Онлайн чтение книги Том 11. Монти Бодкин и другие
Глава XX

Избавившись от Фуксии Флокс, Реджи Теннисон не сразу отправился на розыски своего патрона, чтобы дать полный отчет о случившемся. В момент горького разочарования, когда все воздушные замки, казалось, рухнули и душа ноет так, словно ее скрутило в узлы и протащило сквозь бельевой пресс, — в такой момент каждый инстинктивно ищет уединения. Реджи хотелось побыть одному, чтобы зализать раны, и не только фигурального свойства. Замедленная мыслительная реакция крокодила Уилфреда, оказавшегося явно не способным провести различие между выпускником Итона и мухой, привела к тому, что теперь у него саднил мизинец.

Сначала он укрылся в салоне, однако долго там не усидел. Помещение, по счастью, было пустым, но душным. В нем витали странные, едва уловимые запахи, специфичные для салонов океанских лайнеров, — кажется, вот-вот здесь наступит нестерпимая вонища, но все остается по-прежнему. От всего этого на Реджи еще сильнее накатила тоска, он вышел вон и направил стопы на открытую палубу.

Ход оказался верным. Теплый вечерний воздух освежал и бодрил. И хотя с большей охотой он бы и дальше предавался своим невеселым думам, но, поймав себя на том, что мысль о предстоящем разговоре с Монти уже не вызывает у него острого приступа тошноты, минут через двадцать после ухода от Фуксии он спустился на палубу «В».

Не успел он добраться до каюты, как дверь ее резко распахнулась, словно ручку рванул человек с горящей душой, и в коридор вывалился его братец Амброз — с перекошенным лицом и запавшими глазами. Он словно не заметил Реджи и молча прошествовал мимо. Реджи в недоумении глядел ему вслед, пока тот не скрылся из виду. После этого он проследовал в каюту. Но, едва переступив порог, отпрянул назад, словно его укусили крокодилы.

Монти Бодкин сидел на краю кровати с Микки Маусом в руке и с отсутствующим видом откручивал ему голову.

— А, это ты, Реджи, привет, — произнес он хмуро, откручивая голову, затем приворачивая ее на место и вновь откручивая.

Реджи Теннисоном овладело такое чувство, которое иногда бывает во сне, — чувство абсурдности происходящего. Перед ним сидел Монти Бодкин, и тут же, если зрение его не подводило, находился Микки Маус собственной персоной — роковой мышонок, истинный виновник переполоха. Монти был похож на кусок штукатурки: движения его были вялыми, a tout ensemble[77]Все вместе, весь он (франц.) утратило жизненную искру. К данной ситуации подходило только слово «беспрецедентно».

— Что это? — тихо произнес Реджи, указывая на мышь дрожащим пальцем.

Монти по-прежнему напоминал собой кусок штукатурки.

— Ты прав, — сказал он. — Микки Маус опять у меня. Буквально с минуту назад Амброз притащил.

Реджи рухнул в кресло и крепко-накрепко ухватился за подлокотники. Немного полегчало.

— Кто? Амброз?

— Он самый.

— Ты говоришь, Амброз принес Микки Мауса?

— Ну да. По всей очевидности, Фуксия рассказала ему свой план, а он наложил президентское вето. Он, мол, этого не потерпит. Это ей не в бирюльки играть — шантажировать людей Микки Маусами. Забрал у нее мышь, а потом притащил мне.

Реджи еще крепче вцепился в кресло.

— Ты это серьезно?

— Вполне.

— Прямо так и сказал: это ей не в бирюльки играть?

— Ага.

— И воздействовал на нее исключительно силою воли?

Реджи глубоко вздохнул. Его обуревали новые, доселе незнакомые чувства. В некотором смысле он всегда любил бедолагу Амброза, хотя был о нем не самого высокого мнения. И уж тем более ему не приходило в голову, что его брат — сверхчеловек какой-то. Тем не менее, если Монти не врет и Амброз на самом деле убедил Фуксию переменить политику, то за это деяние его по праву надлежит зачислить в разряд сверхчеловеков. Это уж точно. Амброз храбро ринулся в бой, совсем как Наполеон, сэр Стаффорд Криппс[78] Ричард Стаффорд Криппс (1889–1952) — лидер левого крыла лейбористской партии Великобритании. и вся прочая братия.

— Ого! — произнес Реджи, совсем как пораженный громом Альберт Пизмарч.

— Очень благородно со стороны Амброза, — проговорил Монти, оживляясь. — Правда, широкий жест? Другой на его месте пальцем о палец бы не ударил, пустил бы дело на самотек, а в довершение еще бы и куш сорвал. Но старина Амброз не таков.

— Резонно, — согласился Реджи.

— Амброз встал на дыбы. Изъял у нее незаконно присвоенную собственность. Весьма благородно с его стороны, по-моему. Так я ему и сказал.

Помолчали. Монти отвернул Микки Маусу голову, прикрутил ее на место и снова начал откручивать.

— Ну да Бог с ним… — сказал Реджи.

— А?..

— Давай лучше поговорим о тебе.

— Обо мне?

— Ты-то почему не скачешь до потолка, а сидишь здесь, как пень? Микки этот у тебя. Что-то бурной радости не вижу…

Монти горько усмехнулся:

— Что радоваться-то? Есть Микки— нет Микки, мне теперь все равно. Все кончено.

— Кончено? — выдохнул Реджи, словно ему наподдали по мягкому месту. — Как это, кончено?!

Реджи вытаращил глаза. Если он верно уловил смысл выражения, то это означает полнейший крах. Плакали две тысячи вместе с голубой мечтой составить партию на зависть всему Голливуду.

— Кончено? — голос его дрогнул, пальцы онемели. — У тебя с Гертрудой?

— Да.

— Почему?

Монти открутил Микки Маусу голову, затем прикрутил ее на место и опять принялся откручивать.

— Сейчас расскажу. Когда ты разработал эту чертовски хитрую схему — подослать меня к Фуксии во второй класс, — ты не учел одной немаловажной детали, а именно: в этот день там был концерт. А на концерте выступал Альберт Пизмарч, и ты, конечно, не мог предвидеть, что он попросит Гертруду прийти и поддержать его аплодисментами…

— Ужас какой! И Гертруда потащилась во второй класс…

— Точно.

— И застукала тебя с Фукси?

— Нет, не застукала. Я успел перехватить Альберта Пизмарча и велел ему Фукси увести. Он так и сделал, а потом случилось вот что. Стоим мы с Гертрудой, разговариваем, и вдруг — откуда ни возьмись — Альберт, берет под козырек и рапортует: все в полном порядке, с мисс Флокс он виделся, передал, что свидание отменяется, а она ответила, ничего страшного, она будет ждать меня в своей каюте часиков этак в одиннадцать.

— Ничего себе!

— Так-то.

— С ума сойти!

— Ага.

— Бывают же такие дураки!

— Да, не самое блестящее проявление savoir-faire,[79]Умение, сноровка (франц.). — поддержал Монти. — На Гертруду эти несколько слов сильно подействовали. Читал про взрыв газа в Лондоне, когда ухлопало четверых? Так вот, наши отношения развивались примерно в том же ключе. Если ты не против, я не стану воспроизводить то, что она наговорила, поскольку мне не хотелось бы заострять внимание на деталях. Но поверь на слово, между нами все кончено — решительно, окончательно и бесповоротно.

Каюта погрузилась в тишину. Реджи сидел в кресле, впившись в подлокотники. Монти тем временем открутил Микки Маусу голову, прикрутил ее на место и принялся откручивать заново.

— Жалко, — наконец проговорил Реджи.

— Спасибо за сочувствие. Конечно, приятного мало.

— Знаешь, я тут подумал, — сказал Реджи, вставая, — пойду-ка прогуляюсь по палубе.

Через несколько минут после его ухода в дверь постучали, и вошла Мейбл Спенс.

— Надеюсь, не потревожила? Реджи Теннисон здесь?

— Только что вышел, — ответил Монти, — он на шлюпочной палубе.

— Спасибо.

Гулять по шлюпочной палубе было приятно, вернее, было бы приятно человеку, жизнь которого не пошла под откос, а надежды не разлетелись вдребезги. Веял легкий ветерок, на безоблачном небе сверкали тихие звезды. Но Реджи не чувствовал дуновения ветра, не замечал звезд. Мертвой хваткой, какой недавно цеплялся за кресло, он впился в поручни. В подобные жизненные моменты человек хватается за любую деревяшку.

Здесь его и нашла Мейбл Спенс. При звуке ее шагов он обернулся, выпустил поручни и застыл, не отрывая от нее глаз.

По ночам на палубе не видно ни зги, но любовь придает зрению остроту, и сквозь лиловатый сумрак, обволакивающий девичий стан, Реджи разглядел, что Мейбл Спенс выглядит на миллион долларов. Смелая девушка, свято верившая, что свежий воздух полезен для кожи, была без накидки. В свете звезд ее шея и руки отливали белизной. И при мысли, что вся эта красота вскоре отправится в Южную Калифорнию, в то время как он будет прозябать в Монреале, Реджи пронзило такой острой горечью, что палуба заколыхалась под его ногами подобно трясине, а из груди вырвался глухой стон.

Мейбл выглядела озабоченной.

— Что с тобой? — спросил он.

— Ничего.

— Такой ночью не может укачать.

— Меня не укачало. Это просто…

— Просто что?

— Ой, не знаю.

— Любовь? — Реджи сильнее впился в поручни. Мейбл Спенс не имела привычки ходить вокруг да около.

Она всегда брала быка за рога. Когда на повестке дня вставал неотложный вопрос, она, не теряя времени даром, действовала спокойно и уверенно, за что ее недолюбливал свояк Айвор Лльюэлин, но ценило большинство знакомых.

— Я только что от Фуксии. Она говорит, ты в меня влюблен.

Реджи попытался было что-то ответить, но голос его не слушался.

— Я решила тебя найти и выяснить, правда ли это. Ну и?

— Э-э-э…

— Это правда?

Реджи был настолько обескуражен такой абсурдной постановкой вопроса, что каким-то чудом обрел дар речи. Чертовски глупо, подумал он, спрашивать о подобных вещах, когда вот уже несколько дней он специально мельтешит у нее перед глазами, чтобы продемонстрировать свои чувства в наиболее наглядной форме. Такая разумная девушка, как она, так и подмывало его сказать, могла бы сама догадаться, что молодые люди не бросают таких взоров, какие он на нее бросал, не пожимают руки так, как он пожимал, не целуют на темных палубах так, как он целовал, если ничего не имеют в виду.

— Конечно, правда. Да ты и сама знаешь.

— Ты так считаешь?

— Значит, должна знать. Разве я на тебя не пялился?

— Ну, пялился.

— Пожимал руку?

— Пожимал.

— Целовал?

— Да, было дело.

— Так что же здесь непонятного?

— Знаю я вас, городских. Вам ничего не стоит надсмеяться над чувствами простой труженицы!

От ужаса Реджи налетел спиной на поручень.

— Что?

— Что слышал.

— Неужели ты?..

— Ну…

— Неужели ты думаешь, что я из тех мотыльков, о которых говорила моя кузина Гертруда?

— Твоя Гертруда что-то говорила о мотыльках?

— Да. Она их терпеть не может. Порхают с цветка на цветок. А я совсем не такой. Я чертовски тебя люблю.

— Здорово.

— Влюбился с первого взгляда — в тот самый день, когда ты чуть не свернула мне шею.

— Отлично.

— Именно тогда я стал тебя боготворить.

— Здорово.

— И с каждым днем мне все хуже, хуже.

— Ты хочешь сказать: лучше, лучше.[80] И с каждым днем, во всем во всем, мне лучше, лучше, лучше — знаменитое изречение французского психотерапевта Эмиля Куэ (1857–1926), впервые применившего метод аутотренинга.

— Нет, не хочу. Я хочу сказать: хуже, хуже. А все отчего? А оттого, что это гиблое дело. Гиблое дело, — повторил Реджи, Ударяя по поручням, — Абсолютно гиблое, черт подери!

Мейбл положила нежную ладонь на его руку.

— Гиблое? — удивилась она. — Почему? Может, ты думаешь, я тебя не люблю? Да что ты! Очень люблю.

— Честно?

— Просто опупела.

— И пойдешь за меня замуж, если я сделаю предложение?

— Даже если не сделаешь, — ответила Мейбл.

Она щебетала как пташка, и многие — во-первых, дядя Джон, во-вторых, мистер Айвор Лльюэлин — сочли бы ее радостный тон совершенно неуместным. Ну как можно говорить о браке с Реджинальдом Теннисоном с такой легкомысленной восторженностью!

Ее слова произвели на Реджи странное впечатление: он рванул вперед, как скакун, словно норовил размозжить себе голову о поручни. Он был взволнован до глубины души.

— Мы не можем пожениться, в том-то и загвоздка! Неужели не ясно? У меня нет ни гроша.

— Но…

— Знаю-знаю. Ты столько зарабатываешь, что хватит на двоих, верно?

— И еще останется.

— Все равно, что жениться на богатой наследнице и тому подобное. Знаем, знаем. Этот вариант исключается.

— Реджи!

— Исключается.

— Реджи, дорогой!

— Нет, не искушай меня. Говорю тебе, исключается. Я не буду сидеть у тебя на шее. Никогда не думал, что благородство Амброза окажется таким прилипчивым, но симптомы налицо. Я уже с этим смирился.

— Да что с тобой?

— Сейчас объясню. Посмотрел я тут на Амброза, как он расхаживает гоголем и показывает пример благородства, и стал другим человеком. Если бы меня спросили вчера: «Порядочны ли Теннисоны?», я бы ответил уклончиво: «Кто как». Но сегодня я заявляю со всей ответственностью: «Да, черт побери, все до единого». Я люблю тебя, Мейбл, люблю, как не знаю кто, но ни за что не стану нахлебником. Лучше умереть от несчастной любви.

Мейбл вздохнула:

— Это сильнее тебя?

Реджи кивнул.

— А ты не можешь умерить свое благородство?

— Не могу.

— Ясно. Разумеется, я уважаю твою позицию.

— Вот счастье-то! Зачем мне твое уважение, когда я хочу жениться. Сидеть напротив тебя за завтраком и протягивать чашку, чтобы ты подлила кофе…

— А я бы повторяла смешные словечки, которые малыш Реджи сказал няне…

— Точно. Раз уж ты сама затронула этот вопрос, то, признаться, у меня мелькала мысль о таком развитии событий.

— И все же ты решил хранить честь?

— Прости, старушка. Так надо. Это дело принципа.

— Ясно.

Наступило молчание. Реджи притянул к себе Мейбл Спенс и обвил рукой ее талию. Он чуть было не сломал ей ребро, но не вернул душевного равновесия ни ей, ни себе.

— Что-то я разболтался, — угрюмо заметил он после долгой паузы. — Дело в том, что утром все складывалось как нельзя лучше. Помнишь, английские сцены папаши Лльюэлина? Выдай он мне контракт, я бы как пить дать мог жениться. И ведь он почти созрел, но тут началась свистопляска с Амброзом, и вот — осечка.

— Говоришь, почти созрел?

— Ну, не то чтобы совсем, но, думаю, уломать его было вполне реально. Какая вопиющая несправедливость: этот твой свойственник мог бы все уладить, если бы только захотел, а мы не можем настроить его на нужный лад! Или можем? Как, по-твоему, стоит над ним поработать?

— Поработать?

— Ну, там, крутиться у него под ногами. Оказывать мелкие любезности. Обворожить старикана.

— Вряд ли.

— Так я и думал. А как насчет того, чтобы связать его обязательством? Спасти ему жизнь или что-нибудь в этом роде… Например, снять со взбесившейся лошади…

— Реджи!

Голос Мейбл Спенс зазвенел. Голос Реджи тоже. В волнении она схватила его за руку, и точеные пальцы остеопата пинцетами впились в его плоть.

— Прости, пожалуйста, — произнесла Мейбл, ослабляя хватку. — Ты прямо перепугал меня своим озарением. Реджи, ты даже не представляешь, насколько ты прав! Попал в самую точку. Именно так мы и поступим.

— Снимем Лльюэлина со взбесившейся лошади? — Несмотря на природный оптимизм и склонность к авантюрам, Реджи одолели сомнения. — На корабле это довольно затруднительно.

— Да нет, ты окажешь Айки кое-какую услугу, а он за это сделает все, что ты пожелаешь. Давай его отыщем и огласим наше предложение. Скорее всего, он у себя в каюте.

— Что я должен делать?..

— По пути расскажу.

— Небось, убить кого-нибудь.

— Не говори ерунды.

— Но…

Мейбл вытянула руку и угрожающе растопырила пальцы:

— Сейчас опять ущипну!

— Не надо.

— Тогда пошевеливайся.

Мистера Лльюэлина в каюте не оказалось; единственный, кто обретался там на данный момент, был Альберт Пизмарч. Казалось, он очень обрадовался гостям и тут же недвусмысленно дал понять, что с удовольствием поделится с ними воспоминаниями о своем недавнем триумфе. С теми, кто пытался делиться с ней воспоминаниями о триумфе, Мейбл долго не церемонилась. Не успел стюард дойти до концерта для пассажиров второго класса и «Бандольеро», как получил суровый отпор. После лаконичных «да-да» и любезных посулов непременно все выслушать в следующий раз Мейбл отрядила его на поиски своего свояка. Наконец появился мистер Лльюэлин. Он был возбужден. Все конспираторы возбуждаются, когда получают весть, что их срочно вызывает на связь товарищ по конспиративной работе.

Когда он увидел Реджи, к возбуждению примешались иные эмоции. Он застыл в дверях и насупился.

Мейбл не обратила на это внимания.

— Заходи, Айки, — сказала она со свойственной ей очаровательной непринужденностью. — Не стой как статуя культурно-просветительного кинематографа. Погляди направо, потом налево, убедись, что стюард не подслушивает в коридоре, затем заходи и прикрой за собой дверь.

Мистер Лльюэлин выполнил инструкцию, хотя и неуклюже. Казалось, он вот-вот потребует от Реджи исчерпывающих объяснений.

— А теперь слушай внимательно. Я рассказала Реджи про ожерелье, которое тебе нужно тайно пронести через таможню.

С губ киномагната сорвался леденящий душу стон.

Реджи поморщился:

— Только, пожалуйста, без пения, Лльюэлин. Сейчас не время. Потом споете.

— Ты… ты все рассказала? Реджи расставил акценты:

— Да, Лльюэлин, Мейбл ввела меня в курс дела. Итак, мой дорогой, мне все известно. Про ожерелье, про то, как вы боитесь, — короче, я знаю все. И в обмен на некоторые уступки готов взять мероприятие в свои руки.

— Что-о-о?

— Повторяю, в обмен на некоторые уступки готов взять мероприятие в свои руки. Я сам пронесу ожерелье. Выше нос, Лльюэлин. Хлопайте в ладоши, пляшите от радости и расточайте ваши знаменитые улыбки.

Теперь мистер Лльюэлин по-новому посмотрел на Реджи. В его взгляде уже не было бараньей неприязни, которая так задела молодого человека на ранней стадии переговоров. Должно быть, такими глазами раненый солдат смотрел на сэра Филипа Сидни.[81] …раненый солдат смотрел на сэра Фшшпа Сидни — знаменитый английский поэт сэр Филип Сидни (1554–1586), умирая от ран, отдал свою воду раненому солдату со словами «Тебе нужнее».

— Вы это всерьез?

— Конечно, всерьез, Лльюэлин. В обмен на определенные уступки…

— Айки, сегодня утром мы уже обсуждали эту тему, — сказала Мейбл. — Реджи хочет получить должность эксперта по английским сценам.

— По контракту. На три года.

— Лучше на пять. С зарплатой…

— Семьсот пятьдесят долларов…

— Тысяча.

— Верно. Ты абсолютно права. Эта сумма значительно лучше.

— Круглее.

— Точно. Проще запоминается. Итак, Лльюэлин, тысяча долларов в неделю.

— И учти, никаких «дополнительных условий».

— Что это за штука? — осведомился Реджи.

— Неважно. В твоем контракте их не будет. Я-то знаю, какие они бывают у Айки.

Благодарность приятно разливалась по организму, и все же мистер Лльюэлин воспротивился этому наглому предложению. Любой киномагнат, независимо отличных качеств, непременно взбунтуется, если ему предложат выкинуть из контракта пункт «дополнительные условия».

— Совсем никаких? — горестно уточнил он, поскольку всегда питал слабость к подобным пустячкам.

— Ни одного, — подтвердила Мейбл.

На миг Айвор Лльюэлин заколебался. Но едва он заколебался, перед глазами у него предстало видение. Видение носило форменную фуражку и чавкало жвачкой, оно стояло нью-йоркском доке и рылось в его багаже. А в багаже не было ничего, ровным счетом ничего такого, что могло бы насторожить даже самого придирчивого таможенника. Его сомнения рассеялись окончательно.

— Будь по-вашему, — покорился он.

— А теперь, — сказала Мейбл, — вот тебе ручка и бумага. Думаю, нужно черкнуть несколько строк.

Когда с деловой частью было покончено, за визитерами захлопнулась дверь, и мистер Лльюэлин, оставшись один, переоделся в розовую пижаму, надеясь впервые за всю дорогу забыться праведным сном, Мейбл высказалась в том духе, что неплохо бы еще прогуляться по шлюпочной палубе.

Хотя Реджи целиком и полностью был «за», он вынужден был ответить отказом. Совесть не позволяла ему принять программу в предложенном виде. С сего дня он перестал быть легкомысленным и эгоистичным молодым человеком, у которого одни развлечения на уме. Пройдя очищение в горниле великой любви, Реджи Теннисон впал в альтруизм.

— Ты пока поднимайся, — сказал он. — Я буду через минутку. Мне надо обстряпать одно небольшое дельце.

— Какое дельце?

— Дипломатическое. Соединить парочку юных сердец. Бедняга Монти Бодкин, по большей части из-за меня, хотя я действовал с самыми благими намерениями, рассорился с моей кузиной Гертрудой.

— Той самой, которая не любит мотыльков?

— Именно с ней. Так вот, из-за меня, хотя, повторяю, я действовал с самыми благими намерениями, она вбила себе в голову, что Монти — мотылек. Так что сначала надо вправить ей мозги, а потом уже можно спокойно гулять по палубе. Нельзя оставлять беднягу Монти в таком пиковом положении.

— Даже до завтрашнего утра?

— Даже до завтрашнего утра, — твердо сказал Реджи. — Если я не сделаю доброе дело, мне будет не по себе, и прогулка не пойдет впрок. Понимаешь, от всей этой чехарды сердце мое переполнилось сладостью и светом,[82] Сладость и свет — слова эти восходят к Дж. Свифту (1667–1745), но вошли в обиход, когда их употребил критик и поэт Мэтью Арнольд (1822–1888) во фразе: «Культура — тяга к сладости и свету». и я обязан дать им выход.

— Хорошо, только недолго.

— Пять минут, если сразу удастся отыскать Гертруду. Хотя, по моим прикидкам, она в салоне. Как я заметил, в эту пору там всегда много дам.

Интуиция его не подвела. Гертруда была в салоне. Она сидела в углу вместе с мисс Пассенджер, капитаном английской хоккейной сборной, и ее заместительницей мисс Пердью.

Пока он шел к ее столику, Гертруда холодно взирала на него, поскольку, как уже было отмечено, недолюбливала Реджи. Если опустить излишние подробности, она считала, что от него одни неприятности.

— Да? — произнесла она надменно.

Человека, имеющего за плечами опыт общения с Фуксией Флокс, которая цедила свое «Да?» сквозь стиснутые зубы, не запугаешь «Да?», исходящим от тривиальной особы женского пола, к тому же приходящейся ему двоюродной сестрой.

— Выйди из рамы, Мона Лиза, — бодро произнес Реджи. — Ты мне нужна на пару слов.

И, взяв ее за руку, он стянул ее со стула и отвел в сторону.

— А теперь выкладывай, что за ерунда у тебя получилась с Монти.

Гертруда напряглась:

— Я не хочу говорить на эту тему.

От нетерпения Реджи прищелкнул языком.

— То, о чем ты хочешь говорить, — это одно, а то, о чем пойдет разговор, — совсем другое. Можешь вообще ничего не говорить, твое дело — намотать себе на ус, что я тебе скажу. Гертруда, ты ослица. Ты кругом не права. Ты превратно судишь о Монти.

— Кто? Я?

— Молчи, — приказал Реджи. — И слушай внимательно.

Он трещал как пулемет, ни на минуту не забывая, что время поджимает. Должно быть, Мейбл Спенс уже на шлюпочной палубе — стоит в свете звезд, облокотившись о поручни. Если кто-либо на свете и брался провернуть дело в один момент, то этим человеком был Реджинальд Теннисон.

— Все, что от тебя требуется, — это слушать. Итак, касательно Монти. Излагаю факты. Постарайся уловить суть.

Никто бы не сумел обрисовать картину доходчивее его. Хотя он ужасно торопился, и пока говорил, ему постоянно мерещилась Мейбл Спенс, в одиночестве стоящая на палубе, он не скомкал повествования. Ничего не пропуская, он добросовестно, шаг за шагом, осветил цепь событий.

— Вот так оно все и было, — подытожил он. — Монти у себя в каюте. Если он еще не приготовился ко сну, смело ступай к нему и бросайся на шею. Если же он уже улегся, крикни в замочную скважину: «Привет!» и скажи, что все в полном порядке, пусть завтра, как только встанет, ждет тебя на палубе для торжественного примирения. А теперь…

Гертруда Баттервик криво усмехнулась:

— М-да…

— Что ты хочешь этим сказать?

Реджи взяла досада. Беседа, на которую он мысленно выделил пять минут, тянулась уже почти десять, а Мейбл Спенс все это время в одиночестве созерцала звезды. И вот в самый неподходящий момент кузины имеют наглость говорить «М-да…».

Гертруда опять усмехнулась:

— Блеск, а не история. Больше всего мне понравилось про то, как мисс Флокс похитила Микки. Вот уж не предполагала, что вы с Монти такие фантазеры.

Реджи разинул рот. На такую реакцию он никак не рассчитывал.

— Уж не думаешь ли ты, что я вру?

— С тебя станется.

— Да все это правда от первого слова до последнего.

— В самом деле?

— Короче, ты мне не веришь?

— Как можно тебе верить после всего того, что я о тебе слышала? Спокойной ночи. Я иду спать.

— Подожди секундочку…

— Спокойной ночи!

Гертруда удалилась прочь. В углу мисс Пердью многозначительно переглянулась с мисс Пассенджер.

— Сдается мне, Баттервик потеряла аппетит, — произнесла мисс Пердью.

Мисс Пассенджер вздохнула:

— У Баттервик любовь. Ее, беднягу, бросил любимый человек.

— Бросил?

— Со всего размаху. Бедняжка Баттервик!

— Бедняжка Баттервик! — отозвалась мисс Пердью. — Какое несчастье. Давай еще покурим, и ты мне все расскажешь подробно.