 1881, № 316, 17 (29) декабря); третьи считали, что легенда представляет собою не более чем чисто литературную попытку «оживления» старых литературных форм (новелла эпохи Возрождения) и старого содержания (романтизм с его фантастикой), и при этом делали вывод о «космополитичности» повести (Мир, Харьков, 1881, № 11, с. 148–150).

Критика рассуждала о «превосходном образном языке», «музыке речи», «безукоризненно отделанной мозаичной работе» и сочувственно писала об авторе, «который в дни торжествующей злобы и ненависти, в дни, полные тревог и печали, нашел в своей лире звуки для песни торжествующей любви» (Дело, 1882, № 1, с. 98); говорила о непонятности идеи произведения и сетовала на отсутствие в нем проблем, «точно будто действительность не представляет достаточно задач серьезных, увлекающих, стоящих разбора», «точно будто нет в живом мире образов достаточно поразительных, чтобы не было необходимости усиливать их чем-то недосказанным, туманным, бесформенным» ( Рус Вед, 1884, № 258). Порою суждения о «Песни» принимали анекдотическую форму. «Кстати, представьте: одна русская дама пресерьезно уверяла меня, что в России разгадали настоящее значение „Песни торж<ествующей> любви“, — писал Тургенев П. В. Анненкову 24 декабря 1881 г. (5 января 1882 г.). — Валерия — это Россия; Фабий — правительство; Муций, который хотя и погибает, но всё же оплодотворяет Россию, — нигилизм; а немой малаец — русский мужик (тоже немой), который воскрешает нигилизм к жизни! Какова неожиданная аллегория!?»

Эти разноречивые мнения вызвали статью Арс. И. Введенского, в которой была сделана попытка ответить оппонентам Тургенева и определить значение его произведения для современности. Излагая мнение критики о новой тургеневской повести, Введенский говорил, что «Песнь» «не имеет, по-видимому, решительно никакого отношения к нашему тревожному времени», да и невозможно требовать от писателя удовлетворения чьих-либо желаний видеть повесть той или иной. Он напоминал, что Тургенева много бранили и тогда, когда он писал о современных героях, и писал с сочувствием. Исходя из этого, критик защищал право писателя на изображение фантастического, особенно если оно «так идет той эпохе», и рассматривал повесть как произведение «в флоберовском роде». Если же, по словам Введенского, убрать фантастический элемент, то обнаружится главное достоинство произведения: оно — в тонком психологическом анализе и превосходных частностях; фантастика лишь углубляет этот психологизм. Это делает тургеневскую «сказку» современной, но не в злободневном, а в общечеловеческом смысле. Оценив «Песнь торжествующей любви» как психологическое, а не социальное или политическое произведение, Введенский точнее других критиков объяснил замысел Тургенева: недаром статья вышла из круга «Вестника Европы» (см.: Порядок, 1881, № 313, 13 (25) ноября).

С резкой критикой «Песни» выступил в «Отечественных записках» Н. К. Михайловский. Отвечая тем, кто увидел в этом произведении лишь «чистую поэзию», он заявлял, что если даже художник «захочет отдаться исключительно на волю своего влечения к прекрасному, то нравственный элемент все-таки бессознательно войдет в его работу, но войдет в том грубом, сыром виде, в каком он носится в окружающей художника среде». Не соглашаясь с критиками «Нового времени» и «Новостей», доказывая, что писатель, если он служит только чистой красоте, форме, неизбежно заключает в эту форму «очень низменное содержание», Михайловский задался целью раскрыть этот тезис на примере «Песни торжествующей любви». В полемическом задоре он свел свои рассуждения к тому, что это произведение — «очень скудная история из области низменных инстинктов, поль-де-коковский анекдот, который решительно не стоило вставлять в такую блистающую роскошью фантазии рамку» ( Отеч Зап, 1881, № 12, с. 199–198).

Любопытным отзвуком критических суждений о «Песни» является начатый под непосредственным их впечатлением рассказ Н. С. Лескова «Богинька Рунькэ». Это — попытка оправдать фантастику легенды, указав на жизненность изображаемого. Лесков написал лишь вступление, в котором речь шла о споре вокруг новой тургеневской повести. Большинство участников спора, сравнивая ее «с подобными же по жанру произведениями» Флобера, находили, что это чисто поэтическое произведение, в котором Тургенев «превзошел» французского писателя. Но «один из желчных людей» (возможно, Лесков имеет в виду Михайловского) назвал повесть «торжеством [прелюбодеяния] разврата». Лишь кто-то из присутствовавших, «хранивший до сих пор молчание», в доказательство реальности тургеневского сюжета рассказал «ужасный случай в подобном роде», представляющий собой «мордовское предание». Этот-то случай и должен был составить содержание «Богиньки Рунькэ»[136]Об этом см.: Афонин Л. Н. «Песнь торжествующей любви» в творчестве Н. С. Лескова. — Т сб, вып. 2, с. 209–216..

Несколько особо стоит отзыв газеты «Страна» ( Лукьянов Л. <Л. А. Полонский>. «Торжествующая любовь». Посвящается Тургеневу). По форме он представляет собою интимную переписку девушки и юноши и содержит тщательный разбор психологического состояния Валерии. Тургенева живо заинтересовала и эта переписка, и содержащийся в ней разбор повести. Он писал Л. Полонскому 29 декабря 1881 г. (10 января 1882 г.): «Сейчас прочел в № 152 „Страны“ Вашу переписку по поводу моей „Песни торжествующей любви“. Нечего и говорить, что из всех критиков, разбиравших эту небольшую вещь, Вы один „попали в точку“ — и сказали настоящее слово. Но скажите, Ваша корреспондентка — настоящее или вымышленное лицо? Если вымышленное, поздравляю Вас с таким вымыслом; если настоящее — поздравляю Вас с такой корреспонденткой». «Корреспондентка» Л. Полонского могла привлечь внимание писателя потому, что она испытывает тот же, что и героиня «Песни», невольный страх перед неведомым, не желая даже верить, в возможность реального истолкования таинственных событий, и просит своего друга разрешить волнующий ее психологический вопрос: «как должно понимать то, что на самом деле произошло с Валериею». В ответе на это недоумение заключен смысл рассуждений и объяснений Л. Полонского, которые сводятся к следующему. Фантастика «Песни» не является простым украшением стиля; в ней нашла свое выражение «общечеловеческая мысль», что естественность безотчетного проявления чувства есть одна из самых несомненных закономерностей жизни. Человек всегда испытывает «возможность иного, вовсе не безмятежного, не „клятвенного“, но неотразимого, иногда преступного, ломающего жизнь счастья». Стремление (хотя и слепое) к такому счастью и изображается в лице Валерии, в которой проснулась «неудовлетворенная потребность ее души» — любить не по привычке, а по велению чувства. С этим же связано противопоставление Муция и Фабио (Страна, 1881, № 152, 24 декабря, с. 5–7).

Несмотря на разноречие в оценках, большинство критиков признало поэтичность повести. Это и позволило Тургеневу сказать, что его новое произведение имело «неожиданный, чуть не огромный успех…» (письмо к Ж. А. Полонской от 4 (16) января 1882 г.). Еще большим, чем в России, оказался успех «Песни» за границей. В ноябре 1881 г. ее перевод появился сразу в двух немецких изданиях[137]St. Petersburger Zeitung, 1881, № 309–316, 5-12 November; National-Zeitung, 1881, November., а также — во французском[138]La Nouvelle Revue, 1881, novembre, v. 13, p. 417–441.. Французский перевод «Песни» был сделан Тургеневым и П. Виардо (см.: Чайковский П. И. Переписка с Н. Ф. фон Мекк. М.; Л., 1963. Ч. 3, с. 425–426; Подъем, 1965, № 1, с. 145).

В 1882 г. повесть была издана и затем неоднократно переиздавалась) в Америке[139] Tourgenew J. The Song of Triumphant Love. Adapted by M. Ford. New York, 1882., а в 1884 г. — в Дании[140]Den sejrrige Kjaerligheds Sang. Paa Dansk red V. Møller. — В кн.: Turgenjew J. Sidste digtninge. Kjøbenhavn, 1884.. В письмах к друзьям писатель часто говорил о популярности своей «Песни». «…в России ее не ругали — а здесь в Париже даже находят, что я ничего лучшего не написал! Вот уж точно — „не знаешь, где найдешь, где потеряешь“», — пишет он Стасюлевичу 23 ноября (5 декабря) 1881 г., а на следующий день Ж. А. Полонской: «…во Франции меня пресерьезно уверяют, что я ничего лучшего не написал…». 9 (21) декабря 1881 г. Тургенев сообщает Стасюлевичу о предложениях европейских издательств: «Вследствие моей „Песни“ меня a la lettre бомбардируют запросами отовсюду», — а 28 января (9 февраля) 1882 г. уведомляет Я. П. Полонского: « Тэну обе мои вещи („Песнь“ и „Отчаянный“) очень понравились».

В конце XIX века были созданы либретто и написана музыка двух опер на основе тургеневского сюжета. Опера В. Н. Гартевельда, впервые поставленная в 1895 г. в Харькове, неоднократно затем (до 1909 г.) ставилась в Москве и во многих провинциальных театрах[141]Песнь торжествующей любви (Сон). Либретто Л. Г. Монда <Л. Г. Мундштейна>. М., 1894.. Опера А. Ю. Симона (либретто Н. Н. Вильде) шла в 1897 г. в Большом театре; партию Фабио пел Л. В. Собинов[142]Об обеих операх см.: Бернандт Г. Словарь опер, впервые поставленных или изданных в дореволюционной России и в СССР (1736–1959). М., 1862, с. 224–225..

В советском литературоведении «Песнь торжествующей любви» обычно рассматривается в общем ряду так называемых «таинственных повестей» Тургенева («Сон», «Клара Милич» и др.)[143] Петровский М. А. Таинственное у Тургенева. — В кн.: Творчество Тургенева / Под ред. И. Н. Розанова и Ю. М. Соколова. М., 1920, с. 70–89; Бялый Г. Тургенев и русский реализм. М.; Л., 1962, с. 207–221.. Ряд специальных работ посвящен сопоставлению «италиянской хроники» с многочисленными произведениями западноевропейской и русской литературы (новеллы эпохи Возрождения, Стендаль, Мериме, Флобер, Гофман и др.)[144]См.: Габель М. О. «Песнь торжествующей любви» Тургенева (Опыт анализа). — Творч путь Т, с. 202–225; Зельдхейи-Деак Жужанна. «Таинственные повести» Тургенева и русская литература XIX века. — Studia Slavica, Budapest, 1973, t. 19, fasc. 1–3, p. 347–364; Муратов А. Б. Повесть И. С. Тургенева «Песнь торжествующей любви», — Studia Slavica, Budapest, 1975, t. 21, fasc. 1–4, p. 123–137..

(MDXLII).  — Эта цифра указывает, что действие легенды происходит в 1542 году. Ряд исторических имен и указаний на события, появляющийся затем на страницах «Песни торжествующей любви», призван подкрепить достоверность сообщаемого. Однако некоторые из этих имен и событий не вполне согласуются с указанной датой (см. ниже: «архитектор Палладио», « новый папа» и т. п.).

«Wage Du zu irren und zu träumen!» — Эпиграф взят из стихотворения Шиллера «Текла».

Около половины XVI-го столетия…  — Первоначально «Песнь торжествующей любви» начиналась иначе. «В середине сороковых годов…» Тургенев исправил эти слова по совету Стасюлевича, но ввел дату в подзаголовок — MDXLII. Согласившись, что точное указание времени действия противоречит тону «старинной итальянской рукописи», он писал своему редактору 11 (23) сентября 1881 г.: «„Сороковые“ годы можно заменить: около „половины“ или „середины“ — (памятуя дантовское in mezzo del camin и т. д.)…» Тургенев имеет в виду первый стих «Божественной комедии» Данте: «Nel mezzo del cammin di nostra vita» («В середине нашего жизненного пути»).

…в Ферраре (она процветала ~ искусств и поэзии)…  — Расположенный близ устья реки По, на торговом пути из Болоньи в Венецию, город Феррара в XV–XVI веках становится одним из крупнейших центров поздней ренессансной культуры. При дворе герцогов д’Эсте находились выдающиеся писатели (Маттео Боярдо, Людовико Ариосто), художники, архитекторы и скульпторы (Тициан, Джулио Романо, Джакопо Сансовино, Франческо дель Косса, Козимо Тура, Эрколе да Феррара, Леон Баттиста Альберти). В начале XVI века в Ферраре появился один из первых в Европе сеетских театров.

…герцога Феррарского, Эркола — Лукреции Борджиа…  — Феррарский герцог Эрколе II (1505–1559) вступил в правление в 1535 г. Он был сыном Лукреции Борджиа (1480–1519), дочери папы Александра VI и сестры известного тирана Цезаря Борджиа. Бесхарактерная и слабовольная, Лукреция стала игрушкой жестокой и коварной политики своего брата, пытавшегося создать в Италии сильное, объединенное единой монархической властью государство. С этой целью он дважды выдавал Лукрецию замуж; Альфонсо I д’Эсте, отец Эрколе II, был ее третьим мужем. В Ферраре Лукреция окружила себя поэтами, художниками; Ариосто посвятил ей одну из октав своего «Неистового Роланда».

…дочери французского короля Людовика XII.  — Речь идет о Ренате Французской (Renée de France, 1510–1575), выданной в 1528 г. замуж за будущего Феррарского герцога Эрколе II. В результате этого династического брака Феррара заручалась поддержкой Франции: не прекращавшиеся более полувека войны за Италию между Испанией, Францией и Священной Римской империей («итальянские войны», 1494–1559) грозили маленькому феррарскому герцогству потерей самостоятельности. В Ферраре Рената Французская объединила вокруг себя не только известных ученых и артистов. Ее двор долгое время служил убежищем протестантам, среди которых был Кальвин.

…по рисунку Палладия…  — Андреа Палладио (1508–1580) — крупнейший архитектор и теоретик архитектуры позднего Возрождения, создавший знаменитые и классические в своем роде здания в Виченце и Венеции. Популярность Палладио началась со времени постройки Базилики в Виченце (начала строиться в 1549 г.).

…живой бог, по имени Далай-Лама — глазами.  — Далай-лама — верховное духовное лицо, воплощающее одно из наиболее почитаемых божеств — Авалош-Китешвары. Считается неумирающим, так как после смерти душа его, по представлениям буддистов, переселяется в одного из мальчиков, родившихся в момент его смерти, которого и избирают новым Далай-ламой.

…индийские брамины…  — жрецы, составляющие высшую касту в Индии. Ср. стихотворение в прозе «Брамин» (с. 185). Своими сведениями об Индии Тургенев во многом был обязан Джеймсу Лонгу (см.: Алексеев М. П. Тургенев и Джеймс Лонг. — Т сб, вып. 1, с. 312–315).

…ширазским вином…  — Шираз — город на юге Персии, известный своими широкими торговыми связями.

…изобразив ее с атрибутами святой Цецилии.  — Цецилия — католическая святая, давшая обет девственности, покровительница музыки и музыкантов. Большей частью изображалась сидящею у органа, в белом платье, золотом венце и с лилией в руке. Образ этот не случаен в «Песни». Валерия, напоминавшая Фабию святую Цецилию, до встречи с Муцием олицетворяла собою душевную гармонию. Эта-то душевная гармония, «равновесие сил», как любил говорить Тургенев, нарушается внезапно проснувшимся чувством.

…знаменитый Луини — в Феррару…  — Бернардино Луини (ок. 1480–1532) — художник — один из наиболее даровитых последователей Леонардо да Винчи. Известен преимущественно как автор фресок.

…читать Ариоста — по Италии…  — Людовико Ариосто (1474–1533) провел жизнь при дворе феррарского герцога Альфонсо I д’Эсте. Созданная им в 1505–1532 гг. поэма «Неистовый Роланд» поставила его в ряд крупнейших поэтов позднего Возрождения. Кроме «Неистового Роланда» Ариосто создал для театра герцога несколько комедий.

…о немецком походе, об императоре Карле…  — Тургенев имеет в виду один из эпизодов «итальянских войн» (см. выше). Феррарское герцогство было теснейшим образом связано с политикой пап и неизбежно оказывалось в самой гуще политических превратностей этой многолетней, почти непрекращавшейся войны. Однако о каком именно «немецком походе» говорит Муций, не совсем ясно. Возможно, речь идет о франко-имперской войне (1536–1538 или 1542–1544 гг.), события которой развертывались, главным образом, на территории Франции. Но не исключено, что Тургенев имеет в виду и так называемую Шмалькальденскую войну (1546–1548) или поход императора Священной Римской империи Карла V против союза немецких протестантских князей (Шмалькальденского союза), возникшего с целью оградить свою политическую и религиозную независимость от абсолютистских притязаний Карла.

…съездить в Рим, посмотреть на нового папу.  — Не ясно, какого «нового» папу имел в виду Тургенев. Правивший в 1542 г., когда происходит действие повести, папа Павел III Фарнезе (1534–1549) вступил на папский престол задолго до отъезда Муция из Феррары. С именем Павла III связана попытка упрочить положение католической церкви, авторитет которой сильно пошатнулся в Италии после понтификата Льва X Медичи (1513–1521) и его сына Клемента VIII (1523–1534). Павел III начал борьбу с гуманизмом не только в самой Италии, но и за ее пределами, положив начало тому этапу в истории Западной Европы, который получил название контрреформации. В 1540 г. он официально учредил орден иезуитов, а в 1542 г. (в этот год происходит действие «Песни») — центральный инквизиционный трибунал в Риме, по образцу испанского.

…в виде рогатой тиары…  — Тиара — древний головной убор египетских фараонов и других восточных царей; эпитет «рогатый» указывает на могущество и власть, которую имеет лицо, носящее тиару.

«После смерти». Наборная рукопись, 74 с.; после текста подпись и помета: Ив. Тургенев. Буживаль. Август. 1882. Хранится в ИРЛИ, ф. 293, оп. 3, № 136; описание см.: ПД, Описание, с. 17, № 47.

Клара Милич (После смерти)^*

«После смерти». Корректурные гранки ВЕ. Полный текст первой корректуры с правкой Тургенева. 25 полос; после текста подпись: Ив. Тургенев. Хранится в ИРЛИ, ф. 293, оп. 3, № 136; описание см.: ПД, Описание, с. 17, № 48.

Корректурные гранки ВЕ. Часть текста второй корректуры с пометами М. М. Стасюлевича и правкой Тургенева. Хранится в ИРЛИ, ф. 293, оп. 3, № 136; описание см.: ПД, Описание, с. 17, № 48.

ВЕ, 1883, № 1, с. 13–62.

Впервые опубликовано: ВЕ, 1883, № 1, с подписью и пометой: Ив. Тургенев. Буживаль, Октябрь. 1882.

Печатается по тексту ВЕ с устранением явных опечаток, не замеченных Тургеневым, а также со следующими исправлениями по другим источникам:

Стр. 103, строка 16: «похужел и в личике осунулся» вместо «похудел и в личике осунулся» (по наборной рукописи).

Стр. 110, строка 35: «стыдно» вместо «стыдно» (по наборной рукописи).

Стр. 111, строки 28–29: «у вас чудесные яблоки!» вместо «у вас чудные яблоки» (по наборной рукописи).

Замысел повести относится к началу декабря 1881 г. Об этом свидетельствуют следующие строки письма Тургенева к Ж. А. Полонской от 20 декабря 1881 г. (1 января 1882 г.): «Презамечательный психологический факт — сообщенная Вами посмертная влюбленность Аленицына! Из этого можно бы сделать полуфантастический рассказ вроде Эдгара По». Однако к созданию произведения (не рассказа, а повести) Тургенев приступил значительно позднее, о чем известно из его письма к М. М. Стасюлевичу от 14 (26) августа 1882 г. Писатель сообщал: «…несколько дней тому назад я принялся за повесть <…>, да с тех пор так ретиво пишу, что настрочил уже половину (а во всей повести будет листа три печатных) и если так продолжится, то к Вашему приезду сюда (в конце будущей недели?) вся штука будет готова — и, если окажется годной, можно будет пустить ее в январской книжке». Вскоре работа над черновым автографом повести была закончена: 23 августа (4 сентября) 1882 г. Тургенев уже писал М. Е. Салтыкову, что «со скуки намарал какую-то небольшую вещицу», которая будет напечатана в «Вестнике Европы».

О том, что «вчера» (т. е. 3 (15) сентября) он «окончил» переписывание повести «После смерти», которая «на днях отправится <…> на суд и рассмотрение» П. В. Анненкова, Тургенев писал последнему 4 (16) сентября 1882 г. (ср. с письмом к Ж. А. Полонской от 11 (23) сентября 1882 г., в котором он также сообщал, что «переписал» повесть и на днях пошлет ее Анненкову «на суд и просмотр»), Анненков не замедлил прочитать наборную рукопись и 19 сентября (1 октября) 1882 г. послал Тургеневу свой отзыв, в начале которого с восхищением восклицал: «Мастер чудный! Пишу Вам под впечатлением только что прочитанной превосходной Вашей повести». Критик советовал Тургеневу «смело» посылать это произведение в печать «без всяких поправок, ибо тут нет ни одной фальшивой черты, никакого пробела и никакого преувеличения или чересчур сильного размаха фантазии». В заключение Анненков проницательно отмечал, что «самая искренняя вера в реальность галлюцинаций Аратова не покидает читателей, между тем как под ними он чувствует всё время невидимую струю натурального объяснения дела. Это и составляет премудрость художника» ( Лит Насл, т. 73, кн. 1, с. 421).

Наборная рукопись состоит из 74 листов, которые пронумерованы до цифры 73 (цифра 16 — ошибочно на двух листах). Как это часто бывало у Тургенева, он и в этом случае, переписывая рукопись набело, вносил в нее довольно многочисленные исправления. Авторская правка сводилась к тому, что писатель зачеркивал отдельные слова и вписывал сверху другие, просто вычеркивал слова и даже фразы, наконец, вписывал поверх строк или на полях слова и фразы, добиваясь уточнения или большей выразительности.

Так, после слов: «погруженный в книги» (с. 68), Тургенев на полях вписал текст: «Он чуждался женщин — сдерживала прирожденная стыдливость», который как бы подготовлял читателя к тому, что уединенная жизнь Аратова будет прервана, что ему суждено испытать чувство любви. На л. 16 bis писатель заменил нейтральное слово «Так», зачеркнув его, фразой «С таким же увлеченьем» (с. 77). В другом месте — там, где рассказывается, как Аратов прочитал известие о смерти Клары («И вот однажды, пробегая „Московские ведомости“»), Тургенев после слова «пробегая» вставил над строкой: «уже не совсем свежие» (с. 86), чтобы подчеркнуть, что герой с некоторым опозданием узнал о данном событии. Это нужно было для всего дальнейшего хода повествования о разговоре Аратова с Купфером, от которого он слышит подробности смерти Клары, о поездке героя в Казань для свидания с матерью и сестрой Клары и пр. Еще ниже, где речь идет о том, как Аратов, уже охваченный чувством «посмертной влюбленности», внимал рассказу Купфера о Кларе и «требовал всё больших да больших подробностей», Тургенев перед приведенными словами вставил слова, усиливающие их смысл, а именно: «слушавший его с пожирающим вниманием» (с. 89). В рассказ о свидании Аратова с сестрой Клары в Казани, во фразу «горькое горе сказывалось в этой улыбке» Тургенев после слова «горькое» вставил слова «не переболевшее», усиливающие изображение скорби Анны, утратившей горячо любимую сестру (см. с. 97). Перед текстом «Голос перервался у Анны — в эту клевету» (с. 100) вписано несколько фраз, принадлежащих Анне, в которых подчеркивались положительные черты Клары («И кого бы она здесь полюбила — Ее отвергнуть… ее…»), в особенности ее чистота. Это было нужно особо отметить ввиду того, что и у Аратова одним из характерных качеств была именно его чистота.

29 сентября (11 октября) 1882 г. писатель сообщал Стасюлевичу: «На днях пошлю я Вам <…> рукопись моей повести „После смерти“». А 7 (19) октября Тургенев писал ему же, что наборная рукопись была вручена в Петербурге лично жене Стасюлевича, о чем известил писателя возвратившийся в Париж его посланный. Редактор «Вестника Европы» на л. 1 наборной рукописи зачеркнул заглавие «После смерти» и сверху синим карандашом написал: «Клара Милич», пометив тут же: «Заглавие изменено автором во время печатан<ия>». 4 (16) ноября 1882 г. Стасюлевич послал Тургеневу корректурные гранки «Вестника Европы», полный текст.

9 (21) ноября 1882 г. писатель сообщал Стасюлевичу, что посылает ему обратно «тщательно выправленную корректуру повести», что «опечаток оказалось очень мало…» Сохранились 25 гранок этой первой корректуры (весь набранный текст), которые Стасюлевич послал Тургеневу. В левом углу 1-й гранки рукою автора написано: «Исправив опечатки, печатать. — Ив. Тургенев». Ниже он же обозначил: «1883 г.»

Посылая Тургеневу корректуру (полосы 9 и 12), Стасюлевич сделал два замечания. Он отчеркнул на полях полосы 9 слова Клары, обращенные к Аратову при их свидании (см. с. 83 и с. 84), и написал: «Вот подлинные слова Клары!!» Против слов Аратова: « догадался — как вы выразились…» (с. 83) — Стасюлевич написал: «NB. Этого слова догадался она не выражала; всё сказанное ею подчеркнуто вы<ше>»[145]Часть листа отрезана.. Тургенев согласился с редактором и сделал вставку: «в вашем письме» (с. 83).

На полосе 12, в абзаце «Нет, не с актером, а с актрисой — Москвы никогда не покинет!» (с. 88–89), Стасюлевич подчеркнул в трех местах слово «что» и на полях написал: «NB. Что ничем не управляется; тут пропущена фраза вроде следующей: „Далее Купфер сообщил Аратову, что и т. д.“». Тургенев принял предложение Стасюлевича и буквально повторил его фразу, т. е. написал на полях: «Далее Купфер сообщил Аратову» (с. 89) (см. также письмо Тургенева к Стасюлевичу от 11 (23) ноября 1882 г., которое начинается словами: «…возвращаю Вам <…> присланные отрывки корректур»).

31 декабря 1882 г. (12 января 1883 г.) Тургенев записал в своем дневнике: «Повесть моя должна завтра появиться в „Ве<стнике> Е<вропы>“ — а 15-го в „Nouvelle Revue“ под заглавием: „Après la mort“…» ( Лит Насл, т. 73, кн. 1, с. 394). Действительно, во французском переводе повесть была напечатана под заглавием «После смерти», которое писатель дал ей первоначально в русском оригинале. О том, что заглавие «Клара Милич» было предложено Стасюлевичем, свидетельствуют как письма самого Тургенева, так и его современников. В частности, Анненков с возмущением писал Тургеневу 7 (19) декабря 1882 г., узнав, очевидно, из его же письма, неизвестного, о намерениях редактора «Вестника Европы»: «Негодую на Стасюлевича за перемену заглавия Вашей повести. Глупее этого ничего сделать нельзя. Не подумал, осел, что именные заглавия выражают намерение автора представить тот или другой тип, а тут не в типе дело, а в редком и замечательном психическом явлении» ( ИРЛИ, ф. 7, № 13, л. 89 об.).

О том же вспоминает в своих мемуарах, написанных в форме дневника, А. Н. Луканина. В записи от 23 декабря 1882 г. она приводит слова Тургенева о том, что М. М. Стасюлевич «нашел это заглавие <„После смерти“> слишком „lugubre“ <„мрачным“> и изменил — назвал рассказ именем этой женщины (Клара Милич)» ( Сев Вестн, 1887, № 3, с. 80).

Однако из более ранних писем Тургенева к М. М. Стасюлевичу (от 11 (23), 12 (24) и 14 (26) ноября 1882 г.) явствует, что он сам дал согласие на изменение заглавия, т. е. пошел навстречу предложению редактора «Вестника Европы», хотя первоначальное заглавие («После смерти») более соответствовало основному замыслу писателя — показать «посмертную влюбленность».

В основе повести Тургенева лежит жизненная история. Это обстоятельство неоднократно подчеркивалось в его письмах. Так, например, Ж. А. Полонской он сообщал 17 (29) октября 1882 г.: «Мысль этой повести явилась мне после того, как Вы мне рассказали об Аленицыне (кстати, что он — жив? и посещает Вас?) и Кадминой». С Владимиром Дмитриевичем Аленицыным (1846–1910), магистром зоологии, Тургенев встречался у Я. П. и Ж. А. Полонских. Что же касается Кадминой, то по поводу нее Тургенев писал той же Полонской еще 20 декабря 1881 г. (1 января 1882 г.): «Я, помнится, видел раз эту Кадмину на сцене (когда она была еще оперной певицей; у ней было очень выразительное лицо)». Но лично с Кадминой Тургенев знаком не был, на что он указывал в письме к Л. Б. Бертенсону от 19 (31) января 1883 г.

Евлалия Павловна Кадмина (1853–1881), молодая талантливая певица (контральто), окончив Московскую консерваторию, в которой она была стипендиаткой Н. Г. Рубинштейна, сначала (с 1873 г.) с большим успехом пела на сцене Большого театра. Ее выступления (в частности, в «Иване Сусанине» и «Руслане и Людмиле» Глинки, «Русалке» Даргомыжского, «Опричнике» Чайковского, «Рогнеде» Серова) были тогда положительно оценены П. И. Чайковским[146]См.: Чайковский П. И. Музыкально-критические статьи. М., 1953, с. 146, 150, 156, 172.. В течение сезона 1875 / 76 года Кадмина была солисткой Мариинскога театра в Петербурге, а затем уехала на два года в Италию[147]Пребывание там дало Кадминой материал для незаконченной исторической повести «Диана Эмбриако», три главы которой были напечатаны в книге: «Помощь братьям. Литературный сборник в пользу пострадавших от наводнения в Галиции и Привислянском крае». Киев, 1884. В примечании к публикации этих глав указывалось, что это неоконченное произведение может «дать некоторое понятие и о степени образованности автора, его начитанности, знакомстве с языком и литературою Италии <…>, его литературных дарованиях». См. также: Кауфман А. Е. Портреты и силуэты. (Из записной книжки старого журналиста). — Наша старина, 1917, вып. 2, с. 93. для совершенствования вокального мастерства. По возвращении оттуда Кадмина выступала в Киеве, Харькове и Одессе сначала на сценах оперных театров, а затем перешла в драму. 4 ноября 1881 г. талантливая артистка покончила жизнь самоубийством, приняв яд при исполнении роли Василисы Мелентьевой в одноименной пьесе А. Н. Островского, во время спектакля на сцене драматического театра в Харькове[148]П. И. Чайковский писал Н. Ф. фон Мекк 26 ноября 1881 г.: «О смерти Кадминой я знал уже в Киеве из газет. Скажу Вам, что это известие меня страшно огорчило, ибо жаль талантливой, красивой, молодой женщины, но удивлен я не был. Я хорошо знал эту странную, беспокойную, болезненно самолюбивую натуру, и мне всегда казалось, что она не добром кончит» ( Чайковский П. И. Переписка с Н. Ф. фон Мекк. П. 1879–1881. М.: Academia, 1935, с. 579). О служебных осложнениях в жизни Е. П. Кадминой упоминает А. Н. Глумов (см. его книгу: Музыка в русском драматическом театре. М., 1955, с. 290, 394)..

В. Д. Аленицын, увидев однажды Кадмину, влюбился в нее. После смерти артистки любовь его приняла форму психоза[149]См.: С. У. <С. Уманец> Мозаика (из старых записных книжек). — ИВ, 1912, № 12, с. 1029–1030; Кауфман А. Е. Портреты и силуэты. (Из записной книжки старого журналиста), — Наша старина, 1917, вып. 2, с. 92.. По свидетельству других мемуаристов, Аленицын влюбился в Кадмину только после ее смерти[150]Свидетельство Л. Ф. Нелидовой (Маклаковой). — См.: Поляк, с. 229–230.. Вся эта жизненная драма в то время имела шумный резонанс. Тургеневу рассказывали о самоубийстве Кадминой и посмертной влюбленности в нее Аленицына не только Полонская, но также М. Г. Савина и Л. Ф. Нелидова. Об этом свидетельствует, в частности, письмо Тургенева к Савиной от 17 (29) сентября 1882 г., в котором писатель благодарил ее за предложение «достать фотографию Кадминой» и прибавлял далее: «Теперь она <фотография> мне не нужна», так как повесть уже «окончена и переписана»[151]См. также: Философов Д. Запоздалый венок. — Т и Савина, с. 79.. Л. Ф. Нелидова в своих мемуарах «Памяти И. С. Тургенева» пишет: «Помню длинный разговор о том, в какой мере и каким путем художник может пользоваться действительностью как материалом для своего литературного творчества. Тургенев разрешил этот вопрос наглядным примером, написав „Клару Милич“. Я долго не знала, с какой целью он подробно и настойчиво расспрашивал меня о моем знакомстве с А<леницыным>, с певицей К<админой>. Те же вопросы предлагал он также Ж. А. Полонской. А затем мы обе прочли прекрасную повесть — и узнавали и не узнавали свои рассказы в художественном их претворении» ( ВЕ, 1909, № 9, с. 225–226).

Наконец, можно предположить, что Тургеневу было известно (в пересказе кого-либо из знакомых) первое из художественных произведений, посвященных Е. П. Кадминой, — драматическая сцена с двумя действующими лицами (Она и Он), которая под заглавием «Я жду. Еще есть время (Дорогой памяти незабвенной артистки)» и за подписью *_** была напечатана в киевской газете «Заря» (1881, № 286, 30 декабря)[152]Предполагают, что автором этой драматической сценки был П. П. Сокальский — украинский музыкальный деятель, композитор и критик (см.: Яголим Б. «Комета дивной красоты». Жизнь и творчество Евлалии Кадминой. М., 1970, с. 145).. Заключительная реплика героини — «Не хотел любить меня живую, так мертвую полюбишь, может быть» — явно перекликается с изображенной Тургеневым «посмертной влюбленностью» Аратова в Клару.

Л. Поляк, подробно рассмотрев вопрос о прототипах в этом произведении, в заключение указывает, что Кадмина «послужила действительным прототипом Клары Милич — она была не только исходным пунктом для Тургенева при создании Клары, но в своих основных чертах, конечно творчески преображенных, перешла в художественный образ». Что же касается В. Д. Аленицына, то при создании образа Аратова он «являлся только исходным пунктом и контаминировался в творческой фантазии Тургенева с другими образами» ( Поляк, с. 237, 232).

Что касается истории взаимоотношений Клары Милич и Аратова, то она целиком вымышлена Тургеневым (Кадмина не знала даже о существовании Аленицына)[153]Трагической смертью Е. П. Кадминой в той или иной степени навеяны также: пьеса А. С. Суворина «Татьяна Репина», 1886 (первоначальные названия: «Охота на женщин», затем «Женщины и мужчины»), обязанная своим успехом на сцене Московского Малого театра замечательной игре М. Н. Ермоловой (см.:ДурылинС. Н. М. Н. Ермолова. М., 1953, с. 338–339); пьеса Н. Н. Со-ловцова-Федорова «Евлалия Рамина», 1884 (см. о ней: ДаниловС. С. Русский театр в художественной литературе. М.; Л., 1939, с. 151–152); рассказ Н. С. Лескова «Театральный характер» (1884), опубликованный в газете «Театральный мирок» (СПб., 1884, № 11–14; в собрание сочинений не включено); рассказ А. И. Куприна «Последний дебют» (1889), стихотворение С. А. Андреевского «Певица» (ВЕ,1883, № 1, с. 63–64), напечатанное рядом с повестью Тургенева; драма в одном действии А. П. Чехова «Татьяна Репина» (1889), и др..

Как известно, многие из последних произведений Тургенева («Старые портреты», «Отчаянный», «Стихотворения в прозе») до появления их в печати читались в Париже (обычно самим автором) на литературно-музыкальных вечерах, устраиваемых им и П. Виардо. На одном из таких вечеров, который состоялся, очевидно, в конце ноября 1882 г., были прочитаны «первые главы» повести «Клара Милич», что, по мнению автора, «должно было показаться публике так же скучным, как и „Стихотворения в прозе“» (см. письмо Тургенева к Ж. А. Полонской от 2 (14) декабря 1882 г.).

Неизвестно точно, кто именно присутствовал на этом чтении, но можно предположить, что там был, в частности, В. В. Верещагин, с которым Тургенев постоянно общался в Париже в последние годы жизни. В своей книге, вышедшей в свет после смерти Тургенева, художник писал: «Судя по последним работам, включая сюда и „Клару Милич“, надобно думать, что вряд ли талант автора „Отцов ц детей“ поднялся бы до прежней высоты» ( Верещагин В. В. Очерки, наброски, воспоминания. СПб., 1883, с. 132).

Однако мнения читателей, в том числе и представителей литературного мира, были иного рода.

Вскоре после появления произведения в печати Тургенев получил ряд откликов на него со стороны друзей. Так, Ж. А. Полонская в недатированном письме (по-видимому, от февраля 1883 г.) сообщала автору: «Ваш рассказ „Клара Милич“ я прочла в ночь после первого дня нового года. Он мне очень понравился и произвел на меня сильное впечатление; долго я уснуть не могла <…> Аленицын пробежал Ваш рассказ, узнал Кадмину и остался недоволен — нашел, что Вы ее не поняли и не могли понять и что, кроме его, никто не только не поймет, но и не вправе ее понять, сам же он пишет драму „Актриса“, где он ее выставил будто так, как следует <…> досадует на меня, — зачем я Вам писала о Кадминой, так как Кадмина его собственность» ( Звенья, т. 8, с. 247).

Анненков 6 февраля н. ст. 1883 г. снова писал Тургеневу с восхищением: «Перечел „Клару Милич“, еще раз облизался и остаюсь при прежнем мнении. Дело совсем не в разительном сходстве портрета с несчастной Кадминой, чем, кажется, всего более занята публика, а в психическом процессе, вызванном ее страстью у человека, не распознавшего ее при жизни» ( ИРЛИ, ф. 7, № 13, л. 95–96). О том, что многие из современников склонны были видеть в повести Тургенева лишь изображение трагической судьбы этой артистки, свидетельствует категорический ответ писателя одному из них (Л. Б. Бертенсону) от 19 (31) января 1883 г.: «История Кадминой (лично с которой, т. е. с Кадминой, я знаком не был) послужила мне только толчком к написанию моей повести. Биография Клары (Милич) мною вымышлена, а также и отношения ее к Аратову — типу, сохранившемуся в моей памяти еще со времен молодости».

Повесть произвела вполне благоприятное впечатление на некоторых из современных Тургеневу писателей. Так, Стасюлевич в письме к жене от 12 (24) сентября 1883 г. сообщал, что Гончаров «говорил о Тургеневе без горечи и очень хвалил его „Клару Милич“» ( Стасюлевич, т. 3, с. 235). О восторженном отношении к этому произведению Н. С. Лескова рассказывает его сын, А. Н. Лесков:

«Я помню появление „Клары Милич“. В течение 2–3 месяцев отец никому не давал проходу и со всеми говорил только о новой тургеневской повести.

— Вы не читали „Клары Милич“?

Отрицательный ответ вызывал в нем чувство, смешанное из сострадания к вашему невежеству и глубокого недоумения» ( Лесков А. Н. Н. С. Лесков по воспоминаниям сына. — Вестник литературы, 1920, № 7 / 19, с. 6).

Другой младший современник Тургенева, И. А. Бунин, вспоминая о том, как символисты в конце восьмидесятых годов «утверждали, что в те годы русская литература „зашла в тупик“, стала чахнуть, сереть, ничего не знала кроме реализма, протокольного описывания действительности», восклицал: «Но давно ли перед тем появились, например, „Братья Карамазовы“, „Клара Милич“, „Песнь торжествующей любви“?» ( Бунин И. А. Воспоминания. Париж, 1950, с. 21).

Первые печатные отклики на повесть Тургенева были также положительными. И писатель имел все основания записать 15 (27) января 1883 г. в своем дневнике: «Повесть моя появилась и в Петербурге и в Москве — и, кажется, и там и тут понравилась. Чего! даже Суворин в „Новом времени“ расхвалил» ( Лит Насл, т. 73, кн. 1, с. 398). Действительно, Незнакомец (А. С. Суворин), назвав это произведение «перлом», отмечал далее, что образ Клары Милич навеян Кадминой, которая подверглась идеализации под пером писателя, и что понять ее «глубокий талант <…> заставить жалеть об этом таланте, которого ждала лучезарная слава, об этой женщине, которая соединила в себе лучшие дары артистки, мог только большой талант и такой искренний гуманист, как Тургенев» (Новое время, 1883, № 2460, 3 января).

Арс. И. Введенский также причислил повесть к «поэтическим перлам, свидетельствующим о полной еще силе поэтического таланта автора» (Голос, 1883, № 6, 6 января).

В. В. Чуйко в «Литературной хронике», подобно Суворину, упомянул о Кадминой. Он также находил, что ее портрет у Тургенева «несколько идеализирован и почти наверное в нем существуют черты, не существовавшие в оригинале». Одно из замечаний критика показывает, что он совершенно не понял замысла писателя. По мнению Чуйко, повесть можно было бы кончить самоубийством Клары Милич, и тогда в ней было бы «больше художественного единства и даже, может быть, больше правды» (сцены «галлюцинаций и таинственных видений» он считал «вводными»). В заключение Чуйко все же писал, что повесть эта является «высоко поэтическим созданием» и принадлежит «к лучшим произведениям Тургенева». Особо отмечал он, что в «Кларе Милич» «форма изумительна и язык изящен в высшей степени» (Новости и Биржевая газета, 1883, № 6, 8 (20) января).

Несомненные литературные достоинства и руку мастера, «не утратившего своей творческой силы под бременем пройденного жизненного пути», усматривал в повести Тургенева и анонимный рецензент «Одесского листка». Вспомнив о Кадминой, которая летом 1881 г. выступала в Одессе на драматической сцене, он справедливо писал: «Конечно, Клара — далеко не точный портрет Кадминой, изображенный реалистом, старающимся сделать верную копию действительности; это создание художника, проникающего в сердце, умеющего читать в душе» (Одесский листок, 1883, № 6, 9 (21) января).

Вполне сочувственным оказался и отзыв, автором которого был А. М — в (А. П. Милюков)[154]Псевдоним раскрыт И. Т. Трофимовым в его статье: «„Клара Милич“. „Песнь торжествующей любви“. Статьи А. М-ва». — Т сб, вып. 3, с. 165–166., отмечавший, что, «несмотря на некоторую эксцентричность в характере лиц и фантастическую исключительность в развязке рассказа, он приковывает к себе читателей своими подробностями и самостоятельностью взгляда, свойственного истинному дарованию» ( СПб Вед, 1883, № 18, 18 января).

В отличие от газетных откликов оказались суровыми мнения о повести Тургенева критиков радикальных журналов. Так, в «Журнальных заметках» «Дела» выступил М. П. (М. А. Протопопов), обвинявший Тургенева в увлечении спиритизмом (1883, № 2, Современное обозрение, с. 33).

Критик «Русского богатства». Созерцатель (Л. Е. Оболенский), в статье, озаглавленной «Обо всем. (Критические этюды)», в шутовском тоне излагал содержание «Клары Милич»; повесть сравнивалась им с «Фаустом» Тургенева и предпочтение отдавалось последнему, где налицо «живая, светлая правда» и «поэзия деталей» ( Рус бог-во, 1883, № 2, с. 464).

В защиту Тургенева от нападок критика «Русского богатства» выступил в «Неделе» П. М. (П. О. Морозов). Вполне сочувственно отнесясь к повести Тургенева, он усматривал в ней дальнейшее развитие темы, затронутой в «Песни торжествующей любви». По его мнению, «любовь Аратова к Кларе, вполне осознанная им только после утраты этой женщины, до тех пор любимой бессознательно, — то же торжествующее чувство, всецело захватывающее человека, с каким мы встретились в первой новелле» (Неделя, 1883, № 10, 6 марта, столб. 316).

Как уже указывалось выше, Тургенев, собираясь взяться за разработку темы «посмертной влюбленности», предполагал сначала написать рассказ «вроде Эдгара По» (см. с. 424). Однако тургеневские методы ввода в повествование «таинственного» иные, нежели у американского писателя. По мнению Л. В. Пумпянского, «Тургенев тщательно стушевывает таинственный характер явления, растворяет его в рассказе, обставляет рядом чужеродных элементов (например, комически-бытовых), вообще пользуется целым аппаратом средств для сплава таинственной части рассказа с нейтральным материалом» ( Т, Сочинения, т. 8, с. XIII). Пумпянский отмечает, что у Тургенева почти всегда налицо введение элементов второго, естественного толкования таинственного явления. В качестве примера исследователь приводит конец XVIII главы повести «Клара Милич», где даются два толкования («таинственное» и естественное) причины нахождения в руке Аратова (после его кончины) пряди волос Клары.

Основная сюжетная линия повести взята Тургеневым из жизни. Но мотив любви после смерти, любви, которая сильнее смерти, занимал писателя и ранее, отчасти в «Несчастной» (1868), «Фаусте» (1855) и в заключительных строках романа «Отцы и дети» (1861) (см.: Поляк, с. 240).

Замысел повести «Клара Милич» возник у Тургенева независимо от Э. По, хотя у этого писателя подобные мотивы также имеются в ряде произведений («Элеонора», «Морэлла», «Леди Лигейя» и др.). Л. Поляк, сопоставив повесть Тургенева с рассказами Э. По, приходит к справедливому выводу, именно: наличие общих мотивов у обоих писателей (посмертная любовь, галлюцинация) не позволяет, однако, говорить о литературном влиянии Э. По на Тургенева, ибо этому препятствует «противоположность их стиля, отсутствие композиционного сходства» ( Поляк, с. 244)[155]Ср.: Турьян М. Тургенев и Эдгар По. (К постановке проблемы). — Studia Slavica, Budapest, 1973, t. 19, fasc. 4, p. 411–415..

Нет также оснований сближать «Клару Милич» с драмой Кальдерона «Любовь после смерти» (1651). Кроме заглавия и имени героини (у Кальдерона она названа доньей Кларой Малек), повесть Тургенева, первоначально названная им «После смерти», не имеет ничего общего с произведением испанского драматурга[156]О знакомстве Тургенева с его творчеством см.: Липовский А. Увлечение И. С. Тургенева Кальдероном. — Литературный вестник, 1903, т. VI, кн. 5, с. 33–37; Алексеев М. П. Тургенев и испанские писатели. — Литературный критик, 1938, № 11, с. 139.. Значительно ближе «Клара Милич» (отчасти по сюжету, а также по общей тональности и сходству некоторых деталей) к рассказу французского писателя Вилье де Лиль Адана (Villiers de L’Isle-Adam A., 1840–1889)[157]См. о нем: Pontavice de Heussey R. Villiers de L’Isle-Adam. Paris, 1893; рецензия — ВЕ, 1894, № 1, с. 442–445. под названием «Véra» (по имени героини)[158]Русский перевод («Вера») А. Мирэ см. в четвертом томе «Чтеца-декламатора» (Киев, 1909, с. 99–109).. Это был оригинальный прозаик, произведения которого наполнены странными видениями и снами. С. И. Родзевич в статье «Тургенев и символизм» первым указал на элементы сходства между «Кларой Милич» и «Верой» Вилье де Лиль Адана. В то же время он отметил, что, хотя «иррациональная» стихия нашла в последней повести Тургенева «достаточно яркое выражение», с нею «соединяется доля врожденного скептицизма», чего не наблюдается в «Вере» Вилье де Лиль Адана[159] Родзевич С. И. Тургенев. К 100-летию со дня рождения… Статьи. 1. Киев, 1918, с. 134. Этот исследователь ошибочно предполагал, что в «Вере» отразилось знакомство с «Кларой Милич». Между тем скорее можно допустить обратное, так как до включения в сборник «Contes cruels» «Вера» неоднократно печаталась в других изданиях, например, в «La République des Lettres» (6 августа 1876 г.), «Beaumarchais» (9 октября 1880 г.) и др. (сообщил Ж.-В. Арменжон. См. также примечание к с. 105). Таким образом, Тургенев мог ознакомиться с этим произведением французского писателя до создания «Клары Милич»..

«Клара Милич» связана с рядом более ранних произведений Тургенева. В последней повести писателя нашла отражение старая его мысль о воздействии на человека таинственных сил, лежащих вне его, в природе (ср. с «Поездкой в Полесье», «Фаустом», «Призраками»). Это не мистицизм в обычном его понимании, но некое «двоемирие», ведущее свое начало от романтизма.

По мнению Г. А. Бялого, «таинственное» у Тургенева (в частности, и в «Кларе Милич») связано с интересом писателя к «положительному», эмпирическому естествознанию (см.: Бялый Г. Тургенев и русский реализм. М.; Л., 1962, с. 209–213, 220–221).

Еще при жизни Тургенева его повесть была переведена на ряд западноевропейских языков.

Так, 15 января 1883 г. повесть появилась во французском переводе под заглавием «Après la mort» в «Nouvelle Revue». В этом французском переводе имеется пассаж, которого нет в русском тексте. После абзаца на с. 312, который оканчивается фразой: «Oh! ce baiser» (в оригинале: «О, этот поцелуй» — с. 115), следует текст: «Il y a des gens, pensait-il encore, qui, s’ils apprenaient tout ceci, me prendraient pour un fou. Si ces gens savaient quelle sérénité règne à présent dans mon esprit! Et il souriait de nouveau» («Существуют люди, — думал он еще, — которые сочли бы меня безумным, если бы узнали всё это. Если бы эти люди представляли себе, какое спокойствие царит сейчас в моем уме! И он снова улыбался»). Чем объясняется это отличие французского перевода от текста, напечатанного в «Вестнике Европы» и печатавшегося с тех пор во всех изданиях Сочинений Тургенева, сказать трудно. В конце повести во французском переводе (с. 314) опущена фраза, имеющаяся в русском тексте: «Смерть! Смерть, где жало твое?»

26 ноября (8 декабря) 1882 г. Тургенев, посылая Л. Пичу корректурные листы французского перевода, с которого тот должен был сделать перевод на немецкий язык, писал: «1.) Немецкий перевод не должен появляться до 15 января; 2.) о своем переводе Вы не должны ничего сообщать — ни заглавия, ни содержания и т. д. Во всем прочем сам перевод в полном Вашем распоряжении. „Berliner Tageblatt“ запрашивал меня об этом. Я отослал этого господина к Вам».

Л. Пич, ознакомившись с текстом французского перевода, указал на допущенную писателем ошибку, а именно: обыкновенную фотографию (глава XIV) технически невозможно превратить в стереоскопическую. 13 (25) декабря 1882 г. Тургенев, отвечая Л. Пичу, писал ему: «Вы правы, я сделал изрядную ошибку со стереоскопом. В оригинале этого теперь, к сожалению, исправить нельзя. В переводе Вы легко можете это сделать. Например, вместо того, чтоб самому изготовлять стереоскопический снимок, Аратов может приобрести его у фотографа (Клара, будучи актрисой, снялась так в Москве — в той же позе, что и на фотографии), или же сестра вместо фотографии дает Аратову стереоскопический снимок. Предоставляю Вам, как говорят, carte blanche на этот счет». Появился ли в «Berliner Tageblatt» перевод повести Тургенева, осуществленный Л. Пичем, установить не удалось из-за отсутствия номеров этой газеты за 1883 г. в библиотеках Москвы, Ленинграда и Риги. Но в марте того же года был напечатан другой немецкий перевод повести. Он вышел в Мюнхене отдельным изданием: Turgenjew J. Klara Militsch. Novelle. Deutsch von Wilhelm Henkel.

На английском языке под заглавием «Clara Militch» повесть впервые была опубликована в «The independent» (1884, XXXVI, oct. 9, 16, 23, p. 1306–1308, 1338–1340, 1370–1372). См. об этом: Yachnin R. and Stam David H. Turgenev in English. A Checklist of Works by and about him. New York, 1962, p. 26.

Под заглавием «Klára Miličova» был опубликован в 1883 г. и чешский перевод повести, выполненный И. Пенижеком (см.: Pižl F. Список чешских переводов сочинений И. С. Тургенева и статей о нем, изданных на чешском языке. — Каталог выставки в память И. С. Тургенева. Составили Ф. А. Витберг и Б. Л. Модзалевский. 2-е изд. СПб., 1909, с. 306).

Перевод «Клары Милич» на болгарский язык был напечатан в пловдивской газете «Марица» (1883, №№ 461 и 464). В сербском переводе Милана Данина повесть появилась в 1884 г. под названием «Клара Милиhева» (см.: Чуич Г. Т. Русская литература на сербском языке. — Труды Воронежского гос. ун-та. Воронеж, 1926. Т. 3, с. 124). В 1880-х годах она была издана и на румынском языке (см. об этом в статье: Валериу Чобану. Творчество Тургенева в Румынии. — Румынско-русские литературные связи второй половины XIX — начала XX века. М., 1964, с. 122).

Повесть Тургенева вдохновила композитора А. Д. Кастальского на создание в 1909 году оперы в четырех действиях под заглавием «Клара Милич»[160]См.: Ступель А. М. Опера «Клара Милич» А. Д. Кастальского. — Т сб. вып. 4, с. 223–231.. При этом отрывок (строфа XLV) из поэмы Тургенева «Андрей» (1846) положен был композитором в основу романса Клары Милич, а стихотворение «Весенний вечер» (1843) послужило текстом дуэта. Исполняемая в первом действии охотничья песня также была написана на слова стихотворения Тургенева — восьмого отрывка («Перед охотой») из цикла «Деревня» (1846) (см.: наст. изд., т. 1, с. 63). Наконец, в качестве мелодекламационного номера в оперу был введен текст одного из стихотворений в прозе — «Сфинкс» (1878). Впервые опера «Клара Милич» была поставлена в Москве 11 ноября 1916 г. В одной из рецензий на этот спектакль к достоинствам оперы критик (Вл. Держановский) относил ее инструментовку. «Сильным драматическим напряжением, — писал он, — отмечена смерть Клары», есть «интересные подробности» «в свидании Клары с Аратовым на бульваре. Но всё это меркнет перед <…> романсами, в законченной, выразительной и лаконичной музыке которых воплотился образ несчастной, безумной Клары» (Утро России, 1916, № 316, 12 ноября).

…прозвище получил «инсектонаблюдателя».  — «Наблюдателя за насекомыми».

…по методе Парацельсия.  — Речь идет о знаменитом швейцарском враче и естествоиспытателе Парацельсе (Paracelsus) Теофрасте Бомбасте (1493–1541), который упоминается также в романе «Отцы и дети» (глава XX).

Имя «чернокнижника» он — знаменитого Брюса…  — Имеется ввиду Брюс Яков Вилимович (1670–1735) — один из самых просвещенных сподвижников Петра I, который вскоре после смерти последнего «удалился от службы» и «со страстью» предался науке. И. Е. Забелин в статье «Библиотека и кабинет графа Я. В. Брюса» указывает, что «едва ли не в это время он <Брюс> утвердил за собою в народе имя величайшего чернокнижника, предсказателя и вообще колдуна, делавшего чудеса. До сих пор еще ходят эти предания и в самой Москве, а особенно в околотке его подмосковной» (Летописи русской литературы и древности, издаваемые Николаем Тихонравовым. М., 1859. Т. I, отд. III, с. 29; см. также: Пекарский П. Наука и литература в России при Петре Великом. СПб., 1862. Т. I, с. 289–290).

…английский кипсэк — Гюльнар и Медор…  — Кипсэк (англ. Keepsake) — альбом с гравюрами, подарочное издание для дам. Гюльнара и Медора — героини поэмы Байрона «Корсар» (1814).

…к постройке Храма Спасителя…  — Строительство этого храма в Москве (в ознаменование спасения от нашествия Наполеона в 1812 г.) продолжалось более 30 лет и было закончено в 1883 г.

…брал аккорды с уменьшенной септимой…  — Имеются в виду так называемые уменьшенные септаккорды — диссонирующие созвучия, служившие излюбленным средством для характеристики остродраматических ситуаций в операх XVIII–XIX веков. С середины XIX века широкое пользование уменьшенными септаккордами стало считаться избитым приемом.

…фантазию Листа на вагнеровские темы…  — Речь идет об одном из переложений Листа на темы из опер Вагнера. Пианистическая эффектность фантазий Листа требовала виртуозных качеств от исполнителя.

…Рашель она или Виардо?..  — Рашель (Rachel), настоящее имя Элиза Феликс (1820–1858) — знаменитая французская трагическая актриса, гастролировавшая в России в 1850-х годах (в Петербурге — в 1853 г., в Москве — в начале 1854 г.). Тургенев видел Рашель, в частности, в пьесе г-жи Жирарден «Клеопатра» в Париже в 1847 (см.: Т, ПСС и П, Письма, т. I, с. 270–271, 573). О выступлениях Рашели в «Баязете» Расина упоминается в романе «Новь» (глава XXVI). В данном случае вопрос заключается в том, является ли эта девушка (Клара Милич) драматической или оперной артисткой (но с драматическим талантом, как П. Виардо).

…щедринский очерк…  — Возможно, имеется в виду один из очерков «Современной идиллии» Салтыкова-Щедрина; они печатались в 1877–1878 гг. в «Отечественных записках» (действие повести Тургенева происходит весной 1878 г.).

Это была девушка ~ даровитая — сказывалась во всем.  — О сходстве между этим портретом Клары Милич и внешностью Е. П. Кадминой см.: Анненский Иннокентий. Книга отражений. М., 1979, с. 41.

…романс Глинки: «Только узнал я тебя…» — Написан в 1834 г. на слова «Романса» А. А. Дельвига (1823); первая строфа его:

…романс Чайковского: «Нет, только тот, кто знал свиданья жажду…» — Написан в 1869 г. на слова Гёте в переводе Л. А. Мея (1857); первая строфа:

Тургенев впервые слышал этот романс, вероятно, 16 марта 1871 г. в Москве на концерте из произведений Чайковского (см.: Шольп А. Е. И. С. Тургенев и «Евгений Онегин» Чайковского. — Т сб, вып. 1, с. 171). Е. Ардов (Апрелева) рассказывает о том, что П. Виардо исполняла этот романс «со свойственной ей страстью, выразительностью и безукоризненной дикцией» в 1875 г. на одном из литературно-музыкальных утренников, устраивавшихся Тургеневым в пользу русской библиотеки в Париже (из воспоминаний об И. С. Тургеневе. — Рус Вед, 1904, № 18, 18 января). О том, что знаменитая певица пела этот романс и в более поздние годы, свидетельствует также Г. А. Лопатин (см.: Революционеры-семидесятники, с. 131). Исполнение Кларой Милич одного из романсов Чайковского не случайно. Тургеневу, очевидно, было известно, что прототипу его героини, Е. П. Кадминой, Чайковский посвятил свой романс «Страшная минута», написанный им на собственный текст (см.: Глумов А. Н. Музыка в русском драматическом театре. М., 1955, с. 394).

…в письме Татьяны послушаешь.  — Тургенев заставляет свою героиню после исполнения ею романса Чайковского выступить с декламацией. В предшествующей главе повести он подчеркнул, что Клара Милич «и поет превосходно, и декламирует, и играет». Писателю было известно, что прототип его героини — Е. П. Кадмина сначала была оперной артисткой, а затем перешла в драматическую труппу. Возможно также, что, заставляя Клару Милич читать с эстрады письмо Татьяны, Тургенев знал, что Кадмина однажды (15 апреля 1873 г.) с большим успехом прочитала его же на вечере в Московской консерватории (см.: Московская консерватория. 1866–1966. М., 1966, с. 100).

…роман Вальтера Скотта: «Сен-Ронанские воды…» — «St.-Ronan’s Well» (1823); французский перевод напечатан был в Париже в 1824 г. и вскоре появился в книжных лавках Петербурга и Москвы. В 1828 г. издан был русский перевод под заглавием, указанным Тургеневым. Отклики на этот роман В. Скотта есть у Пушкина; о нем же писал, высоко его оценивая, Белинский. «Сен-Ронанские воды» — роман из жизни современной Англии (единственный среди исторических романов В. Скотта). Главная сюжетная линия его — трагическая судьба Клары Моврай (правильнее — Моубрей) и ее возлюбленного Тирреля.

«Цыганка» (Аратов не мог придумать худшего выражения) — что она ему?  — «Цыганкой» мать писателя, В. П. Тургенева, называла Полину Виардо. На то, что внешний облик знаменитой певицы «близок, быть может, не случайно, к облику Клары Милич», указывает С. И. Родзевич в статье «Тургенев и символизм» ( Родзевич С. И. Тургенев. К столетию со дня рождения. 1818–1918. Статьи. I. Киев, 1918, с. 130).

…Красов — Клара Мобрай!  — Имеется в виду стихотворение В. И. Красова (1810–1854) «Клара Моврай» (1839), написанное после чтения романа Вальтера Скотта «Сен-Ронанские воды». Тургенев цитирует его не точно. У Красова заключительные строки:

(см.: Красов В. И. Стихотворения. М., 1859, с. 111, а также примечания В. В. Гуры в кн.: Красов В. И. Стихотворения. Вологда, 1959, с. 160–161).

«С великим прискорбием ~ страшного поступка».  — Этот отрывок (с незначительными изменениями) был включен Н. Н. Соловцовым-Федоровым в его драму «Евлалия Рамина», впервые поставленную в Москве на сцене «Нового театра» Лентовского 10 февраля 1884 г. Героиня пьесы (ее прообразом также была Кадмина) решается на самоубийство (отравление), услышав газетное известие о гибели Милич.

— Помнится, в «Груне» Островского.  — Пьесы под таким названием у Островского нет. Может быть, речь идет о драме «Не так живи, как хочется» (1855), в которой одну из героинь зовут Груша (то же самое, что и Груня — уменьшительное от имени Аграфена). Эта пьеса могла запомниться Тургеневу, так как в свое время на ее появление в «Москвитянине» (1855, т. V) откликнулся «Современник» в «Заметках о журналах», автором которых был Некрасов (напечатаны без подписи. — Совр, 1856, № 2, отд. V, с. 211). Тургенев, несомненно, читал тогда этот номер журнала, в котором, кстати, была напечатана вторая часть его романа «Рудин». Кроме того, он знал и оперу А. Н. Серова «Вражья сила» (1867), написанную на сюжет драмы Островского. А в период создания повести Тургеневу, возможно, было известно, что Е. П. Кадмина с успехом выступала в драмах Островского «Гроза» и «Бесприданница».

…а какое выразительное лицо!  — В письме к Ж. А. Полонской от 7 (19) декабря 1881 г. Тургенев вспоминал, что у прототипа Клары Милич, Е. П. Кадминой, также «было очень выразительное лицо».

Ему снилось: Он шел по голой степи — заалел венок из маленьких роз.  — См. стихотворение в прозе «Встреча. Сон» (1878), при жизни Тургенева не опубликованное. Сны вообще играют значительную роль в развитии сюжета и характеристиках героев многих произведений Тургенева (см.: «Накануне», гл. XXXIV, «Первая любовь», гл. XXI, «Призраки», «История лейтенанта Ергунова», «Несчастная», гл. XX, «Сон», «Старые портреты», «Песнь торжествующей любви»). Не случайно в одном из писем к П. Виардо 1849 г. Тургенев, удивляясь реальности ощущений, испытанных им во сне, сказал: «…жизнь есть сон, и сон есть жизнь» ( Т, ПСС и П, Письма, т. I, с. 366, 493), перефразируя название драмы Кальдерона «Жизнь есть сон» (1631–1632). См. также: Петровский М. Таинственное у Тургенева. — В сб.: Творчество Тургенева / Под ред. И. П. Розанова и Ю. М. Соколова. М., 1920, с. 81–83.

…дворник их о чем-то ~ Как бы не подальше куда-нибудь!» — Имеется в виду ссылка в Сибирь. Аресты и последующая ссылка молодежи, особенно студенчества, были обычным явлением в 1870-е годы, в частности, в Москве (см.: Ткаченко П. С. Московское студенчество в общественно-политической жизни России второй половины XIX века. М., 1958, с. 123). Об этих событиях прямо говорится в начале главы XIV — см. размышления Платониды Ивановны.

…Разве не сказано в библии: «Смерть, где жало твое?» — По поводу этого места П. В. Анненков писал Тургеневу 1 октября н. ст. 1882 г.: «Справьтесь, пожалуйста, кажется, ни в одном Евангелии нет восклицания: „Смерть, где твое жало?“, а только в каком-то гимне или проповеди» ( ИРЛИ, ф. 7, № 13, л. 84 об.). Действительно, в Евангелии нет этого изречения — оно содержится в «Слове Иоанна Златоуста», произносимом во время пасхальной заутрени, и взято из Библии (Книга пр. Осии, гл. 13, ст. 14).

А у Шиллера — sollen leben!  — Близкую по смыслу строку см. в стихотворении Шиллера «Siegesfest» (1803): «Und die Todten dauern immer» («А мертвецы продолжают жить», в переводе Жуковского — «Жизнь отживших неизменна»).

…у Мицкевича: «Я буду любить — по скончании века!» — У Мицкевича эта мысль выражена в заключительных строках стихотворения «Разговор» («Rozmowa», 1825):

Ср. с письмом к М. М. Стасюлевичу от 22 июня (4 июля) 1876 г., где последняя строка стихотворения приведена в более близком к оригиналу переводе: «до конца света и после конца света».

…один английский писатель — «Любовь сильнее смерти!» — Тургенев, видимо, ошибся. Словами: «L’amour est plus fort que la Mort, a dit Salomon…» («Любовь сильнее смерти, сказал Соломон…») — начинается рассказ «Véra» («Вера») французского писателя Вилье де Лиль Адана, впервые опубликованный в «Semaine Parisienne» 7 мая 1874 г.

…пробежали легкими арпеджиями…  — Арпеджио (итал. arpeggio — «как на арфе») — исполнение звуков аккорда вразбивку, большей частью начиная с нижнего тона. Применяется при игре на арфе, фортепьяно и других музыкальных инструментах.

…стклянку яду — И в газетах об этом было!  — Прототип Клары Милич — Е. П. Кадмина, отравившись на сцене Харьковского театра во время спектакля, умерла не в театре, а дома, через несколько дней (см.: Заря, Киев, 1881, № 250, 13 ноября).

Называли мне эту пьесу… в ней является обманутая девушка. .. — Возможно, имеется в виду «Бесприданница» Островского, впервые поставленная в Москве на сцене Малого театра 10 ноября 1878 г. и в Петербурге — 22 ноября того же года (роль Ларисы здесь исполняла М. Г. Савина). В таком случае Тургенев допускает анахронизм: Е. П. Кадмина выступала в этой драме позднее, в 1881 г.

…верил в шиллеровский «мир духов».  — Может быть, имеется в виду незаконченный роман Шиллера «Духовидец» (1789).

Перепелка^*

«Рассказы и сказки для детей. Ив. Тургенева. I. Перепелка. Буживаль. 1882». Черновой автограф рассказа хранится в отделе рукописей: Bibl Nat, Slave 78, лл. 173–176; описание см.: Mazon, p. 99; фотокопия (неполная, 3 с.) — ИРЛИ, Р. I, оп. 29, № 268.

Рассказы для детей И. С. Тургенева и графа Л. Н. Толстого. С картинками академиков В. М. Васнецова, В. Е. Маковского, И. Е. Репина и В. И. Сурикова. М.: Изд. П. А. Берс и Л. Д. Оболенского, 1883, с. 9–19.

Впервые опубликовано в сборнике: Рассказы для детей. М., 1883, с подписью: Ив. Тургенев (ценз. разр. 10 декабря 1882 г.); изд. 2-е — М., 1886.

Печатается по тексту первой публикации.

В января 1881 г. С. А. Толстая обратилась к Тургеневу с просьбой написать что-либо для журнала «Детский отдых», издававшегося ее братом П. А. Берсом. Ответив согласием, Тургенев писал ей 27 января (8 февраля) 1881 г.: « … постараюсь это сделать как можно скорее. Я, вероятно, воспользуюсь тем рассказом об умирающей перепелке, на который намекает граф». Тургенев имел в виду случай на охоте, о котором он рассказал Полине Виардо в письме из Куртавнеля от 28 июля (9 августа) 1849 г. «Знаете ли вы, — писал Тургенев, — что куропатки отлично разыгрывают представления? Они очень хорошо умеют притворяться, будто они ранены, будто они насилу летают, они кричат, они пищат, и всё это, чтобы заманить за собою собаку и отвлечь ее от места, где находятся их птенцы. Материнская любовь третьего дня чуть не обошлась очень дорого одной из них: она так превосходно сыграла свою роль, что Султан схватил ее. Но так как он perfect gentleman [161]совершенный джентльмен (англ.). , то он только смочил ее своею слюной и вырвал у нее несколько перьев; я возвратил свободу этой отважной матери и слишком хорошей актрисе». Видимо, то же Тургенев позднее сообщил и Л. Н. Толстому, который увидел в этом зерно сюжета будущего рассказа для детей. С. И. Лаврентьева, познакомившаяся с Тургеневым в мае 1881 г., вспоминая одну из своих бесед с ним, писала: «Вот я обещал Толстому, — говорил Тургенев, — написать что-нибудь для „Детского отдыха“, да и то не знаю, когда соберусь. Разве расскажу один случай, поразивший меня в детстве, когда охотник подстрелил птицу, и она, лежа у меня на руке, смотрела на меня таким взглядом, будто спрашивала: „За что же это?“»[162] Лаврентьева С. И. Пережитое. (Из воспоминаний). СПб., 1914, с. 140.

Сохранившийся в Париже черновой автограф свидетельствует о том, что у Тургенева возник замысел отдельного цикла «Рассказов и сказок для детей», который он собирался открыть «Перепелкой», помеченной цифрой «I»[163]О существовании подобного замысла сообщалось в 1881 г. в «Орловском вестнике»: «Говорят, И. С. Тургенев готовит к печати новое сочинение „Сказки для детей“» (Орловский вестник, 1881, № 157, 6 (18) сентября). Аналогичное объявление было помещено и в «Одесском листке» (Одесский листок, 1881, № 137, 8 (20) сентября). См. также: Алексеев М. П. По следам рукописей И. С. Тургенева во Франции. — Русская литература, 1963, № 2, с. 61–62.. Черновой автограф, как позволяют судить имеющиеся у нас в фотокопии отрывки, изобилует тонкой стилистической правкой, но существенных отличий от основного текста не содержит. Ряд сокращений и вычеркиваний свидетельствует о том, что Тургенев стремился выдержать повествование о гибели перепелки в строгих и лаконичных тонах. (Например, на с. 121 после слова «пожертвовала» было зачеркнуто: «Очень я тут задумался». На той же стр. вместо «Отец удивился» было: «Отец удивился и спросил: — Ты ее хочешь так близко похоронить?»).

Датирован автограф 23 сентября (5 октября) 1882 г. Затем он был, по всей вероятности, перебелен Тургеневым. Окончательно рассказ был завершен во второй половине октября 1882 г. 19 (31) октября 1882 г. Тургенев предуведомлял Л. Н. Толстого: «На днях вышлю Вам прекоротенький рассказец „Перепелка“ — помните, я обещался написать его для детского журнала». И, наконец, 26 октября (7 ноября) 1882 г. Тургенев выслал Толстому «Перепелку» с сопроводительным письмом: «Вот Вам, милый Лев Николаевич, тот небольшой рассказ, который я обещал графине для детского журнала, издаваемого ее братом. Если бы этот журнал уже прекратился, то Вы можете, буде рассказ окажется годным, отдать его в какой-нибудь другой детский журнал». Вслед за этим С. А. Толстая обратилась к Тургеневу с предложением о включении «Перепелки» в издаваемый ее братом и Л. Д. Оболенским сборник рассказов Толстого и Тургенева для детей. Тургенев отвечал ей 10 (22) ноября 1882 г.: «…не только согласен на Ваше предложение, но искренне рад чести явиться вместе с рассказами Льва Николаевича, хотя подобное соседство и опасно для моего рассказца».

«Перепелка» была напечатана вместе с рассказами Л. Н. Толстого «Кавказский пленник», «Бог правду видит, да не скоро скажет» и «Чем люди живы» (последний публиковался также впервые). Иллюстрировать сборник взялись В. М. Васнецов, В. Е. Маковский, И. Е. Репин и В. И. Суриков. Узнав об этом, Тургенев писал Л. Н. Толстому 15 (27) декабря 1882 г.: «Моей „Перепелке“ Вы делаете слишком большую честь, снабжая ее рисунками таких художников, как Васнецов и Суриков. Она только тем и хороша, что послужила материалом для их таланта».

Получив в начале января 1883 г. уже изданную книгу, тяжело больной Тургенев благодарил Толстого в письме от 8 (20) января 1883 г.: «Милый Лев Николаевич, хотя я еще принужден прибегать к помощи чужой руки, но не хочу откладывать своего спасибо за присланный Вами прекрасный подарок. Издание прекрасно, и рисунки тоже. Моей „Перепелке“ оказана большая честь; поблагодарите от меня князя Оболенского, от которого я получил очень любезное письмо». Позднее Л. Н. Толстой в трактате «Что такое искусство?» (1897–1898) вспоминал о тургеневском рассказе и иллюстрациях к нему как о чем-то едином: «…Васнецов нарисовал к рассказу Тургенева „Перепелка“ — картину, в которой изображен спящий с оттопыренной верхней губой мальчик и над ним, как сновидение — перепелка. И эта картинка есть истинное произведение искусства» ( Толстой, т. 30, с. 146).

Вскоре после выхода рассказа в свет появился перевод его на польский язык в газете «Kraj» (1883, № 46 — «Przepiórka»). Е. Дюран-Гревиль перевел его на французский язык; этот перевод был напечатан уже после смерти писателя, 8 сентября н. ст. 1883 г., в «Revue politique et littéraire» (p. 293–295) с подстрочным примечанием: «Этот маленький рассказ является последним рассказом Тургенева, опубликованным в России. Этот рассказ был написан по просьбе его друга графа Л. Толстого для сборника, предназначенного для детей, и появился на русском языке в Санкт-Петербурге несколько месяцев назад. В нем мы вновь находим ту особую утонченность чувств и то трогательное сострадательное отношение к животным, которые составляют очарование некоторых его стихотворений в прозе, опубликованных нами в конце прошлого декабря» (перевод с французского). Этот перевод был, вероятно, знаком немецкому критику и историку литературы, другу Тургенева Юлиану Шмидту» когда он писал посвященную памяти Тургенева статью, предназначенную для русской печати. В этой статье строки, характеризующие Тургенева-пейзажиста, как бы прямо навеяны одним из его последних рассказов. «Всюду, — писал Ю. Шмидт, — Тургенев подмечал художественные образы, но самый богатый материал доставлял ему лес, который он, как страстный охотник, изучил во всех его типах. Тургенев не был пейзажистом по профессии; во время своих путешествий он много насмотрелся красот, природы, но истинно чувствовал он только родную природу <…> Он изучал ее не как праздный гуляющий, а как охотник. Каждый звук в природе должен быть понятен охотнику, малейшее дрожание ветки, дуновение ветерка, каждая мимолетная тень может выдать присутствие добычи. Охотник должен привыкнуть к напряженности всех чувств — он обязан одинаково внимательно слушать, видеть, обонять. Голос каждой птицы знаком ему, он чувствует к каждой из них искренний интерес, что, однако, не мешает ему убивать их. Охотничьи картины Тургенева возбуждают безусловное доверие: все чувства его действуют одновременно, и изображаемый им ландшафт перестает быть просто картиной; от него веет живой действительностью. А как чудно хороши бывают иногда эти мимолетные световые воздушные картины!» (Новое время, 1883, № 2704, 8 (20) сентября).

Косвенный отзыв о рассказе содержится и в воспоминаниях С. А. Толстой, написанных много лет спустя, к двадцатой годовщине смерти Тургенева. «Когда он был уже очень болен, — вспоминала С. А. Толстая, — он прислал мне маленькую фотографическую карточку с его подписью и написал мне доброе ласковое письмо. В то же время Иван Сергеевич прислал мне свой прелестный рассказ „Перепелка“, который он мне подарил для сборника детских рассказов, издаваемого моим братом» (Орловский вестник, 1903, № 224, 22 августа). В. В. Стасов, сообщая в письме к Н. А. Римскому-Корсакову от 6 августа 1903 г. о своем впечатлении от рассказа Мопассана «Любовь» писал «…что это за прелестный маленький бриллиантик, эта последняя вещица, — история застреленного чирка, птички-самки, и плачущего и стонущего над нею чирка, птички-самца, настоящий чудесный pendant к прелестной же вещице Тургенева „Перепелка“» ( Римский-Корсаков Н. Полн. собр. соч. М., 1963. Т. 5, с. 436).

Вспоминал картину, воспроизведенную в тургеневской «Перепелке», в связи с собственными охотничьими наблюдениями — случаем с не улетевшей от раненой вороны другой птицей, — и М. М. Пришвин: «Быть может, эта раненая ворона была дочерью, и, как обыкновенно, мать прилетела к ребенку своему для защиты, как у Тургенева описана тетеревиха-матка: раненая, вся в крови прибежала на манок. Так постоянно бывает в куриной породе» ( Пришвин М. М. Собр. соч. М., 1956. Т. 3, с. 425). Зарисовки, сделанные Тургеневым как будто непосредственно во время охотничьих блужданий, Пришвин называет «открытием им нового мира», когда «поэт» дает «сигнал» другому человеку и тот «повернет свои глаза в ту сторону, куда раньше он не смотрел» (там же, с. 568)[164]О «Перепелке» см. также: Громов В. А. Добрый великан. И. С. Тургенев и литература для детей. Тула, 1974, с. 50–57..