Онлайн чтение книги Том 12. Лорд Дройтвич и другие
Глава V ЛЕДИ АНДЕРХИЛЛ В ШОКЕ

1

Есть улицы в Лондоне, куда солнце как будто никогда и не заглядывает. Иногда они встречаются и в модных кварталах, ибо адрес, престижно выглядящий на бумаге, — достаточная, по мнению обитателей, компенсация за сумрачность. Но большинство все-таки располагается у железнодорожных вокзалов и не предлагает никакой компенсации за отсутствие солнца. Это жалкие убогие улочки, серенькие, как январское небо, непрерывно ветшающие день ото дня, где всегда пахнет капустой и стаями слоняются коты. Вечерами здесь темно и пусто, царят безлюдье и тишина, нарушаемая лишь надтреснутым бренчанием расстроенного пианино, на котором обычно играют какой-нибудь простенький псалом, поскольку именно к такой музыке питают слабость жители прокопченных домов. Днем улочки эти немного оживляются — на них часто мелькают женщины в фартуках, вытряхивающие ковры у парадных подъездов, или спешащие в пивнушку на угол за пивом к ужину. Чуть ли не в каждом окне первого этажа красуется объявление «Сдаются меблированные комнаты». Подобных улиц вы найдете десятки, стоит вам свернуть с главных улиц, чтобы срезать дорогу к Юстону, Паддингтону или Ватерлоо.[23] Юстон, Паддингтон, Ватерлоо — лондонские вокзалы. Самые захудалые, унылые и безлюдные улицы лежат за вокзалом Виктория, а среди них Добени-стрит в Пимлико — самая паршивая.

Утром после описанных событий на Добени-стрит, 9, на втором этаже одевалась девушка. Рядом с восковыми цветами в вазе стоял поднос с остатками завтрака. Из-под столика выглядывал уголок зеленой обложки журнала. Серый попугай Билл в клетке у окна щелкал семечки, поглядывая вокруг насмешливым глазом. Сколько раз он видел Нелли Брайант, прихорашивающуюся для походов по театральным агентам на Стрэнде! Каждый день! Через часок-другой она вернется, воскликнет, как обычно, усталым голосом «О, Господи!», и тогда уж и начнется по-настоящему его день. Биллу нравился звук собственного голоса, а побеседовать обстоятельно ему выпадал случай только под вечер, когда Нелли возвращалась домой.

— Какая разница? — вопросил Билл и разгрыз еще одно семечко.

Если комнаты отражают характер их обитателей, то Нелли с честью выходила из испытания. Трудно исправить изначальные ужасы лондонской меблирашки, но Нелли приложила вес усилия. Мебель, конечно, так и осталась ни на что не похожей рухлядью, но несколько штрихов тут и там, а главное, хороший вкус придали комнате почти приветливый вид. А при вечернем свете появлялся даже намек на домашний уют. Подобно путешественникам, Нелли научилась Достигать многого при самых скудных средствах. На гастролях в Америке ей иногда удавалось делать сравнительно Удобным номер в захудалой гостинице, а уж большего и представить невозможно! Очень странно, что при ее образе жизни у нее проявлялся дар домовитости.

Сегодня Нелли, не в первый раз, чувствовала себя несчастной. Лицо, смотревшее на нее из зеркала, перед которым она старалась покрасивее приладить шляпку, выглядело утомленным. Оно было довольно хорошеньким, однако одиночество и недоедание придали ему задумчивость, добавляя некую прелесть. К сожалению, не эта прелесть привлекает плотных мужчин, подкрепившихся виски и сидящих с сигарой во рту за заваленным бумагами столом в комнатах театрального агентства с табличкой «Личный кабинет». Нелли на много недель выпала из обоймы — фактически с того самого дня, когда спектакль «Вслед за девушкой»[24] «Вслед за девушкой» — см. «Дева в беде». сошел со сцены театра «Регал».

«Вслед за девушкой», американскую музыкальную комедию, привозила из Нью-Йорка театральная труппа, скромным членом которой была и Нелли. Отыграв год в Лондоне и месяца два — в городах помельче, труппа вернулась в Нью-Йорк. В долгие вечера на Добени-стрит Нелли не добавляли бодрости мысли о том, что, пожелай она, то спокойно вернулась бы домой. Повинуясь какому-то сумасшедшему порыву, она решила попытать счастья в Лондоне, и вот застряла тут в безвыходном положении.

— Какая разница, — повторил Билл.

Для попугая, получающего наслаждение от бесед, запас реплик был несколько ограничен, он часто повторялся.

— Такая, дурачок! — откликнулась Нелли, завершая манипуляции со шляпкой и оборачиваясь к клетке. — Тебе хорошо, развлекаешься тут вовсю! Только и дел, посиживать да семечки щелкать! А каково, как ты думаешь, мне? Топчусь без конца по городу и ничего не нахожу. Нравится мне это, по-твоему? А, ладно! — Она взяла перчатки. — Пожелай мне удачи!

— Пока-пока! — выкрикнул попугай, вцепляясь в прутья. Сунув палец в клетку, Нелли поскребла ему головку.

— Не терпится избавиться от меня, да? Ну, до свидания!

— Пока-пока!

— Ладно, ладно, ухожу. Будь умничкой!

— Г-гав, r-гав, г-гав! — залаял попугай, не связывая себя обязательствами.

Несколько минут после ухода Нелли он смирнехонько сидел на жердочке, созерцая вечность. Потом перепорхнул к коробочке с семечками и подкрепился легкой закуской. Ему всегда нравилось растягивать еду, чтобы подольше хватило. Глотнув воды, чтобы запить семечки, он вернулся на середину клетки, где обследовал что-то клювом под левым крылом, после чего мяукнул кошкой и снова погрузился в молчаливое раздумье.

Прикрыв глаза, он размышлял над своей излюбленной проблемой: почему, все-таки, он попугай? Этой загадки всегда хватало на часик-другой, и только в три он пришел к обычному своему выводу — это неведомо никому. Затем, измученный мозговым штурмом и чувствуя некоторую унылость из-за тишины в комнате, попугай огляделся, думая о том, как бы разнообразить существование. Пожалуй, потявкает еще, может помочь.

— Г-гав, г-гав, гав!

Пока тявкаешь — неплохо, но надолго не хватает. Не тянет на настоящее развлечение. Надо сделать что-нибудь более удалое, решил он, подолбил пол клетки, схватил клочок газеты и, завалив голову набок, задумчиво пожевал бумагу. Газета оказалась невкусной. Попугай заподозрил, что Нелли сменила «Дейли Мейл» на «Дейли Экспресс» или еще на какую преснятину. Однако он ее проглотил, и ему пришло в голову, что, пожалуй, надо немножко полазать, вот чего требует душа. Зацепляетесь клювом и когтями и взбираетесь на крышу. Вроде ничего особенного, но хоть какое-то занятие. Когда он уцепился за дверцу клетки, та отворилась. Попугай сразу смекнул, что денек получится на славу. Уже много месяцев ему не выпадало такой удачи. Никогда — если не побуждали внешние обстоятельства — он ничего не делал впопыхах, а потому в комнату вылетел, продвигаясь потихоньку. Он бывал тут и прежде, но всегда под надзором Нелли, а сейчас — совсем другое. Сейчас — это приключение. Билл перепорхнул на подоконник. Там нашелся желтый шерстяной комочек, но он уже наелся и больше не мог проглотить ни крошки. Попугай поднапрягся, стараясь придумать, чем бы заняться еще, вдруг обнаружил, что мир куда больше, чем он до сих пор считал. За стенами комнаты тоже, оказывается, что-то есть. На сколько он там простирается, попугай не ведал, но исследовать нужно. Окно внизу было приоткрыто, и сразу за стеклом чернело то, что он принял за прутья еще одной клетки, побольше. На самом деле то была ограда, предоставляющая скромную защиту дому № 9. Она огибала весь дом, и мальчишки вовсю развлекались, треща по ее прутьям палками. Один из таких мальчишек как раз пробегал мимо, когда попугай Билл устроился на подоконнике, поглядывая вниз. Треск на минутку напугал его, но потом он пришел к заключению, что только такого и следует ждать, когда выпархиваешь в большой мир. Попугая, который намеревается увидеть жизнь, не должны отпугивать пустяки. Немножко покурлыкав, он, наконец, величественно прошествовал через подоконник, развернул лапки под прямым углом и, уцепившись за прут ограды, стал спускаться. Достигнув тротуара, попугай встал, с любопытством заглядывая за ограду. Мимо трусила собака. Приметив птицу, она подошла понюхать.

— Пока-пока! — общительно проговорил Билл.

Пес растерялся. До сих пор в его ограниченном жизненном опыте птицы были птицами, люди — людьми, а тут — какая-то помесь. Как же реагировать? Он на пробу гавкнул. Потом, обнаружив, что ничего особенного не последовало, сунул нос между прутьями и тявкнул еще разок. Любой, кто знал Билла, мог бы сказать псу, на что он напрашивался. Попугай, наклонившись, цапнул его за нос. Взвыв от боли, пес отскочил; каждую минуту он обогащался новым опытом.

— Г-гав, г-гав, г-гав! — насмешливо тявкнул Билл.

Но тут мир заслонили ноги в брюках, две пары, и, подняв глаза, он увидел, что перед ним стоят два человека из низших слоев общества, пялясь на него в флегматичной манере, свойственной лондонскому пролетариату, узревшему диковинку. С десяток минут они разглядывали птицу молча, а потом один вынес суждение:

— Попугай! — И, вынув изо рта трубку, ткнул черенком в Билла.

— Да, Эрб, самый что ни на есть попугай!

— Угу, — отозвался немногословный Эрб.

— Ну точно, попугай, — продолжил первый. Дело для него становилось все яснее. — Да, Эрб, это попугай. Вон оно как. У жены моего брательника Джо такой есть. Привозят их из-за границы, вон оно как! Нет, у сестры этой жены, ясно? Рыженькая такая. Выскочила замуж за одного, из доков. Вот у нее и есть такая птичка. Попугай называется.

Наклонившись, чтобы рассмотреть поближе, он сунул палец сквозь прутья. Эрб, изменив обычной своей немногословности, остерег:

— Ты гляди, осторожней! Как бы она тебя, Генри, не тяпнула!

Генри обиделся.

— Чего? Тяпнула! Я про них, попугаев, все знаю! Ну! У сестры жены моего брательника такой самый. Ты ж видишь, попугай, кто тебе друг? — адресовался он к Биллу, примеривавшемуся к его пальцу полуприкрытым глазом.

— Пока-пока, — уклонился тот от прямого ответа.

— Слыхал, а! — в восторге заорал Генри. — «Пока-пока»! Ну, прям человек! Попугай называется…

— Отхватит тебе кус от пальца, — остерег подозрительный Эрб.

— Чего? Он-то? — Генри кипел негодованием. Ему, видимо, почудилось, что усомнились в его репутации эксперта по попугаям.

— Ничего он не оттяпает!

— Спорю на полпинты, оттяпает, — упорствовал скептик.

— Эт кто, попугай? Хо! У сестры жены брательника тоже такой есть, так он ничего не оттяпал. Да! — Он протянул палец еще дальше и соблазнительно покачал перед клювом Билла.

— Привет, друг! — победно заорал он. — Орешка хочешь?

То ли леность, то ли вера в порядочность того, другого попугая побудила Билла понять, что для птиц его вида существуют определенные правила, точно сказать нельзя, но какое-то время попугай Билл лишь пристально и отстраненно рассматривал палец.

— Ну? Видал? — торжествовал Генри.

— Г-гав, г-гав, г-гав! — гавкнул попугай.

— Гав, гав, гав! — подбрехнул пес, неожиданно вернувшийся на место действия, продолжив спор с того самого момента, где оборвал его.

Эффект этого лая оказался катастрофическим. И всегда-то нервная птица совершенно утратила безмятежность, свойственную аристократам-попугаям высшего порядка. Нервы Билла дрогнули и, как всегда при подобных обстоятельствах, первый его порыв был цапать направо-налево. Он и цапнул за палец Генри (которому любой посочувствует), и тот с громким воплем отскочил.

— С тебя — полпинты, — заметил Эрб, считавший, что дело — на первом плане.

В быстрой череде событий наступило затишье. Пес, тихонько что-то урча, опять удалился и принялся наблюдать за дальнейшим с обочины тротуара. Эрб, выиграв спор, снова погрузился в молчание. Генри посасывал палец. Билл, бесстрашно сразившийся с миром и показавший ему, что к чему, беспечно посвистывал.

Генри, вынув изо рта палец, напряженно попросил:

— А ну-ка, Эрб, одолжи мне свою палку!

Эрб молча протянул другу свою неразлучную и увесистую спутницу. Генри, совершенно не походивший на прежнего добряка, стал яростно тыкать палкой между прутьями ограды. Попугай Билл, охваченный паникой и желающий одного — снова очутиться в своей уютной клетке, пронзительно заверещал, взывая о помощи. А Фредди Рук, выбежавший из-за угла вместе с Джилл, замер на месте, побледнел и закричал:

— О, Господи!

2

Выполняя обещание, данное накануне Дэреку, Фредди сразу же после завтрака связался по телефону с Джилл и договорился увидеться днем на Овингтон-сквер. Явившись туда, он нашел Джилл с телеграммой в руке. Ее дядя Кристофер, понаслаждавшись морским воздухом в Брайтоне, возвращался дневным поездом, и Джилл предложила Фредди прогуляться вместе на вокзал Виктория, забрать дядю Криса и довезти его домой. Фредди, собиравшийся завести разговор наедине, включающий братскую лекцию о вреде неуемности, поупирался, но наконец сдался. И они отправились на вокзал. Путь их лежал через Добени-стрит, и они свернули за угол как раз после коварного нападения попугая на ни в чем неповинного Генри. Вопли попугая Билла, такие жалобные, полные страдания, заставили их остановиться.

— Что это? — вскричала Джилл.

— Убивают, похоже, кого-то!

— Чепуха!

— Ну, знаешь ли, не знаю. На таких улицах ребята круглые сутки кого-то убивают.

Чуть дальше они увидели двоих мужчин и поуспокоились: никто не может смотреть так равнодушно и рассеянно, как Эрб, если у него на глазах происходит убийство.

— Да это птица!

— Ну да, старый славный попугайчик! Видишь? Вон за оградой.

Жаркая волна ярости окатила Джилл. Каковы бы ни были ее недостатки, — а наша история уже показала, что девушка далека от совершенства, но имелось у нее, однако, одно превосходное качество — любовь к животным и жгучая ненависть к тем, кто обижает их. Три, по меньшей мере, ломовых извозчика ходили по Лондону с пылающими ушами после того, как она отчитала их за жестокое обращение с безропотными лошадьми. С зоологической точки зрения, животным попугай Билл не являлся. Но для Джилл он тоже считался животным, и она помчалась по Добени-стрит ему на выручку.

Фредди в шляпе, щегольских брюках и гамашах — все как и положено лондонскому моднику, несчастно трусил следом — жалкий, удрученный, уныло понимая, что выглядит не самым достойным образом, поспешая на такой скорости. Но Джилл мчалась сломя голову, и Фредди, придерживая шляпу рукой в красивой перчатке, старался не отставать по мере сил.

Прибыв на поле битвы, Джилл остановилась и окинула Генри гневным взглядом. Мы, которые видели Генри в спокойные его моменты и знаем, какой он добрый малый, понимаем — обидели скорее его, чем он. Если в нас есть хоть капля справедливости, мы станем целиком на сторону Генри. В стычке с попугаем Биллом вся правота, безусловно, на стороне этого доброго малого. Его попытки — такие мягкосердечные — завязать с птичкой дружбу отвергли. Его здорово цапнули за руку. А вдобавок — он проиграл полпинты пива Эрбу! Если мы судьи беспристрастные, то нет у нас иного выбора, как только пожелать Генри всяческой удачи и благословить добиваться ее. Но Джилл, не видевшая начальных стадий происшествия, рассудила совсем по-другому. Для нее Генри предстал отъявленным зверюгой, тыкающим палкой в беззащитную птичку.

Девушка повернулась к подоспевшему Фредди, на ходу размышлявшему: и почему, черт дери, именно с ним из всех шести миллионов жителей столицы приключилось такое?

— Фредди! Заставь его прекратить!

— Э, послушай-ка, ну, знаешь ли, ну что это такое?

— Да разве ты не видишь — он делает бедненькой птичке больно? Пусть перестанет! Зверь! — кинула она Генри (за которого у нас просто сердце кровью обливается), когда тот снова ткнул палкой в противника.

Фредди нехотя подступил к Генри и постукал того по плечу. Фредди принадлежал к тем парням, в ком глубоко сидит убежденность, что переговоры такого рода следует начинать не иначе, как похлопав другого по плечу.

— Послушай-ка, знаешь ли, нельзя делать такого, видишь ли! — промямлил Фредди.

—  А ты кто такой? — Повернул к нему багровое лицо Генри.

Эта атака с тыла вдобавок ко всем прочим неприятностям доконала его.

— Ну… — Фредди заколебался, — дать, что ли, ему свою визитную карточку? Нет, сейчас, пожалуй, глуповато. — В общем, моя фамилия Рук…

— А кто, интересно, — развил свою мысль Генри, — звал тебя сюда, а? На фиг мне твоя отвратная физия!

— Ну, если вы ставите вопрос так…

— Ходят тут, путаются под ногами, — пожаловался Генри всей вселенной разом, — суются, куда не просят, болтаются тут… Да я, — перебил он сам себя внезапно в порыве красноречия, — я могу сжевать таких двоих, к чаю! Белые гетры он напялил! Хо!

Тут Эрб, до сих пор в разговор не вступавший, заметил «Ага!» и сплюнул на обочину. Именно эту речь, сказал бы наблюдатель, Эрб вполне одобрил. Ловкий выпад, решил он.

— Гетры на нем белые, — продолжил Генри, на чью впечатлительную душу эта деталь костюма произвела, очевидно, неизгладимое впечатление. — А я чихал! Физию свою он мне сует! Птичка меня за палец цапанула. Вот он, палец-то, коли не веришь! И я желаю свернуть ей ее поганую шею, и никакие придурки в белых гетрах мне не указ. Так что тащи свои гетры домой да отдай своей старухе, пускай она тебе их на обед сварит!

Излив душевные муки, опасным грузом лежавшие на сердце, Генри вновь с силой ткнул палкой сквозь прутья ограды.

К нему стремглав метнулась Джилл. Она всегда считала: если хотите, чтобы дело сделали хорошо, делайте его сами! За помощью к Фредди она обратилась лишь для проформы, с самого начала чувствуя, что Фредди — трость надломленная,[25] трость надломленная — см. Мтф 11:7; Ис 42:3. что и оправдалось. Фредди надеялся на магию слов, но речи его лишились всякой магии из-за того, что он щеголял в белых гетрах. Генри же, совершенно очевидно, принадлежал к некоей лиге или обществу, главная цель которого сводилась к их уничтожению. Джилл понимала, что предоставлять другу ведение боевых действий — затея бестолковая. Делать все придется ей самой. Она ухватилась за палку и вырвала ее у Генри.

— Г-гав, г-гав, г-гав! — тявкнул попугай Билл.

Любой беспристрастный слушатель расслышал бы в его тявканье премерзостный отзвук сарказма, что больно ужалило Генри. Обычно он был не из тех, кто прибегает к рукоприкладству в спорах со слабым полом, — ну, разве что стукнет по голове свою половину, если требуют обстоятельства. Но теперь он отбросил главные принципы всей жизни и тигром кинулся на Джилл.

— Отдай палку!

— Не отдам!

— Э, послушай-ка, знаешь ли… — вмешался Фредди. Генри совсем потерял голову и снова кинулся на Джилл, а Джилл, глаз у которой был меткий, стукнула его палкой, попав точнехонько в висок.

— У-у-у, — взвыл Генри и сел на землю.

И тут внезапно голос сзади произнес:

— Что тут у вас происходит? Здоровяк-полицейский возник из пустоты.

— Прекратить драку! — выкрикнул он.

Эрб, до сей поры молчаливо созерцавший стычку, разразился речью:

— Это она его приложила!

Полисмен взглянул на Джилл. У него был большой опыт службы, и время притупило в нем почтение новичка к дорогой одежде, с каким он приехал из провинции. Одета Джилл была хорошо, но в беспокойную эпоху суффражистских беспорядков полисмена лягали в голень и даже кусали леди, одетые не хуже ее.

На Белгрейв-сквер[26] Белгрейв-сквер — одна из самых фешенебельных площадей Лондона. сердца честны, как и на Севен-Дайлс,[27] Севен Дайлс (букв, «семь циферблатов») — маленькая площадь неподалеку от центра, вокруг которой, однако, примерно до конца XIX века были трущобы. Сама фраза — цитата из музыкальной комедии Гилберта и Салливена «Иоланта» (см. ниже). но если кто нарушит общественное спокойствие, их надо арестовывать. Взгляд, устремившийся на Джилл, застигнутую на месте преступления с палкой в руках, был суров.

— Ваше имя, пожалуйста? Адрес, мисс?

Неподалеку остановилась девушка в большой шляпе и синем платье, недоуменно глядя на всю компанию. Увидев ее, попугай Билл издал приветственный взвизг. Ура! Вернулась Нелли, и теперь опять все будет замечательно!

— Маринер, — ответила Джилл, бледная, с горящими глазами. — Мой адрес — Овингтон-сквер, 22.

— А ваше, сэр?

— Мое? О! Ах, да! Да, ясно, ясно. Рук. Знаете ли, Ф.Л. Рук. Живу в Олбэни, то-се…

Полисмен записал все в блокнот.

— Послушайте, — закричала Джилл. — Этот человек пытался убить попугая, и я его остановила…

— Не могу ничего поделать, мисс. Вы не имели права бить человека палкой. Придется вам пройти…

— Да вы послушайте! — Фредди пришел в ужас. Под арест его сажали и прежде, но всегда только в день гребных гонок,[28] гребные гонки — ежегодные соревнования по гребле между Оксфордом и Кембриджем. где аресты, считай, входят в программу развлечений.

— Я хочу сказать!..

— И вы тоже, сэр. Замешаны вы оба.

— Но…

— Прекрати, Фредди, — спокойно перебила Джилл. — Все это абсолютная нелепость, но шумиху поднимать незачем.

— Вот это, — сердечно одобрил полисмен, — правильно.

3

Леди Андерхилл прервала себя, чтобы сделать вдох. Говорила она давно и очень пылко. Они с Дэреком сидели у Фредди в Олбэни, и темой монолога была Джилл. Атаку Дэрек предчувствовал давно и удивлялся только, отчего она не случилась раньше. Весь ужин предыдущим вечером и даже после открытия, что Джилл сидит за соседним столиком с мужчиной, незнакомым ее сыну, леди Андерхилл хранила о будущей невестке мрачное молчание, но сегодня высказалась со всей энергией, вырвавшейся наконец из-под спуда. Она облегчила душу потоком слов, полных долго сдерживаемой враждебности, нараставшей в ней с самой первой встречи в этой самой комнате. Говорила она быстро, потому что торопилась изо всех сил. Городской Совет главного города в избирательном округе на севере Англии решил завтра утром заложить первый камень фундамента их нового муниципалитета, и на торжестве должен председательствовать, как член парламента, Дэрек. Баркеру уже поручили заказать по телефону такси и отвезти депутата на вокзал, а потому беседу могли прервать в любой момент. Вот леди Андерхилл и использовала на полную мощь малое время, бывшее в ее распоряжении.

Слушал Дэрек насупясь и что-то мямлил в ответ. Его мать была бы довольна, знай она, как глубоко затрагивают сына ее аргументы. Маленький бесенок сомнения, досаждавший Дэреку в такси по дороге домой с Овингтон-сквер, не сгинул тем же вечером. Напротив, он подрос и стал еще грознее. И теперь, с помощью союзника извне, превратился в колосса. Дэрек то и дело поглядывал на часы, кляня безвестного таксиста, чье промедление продлевало сцену. Что-то подсказывало ему, что сейчас его спасет только бегство. Он никогда не умел противостоять матери, когда та приходила в воинственное настроение. Она словно бы замораживала все его способности, он не мог ни думать, ни говорить. Другие члены семьи тоже отмечали это качество леди Андерхилл и с горечью обсуждали его в далеких загородных домах, в час, когда мужчины встречаются, чтобы опрокинуть на ночь рюмочку виски с содовой и излить душу.

Высказав все, что она хотела сказать, леди Андерхилл перевела дыхание и начала сызнова. Неоднократное повторение было одним из мощнейших ее орудий. Как частенько острил ее брат Эдвин, любивший грубоватую образность, она сумела бы заболтать и заднюю ногу осла.

— Ты, видно, Дэрек, с ума сошел! Мечтаешь о помехах на решающей стадии карьеры! Такая жена не только не поможет, она станет губительным препятствием. Не виню тебя за то, что тебе померещилось, будто ты ее любишь. Хотя все-таки человек твоей силы воли и характера должен бы… Однако, как я и сказала, я тебя не виню. На первый, поверхностный, взгляд девушку эту, несомненно, можно назвать привлекательной. Лично я не в восторге от такого типа, но, полагаю, она обладает качеством — в мое время его называли наглостью, — которое притягивает современных молодых людей. Могу себе представить, что она с легкостью очарует слабохарактерного недоумка, вроде твоего дружка Рука. Но чтобы ты… Хорошо, нет нужды углубляться в это. Я стараюсь подчеркнуть, что в твоем положении, с карьерой, которая открывается перед тобой — несомненно, через год-другой тебе предложат по-настоящему крупный и ответственный пост, — чистое безумие связывать себя с девушкой, которая позволяет себе дикие выходки. Ее дядя — мошенник…

— За дядю ее нельзя винить.

— … она ужинает с незнакомыми мужчинами в ресторане, на виду у всех…

— Это я тебе объяснил.

— Объяснить ты можешь, но простить такой поступок или сделать его пристойным, безусловно, нельзя. Не притворяйся, ты не считаешь, что помолвленная девушка вправе идти с мужчиной, с которым только что познакомилась, ужинать в «Савой». Хорошо, она была с ним слегка знакома много лет назад. Какая идиллия! Неужели детское знакомство извиняет все нарушения приличий? Меня воспитали в других убеждениях. Не хочу быть вульгарной, но ведь это значит, что девушка ужинает — ужинает, ты подумай! Да в наше время они в такой час давно спали! — с человеком, который подцепил ее в театре!

Дэрек беспокойно заерзал. Часть его натуры требовала подняться и оспорить вопиющую, возмутительную фразу. Но он промолчал. Бесенок, обернувшийся колоссом, был ему уже не по силам. А ведь мать совершенно права, нашептывал тот. Это неприятное, но точное описание того, что сделала Джилл. Он опять покосился на часы и в сотый раз пожелал, чтобы наконец-то такси приехало. Стоявшая у часов фотография Джилл улыбнулась ему. Он отвел глаза, у него возникло странное чувство, что поступает он низко, предает человека, который любит его и доверяет ему.

— Что ж, больше мне нечего сказать, — поднялась леди Андерхилл, застегивая перчатки. — Оставляю тебя, обдумай все. Скажу одно — хотя встретила я ее только вчера, могу тебя заверить, что девушка она ветреная, из так называемых современных девиц, и непременно в один прекрасный день впутается в серьезный скандал. Я не хочу, чтобы она вовлекла в него и тебя. Да, Баркер, что такое? Приехало такси сэра Дэрека?

Длиннолицый Баркер тихонько вошел и почтительно остановился в дверях. На лице у него не отражалось никаких эмоций, разве что легкая грусть, которую, как резонно подсказывало ему чувство приличия, следовало носить всегда, словно маску, в присутствии вышестоящих.

— Такси, миледи, вот-вот приедет. Извините, сэр Дэрек, пришел полисмен с посланием.

— Полисмен?

— С посланием от мистера Рука.

— Ничего не понимаю!

— Я переговорил с констеблем, сэр, — печально сообщил Баркер. — Как я понял, мистера Рука и мисс Маринер арестовали.

— Арестовали? Как это?

— Мистер Рук прислал полисмена и просит вас, если не трудно, внести за них залог.

Блеск в глазах леди Андерхилл разгорелся в пламя, но силу голоса она сдержала.

— За что арестовали мисс Маринер и мистера Рука?

— Насколько я понял, миледи, мисс Маринер ударила кого-то палкой, и их с мистером Руком отвезли в участок, в Челси.

Леди Андерхилл оглянулась на Дэрека, смотревшего на огонь.

— Не совсем удобно, Дэрек, — вкрадчиво проговорила она, — сейчас отправляться в полицейский участок. Ты опоздаешь на поезд.

— Думаю, миледи, будет вполне достаточно, если сэр Дэрек отправит меня с чеком на 10 фунтов.

— Прекрасно. Попросите полисмена подождать минутку.

— Слушаюсь, миледи.

Дэрек усилием воли стряхнул апатию. Лицо у него было сумрачное. Он сел за письменный стол и вынул чековую книжку. С минуту царило молчание, нарушаемое лишь скрипом пера. Взяв чек, Баркер вышел из комнаты.

— Ну, теперь ты, наконец, признаешь, — воскликнула леди Андерхилл, — что я права! — Тон ее был едва ли не трепетным, ибо такое происшествие именно в этот момент показалось ей прямым ответом на ее молитвы. — Теперь-то тебе нечего колебаться! Ты должен порвать эту отвратительную помолвку!

Дэрек молча встал, взял со стула пальто и шляпу.

— Дэрек! Ты порвешь с ней! Скажи — да!

Дэрек надел пальто.

— Дэрек!

— Ради Бога, мама, оставь меня в покое. Мне надо подумать.

— Прекрасно. Я оставляю тебя, думай. — Леди Андерхилл направилась к дверям. У выхода она приостановилась на минутку, намереваясь заговорить снова, но решительно сжала губы. Женщиной она была проницательной, и понимала, что искусство жизни — это умение уловить момент, когда пора замолчать. Излишним многословием можно, пожалуй, и разрушить достигнутое словами.

— До свидания.

— До свидания, мама.

— Я увижу тебя, когда ты вернешься?

— Да. Нет. Не знаю. Я не уверен, когда вернусь. Возможно, я уеду на какое-то время.

Дверь за леди Андерхилл закрылась. Дэрек опять присел за письменный стол, нацарапал несколько слов, порвал листок. Взгляд его устремился на каминную полку. Оттуда с фотографии счастливо улыбалась Джилл. Он снова отвернулся к письменному столу, достал новый листок, подумал несколько минут и начал писать снова.

Тихонько отворилась дверь.

— Такси ждет, сэр Дэрек! — объявил Баркер.

— Хорошо. Спасибо. Да, Баркер, зайдите на почту по пути в участок и отправьте письмо немедленно.

— Слушаю, сэр Дэрек.

Снова глаза Дэрека вернулись к каминной полке. С минуту он постоял, посмотрел на фото… и быстро вышел из комнаты.