Онлайн чтение книги Том 11. Монти Бодкин и другие
Глава VI

Первые часы плавания она провела в каюте мисс Пассенджер, капитана женской хоккейной сборной, примеряя шляпки. Вот почему Монти, как ни старался, не мог найти ее Пока он обшаривал прогулочную палубу, шлюпочную палубу, комнату отдыха, курительную комнату, библиотеку, гимнастический зал и все остальные помещения, кроме разве что машинного отделения и капитанской рубки, все это время она находилась в каюте мисс Пассенджер на палубе «В», примеряя, как уже было сказано, шляпки.

Со шляпками у мисс Пассенджер было все в порядке, ибо она задалась целью с первых дней своего пребывания в Штатах произвести на тамошних жителей неизгладимое впечатление. У нее были голубые шляпки, розовые шляпки, бежевые шляпки, зеленые шляпки, соломенные шляпки, вязаные шляпки, фетровые шляпки — и Гертруда все их перемерила одну задругой. Сам процесс этот, как оказалось, помогает заглушить сердечную боль.

Потому что, хотя по ее поведению на вокзале Ватерлоо это было не заметно, боль все-таки терзала ее сердце. После того, что случилось, девичья гордость не позволяла ей даже думать о Монти как о будущем муже, но вспоминать о нем ей никто не запрещал. Реджи Теннисон ошибся, предположив, что бывший жених потерял в ее глазах свой героический ореол. Нет, роковые чары все еще действовали.

Она изо всех сил старалась избавиться от этого наваждения, особенно когда поток шляпок иссяк. У мисс Пассенджер были в запасе еще и чулки, но чулки — это все-таки не то. Она отказалась, извинилась и вышла на палубу. И, случайно проходя мимо библиотеки, вдруг подумала, не взять ли ей книжку. Возможно, подумала она, ей предстоит бессонная ночь.

Расстановка сил в библиотеке в данный момент была такова: мистер Лльюэлин и Монти разбились на два лагеря. Киномагнат томился в кресле, Бодкин же вернулся в свой угол. Его вообще было легко спугнуть, и полное отсутствие поддержки со стороны мистера Лльюэлина заставило Монти отложить письмо. Когда вошла Гертруда, он задумчиво покусывал перо, глядя в пустоту.

Гертруда его не заметила. Библиотеку лайнера «Атлантик» украшали пальмы в кадках, и одно из этих растений закрывало ей обзор. Подойдя к книжному шкафу и убедившись, что он закрыт, а библиотекаря нет на месте, она направилась к овальному столу, чтобы взять журнал. Тут наконец Монти ее увидел.

Она села в кресло у окна и раскрыла журнал, как вдруг над ее головой кто-то часто и взволнованно задышал. Подняв глаза, она увидела бледный, застывший лик. Гертруда даже икнула от неожиданности. Журнал упал на пол.

— Ага! — сказал Монти.

Два обстоятельства не позволили Гертруде Баттервик тотчас же встать и покинуть помещение. Во-первых, кресло, в котором она сидела, оказалось таким глубоким, что для того, чтобы высвободиться из него, ей пришлось бы проделать некое физическое упражнение, совершенно не соответствующее серьезности момента. Во-вторых, Монти, произнеся свое «Ага!», смотрел на нее с суровым осуждением, совсем как король Артур на королеву Гиневру, и от такой неслыханной наглости она онемела. Надо же, после всего, что он сделал, он еще смотрит на нее с осуждением! Она не находила слов.

— Наконец-то! — сказал Монти.

— Уйдите! — сказала Гертруда.

— Ну уж нет, — спокойно и с достоинством ответил Монти, — сначала я все скажу.

— Я не желаю с вами разговаривать.

Монти рассмеялся, и смех его напоминал скрип грифеля по бумаге.

— Не беспокойтесь. Все, что нужно, я сам скажу. — Подобными словами, наверное, король Артур начинал свой исторический разговор с Гиневрой. Он долго копил обиду, к тому же у него еще ноги болели — вот почему теперешний Монти Бодкин сильно отличался оттого вибрирующего нытика, который с видом просителя стоял перед ней на вокзале Ватерлоо. Сейчас он был холоден, тверд и безжалостен.

— Гертруда, — сказал он, — ваше поведение беспрецедентно.

Гертруда вскипела от негодования, глаза ее засверкали. Все, что было в ней женского, восстало против такого чудовищного обвинения.

— Нет!

— Да.

— Нет!!!

— Да и еще раз да. Совершенно беспрецедентно. Позвольте мне изложить факты.

— И нечего…

— Позвольте мне, — настаивал Монти, — изложить факты.

— И не трудитесь…

— Да Господи Боже мой! — вскричал Монти с явным укором. — Позволят мне, наконец, изложить факты? Как я их изложу, если вы все время меня перебиваете?

Даже самая бесстрашная девушка, скорее всего, испугается, если столкнется с непробиваемым пещерным человеком. То же самое случилось с Гертрудой Баттервик. Никогда, за все долгие месяцы их знакомства, Монти Бодкин не говорил с ней так. И эти слова — да и не только слова, сам тон, с которым он произносил их, — поразили ее не меньше, чем Айвора Лльюэлина просьба произнести по буквам слово «ишиас». Она чувствовала себя так, как если бы ее за ногу укусил кролик.

Монти наносил удары мастерски. Во взгляде его не было и тени любви, что могло бы смягчить боль. В них был только строгий укор.

— А факты, — продолжал он, — таковы. Мы встретились, понравились друг другу. Ради вас на том пикнике я прибил осу, и через две недели вы недвусмысленно дали мне понять, что любите меня. И все шло замечательно. На основании этой взаимности я засучил рукава и приготовился исполнять нелепые условия, без которых ваш папаша не дал бы добро на наш союз. Это было тяжкое испытание, но я пошел на него без колебаний. Этот библейский… Иаков или как там его звали — ничто по сравнению со мной. Я был готов, я даже рвался работать до седьмого пота, чтобы завоевать вас, потому что любил вас и вы говорили, что тоже меня любите. «Прежде чем жениться на моей дочери, — заявил мне ваш предок, — найдите себе работу и продержитесь на ней не меньше года». Я нашел работу. Я стал младшим редактором «Малыша».

Он остановился, чтобы перевести дух, но под его пристальным взглядом она не посмела заговорить. Подобный эффект производила на нее в школе учительница физкультуры, которая учила ее играть в хоккей.

Монти вдохнул поглубже и подвел итог.

— Вы знаете, что за этим последовало. В еженедельном послании дядюшки Обри своим цыпляткам я допустил глупую ошибку, позволив себе тон, который мой начальник, лорд Тилбери, не одобрил, и меня вышибли. И что потом? Я спасовал? Нет. На моем месте многие бы спасовали, но только не я. Дух старины Иакова разгорелся во мне пуще прежнего. Я засучил рукава и пошел секретарем к лорду Эмсворту в Бландингский замок.

Перебирая в памяти превратности судьбы, которым он подвергся во время своего пребывания в Бландингском замке, Монти Бодкин разразился горьким смехом — звук этот напоминал уже не скрип грифеля по бумаге, а лай гиены, так что Айвор Лльюэлин, укрывшийся в кресле, дернулся и ткнул себя в глаз сигарой. В этом смехе ему почудилось что-то совершенно нечеловеческое. Так смеются те, кто, поймав вас с поличным, не проявят ни жалости, ни сострадания.

— После нескольких дней непрестанного нервного напряжения старик Эмсворт выставил меня. Но разве я сдался? Спрятал голову под подушку? Я втерся в доверие к коротышке Пилбему и получил место в его детективном агентстве. Эту должность я занимаю и по сей день.

Он никогда не говорил Гертруде, что заплатил Перси Пилбему тысячу фунтов за то, чтобы тот зачислил его в помощники, не упомянул и сейчас. Девушкам не интересны технические подробности. Им нравится только чистая идея.

— Эту должность, — продолжал он, — я занимаю и по сей день, несмотря на связанные с ней многотрудные и малоприятные обязанности. Не то чтобы Пилбем постоянно меня гонял, но по крайней мере дважды я получал такие задания, после которых человек послабее наверняка попросил бы расчет. В первый раз я два часа проторчал перед рестораном под проливным дождем. В другой раз меня послали на свадебные торжества в Уимблдон охранять подарки. Кто не испытал этого на своей шкуре, тому не понять, каким дураком себя чувствует человек, охраняющий свадебные подарки. Тем не менее я прошел через это, я выстоял. Все это, говорил я себе, приближает меня к Гертруде.

Он снова страшно захохотал. Смех этот уже меньше был похож на смех гиены и больше — на крик души, но для человека с чутким слухом он был по-прежнему неприятен, и мистер Лльюэлин снова прянул, как испуганная лошадь.

— О, если бы это могло приблизить вас ко мне! Не успел я приехать в Канны в долгожданный отпуск, как вдруг — нате вам, ни с того ни с сего получаю телеграмму, в которой мне дают отставку! Да-а, — продолжал Монти, и голос его дрогнул от жалости к себе, — каково было мне, измученному морально и физически, вдруг узнать, что меня разжаловали и все мои усилия пропали даром!

Гертруда Баттервик подалась вперед. Она хотела ответить. Но он знаком руки велел ей молчать:

— Могу только предположить, что кто-то за моей спиной пришел и украл вас у меня. Если вы не окончательно спятили, то, я думаю, только этим и можно объяснить ваше поведение. Но позвольте сказать вам. Если вы думаете, что мною можно играть как кошка с мышкой, вы очень ошибаетесь. Ничего подобного. Я выведу на чистую воду этого змея, который тихой сапой втерся к вам в доверие, и если понадобится, поставлю его на место. Я пойду к нему и для начала предупрежу. Если не подействует, тогда…

Гертруда обрела дар речи, стряхнула гипнотические чары, которые он все это время на нее наводил. Лицо ее пылало, взор метал молнии — даже мистеру Лльюэлину, глянувшему на нее, стало как-то не по себе. Она напомнила ему его жену Грейс в тот момент, когда он осмелился предположить, что ее брат Джордж мог бы найти более подходящее применение своим талантам, чем должность эксперта по постановочной части в их кинокомпании.

— Лицемер!

— Ах, так? — Монти смотрел на нее в упор и был страшен во гневе. — Интересно, что вы имеете в виду?

— Вы отлично знаете, что я имею в виду.

— Нет, не знаю.

— Нет, знаете.

— Но я действительно не знаю, что вы имеете в виду. И более того, — продолжал Монти, — уверен, что и сами вы не знаете. Что еще за «лицемер»? Почему лицемер?

Гертруда возмутилась:

— Притворялись, что любите меня!

— Я и люблю.

— Нет, не любите.

— Сказано вам, люблю. Кому же, как не мне, знать, люблю я вас или нет!

— Тогда кто такая Сью?

— Что за Сью?

— Кто такая Сью?

— Что за Сью?

— Сью. Кто она такая? Кто Она Такая?

Монти подобрел. Что-то похожее на нежность проступило в его поведении. Несмотря на то, что она изводила его самым беспощадным образом, а теперь заладила свое, как часы с кукушкой, все же он любил эту девушку.

— Послушай, старушка, — сказал он с пониманием, — так можно до утра проговорить. Это все равно что повторять «на дворе трава, на траве дрова». О чем ты вообще говоришь? Что ты имеешь в виду? Скажи, и мы вместе разберемся. А то заладила одно: «Что за Сью? Что за Сью?» — а я и знать не знаю ника… — Голос его внезапно пресекся. Глаза беспокойно забегали. — Ты случайно имеешь в виду не Сью Браун?

— Понятия не имею, какая у нее фамилия. Я знаю одно: ты едешь в Канны, притворяясь, что любишь меня, а через неделю у тебя на груди — татуировка с ее именем в сердечке. Отрицать это бесполезно, потому что ты послал мне свою фотографию в купальном костюме, я ее увеличила и все увидела.

Наступило молчание. Пещерный Бодкин исчез, и на его место заступил Бодкин с вокзала Ватерлоо. Он как-то скособочился, поджал ногу, на лице его вновь появилась слабая заискивающая улыбка.

Он сам был во всем виноват. Уже не в первый раз эта «Сью» в сердечке причиняла ему неприятности. Совсем недавно, в Бландингском замке, у него было неприятное объяснение с Ронни Фишем на ту же самую тему. Тогда Ронни задавал разные вопросы, теперь вот Гертруда задает. Монти даже пообещал себе, что если на этот раз каким-то чудом выпутается, то возьмет порошок, или пемзу, или пятновыводитель, или чем там еще выводят татуировки, и навеки сотрет эту несчастную «Сью». А заодно и сердечко.

— Послушай! — сказал он.

— И слушать не хочу.

— Но ты должна выслушать! Ты ошибаешься.

— Ошибаюсь!

— То есть я хочу сказать, ты ошибаешься в одном. В самом главном, я бы сказал. Твоя ошибка в том, что ты предположила, будто татуировка свежая. Это не так. Я все могу объяснить. Я сделал ее как дурак — бог знает почему я сделал такую глупость — почти три года назад, когда еще не был знаком с тобой.

— Да?

— Не надо! — попросил Монти. — По крайней мере, говори что хочешь, только не делай вид, будто ты не веришь ни единому моему слову.

— Я и так не верю ни единому твоему слову.

— Я говорю правду. Три года назад, еще безмозглым мальчишкой, я был помолвлен с девушкой, которую звали Сью Браун, и мне казалось, нет ничего дурного в том, чтобы вытатуировать на груди ее имя. Было чертовски больно и стоило — ты не поверишь сколько. Едва я это сделал, как помолвка отменилась. Мы были помолвлены две недели. Потом выяснили, что оба промахнулись, и расстались при обоюдном согласии. Она пошла своим путем, я — своим. Эпизод закончен.

— Да?

— Когда ты говоришь «Да?» таким тоном, ты ошибаешься. Я ее больше никогда не видел, она не появлялась на моем горизонте, и только месяц назад, чисто случайно, мы встретились в Бландингском замке…

— Да?

— Сейчас ты сказала «Да», словно тебе показалось, что эта встреча что-то изменила. Ничего подобного. То мимолетное чувство, которое я испытывал некогда к Сью Браун, давно улетучилось. У нее — то же самое. Конечно, я и сейчас думаю, что она вообще-то — высший сорт, но влюбленность прошла. Остались одни воспоминания. Да что я! Достаточно сказать, что она с ума сходила по Ронни Фишу и вышла за него замуж. Вот!

— О?

К этому восклицанию Монти Бодкин не стал придираться. Это было не презрительное «Да!», не снисходительное «Да…», которые, слетая с уст любимой, заставляют человека чувствовать себя так, словно он наступил на консервную банку. В этом восклицании были спокойствие, доброта и раскаяние. Оно говорило о том, что непонимание ушло, обиды забыты.

— Монти! Это правда?

— Конечно, правда. Черкни пару строк миссис Р. О. Фиш в Бландингский замок, Шропшир, — и ты сама убедишься, что все именно так и было.

Последние признаки оледенения, которые так неприятны У любимого существа, исчезли из глаз Гертруды. Началась оттепель, и светло-карие озера наполнились слезами раскаяния.

— О Монти! Какой я была глупой!

— Ну, что ты!

— Нет, правда. Ты ведь понимаешь, как я мучилась?

— Еще бы!

— Я думала, ты из тех мужчин, которые влюбляются во всех встречных женщин. А этого я вынести не могла. Ты ведь не будешь меня ругать за то, что я не могла этого вынести?

— Конечно, нет. Совершенно правильное отношение.

— Я хочу сказать, если человек, с которым ты помолвлена, порхает вроде мотылька, лучше сразу с ним порвать.

— Да-да. С этими мотыльками нужна твердая рука.

— Даже если очень больно.

— Вот именно.

— А отец всегда уверял, что ты такой.

— Он уверял? — ахнул Монти. — Старый су… извини, оговорился.

— Я, конечно, отвечала «Нет», но, знаешь, ты такой красивый, Монти! Мне иногда кажется, что все девушки в мире должны сохнуть по тебе. Наверное, это глупо.

— Еще как глупо. С чего ты взяла, что я красивый?

— Но ты же красивый!

— Ничего подобного.

— Конечно, красивый.

— Ну ладно, будь по-твоему, — сдался Монти, — хотя лично я этого не замечал. Но, черт возьми, даже если бы я был писаным красавцем, думаешь, я бы посмотрел хоть раз на кого-нибудь, кроме тебя?

— Не посмотрел бы?

— Конечно, нет. Грета Гарбо, Джин Харлоу[33] Джин Харлоу (1911–1937) — американская киноактриса. Настоящие имя и фамилия — Харлин Карпентер. Первая «платиновая блондинка», сексуальный символ 30-х годов. или Мэй Уэст[34] Мэй Уэст (1892–1980) — американская актриса, писательница, певица, сценаристка, театральный продюсер. — на что они мне? Тьфу!

— Монти! Мой дорогой!

— Гертруда! Старушка!

— Нет, Монти, не надо. Не сейчас. Толстяк смотрит.

Монти обернулся и признал, что ее замечание справедливо. И «толстяк», и «смотрит» было сказано верно. На свете трудно было найти человека толще, чем мистер Лльюэлин, и никому из них не удалось бы посмотреть на них пристальнее, чем он.

— Да ну его! — сказал он. — Это Аи вор Лльюэлин, киношник.

— Я знаю. Джейн Пассенджер сидела рядом с ним за завтраком.

Монти насупился. Его распирало от чувств, им нужен был выход. В этот светлый миг примирения он жаждал обнять любимую, но не мог осуществить этого, пока на него таращится пучеглазый киномагнат. В такие светлые моменты человеку как никогда требуется уединение — но какое же может быть уединение в присутствии Айвора Лльюэлина! Каким-то образом он создавал иллюзию большой парадной толпы с театральными биноклями.

И тут Монти осенило.

— Подожди! — сказал он и выбежал из комнаты.

— Вот! — сказал он, вернувшись через пару минут.

Гертруда Баттервик взвизгнула от восторга. На хоккейном поле это была бесчувственная машина, способная без зазрения совести ударить противника по ноге, но в остальных случаях она была воплощенная женственность, с чисто женской любовью ко всему красивому и неповторимому. А ей не часто доводилось видеть что-либо столь же красивое и неповторимое, как то, что протягивал ей сейчас Монти.

Это был один из тех предметов (а их на свете немало), которые буквально просятся к вам в руки из уличной витрины, — коричневый плюшевый Микки Маус с нежно-розовыми бусинками глазок. Монти предпочел его всем остальным, а там были желтый медвежонок, темно-вишневый верблюд и зеленый бульдог из папье-маше, который, если его потрясти, качает головой. Но внутренний голос подсказал ему, что Гертруда бы выбрала этого.

И не ошибся. Она, крича от восторга, тотчас же прижала Микки к груди.

— О, Монти! Это мне?

— Конечно, глупышка. Кому же еще? Я приметил его утром у парикмахера в витрине, он мне сразу понравился. Голова откручивается. Можно класть конфеты или что хочешь.

— О Монти! Это… А, здравствуй, Амброз.

Романист вошел в комнату и остановился в дверях, оглядываясь, словно искал кого-то. Потом подошел к ним.

— Привет, Гертруда, — поздоровался он. Он вел себя как-то странно, рассеянно, что ли. — А, Бодкин! Не знал, что ты на пароходе. Вы не видели Реджи?

— Я — нет, — сказала Гертруда.

— А я — только что, — сказал Монти. — Думаю, он сейчас на палубе.

— Ага, — сказал Амброз.

— Смотри, что мне Монти подарил. Романист мельком глянул на Микки.

— Мощно, — сказал он. — Я ищу Реджи.

— Голова откручивается.

— Лучше не придумаешь, — сказал Амброз Теннисон таким тоном, будто ему все равно. — Извините, я должен найти Реджи.

Гертруда вовсю занималась прекрасной мышью. Она только что обнаружила, что, по случайному стечению обстоятельств, которые делают нашу жизнь такой интересной, это была точь-в-точь мисс Пассенджер.

— Вылитая Джейн, — сказала она. — У нее всегда такое лицо, когда она натаскивает нас перед матчем. Пойду покажу ей.

— Иди, — сказал Монти. — Думаю, ей будет приятно. А я пока схожу в бар, пропущу рюмочку. Нервное напряжение, знаешь ли!

Нежно обняв Гертруду за плечи, он проводил ее до дверей. Амброз хотел было последовать за ним, но его остановил звук, напоминающий чавканье копыт по болоту. Догадавшись, что его работодатель хочет поговорить с ним, он подошел ближе, всем своим видом выражая готовность помочь.

— Да, мистер Лльюэлин?

Айвору Лльюэлину стало чуть легче. Во мраке уныния и горя для него в последние две минуты забрезжил луч света, и вместе с ним родилась бледная, шаткая, слабая надежда. Действительно, подумал он, сыщик, нанятый нью-йоркской таможней, не может быть на короткой ноге с такой симпатичной, пышущей здоровьем девушкой. Подруга сыщика, судя по всему, должна быть надушенной, тощей, с иностранным акцентом и, вполне вероятно, с кинжалом в чулке. Когда появился Амброз и оказалось, что он тоже знаком с этим типом, надежда дала новые ростки. Лльюэлину Амброз очень нравился, он не мог водить компанию со шпионами.

— Скажите мне…

— Да?

— Этот молодой человек, который только что вышел. Вы с ним, кажется, знакомы?

— Да. Несколько лет. Его фамилия Бодкин. Мы с ним вместе учились в Оксфорде. Извините меня…

— Вместе учились? — переспросил мистер Лльюэлин, начиная удивляться тому, что волновался из-за такой чепухи.

— Правда, я был на курс или два старше…

— Вы с ним хорошо знакомы?

— Ну да.

— Он ваш друг?

— Ну да.

— Кажется, я встречал его в Каннах.

— Правда? Вы извините меня…

— Вот я и подумал, — продолжал мистер Лльюэлин, — может быть, вы знаете, кто он такой.

— Кто он такой?

— Чем занимается. Какая у него работа? Амброз Теннисон улыбнулся.

— А, понимаю! Странно, что вы об этом спросили, потому от него этого меньше всего можно было ожидать. Но моя двоюродная сестра Гертруда уверяет меня, что это сущая правда. Он детектив.

— Детектив!

— Да, сыщик. Надеюсь, вы меня извините? Я должен бежать, мне нужно найти брата.