Онлайн чтение книги Том 11. Монти Бодкин и другие
Глава XIX

Украдкой пробираясь по коридорам, на цыпочках спускаясь по лестницам, уворачиваясь от встречных стюардов, стюардесс и пассажиров, Реджи Теннисон, покинув салон в десять ноль-ноль, в три с половиной минуты одиннадцатого стоял возле дверей Фуксии. Сердце его бешено колотилось и, казалось, вот-вот лопнет от натуги, а позвоночник под смокингом извивался, как змея. Он так долго не смел дохнуть, что почти забыл, как это делается. Как Монти Бодкина перед свиданием с Фуксией и Альберта Пизмарча перед исполнением «Бандольеро», его одолела трусость.

Собираясь надело, он был настроен на легкий и непринужденный лад, точно юный фланер, решивший размять ноги после обеда. Однако с каждым шагом образ беспечного гуляки становился все менее убедительным, и когда наконец он остановился в тиши коридора, испуганно озираясь по сторонам и настороженно прислушиваясь к глухому и зловещему поскрипыванию половиц, от которого сердце уходило в пятки, трактовка роли кардинально изменилась. В настоящий момент он весьма талантливо изображал одного из тех подозрительных субъектов, которых любит задерживать полиция. Полицейский, случись таковому оказаться рядом, не сказал бы наверняка, что именно замыслил Реджи — убийство, поджог, кражу со взломом или покупку шоколадки после восьми вечера, но ясно было одно: он замыслил что-то нехорошее.

Секунд сорок молодой человек простоял в неподвижности, лишь глазами бешено вращал. Затем, когда ему показалось, что так может длиться до бесконечности, внезапно в голове у него промелькнула мысль, от которой он вновь осмелел и приободрился, а легкие обрели былую эластичность. Лицо его посуровело, плечи расправились, а губы беззвучно зашевелились, словно внутренний голос шепнул ему на ухо: «Две тысячи фунтов», а он ответил: «Помню, помню, не забыл». Он судорожно рванул дверную ручку и вошел внутрь.

Учитывая, что хозяйка каюты когда-то была ему дорога — однажды дело даже дошло до предложения руки и сердца, — можно было бы подумать, что, оглядывая ее апартаменты и натыкаясь глазами на ее вещи, Реджи Теннисон настроится на сентиментальный лад — в порыве, скажем, нежности схватит щетку для волос и с легким вздохом прижмет к губам, ласково коснется оранжевой губной помады или пинцета для бровей.

Однако случай был явно не тот. Эмоции Реджи были в точности как у Десмонта Каррузерса — героя книги, которую он сегодня утром взял почитать в библиотеке, — когда тот вступал под сень индийского храма, чтобы похитить гигантский сапфир из глазницы местного божества. Десмонт был сосредоточен наделе, и Реджи следовал его примеру. Он сконцентрировал внимание на комоде, который стоял в углу. Когда после обследования выяснилось, что тот заперт на ключ, он почувствовал себя примерно так же, как Десмонт Каррузерс, когда обнаружил между собой и идолом пару огромных кобр, которых туда подложил коварный жрец. Подобное чувство всегда посещает человека, когда он замечает, что его выставили на посмешище.

Некоторое время он простоял, не зная что делать.

Но это длилось недолго. Разум ему подсказал, что где есть комоды, там есть и ключи, а внутреннее чутье привело к туалетному столику. Ключи нашлись в верхнем ящике, и он уже было собрался вернуться к комоду, но тут взгляд его упал на фотографию в серебряной рамочке, прислоненную к зеркалу. Это был его брат Амброз, снятый анфас с дымящейся трубкой во рту.

Романистам, пишущим о героических подвигах и приключениях, следует в законодательном порядке запретить фотографироваться с трубкой. Это несправедливо по отношению к читателям, которым этот снимок может попасться на глаза. Они получаются такими мужественными и суровыми, что испугаться можно. Это и произошло с Реджи. В лихости, с которой Амброз закусил трубку, ему почудилось что-то жутковатое. При мысли о том, что этот здоровяк спокойно разгуливает по кораблю и в любой момент может вломиться в дверь и его застукать, Реджи Теннисона прошиб холодный пот.

Но тут внутренний голос опять шепнул ему на ухо: «Две тысячи фунтов!», и он поборол минутную слабость. Он вернулся к комоду, подобрал подходящий ключ и, стиснув зубы, начал лихорадочный обыск.

Он совершенно напрасно тратил силы и нервы. Уже после беглого осмотра стало ясно, что Микки Маус может быть где угодно, только не в комоде. Сама природа Микки Маусов такова, что любой охотник за ними может сразу сказать, есть он в данном месте или нет. Это вам не рубин магараджи или секретный договор, которые можно незаметно сунуть под камзол, укрыв от настырных глаз. У Микки Мауса есть габариты. Если, выдвинув ящик, вы не находите его сразу, следовательно, он не здесь, и рыться в женском белье — пустая потеря времени.

Тем не менее несколько мучительных минут Реджи в белье рылся. Слишком много было поставлено на кон, и в такой ситуации человеку нелегко сдаться и признать поражение. Внутренний голос — быть может, несколько занудливо, если вообще уместно к нему придираться, — продолжал нашептывать про две тысячи фунтов, и эти слова подстегивали его как шпоры. Будь он даже одним из тех таможенников, которые являлись мистеру Лльюэлину в ночных кошмарах, и тогда бы он не перетряхивал вещи с большим рвением.

Ему казалось абсолютно невероятным, что эта мебель не выдаст искомое, обеспечив счастливый финал. Где же еще в этой чертовой комнате, спрашивал он себя, может храниться Микки Маус?

Ящик за ящиком он обшарил туалетный столик. Обыскал гардероб. Ощупал пространство вверху гардероба за спасательным кругом. Нигде ничего. Достаточно было один раз хорошенько оглядеться вокруг, чтобы убедиться, что Микки Маус не лежит на стуле и не валяется на кровати. Он где-то в этом проклятом комоде, это точно, сказал себе Реджи и погрузил дрожащие пальцы в стопки носовых платков, шарфов, поясов, шерстяных джемперов, шелковых джемперов, зеленых джемперов, красных джемперов, странных причиндалов в кружавчиках, странных причиндалов без кружавчиков итого, что, как подсказывал ему жизненный опыт, называлось «трусики».

Ничего хорошего. Пришлось бросить это занятие. Скрепя сердце, он запер комод и, не переставая бросать через плечо долгие тоскливые взоры, вернулся к туалетному столику и положил ключи на место, стараясь при этом не смотреть на фотографию Амброза. Но не сумел, содрогнулся, вышел на середину комнаты и стал медленно поворачиваться вокруг своей оси, шаря глазами по ковру, словно надеялся увидеть там секретные лазы или тайники.

И внезапно, пока он так поворачивался, в глазах его вновь вспыхнул огонек. Он кое-что приметил. Нет, не секретный лаз и не тайник, а плетеную корзинку, притулившуюся возле кровати, — не большую, но и не маленькую, идеально подходящую для того, чтобы девушка с изобретательным умом, которой нужно припрятать коричневого плюшевого Микки Мауса, использовала ее по этому назначению.

«Гип-гип ура!» — воскликнул внутренний голос, сменив пластинку.

«Ага!» — отозвался Реджи.

«Две тысячи фунтов!» — сказал внутренний голос, опять принимаясь за старое.

«Они самые!» — ответил Реджи.

Он бодро подскакал к плетеной корзинке, наклонился, приподнял крышку и сунул руку внутрь.

Фуксия Флокс пила с Амброзом послеобеденный кофе. Она сидела в салоне битый час, а, может, и больше, осторожно стараясь разогнать его уныние. Она высказывалась в том духе, что не все еще потеряно, и, вероятно, найдется выход из той плачевной ситуации, в которой они оказались. Так проходило время. Вдруг, мельком взглянув на часы, Фуксия увидела, что стрелки подбираются к десяти — а в это время она условилась встретиться с Монти во втором классе на палубе и обсудить дела.

Поскольку раньше, чем будут выполнены ее условия, расставаться с роковой мышью она не собиралась, беседа с Монти представлялась ей пустопорожней тратой времени, но она дала слово, и потому, в десять часов одну минуту приложив ладонь ко лбу, мастерски изобразила недомогание, и, сославшись на головную боль, предложила разойтись по каютам и лечь спать.

Это вышло настолько естественно, что Амброз перепугался, и еще пять минут ушло на то, чтобы его успокоить и убедить, что болезнь, хоть и мучительна, но не смертельна. Она смогла уйти только в десять часов семь минут.

Она припустилась бежать и за минуту и тридцать шесть секунд добралась до назначенного места. Здесь, как уже было описано, она наткнулась на Альберта Пизмарча, который, широко расставив ноги, стоял поперек пути, как Аполлион.[75] …стоял поперек пути как Аполлион — по-видимому, аллюзия на «Путь паломника» Дж. Бэньяна.

Переговоры с Альбертом были краткими. Отнюдь не по инициативе стюарда, ибо он мог говорить долго и самозабвенно, вспоминая о своем триумфе на подмостках эстрады. Но годы, проведенные на голливудских киностудиях, сделали Фуксию непревзойденной специалисткой в искусстве отшивать хвастунов. И в двенадцать минут одиннадцатого Альберт Пизмарч, передав сообщение Монти, растворился в ночи, а мисс Флокс развернулась и пошла вниз по направлению к своей каюте.

Она была раздосадована, и не без причины. Ей совершенно не улыбалось киснуть в четырех стенах в такое детское время, ибо она была любительницей ночной жизни как в городе, так и на корабле, и обычно резвилась примерно до половины пятого утра, веселея прямо на глазах. Но она сама лишила себя выбора. Непревзойденный артистизм, с которым она сыграла роль хрупкого создания, умирающего от головной боли, закрыл ей дорогу обратно в салон, где звучала музыка и сияли огни. Вернись она назад, Амброз точно решит, что она изображает геройство и молча страдает ради того, чтобы скрасить его одиночество, и его рыцарская душа этого не потерпит. Он будет носиться с ней как с малым ребенком: отправит ее в постель, так что этот вариант отпадал.

Хочешь не хочешь, а на вечер у нее не оставалось ничего, кроме каюты. Свернув в коридор, она взглянула на часы: было ровно четырнадцать минут одиннадцатого. Бормоча под нос замечание, которое она как-то слышала от режиссера, когда однажды в разгар съемок она вдруг решила прогуляться на свежем воздухе, Фуксия подошла к своей каюте. Взявшись за ручку, она отдернула пальцы, словно коснулась раскаленного металла, потому что в этот момент за дверью раздался дикий крик.

Она не медлила ни секунды. У Фуксии Флокс могла быть куча пороков — Гертруда Баттервик насчитала бы с десяток, — но в недостатке храбрости ее нельзя было упрекнуть. Услышав вопль, она, конечно, вздрогнула, но другая девушка на ее месте вздрогнула бы сильнее. После этого она перешла к действиям. Оружия при ней не было, а раз в ее каюте кого-то убили, значит, там должен находиться убийца вместе с трупом, и тем не менее без малейших колебаний она рывком распахнула дверь.

Глаза ее уперлись в Реджинальда Теннисона. Сунув в рот мизинец правой руки, он кружил по комнате, выделывая танцевальные па в духе Астера.[76] Фрэд Астер (1899–1987) — псевдоним Фредерика Аустрелица, американского танцора, актера, певца и хореографа. Заметим, что он играл Джорджа в экранизации романа «Дева в беде».

Девушка, которая настроилась увидеть в своей спальне самого дьявола в человечьем обличье, а вместо того обнаруживает молодого человека, с которым ей приходилось часто обедать, ужинать и прогуливаться под ручку, вероятнее всего, испытает определенные трудности при подборе слов, передающих степень ее изумления. Оттого, что он пляшет, посасывая палец, ей не становится легче. И в первые минуты негаданной встречи она просто стояла в дверях, разинув рот.

Реджи был не более многословным. Заметив ее, он прекратил кружение, однако не произнес ни слова. Сегодня вечером на пути в каюту он придумал, что скажет, если вдруг по несчастью явится хозяин и застанет его врасплох. Теперь же, когда это случилось, он молчал. У него болел палец, и он сосал его.

Первой нашлась Фуксия:

— Реджи, ты ли это?

Реджинальд Теннисон вынул палец изо рта. Если бы он с виноватым видом прятал глаза, еще куда ни шло, но он глаз не прятал. Он вел себя как человек, который кипит от возмущения и праведного гнева.

— Что за черт, — вопросил он с пафосом, — сидит у тебя в корзинке?

Фуксия стала понемногу понимать, в чем дело. Ей стало смешно. Она смотрела на вещи просто и здраво, любила незамысловатую комедию, и реакция тех, кто приоткрывал ее корзинку, всегда ее веселила.

— Это мой крокодил.

— Кто?

— Крокодил. Не знаешь, что такое крокодил? Не беда, это Дело наживное.

От того, что он услышал, Реджи не стало легче.

— Крокодил? У тебя здесь что — питомник? Что делать крокодилу в цивилизованной каюте?

Фуксии не терпелось приступить к расспросам, но у нее было такое предчувствие, что пока ее гость не получит удовлетворительных разъяснений, не стоит и пытаться переключить его внимание на иные предметы.

— Обычный рекламный трюк. По мысли моего имиджмейкера, это улучшает общую композицию. Одно время он колебался между крокодилом и мангустом, потом — между крокодилом и домоседкой, которая сидит, зарывшись в книжки, но в конце концов большинство голосов получил крокодил, и я этому рада, потому что крокодил — отличное вложение капитала. Хочешь верь, хочешь не верь, но это именно так. Он прекрасная реклама, и тот, кто не ходил с крокодилом под мышкой, не поймет, сколько радостей он приносит. А что случилось? Уилфред тебя укусил?

— Он чуть не отхватил мне руку.

— Не надо было его дразнить.

— Я его не дразнил.

— Тогда, может, он принял тебя за муху.

— Он что, дурак? Разве я похож на муху?

Во время разговора Фуксия широко улыбалась — она всегда так улыбалась, беседуя с теми, кто только что заглянул в корзинку. Но сейчас улыбка сползла с ее лица, она сурово поджала губы.

— Ты похож, — сказала она спокойно, но решительно, — на человека, который сейчас расскажет, что он делает у меня в каюте.

С самого начала беседы у Реджи было неприятное предчувствие, что рано или поздно ему придется пролить свет на этот вопрос. Теперь такой момент наступил, но неприятное предчувствие не отпускало. Положение у него было шаткое, и, как многие в подобной ситуации, он прибег к нападению.

— Не все ли равно? Разве об этом речь? Этот твой людоедский крокодил. Видишь — палец. Если это не страшная рана, тогда я не видел страшных ран. Крокодилы какие-то! — сказал Реджи с горечью, ибо эта тема не оставляла его равнодушным.

Фуксия его поправила:

— Не увиливай. Что ты, наказание божье, делаешь в моей каюте? Лучше признавайся по-хорошему, юный Реджи, а то будет худо.

Реджи кашлянул. Не вынимая мизинца правой руки изо рта левой он подергал себя за воротник и опять кашлянул.

— Ну?

Реджи собрался с духом. Если бы наступательная тактика могла в итоге принести победу, он продолжал бы в том же духе, но одного взгляда на хозяйку каюты было достаточно, чтобы убедиться в обратном. В Фуксии не осталось и капли той беззаботности, которая в более счастливые времена делала ее отличной соседкой по ресторанному столику. Теперь она смотрела сурово и была настроена решительно. Глаза ее сверкали, подбородок был боевито выставлен вперед, зубы скрежетали. Реджи даже со страху показалось, что волосы у нее порыжели еще больше.

Он решился во всем чистосердечно признаться.

— Послушай, Фукси!

— Ну?

— Я тебе все расскажу.

— Давно пора.

— Я здесь искал эту мышь.

— Ах так!

— Ну, которую ты стащила. Он меня попросил ее найти. Фуксия улыбнулась, но улыбка получилась мрачной. Это признание ее не удивило. Она была способна делать умозаключения на основании видимых улик и давным-давно заподозрила, что тут не обошлось без Монти.

— Ах, так! — сказала она. — И что, нашел?

— Нет.

— Не повезло?

— Да.

— Ясно. Сейчас найдешь.

Из-под накидки, которая была у нее переброшена через руку, она извлекла Микки Мауса.

— О, Господи!

— Уж не думаешь ли ты, что я настолько глупа, чтобы оставить его в каюте, когда тут кишмя кишат громилы вроде тебя?

С неприкрытым вожделением Реджи уставился на мышь. Глаза его вылезли на макушку.

— Фукси! — вскричал он. — Отдай его мне!

Мисс Флокс задумчиво посмотрела на него. Она была давно знакома с Реджинальдом Теннисоном, хорошо знала, что этот молодой человек — без руля и без ветрил, но никогда не подозревала, что в нем столько нахальства.

— Что? Отдать его тебе?

— Да.

— Держи карман шире, — предупредила Фуксия. — Отдать тебе мышь! Ничего себе! За кого ты меня принимаешь?

Реджи сделал умоляющий жест.

— Фукси! — крикнул он. — Фукси, старушка, ты себе даже не представляешь, до чего мне нужна эта мышь!

— Реджи, старик, ты даже себе не представляешь, до чего она мне самой нужна.

— Имей совесть. Я все тебе расскажу. Понимаешь, я влюблен.

— По-моему, ты влюблен постоянно.

— На этот раз это настоящее чувство, самого высшего класса.

— Кто она?

— Мейбл Спенс.

— Славная девушка, — похвалила Фуксия. — Мне она всегда нравилась. Ты с ней объяснился?

— Еще нет.

— Мейбл для тебя чересчур разумная.

— Ничего не чересчур. По крайней мере, я на это надеюсь. Загвоздка в том, что без мыши дело не двинется. У меня ни гроша за душой. Единственный шанс поправить дела — это заполучить мышь и отдать ее Монти. За нее он готов отсыпать две тысячи фунтов.

— Что?

— Ну да. С двумя тысячами я смогу поехать в Голливуд. В противном случае придется тащиться в Монреаль и до скончания века киснуть на работе.

Огонь потух в глазах Фуксии, губы задрожали — ошибки тут быть не могло. Хобокенские Мерфи были людьми горячими и заводились с пол-оборота, но сердце у них было тоже горячим.

— О, Реджи!

— Теперь ясно, к чему я клоню?

— Конечно.

— И что скажешь?

Фуксия сокрушенно тряхнула пламенной шевелюрой.

— Не могу.

— Фукси!

— Что «Фукси»? Сказано тебе, не могу. Если Бодкин тебя просветил по мышиной части, ты знаешь мои обстоятельства. Я обязана выбить для Амброза должность сценариста, и единственное средство для этого — мышь. И не смотри, пожалуйста, на меня такими глазами. Я имею такое же право завести семью, как и ты. Амброз не женится на мне, пока у него не будет работы. Вот и приходится держать Бодкина на крючке.

— Полагаю, ты отдаешь себе отчет, что это попахивает шантажом?

— Это и есть шантаж, — заверила его Фуксия. — Если хочешь знать, я презираю себя за это. Но лучше уж презирать себя, чем потерять Амброза. Реджи, птичка моя, ты ведь знаешь, ради тебя я на все готова! Но сейчас ты требуешь невозможного. Не могу я отдать тебе мышь — не могу, и все. Понимаешь?

Реджи кивнул. Он понимал, что сел в лужу.

— Естественно.

— И не делай такого лица, Реджи, дорогой, это просто невыносимо. Почему бы тебе не уломать этого дурака Бодкина, чтобы он устроился к Лльюэлину? Ведь если этот номер пройдет, будет полный порядок. Он только тебя увидит — и мигом надавит на Айки по поводу Амброза.

— Боюсь, это безнадежно. Монти поклялся, что не пойдет в актеры ни за какие коврижки. Так он сказал.

— Лично меня он утомил.

— Меня тоже. Однако факт остается фактом, — сказал Реджи. — Что ж, мне пора. Спасибо за приятный вечер.

В задумчивости посасывая палец, он направился к дверям, на прощание метнув неприязненный взгляд в сторону плетеной корзинки. Дверь за ним закрылась. Фуксия не старалась его удержать: ей нечего было сказать.

Она присела на постель. Обычно, когда она оставалась одна, то открывала плетеную корзинку и ворковала с ее обитателем, чтобы тот не подумал, что о нем забыли, однако после недавней душераздирающей сцены на сердце у нее кошки скребли, и ей было не до воркования с крокодилами. Она сидела, глядя перед собой, в горле у нее стоял ком, из глаз, казалось, вот-вот брызнут слезы, — она любила всплакнуть, когда на душе скребли кошки; но ее горькие думы прервал стук в дверь.

Она поднялась, осушила слезы, взгляд ее посуровел. Она подумала, что это Альберт Пизмарч явился почистить ковер и прибрать, а на самом деле удовлетворить свою порочную наклонность к долгим интеллектуальным беседам. Сейчас она была готова оторвать голову любому, явившемуся к ней поболтать.

— Войдите, — пригласила она.

Дверь отворилась. На пороге стоял отнюдь не Альберт Пизмарч, а Амброз Теннисон. В руке он держал один пузырек, другой торчал у него из кармана, ибо любой влюбленный, видя, как предмет его любви, пошатываясь, ковыляет прочь, держась за голову и кусая губы от невыносимой боли, не станет сиднем сидеть, покуривая сигару, а помчится со всех ног к корабельному врачу за лекарством от мигрени. Так поступил и Амброз, расставшись с Фуксией в салоне. Пока она поднималась вверх на палубу второго класса, он спустился вниз в медицинский кабинет, расположенный где-то в утробе корабля.

Затем ему пришлось немного подождать, пока искали доктора. Днем корабельные врачи играют в кольца с самой красивой девушкой на борту, а после обеда они берут самую красивую девушку на борту, а если та занята, вторую по красоте, и устраивают партию в триктрак. Тем не менее доктор пришел, и Амброз с двумя пузырьками высокоэффективных микстур отправился в обратный путь.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

Неожиданное появление возлюбленного странным образом подействовало на Фуксию. Увидев вместо Альберта Пизмарча, на которого уже настроилась, Амброза, она расклеилась. Внезапно ее захлестнула волна пронзительной нежности, в горле запершило, и по щекам заструились слезы. Она полностью утратила над собой контроль.

— У-у-у-у, — всхлипывала она. — У-у-у-у.

Как уже ранее подчеркивалось в этом повествовании, мужчина, в присутствии которого девушка вдруг начинает издавать звук «у-у-у-у», имеет в запасе единственное средство для ободрения, а именно — легко погладить ее по голове или плечу. Естественно, этот рецепт годится только для более или менее посторонних представителей мужского пола. Если зрителем выступает человек, который любит эту всхлипывающую девушку и она ему платит взаимностью, ситуация требует более категоричных мер: обнять ее, приласкать, осушить слезы поцелуями, броситься перед ней на колени и взахлеб прошептать ничего не значащие слова.

Амброз Теннисон не сделал ничего из вышеперечисленного. Он стоял неподвижно, с окаменевшим лицом, зажав в руке пузырек, а другой торчал у него из кармана.

— Я тебе кое-что принес, — произнес он глухо. — От головной боли.

Еще не выплакавшись до конца, Фуксия села и вытерла глаза. Она была поражена. Вместо того чтобы шагнуть вперед и взять ее руку в свою, Амброз оставался безучастен, и это было настолько удивительно, что слезы ее остановились, словно кто-то закрутил кран.

— Амми! — вскричала она.

Амброз был по-прежнему холоден и подчеркнуто галантен.

— Я бы раньше принес, — сказал он, — если бы не пришлось ждать доктора.

Он помолчал немного.

— А потом, — сказал он с деланным безразличием, — я услышал, как ты разговариваешь с каким-то мужчиной, и решил вас не беспокоить.

Он поставил пузырьки на туалетный столик и развернулся к дверям — Фуксия преградила ему путь.

От ее слез не осталось и следа. Теперь она была энергична и полна решимости:

— Постой, Амброз. Погоди хотя бы минутку.

Маска непроницаемости, казалось, треснула, и лицо Амброза ожило. Сейчас он совершенно не походил на свою фотографию в серебряной рамке. Будь у него во рту трубка, он наверняка бы ее уронил.

— Ты сказала, что у тебя болит голова.

— Знаю.

— И ушла в каюту.

— Послушай, Амми. Я сейчас все объясню. Ради всего святого, давай не будем опять начинать ссору. Ей-богу, иногда хороший скандал необходим как воздух, но только не сию минуту. Присядь, и я расскажу тебе все как на духу.