Онлайн чтение книги
Том 15. Книга 2. Пошехонские рассказы
Комментарии
Подготовка текста и текстологические разделы комментария — В. Э. Боград
Комментарии:
А А. Жук — «Недоконченные беседы», главы I, III–V, VII, IX, X;
Г. В. Иванов — «Пошехонские рассказы»;
С. А. Макашин — «Недоконченные беседы», главы II, VI, VIII
Условные сокращения
Боград — В. Э. Боград. Журнал «Отечественные записки». 1868–1884, М., «Книга», 1971.
Евгеньев-Максимов — В. Е. Евгеньев-Максимов. В тисках реакции. К столетию рождения М. Е. Салтыкова-Щедрина, М. —Л., ГИЗ, 1926.
Изд. 1884 — «Недоконченные беседы» («Между делом»). Сочинение М. Е. Салтыкова (Щедрина)». С.-Петербург, 1885.
Изд. 1885 — «Пошехонские рассказы. Сочинение М. Е. Салтыкова (Щедрина)». СПб., тип. M. M. Стасюлевича, 1885.
ЛH — «Литературное наследство».
Макашин — С. Mакашин. Салтыков-Щедрин. Биография, т. 1, издание второе, дополненное. М., Гослитиздат, 1951.
MB — «Московские ведомости».
Милютин — «Дневник Д. А. Милютина. Том 4. 1881–1882». Редакция и примечания П. А. Зайончковского, М., изд. Гос. ордена Ленина Библиотеки СССР имени В. И. Ленина, 1950.
ОЗ — «Отечественные записки».
РМ — «Русская мысль».
СПб. вед. — «Санкт-Петербургские ведомости».
Пошехонские рассказы*
Цикл «Пошехонские рассказы» впервые появился в «Отеч. записках» в 1883–1884 годах за подписью: «Н. Щедрин».
Точных сведений о времени работы над рассказами — «Вечерами» — за исключением «Вечера шестого», не имеется. Однако очевидно, что все они были написаны, как это обычно для Салтыкова, незадолго до появления каждого из них в очередной книжке журнала.
Вскоре после окончания журнальных публикаций рассказы вышли отдельным изданием, оказавшимся единственным прижизненным: «Пошехонские рассказы. Сочинение М. Е. Салтыкова (Щедрина). СПб., тип. М. М. Стасюлевича <на обложке — «Издание Н. П. Карбасникова»>, 1885». Хотя титульный лист книги помечен 1885 годом, вышла она между 16 и 23 ноября 1884 года[107]Л. М. Добровольский и В. М. Лавров . М. Е. Салтыков-Щедрин в печати. Л., 1949, с. 72..
В оглавлении отдельного издания эпиграфы к первым двум главам превращены в их названия. При этом, однако, оказались опущенными указания на «вечера», как именуются рассказы в самом тексте, и на их нумерацию («Вечер первый», «Вечер второй» и т. д.) Непоследовательность эта возникла, видимо, в результате простого недосмотра. Она устранена в настоящем издании. Такая редакция оглавления издания 1885 года указывает, возможно, на имевшееся у Салтыкова, но оказавшееся почему-то невыполненным, намерение и в основном тексте присвоить каждому рассказу, помимо циклового и порядкового обозначения («Вечер первый» и т. д.), собственное, индивидуальное название.
При подготовке отдельного издания Салтыков внес в текст несколько изменений и произвел незначительную стилистическую правку.
Из рукописных материалов цикла сохранились только наборная рукопись «Вечера первого» и черновой набросок, начинающийся словами «В числе философских учений…» (см. отдел Неоконченное ). Обе рукописи хранятся в Отделе рукописей Института русской литературы (Пушкинского дома) Академии наук СССР.
В настоящем издании «Пошехонские рассказы» печатаются по тексту отдельного Изд. 1885 с устранением опечаток и пропусков по рукописям и журнальным публикациям.
1
По своему названию образ Пошехонья , пришедший в творчестве Салтыкова на смену Крутогорску, Глупову и Ташкенту, восходит к реальной топонимике — старинному наименованию местности по реке Шехони (впоследствии — Шексне). Но истинное содержание этого образа безмерно шире и глубже его «географического» значения.
Задолго до Салтыкова «Пошехонье» с населяющими его пошехонцами служило в многочисленных фольклорных источниках объектом язвительных насмешек соседствующих с ним «племен», как область дремучего невежества, беспросветной дикости, сказочной безалаберности и бестолковщины[108]См.: И. Сахаров. Сказания русского народа, тт. 1–2. СПБ., 1841–1849; В. Даль. Пословицы русского народа. М., 1862, и др.. Еще более неприглядно выглядят незадачливые пошехонцы в собранных, а отчасти, по-видимому, и сочиненных Вас. Березайским «Анекдотах древних пошехонцев» (первое издание — СПб., 1798) — своего рода выразительном сатирическом памятнике их глупости и безответности. Устойчивые народные представления об анекдотическом характере пошехонцев в середине XVIII столетия нашли новое подкрепление в реальном историческом событии — раздаче пошехонских земель удачливым лейб-кампанцам, содействовавшим восшествию на престол императрицы Елизаветы Петровны. «Земли раздавались, — отмечает В. В. Чуйко, — не только генералам <…> не только офицерам, но и простым солдатам. Благодаря такой случайности возникли пошехонские помещики, вскоре прославившиеся своими нравами и вкусами, своими солдатскими анекдотами…»[109]В. Чуйко. Несколько слов об «Андронах» г. Щедрина. — «Новости и бирж. газета», 1883, 22 сентября, № 252. Не удивительно, что ко времени создания «Пошехонских рассказов» Пошехонье по праву считалось «символом дикости и варварства», чем и воспользовался Салтыков для нового обличения политической и общественной реакции, резко обозначившейся с начала 80-х годов. Дипломатичное предупреждение Березайского, что «истые пошехонцы перевелись, и, следовательно, повествуемаго об них никто на свой щот не примет — да ето бы и смешно было»[110]В. Березайский. Анекдоты, или Веселые похождения старинных пошехонцев. СПб., 1821, стр. 21–22., по логике «Пошехонских рассказов» оказалось явно преждевременным.
Сближение Пошехонья с сатирически переосмысляемой Салтыковым реальной русской действительностью начинается в первом же «пошехонском рассказе»-«вечере». С одной стороны, чисто пошехонским, нелепо анекдотическим, бессмысленным в своей основе является само содержание «вечера» — крайне сбивчивые, почти бредовые воспоминания майора Горбылёва о встречах с «нечистой силой», о требовании «конституции», о волшебных призрачных «воинах», о своих скоротечных романах, о «гулянии» в Петербурге, о «шалостях» в провинции. С другой стороны, закопченным, истым пошехонцем, несмотря на майорское звание и «исправную» службу в армии, оказывается сам рассказчик, Горбылёв, с его первозданной верой в оборотней, чертей и русалок и слабым знанием географии, детской наивностью и непосредственностью и страстною, непреодолимою тягою к бесшабашному «ерничеству» и «разгулу», поразительной ограниченностью и невежеством и не менее удивительным самомнением. Подчеркнуто «пошехонский» характер рассказов майора Горбылёва находит свое художественное обоснование в созданном творческой фантазией писателя «пошехонском» типе рассказчика. Отсюда, собственно, и один из двух эпиграфов «вечера»: «Андроны едут» — в гоголевском понимании этой поговорки — «чепуха, белиберда, сапоги всмятку»[111]Н. В. Гоголь . «Мертвые души», т. I, гл. 9.. Однако по достоинству оценить «перлы» пошехонского юмора, увлечься его незатейливой сказочностью, довольно назойливой и пошловатой скабрезностью могут, по мысли автора, тоже лишь пошехонцы. Отсюда другой эпиграф (и заголовок) рассказа: «По Сеньке и шапка», выражающий гневное и презрительное отношение писателя к «податливости» общества, к той легкости, с которой, по его мнению, оно уступало натиску реакции[112]С. Макашин . Щедрин и реакция 80-х годов. — «Лит. обозрение», М., 1940, № 22, с. 36–43..
В первом и отчасти во втором пошехонском «вечере» Салтыков предпринял новую попытку осуществить чрезвычайно дерзкий сатирический замысел, сформулированный им еще в начале работы над «Современной идиллией». «Он плох, — писал Салтыков Анненкову о первом рассказе «Идиллии», — но в нем есть мысль, что для презренного нынешнего времени другой литературы и не требуется. Я несколько таких рассказов напишу, которые приведут самую цензуру в недоумение». Но и на этот раз Салтыкову пришлось убедиться в рискованности осуществления такого сатирического намерения. Вскоре он известил своего друга Белоголового: «Пошехонские рассказы» я перевожу помаленьку на более серьезную почву».
Если в первом пошехонском «вечере» «пошехонской» форме рассказа полностью — или почти полностью — соответствовало его «пошехонское» содержание, то во втором «вечере» рассказ о героях-пошехонцах становится пародийным, ясно ощущается анекдотическое несоответствие чисто пошехонской сущности вошедших в него зарисовок и сведений иронически-наигранному тону прославления «добрых старых времен» с их якобы утраченной некогда патриархальною «простотою» и «человечностью». Отвечая архиреакционному «Русскому вестнику» Каткова, только что обвинившему сатирика и близких к нему писателей в том, что они даже не пытаются «божественный образ отыскивать в наши дни в душе своих соотечественников»[113]Новости литературы. — «Русский вестник», 1882, № 6, с. 916, 905., Салтыков создает во втором «вечере» целую сатирическую галерею различных «бессребреников» городничих, «простодушных» и «добрых» предводителей дворянства, «симпатичных» дореформенных судей, «совестливых» инженеров-строителей, удивительно «любознательных» почтмейстеров и т. д. При этом, однако, все его «праведники» городничие живут, в сущности, за счет взяток, предводители разоряются сами и содействуют разорению других, судьи не разбираются в законах и потому полностью полагаются па своих секретарей-грабителей, строители «торгуют Россией» и набивают «подношениями» карманы, почтмейстеры часто путают адреса, но проявляют повышенный интерес к попавшей в их руки корреспонденции и т. д. «Идеальные» дореформенные порядки, к которым в 80-е годы так настойчиво призывала вернуться Россию ретроградно-охранительная печать и стоящие за нею идеологи реакции, оказываются тем же Пошехоньем, что и созданный народной фантазией образ его сказочного предшественника.
Этому стремлению повернуть вспять — «назад к Пошехонью» — историческое развитие России, стремлению, поддерживаемому непосредственно как правительством Александра III, так и всплывшими на поверхность жизни «пошехонскими» элементами общества, посвятил писатель третий, исключительно емкий по содержанию «вечер». Сатирически-обобщенно переосмысляя смену «диктатора» М. Т. Лорис-Меликова, по-своему олицетворявшего некоторое время эпоху «благих начинаний» и неких «новых веяний»[114]«…Так окрестила вся журналистика либеральную систему графа Лорис-Меликова», — записал в своем дневнике 15 декабря 1880 г. Е. А. Перетц («Дневник Е. А. Перетца: (1880–1883)», М.—Л., 1927, с. 14)., сначала бесхребетным Н. П. Игнатьевым, а затем «министром борьбы» Д. А. Толстым, писатель показывает в «Вечере третьем» фатальную для новой исторической обстановки неизбежность подавления надежд на всяческие «Преуспеяния» и «Пересмотры» и вытеснение их «Препонами». Именно утверждением «Препон» в качестве принципа правительственной политики объясняется в этом «Вечере» и упразднение ставшего ненужным «департамента Пересмотров и Преуспеяний», и увольнение неугодных в верхах чиновников, и преследование либерально-демократической интеллигенции.
Положение и судьба этой интеллигенции в условиях широкого наступления реакции показаны в двух внутренне связанных историях «затыкания ртов» — скромному чиновнику Павлинскому и свободомыслящему публицисту Крамольникову. Первый из них имел неосторожность помянуть не к месту о «конституции», «заграничных свободах» и о том, что у людей на Западе «душевное равновесие» связано с ощущением «довольства», а второй посмел открыто выразить надежду на некую спасительную «щелку», из которой иногда могло бы дохнуть на общество очистительно-свежим воздухом.
Одной из причин легкости, с которой реакция овладевала народом и «обществом», была пассивность их, отсутствие идеологии, отвечающей требованиям реально-исторической ситуации, и активных деятелей, способных к прямой и результативной борьбе. Правдолюбец из народа Андрей Курзанов в четвертом «вечере» учит «жить по-божьи», жить, «никого не утесняя, всех любя и друг друга прощая». Его абстрактно моралистическое учение не вступает в действенную борьбу с миром социального зла, охраняемого «законом». Против «закона» Курзанов не идет и не хочет идти. Но «закон» не может допустить хотя бы и наивно-утопической, но враждебной ему пропаганды. И Салтыков в полном согласии с действительностью рисует трагический финал реформаторско-проповеднической деятельности Курзанова.
Прямыми антагонистами Павлинских, Крамольнковых, Курзановых выступают в «Пошехонских рассказах» «пошехонцы» Беркутов и Клубков. «Реформатор» Беркутов выступает проповедником «человеконенавистнической» практики доносов, входящей в созданную реакцией систему «содействия общества», систему искоренения «крамолы» силою самих пошехонцев, которая блистательно показана писателем в «Письмах к тетеньке» и в «Современной идиллии». Артемий Клубков из «Вечера пятого» — идеолог и практик одной из разновидностей «пошехонского дела». Это «новое дело» — занятие сельским хозяйством в условиях свободного крестьянского труда — всецело основано, однако, на принципах своекорыстия и хищничества и мало чем по существу отличается от «пошехонской старины» — крепостничества. Не удивительно, что, казалось бы, безвозвратно канувшие в прошлое пошехонские «несокрушимость» и «изобилие» (иронические синонимы самодержавно-крепостнической системы) находят именно в «реформаторах» Беркутове и Клубкове самых ревностных, готовых на все защитников, с радостью ухватившихся за выдвинутую в 80-е годы реакцией «формулу»: «Прочь мечтания! прочь волшебные сны! прочь фразы! пора, наконец, за дело взяться!» Искание «дела», лишенное устремленности к общественным идеалам, к будущему, было неприемлемо для Салтыкова. Оно неизбежно обращалось к изжитому прошлому и принимало, по выражению К. Арсеньева, «кладбищенский характер»[115]К. К. Арсеньев. Салтыков-Щедрин. СПб., 1906, с. 204..
Иронически изображенные писателем в первых двух «вечерах» «прелести» прежней жизни становятся осознанным общественно-политическим идеалом поборников возрождаемого «Пошехонья», ополчившихся на «бредни». И тем более трагичной выглядит поддержка этих и родственных им «героев» безликою пошехонскою «массой» в последнем, шестом «вечере», отразившем подлинное отчаяние писателя перед глуповски-пошехонской податливостью «толпы». Но, верный своим просветительским взглядам, Салтыков оставляет просвет в, казалось бы, безысходной тьме финала «фантастического отрезвления». «Я верю, — предваряет он этот трагический финал декларацией исторического оптимизма, — что не только в Пошехонье, но и в целом мире благоволение преобладает над злопыхательством и что в конце концов последнее, всеконечно, измором изноет».
2
Сатирическая дерзость зачина цикла — первого «пошехонского рассказа» — не была понята не только многими читателями, но и критикой. «Рассказы майора Горбылёва» были восприняты отчасти как переход Салтыкова к новому роду литературы[116]Русская литература. «Отечественные записки», № 8. — «Сын отечества», 1883, 26 августа, № 192., отчасти как беспредметное зубоскальство, сверх всякой меры сдобренное «клубничным элементом»[117]Сатирические «Андроны». — «Новое время», 1883, 19 августа, № 2684, под рубрикой «Маленький фельетон»., отчасти как вынужденная цензурными обстоятельствами сознательная игра в «балагурство»[118]П. Боборыкин. Балагурство и порнография. — «Новости и бирж. газета», 1883, 27 августа, № 146.. Лишь немногие правильно поняли действительно необыкновенное выступление Салтыкова как исполненный силы гнева и презрения удар «ювеналова бича» сатиры, направленный «против всего общества», как вызов, беспощадно брошенный «в лицо всем читателям»[119]«Современная идиллия», М. Е. Салтыкова (Щедрина). — «Русская мысль», 1883, № 11, Библиография, с. 42..
Полнее и глубже всего замысел «Вечера первого» был раскрыт Михайловским, наиболее проницательным критиком-современником Салтыкова (для периода 70-80-х годов) и его ближайшим журнальным соратником, чьи знания и толкования произведений писателя восходили во многом к личным беседам с ним.
«В 1883 году появились в «Отечественных записках» «Пошехонские рассказы», — писал Михайловский, — их «первый вечер» огорчил многих искреннейших почитателей сатирика. Нельзя было не хохотать над этим сборником частью скабрезных, частью просто смехотворных анекдотов, но разве это дело Щедрина, учителя, вождя, от которого привыкли ждать веского и вещего слова?! Уже самое это огорчение свидетельствует, что беспредметный смех был столь же чужой Салтыкову, как и беспредметный трагизм. Пуская в обращение «Пошехонские рассказы», он очень хорошо знал, что он делает. Он снабдил их двумя презрительными эпиграфами: «По Сеньке шапка» и «Андроны едут», а во «втором вечере» пояснил: Пишу «для того, чтобы исправить мою репутацию. Сначала эту задачу выполню, а потом и совсем брошу. Я знаю, что задача эта не весьма умная, но ведь глупые дела бывают вроде поветрия. Глупые фасоны вышли, вот и все. Но ежели глупые фасоны застрянут на неопределенное время, тогда, разумеется, придется совсем бросить и бежать куда глаза глядят». Дело ясное. Разгневанный и оскорбленный тогдашним состоянием русского общества, сатирик бросил ему шапку по Сеньке: серьезное слово убеждения и призыва отскакивает от вас, как от стены горох, вам вздору нужно, — нате, получайте! Но уже во «втором вечере» сатирик сам не выдержал этой программы беспредметного смеха[120]Из контекста высказывания Михайловского видно, что он, как и Елисеев, видел в этой «программе» начала цикла «особого рода стратегический прием». — «Письма Г. З. Елисеева к М. Е. Салтыкову-Щедрину». М., 1935, с. 160., а оканчиваются «Пошехонские рассказы» глубоко прочувствованной картиной похорон Ивана Рыжего, убитого одурелою толпой по подстрекательству Мазилки и Скоморохова…»[121]Н. К. Михайловский. Критические опыты. II. Щедрин. М., 1890 с. 158–159.
Последующие «пошехонские рассказы», переведенные писателем на «серьезную почву», хотя и были встречены рядом сочувственных критических отзывов, не получили обстоятельной характеристики, что следует отчасти объяснить цензурными обстоятельствами. По той же причине не вызвали содержательного разбора два последних рассказа, однако затронутые в них темы позволили критике мимоходом отметить обнаженную публицистичность и «холод, какое-то отчаяние» трагизма этих рассказов, вызванного раздумьями писателя над судьбами «всего Пошехонья»[122]Ал. Казанский. Журналистика. — «Эхо», 1884, 23 марта, № 1135..
Предельно лаконично, но несколько менее поверхностно было оценено критикой первое отдельное издание «Пошехонских рассказов», заставившее ее, наконец, увидеть, что произведения нового сатирического цикла «связаны между собою не одним общим заглавием, а и общею мыслью — указать, как одна и та же «пошехонская» черта проходит по всем самым разнообразным явлениям нашей общественной жизни и в самые противоположные эпохи ее развития…»[123]«Пошехонские рассказы», Соч. М. Е. Салтыкова (Н. Щедрина). — «Вестник Европы», 1885, № 1, Библ. листок, обложка, с. 3. Однако это справедливое наблюдение анонимного рецензента «Вестника Европы» не было развернуто последующей критикой, в той или иной мере обращавшейся к осмыслению «Пошехонских рассказов» (О. Миллер, К. К. Арсеньев, Вл. Кранихфельд, К. Ф. Головин и др.).
Вечер первый. По сеньке и шапка*
Впервые — ОЗ, 1883, № 8 (время вып. в свет неизв.), стр. 543–566. Заглавие в тексте: «Пошехонские рассказы». Название в оглавлении журнала: «1. Рассказы майора Горбылёва».
Текст наборной рукописи отличается от журнального незначительно. При подготовке рассказа для Изд. 1885 Салтыков сделал несколько сокращений.
Приводим два варианта рукописи, совпадающие с вариантами ОЗ.
К стр. 27. В конце абзаца: «Разумеется…», после слова «брали» — было: «…чтобы впоследствии подтянуть».
К стр. 28. Абзац: «С этим и отпустил…» — заканчивался словами: «…не мог! Вот время какое было!»
Кроме того, в Изд. 1885 появилось авторское примечание к словам: «…время-то и пройдет», заканчивающим вводную часть рассказа (см. стр. 9 наст. кн.).
Первый «вечер» — наиболее «пошехонская» часть нового цикла Салтыкова. В нем, собственно, и воплощен сатирически дерзкий замысел выразить презрение к небывалому до того времени падению идейно-нравственного уровня общества созданием соответствующей этому уровню «литературы» — имитации «гарнизонных рассказов» и анекдотов «клубничного» содержания.
…о сухих туманах… от каковых <…> и до превратных толкований <…> недалеко. — Сухой туман — временное помутнение атмосферы от пыли, дыма и т. п. Возможно, что Салтыков вспомнил здесь о журнальной полемике конца 50-х годов в связи с появлением в «Атенее» (1858, № 5) статьи Я. И. Вейнберга «Сухой туман». Этот псевдонаучный спор был сатирически упомянут Добролюбовым в № 4 «Свистка» — в статье «Наука и свистопляска, или Как аукнется, так и откликнется» («Современник», 1860, № 3).
…последствия этого увлечения были весьма для меня неприятные. — Этим примечанием, появившимся в Изд. 1885, Салтыков намекает на постигшую его цензурную катастрофу: закрытие «Отеч. записок» правительством весной 1884 г.
«И шуме, и гуде…» — украинская народная песня «І шумить, і гуде…».
Наталка-полтавка — пьеса И. П. Котляревского (1849), традиционно исполнявшаяся со многими музыкальными номерами — народными песнями, вследствие чего получила в обиходе название «украинской оперы».
Царь Давид <…> согрешил. А царь Соломон даже и очень. — По библейскому преданию, легендарный царь Израиля Давид «совершил зло в очах господа», сделав своей наложницей Вирсавию, жену Урии Хеттеянина, и послав его самого на верную смерть (Вторая кн. царств, XI, 12–27). Сын Давида и Вирсавии Соломон имел семьсот жен и триста наложниц, которые «во время старости <…> склонили сердце его к иным богам», и «разгневался господь на Соломона» (Третья кн. царств, XI, 1–9).
Знал я одного общественного быка… — Автореминисцепция незавершенной сатиры 1875 г. «Благонамеренная повесть. Мои любовные радости и страдания. Из записок солощего Быка» (см. т. 11 наст, изд.) Замысел ее возник в связи с отрицательным восприятием Салтыковым первых глав «Анны Карениной» Толстого. «Один талантливый писатель… — пишет об отношении Салтыкова к роману Толстого Гончаров 6 июня 1877 г., — лично говорил мне, что он начал было читать «Анну Каренину», но на второй части бросил: «Все половые отношения да половые отношения, — говорил он, — далась им эта любовь. Потчуют ею во всех соусах: ужели в созревшем обществе жизнь только в этом и состоит и нет другого движения, других интересов и страстей»… Писатель этот разумел отсутствие у нас общественности, которая так централизована, что лишена яркой и разнообразной подвижности…» («И. А. Гончаров в неизданных письмах к графу П. А. Валуеву. 1877–1882». СПб., 1906, стр. 14–15). Об отражении этого разговора в творчестве самого Гончарова см. статью Л. С. Гейро «И. А. Гончаров и М. Е. Салтыков-Щедрин (о «Литературном вечере» Гончарова)» — Вестник ЛГУ, 1967, № 14.
Солощий — сластена, охочий, жадный до чего-либо (В. Даль. Толковый словарь…).
…либо Арапов, либо Сабуров <…> на каждой версте по Загоскину да по Бекетову. — Называют имена пензенских дворян — помещиков и чиновников, которых Салтыков знал в период своей службы в Пензе.
…два губернатора съехались: один потемкинский, а другой — мамоновский. — То есть ставленники Потемкина и Мамонова , соперничавших фаворитов Екатерины II.
…привезли в Петербург да Кокореву и препоручили <…> Привезет, бывало, в Павловск и водит по музыке: герои! А публика смотрит… — В 1857–1858 гг. Кокорев, «царь откупщиков», по выражению Салтыкова, организовал несколько «чествований» участников севастопольской обороны и даже посвятил им статью «Путь севастопольцев» («Рус. беседа», 1858, № 1). Павловск был одним из популярнейших дачных мест состоятельных петербуржцев, в здании тамошнего «вокзала» все лето выступал оркест под управлением знаменитых русских и иностранных дирижеров и композиторов.
Приди в чертог ко мне златой… — Из оперы «Леста, днепровская русалка», музыка С. И. Давыдова и Ф. Кауэра, либретто — переделка Н. Краснопольским либретто оперы немецкого композитора К. Генслера «Дунайская русалка». Премьера — петербургский Большой театр, 1805 и 1807 (ставились разные действия).
Бант в петлице — специальное добавление к офицерским орденам за воинскую доблесть: кресту Владимира 4-й степени или Анны 3-й степени (см.: И. Г. Спасский . Иностранные и русские ордена до 1917 года. Л., 1963, стр. 121).
Остроленка — уездный город Ломжинской губернии, под которым в 1831 г. произошло крупное сражение между царскими войсками и польскими повстанцами.
Ментик — короткая гусарская куртка с затейливой отделкой, носилась внакидку на левом плече.
Колет — белый мундир из лосины кирасирских (кавалерийских) полков.
…весь полк волшебный! Аммуниция налицо, а воинов нет! — «Император Николай I, — писал о причинах этих «чудес» современник, — …посвящая значительную часть своего времени занятиям об устройстве армии <…> придал ей блестящий наружный вид <…> С падением Севастополя пало военное обаяние России, ослабла ее внешняя сила, прикрывавшая внутреннюю слабость» (Г. Д. Щербачев . Идеалы моей жизни. Воспоминания из времен царствований императоров Николая I и Александра II. М., 1895, стр. 194).
Много нынче через это самое молодых людей пропадает. Сначала в одно не верят, потом — в другое… — Намек на «нигилизм», ставший синонимом революционного движения в России. «Прежде всего, — писал о зарождении нигилизма Кропоткин, — нигилизм объявил войну так называемой условной лжи культурной жизни. Его отличительной чертой была абсолютная искренность. И во имя ее нигилизм отказался сам — и требовал, чтобы то же сделали другие, — от суеверий, предрассудков, привычек и обычаев, существования которых разум не мог оправдать. Нигилизм признавал только один авгоритет — разум, он анализировал все общественные учреждения и обычаи и восстал против всякого рода софизма, как бы последний ни был замаскирован» (П. А. Кропоткин . Записки революционера. М. — Л., 1933, стр. 183).
Ну, мальчонко долбит-долбит, да и закричит: «Не верю!» — Возможно, здесь отражен случай со Слепцовым в той версии, которая была распространена среди современников и которую Салтыков, конечно, знал по службе в Пензе. (Подобные слова произнес в 1853 г. перед алтарем Слепцов — воспитанник Пензенского дворянского института. См. статью К. И. Чуковского «В. А. Слепцов, его жизнь и творчество» в кн.: В. А. Слепцов . Сочинения в двух томах. Т. I, М., 1957, стр. 6.)
Был и под венгерцем, и в Севастополе, и на поляка ходил… — то есть участвовал в подавлении Венгерской революции 1848–1849 гг., Польских восстаний 1830–1831 и 1863–1864 гг. и в севастопольской обороне 1854–1855 гг.
…с туркой за ключи воевали… — за «ключи» от храма «гроба господня» в Иерусалиме (см. стр. 616–617 в т. 11 наст. изд.).
…дошли мы до Святополка Окаянного … — о вероломном убийстве княчем Святополком братьев Бориса, Глеба и Святослава и «небесном гневе» против него рассказывается в гл. 1 тома II «Истории Государства Российского» Карамзина.
Абвахта — гауптвахта (устар.).
Курить на улицах было дозволено, усы, бороды носить. — «Курение сигар и папирос на улицах и в публичных местах почиталось в России величайшим преступлением, — вспоминает Дельвиг. — В 1865 г. это курение высочайше утвержденным мнением государственного совета было разрешено с некоторыми исключениями…» (А. И. Дельвиг . Полвека русской жизни. Воспоминания, т. 2. М. — Л., 1930, стр. 319). Согласно различным правительственным указам, ношение усов и бород в России было строго регламентировано. «Господа, — записывает, например, в своем дневнике 29 сентября 1870 г. Никитенко обращенную к подчиненным речь начальника Главного управления по делам печати генерала М. Р. Шидловского, — я очень жалею, что при самом начале моего знакомства с вами я должен сделать вам замечание: во-первых, вы явились ко мне в вицмундирах, а не в мундирах — это противно законам службы. Вы должны были одеться в мундиры. Во-вторых, я вижу здесь некоторых с бородами — бород не надо, я их не потерплю. У некоторых я замечаю усы — и их не надо; усы подобает носить военным» (А. В. Никитенко . Дневник в трех томах. Т. III. М.—Л., 1956, стр. 183). Лишь 25 апреля 1881 г., как пишет военный министр того времени Д. А. Милютин, он «получил от государя собственноручную записку с приказанием объявить, что дозволение носить бороды распространяется на всех военных без всяких изъятий» (Милютин, стр. 60).
Вот однажды <…> в Ушанах и налакались-таки до пределов. И начал <…> хозяин объяснять: «Для чего рабочие <…> об колеса и шины постукивают? <…> чтобы знать, все ли исправно <…> подобно сему <…> и в государственных делах поступать… — Эта речь салтыковского Кокорева (как и подобное ей рассуждение Мурова в «Тихом пристанище» — см. стр. 290 в т. 4 наст. изд.) восходит к двум эпизодам статьи реального Кокорева «Путь севастопольцев» — осмотр поезда на станции Бологое и пирушка в имении откупщика Ушаки: «— А что же не спросим, зачем прежде подмазки все стучат? <…> при ударе молотком оказываются ослабевшие винты и такие гайки, на которых вся резьба стерлась <…> Поехали, да как поехали после того <…> как постучали молотком по всем колесам и переменили все истертое, просто поехали на славу! <…> Подъезжаем к Ушакам <…> явилась охота вымолвить что-нибудь при расставанье: «<…> Да ознаменуется новый период русской жизни, период Севастопольский, проявлением смиренномудрия, создающего истинную, непризрачную силу! Да воссияет свет русского смысла в начальствующих и начальствуемых, везде и во всем, и да избавит он нас от всякого спотыкания, неизбежного во тьме бессознательного чужелюбия!» (В. Кокорев . Путь севастопольцев. М., 1858, стр. 53, 54, 59,60).
Одна говорят: «На первый раз достаточно чарки доброго вина»; другие говорят: «Этого мало, нужно конституцию…» — Комический эффект в данном случае усиливается тем, что слово «конституция» употреблялось тогда в быту как синоним обильной выпивки (см.: П. и А. Кропоткины . Переписка. М.—Л., 1933, т. II, стр. 151, и стр. 23 в т. 8 наст. изд.).
Вечер второй. Audiatur Et Altera Pars*
Впервые — ОЗ, 1883, № 9 (вып. в свет после 16 сентября), стр. 273–296, под заглавием «Пошехонские рассказы. Вечер второй».
При подготовке рассказа для Изд. 1885 Салтыков произвел в тексте несколько изменений. Приводим пять вариантов ОЗ.
К стр. 29 Эпиграф:
Андроны едут… (Поговорка)
Audiatur et altéra pars. (Та же поговорка в латинском переводе)
К стр. 31. В начале абзаца: «— Когда меня…», после «…а я в ответ: «Покажи закон…», — отсутствовали слова: «…коим дозволяется взятки брать!»
К стр. 35. В середине абзаца: «В дореформенное время…», после слов «…оканчивались отдачею в солдаты, ссылкой в Сибирь, каторгой и т. п.» — было: «Без шума, тихо, благородно».
К стр. 44. В конце абзаца: «В уездные судьи…», после фразы «О секретарях говорили: «Мерзавцы!», а о писцах: «Разбойники с большой дороги!» — отсутствовало предложение: «И боялись их».
К стр. 45. В середине абзаца: «Некоторые судьи…», после слов «…умилиться над такой чертой самоотверженности…» — отсутствовало: «…вместо того, чтоб сказать: «Ну, бог с тобой! будь сыт и ты!»
Восьмого марта 1881 года военный министр Д. А. Милютин записал в дневнике, что на одном из первых правительственных совещаний после убийства Александра II Победоносцев «осмелился назвать великие реформы императора Александра II преступною ошибкой!»[124] Милютин, стр. 35.. Победоносцев выразил довольно устойчивые настроения определенной — консервативно-реакционной — части русского общества в 80-е годы. После 1 марта 1881 года, вспоминал, например, Г. К. Градовский, «новые веяния» получили тяжелый удар, и притихшая было на несколько месяцев реакция воспрянула с удвоенной силой. — Довольно реформ, пора назад и домой. — В этой формуле выразилось восторжествовавшее направление»[125]Г. К. Градовский . Итоги (1862–1907). Киев, 1908, с. 78–79.. «Есть еще люди, которые и теперь думают, что можно возвратиться к порядкам дореформенным и действовать так, как действовали Николая I и исполнители его воли…» — отмечал в 1882 году Кошелев[126]А. Кошелев . Что же теперь? Август 1882. Berlin, 1882, с. 36..
Пошехонско-крепостнический характер настояний хотя бы частично возродить в России былой «порядок вещей» писатель показывает в «Вечере втором» на примерах из прошлого, ясно раскрывающих подготовляемое стране будущее. Сатирическая острота обличений в этом рассказе особенно обнаженно выступала в журнальной публикации благодаря соседству двух эпиграфов (см. вариант ОЗ к стр. 29). Один из них — «Андроны едут» (то есть глупость, чепуха) — имел в виду историческую несостоятельность упований реакционеров на попятное движение истории. Другой — «Пусть будет выслушана и другая сторона» — указывал на противостоящую этим упованиям позицию автора. Вместе с тем этот второй эпиграф — ключ к пониманию вводной части рассказа о роли «отрицания зла» в деле последовательного утверждения подлинных положительных идеалов.
Не раз случалось мне слышать <…> Зачем <…> изнанку изображаете? — От «Рус. вестника» и «Моск. ведомостей» Каткова, особенно часто и озлобленно упрекавших писателя-сатирика в отсутствии у него «доброго отношения к своим героям».
Ведь мы давно бы изгибли все до единого, если б это было так! — «В доброе старое время обитатели Ноева ковчега, — писал в январе 1883 г. Михайловский, разумея под «Ноевым ковчегом» катковский «Рус. вестник» и словно предваряя содержание «Вечера второго», — не ограничивались простым карканьем, ревом, писком и лаем об исчезновении всего доброго в волнах всемирного потопа. По мере своих скромных сил <…> они противопоставляли мрачностям потопа идиллии и пасторали, героические и светлые портреты и картины из русской действительности. Все это было очень аляповато, фальшиво, деревянно и более на кукольную комедию походило, чем на настоящую литературу» («Письма постороннего в редакцию «Отечественных записок». — Н. К. Михайловский . Полн. собр. соч., т. 5. СПб., 1908, стлб. 707–708).
Фейер, Дерунов, Разуваев, Прыщ, Угрюм-Бурчеев — персонажи «Губернских очерков», «Благонамеренных речей», «Убежища Монрепо», «Истории одного города» и некоторых других произведений сатирика.
Правдины, Добросердовы, Здравомысловы, Простаковы, Скотинины. Первый и двое последних — персонажи комедии Фонвизина «Недоросль», фамилии Добросердов и Здравомыслов образованы по образцу наименования ходульных персонажей-резонеров в классицистической драматургии.
…пробормочут в сторону номенклатуру <…> гнусностей! — Ремаркой в сторону в классицистической драматургии (в частности, в фонвизинском «Недоросле») сопровождались реплики, выражавшие отношение персонажей к происходящему.
Один городничий охотник был до рыбы. — По предположению Д. М. Молдавского, этот сюжет, как и сюжет о городничем, обнаружившем в рыбе четыре золотых, был подсказан «Анекдотами древних пошехонцев» В. Березайского (см.: «Русская сатирическая сказка». М. — Л., 1955, стр. 245).
Кому до городничего дело есть, тот купит просвирку… — Ср. с рассказом Очищенного в «Современной идиллии» и его попытке замять с помощью «просвирки» неприятное для него дело.
…прорывается стремление восстановить эти времена <..-> упоминают <…> о каком-то дворянском принципе. — О необходимости возрождения «дворянских принципов» особенно часто в 80-е годы писал Катков (МВ, №№ 140, 142, 154 и др. за 1883 г.).
…«вперед без страха и сомнения!» — Пунктуационно измененная первая строка стихотворения Плещеева «Вперед! Без страха и сомненья…».
…сколько кукуевских катастроф! — См. прим. на стр. 354 в кн. 1.
Ассигнации <…> что такое ассигнации! — В начале 80-х годов один металлический рубль по официальному курсу равнялся полутора рублям ассигнациями. Реальная стоимость металлических денег была еще выше.
Ведь они Россию <…> продают! — О масштабах хищений и всякого иного корыстного отношения к государственному и общественному достоянию можно судить по тому, что министр внутренних дел Н. П. Игнатьев, вступая в должность, поставил в своем циркуляре губернаторам от 6 мая 1881 г. вопрос о «снисходительном отношении общества к незаконным способам наживы», ссылаясь на манифест Александра III от 29 апреля (П. А. Зайончковский . Кризис самодержавия на рубеже 1870-1880-х годов. М. 1964, стр. 385).
…нынче завелись какие-то «независимые»… — Реформа 1864 г. установила независимость суда от администрации и несменяемость судей.
…в дореформенное время всего более ценилась тишина. — «Мы во все время царствования императора Николая I привыкли думать, что «все обстоит благополучно», — вспоминал Дельвиг. — Печать о внутренней и внешней политике молчала или изредка только расхваливала отечественную политику; живое слово также молчало; общество было так воспитано и направлено, что оно предоставляло все распоряжения правительству» (А. И. Дельвиг . Полвека русской жизни. Воспоминания, 1820–1870, т. 2. М.—Л., 1930, стр. 24).
…носили белые штаны. — Белые брюки были принадлежностью и парадного дворянского мундира, и парадной формы высших гражданских чинов.
…не имеет никакого понятия о борьбе христиносов с карлистами… — Борьба между этими политическими течениями в Испании привлекала пристальное внимание общественной мысли в России 30-70-х годов. (См. стр. 489 и 632 в т. 3 наст, изд.)
Египетская тьма — библейский образ ( Исход , X, 21–23).
…дореформенный предводительский тип возведен в перл создания даже такими <…> беллетристами, как Загоскин и Бегичев… — Очевидно, имеются в виду губернский предводитель Двинский из романа М. Н. Загоскина «Искуситель» — «человек справедливый, исполненный чести и готовый всегда и во всяком случае стать грудью за последнего дворянина своей губернии», сделавшийся во время восстания под предводительством Пугачева «грозою мятежников» (ч. I, гл. 2), и уездный предводитель Сундуков из хроники Д. Н. Бегичева «Семейство Холмских» — богатый помещик, хлебосол, владелец крепостного оркестра, хора и театра.
Я знал одного предводителя… — Ср. с рассказом о Федоре Васильевиче Струнникове в цикле «Пошехонская старина» («Предводитель Струнников»). О развитии в «Пошехонской старине» некоторых мотивов и образов «Пошехонских рассказов» см.: Н. В. Яковлев , «Пошехонская старина» М. Е. Салтыкова-Щедрина (Из наблюдений над работой писателя), М., 1958.
Пуле-о-крессон — цыпленок с салатом (франц. poulet aux cresson).
Уши́ — курортный городок на швейцарской стороне Женевского озера (Салтыков побывал там в августе 1881 г.).
…лучше тысячу раз чужие деньги из кармана украсть, нежели один раз в политическое недоразумение впасть! — Тема уголовного преступления как гарантии политической благонадежности развита в «Современной идиллии».
Евиан (Эвиан) — курортный городок на французской стороне Женевского озера.
Пурбуары — чаевые (франц. pourboire).
…допускали замену в ратническом сапоге подошвы картоном <…> довольствовали ратников гнилыми сухарями. — Специально о казнокрадстве в связи со снаряжением ополчения в Крымскую войну Салтыковым написан очерк «Тяжелый год» (см. т. 11 наст. изд.).
Экономические крестьяне — иначе государственные, то есть не барские, не крепостные, переведенные в казну. Считались лично свободными, как и другие разряды государственных крестьян.
Комитет о раненых — был учрежден в 1814 г. для оказания вспомоществования лицам, получившим раны и увечья как во время военных действий, так и в мирное время при исполнении служебных обязанностей.
Пряжка за тридцать пять лет — знак отличия «беспорочной службы» в гражданских чинах, дублировавший орден Владимира 4-й степени, с той же цифрой (И. Г. Спасский . Иностранные и русские ордена до 1917 года. Л., 1963, стр. 117).
Перемазанцы — название раскольников-старообрядцев поповского толка.
Перекувырканцы (перекувырдыши) — бранное прозвище сектантов-перекрещенцев (анабаптистов).
Временное отделение. — Подразумевается временное отделение земского суда. Образовывалось в составе земского исправника, местного станового пристава и уездного стряпчего и выезжало из уездного города (местопребывание земского суда) для расследования на местах важных дел.
…к празднику ленту дадут. — То есть орден Владимира, Станислава или Анны, которые носились на лентах (И. Г. Спасский . Иностранные и русские ордена до 1917 года. Л., 1963, табл. XXXV, XXXVI, XXXVII).
Вечер третий. В трактире «Грачи»*
Впервые — ОЗ, 1883, № 10 (время вып. в свет неизв.), стр. 567–598, под заглавием: «Пошехонские рассказы. Вечер третий. В трактире «Грачи».
При подготовке рассказа для Изд. 1885 Салтыков внес в текст несколько дополнений. Приводим три варианта ОЗ.
К стр. 53. В середине абзаца «Разумеется…», после «…горечь обманутых надежд…», отсутствовали слова: «…и ожидание грядущей беды, в форме отставки или упразднения…»
К стр. 57. В абзаце: «— Еще бы вы…» — отсутствовала фраза: «Об том, чтоб у всех один план, одна мысль, одна забота… вот об чем!»
К стр. 59. Вместо абзаца: «— Не я, а власть имеющие» — было: «— Не я, а прочие».
«Вечер третий», в отличии от двух предыдущих, целиком посвящен характеристике новой полосы реакции, начавшейся вскоре после убийства народовольцами Александра II. Наступление реакции показано здесь отраженным в политическом быте и социальной психологии трех общественных групп. Собеседники «комнаты первой» персонифицируют высшую правительственную администрацию; собеседники «комнаты второй» — среду рядовой служилой интеллигенции, «комнаты третьей» — либерально-демократическую интеллигенцию.
Истории либерального бюрократа «Пугачева» , сторонника среднего курса «Жюст мильё» , и проводника жесткого курса «Вожделенского» («Комната первая») показывают, как смена правительственной политики сказалась на судьбах влиятельных верхов бюрократии, содействуя падению одних деятелей и возвышению других, более подходящих к взятому курсу.
История чиновника «Павлинского» («Комната вторая») демонстрирует ужасавшую Салтыкова податливость, с какою широкие круги общества, в данном случае служилой интеллигенции, еще недавно «либеральничавшие», уступают натиску реакции и ее добровольных «содействователей», вроде Скорпионова и Тарантулова .
Наконец в истории «публициста и либрпансёра» Крамольникова («Комната третья») Салтыков показывает, что наиболее жестоко и болезненно «новый курс» правительства ударил по «неспособной к предательству» идейной интеллигенции, прежде всего демократической, которая почувствовала себя словно «в тюрьме» и была поставлена перед необходимостью суровой самокритики и поиска новых путей действенной борьбы за передовой общественный идеал.
Прочитав полученную от Салтыкова 10-ю книжку «Отеч. записок» с «Вечером третьим», Белоголовый писал 9 ноября 1883 года из Ментоны в Лондон Лаврову: «Заключительная страница «Пошехонских рассказов» очень смелая и сильная штука, несмотря на то, что, как видно, была в цензурной переделке»[127]Центр. гос. архив Октябрьской революции, ф. П. Л. Лаврова, п. 22, лл. 116–117. Сообщено С. A. Maкашиным .. Оценка эта относится к речи Крамольникова и к содержащейся в ней страстной самокритике («Вместо того, чтоб идти широким вольным путем, я предпочел окольные тропинки…» и далее).
Департамент Пересмотров и Преуспеяний, департамент Препон, департамент Оговорок — сатирические образы, обозначающие три курса правительственной политики 60-80-х гг.: либеральный, реакционно-охранительный и «средний» — либерально-консервативный.
…Жюстмильё <…> не требовал ни света, ни ежовых рукавиц <…> надеялся, что со временем все разъяснится. — Фамилия этого персонажа (от франц. juste — справедливый и milieu — середина) равнозначна фразеологизму «золотая середина».
…в последнее время <…> выяснилось, что преуспеяние есть преуспеяние, а препона есть препона. — Намек на манифест Александра III от 29 апреля 1881 г., составленный Победоносцевым и определивший общий курс правительственной политики. «Помимо формальной стороны появления нового манифеста, — писал Д. Милютин, — поразило нас и самое содержание его. Под оболочкою тяжелой риторической фразеологии ясно проглядывает главная цель — провозгласить торжественно, чтобы не ждали от самодержавной власти никаких уступок» (Милютин, стр. 63).
Рудин, Репетилов — герои одноименного романа Тургенева и комедии Грибоедова «Горе от ума», подвергнутые сатирической трансформации и не раз появлявшиеся на страницах произведений Салтыкова.
…служить так служить, а либеральничать так либеральничать. — Одной из многих иллюстраций к реакционному ужесточению правительственной политики с начала 80-х годов может служить запись Д. Милютина в дневнике за 8 мая 1881 г. о разговоре царя с Лорис-Меликовым: «…Его величество упоминал и обо мне, ставя меня заодно с гр. Ло-рис-Меликовым и Абазою в число представителей воображаемой либеральной партии, не сочувствующей принципу самодержавия. Государь весьма откровенно высказал, что в настоящий момент, когда вся задача состоит именно «в укреплении самодержавной власти», мы трое непригодны ему…» (Милютин, стр. 70).
Это насчет прожектов, что ли? — пристал Пугачев. — И насчет прожектов, и вообще. — Намек на более чем умеренные конституционные проекты , возникавшие в среде либеральной бюрократии, в том числе на так называемую «конституцию» Лорис-Меликова.
…это вы насчет тех , что ли? — Имеются в виду революционеры, в том числе народовольцы, убившие Александра II, что дало повод реакции обвинить Лорис-Меликова, возглавлявшего либеральный курс в правительственной политике, чуть ли не в содействии террористам.
Не о противодействии идет речь, а о содействии… — Правительство призвало к содействию ему в борьбе с «крамолой» вскоре после убийства Степняком-Кравчинским шефа жандармов Н. В. Мезенцева (см. «Правит. вестник», 1878, вып. от 20 августа). Обличению реакционной тактики «содействия» Салтыков посвятил многие страницы «Писем к тетеньке» (см. т. 14 наст. изд.).
Департамент Раздач и Дивидендов. — В характеристику этого «департамента» введен ряд намеков на министерство государственных имуществ. В главнейшие «предметы ведомства» этого министерства входили, с одной стороны, управление — с целью получения доходов ( «дивиденды» ) — огромными государственными землями, лесами, оброчными статьями, имениями и пр., а с другой стороны, заведование раздачей наград и пособий из кредитов, ассигнуемых на эти цели.
«Peau d’âne» — феерия Клервиля и Лорансена но одноименной сказке Перро; шла в течение многих лет в театре «Gaîté».
«M-lle Nitouche», «La princesse des Canaries» — премьеры парижского сезона 1883/84 г.: оперетта Эрве (театр «Variétés») и оперетта Лекока (театр «Folies-Dramatiques»).
«Contributions indirectes» — Главное управление по взиманию косвенных налогов, учрежденное в 1851 г.; надзирало, в частности, за таможнями.
Он, не стесняясь, называл Швейцарию «страною свободы»… — «Итак, среди Европы есть страна, поставившая себе задачей пристанодержательство, — писал 30 марта 1884 г. о Швейцарии Катков. — Здесь центр всей «международной революционной сети». Здесь заседает «центральный революционный комитет». Здесь он постановляет свои приговоры, и послушные агенты едут в то или другое государство исполнять его повеления. Отсюда рассылаются указания динамитчикам разных стран, сюда бегут исполнившие приказания «центрального комитета» или совершившие злодеяние по собственному почину. От времени до времени здесь бывают съезды…» и т. д. (М. Н. Катков . Собрание передовых статей «Московских ведомостей». 1884 год. М., 1898, стр. 185).
— Я провел почти месяц в Кларане… — В рассказе Павлинского о Швейцарии отразились личные впечатления Салтыкова. В августе 1883 г., переезжая из Германии во Францию, в Париж, писатель остановился на неделю в Кларане и совершил оттуда несколько поездок в близлежащие достопримечательные места.
Dent du Midi — одна из вершин швейцарских Альп (в буквальном переводе — Южный зуб).
Озерки — дачная местность под Петербургом, в отличие от Павловска или Петергофа доступная чиновничеству средней руки.
Шильонский узник! Байрон! — Речь идет о Франсуа Бонниваре (XVI в.), противнике герцогов Савойских, заточенном в Шильонский замок на шесть лет, четыре из которых он провел в каменном подземелье на железной цепи. Байрон сделал его героем поэмы «Шильонский узник» .
…были времена, когда и Савойский дом вел себя не безукоризненно! — Имеется в виду сотрудничество царствовавшей в Пьемонте Савойской династии с Рисорджименто — национально-освободительным движением итальянского народа. В этой связи уясняется характер упоминания выше в одном ряду деятелей Рисорджименто: его либерально-монархического крыла (король Виктор-Эммануил, Кавур ) и революционно-демократического ( Гарибальди, Мадзини ).
…Париж — это столица мира! — Об отношении Салтыкова к Парижу и Франции см. в очерках «За рубежом» и комментарии к ним(т. 14 наст. изд.).
Шатобриан — здесь: жаренное на решетке говяжье филе со взбитым картофельным пюре, по рецепту повара французского писателя Шатобриана .
Способность мыслить становится тяжелым бременем, а попытка формулировать <…> мысль — риском… — <В настоящее время, когда враждебные правительству страсти начинают стихать, — говорилось в «Копии с конфиденциального письма г. московского генерал-губернатора к г. министру внутренних дел от 20 января 1883 года», — следует весьма серьезно относиться к малейшему намеку или даже самой слабой тени таких мыслей, которые клонятся к публичному порицанию действий правительства». Надо, чтобы в публичных собраниях «произносились речи не иначе, как по предварительном просмотре их местной административной властью» («К. П. Победоносцев и его корреспонденты». Т. 1, полутом 1, М. — Пг., 1923, стр. 345).
Скорпионов, Аника Тарантулов. — Фамилии этих чиновников перекликаются с описанием геральдического знака «страны зулусов» в 12 главе «Современной идиллии» (см. кн. 1 наст. тома). Аника — от имени героя русских сказок об Анике-воине, который хвастался своей непобедимостью.
…добывал себе пропитание «похвальными поступками». — «Ни один донос, кто бы его ни послал, не остается без последствий, — писал о масштабе доносительской практики в начале 80-х гг. и об отношении к ней властей Степняк-Кравчинский в книге «Россия под властью царей». — Стоит только уволенной вами кухарке или вороватому слуге, которого вы пригрозили отдать под суд, заявить, что вы социалист, и у вас немедленно произведут ночной обыск. У вас есть соперник, досаждающий вам? Прежний друг, которому вы хотите подложить свинью? Вам нужно лишь донести на него полиции» (М., 1964, стр. 94).
Одно бы только словечко: «Братцы! вот они!» — и всех бы этих интеллигентов… — «В обществе и литературе то и дело слышатся ныне возгласы: долой «интеллигенцию» и да здравствует народ!», — писал в августе 1881 г. Михайловский («Записки современника» — 03, 1881, № 8, стр. 244). В печати травлю интеллигенции начал Катков (см. стр. 738–739 в т. 13 наст. изд.).
Василиск — от имени сказочного «змия, взроком убивающего» (И. Сахаров , Сказания русского народа. Т, 2, кн. 5, СПб., 1849, стр. 23).
…в Москве некоторый человек проявился: <…> все только правду говорит! — Намек на Каткова и его «Моск. ведомости», постоянно заявлявших о себе как о проводниках «правды» и «здравого народного смысла».
Крамольников (публицист и либрпансёр)… — Об образе Крамольникова см. в примеч. к рассказу «Сон в летнюю ночь» и к сказке «Приключение с Крамольниковым» (тт. 12 и 16 наст. изд.). Либрпансёр — свободомыслящий, вольнодумец (франц. libre penseur).
…не прочь был потребовать даже всего . — То есть политической свободы и гражданского правопорядка. «Всему» противопоставляются «щелка» и «щели» — те ограниченные возможности общественной жизни, которые допускались абсолютистским режимом самодержавия в периоды либерализации его политического курса.
Помните, что ведь здесь трактир. — О трактире как арене филерской деятельности см. в примеч. к «Письмам к тетеньке» (т. 14 наст. изд.).
— Яко тать в нощи… — как вор ночью; выражение из Библии ( Первое посл. к фессал. ап. Павла , V, 2).
Нуте-ка, благословясь: мму-у! — «Один из героев великого сатирика Щедрина, — писал по поводу этого эпизода Степняк-Кравчинский, — сожалеет, что он не бессловесное животное, например, не вол, так как человеку никак нельзя чувствовать себя в безопасности в России, что бы он ни говорил. Каждое слово может быть ложно истолковано шпионами и навлечь беду на того, кто произнес его. А если бы человек только мычал, то самый пронырливый шпион не смог бы истолковать его мычания в дурную сторону.
И для царя было бы многим приятнее, если бы его подданные только мычали» (С. М. Степняк-Кравчинский. Царь-чурбан. Царь-Цапля. Пг., 1921, стр. 166).
Наевшись <…> стали уже настоящим образом разговаривать. — Боязнь быть услышанным посторонними ушами определяла «невинное» содержание застольных бесед не только в 80-е годы. На вечерах у А. Я. Пятковского в 1870 г., по воспоминаниям Кропоткина, как только возникал серьезный разговор на политические темы, «кто-нибудь из старших уже, наверное, прерывал разговор громким вопросом: «А кто был, господа, на последнем представлении «Прекрасной Елены»?» — или: «А какого вы, сударь, мнения об этом балыке?» Разговор так и обрывался» (П. А. Кропоткин . Записки революционера. М., 1966, стр. 233).
Вержболово — станция на русско-германской границе до первой мировой войны.
…отчего прежде был Стыд… — Тема стыда — возможности нравственного возрождения человека и пробуждения в обществе гражданского самосознания — развита в сказке «Пропала совесть», в рассказах «Дворянские мелодии» и «Чужой толк», в финале «Современной идиллии» (кн. 1, т. 16, т. 12 и кн. 1 наст. тома).
…в надежде славы и добра… — из «Стансов» Пушкина.
Фасонировать — формировать, оформлять (от франц. façonner).
Я не говорю уже о тех архиябедниках, которые, при посредстве печатного станка, всю Россию опутали своею подкупною кляузою… — Речь опять идет о «Моск. ведомостях» Каткова, которые один из современников в начале 80-х годов охарактеризовал следующим образом: «Есть даже газета, пользующаяся особым благоволением в некоторых высших кругах, которая, из корыстных целей или по полной непрактичности, или по безумию <…>, не перестает настоятельно рекомендовать возвращение к прежним порядкам, к усилению единоличных властей и к принятию каких-то энергических мер. Она безусловно и постоянно осуждает всякие выборы и виды представительства, называет говорильнями все совещательные учреждения, всячески их ругает и, с особенным наслаждением, выставляет промахи и упущения земских собраний, городских дум, земских и городских управ и новых судов; она приравнивает либеральные журналы и газеты к подпольным крамольным изданиям, не упускает случая доносить и клеветать на первых и охотно, с разными «инсинуациями», жалует либеральных администраторов в покровители крамолы и чуть-чуть не ставит их во главу ее» (А. Кошелев . Что же теперь? Август 1822. Berlin, 1882, стр. 37–38).
Вечер четвертый. Пошехонские реформаторы*
Впервые — ОЗ, 1883, № 11 (вып. в свет после 12 ноября), стр. 231–256, под заглавием: «Пошехонские рассказы. Вечер четвертый. Пошехонские реформаторы».
При подготовке рассказа для Изд. 1885 Салтыков внес в текст одно дополнение. Приводим его:
К стр. 85. В конце абзаца: «Да иначе…», после слов «…и в тех не частых <…> собеседованиях, когда…», добавлено: «…даже в среду, со всех сторон наглухо запертую…»
«Вечер четвертый» состоит из двух рассказов о «пошехонских реформаторах».
Первый реформатор, Андрей Курзанов — один из многих салтыковских правдоискателей из народа (или «опростившихся», ушедших в народ), галерею которых начинают Пахомовна и Аринушка в «Губернских очерках» и заканчивает «братец Федос» в «Пошехонской старине». Салтыков сочувственно излагает «нравственный кодекс» Курзанова — его призывы «жить по-божески», по правилу «тебе кусок, и мне кусок, и всем прочим по куску!». Наивные «справедливые слова» Курзанова заключают в себе моральное осуждение существующего «порядка вещей» и потому обрекают проповедника этих «слов» на вполне реальные преследования, завершающиеся административной репрессией. Вместе с тем Салтыков показывает, что Курзанов, признающий неизбежность сосуществования на практике противостоящих друг другу норм поведения — думать «по-божески», но поступать «по закону», — всего лишь утопист своих идеальных представлений о справедливости. Он не борец с осуждаемой им социальной действительностью и не в силах что-либо изменить в ней. Поэтому он отнесен к «пошехонским реформаторам», то есть псевдореформаторам.
Андрею Курзанову противостоит другой «реформатор», его идейный антипод, Никанор Беркутов — доносчик и человеконенавистник. Образ Беркутова в большей мере, чем образ Курзанова, принадлежит политическому быту начала 80-х годов — времени усиления политического контроля, административных репрессий, сыска и доносительства. Один из «идеологов» и практиков возрождения пошехонского «прошлого», Беркутов предстает как реформатор в отрицательном смысле, как реставратор реакции с ее девизом приведения жизни «к одному знаменателю», то есть тоже как разновидность «пошехонских реформаторов».
Тальк — моток пряжи или нити.
Камилавка — головной убор православных монахов, а также награждаемых ею священников, расширенный кверху цилиндр без полей.
Апокрифические сказания — христианские сказания, не совпадающие с православно-каноническими текстами и запрещенные официальной церковью.
…плоть немощна. — Из Евангелия ( Матфей , XXVI, 41).
…в низменных слоях общества… — здесь: в социальных низах.
«Непросвещенная чернь» — парафраз выражения из оды Державина «О удовольствии» («Прочь буйна чернь, непросвещенна…»).
Простец — образ человека массы, толпы, пассивно сносящего гнет насилия и обуздания вследствие своей бессознательности. Восходит к «Благонамеренным речам» (см. т. 11).
Адамов грех — переносно: «ослушание, непослушание; слабость к соблазну» (В. Даль . Толковый словарь…).
…душу-то <…> За друга своя полагать ее надо… — Из Евангелия ( Иоанн , XV, 13).
Вы за всех, все за вас. — Парафраз одного из заветов христианского человеколюбия ( Нов. завет, Второе посл. к коринф. ап. Павла, V, 15 и др.)
…он уже в сороковых годах провидел и новые суды, и земство, и даже свободу книгопечатания. — Гласные суды и земство возникли в 1864 г., указ «О даровании некоторых облегчений и удобств отечественной печати», заменивший для столичных изданий предупредительную цензуру карательной, появился в 1865 г.
…в «Уединенном пошехонце», получавшем внушения чуть ли не из самого городнического правления… — «Уединенным пошехонцем» назывался первый в России провинциальный журнал, издававшийся в 1786–1787 гг. в Ярославле. Здесь это — собирательное наименование всей официальной и официозной печати, проводника и пропагандиста очередного курса правительственной политики.
…«справедливые слова» <…> всегда находились и находятся в ведении подлежащих ведомств… — Одно из множества указаний в салтыковской сатире и публицистике на авторитаризм политики самодержавия в области идеологии.
…ударил <…> между крылец… — между лопаток, «по хребту».
…исправник <…> Язвилло <…> за упразднением городнической должности, соединил в своем лице высшую полицейскую власть.» — Должность городничего была ликвидирована в 1862 г. Тогда же исправники , ранее выбиравшиеся дворянами, стали назначаться губернаторами. Язвилло в дальнейшем превращается у Салтыкова в Гвоздилова, поборника контрреформ («Пестрые письма»).
…призвал всех благонадежных обывателей (на этот раз он даже не усомнился употребить слово «граждане») к содействию. — Слово «граждане» , связанное с фразеологией Великой французской революции, было изъято в России из официального употребления Павлом I в 1797 г. («Рус. старина», 1871, № 4, стр. 531–532). О политике «содействия общества» см. в «Письмах к тетеньке» (т. 14 наст. изд.).
…настаивал на собственности и советовал защищать ее всеми средствами. И не только от воров <…>, а больше всего от распространителей развратных мыслей… — Положение, общее для французской и русской демократической сатиры. — См. стр. 589–590 в т. 8 и 570 в т. 11 наст. изд.
Народная Немезида — выражение Пушкина в стихотворениях «Наполеон» и «Бородинская годовщина».
Тигосить — «давить, жать, гнести» (В. Даль . Толковый словарь…).
«Всех привести к одному знаменателю» — эзоповская формула салтыковской сатиры для обозначения авторитарности, а также всех видов насилия и обуздания, присущих абсолютистско-полицейскому режиму самодержавия.
«Кошки» — плети с несколькими концами («хвостами»).
«Третий пункт» — узаконенное право администрации увольнять «неблагонадежных лиц» без их просьб и без объяснения причин (см. стр. 633 в т. 3 наст. изд.).
…относительно доносителей по первым двум пунктам… — Имеются в виду первые два пункта указа Петра I от 1713 г., определявшего порядок «оказывания слова и дела государева» (см. в тексте ниже), то есть доносов властям о государственных преступлениях: «1) ежели кто за кем знает умышление на его, государево, здоровье и честь»; «2) о бунте и измене». Только по этим двум пунктам дозволялось сказывать «слово и дело» караульному у дворца офицеру, который обязан был представить доносчика государю.
Начальство не любило блестящих доносчиков <…> охотнее утирало слезы… — насмешка над официальной легендой об учреждении III Отделения Николаем I (см. стр. 773 в т. 13 наст. изд.).
Прошения и ябеды <…> возвращались ему с надписью. — С надписью об отказе в возбуждении «дела».
…сделал его своим излюбленным человеком. — Ироническое употребление термина обычного русского права («излюбленные люди»), означавшего лицо, выбранное обществом на какую-либо должность.
Благодаря объявленной воли вину кабаков расплодилось в городе множество… — После введения акциза в 1863 г. (см. стр. 571–572 в т. 3 и 610, 598 в т. 7 наст. изд.).
…обвиняя его в произведении бесплодной суматохи, в угоду «ржонду». — Жонд народо́вы (Rząd narodowy — национальное правительство) был высшим органом повстанческой власти во время Польских освободительных движений 1830–1831, 1846 и 1863–1864 гг.
Вечер пятый. Пошехонское «дело»*
Впервые — 03, 1883, № 12 (вып. в свет 17 декабря), стр. 491–518, под заглавием: «Пошехонские рассказы. Вечер пятый. Пошехонское «дело».
Рассказ привлек внимание цензора Н. Е. Лебедева, который в донесении в С.-Петербургский цензурный комитет сообщал 14 декабря 1883 года:
«Рассказ этот, как и предыдущие рассказы Щедрина, отличается пессимистическим характером. Из этого рассказа прямо явствует, что под именем Пошехонии автор разумеет Россию, современный общественный быт, который он и старается представить в самом безотрадном виде. Переживаемое время называет он временем суровых, но бесплодных поучений, в которое проповедуется необходимость перехода от мечтаний и фразы к «делу», причем, однако, никто не берет на себя труд пояснить, в чем заключается это «дело» и в чем проявлялись эти мечтания и фразы. Все требуют «дела», говорят о «деле», поучают, убеждают и негодуют на тему о «деле». Публицисты едва успевают формулировать народившиеся требования «дела». В разные исторические эпохи существования Пошехонии «дело», — говорит автор, — понималось у пошехонцев различно: было время, когда «делом» называлась бессовестная эксплуатация крепостных; затем наступило время, когда после освобождения крестьян «дело» осуществлялось в лице Колупаевых и Разуваемых. Затем, переходя к настоящему времени, Щедрин рисует портрет одного такого дельца по имени Клубкова, который предпочитает дело мечтаниям. Между тем дело Клубкова состоит в том, что он, поселившись в усадьбе, сделался бичом окрестных крестьян, так как высасывает у них, пользуясь их тяжелым положением, последние гроши. Такого ли «дела» желают те, которые отвергают всякие мечтания и идеалы, спрашивает Щедрин.
Без сомнения, очерк этот нельзя назвать благонамеренным, так как в нем наше общественное положение представляется в печальном виде; но, принимая в соображение, что в таком положении он обвиняет не правительство, а само общество и известную часть литературы, и что в таком духе и направлении пишутся Щедриным все статьи, цензор не считает эту настолько вредною, чтобы она требовала ареста декабрьской книжки, о чем и имеет донести комитету»[128] Евгеньев-Максимов, с. 114–115; Боград, с. 519..
Приняв «доклад к сведению», цензурный комитет все же постановил сообщить его Главному управлению по делам печати[129] Боград, там же..
Среди лозунгов реакции 80-х годов значительное место занимали призывы к обществу покончить с «мечтаниями» и приняться за «дело». Под «мечтаниями» («фантазиями», «снами», «новыми веяниями» и т. д.) традиционно для реакционной печати понимались все формы и направления демократической и социалистической идеологии. Призывы же обратиться к «делу» требовали, с одной стороны, отказаться от примата общественных интересов в пользу интересов личных, а с другой стороны — ограничения допускаемой политической активности сферой содействия, как писал И. С. Аксаков, «государственному порядку» в борьбе с «неурядицей духа общественного». Только тогда «почин» становится «делом народным», — писал редактор «Руси», — «когда он нисходит с верховных высот власти или, по крайней мере, в живом союзе с нею. Этого-то и ждет Русская земля, ждет себе оживления и одушевления сверху»[130]«Русь», 1883, 15 декабря, № 24, стр. 5, 11..
И то и другое понимание «дела» переводило его, в осмыслении Салтыкова, в рубрику «пошехонского».
Разъяснение «пошехонского дела» Салтыков дает в полемике с призывами о «деле» идеологов реакции, в частности, И. Аксакова и его «Руси». Это было ясно современникам. Белоголовый писал Лаврову 6 января 1884 года о «Вечере пятом»: «Пошехонский рассказ <…> мне очень понравился; он весь направлен против недавней аксаковской статьи, и как чисто полемический ответ на вопрос дня, по-моему, чрезвычайно едок и остроумен[131]Центр. гос. архив Октябрьской революции, ф. П. Л. Лаврова, п. 33, лл. 4–5. Сообщено С. A. Maкашиным ..
До́роги мне и зыбучие ее пески, и болота, и хвойные леса… — «Это описание относится к Тверской губернии, родине Михаила Евграфовича», — указывала Л. Н. Спасская («М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников». М., ГИХЛ, 1957, стр. 547). Указание верное, но недостаточное. Пейзаж в «Вечере пятом» и относящиеся к нему «лирические отступления» — одни из тех страниц Салтыкова, в которых с наибольшим проникновением выразилась «тоскующая любовь> писателя к своей стране и ее народу.
«Эпоха мечтаний, по-видимому, миновалась — и слава богу!..» — «…Года за два, за три пред сим, — писал 11 января 1884 г. Катков, — над Русской землей носились так называемые «новые веяния». Все казалось тогда возможным, всякое безумие и всякая глупость выступали тогда с уверенностию в скором и неукоснительном исполнении их вожделений. Но теперь все спокойно; с правительственных высот уже не стремятся бурные потоки; лица, стоящие у дел, не будоражат страну фантазиями <…> Затишье <…> водворилось у нас после бурных веяний» (M. H. Катков . Собрание передовых статей «Московских ведомостей». 1884 год. М., 1898, стр. 20).
Отставной бесшабашный советник Рогуля. — Рогуля впервые изображен в должности частного пристава в «Губернских очерках» («Общая картина», т. 2 наст. изд.).
…кипела млеком и медом. — Из Библии ( Исход , III, 8).
…изобилие <…> выпадало только на долю потомков лейб-кампанцев, истопников и прочих дружинников… — то есть потомков служилых дворянских родов О лейб-кампанцах и дружинниках см. на стр. 545 в т. 7 и 612 в т. 11 наст. изд. Дворцовым истопником , получившим от Анны Иоановны в 1740 г. за преданность Бирону дворянство и собственный герб («три серебряных вьюшки на голубом поле») был Алексей Милютин, прадед известных государственных деятелей 60-70-х годов.
Чуть-чуть в то время «мечтания» не заполонили «дела». — Имеется в виду период первой революционной ситуации 1859–1861 гг.
«Время, всех освящающее» — Из царского манифеста 19 февраля 1861 г.
…увидел себя замурованным в «наделе»… — Надел — земельный участок, который крестьянин по реформе 1861 г. получал от помещика за выкуп в рассрочку. При нарезке наделов помещики старались чередовать крестьянские земли со своими, чтобы штрафовать крестьян за потравы и вынуждать их к аренде или покупке помещичьей земли на кабальных условиях, поскольку надел к тому же не мог прокормить крестьянскую семью (см. на стр. 220–222 и 354–355 в т. 11 наст. изд.).
Житницы дружинников запустели, житницы «меньших братьев» не наполнились. — «…Вспоминая тогдашние времена <1870— 1880-е гг.>, —писал Елпатьевский, — <…> я с некоторым изумлением оглядываюсь на результаты <…> дворянской эксплуатации народа. Дворянство беднело, а не богатело, не распухало, а тощало. Тогда уже шло вовсю дворянское оскудение» (С. Я. Елпатьевский . Воспоминания за 50 лет. Л., 1929, стр. 29). Что же касалось крестьянства, то «более 80 % нашего населения, — свидетельствовал в 1882 г. Кошелев, — находится теперь в самом бедственном положении — худшем (хотя это и невероятно), чем оно было до 1861 года» (А. К. Кошелев . Что же теперь? Август 1882. Berlin, 1882, стр. 83).
…все устроилось на потребу потомку древних гущеедов… — Ироническая аналогия между послереформенной буржуазией — Колупаевы — и торговым сословием древнего Новгорода — гущееды (прозвище новгородцев). Вместе с тем сатирическая стрела в адрес стихийно сложившегося послереформенного союза буржуазии и дворянства, общими усилиями обездоливших «поильца-кормильца пошехонской земли» — крестьянина.
Я помню, в одну из таких эпох <…> пришлось мне быть в «своем месте» по «своему делу». — Автобиографическая реминисценция. О поездках Салтыкова в Тверскую губернию для ликвидации наследственной вотчины см. в очерках «В дороге», «Столп», «Кандидат в столпы» из «Благонамеренных речей» в т. 11 наст. изд. и в комментарии на стр. 573–576 там же.
«Отец, каких мало», — водевиль Н. А. Коровина, написанный в 1838 г. и тогда же поставленный на сцене.
…устроил у себя при усадьбе фаланстер, в который и заточил всех крестьян… — Фаланстер — проектировавшееся французским социалистом-утопистом Фурье своего рода идеальное общежитие для общины будущего — фаланги. В системе сатирического иносказания Салтыкова «фаланстеры» — крайние формы и степени эксплуатации помещиком крестьян, нечто среднее между военными поселениями Аракчеева и острогами; недаром несколько ниже писатель прямо назовет устроенный Клубковым «фаланстер» каторгой .
…записал их в ревизию под наименованием дворовых. — Дворовые люди , в отличие от других крепостных крестьян, не имели права на получение от помещика земельного надела и усадебного обзаведения. Записав еще задолго до реформы своих крестьян дворовыми, Клубкову н удалось, как скажет далее писатель, лишить их принадлежащего им имущества.
…стряхнул с себя ветхого человека… — освободился от прежних взглядов и настроений. Выражение из Библии ( Посл. ап. Павла к колосс. III, 9, 10).
Дача — земельный участок самостоятельной ценности (лесной, пахотный и т. п.).
…золотые-то сны миновали! — Выражение «золотой сон» вошло в обиход после появления в 1862 г. перевода В. Курочкина из Беранже «Безумцы», где Курочкин назвал так идеалы утопического социализма (во франц. тексте идентичного выражения нет). См. также на стр. 127.
Костерь — сорная трава.
Исправник даже донос на меня <…> что я мужиковствовать собрался. — Борьба с «мужиковствующими» дворянами-помещиками в 60-80-е годы была одной из форм политического контроля самодержавия над деревней и ее настроениями.
…одна из казней египетских… — Согласно библейскому сказанию, многочисленные беды — «казни» , — начиная с нашествия жаб и кончая погружением во тьму и истреблением первенцев, были обрушены богом на египтян за преследование фараоном евреев перед их «исходом> из плена ( Исход , VII–XII).
Диатриба — едкая, придирчивая речь с выпадами личного характера.
Бесшабашный советник Дыба. — См. о нем в очерках «За рубежом» и «Письмах к тетеньке» (т. 14 наст. изд.), в «Современной идиллии» (кн. 1 наст. тома) и «Пестрых письмах» (кн. 1 тома 16).
Вечер шестой. Фантастическое отрезвление*
Впервые — ОЗ, 1884, № 3 (вып. в свет 16–18 марта), стр. 251–268, под заглавием: «Пошехонские рассказы. Вечер шестой. Фантастическое отрезвление».
Начало работы над рассказом определяется письмом Салтыкова к Михайловскому (конец февраля), в котором он сообщал, что пишет «Пошехонский рассказ», но не может «поспеть скоро».
«В этом сатирическом очерке, — доносил цензор Лебедев 13 марта в С.-Петербургский цензурный комитет, — автор имеет целью осмеять ту консервативную часть публицистики, которая хлопочет об отрезвлении русского общества, причем старается представить наше современное общественное положение в самом мрачном и безотрадном виде. С свойственным автору преувеличением и бесшабашностью он рисует пред читателем самые невероятные картины, дабы произвести на него более сильное впечатление. Так он начинает свой очерк с того, будто в Пошехонии (то есть в России) на том месте, где когда-то происходили северные народоправства (попросту — веча), впоследствии был построен съезжий дом с каланчой, на которой ходит сторож, наблюдающий за народным отрезвлением и готовый во всякое время с своей вышки дать сигнал к окачиванию водою собравшейся около нее для народоправства толпы (стр. 251, 252, 253, 254)[132]Цензор указывает страницы журнального текста. — Ред. . Такой способ отрезвления пошехонцев введен, по словам автора, у нас ныне. Без сомнения, автор намекает этим на известные газеты и преимущественно на «Московские ведомости», а не на правительство, но нельзя не заметить из слов его, что газеты такого направления пользуются особым авторитетом (стр. 261, 262, 263).
Для более наглядного понимания пользы такого рода управления он выводит на сцену среди толпы, собравшейся на вече пред каланчою съезжего дома, скромного обывателя Пошехонья (по имени Рыжего), который не стесняется вслух выражать свои мысли, заключающиеся, между прочим, в том, что он не может согласиться с тою истиною, будто всякое начальственное требование от природы правильно, а потому и следует его выполнять. Не соглашаясь с такою новою мыслью, толпа переходит от споров к рукопашной схватке и убивает Рыжего (стр. 263, 264, 266). Таким образом результатом той системы отрезвления, которую хотят ввести известного сорта публицисты, по словам автора, оказывается труп (стр. 267, 268).
Нельзя не заметить, что Щедрин, считая публицистов, проводящих идеи об отрезвлении, ныне в силе и как бы находящимися под покровительством правительства, бросает этим тень осуждения на самое правительство за то, будто бы безотрадное, положение, в котором находится современное русское общество, чем и возбуждает читающую публику против правительства. Принимая во внимание, что настоящий очерк написан в том же пессимистическом духе, как и большинство прежних его статей, цензор не считает и этот очерк настолько вредным, чтобы требовать ареста мартовской книжки журнала «Отечественные записки», но о предосудительном содержании этой статьи считает необходимым донести Главному управлению по делам печати»[133] Евгеньев-Максимов, с. 118–199; Боград, с. 522..
Доклад был в тот же день получен Главным управлением и одобрен.
Нарисованная Салтыковым картина «фантастического отрезвления» пошехонцев — картина глубокого падения общественных настроений и идеологии в условиях реакции — вызвала ряд откликов в печати. На один из них — в «Новом времени» — Салтыков ответил в очередном очерке своей серии «Между делом», вошедшем затем главой IX в книгу «Недоконченные беседы». В этом ответе Салтыков сам прокомментировал заключительный пошехонский «вечер» — одну из наиболее трагических страниц в творчестве писателя (см. стр. 273–275).
При подготовке рассказа для отдельного издания Салтыков произвел в тексте ряд уточнений. Приводим четыре варианта ОЗ.
К стр. 132. В середине абзаца: «День был осенний…», вместо «…где в оное время бунтовщиков с раската сбрасывали» — было: «…где в оное время «лукавого» с раската сбрасывали.»; вместо «…хоть из пушки палить будет» — было: «…хоть разгонять будет».
К стр. 134. В конце абзаца: «А сверх того…», после слов: «…держа наготове в кармане какое-то веяние…» — отсутствовала фраза: «…и пошехонцы беспрекословно подчиняются ему…»
К стр. 137. В конце абзаца: «Говорят, что мы отрезвились…», после слов «Поэтому, сделавши первый шаг в смысле отрезвления…» — было: (то есть как раз противоположное тому, о чем хлопочет доброжелательствующая нам газета).
…в том самом месте, где во время оно, по свидетельству Костомарова, у них «северные народоправства» происходили… — Здесь и ниже, в связи с книгой Костомарова «Северно-русские народоправства» , посвященной вечевому и единодержавному «началам» государственности и вышедшей в разгар «великих реформ», в 1863 г., Салтыков затрагивает, в обобщающе-иносказательном смысле, ряд узловых явлений отечественной истории. То самое место — вечевая площадь, место народных собраний в древней и средневековой Руси, дольше всего действовавших на севере, в Новгороде и Пскове (до 1478 и до 1510 г.). «Московские куранты» (от лат. curare — заботиться, пещись) — русское централизованное государство, под эгидой Москвы подчиниишее себе и ликвидировавшее Новгородскую феодальную республику. Кроме того, здесь налицо очередной сатирический выпад против «Моск. ведомостей»: они уподобляются рукописной газете средневековых московских государей — «Курантам» , из которой царь узнавал о важнейших событиях за границей. Съезжий дом с соответствующей каланчой — полицейский дом с помещениями для арестантов и пожарной команды, здесь: символ полицейской государственности и администрации. Тот же символ персонифицирован в образе городничего (в его ведении находился съезжий дом) — штабс-капитана Мазилки .
Фоска — мелкая карта, с двойки до десятки, некозырной масти.
Муниципия — здесь: страна.
И чем смирнее вели себя пошехонцы <…> тем сильнее зрело в нем убеждение, что в этом-то именно «народоправства» и состоят. — «Самое появление народа на авансцене, — словно разъясняет смысл этого «убеждения» К. Головин, — даже народа самого благонадежного, уже заключает в себе что-то почти мятежное» (К. Головин . Мои воспоминания, т. II (1881–1894). Спб., 1910, стр. 36).
…еще недавно в газете «Уединенный пошехонец» удостоверяли, что стоит только здравому смыслу пошехонцев воспрянуть — и все пойдет как по маслу. — О возвращении к «честному, здравому смыслу», который должен сменить «праздномыслие и празднословие», писали постоянно и систематически в конце 70-х — начале 80-х годов Катков, И. Аксаков и близкие к их газетам публицисты. Катков усмотрел, в частности, выражение «настроения наших народных масс» в жестоком избиении 3 апреля 1878 г. торговцами московского Охотного ряда группы учащейся молодежи, провожавшей кареты с политическими ссыльными ( MB, 1878, № 88, 5 апреля). О реакции русской печати на это выступление Каткова см.: С. Неведенский . Катков и его время. СПб., 1888, стр. 519.
Принцип вменяемости — принцип сознательности, ответственности.
Газетчик Скоморохов. — В образе Скоморохова воплощены черты многих ренегатов демократии и либерализма, от бывшего «искровца»-шестидесятника Буренина до деятеля судебной реформы Победоносцева, но прежде всего, как показано ниже, это Катков с его «Моск. ведомостями».
…«Norddeutsche Zeitung» <…> Орган железного канцлера <…> должен назвать силою то, что, в сущности, составляет нашу слабость: это его прямая выгода. — Это место в передовице «Уединенного пошехонца», возможно, пародирует полемические выпады Каткова по поводу освещения в газете Бисмарка русской общественной жизни применительно к тактике «троянского коня». Найти в «Моск. ведомостях» выступление, послужившее конкретным поводом для комментируемой сатирической реплики, не удалось. Но об общей позиции Каткова по отношению к газете Бисмарка (Катков называл ее «хитрым Эдипом» — МВ, 1879, № 36, 8 февраля) русских дел дает представление катковская передовица в связи с отчетами немецких газет о речи канцлера в рейхстаге в защиту «исключительного закона» против социалистов, в которой Бисмарк, в частности, заявил: «Русский нигилизм явился в самом ясном своем выражении в процессе Веры Засулич, когда слушатели, как известно, рукоплескали оправданию убийцы…» По поводу этого заявления Катков в передовице «Москва, 3 мая» риторически вопрошал: «Известно ли германскому канцлеру, что государственная власть у нас не знает, чему и как учится привлекаемая ею во храм науки молодежь <…>? Князь Бисмарк сетует на парламентскую оппозицию, на прогрессистов, которые задерживают полезные законопроекты <…> Еще хуже оппозиция, встречаемая правительством (русским. — Г. В.) в своих органах. Еще хуже <…> сановники, которые рукоплескали Вере Засулич…» (MB, 1884, № 122). Выпады против газеты Бисмарка в связи с затрагивавшимися ею различными вопросами внешней и внутренней политики России у Каткова в конце 70-х — начале 80-х годов встречаются неоднократно.
Что торжество получилось полное и бесспорное <…> в этом нынче уже никто не сомневается… — «Минувший год, — писал 31 декабря 1883 г. Катков, — ознаменовался для России торжеством освящения самодержавной власти нововступившего на ее престол государя. Это великое торжество было знаменательно еще и тем, что раскрыло пред изумленным миром истинную, народную, историческую Россию, столь мало похожую на то, чем представлялась она чрез свою же интеллигенцию» (М. Н. Катков . Собрание передовых статей «Московских ведомостей». 1884 год. М., 1898, стр. 1).
Да исчезнет тьма, да восторжествует свет! — вот девиз, который должен отныне руководить нами. — Возможно, здесь содержится ядовитый сатирический выпад против Каткова как автора выступления на «пушкинских торжествах» 6 июня 1880 г. Катков, один из главнейших проводников «тьмы» — реакции, закончил свою речь известными словами из «Вакхической песни»: «Да здравствует солнце, да скроется тьма!»
…все свободы должны умолкнуть и потонуть в общем и для всех одинаково обязательном единомыслии. — За ретроградное «единомыслие» власти, народа и общества энергично ратовал все тот же Катков, даже умерший со словами: «Прошу единомыслия» (П. А. Зайончковский . Российское самодержавие в конце XIX столетия. М., 1970, стр. 73–74). См. также о градоначальническом единомыслии в «Истории одного города» и о консервативно-либеральном единомыслии в «Дневнике провинциала…» (тт. 8 и 10 наст. изд.).
Всем он в свое время был: и либералом и антилибералом, и реформенником и антиреформенником, и всегда с успехом. — «У нас, — писал о подобных трансформациях один из современников Салтыкова, — даже в интеллигентных слоях общества царит беспринципность, которая, с одной стороны, представляет самую лучшую почву для увлечений, а с другой, готовит хамелеонов, принимающих окраску, требуемую их эгоистическими стремлениями. В то время <начало 60-х годов>, о котором я говорю, был большой спрос на либералов, и они явились; но большинство этих лиц были либералами только по имени, из подражания, ради моды, готовые сделаться, при перемене веяний, и консерваторами, и ретроградами, и чем угодно» (Г. Д. Щербачев . Идеалы моей жизни. Воспоминания из времен царствований императоров Николая I и Александра II. М, 1895, стр. 227–228).
То же бы, ты, дурак, слово, да не так бы молвил! — Рефрен из русской народной сказки о дураке, жестоко избиваемом встречными за высказываемые невпопад пожелания.
…есть у кого яичко, так он <…> скорее на «элеватор» несет <…> Яичко твое немец съест… — «Элеватор» в данном случае — место скупки продуктов для перепродажи за границу, неизвестное древним пошехонцам.
Одни говорили, что надо элеваторы устроить <…> Одни говорили: «Транзит закрыть надо»… — «Моск. ведомости» настойчиво требовали устройства элеваторов для улучшения хлебной торговли и отмены Закавказского железнодорожного транзита иностранных товаров, выгодного якобы не России, а Западной Европе и закавказским контрабандистам, и обвиняли газету «Голос», выступавшую с идеей Закавказского «мирового пути», в подрыве русской промышленности и торговли («Голос», 1882, №№ 230, 291, 321, 348; МВ, 1882, №№ 330, 362, 1883, №№ 4, 9, 12, 25, 28, 30, 40, 48, 65, 68, 75, 81, 84, 97, 144, 146, 149). Вместе с тем многие русские газеты, в том числе и «Моск. ведомости», высказывали открытое опасение по поводу неизбежности «новой вспышки» злоупотреблений при любом существенном изменении сложившихся порядков.
Одни говорили: «Всему причина Финляндия»… — В русской печати начала 80-х годов вспыхнула полемика по поводу дарованных Финляндии Положением 1858 г. некоторых льгот в торговых отношениях с Россией. Особенно активно ратовал за покровительственную таможенную политику Катков, сравнивавший Финляндию с мухой, питающейся «кровью» России (см.: С. Неведенский . Катков и его время. СПб., 1888, стр. 298–300).
Недоконченные беседы («Между делом»)*
Сборник состоит из десяти очерков и статей. Первые девять впервые появились под разными названиями и подписями, в ОЗ 1873–1884 гг. Из них семь напечатаны в серийной рубрике «Между делом». Десятый очерк остался незаконченным и впервые был опубликован в книге: «Недоконченные беседы (Между делом). Сочинения М. Е. Салтыкова (Щедрина). С.-Петербург. Издание Н. П. Карбасникова, 1885. Типография M. M. Стасюлевича» (фактически книга вышла в свет в 1884 г. — 20 или 21 октября). В этом первом и единственном прижизненном издании сборника первоначальные (в журнале) названия очерков и статей были заменены обозначениями «Глава…», с порядковой римской нумерацией глав.
Цензурная история книги освещена Евгеньевым-Максимовым (ЛН, т. 13–14. М., 1934, стр. 154–155). Так как объем ее был свыше 10 печатных листов (13 1/4), то, по цензурным правилам, она освобождалась от предварительной цензуры. Но когда 12 октября 1884 года восемь экземпляров книги были представлены типографией в С.-Петербургский цензурный комитет, то последний все же сделал попытку подвергнуть ее предварительной цензуре. В отношении на имя старшего инспектора типографий Петербурга от 13 октября председатель Комитета просил «приказать сделать тщательное дознание, вполне ли отпечатана настоящая книга и разобран ли набор оной, — и в случае неисполнения сего условия обязать типографию, на основании примечания к 67 статье приложения к ст. 4 (прим.) Уст<ава> цензуры по «Прод<олжению> св<ода> зак<онов> 1876 г.», выпустить книгу как издание, подлежащее предварительной цензуре». Пришедший в типографию инспектор установил, что «означенная книга отпечатана вполне, в количестве 3050 экземпл. и набор, служащий для тиснения оной, весь разобран». Об этом сразу же стало известно Салтыкову, который 14 октября сообщал Соболевскому: «Я издаю книжку разных мелких статей, и в пятницу она отправлена была в цензуру. В субботу уже приходил в типографию инспектор узнать, разобран ли весь набор. Если б хотя один лист был не разобран — тогда всю книгу подвергли бы цензуре, но оказалось, что типография Стасюлевича настолько искушена, что отправила книжку в цензуру не прежде, как разобрав весь набор. Теперь я жду ареста — вот и еще 600 р. убытка».
Опасения Салтыкова о возможном аресте «Недоконченных бесед» на этот раз не оправдались. В своем донесении от 15 октября начальнику Главного управления по делам печати Е. М. Феоктистову председатель С.-Петерб. цензурного комитета писал: «Очерки эти изложены с тою же тенденциозностью и пессимизмом, с тем же грубым глумлением над обществом, которыми отличаются все произведения Салтыкова, но, по мнению цензора, которое я вполне разделяю, эти очерки не настолько вредны, чтобы по поводу их задерживать книгу. Я полагаю, что прекращение «Отечественных записок», редактором которых был Салтыков, не находилось ни в какой связи с этими очерками. Вследствие сего Комитет не видел основания препятствовать выпуску книги в свет».
Таким образом, из приведенного «отношения» Комитета видно, что высшие цензурные власти были обеспокоены тем, что в своей новой книге Салтыков откликнется на состоявшееся весной 1884 г. правительственное запрещение его журнала «Отеч. записки» (так оно и было в действительности, см. ниже).
О дальнейшей судьбе книги известно из писем Салтыкова к Стасюлевичу. Сообщая 18 октября, что Феоктистов «сегодня с докладом у министра, вместо обычной субботы», он выражал надежду: «Быть может, сегодня решится участь «Недоконченных бесед». Наконец, 21 октября Салтыков с облегчением сообщал тому же адресату: «Книжка, наделавшая немало хлопот, вышла».
Для отдельного издания Салтыков заново пересмотрел текст и, наряду с дополнительной стилистической правкой, частично его изменил. Эти изменения относятся, главным образом, к первой половине книги. Кроме того, им были устранены те намеки и политические выпады, которые к этому времени потеряли свою актуальность.
В настоящем издании «Недоконченные беседы» печатаются по тексту отдельного Изд. 1888 с устранением ряда опечаток и нескольких пропусков по журнальным публикациям и дошедшим до нас рукописям (все хранятся в ИРЛИ).
В «Недоконченных беседах» Салтыков «как бы раздваивает <…> свой старый и уже привычный читателю образ авторского «я» — прекраснодушного либерального оппозиционера «школы сороковых годов» — давая ему в спутники «мрачную и даже трагическую личность» Глумова[134] С. Mакашин. Щедрин и реакция 80-х гг. — «Литературное обозре, носителя бескомпромиссно-критического взгляда. Рассказчик и Глумов здесь, в отличие от «Современной идиллии», не становятся действующими героями и плотью конкретности не обрастают. Глумов участвует лишь в четырех первых «беседах» и мелькает в одном эпизоде 7-й статьи; в остальных случаях Салтыков обходится без его «помощи». «Раздвоение» повествователя является откровенно публицистическим средством, необходимым для более усложненной и глубокой постановки проблем, открывающим простор диалектике салтыковской мысли[135]См. об этом: В. Мысляков . Искусство сатирического повествования. Саратов, 1966.. Роль проводника авторских мнений и оценок бывает доверена то Глумову, то рассказчику, причем, если в начальных очерках Глумов всюду оказывается ближе к подлинному воззрению писателя, то во второй половине книги условное повествовательное «я» все более объединяется с реальным писателем Салтыковым.
Кроме того, споры героев и возникающая благодаря им видимость «опровержения» «крамольных» мыслей, заявленных как бы в дискуссионном порядке, послужили верным цензурно-маскирующим приемом, на «обнажение» которого Салтыков прямо пошел в главе IV: «ты должен был выдумать, что у тебя есть какой-то приятель Глумов, который периодически с тобой беседует <…> на тот случай, что ежели что, так иметь бы готовую отговорку: я, мол, сам по себе ничего, это все Глумов напутал».
Выпуская серию статей «Между делом» отдельным изданием через полгода после закрытия «Отеч. записок», Салтыков многозначительно назвал книгу «Недоконченные беседы» (сохранив в скобках и журнальную рубрику серии). Этим названием он хотел сказать читающей России о постигшей его катастрофе. Эту цель преследовала смысловая и графическая — строка точек — недоконченность последней главы книги. Салтыков воспроизвел в ней внезапно оборванную речь.
«Пестрый» характер книги, соединившей в себе «статьи, разновременно напечатанные», отмечал сам автор (см. письмо М. М. Стасюлевичу от 21 октября 1884 г.). Но в то же время он собрал здесь только те свои выступления, которые действительно относятся к жанру «бесед». Проблема подразумеваемого собеседника-читателя — весьма важна в составе книги и отнюдь не случайна для нее. Продолжать это произведение вне своего журнала, не располагая свободной возможностью своевременного отклика на события, не имело смысла. От мелькнувшей было идеи продолжения книги Салтыков неизбежно должен был отказаться: такой жанр после закрытия «Отеч. записок» стал для него недоступен.
Отзывы печати о «Недоконченных беседах» были немногочисленны и предельно лаконичны. «Библиографический листок» «Вестника Европы» (1884, № 11) кратко известил читателей о том, что «этюды» эти «хотя и принадлежат к различным эпохам и годам, но <…> не утратили своей свежести как благодаря известному таланту автора, так и тому, что общественная жизнь наша не подвигается», они, «появляясь теперь в особом издании, приобретают даже вящую силу». Столь же скупым был положительный отклик «Нови» (1884, 15 ноября, № 2, стр. 116). Чуть позже К. К. Арсеньев в статье «Новейшие произведения Салтыкова» («Вестник Европы», 1888, № 1) коснулся «Недоконченных бесед», отметив свойственный сатирику «дар предвидения», благодаря которому «позднейшая действительность» подтверждает его сатирические «преувеличения» (поползновения реакции к «упразднению самостоятельного суда», дальнейшее обострение «еврейского вопроса», торжество «охранительной прессы» — стр. 355–361).
I*
Впервые — ОЗ, 1873, № 11, отд. II, стр. 183–194 (вып. в свет 14 ноября). Под названием «Между делом. Заметки, очерки, рассказы и т. д.» и за подписью «М. М.»
При подготовке главы к отдельному изданию Салтыков несколько сократил и изменил текст.
В первом очерке «Недоконченных бесед» поставлены два взаимосвязанных вопроса современности: «куда девалось наше молодое поколение?» п что представляет собою «наша новая литература»? Каждая из этих проблем, и иллюстрирующие их факты российской действительности, получают как бы двойное освещение — истинное и ложное: трезво-критическое (Глумов), близкое самому Салтыкову, и либерально-уклончивое, затемняющее суть общественных явлений «жалкими словами» (повествователь).
Комментируемый очерк, как и хроника «Наша общественная жизнь» (1863, январь), определяет «молодое поколение» «в смысле двигающей силы», носителя обновляющего, передового идейного начала. Из определяемой категории выводятся «молодые бюрократы» и «адвокаты» — слуги самодержавного режима и слуги капиталистического благоприобретения, «земские деятели». В условиях монархического режима буржуазно-демократическое местное самоуправление представляло «силу… комариную», «земские учреждения были поставлены в положение гонимых и, в крайнем случае, лишь терпимых органов»[136] Б. Веселовский. История земства, т. 4. СПб., 1911, стр. 184.. Салтыков отказывает в праве на высокий титул «молодого поколения» всем, чья деятельность не соприкасается с теми «вопросами», которые «составляют содержание истории», которыми «человечество живет и движется», — то есть с задачами революционного преобразования жизни.
Салтыков с болью и горечью констатирует, что настоящее «молодое поколение» России, в недавние годы принявшее на себя нелегкий труд «проверить авторитеты, дотоле руководившие» обществом, — «было да сплыло». Речь идет здесь о поколении революционных борцов-шестидесятников, идейным вождем которого был Чернышевский и которое оказалось скошено реакцией 1862–1866 гг. Но, несмотря на временное поражение, Салтыков предрекает необратимость самого процесса освободительного движения, неизбежную преемственность идей и поколений: «Должна же быть где-нибудь эта необходимая двигающая сила. Быть может, она скрывается в школах, быть может, разъединенная, но умудренная опытом, она продолжает дело движения, изменив лишь обстановку его…»
Сама проблема «молодого поколения» возникла не случайно: 1873 год проходит под знаком споров о русской молодежи. В начале его в Московском окружном суде состоялся процесс С. Г. Нечаева (см. «Правительственный вестник», 1873, № 10, 12 января). Одновременно с этим «Моск. ведомости» осуществили публикацию хлестких статей «раскаявшегося» участника студенческого движения 60-х годов Е. К. Гижицкого — «Русские эмигранты» (1873, 16–18 января, №№ 12–14). Осенью 1873 г. в Москве был разгромлен кружок «долгушинцев», успевший выпустить несколько прокламаций. Наконец, «фабула» нечаевского дела, а вместе с нею — толки о молодом поколении ожили в связи с романом Ф. М. Достоевского «Бесы», который был закончен печатанием в последних книгах «Рус. вестника» 1872 г. (№ 11–12) и обсуждался на протяжении 1873 г. (в начале этого года появилось и отдельное издание его).
Реакционная критика пыталась использовать роман Достоевского для нового похода против революционно настроенной молодежи, а известные издержки «нечаевщины» (см. т. 9 наст, изд., стр. 520–521) давали повод к извращенному толкованию нравственного кодекса русских социалистов. Как «болезнь раздраженной, но неразвитой мысли, доходящей до беспутства, до сатурналий», характеризовались идеалы «подполья нашей интеллигенции» в «Рус. вестнике» (А. <В. Авсеенко>. Общественная психология в романе. — PB, 1873, № 8, стр. 825–828).
Проблеме молодого поколения целиком посвящена остро-полемическая глава «Дневника писателя» «Одна из современных фальшей» («Гражданин», 1873, 10 декабря, № 50). В ней от лица бывшего петрашевца, «стоявшего на эшафоте», Достоевский опроверг охранительные измышления реакционной журналистики, утверждая, что на «мечтательный бред» революционности в России обречены не «праздные недоразвитки», а лучшая, «чистейшая сердцем» часть молодежи. Но одновременно он обрушил резкую критику на тех, кто передал новому поколению приверженность к «идеям «общечеловеческим», то есть социалистическим, и «высокомерное <…> отрицание». Достоевский оспорил, как он выразился, «прием, общий многим органам нашей псевдолиберальной прессы»: «Сущность его <…> в сплошной похвале молодежи, во всем и во всяком случае, и в грубых нападках на всех тех, которые, при случае, позволят себе отнестись даже и к молодежи критически».
Салтыков и Достоевский, таким образом, принципиально разошлись прежде всего по объективным итоговым выводам своих почти одновременных выступлений. Но дата выхода в свет «Отеч. записок» с комментируемым очерком Салтыкова (14 ноября) позволяет предположить, что Достоевский мог учесть взгляд авторитетнейшего из радикальных изданий на проблему молодого поколения и непосредственно откликнуться.
С темой «молодого поколения» непосредственно связана у Салтыкова тема «новой литературы», которая характеризуется в одном аспекте: по ее отношению к передовой, революционной мысли. Под «старой литературой», которая «умела видеть в читателе честного человека» и считала «обязательным» «руководящий принцип опрятности», в статье подразумевается литературный круг, сложившийся в «Отеч. записках» и «Современнике» 1840-х годов, воспитанный статьями Белинского. «Новой» названа беллетристика последнего десятилетия, не нашедшая в себе сил, в условиях реакции после 1862 г., ответить на «цели, к которым стремилась передовая мысль», и оказавшаяся в состоянии кризиса, идейного распутья.
Однако горькая и язвительная характеристика «новой литературы», по-видимому, подразумевает и несравненно более значительные явления — такие, как «Отцы и дети» Тургенева, «Обрыв» Гончарова, «Бесы» Достоевского. Комментируемый очерк ближайшим образом соотносится с двумя важными публицистическими и литературно-критическими выступлениями Салтыкова: «Уличная философия» и «Так называемое «нечаевское дело» и отношение к нему русской журналистики» (см. т. 9 наст. изд.), где утверждалось, что «все известнейшие русские беллетристы <…> стали на сторону <…> заповеданного, общепринятого и установившегося против сомневающегося, неудовлетворенного и ищущего» (см. т. 9, стр. 65–66).
Но статья содержит еще и прямые намеки на «нечистоплотность», «подвиливание» современной прессы перед властями: «Не забегай, не заискивай! Не гаркай во все горло афоризмов, которые ничего, даже сострадания в литературных меценатах, возбудить не могут». Речь идет здесь о литературной политике министра внутренних дел П. А. Валуева, который в 1860-1870-х гг. пытался «приручить» российскую печать путем различных сделок и льгот. Эту тактику он, как известно, неудачно пытался распространить на «Отеч. записки» еще в первые годы существования журнала, однако с успехом осуществлял в отношениях с другими периодическими изданиями, в том числе и либеральными (см. об этом: М. В. Теплинский . «Отечественные записки». 1868–1884. Южно-Сахалинск, 1966, стр. 42–52).
Первая публикация «Между делом» вызвала резко враждебный по существу и по тону отклик В. П. Буренина. Очерк Салтыкова был использован критиком как повод для прямого выступления против «Отеч. записок»: «…современный сатирик, на потеху почтеннейшей публике, доходит <…> до юмористического заушения себя самого и того органа, где он пишет <…>. «Отечественные записки» говорили свое радикальное «ничего» за неимением (а отнюдь не за невозможностью, по независящим причинам, как наивно думают они сами) сказать что-либо».
Но знаменательно, что даже Буренин, несмотря на откровенную враждебность к сатирику, был вынужден отметить его растущую популярность среди русских читателей, «заметный успех г. Салтыкова в последние годы, когда потребовалось усиление недомолвок» (Z <В. Буренин>. Легкая сатира г. Салтыкова <…> Подражание бесцеремонной манере глумления г. Салтыкова. — «СПб. вед.», 1873, 1 декабря, № 331).
Отчего в настоящее время люди так охотно лишают себя жизни? — В начале 1870-х годов среди учащейся молодежи участились случаи самоубийства, нередко вызванные казарменным режимом в классических гимназиях. Эпидемия самоубийств захватила, однако, не только учащихся. В ОЗ (1873, № 10, стр. 310–311) Н. К. Михайловский посвятил этой трагической теме раздел своих «Литературных и журнальных заметок»: «О тоске и самоубийствах». В мае 1876 г. в «Дневнике писателя» Достоевского («Одна несоответственная идея») отмечено: «Самоубийства у нас до того в последнее время усилились, что никто уж и не говорит об них. Русская земля как будто потеряла силу держать на себе людей».
…не тем холодным сном могилы. — Цитата из стихотворения М. Ю. Лермонтова «Выхожу один я на дорогу».
…меня, брат, жалкими словами не огорошишь! — Скрытая цитата, характеризующая обломовскую природу повествователя: «жалкими словами», непонятными крепостному слуге, «пропекал» своего Захара Обломов в романе Гончарова.
Вспомни-ка басню о комаре и льве! — Имеется в виду мораль басни Крылова «Лев и комар»: «Мстят сильно иногда бессильные враги».
Люди, которые так охотно сами себя облагают сборами… которые так смело выразились по вопросу о всеобщей воинской повинности… — Несомненна ирония Салтыкова насчет мнимого бескорыстия земских деятелей. Веселовский, основываясь на документальных данных, свидетельствует, что «земские взгляды, высказанные в 1871 году» по поводу сборов, «не содержали даже намека на какое-либо самоотвержение со стороны земцев-землевладельцев», «вопрос об уравнении земского обложения поднимался именно крестьянами» («История земства», т. 1, стр. 169, т. 4, стр. 192). Всеобщая воинская повинность была введена в России в 1874 г.
…«наше время — не время широких задач». Разве это не довольно погано? — В. Буренин в отклике на комментируемый очерк невольно засвидетельствовал точность и силу сатирического удара Салтыкова по либеральной прессе (и ближайшим образом — по газете, в которой появилась буренинская рецензия): «В фельетонной болтовне г. Салтыкова производится глумление над «СПб. ведомостями» за высказанную ими мысль о том, что «наше время — не время широких задач», которая фельетонному болтуну «Отечественных записок» кажется <…> преступною до такой степени, что он над этою мыслью считает необходимым глумиться чуть не в каждой статье своего легкого пера» (СПб. вед., 1873, 1 дек., № 331). По поводу конкретного источника приведенного «афоризма» — см. т. 10, стр. 755.
И это говорится в такую минуту, когда ни широким, ни каким задачам доступа в литературу нет! — 7 июня 1872 г. министр внутренних дел получил право задерживать любое бесцензурное издание, если признает его «особенно вредным», не обращаясь в суд, а получая санкцию комитета министров; 14 июня 1873 г. было высочайше утверждено «мнение государственного совета» о взысканиях с периодических изданий, освобожденных от предварительной цензуры, за оглашение «вопросов внешней или внутренней политики, гласное обсуждение которых могло бы быть сопряжено со вредом для государства» (Вл. Розенберг , В. Якушкин . Русская печать и цензура в прошлом и настоящем. М., 1905, стр. 130, 131, 161). Карательная практика не замедлила коснуться «Отеч. записок»: за июльскую книжку 1872 г. журнал получил первое предостережение.
…счастливое сочетание кокодеса и пенкоснимателя — то есть прожигателя жизни (cocodès — франц.) и беспринципного либерального приспособленца.
Ах, не могу я не сознаться! // Но и признаться не могу! — ироническая формула, найденная в «Дневнике провинциала в Петербурге» для выражения уклончивости мнений либеральной печати (см. т. 10, стр. 781).
…и они <…> горели энтузиазмом к Грановскому — а что из них вышло?! — Постоянная у Салтыкова характеристика «попутчиков» Белинского, Герцена, Грановского (законченным представителем их был, например, редактор «СПб. вед.» В. Ф. Корш), которые позже эволюционировали или к дюжинному либерализму, или к прямо охранительным воззрениям. Об огромной идейной дистанции между ними и вождями умственного движения 40-х годов Салтыков писал в статье «Один из деятелей русской мысли» (т. 9).
II*
Впервые — ОЗ, 1874, № 11, отд. II, стр. 288–297 (вып. в свет 29 ноября). Под заглавием «Между делом. Заметки, очерки, рассказы и т. д.» II. Подпись: «М. М.»
Сохранился следующий фрагмент начала черновой рукописи первоначальной редакции.
Между делом. Заметки, очерки, рассказы и т. д.
II[137]См. предыдущий № «Отеч<ественных> зап<исок>». (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина.)
По словам Глумова выходило, что русская интеллигенция изгибла, или, по малой мере, измельчала и утратила свойства двигающей силы. Вопрос о молодом поколении, говорил он, не следует понимать в буквальном смысле этого слова; это вопрос об интеллигенции, о движении вперед, о тех нравственных и умственных идеалах, под влиянием которых растет молодое поколение. Последнее привлекается здесь преимущественно перед другими поколениями потому, во-первых, что молодежь всегда восприимчивее, страстнее и привязчивее, а во-вторых, потому, что ей, а не отживающим людям предстоит воспитывать эти идеалы и развивать их в будущем. Не пристрастие к выражению «молодое поколение» заставляет давать ему роль, а соображения, основанные на том, что молодости предстоит дальше жить.
Из приведенного текста и авторского примечания к нему видно, что работа над очерком II «Между делом» была предпринята сразу же после написания очерка I. Салтыков намеревался продолжить в новом очерке начатое в предыдущем развитие темы «Куда девалось наше молодое поколение?» и напечатать очерк в 1873 году, в декабрьской книжке «Отеч. записок». Однако работа была отложена в самом начале. И лишь в конце следующего, 1874 г., Салтыков написал и опубликовал очерк II[138]Он напечатан в ОЗ с примеч., снятым в Изд. 1885: «Прошу читателя обратиться к ноябрьской книжке «Отеч. зап.», за 1873 г. — Авт.». , но на другую тему, хотя и связанную опосредственно с вышеупомянутой, — на тему о «понижении умственного уровня».
Один из признаков падения «умственного уровня» в русском обществе середины 70-х годов Салтыков усмотрел на этот раз, как это ни странно с первого взгляда, в творчестве композиторов «Могучей кучки», собственно, в музыке ее крупнейшего представителя Мусоргского, и в программных выступлениях идеолога и пропагандиста нового направления — Стасова. Первый персонифицирован в гротескном образе композитора Василия Ивановича , второй — в уже знакомом читателю по «Дневнику провинциала в Петербурге» образе «критика-реформатора» с заимствованной у Гоголя фамилией, Неуважай-Корыто . Оба сатирических героя увлечены идеей создания ультрареалистической, предметно-изобразительной музыки. Один сочиняет, а другой комментирует музыкальные произведения на такие темы, как «Торжество начальника отделения департамента полиции исполнительной по поводу получения чина статского советника» и «Извозчик, в темную ночь отыскивающий потерянный кнут» .
Современники были единодушны, относя насмешки Салтыкова к названным деятелям новой русской музыкальной школы. Да и сами они, во всяком случае Стасов, угадывали, о ком идет речь[139]Имея в виду статьи Салтыкова о передвижниках, Стасов писал в 1888 г., то есть еще при жизни сатирика: «…Салтыков — первый из крупных русских писателей, с истинной симпатией отнесся к новой русской художественной школе <…>. Но Салтыкова не хватило на понимание новой музыкальной русской школы, и он над нею только весело и забавно глумился. Всего более он обрушился, со своим комизмом, на Мусоргского, который в своих стремлениях за реализмом сочиняет пьесу на тот сюжет, что «извощик, в темную ночь, ищет своего потерянного кнута» («Северный вестник», 1888, № 10, с. 192). Другое, более раннее, упоминание Стасовым в печати запавшего ему в память названия «бессмертной буффонады» Василия Ивановича, дало Д. О. Заславскому повод утверждать, что «Мусоргский собирался ответить на сатиру Щедрина музыкальной сатирой» («Щедрин, Мусоргский, Стасов». — «Красная новь», 1940, № 11–12, с. 265). Речь идет о пьесе для голоса с фортепьяно «Крапивная гора, или Рак». Сюжет пьесы был разработан и предложен Мусоргскому Стасовым. «В начале, — писал Стасов об этом замысле в биографическом очерке о Мусоргском 1881 г. — должен был быть представлен сам Рак <муз. критик Ларош>, как он, в темную непроглядную ночь, вползает на Крапивную гору, заросшую бурьяном, и оттуда сзывает все свое ретроградное войско <…>. Между ними присутствуют многие русские писаки и писатели, всю жизнь осыпавшие Мусоргского грубо-невежественными сатирами и насмешками (напр., что ему бы надо сочинить, как извозчик трагически ищет в темноте потерянный кнут…)» («Вестник Европы», 1881, №№ 5 и 6; цит. по изд.: В. В. Стасов. Собр. соч., т. III. СПб., 1894, с. 792). Намек на Салтыкова, в подчеркнутых нами словах, очевиден. И все же замысел, понравившийся Мусоргскому и частично осуществленный им, не мог иметь в виду именно этого конкретного выступления Салтыкова. В памяти Стасова произошло смешение хронологии фактов. Сюжет музыкальной сатиры на Лароша и других противников «Могучей кучки» был предложен Мусоргскому. Однако, как всегда у Салтыкова, его сатирические образы не могли быть и не стали только зашифровкой конкретных явлений и лиц, хотя намеки на эти явления и лица очевидны.
В своих стремлениях и идеалах «Могучая кучка» отражала демократическое движение шестидесятничества и была близка тому направлению русской общественной мысли, к которому принадлежал сам Салтыков. Чтобы понять смысл его полемического выступления, оно должно быть увидено в исторической перспективе.
Враждебное, критическое или недоуменное отношение к эстетическим принципам новой русской музыкальной школы было проявлено многими передовыми современниками. Достаточно назвать в этой связи имена Тургенева и Чайковского. Памфлетное выступление Салтыкова не было явлением исключительным. Подлинное понимание и признание пришли к «Могучей кучке» значительно позже. Подобно большинству людей своего поколения 40-х годов, Салтыков музыкально был воспитан на итальянской и французской опере того времени — на героической опере Россини и Беллини, Мейербера и молодого Верди. «Вильгельм Телль», «Норма», «Гугеноты», «Пророк», «Пуритане», «Жидовка» — вот оперы, которые упоминаются в произведениях Салтыкова, в частности, и прежде всего в автобиографических местах его сочинений. Представления этих опер в Петербурге силами первоклассных итальянских певцов пользовались огромным успехом в кругах демократической интеллигенции столицы, служили для нее, по выражению Кропоткина, «своего рода форумом для демонстрации» оппозиционных настроений[140]П. А. Кропоткин . Записки революционера, М., «Мысль», 1966, с. 139.. Музыкальной же основой итальянской и «большой» французской оперы была мелодия. В ней, в первую очередь, и находил эмоциональное выражение тот пафос освободительной борьбы, который несли в себе эти произведения и который так высоко ценился Салтыковым.
В новаторстве «Могучей кучки», прежде всего в исканиях Мусоргского, Салтыков увидел, с одной стороны, умаление роли и значения мелодии, за счет возвышения речитатива и внешне-изобразительных средств музыкального языка, а с другой стороны, уход от подвластных музыке тем, в частности, героической темы, в сферу задач и сюжетов чуждых, на первый взгляд, искусству звуков и «сниженных» (изображение быта, жанра, предметного мира и т. д.). Своего рода сатирическим тезисом выступления Салтыкова являются слова «критика-реформатора» Неуважай-Корыто: «Мы обязаны изображать в звуковых сочетаниях не только мысли и ощущения, но и самую обстановку, среди которой они происходят, не исключая даже цвета и формы вицмундиров».
Ярчайший просветитель по идеологии и типу мышления, Салтыков из всех форм и видов деятельности человека отдавал предпочтение тем, главным орудием которых было слово («…звание литератора предпочитай всякому другому», — завещал писатель сыну в предсмертном письме). Программные требования «кучкистов», Мусоргского прежде всего, о «нераздельном» соединении музыки и слова представлялись ему, «кровному литератору», чем-то почти кощунственным. Особенно раздражало его шумное возведение Стасовым в канон новой музыкальной школы девиза Даргомыжского, провозглашенного в дни работы над оперой «Каменный гость»: «Хочу, чтобы звук прямо выражал слово. Хочу правды». Девиз этот сатирически расшифровывается Салтыковым как «мысль об упразднении слова и о замене его инструментальною и вокальною музыкой».
В гротескно-буффонадном описании музыки, сочиненной «адептом» новой школы Василием Ивановичем, не следует усматривать ни пародии на какое-либо конкретное произведение Мусоргского, ни тем более критики и отрицания всего его творчества. Сатирическому осмеянию подвергаются не те или иные сочинения композитора или их совокупность, а лишь крайности (в оценке Салтыкова) его новаторских поисков и тенденций, сказавшихся, например, в опыте переложения на речитатив, на интонации живой речи, подлинного, неприкосновенного текста гоголевской «Женитьбы»[141]Салтыков не мог слышать этой неоконченной оперы (собственно первой и единственной ее картины), так как она тогда не исполнялась. Но разговоры об этом эксперименте, разумеется, могли до него доходить, хотя бы через племянницу писателя, довольно известную оперную певицу П. И. Веревкину. или иллюстрирования музыкой (в цикле «Детская») таких сюжетов, как, например, «рост гриба в лесу», «прихрамывающий человек», «чиханье няни» и др.
Не кто иной, как глава и непосредственный руководитель новой школы М. А. Балакирев признал впоследствии обоснованность салтыковской сатирической критики таких экспериментов. «Что касается Мусоргского, — писал Балакирев в 1906 г. музыкальному деятелю М. Д. Кальвокоресси, — скажу Вам, что, вполне признавая в нем огромный талант, <…> я не принадлежу безоговорочно к тем его сторонникам, которые <…> соглашаются с тем его воззрением, что музыка не есть цель сама по себе, но лишь способ беседовать <…> вследствие чего он выбирал порою сюжеты, совершенно непригодные для музыки. Это дало талантливому сатирику Салтыкову (Щедрину), его современнику, повод высмеять такую тенденцию, за которую ратовал некогда Стасов…»[142]«Русская музыкальная газета», СПб., 1911, № 38, с. 751..
В материалах для биографии Салтыкова нет сведений, из которых было бы видно, какие из произведений Мусоргского он знал непосредственно, то есть слышал. Но 1874 год, когда был написан комментируемый очерк-памфлет, был годом театральной премьеры «Бориса Годунова» и годом создания программно-изобразительных «Картинок с выставки». Обсуждение этих событий в печати и обществе и явилось, следует думать, непосредственным поводом для выступления Салтыкова, ставшего одним из примечательных эпизодов в истории русской художественной культуры XIX века.
…исключая железнодорожной… — то есть исключая деятельность железнодорожных концессионеров и подрядчиков.
…даже полемику между Сеченовым и Кавелиным… — Полемика по вопросам психологии между физиологом-материалистом И. М. Сеченовым и либеральным публицистом К. Д. Кавелиным, стоявшим на философско-идеалистических позициях, велась на страницах журнала «Вестник Европы» с 1872 по 1875 г.
«Каменный гость» — опера А. С. Даргомыжского на неизмененный текст Пушкина, построенная целиком на мелодическом речитативе (первая постановка — в 1872 г.). Произведение это, как и эстетические воззрения его автора, оказали большое влияние на формирование новаторского стиля композиторов «Могучей кучки», больше всего Мусоргского. «Великий учитель музыкальной правды» — называл он Даргомыжского.
…отдадим Ларошам на поругание! — Поборник русского музыкального просвещения — критик Г. А. Ларош считал, однако, что оно должно идти по пути, уже проложенному музыкой Запада. Отсюда — проявленное им непонимание национально-самобытного творчества композиторов «Могучей кучки» и враждебное или остро-критическое отношение к ним, особенно к Мусоргскому.
«Псковитянка» — написанная в формах новой русской музыкальной школы опера Римского-Корсакова. Впервые была поставлена в 1873 г. на сцене Мариинского театра в Петербурге.
«Гебриды» — «Гебриды», или «Фингалова пещера» (1830), одно из симфонических произведений Мендельсона-Бартольди в созданном им жанре романтической программной увертюры (концертной).
…coda — заключительная часть музыкального произведения.
«Славься!..» — торжественно-гимнический хор, заключающий оперу Глинки «Иван Сусанин» («Жизнь за царя»).
…оттолчка — сильные «удары» звуком в речи или в пении («соловьиное колено с оттолчкой»).
…похожа на «Херувимскую» Львова. — Одна из наиболее известных музыкальных композиций на текст богослужебной песни православной церкви «Иже херувимы…» принадлежит композитору А. Ф. Львову, автору музыки царского гимна.
«Тебе, Бога, хвалим…» — гимническое песнопение христианской церкви (у католиков — «Те deum laudamus…»); исполняется на благодарственных молебствиях.
III*
Впервые — ОЗ, 1875, № 1, отд. II, стр. 183–195 (вып. в свет 22 января). Под заглавием «Между делом. Рассказы, очерки, афоризмы и т. д.» и за подписью «М. М.»
При подготовке главы для отдельного издания Салтыков внес в текст несколько мелких поправок.
Внимательно приглядываясь к судебным учреждениям, созданным реформой 20 ноября 1864 г., Салтыков убеждался, что современный суд, вместо того чтобы стать институтом защиты человека, охраны прав личности, быстро превращался в арену социальной несправедливости, хищничества и лганья адвокатов, представителей новой буржуазной интеллигенции.
Этим объясняется парадоксальное, на первый взгляд, нападение сатирика на новые юридические формы: обычно они подвергались атакам «справа» — со стороны дворянско-монархической реакции. Салтыков увидел в буржуазном судопроизводстве изощренные способы ущемления личности, «травли» человека, лишь внешне иные, по сравнению с травлей крепостнической: теперь орудием пытки служит не плеть, а «психология». Салтыков проводит параллель между современным моментом, который либеральная печать славословила как «время возрождения», и эпохой «старинной дикости» — крепостного права — и обнаруживает много общего, заключающегося, главным образом, в защите собственнического идеала («у меня рубль украли — надо удовлетворить и меня <…> иначе почва ускользнет у нас из-под ног»), только осуществляемой различными способами.
В размышлениях об этих проблемах обнаруживается наибольшая близость Салтыкова к Достоевскому, который в «Дневнике писателя» (1873, «По поводу новой драмы») отмечал, что «мрачные нравственные стороны прежнего порядка — эгоизм, цинизм, рабство, разъединение, продажничество не только не отошли с уничтожением крепостного быта, но как бы усилились, развились и умножились». Он дал характеристику нового судебного процесса, совпадающую в своих основаниях с салтыковской («тут, в основе, какая-то ложь», извращение «гуманного чувства» — 1877, октябрь), и задался тем же тревожным вопросом: «ведь трибуны наших новых судов — это решительно нравственная школа для нашего общества и народа <…> как же нам относиться хладнокровно к тому, что раздается подчас с этих трибун?» (1876, май). Одинаковую аттестацию получила у писателей адвокатская корпорация: «блестящее установление адвокатура, но почему-то и грустное <…> какая-то юная школа изворотливости ума и засушения сердца, школа извращения всякого здорового чувства по мере надобности, школа всевозможных посягновений, бесстрашных и безнаказанных» (1876, февраль). Впоследствии, в «Братьях Карамазовых», писатель использовал для характеристики современного судоговорения такой же термин, который привел Салтыков в комментируемом очерке («роман»), и скрыто процитировал салтыковский текст в главе «Черт. Кошмар Ивана Федоровича»: о «нравственных муках», которые заменили в результате «смягчения ваших нравов» (эти слова поставлены в кавычки) «древний огонек» в качестве орудия пытки.
В печати, кроме краткого положительного отзыва «Одесского вестника» (1875, 13 февраля, № 36), настоящий очерк вызвал язвительное замечание рецензента «Киевского телеграфа»: «Очерк «Между делом» М. М. обнаруживает отрицательную сторону наших гласных судов <…> подвергающих жестокой духовной пытке всякого своего пациента. По выразительности языка и по остроумию статейка г. М. М. не отстает от благонамеренных речей, даже едва ли не выше их; но к концу ее и неизбежно возбуждается вопрос: какой цели хочет добиться автор, затрачивая свое остроумие? <…> его alter ego, г. Щедрин, пожалуй, и посовестился бы так блистательно плевать в пустое место!» (Т. Л. К. Журн. обозрение. — «Киев. телеграф», 1875, 12 февраля, № 19).
…уездные суды упразднены. — Уездный суд — отмененная уставами 1864 г. первая судебная инстанция для дворян; составы их избирались дворянством уезда сроком на три года и утверждались губернатором.
…до такой-то суммы человек мировому судье подсуден, а свыше этой суммы — окружному суду. — Мировой суд (в составе единоличного судьи) в уездах и городах предназначался для рассмотрения малозначительных уголовных и гражданских дел: он рассматривал иски на сумму не свыше 500 рублей. Дела, выходившие за эти пределы, поступали в окружные суды (судебный округ охватывал несколько уездов).
…в виде торговой казни на площади — публичного наказания кнутом, рукою палача.
…«даму приятную во всех отношениях» — персонаж 9-й главы «Мертвых душ» Гоголя.
…особенный вид преступления был, называвшийся «злоупотреблением помещичьей власти»… — юридический термин в эпоху крепостного права, нередко подразумевавший смерть «провинившегося» в результате истязаний.
…вот хоть бы на месте г. Шайкевича <…> восхождение на Синай, предпринятое г-м Плевако. — Упомянуты защитник игуменьи Митрофании и гражданский истец по ее делу и процитирована выспренняя речь последнего (см. подробно в т. 12, стр. 645).
IV*
Впервые — ОЗ, 1875, № 9, отд. II, стр. 129–152 (вып. в свет 19 сентября). Под заглавием «Между делом» и за подписью «Н. Щедрин».
Настоящий очерк — одна из самых личных «бесед» Салтыкова с читателем во всем этом незавершенном цикле. Здесь сделана попытка определить результаты «бесцензурного» существования русской литературы на протяжении почти целого десятилетия.
Большинство поставленных в очерке проблем затронуто в письмах Салтыкова этого времени в непосредственной связи с собственной литературной биографией. В очерке содержатся широкие обобщения, подготавливающие важнейшие итоговые суждения Салтыкова в «литературных» главах циклов «Круглый год» и «Мелочи жизни» (см. тт. 13 и 16 наст. изд.).
Некрасов в письме Анненкову от 27 апреля 1875 г. очень точно охарактеризовал поистине героическую мобилизующую роль Салтыкова в «Отеч. записках» перед отъездом его за границу, где и был написан очерк: «Журнальное дело у нас всегда было трудно, а теперь оно жестоко; Салтыков нес его не только мужественно, но и доблестно, и мы тянулись за ним, как могли» (Н. А. Некрасов . Собр. соч. в 8 тт. М., «Художественная литература», 1967, стр. 397).
Опираясь на собственный опыт, писатель доказывает, что, несмотря на упразднение предварительной цензуры, русское слово — по-прежнему скованное слово, а положение русского писателя полностью зависимо от административного произвола («Дунуть на тебя — ты и погас!»). Одна из главных причин угнетенного положения русской передовой литературы — укрепление реакции и продолжавшийся отход от интересов подлинной культуры «влиятельных классов», «так называемых людей культурного слоя». Вторая часть очерка раскрывает глубокое убожество этих «благонадежных элементов» (в образе Износкова). Салтыкова окончательно убедили в необходимости сатирической разработки подобного типа его заграничные впечатления. 24 (12) сентября 1875 г. он сообщал Анненкову, что «вынес из Бадена еще более глубокую ненависть к так называемому русскому культурному слою, чем та, которую питал, живя в России. В России я знаком был только с обрывками этого слоя <…> живущими уединенною жизнью <…> В Бадене я увидел целый букет людей, довольных своею праздностью, глупостью и чванством».
В характеристике «шлющихся» представителей «русской культурности» с Салтыковым сомкнулся Достоевский, через несколько месяцев посвятивший им в «Дневнике писателя» (1876, апрель) специальную главу: «Культурные типики. Повредившиеся люди». Возможно скрытое указание на очерк Салтыкова в строках: в последнее время «разъяснился совсем новый культурный тип», который «в каретах-то, в помаде-то <…> и видит всю задачу культуры, все достижение цели». Как характерные черты этого типа, «имеющего некоторое общее значение», Достоевский также отмечает отсутствие национальных корней и пренебрежение к отечественной литературе. Но противопоставлен он не носителям передовой общественной мысли, а «почве», народной нравственности.
Однако причины «холопского» положения литературы Салтыков видит не только в засилье «клевещущих» на нее «культурных людей». В очерке встает как одна из основных проблем литературного развития — проблема читателя — «неуловимого» и во многом «загадочного» для сатирика. Здесь поднимаются глубокие вопросы о связи литературы с жизнью, о степени и характере непосредственного влияния печатного слова на общественное самосознание, о реальных результатах деятельности честной мысли.
Салтыков говорит о нравственной ответственности читателя перед литературой: «бессилие русской литературы зависит, во-первых, оттого, что у нее нет достоверного читателя, на которого она могла бы опереться». Как раз в те дни, когда завершалась работа над этим очерком (29 (17) августа Салтыков извещал Некрасова о посылке рукописи), писатель делился своей тревогой с Анненковым: «…я начинаю думать, что моими писаниями никто не интересуется и что «Отечественные записки», несмотря на 8 тыс. подписчиков, никто не читает. То есть читает какой-то странный читатель, который ни о сочувствии, ни об негодовании заявить не может. <…> Это штука почти безнадежная, и на старости лет тяжело ее переживать» (27 (15) августа 1875 г.). Очерк предваряет те глубокие и социально дифференцированные определения различных категорий русского читателя, которые будут даны в «Мелочах жизни»; здесь же выделены: народ, «даже не подозревающий о существовании русской литературы», высший круг, который «ее игнорирует», и современное «молодое поколение», которое не признает ее «прав на воспитательный авторитет».
В известной мере «Недоконченные беседы» отразили зреющую неудовлетворенность Салтыкова результатами «литературной формы борьбы с легальной трибуны» (А. С. Бушмин . Сатира Салтыкова-Щедрина. М.—Л., Изд. АН СССР, 1959, стр. 298), которая со всей полнотой выразится позже в сказке-элегии «Приключение с Крамольниковым».
В этих драматических размышлениях много перекличек с поздней лирикой Некрасова: «Скоро стану добычею тленья» (1876), «Угомонись, моя муза задорная» (1876), «Приговор» (1877).
Важно отметить, что в комментируемой статье наиболее глубоко воплощена сложная диалектика авторской мысли, по сравнению с предшествующими очерками, где желчный Глумов всюду ближе к Салтыкову, чем прекраснодушный повествователь. Здесь скептическая трезвость Глумова также помогает определить всю трагическую противоречивость положения современной литературы (на которую пытается закрыть глаза рассказчик). Между тем и в высказываниях повествователя, пробиваясь сквозь либеральную словесную эквилибристику, убеждающе звучат сокровенные авторские мысли о великой миссии литературы, о неколебимой преданности «литературному ремеслу», несмотря на сопряженную с ним унизительную необходимость «трепетать».
В настоящей статье Салтыков развернул свои соображения о значении и функции эзоповских приемов. Необходимость объяснить читателю принципы прочтения своих произведений сатирик особенно остро почувствовал, столкнувшись с явным непониманием широкой публикой замысла рассказа «Сон в летнюю ночь», опубликованного в августовской книжке «Отечественных записок» (см. т. 12, стр. 704). 24 (12) сентября 1875 г. он пояснял Анненкову: «если мои вещи иногда страдают раздвоенностью, то причина этого очень ясная: я Езоп и воспитанник цензурного ведомства. Я объявляю это всенародно в статье «Между делом», которая явится в сентябрьской книжке».
Печатные отклики на очерк были, в основном, благожелательны, но поверхностны. Внимание большинства критиков привлек эпизод с Износковым; однако весьма емкий общественно-политический смысл этого образа был раскрыт ими не до конца. По мнению рецензента «СПб. вед.», «это один из многочисленных, удачно очерченных г. Щедриным персонажей, которые <…> и среди реформ, изменяющих условия частного и государственного быта, остались неизменными», «забавная фигура, как будто выхваченная из дореформенного периода» (В. М. <В. В. Марков>. Литературная летопись. — СПб. вед., 1875, 4 окт., № 265). Автор анонимного обзора «Русская литература» в «Сыне отечества» также отмечал, что «в лице Износкова» Салтыков «мастерски изобразил и превосходно осмеял тот ложный взгляд, то фальшивое направление, которые внешний лоск ставят главной задачей жизни <…> А между тем <…> считают себя какими-то охранителями России!» (1875, 6 ноября № 257).
На серьезность литературных проблем, поставленных Салтыковым, откликнулся только Скабичевский, подвергший обсуждению «открытый вопрос: кто же вас ныне читает, господа литераторы?» Критик определил тип русского читателя: ими были «всегда наиболее <…> тяготившиеся условиями жизни и жаждавшие ее обновления»; «во все эпохи <…> умники и счастливцы <…> всегда брезгали» русской литературой, «а интересовались, дорожили ею одни несчастные. <…> Какое это высокое призвание у тебя, о русская литература!» Скабичевский отметил процесс постепенной демократизации читательской аудитории. Ныне «литературе давно уже пора убедиться, что у нее совсем не те уже читатели, что были прежде <…> У нее есть массы новых читателей, на которых должна она сосредоточить все свое внимание и для них только и работать». Но от ответа на вопрос, «где же те несчастные русские люди, которые по-прежнему ищут в литературе всяческих утешений и разрешений», критик уклонился («Но отвечать на этот вопрос в двух словах нельзя») — ( Заурядный читатель <А. М. Скабичевский>. Мысли по поводу текущей литературы. — «Бирж. ведомости», 1875, 3 октября, № 272).
…цензоров <…> сажали на гауптвахту <…> их сменяли. — Подобные многочисленные эпизоды из собственной длительной цензорской практики и служебной биографии коллег приведены А. В. Никнтенко в «Дневнике» (см. т. I, ГИХЛ, 1955, стр. 160–161, 252–256, 327). Уже при Александре II «за недостаточно строгое исполнение своих служебных обязанностей» был отрешен от должности Н. фон Крузе (М. К. Лемке . Эпоха цензурных реформ. СПб., 1904, стр. 12–14).
…публика <…> зачитывалась статьями, вроде «Китайские ассигнации» или «Австрийский министр финансов Брук»… — Речь идет о том, что в середине 1850-х гг., в период относительного либерализма Каткова, издаваемый им «Русский вестник» также использовал иносказательный способ критики отечественных порядков под видом обзора иностранных событий (см. об этом: т. 5, стр. 352, 644). Впоследствии катковские издания твердо стояли на той позиции, что «недосказанная ложь, намеки, гримасы гораздо хуже лжи, высказанной до конца» (W. Петерб. письма. IV. — МВ, 1880, 13 октября, № 284).
…объявление в 1866 году воли книгопечатанию… — Закон 6 апреля 1865 г. о печати, заменивший предварительную цензуру карательной, был введен в действие с 1 сентября того же года.
…«невидимые миру слезы сквозь видимый миру смех*… — Цитата (неточная) из главы VII первого тома «Мертвых душ» Гоголя.
…культурные Бобчинские и Добчинские <…> расщебетались <…> еще очень недавно Сквозник-Дмухановский без церемонии называл их «сороками короткохвостыми». — Смысл этого иносказания, использующего эпизод из гоголевского «Ревизора» (д. V, явл. VIII), состоит в следующем: реакционный дворянский, помещичий круг (Бобчинские и Добчинские), который правительственная бюрократия (Сквозник-Дмухановский) в момент подготовки крестьянской реформы была вынуждена одергивать и ограничивать в претензиях, ныне снова обрел силу. «Противоречия» его с царской властью были временными и кажущимися, а союз — постоянный («Бобчинские нам милы, в Добчинских мы уверены»).
…не волнуют общественного мнения, не смущают умов… — Воспроизводятся обычные мотивы «предостережений», которые получали передовые печатные органы, в том числе и «Отеч. записки» (См.: Свод данных о мотивах предостережений, полученных журналами и газетами в 1865–1904 гг. в кн. Вл. Розенберга и В. Якушкнна «Русская печать и цензура в прошлом и настоящем», стр. 227–250).
…подумайте <…> что у вас есть дети… — Мысль о возмездии носителей реакционного начала «в потомстве», которое сойдет с торной дороги отцов, Салтыков разрабатывал в цикле «Господа Молчалины», рассказе «Больное место» (см. т. 12).
…Микешин <…> создал памятник тысячелетию России. — См. т. 6, стр. 575.
…Коля Персиянов — персонаж цикла «Господа Ташкентцы» (см. т. 10 наст. изд.).
…об этой «курице в супе»… — См. т. 8, стр. 493.
…питание чиновника <…> близко подходит к питанию человека природы… — Под «человеком природы» подразумевается крестьянин, мужик, на послереформенное обнищание которого намекает Салтыков.
…Бисмарк думал своими пятью мильярдами раздавить эту страну! <…> он отрезал у Франции Страсбург… — Упомянуты тяжкие для Франции условия мирного договора после ее поражения во франко-прусской войне 1870–1871 гг.
Вечер <…> провожу <…> у французов… — на спектакле французской труппы Михайловского театра.
…требовал cent milles têtes à coupez? — Обывательски-утрированный отзвук, связанный с изречением Марата. — См. т. 14, стр. 235 и 604.
V*
Впервые— ОЗ, 1876, № 3, отд. II, стр. 154–170 (вып. в свет 22 марта). Под заглавием «Отрезанный ломоть» и за подписью «Молодой человек».
Время работы над данной главой определяется письмом Салтыкова к Некрасову из Ниццы от 9/21 февраля 1876 г.; «Письмо Ваше получил 5 дней тому назад не от Панаева, а по почте, и, вследствие выраженного в нем желания иметь статью по Кронеберговскому делу, сел за оную и написал. Первую половину посылаю, вторую вышлю завтра <…>. Я хотел бы сохранить тайну ее происхождения от меня». Рукопись второй половины статьи, написанная рукой Е. А. Салтыковой, была отправлена на другой день (см. письмо Салтыкова к Некрасову от 10/22 февраля 1876 г.). Однако по цензурным соображениям статья не могла быть помещена в февральском номере журнала.
В Изд. 1884, кроме некоторых изменений и стилистической правки, текст несколько дополнен. Но, судя по содержанию письма Салтыкова к Некрасову от 25 фепраля / 8 марта 1876 г., доцензурный вариант статьи восстановлен лишь частично (см. ниже). Видимо, это объясняется тем, что Салтыков либо не получил от Некрасова корректуру, либо позднее сам ее затерял. Приводим три варианта ОЗ.
Стр. 223, строка 43, после слов: «…ударил по лицу девочку раза три или четыре» —
(Иоанн Грозный поступил искренне, записав в синодике убиенных и потопленных им под рубрикой «имена же их ты, господи, веси!»)
Стр. 224, строка 9, после слов: «…удары сыпались только на смердов, на вилланов» —
…(см. в одном из будущих №№ «Вестника Европы» статью «О значении пощечин во времена рыцарства»).
Стр. 228, строка 7, после слов: «…обвинил русскую литературу в идиотстве» —
Так что очередь теперь за Плевако…[143]Ремесленность адвокатуры нашей еще ярче выразилась в том недоразумении, жертвою которого был г. Герард в Овсяиниковском деле. Вслед за тем в Москве был такой случай: «г. Плевако, узнав от одного из обвиняемых по делу обанкрутнвшегося банка, что он желает привлечь к защите местного адвоката г. Громницкого, сравнил последнего с коровой, а себя уподобил коню, забыв, конечно, что ведь и конь — тоже животное четвероногое». (Прим. M. Е. Салтыкова-Щедрина.)
В январе 1876 года в СПб. окружном суде слушалось дело С. Кронеберга, обвинявшегося в истязании малолетней дочери Марии. Его оправдали: заключения врачебной экспертизы оказались противоречивыми, а присяжные, как это ни странно, не смогли доказать необходимости «беспощечинного» воспитания; этой компромиссной ситуацией умело воспользовался адвокат В. Д. Спасович. Юрист с либеральной репутацией, он был назначен к защите Кронеберга судом и в ходе процесса дал понять, что ему лично претит педагогика «плюхи и розги», по ввиду ее общераспространенности требовал оправдания для своего клиента. Поведение Спасовича было расценено Салтыковым как выразительный симптом углублявшегося разрыва адвокатуры с передовыми общественными идеалами и прогрессивной литературой (в этом смысл заглавия «Отрезанный ломоть»).
«Дело Кронеберга» оживленно обсуждалось либеральной печатью, которая сосредоточилась преимущественно на процессуальных моментах. На этом фоне резко выделились выступления Салтыкова и Достоевского, во многом близкие. Оба писателя отказались обсуждать юридические подробности, поскольку в самой основе дела видели «фальшь нестерпимую», «фальшь со всех сторон»[144]Ф. М. Достоевский . Дневник писателя. 1876, февраль, глава вторая.. Салтыков и Достоевский апеллировали не к статьям действующего закона, а к «человеческим чувствам», которые были изгнаны из судебной процедуры «по самой силе вещей»: «не нашлось никого, чтоб почувствовать всю невозможность, всю чудовищность этой картины! Крошечную девочку выводят перед людей и серьезные гуманные люди — позорят ребенка…»[145] Там же .
Процесс этот, возмущавший нравственное чувство жестокостью, буквально подтвердил справедливость тех мыслей о «новом» суде, которые Салтыков высказал ранее, в 3-й статье «Между делом». Но внимание писателя он привлек все же не поэтому: Салтыкова заинтересовала не «криминальная» сторона кронеберговской истории, а проявление в частном бытовом эпизоде «поветрия на компромиссы и сделки», ставшего общеевропейским явлением. Компромисс В. Д. Спасовича с несостоятельной для него самого «идеей розги» в семейном быту позволил сатирику, при помощи испытанного в его публицистике метода широких аналогий, перейти от петербургского адвоката — к идеологу французской трудовой демократии Луи Блану, делавшему в 1875–1876 гг. в ходе подготовки парламентских выборов политические уступки реакции. В статье широко поставлен вопрос о «политическом и философском учении, известном под именем «учения о компромиссах и сделках», которое писатель напряженно осмыслял с 1860-х гг. («Каплуны», «Тихое пристанище», «Наша общественная жизнь») ’.
Салтыков четко выражает мысль о том, что осуществление «трудного» социалистического идеала («maximum’a», «царства правды») невозможно без решимости на «открытый шаг», на «слово, разоблачающее действительные цели стремлений партии». В статье раскрыта принципиальная ошибочность уравнения революционных и нереволюционных методов изменения жизни: желание «достигнуть <…> целей «потихоньку», не в смысле большей или меньшей медленности движения, а так, чтобы никто не заметил», ведет лишь к тому, что «первоначальные цели <…> стираются и отходят очень далеко назад». Иронически воспроизводя лозунги идеологов и практиков «политики результатов», — «потихоньку», «отступайте! заманивайте!» — Салтыков доказывает, что тактика компромиссов приносит иллюзорные результаты («игра, в которой никакой цели никогда не достигается», «поступательное движение в беличьем колесе») и влечет неминуемую сдачу идеала.
Писателя привели к этим выводам печальный итог пятнадцатилетних уступок реакции, которые осуществлял русский либерализм; общеевропейское «реакционное поветрие»; прошедшая на его глазах эволюция вождей европейского мелкобуржуазного социализма и некоторых деятелей русской общественной мысли и литературы. Салтыков писал своим друзьям об опасности «нравственного двоегласия», которое «не свойственно истинно передовым людям»[146]См. письмо к П. В. Анненкову от 21 (9) марта 1876 г,.
«Отрезанный ломоть» в первоначальном виде встретил не только цензурные препятствия (в результате чего он не попал в февральский номер «Отеч. записок»), но, видимо, и внутриредакционные возражения из-за суровой непримиримости тона. Посылая в редакцию окончание статьи, Салтыков предвидел такую возможность: «Боюсь, что статья не понравится Григорию Захаровичу <Елисееву> и Унковскому. Во всяком случае, я желал бы, чтобы, кроме Елисеева, никто не знал, что статья принадлежит мне» (Некрасову, 22 (10) февраля 1876). 8 марта (25 февр.) Салтыков писал Некрасову: «Сейчас получил Ваше письмо насчет «Отрезанного ломтя» и могу сказать только одно: лучше не печатать совсем, чем в марте подавать разогретую телятину. Я прихожу к убеждению, что мне совсем нужно обождать писать. Тогда будет совсем без затруднений. Я никак не воображал, что обругание Гамбетты может встретить цензурные препятствия. Если нужно было исправлять и переделывать, то можно было это сделать и для февральской книжки — без разговоров <…>. Мне нравится рассуждение о том, что адвокаты еще не совсем безнадежны — пусть будет так. Тоже и о Гамбетте: ежели Шассен[147]Автор «Хроники парижской жизни» в «Отечественных записках». правильнее пишет, и есть несогласимое противоречие, то тоже пусть будет так. Я писал, помня предания «Современника». В тексте, опубликованном в мартовской книжке журнала, «обругания Гамбетты» мы не находим, но резкая определенность в постановке проблем сохранена.
Статья подписана псевдонимом «Молодой человек», но весь ход мысли неизбежно открывал ее автора для каждого внимательного читателя салтыковской публицистики с 60-х годов. Таким внимательным читателем, видимо, и оказался Достоевский, бросивший в «Дневнике писателя» полемическое замечание: «А умные старички наши все еще до сих пор уверены, что они-то и есть самые новые и молодые люди и что говорят самые новые слова!» (чуть выше разъяснялось, что речь идет о «писателях», «обративших на себя большое внимание общества и возбудивших в нем горячее сочувствие к их обличениям» «после Севастополя»)[148]Ф. М. Достоевский . Дневник писателя. 1877, сентябрь, глава вторая. Легкий намек на будущего интеллигентного русского человека. Несомненный удел будущей русской женщины..
…vit bonus, disendi peritus — определение оратора, данное Катоном Старшим и приведенное Квинтилианом в его сочинении «О воспитании оратора» («De institutione oratoria», XII, I).
Tout se lie, tout s’enchaîne dans ce monde, сказал некогда Ламартин и прибавил: Alea jacta est! — Салтыков юмористически контаминирует французский афоризм «все переплетено, все связано в этом мире», приписываемый А. Ламартину, с латинским изречением «Жребий брошен!» (фраза Кая Юлия Цезаря при переходе реки Рубикон, означавшем начало гражданской войны).
…на покаяние в педагогическое общество… — См. примеч. к «Современной идиллии», т. 15, кн. первая, стр. 325.
…адвокат чувствительной школы г. Языков. — Присяжный поверенный А. И. Языков, стихотворец, переводчик, сотрудничавший в «Вестнике Европы», в своей юридической практике также отличался, по словам современников, «задушевным красноречием».
…и он родился в Аркадии… — Перефразировка первой строки стихотворения Шиллера «Resignation» («И я в Аркадии родился»).
В настоящее время в Европе существует как бы поветрие на компромиссы, и сделки. — Незадолго до выступления Салтыкова «Отеч. записки» уже откликнулись на это явление: в статье М. К. Цебриковой «Дух компромисса в Англии» (ОЗ, 1875, № 9) содержатся выводы, близкие к тем, какие делает сатирик.
…союз германских национальных либералов с Бисмарком <…> то. что происходит теперь во Франции. — Возникшая в 1867 г. в Германии партия национал-либералов, представлявшая интересы отечественной буржуазии, сначала выступала под флагом гражданских свобод и добивалась ответственности правительства перед рейхстагом, но быстро отреклась от этих требований и послушно поддерживала политику канцлера Бисмарка (особенно ярко проявилось это при вотировании военного бюджета в 1874 г.); во Франции 1875–1876 гг. парламентские выборы проходили под знаком борьбы монархистов с республиканцами. Падение потенциала революционности в лидерах республиканской оппозиции, либерально-оппортунистические тенденции в республиканских группировках привели к тому, что даже после победы республиканцев в январе 1876 г. на выборах в палату депутатов правительство оказалось консервативным.
Веяние времени <…> подчиняет себе <…> даже Луи Блана, который до сих пор гораздо сочувственнее относился к требованиям «мечтателей»… — В России Луи Блан имел высокую политическую репутацию общественного деятеля, который «выводами здравого смысла и справедливости» «подрывал вековое здание социального неравенства, насилия и эксплуатации <…> он выказывал неизменное постоянство и храбрился не на одних словах, а подвигом целой жизни» (П. Д. Боборыкин . Политическая злоба дня. Луи Блан. Questions d’aujourd’hui et de demain, Paris, 1873. — ОЗ, 1873, № 10, стр. 213).
…«фельдфебеля в Вольтеры даст» — измененная реплика Скалозуба из 4 акта «Горя от ума» А. С. Грибоедова.
…ежели в 1880 году потребуется устроить для вас новый септеннат… — Септеннат — установленный в ноябре 1873 г. семилетний срок президентских полномочий Мак-Магона, которые были прекращены в январе 1879 г. после провала готовившегося с его участием монархического переворота.
…защита Базена адвокатом Лашо… — Маршал Базен был судим в 1873 г. за измену родине во время франко-прусской войны.
…г. Спасович <…> играл <…> роль противо-овсянниковскую… — В. Д. Спасович в деле Овсянникова представлял интересы страховых обществ; с этих компаний обвиняемый намеревался получить крупную страховую премию за умышленно подожженную мельницу.
…г. Потехин <…> без церемонии обвинил русскую литературу… — В жалобе, поданной С. Т. Овсянниковым в СПб. судебную палату и составленной его поверенным П. А. Потехиным , шла речь о «притеснении со стороны литературы» — «прошение составляла рука юриста, очевидно, тонкого в казуистике и опытного в кляузах. На всякий случай он не забыл даже литературу лягнуть» (Г. З. Елисеев . Внутр. обозрение. — ОЗ, 1875, № 9, стр. 68).
…на Сенной — на главной базарной площади столицы.
…адвокатура выказала намерение отмежеваться от области общих умственных и нравственных интересов… — Наиболее отчетливо это «намерение» сформулировал К. К. Арсеньев («Заметки о русской адвокатуре»), с которым полемизировали «Отеч. записки»: «послушайте, что пишет <…> Арсеньев: «…Желание адвоката охранять неприкосновенность своей репутации <…> не должно доводить до малодушной боязни перед общественным мнением». Елисеев, доказывая, что «адвокат есть представитель общественного взгляда или, если угодно, общественной совести относительно применяемости идеи закона к данному преступнику», обвинял «в наивности, или, правильнее сказать, в невежестве» адвоката, «не подозревающего, что он — представитель общественного мнения» (Г. З. Елисеев . Внутр. обозрение. — ОЗ, 1875, № 4, стр. 301–303).
VI*
Впервые— ОЗ, 1882, № 8, отд. II, стр. 248–258 (вып. в свет 17 августа). Под заглавием «Июльское веяние» и за подписью «М. С».
Сохранились рукописи первой и второй редакции (частично — ЛИ, т. 11–12. М., 1933, стр. 284–293).
Статья написана в июле 1882 года в Ораниенбауме. На полях рукописи первой редакции имеются записи карандашом, относящиеся к развитию сюжета: «Околот<очный>. Если так — спроси. Я ваш<ество> завсег<да> лучше спрош<у>. Компрометирует общ<ество> шпион. Дерунов сосет и человеком делает. Еврей сосет и скорлупки бросает. Сцена из евр<ейского> быта». Во время работы над рукописью первой редакции очерка Салтыков предназначал его не для цикла «Между делом» («Недоконченные беседы»), а хотел им завершить «Письма к тетеньке». Так как появившееся незадолго перед этим в майской книжке очередное «Письмо к тетеньке» напечатано с подзаголовком: «Письмо девятое и последнее», то он дает очерку заглавие «Postscriptum» . На связь с «Письмами» указывают и начальные строки рукописи:
Вы чересчур уж требовательны, милая тетенька. Засыпали меня вопросами. С чего вдруг поднялась возня с евреями? что означают текущие административные перемены? что такое происходит в Египте? и проч. Все-то вы хотите знать и на все требуете ответа. Даже поступок околоточного, который убил на Петербургской стороне купца, — и тот интересует вас. Не замешана ли тут внутренняя политика? спрашиваете вы, и каких дальнейших поступков следует ожидать?
В процессе работы над рукописью второй редакции замысел Салтыкова изменился, он решает не заканчивать этим очерком «Письма к тетеньке». Он зачеркивает в рукописи приведенные выше строки и вместо прежнего заглавия «Postscriptum» пишет новое: «Июльские размышления». Текст второй редакции более близок к журнальному, который, в свою очередь, почти не отличается от текста отд. Изд. 1884. Приводим один из наиболее важных вариантов первой редакции.
К стр. 233, после данного в иной редакции абзаца: «В том-то и беда наша…» —
Начну с вопроса — еврейского.
По моему мнению, корень этого вопроса — в темпераментах. Темпераменту русскому претит прежде всего внешний вид еврея. Все-то он движется, все-то высматривает и все что-то жует и сосет.
— Что, еврей, сосешь?
— Музицка шашу.
Ужасно это сердит. Мужичка сосать не диковина; и Колупаев, и Разуваев, и Дерунов — все сосут. Но они сосут и в то же время «человеком» делают. Стало быть, есть тут и воспитательная цель.
— Я тебя сосу, — говорит Дерунов, — да я же тебя и «человеком» сделаю!
И точно. Стоит только выдержать эту воспитательную практику — и «человек» готов. Сначала Дерунов называет его «крестником», потом начинает шутить, что, мол, мы «на одном солнце онучи сушили», а потом, смотришь, крестник уж и сам начинает, благословясь, посасывать Дерунова. Словом сказать, процесс сосания идет здесь и «по̀-милу», и «по-божецки» и никогда так, чтобы совсем без остатка. «Ты за меня, я за тебя, а бог за всех — так-то, милый друг!» «Точно так, ваше степенство!»
Разумеется, выдерживали немногие, но тут уж Разуваев не виноват.
— Я все силы-меры употреблял, чтобы его «человеком» сделать, — говорит Разуваев, — ан из него вышел пентюх!
Пентюх! но кто же об пентюхах говорит!
Напротив того, еврей никаких воспитательных целей в виду не имеет, именно <?> «человеком» сделать не намеревается. Он просто возьмет «музицка» двумя пальцами, пососет и скорлупку выбросит. Потом возьмет другого «музицка» — и опять выбросит скорлупку. Когда же скорлупок наберется достаточно, он соберет их в кучку и продаст.
Никакого разговора «по душе», «по̀-милу» при этом не происходит. Одна только оговорка! «шаши мене, ежели можешь!»
— То-то, Давид Саулыч, что не изловчились еще мы!
— А коли ты не можешь, так я тебя шашу!
И дело с концом.
Но, кроме «божецких разговоров», есть и еще разница между Деруновым и евреем. Дерунов обыкновенно выходит на промысел в одиночку. Жена его в это время «гуляет», а дети воспитываются в пансионах, с тем чтобы из них вышли «добрые господа». Напротив того, еврей сосет целым родом. Не только он, старый Давид, но и Рифка, и Рохля, и Иосель, и Идек, и Элья — все жуют скорлупки и выплевывают. Как хотите, а это обидно. И никто из этих сосущих и жующих однажды ничего прожеванного не отдаст. А в довершение всего, никогда он сыт не бывает, а громадное большинство детей редко в довольстве живет. Потому что едва только начнет еврей порядком насасываться — сейчас его к капитану-исправнику, а ну, показывай, жид, что у тебя в потрохах есть? Посмотрит капитан-исправник, посмотрит заседатель — много ли останется?
— И зачем я пошел — не знаю!
Только и всего.
Разумеется, частенько-таки выискиваются и такие молодцы, которые несомненно на пользу сосут, но такие удачники обыкновенно бегут из «своих мест» в большие центры и там заканчивают свое поприще в виде банкиров, железнодорожников, а прежде в виде откупщиков. Вот по ним-то и составилось мое <?> мнение о еврейском благоденствии.
Верхний угол следующего листа вместе с текстом оторван. Приводим одну из вставок к оторванной части текста:
Но это бесчеловечие явится еще более осязательным, если припомнить, что нет на свете вещи более общедоступной, как предание, и что, следовательно, это последнее прежде всего становится достоянием толпы, и без того обезумевшей под игом собственного злосчастия. Именно такого рода характер имеет предание, наложившее клеймо отчуждения на еврейское племя. Когда я думаю о положении, созданном образами и стонами старой легенды, которая преследует евреев из века в век на всяком месте, — право, мне кажется, что я с ума схожу. Сдается, что зияет безграничная и бездонная пропасть, наполненная кипящей смолой, и в этой пропасти мучится человек, у которого отнято все, даже право на смерть.
Поводом к написанию «Июльского веяния» послужили еврейские погромы, прокатившиеся по югу России весной и летом 1881–1882 гг.[149]Существует не поддающееся проверке мемуарное свидетельство об одном обстоятельстве, послужившем будто бы непосредственным толчком для написания «Июльского веяния». В заметке «Черты из жизни М. Е. Салтыкова» анонимный автор (А. И. Эртель?) вспоминает: «И. Н. Сорокин, полуписатель, полуподрядчик из евреев, рассказывал мне в 80-х годах о посещении им в погромную эпоху Салтыкова, которого он просил заступиться за его гонимых бывших единоверцев. Салтыков обрушился на Сорокина с криком: «Ступайте к Каткову, которому ваш Поляков подарил дом для Лицея, а меня оставьте в покое!..»И оба собеседника пришли в такое возбужденное состояние, что схватились за спинки стульев. Сорокин выскочил как ошарашенный. Салтыков… написал немедленно свою знаменитую сатиру в защиту евреев…».. Откликаясь в своей сатире и публицистике на все главные явления текущей общественной жизни, Салтыков не мог обойти молчанием этих событий и всего еврейского вопроса, резко обострившегося в период так называемой «народной политики» гр. Н. П. Игнатьева и сохранившего напряженность и при его преемнике на посту министра внутренних дел гр. Д. А. Толстом. Сатирическому обличению «народной политики» посвящены многие страницы в «Письмах к тетеньке» (см. т. 14 наст. изд.). В «Июльском веянии» Салтыков продолжает критику этой реакционно-демагогической и националистической политики применительно к «еврейскому вопросу». Но предметом внимания писателя являются здесь не правительственные мероприятия как таковые. В еврейском вопросе они отличались определенной двойственностью. Изданные в мае 1882 года «Временные правила о евреях», с одной стороны, вводили ряд мер чрезвычайно стеснительных для еврейского населения, а с другой стороны, ставили своей целью не допускать антиеврейских беспорядков. Последнее объяснялось, однако, не просвещенно-гуманной позицией власти, но паническою боязнью всяких активных движений народных масс, «толпы», хотя бы и возникавших на архиреакционной расово-шовинистической почве. При обсуждении «Временных правил…» в Комитете министров, его председатель М. Х. Рейтерн с полной откровенностью указал на эту подоплеку: «Сегодня, — сказал он, — травят и грабят евреев. Завтра перейдут к так называемым кулакам <…> потом может очередь дойти до купцов и помещиков. Одним словом, при бездействии властей, возможно ожидать в недалеком будущем развития самого ужасного социализма»[150]«Дневник Е. А. Перетца». М.—Л., 1927, с. 130–133..
Указав в общей форме на неспособность «народной политики» «покончить» с еврейским вопросом («улетели народные политики, а евреи остались <…> вместе с тем остался нетронутым и еврейский вопрос»), Салтыков переходит к существу поставленной им перед собой более обширной и глубокой задачи. В условиях подъема антисемитских настроений — одном из спутников общественной и политической реакции 80-х годов — писатель решил возвысить свой голос, чтобы привлечь силы добра и разума к еврейскому вопросу, о котором сказал: «История никогда не начертывала на своих страницах вопроса более тяжелого, более чуждого человечности, более мучительного…»
Подход Салтыкова к вопросу о евреях и еврействе исполнен, с одной стороны, исторического идеализма и просветительского этизма, а с другой — демократизма и социального анализа.
«Главное место» в ряду тех «запутанностей», которые определяют ненормальное положение еврейского вопроса, Салтыков отводит «преданию», о котором пишет, что хотя оно давно уже утратило смысл, но и доселе сохраняет «свою живость». Речь идет, разумеется, о евангельском «предании», хотя оно и не названо. Согласно повествованию евангелистов, Иисус Христос был казнен на кресте по воле иудейских первосвященников и воинов, потребовавших от прокуратора Рима, Пилата понтийского, не хотевшего смерти Иисуса: «Распни, распни его!..» — и клятвенно заявивших при этом от имени всего народа еврейского: «Кровь его на нас и на детях наших!..»
С поразительной смелостью Салтыков пишет об этом повествовании, принадлежащем главнейшей из «священных» книг христианской религии: «Нет ничего бесчеловечнее и безумнее предания, выходящего из темных ущелий далекого прошлого и с жестокостью, доходящей до идиотского самодовольства, из века в век переносящего клеймо позора, отчуждения и ненависти на все еврейское племя».
Объяснение происхождения антисемитизма ранне-христианским мифом и религиозным фанатизмом не научно. Оно грешит историческим идеализмом; оно узко и недостаточно. Но обличительная критика «предания» в выступлении Салтыкова не была ни беспредметной, ни несвоевременной. Враждебная по отношению к евреям эксплуатация евангельской легенды в самом деле служила на протяжении веков действенным оружием в агитационно-идеологическом арсенале антисемитизма. Оружием этим широко пользовалась реакция и в царской России. Сам глава самодержавной власти император Александр III написал однажды на ходатайстве об улучшении положения евреев: «Если судьба их печальна, то она предначертана Евангелием»[151]«Дневник Е. М. Феоктистова». Запись от 22 февраля 1891 г. ИРЛИ, ф. 9122 II-б 54, л. 26.. Эта же мысль, вольно или невольно, внушалась с детских лет массам верующих христиан домашним, школьным и церковным чтением Евангелия.
Среди причин, содействующих сохранению «незыблемости предания», Салтыков подчеркивает две. Первая — «несознанные капризы расового темперамента», то есть те или иные проявления еврейского племенного типа и характера. К этому ниже добавлено указание на необычность для русского человека «образа жизни еврея», «внешней его складки», «манеры говорить, ходить, одеваться» — то есть указания на все то, что сформировалось и поддерживалось в еврейском народном быте традицией и изолированным существованием еврейских масс в условиях гетто и местечек, в специфической обстановке черты оседлости и власти раввината. Вторая причина — «совершенно произвольное представление о еврейском типе на основании образцов, взятых не в трудящихся массах еврейского племени, а в сферах более или менее досужих и эксплуатирующих». Разъясняя эту причину, Салтыков один из первых — если не первый — в русской литературе, применяет социальный подход к еврейскому вопросу.
Салтыков отвергает «сплошной» взгляд на еврейскую среду и ее отдельных представителей. Как и в любой другой общественной среде, в ней действуют законы социального расслоения. Есть еврейская буржуазия (во всех ее модификациях — от местечковых арендаторов и шинкарей до космополитических банкиров-миллионеров), и есть еврейские трудящиеся. Салтыков ставит рядом с ранее созданными им фигурами отечественных кулаков-мироедов Деруновым, Колупаевым и Разуваевым их еврейских собратий. И те и другие осуществляют беспощадную эксплуатацию людей нужды и социальной придавленности. Деяния Разуваева-русского и Разуваева-еврея — «одинаково омерзительны». «Кому же, однако, приходило в голову, — спрашивает Салтыков, — указывать на Разуваева как на определяющий тип русского человека?» И продолжает, — формулируя главный обличительный тезис статьи: «А Разуваева-еврея непременно навяжут всему еврейскому племени и будут при этом на все племя кричать: ату!»
Отослав в цензуру августовскую книжку с «Июльским веянием», Салтыков писал Белоголовому: «Трудно было отделить еврейский вопрос от вопроса о Поляковых, Заках и Варшавских, но, кажется, успел» (письмо от 11 августа 1882 г.). Действительно, внеся в еврейский вопрос критерии различия между евреями-эксплуататорами и евреями эксплуатируемыми, взглянув на него с точки зрения социального этизма демократа-просветителя — с точки зрения «справедливости, сознания братства и любви», — Салтыков «успел» во многом правильно осветить этот вопрос. Но внести полную ясность в проблему с позиций своего просветительского мировоззрения Салтыков не мог. И на вопрос, почему же, однако, «мы с такой легкостью отождествляем» еврея-хищника, представителя «концессионерских безобразий и проделок», с рядовым членом еврейской массы, с евреем трудящимся, писатель дает лишь предположительный и неясный ответ.
Но в конкретной обстановке того исторического момента важны были не столько научная четкость и полнота отдельных формулировок, направленных против антисемитского угара реакции, сколько общее направление и дух выступления писателя-демократа. Исполненное гневного обличения «еврейской травли» и глубины понимания «неистовства» трагедии, тяготеющей над «замученным еврейством» социальных низов, «Июльское веяние» явилось первым в русской литературе отпором такой общественной силы против преследования евреев. За ним, на более поздних этапах, последовали выступления Л. Толстого, Короленко, Горького и др.
«Июльское веяние» вызвало озлобленное негодование со стороны всех органов реакционно-националистической печати. Они обвиняли Салтыкова в «тенденциозном заигрывании с еврейским вопросом», в «набивании себе либеральной цены», в «кощунственном отношении к святому Евангелию», в «глумлении над собственным народом» и т. д. и т. п. (статьи в «Новом времени», «Гражданине», «Киевлянине» и др.). Напротив того, в демократических кругах статья была расценена как одно из наиболее выдающихся публицистических выступлений писателя. Находившийся в ту пору в Швейцарии Г. З. Елисеев, где он общался с тамошними русскими революционными эмигрантами, писал Салтыкову по прочтении августовской книжки «Отеч. записок»: «Перл ее составляет, конечно, «Июльское веяние», которое здесь, как и везде, производит общий восторг. «Рассвет» хотя и витиевато, но очень метко выразил значение этой статьи для России[152]В передовой статье № 34 от 22 августа 1882 г. петербургский журнал «Рассвет» — «еженедельный орган русских евреев» — писал о статье Салтыкова: «Мнение <…> литератора с могучим талантом и силою глубокого, искреннего убеждения — это своего рода властный голос лучшей части общества: голос, подчиняющий себе бескорыстные суждения меньших умов».. Такое резюмирующее, веское, авторитетное слово было необходимо сказать по вопросу, который мутит не только Россию и Европу и наделал столько бед. Было бы очень хорошо, если бы время от времени, оставляя эзоповский язык, Вы так прямо и авторитетно высказывались и по другим проклятым вопросам, подписываясь под статьями своим полным именем. Да, Ваше имя теперь настолько авторитетно в России, что не только имеете право, но и должны говорить, как власть имеющий» [153]«Письма Г. З. Елисеева к М. Е. Салтыкову-Щедрину». Подг. Текста и примеч. И. Р. Эйгеса. Изд. Всесоюзн. библиотеки им. В. И. Ленина. М., 1935, с. 91 (письмо от 5 сентября 1882 г. из Берна)..
«Июльское веяние» было перепечатано (вторая половина статьи) или процитировано во многих еврейских периодических изданиях, русских и зарубежных, а также издано отдельной брошюркой[154]М. Е. Салтыков (Щедрин). Еврейский вопрос. Варшава, изд-во «Правда», 1906, 16 стр. В серии: «В защиту гонимого народа», № 1. Эта же брошюра была издана в 1909 г. книгоиздательством «Правда» в Петербурге, 12 стр. И в том и в другом изданиях брошюра начинается предисловием анонимного автора: «Несколько слов о Михаиле Евграфовиче Салтыкове-Щедрине по отношению его к еврейскому вопросу».. На похоронах Салтыкова на его могилу был возложен «венок из терниев», с надписью: «От благодарных евреев».
…дернуло околоточного на Петербургской стороне две души загубить! — Убийство околоточным надзирателем Ивановым купца Низовцева и его служительницы было совершено с целью ограбления. Сообщения об этом сенсационном убийстве во множестве печатались в петербургских газетах начиная с 21 июня 1882 г.
…устроился на даче под Петербургом, — Лето 1882 г. Салтыков с семьей жил на даче в Ораниенбауме.
Катков с Аксаковым в Москву зовут, Булюбаш — в Полтаву… — Сатирические стрелы по адресу представителей великорусского и украинского национализма.
Довольно поболтали. Налгали с три короба… — Одна из салтыковских оценок демагогического фразерства и лжи эры «народной политики», главным деятелем которой был министр внутренних дел гр. Н. П. Игнатьев. Подробнее см. в «Письмах к тетеньке», особенно в «Письме втором», тему которого Салтыков определил словами: «О лгунах и лганье» (ср. также в письме к Белоголовому от 19 июля 1882 г. слова об «игнатьевской болтовне»).
…мажорные тоны… сменяются минорными, а минорные — мольными… — По-видимому, ошибка: лат. слово moll (мягкий) — другое наименование минорного же лада.
…прекрасные незнакомцы — представители полицейской власти.
…при «правовом порядке» (псевдоним). — Здесь и ниже эзоповские иносказания основываются на приеме иронического переосмысления политических терминов в значении, противоположном их реальному содержанию. Так, «правовой порядок» означает — бесправие, «реформа» — сохранение в неприкосновенности социального статус-кво и т. п.
Ведь справляются же с литературой. Не писать о соборах, ни об Успенском, ни об Архангельском, ни об Исаакиевском — и не пишут. Вот о колокольнях (псевдоним) писать — это можно, но я и об колокольнях писать не желаю. — Отклик на цензурную политику властей, запрещавших писать о конституционном строе (собор — земский собор) и поощрявших пропаганду строя самодержавного ( колокольня — столп, как опора чего-либо, в данном случае царизма).
…«жизнь духа»… «дух жизни»… «оздоровление корней»… — фразеологизмы славянофильской и националистической литературы, поэзии (А. Хомяков) и публицистики (И. Аксаков и др.).
И «ключей» требовала, и Босфору грозила… и на кратчайший путь в Индию указывала… — Перечисляются декларации и акты внешней политики России конца 70-х — начала 80-х годов, направленных на борьбу с английским влиянием в Турции и проливах, с одной стороны, и в Средней Азии — с другой. О «ключах» — от Храма Рождества Христова в Вифлееме и от Храма гроба господня в Иерусалиме — см. в наст. изд. т. 11, стр. 616–617 и т. 14, стр. 578. См. в т. 14 примеч. к гл. IV «За рубежом».
…помните ли Вы сказку о «Диком помещике»? — Эта «сказка» Салтыкова была напечатана в «Отеч. записках», 1869 г., № 3 (см. ее в т. 16, кн. первая).
…улетели народные политики… — Имеется в виду увольнение с поста министра внутренних дел сначала М. Т. Лорис-Меликова, а потом гр. Н. П. Игнатьева, главных деятелей эры «народной политики», и назначение на этот пост в мае 1882 г. последовательного идеолога и проводника реакции гр. Д. А. Толстого.
…стигматизированный. — Стигмой или стигматом называли в древней Греции клеймо, которое выжигалось на теле раба или преступника.
…называют их «татями». — то есть ворами, грабителями ( церк. — слав. ).
…Оржешко «Могучий Самсон». — Оценка в «Июльском веянии» этого рассказа польской писательницы вызвала ее на благодарственное обращение к автору. В письме из Гродно от 31 октября 1882 г. она писала Салтыкову: «…Вы изволили напечатать в уважаемом и прекрасном Вашем журнале («Отечеств, зап.») некоторые из моих повестушек в переводе на русский язык[155]Среди произведений Э. Ожешко (Оржешко), напечатанных в «Отеч. записках» — все в переводе Р. И. Сементковского — был и рассказ «Могучий Самсон», посвященный изображению бедственного положения еврейского населения в западных губерниях. Он появился в декабрьской книжке журнала за 1880 г.. Я уже давно собиралась поблагодарить Вас за это. Теперь я прочла в Вашей статье «Июльское веяние» об одной из них несколько столь лестных для меня слов, что дальше откладывать осуществление моего намерения не могу и шлю Вам сердечное спасибо. Похвала такого писателя и мыслителя, как Вы, внушает человеку доверие к собственным силам, вместе с тем укрепляет их… Кроме того, меня несказанно обрадовало единомыслие наше во взглядах на несчастный еврейский вопрос. Хотя я почти уверена, что Вы по-польски не читаете, но тем не менее я осмеливаюсь доставить Вам мою брошюру по этому вопросу[156]Была послана брошюра Э. Ожешко «О Żydach» («О евреях»), изд. В 1881 г. в Вильне.…Пусть она иногда напоминает Вам искреннюю почитательницу Вашего таланта. Мы все, впрочем, Вас хорошо здесь знаем и, восторгаясь блестящими достоинствами Ваших трудов, относимся с величайшим уважением к возвышенным и глубоким мыслям, которые Вы в них высказываете»[157]Перевод письма с польского был сделан по просьбе Салтыкова Р. И. Сементковским («Русская старина», 1912, № 4, с. 47–52), Ответ Салтыкова неизвестен..
VII*
Впервые — 03, 1884, № 2, отд. II, стр. 255–264 (вып. в свет 18 февраля). Под заглавием «Между делом» и за подписью «Dixi».
В Изд. 1884 текст перепечатан с незначительной стилистической правкой.
После первого марта 1881 года революционное движение «шло на убыль и падало»[158]В. И. Ленин . Полн. собр. соч., т. 7, с. 123.. За 1881–1883 гг. правительству удалось расправиться с основным ядром своих главных политических противников — народовольцев. Переломным оказался именно 1883 год, когда, благодаря крупнейшей провокации, учиненной Г. П. Судейкиным с помощью предателя Сергея Дегаева, «погибла под ударами царизма… старая «Народная воля»[159]См.: Н. А. Троицкий . «Народная воля» перед царским судом. 1880–1891. Саратов, 1971, с. 102.. Широкий либеральный фронт в панике отступал перед силами укрепившейся реакции.
Идейные «итоги» этого года и подводятся в настоящем очерке Салтыкова. Всей системой развитых в нем положений он перекликается с «Пошехонскими рассказами» (вечер пятый, «Пошехонское «дело»). В очерке сатирически запечатлен основной «тон общественного мнения» этой поры — «тон» отступничества, отказа от высоких революционных целей («витания в эмпиреях») и даже от скромных либеральных надежд («легкомысленных» «возгласов»).
Передовые идейные стремления, ошельмованные в качестве бесплодных «эмпирейных витаний», дворянско-монархическая реакция попыталась заменить демагогическим лозунгом «дела». У Салтыкова он иронически сформулирован так: «чтобы спастись, нужно не «чужое», не «иностранное», а «свое собственное», и притом «настоящее», дело найти». Салтыков сатирически использовал здесь систему политических эвфемизмов, которые широко применяла охранительная публицистика. Под «чужим», «иностранным» делом она подразумевала не только революционные действия, но и буржуазно-демократические, конституционные намерения русских либералов. Страницы «Моск. ведомостей» пестрели такими, например, «обобщениями»: «…под влиянием чужих доктрин померещилось, будто движение реформ ведет у нас к ограничению верховной власти, олицетворяемой монархом»[160]Передовая. — MB, 1884, 12 января, № 12., «наши газетные преобразователи являются сущими иностранцами <…> они смотрят на нашу родную действительность сквозь вопросы, возбужденные западною жизнью»[161] Ивашкин . Из деревни. — МВ , 1884, 13 февраля, № 44..
Но то, что адепты реакции считают «своим собственным», «настоящим» делом, есть, как доказывает Салтыков целой серией выразительных сатирических эпизодов, либо полицейское доносительство, либо обывательская суета, либо хищнический стяжательский ажиотаж. Истинная подоплека толков о «деле», — доказывает Салтыков, — реставраторские крепостнические вожделения («Вот кабы вход в крепостное право каким-нибудь чудом опять открылся…»), осуществление которых способно только обессмыслить жизнь, лишить ее исторических перспектив.
Серьезность салтыковского общественного «диагноза» была с раздражением встречена некоторыми рецензентами: «Публицисты «Отечественных записок» констатируют следующий факт: нельзя не видеть и не чувствовать, как пресекся теперь живой нерв русской публицистики, — пишет корреспондент «Новороссийского телеграфа», — общественные дела занимают ее гораздо меньше, и она видит себя лишенною прежнего значения…», но «во всяком случае, нет никаких резонов кричать: караул… Зачем же унывать и на других тоску наводить?»[162]Эхо. Фельетон. Журналистика. — «Новороссийский телеграф», 1884, 9 марта, № 2720.
…кроме литературы, которой прошлый год принес одни утраты. — Салтыков имеет в виду репрессии против передовой журналистики (22 января 1883 г. было объявлено второе предостережение «Отеч. запискам», предопределившее участь журнала), последовавшую 22 августа (3 сент.) того же года смерть Тургенева, на которую сатирик откликнулся некрологом (ОЗ, 1883, № 9).
…недавний юбилей российской академии… — В октябре 1883 г. отмечалось столетие императорской Российской академии , которая была учреждена при Екатерине II отдельно от Академии наук для разработки русского языка и словесности (в 1841 г. присоединена к Академии наук как одно из отделений).
«Sursum corda!» — «Горѐ имеем сердца», то есть — возвысьте сердца ( лат. ), библейское выражение ( «Плач Иеремии» , III, 41).
…литургию верных пропой… — Литургия верных — третья часть главнейшего богослужения христианской церкви, на которой могли присутствовать только верующие и не допускались «оглашенные» (готовящиеся к крещению).
…поездка вокруг света на сдаточных. — «Ехать на сдаточных — на переменных лошадях, не на почтовых, а с передачей от ямщика к ямщику» (В. И. Даль . Толковый словарь…, т. IV, стр. 166).
…с толком, с чувством, с расстановкой. — Цитата из монолога Фамусова («Горе от ума» Грибоедова, действ. II).
…в кереметь убежит. — Кереметь — «чувашская, черемисская или вотяцкая божница, капище» (В. И. Даль . Толковый словарь…, т. II, стр. 105). Хорошим знанием быта вотяков Салтыков обязан своей ссылке в Вятку и многолетней службе там.
…в <…> богом хранимой хижине. — Вольно процитированная строка песни Марии из юношеской мелодрамы Некрасова «Материнское благословение, или Бедность и честь» (1842).
…к говору трактирных завсегдатаев прислушивался (vox роpuli) —«Послушать, что говорят» о различных политических событиях «прислуга в домах, лавочники в своих подвалах, извозчики па улицах», всерьез призывали «Моск. ведомости» (1878, 6 апреля, № 89), выдавая эти толки за голос «простого народа» (vox populi — усеченный латинский афоризм — vox populi, vox Dei: глас народа — глас божий; латинские цитаты служили непременным стилистическим украшением передовиц Каткова).
…с сведущими людьми совещался… — См. примечания в т. 14, стр. 628 и в 1 кн. 15 т., стр. 370.
…на смену славянофилам, появились какие-то выморочные бонапартисты, которые могут только в трубы трубить… — Об отношении Салтыкова к славянофильской доктрине — см. в т. 5, стр. 536–539, 565. В 1880-е гг. славянофильскую фразеологию («исконные русские начала», «народный дух», «здравый народный смысл») взяла на идейное вооружение придворно-монархическая верхушка, пытавшаяся террористическими методами искоренить революционность в России («выморочные бонапартисты»).
…проекты умственного и нравственного оздоровления… — Термин «оздоровление» попал в публицистический словарь 80-х годов из последнего выпуска «Дневника писателя» Достоевского (1881 г., январь): III часть главы первой в нем называлась: «Забыть текущее ради оздоровления корней. По неуменью впадаю в нечто духовное». В расшифровке послепервомартовской реакции «оздоровление» означало совершенно иное — усиление борьбы с революционной идеологией.
…извещения пишет — политические доносы.
…доктор Кене, глава физиократов <…> говаривал: «дама, которая покупает шаль, подает милостыню бедняку». — Ф. Кене в «Экономической таблице» (1758), которую далее отчасти пародирует Салтыков, стремился проследить обращение продукта национального производства между различными классами общества: «класс землевладельцев», покупая у «класса бесплодных» (рабочих, фабрикантов, торговцев) промышленные товары, позволяет последнему на вырученные деньги купить продукты питания у «класса фермеров». Кене и его экономические построения (несостоятельность которых была очевидной в 1880-е гг.) Салтыков мог вспомнить по невольной аналогии: экономика России испытывала большие трудности, как это было и во Франции перед революцией 1789 г.; разоренное крестьянство было не в состоянии с полученных в 1861 г. наделов погасить выкупные платежи, росла огромная недоимка, предпринимавшиеся паллиативные экономические меры не облегчали положения.
…это она… ценность кредитного рубля поднимает… — Расходы в связи с русско-турецкой войной 1877–1878 гг. вызвали экстренные выпуски кредитных билетов . Широкую агитацию в пользу чрезвычайного выпуска бумажных денег тогда же развернул Катков (МВ, 1879, 2 июня, № 138), но курс кредитного рубля неуклонно падал и к концу 1882 г. составлял 62 коп. (см.: С. Н. Кривенко . По поводу внутренних вопросов. — ОЗ, 1882, № 9, стр. 144).
…когда адвокатское сословие впервые выступило на арену общественного служения, я был очень этим обрадован. — Институт адвокатуры был введен судебными уставами 20 ноября 1864 г.; кроме корпуса присяжных поверенных, включал также частных поверенных. Это означало несомненный прогресс в отечественном судоустройстве. Правительство в ходе подготовки реформ «вплоть до отмены крепостного права отрицательно относилось к идее учреждения в России адвокатуры по западноевропейскому образцу» (Б. В. Виленский . Судебная реформа и контрреформа в России, Саратов, 1969, стр. 177).
…в «Московских ведомостях» и тогда уже писали, что они основы потрясают… — Газета Каткова относила адвокатуру к «недостаткам, вкравшимся в административный механизм» (MB, 1878, 2 мая, № 110).
…обстоятельства такие пристигли, что не до адвокатов было… — Намек на обострившуюся с 1879 г. борьбу «Народной воли» с царским правительством (политические покушения на деятелей государственного аппарата и на самого Александра II, завершившиеся его убийством 1 марта 1881 г.).
…дело о травле городских обывателей в пользу общества водопроводов. — 20 марта 1884 г. в СПб. окружном суде рассматривалось дело «Общества петербургских водопроводов» с городской управой, которая дважды штрафовала общество за подачу грязной воды; поверенный общества П. А. Потехин доказывал несостоятельность претензий управы, так как в контракте отсутствовал пункт, предусматривающий мероприятия по очистке воды (СПб. вед., 1884, 21–25 марта, № 80–84).
…я об той части литературы говорю, деятели которой называются «разбойниками печати» и «мошенниками пера»… — См. тт. 12 и 14 наст. изд., стр. 604 и 718.
VIII*
Впервые— ОЗ, 1884, № 3, отд. II, стр. 113–126 (вып. в свет 16–18 марта). Под заглавием «Между делом» и за подписью «Dixi».
В Изд. 1884 статья перепечатана с незначительной стилистической правкой и изъятием двух заключительных абзацев — «воззвания» о денежной помощи «бедствующему» Литературному фонду (этот вариант текста ОЗ приводится ниже в комментариях).
В статье продолжается разработка темы (одной из постоянных у Салтыкова), начатой в предыдущем фельетоне: обличение бездуховной обыденности и низменного своекорыстия «дел», лишенных общественного идеала. Демонстрируется несколько обосновывающих это обличение примеров, которые взяты из бытовой повседневности текущих дней. Но приводимый хроникальный материал образует лишь внешний «предметный» слой сатирико-публицистического повествования. Суть же его — в тех размышлениях, которыми писатель сопровождает свою демонстрацию социально-отрицательного материала. Так, сообщение о полученном по почте «объявлении», листовке-монстр, рекламирующей изуверское изобретение неким Кунцем «гигиенических кушеток» для «наилучшего сечения» школьников, вызывает Салтыкова, с одной стороны, на гневно-карающее осуждение «изобретателя» («каторги… ему… мало»), а с другой стороны, на исполненное своеобразного лиризма признание национально-патриотического характера («я все-таки очень рад, что кушетки эти изобрел Кунц, а не Иванов» и т. д.). Вместе с тем «достижение» современности в усовершенствовании применения розги в педагогике пробуждают у писателя воспоминания о годах своего школьного детства. Из-под его пера выходят страницы мемуарной прозы — источник уникальный для соответствующего периода биографии писателя. Наряду с этим обогащаются интересными мыслями и обобщениями автора и другие злободневные элементы фельетона (см. рассуждения по поводу «постов», петербургских «раутов» и «вечеринок», с модными в тот сезон «спиритическими сеансами», и заключительного эпизода с чествованием немецкого писателя Ф. Шпильгагена). В той же 3-ей книжке ОЗ за 1884 год, в которой появилась комментируемая статья Салтыкова, был напечатай очередной очерк из цикла Гл. Успенского «Волей-неволей». Делясь впечатлениями от этих двух выступлений, В. С. Серова (жена композитора и сама композитор, музыкальный критик и общественный деятель) писала М. Я. Симонович-Львовой: «Все, что есть мучительного в наше время, все это вылилось у Успенского из-под пера… Щедринская статья, под псевдонимом «Dixi», просто ужаснейшие страницы нашей жизни. Статья состоит в простом объявлении («Кушетки»). Я не в силах отделаться от впечатлений, полученных от этих двух статей»[163]Третьяковская галерея. Отд. рукописей, Архив В. Серова, 49 (209)..
Публичное воспитание я начал в Москве, в специально-дворянском заведении… — Далее, до конца подглавки, Салтыков вспоминает в своем пребывании в Московском дворянском институте , куда был зачислен «пансионером» в 1836 г. и откуда в 1838 г. переведен в Царскосельский лицей. Биографический комментарий устанавливает достоверность как общей картины, так и деталей, сохраненных памятью писателя. Директор «заведения», «старый моряк» , обозначенный инициалами С. Я. У. — капитан-лейтенант флота в отставке С. Я. Унковскнй, «сменивший его добрый человек, но не самостоятельный» — И. Ф. Краузе, «изобретатель субботников» сечения — инспектор В. К. Ржевский, производители «экзекуций» над воспитанниками — урядники в отставке, Кочурин и Купцов, упомянутые под этими собственными их фамилиями, и т. д. (подробнее см.: Макашин , 1, стр. 96-118).
…«питомцы славы». — Из стихотворения И. И. Дмитриева «Москва».
Кола — река в уездном городе Архангельской губ.
Судиславль — заштатный город Костромской губ.
Чистый понедельник — первый день (понедельник) Великого поста.
Теперь смута устранена. — Ироническое указание на политику реакции 80-х годов.
Ты прав, Платон, ты прав! наш дух не умирает! Сам бог, живущий в нас, в сей правде уверяет! — Этими словами начинается монолог Катона в последнем акте одноименной политической трагедии Д. Аддисона «Катон».
Suum quique — одно из часто употреблявшихся Салтыковым латинских выражений, восходящих к трактату Цицерона «Об обязанностях» (I, 5, 14).
«Московские куранты»… без передовой диффамации. — См. примеч. к стр. 130.
Кротиков и Козелков — образы пореформенных «молодых бюрократов» в салтыковской сатире 60-х годов («Помпадуры и помпадурши» и др.).
Монтеспанша, Ментенонша, Помпадурша… — Переложенные на русское просторечие имена исторических куртизанок — фаворитки Людовика XIV маркизы де Монтеспан , фаворитки (потом жены) того же короля маркизы Ментенон , фаворитки Людовика XV маркизы де Помпадур .
Леонтий Васильевич — Л. В. Дубельт, руководитель политической полиции при Николае I. Его главнейший осведомитель о литературе и литераторах Булгарин во время наполеоновских войн 1805–1807 гг. служил офицером в одном из русских полков, которым командовал Дубельт («отец-командир»), а в 1810 г. перешел в польские войска, организованные французами, и участвовал в походе 1812 г. на Россию ( «ренегат» ). В 1814 г. Булгарин был взят в плен, амнистирован и остался в России. Его имя стало синонимом продажного литератора и политического доносчика ( «душа Булгарина улетает… а в комнате распространяется легкий смрад» ).
Бак-Нин — город в Тонкине (теперешнем Северном Вьетнаме), при устье Красной реки; приобрел известность в 1883–1884 гг. вследствие ожесточенных боев за него французских колониальных войск.
Шпильгагена чествуют, а вот про то, что в Петербурге существует Общество для пособия русским литераторам и ученым… никто знать не хочет. — Салтыков высоко ценил Фр. Шпильгагена , автора романов «Из мрака к свету» (1861–1862), «Один в поле не воин» (1866) и др., ставил его в один ряд с «Диккенсами» и «Жорж Зандами» и писал о нем в статье «Уличная философия» (1864): «мы считаем его талантливейшим из современных беллетристов, дающим роману совершенно новое содержание» (т. 9, стр. 74). Но Салтыков резко отрицательно отнесся к той помпезности, с которой либеральные литературные круги обставили приезд Шпильгагена в Петербург на премьеру своей драмы «Gerettet». В связи с этим был образован комитет для чествования (под председательством Краевского), который решил встретить немецкого писателя хлебом-солью, преподнести ему золотой венок, устроить по подписке обед петербургских литераторов и вечер от Литературного фонда. По инициативе Стасюлевича участие в чествовании Шпильгагена приняла и Петербургская Городская дума. Городской голова, капиталист-книгоиздатель и книгопродавец И. И. Глазунов и член Управы нанесли немецкому гостю визит. Все эти помпезные и дорогостоящие манифестации, выдававшиеся за оппозицию правительству, вызвали тем большее недовольство у Салтыкова, что наложились на горестное впечатление от юбилейного, по случаю 25-летия существования Литературного фонда, заседания его Комитета (2 февраля 1884 г.). На заседании говорилось о трудном и шатком материальном положении этой организации, в деятельности которой Салтыков принимал живейшее участие. Обращенное же к Шпильгагену приглашение «читать» в пользу Литературного фонда Салтыков счел недопустимым для чести русских литераторов «попрошайничеством».
В журнальной редакции реплика о чествовании Шпильгагена завершалась призывом жертвовать деньги на поддержание Литературного фонда. После абзаца на стр. 110: «Право, лучше бросить…» — следовал заключительный текст:
«Кстати, вот и адрес председателя комитета Общества нуждающимся литераторам и ученым: Виктор Павлович Гаевский, Литейная, 42. От Думы это не особенно далеко. Стало быть, стоит только, по окончании думского заседания, съездить на Литейную и внести по усердию. Кто внесет пятьсот рублей — поступит хорошо; кто внесет тысячу рублей — поступит еще лучше. А с г. Глазуновым, который кое-что об «книжке» слыхал и знает, чем она пахнет, нельзя помириться дешевле, нежели на миллионе ста тысячах рублях.
В будущем месяце я сообщу читателям о плодах этого воззвания, но уже и теперь довольно отчетливо представляю себе, какие это будут плоды!»
Но на следующей книжке «Отеч. записок» журнал был прекращен правительством, и Салтыков не мог выполнить обещания сообщить читателям «о плодах» своего обращения. Однако оно было дважды перепечатано Сувориным в «Новом времени» (18 и 19 марта) и в третий раз процитировано с сочувственными комментариями в его очередном фельетоне серии «Письма к другу» (подпись: Незнакомец). Это обстоятельство, равно как и сама позиция Салтыкова, вызвали возражения со стороны М. М. Стасюлевича и Г. З. Елисеева. См. в наст. изд. ответные письма им Салтыкова от 19 марта и 1 апреля 1884 г. и соответствующий комментарий к ним.
IX*
Впервые — ОЗ, 1884, № 4, отд. II, стр. 277–292 (вып. в свет после 5 мая). Под заглавием «Между делом» и за подписью «Dixi».
В Изд. 1884 текст перепечатан с небольшой стилистической правкой.
В утверждении послепервомартовской реакции важная роль принадлежала охранительной печати, которая порою шла впереди событий, побуждая власть к расправам с «крамольниками», указывая на «сочувствующих», разжигая обывательский страх перед революцией. Салтыков, как доказывают его письма 1881–1884 гг., весьма серьезно относился к общественной опасности, которую представляла эта подстрекательская деятельность. Н. К. Михайловский вспоминал: «Щедрин не любил <…> в особенности того фальшивого <…> течения, которое как бы захватило в свои руки монополию патриотизма. Этому ненавистному для Щедрина течению часто от него доставалось, его мощное слово не раз посрамляло его представителей»[164]Н. К. Михайловский . Памяти Щедрина. В кн.: «М. Е. Салтыков. Щедрин в воспоминаниях современников». М., 1957, с. 319..
В ряду этих выступлений настоящая статья примечательна тем, что здесь писатель вышел против реакционной прессы с открытым забралом, не прибегая к иносказаниям, опираясь на свой «грозный авторитет» (С. Н. Южаков), литературный, общественный и моральный. Статья является как бы публицистическим резюме и комментарием к системе сатирических образов, посвященных охранительной печати в «Современной идиллии», «Письмах к тетеньке», «Пошехонских рассказах».
В статье явно обнаруживается ближайший объект сатирической критики — «первое перо» консервативного лагеря, издатель «Моск. ведомостей» и «Рус. вестника» М. Н. Катков. В реакционном стане он занимал особое место по силе своего влияния на правительство, громадному авторитету в высших бюрократических кругах[165]См.: Б. П. Балуев . Политическая реакция 80-х гг. XIX века и русская журналистика. М., Изд. МГУ, 1971, с. 82–98.. В феврале 1884 года он сам в письме к Александру III удовлетворенно заявил: «Моя газета была не просто газетой, а <…> органом государственной деятельности. В ней не просто отражались дела, в ней многие дела делались»[166]Цит. по кн.: П. А. Зайончковский . Российское самодержавие в конце XIX столетия. М., «Мысль», 1970, с. 70.. О том, что Катков «торжествует официально», в 1881–1884 гг. Салтыков не раз писал своим многочисленным корреспондентам. Но дело было не только в этом. Катков имел также веское литературное имя в достаточно широком читательском кругу и при жизни получал такие аттестации: «Кого можно счесть по силе, по дару и влиянию на поприще политической словесности — чем-то равносильным Пушкину на поприще словесности изящной? Конечно, Каткова! Конечно, всякий, даже и ненавидящий его лично человек, должен повторить <…>: «он — личный враг мне, или я ему враг, но он первый и величайший русский публицист!»[167]К. Леонтьев . Катков и его враги па празднике Пушкина. — «Вар
В то же время, оттолкнувшись от конкретного «прототипа», Салтыков, как всегда, ведет речь не только о нем, но имеет в виду идейные тенденции всех «консерваторов-публицистов», «проделки», свойственные «охранительной публицистике» как направлению. Развенчание ее было актуальнейшей задачей в эпоху уже начавшихся «контрреформ», когда дворянско-монархические силы стремились, насколько возможно, аннулировать буржуазно-демократические преобразования, вырванные революционным натиском 60-х годов, и повернуть страну вспять.
Писатель подверг последовательному критическому анализу созданную охранительной пропагандой реакционную утопию «исконных русских начал», согласно которой «призрак так называемой политической свободы»[168]Передовая. — MB, 1884, 28 января, № 28., «ненародные стремления» к революционному переустройству действительности являются «несомненным исчадием <…> интеллигенции»[169]Передовая. — MB. 1880, 7 марта, № 66., внушены «нашей паршивой журналистикой», как охарактеризовал передовую печать Александр II[170]«К. П. Победоносцев и его корреспонденты», т. I, полутом 1, ГИЗ,. Этой «умственной и нравственной смуте» демагогически противопоставлялся «здравый народный смысл» — формула, возводившая в апофеоз православно-монархические, консервативные черты крестьянского сознания.
В основании этой реакционной утопии лежали надежды на возрождение крепостничества («если б крепостное право опять народилось»); именно поэтому созданный ею «образ народа» оказался весьма противоречив. Привлекая материалы, опубликованные главным образом в «Моск. ведомостях» в первые месяцы 1884 года, Салтыков доказал, что с «идиллическим» обликом «благомысленного мужичка» — охранителя, врага революционных «подвохов», который рисовали катковские передовицы, находились в кричащем контрасте напечатанные здесь же рядом в виде различных «писем» и «откликов с мест» доносительского толка протесты крупных землевладельцев против деревенской «вольницы», будто бы созданной отменой крепостного права: «Проживать в деревне в настоящее время стало весьма тягостно, особенно землевладельцам. Имея в соседстве меньшую братию, которая теперь перестала считать что-либо для себя невозможным, землевладельцу каждый день приходится переносить неприятности»[171]Б. Со станции Кологривовки Тамбовско-Саратовской дороги. — MB, 1884, 23 марта, № 82..
Другой «генеральной» темой реакционной печати были созданные судебной реформой 1864 года новые судебные учреждения. Эта реформа оказалась наиболее последовательно осуществленной. Поэтому новые формы судопроизводства: гласный и состязательный процесс с участием присяжных заседателей, независимость суда от администрации, несменяемость судей быстро вызвали «бурю, в которой первую скрипку со свойственным ему вредным талантом начал играть Катков»[172]А. Ф. Кони . Сочинения, т. П. М., 1966, с. 184..
Салтыков сам критиковал, но с принципиально иных позиций, несовершенство этого института — буржуазного по своей природе, стоящего на страже общества собственников (см. статьи 3, 5 и примеч. к ним). Но здесь он взял под защиту «новый суд» как учреждение буржуазно-демократическое («выразитель известного уровня общественного и народного самосознания») и безусловно прогрессивное в стране, отягощенной пережитками феодализма. Олицетворяемый этим судом принцип «закона» должен был — хотя бы теоретически — ограничивать произвол самовластия, что верно уловил Катков[173]«Самая чудовищная есть, конечно, водворившаяся у нас судебная доктрина, в силу которой новосозданные суды должны составлять из себя как бы некую самодержавную республику в пределах русского царства <…> это учреждение явилось и возросло в духе оппозиции. Оно сначала ограничивало служебную администрацию, что требовалось, но потом и самый принцип правительственной власти, что не требовалось…» — МВ, 1884, 12 января, № 12., имея союзника и единомышленника в издателе «Гражданина» князе В. П. Мещерском.
Эти попытки ограничения Катков и окрестил «расхищением власти». Главной темой передовиц (в январе-апреле 1884 г.) он сделал критику судебных учреждений, доходя в своем охранительном неистовстве до проклятий прокуратуре, адресуя упреки в неблагонадежности Сенату. Внешним поводом для этих нападок послужило дело волчанского исправника П. Х. Зографа, в феврале 1883 года осужденного харьковской судебной палатой за превышение власти, которого «Моск. ведомости» взяли под защиту. В споры вокруг этого дела включается и Салтыков. Но полемика идет не об оценке данного случая, но об «образе правления» — о принципе неограниченной власти, который защищал Катков: «Монарх в России есть не только глава администрации: он единственный над страной законодатель, и его воля выше всех законов». Салтыков же самый принцип «неограниченной власти» сатирически разоблачал (в «аллегорическом сновидении» об исправнике) как «бесплодную» и неразумную политическую форму.
Вскрывая внутренние противоречия, алогизм «лукавой мысли» ретроградов, сатирик доказывал, что временная победа реакции не отменяет неизбежной задачи — «отыскать для жизни новые, более плодотворные основания». Писатель в этом очерке выразил чувство идейного превосходства, идейной победы над людьми, «которые называют себя охранителями, а в сущности охраняют только прах» — общественный порядок, исчерпавший свое содержание.
Статья заставила критику размышлять о природе обобщений в произведениях Салтыкова и о том, что «многие еще не научились разбирать» его аллегории, что писатель «сделав из фактов действительной жизни глубокое обобщение, вслед за тем придает этому обобщению краски, взятые целиком из единичных фактов, и тем как бы приноравливает общую мысль к единичному случаю».
Вспомните, читатель, что вопияла охранительная публицистика года три тому назад по адресу так называемой интеллигенции, — Современная печать, наука, суд, вообще «интеллигенция» — «это нарумяненные и замаскированные холопы анархии, потрясения и злодейств», — писал Б. М. Маркевич (Иногородний обыватель. С берегов Невы. — MB, 1880, 21 февраля, № 51). К. Н. Леонтьев к слову «интеллигент» давал примечание: «Прошу благовоспитанного читателя простить «мне это хамское слово. Я его написал с кавычками » («Катков и его враги на празднике Пушкина. — «Варшавский дневник», 1880, 21 июля, № 155).
…дело Зографа, и дело Мельницкого <…> направление железных дорог, и транзит. — О деле Зографа см. вводную заметку, дело Мельницких было связано с хищениями в Московском воспитательном доме — по поводу их Катков вел атаку на новый суд; его газета поддерживала махинации железнодорожного дельца П. Г. фон Дервиза (см. ОЗ, 1875, № 4, «Внутр. обозрение»: «Реклама «Моск. ведом.» о П. Г. фон Дервизе», стр. 310–325); Катков ратовал за уничтожение закавказского транзита для иностранных товаров (см. подробно в примеч. к стр. 143).
…о поровёнке — об уравнении земельных владений помещиков и крестьян.
…они одни секретом «рассказов из народного быта» обладают… — Высшие достижения беллетристической школы «Современника» и «Отеч. записок» (В. Слепцов, Ф. Решетников, Н. Помяловский, Г. Успенский, Н. Успенский, П. Засодимский, А. Левитов, Н. Златовратский) были связаны с народной темой, раскрытием образа «мужика». «Рассказ из народного быта» — обычный подзаголовок в сочинениях названных писателей. Литераторы охранительного лагеря безуспешно пытались конкурировать с ними в этой области.
Так повествует охранитель-корреспондент из нижегородской деревни. — Салтыков сводит воедино ряд выступлений «Моск. ведомостей», в которых идет речь о положении в современной деревне (Из Ельца. — MB, 1884, 4 января, № 4; Из деревни (Нижегородской губернии). — MB, 1884, 13 февраля, № 44; Из Ельца. — MB, 1884, 19 марта, № 78; Со станции Кологривовки Тамбовско-Саратовской жел. дороги. — MB, 1884, 23 марта, № 82).
…купель силоамская — целительная сила, выражение, восходящее к евангельскому сказанию об исцелении недугов ( Иоанн , 9, 7, 11).
…не успеет заправский властелин поощрить Ивана Благонамеренного, как самозванец уже тащит его на скамью подсудимых. — Об этом также сетовал Катков: «Когда люди из общества в наивном порыве спешили бывало оказать содействие властям против вражеской пропаганды, им приходилось ведаться с юстицией и видеть себя в положении преступников» (Передовая. — MB, 1884, 2 февраля, № 33).
…уфимско-оренбургское земельное расхищение? — См. примеч. «За рубежом», т. 14, стр. 561–562, и к «Современной идиллии», т. 15, кн. 1, стр. 353.
…«risum teneatis amici?» — цитата из Горация (Ars poëtica, 1–5), часто употреблявшаяся в «Моск. ведомостях».
Судей так-таки <…> называют «несменяемыми» <…> для присяжных заседателей даже сугубо-уморительную кличку придумали… — Кампания против несменяемости судей вскоре увенчалась успехом: законом 20 мая 1885 г. было создано высшее дисциплинарное присутствие Сената, которое получило право смещения и перевода судей. Функции суда присяжных были ограничены еще в 1878 г., когда из его ведения были изъяты дела по политическим преступлениям; в 80-е годы происходило дальнейшее ограничение компетенции «безобразного института присяжных заседателей» (Передовая. — MB, 1884, 24 января, № 24).
…адвокат Балалайкин — персонаж произведений Салтыкова «В среде умеренности и аккуратности», «Современная идиллия» (см. тт. 12 и 15).
…златоуст-то наш — Катков.
В одной из газет я вычитал, что в одном из «Пошехонских рассказов» изображена «довольно темная аллегория…» — Салтыков «вычитал» приводимый им отзыв в газете «Новое время» от 22 марта / 3 апреля 1884 г. (№ 2897, стр. 2–3). Помещенный в этом номере анонимный обзор «Среди газет и журналов» начинался словами: «В последней книжке «Отеч. записок» «Пошехонские рассказы» г. Щедрина изображают довольно темную аллегорию, в которой, между прочим, действует «газетчик», отыскивающий революционеров для представления по начальству».
…и panis, и circenses — хлеб и зрелища (лат.), от крылатой фразы «Panem et circenses!» — крик толпы в древнем Риме, требующей бесплатной пищи и развлечений.
…ввиду неравномерной растяжимости правила: «audiatur et altéra pars» — «пусть будет выслушана и другая сторона» (лат.). Речь идет о крайнем стеснении демократической и либеральной печати: за 1881–1883 гг. под градом репрессий прекратили свое существование «Молва», «Новая газета», «Порядок», «Страна», «Моск. телеграф», «Голос»; министр внутренних дел Игнатьев писал Победоносцеву, что может представить «список до пятидесяти газет и изданий, мною не разрешенных. Дальше идти нельзя» («К. П. Победоносцев и его корреспонденты», т. I, полутом 1, ГИЗ, 1923, стр. 94).
…аттической соли (ныне, благодаря безакцизности, она дешева) — Аттическая соль-выражение, восходящее к сочинению Марка Тулия Цицерона «Об ораторе», обозначающее утонченное остроумие, здесь упомянуто в связи с колкой язвительностью статей «классициста» Каткова; акциз (косвенный налог) на соль был отменен с 1881 г.
…исправник <…> по-старинному, сказать: городничий… — Исправник осуществлял высшую полицейскую власть в уезде, административная должность городничего была упразднена в 1862 г. при реформе полиции.
…Отсель грозить мы будем шведу… — Строка из поэмы Пушкина «Медный всадник».
…подобно древнему Девкалиону… — Герой греческого мифа, спасшийся от всемирного потопа, возродил человеческий род, бросая через плечо камни, которые превращались в людей.
…sic volo, sic jubeo — так я желаю, так приказываю (лат.) — из VI сатиры Ювенала.
Насилу успевал секретарь думский приговоры о расточении сочинять… — намек на недавние массовые репрессии против участников революционного движения.
…caveant consules! — крылатая латинская фраза: «Пусть консулы будут бдительны» (в полном тексте — с завершением: «чтобы республика не понесла ущерба»).
…вроде древней Ниневии… — столица ассирийского царства, огромный город, прославившийся распущенностью нравов его обитателей; разрушен в результате войны в 612 г. до н. э.
…адвокатское сословие получило неожиданный реприманд… — 13 марта 1884 г. в заседании уголовного кассационного департамента Сената с заключением по делу Мельницких (см. примеч. к стр. 263) выступил обер-прокурор Н. А. Неклюдов, который высказал общие соображения о правах защиты в судебном процессе, «предлагая <…> крупные меры для обуздания речей защиты», ограничение «свободы слова» адвоката (В. Д. Спасович . Дело Мельницких. Соч., т. VII. СПб., 1894, стр. 61).
…они — распинают закон… — Неклюдов заявил: «в настоящее время на суде нередко случается видеть печальное явление <…> состоящее <…> в стремлении безнравственное выставить нравственным, преступление не преступлением, искажая при этом законы религии, нравственности и законы государственные <…> стремление <…> распять и свидетелей, и потерпевших, обвинительную власть, даже самый закон» (МВ, 1884, 28 марта, № 87).
Адвокаты возражали г. Неклюдову печатно. — Протест, подписанный Д. Стасовым, К. Арсеньевым, В. Спасовичсм, А. Унковским, В. Люстихом, 24 марта 1884 г. опубликовало «Новое время» (№ 2899). Авторы утверждали: «Защита свободна. Предписывать ей план действий, внушать ей, какое должно быть ее содержание, равносильно уничтожению ее свободы, наложению на нее кандалов. Останется от нее декорация, в действительности орган будет атрофирован…»
X*
Впервые в кн.: «Недоконченные беседы» («Между делом»). Сочинение М. Е. Салтыкова (Щедрина). СПб., 1885, стр. 200–206 (вып. в свет после J8 октября 1884 г.).
В письме к Белоголовому от 23 июня 1884 года Салтыков сообщал: «Готовил для майской книжки статью, и нельзя ее даже утилизировать». По предположению Н. В. Яковлева, здесь имелась в виду десятая глава «Недоконченных бесед» (Изд. 1933–1941, т. 20, стр. 63, 424).
Черновая рукопись отличается от печатного текста незначительными стилистическими расхождениями и следующим продолжением:
Но возвращаюсь к прерванному рассказу. Итак, я встретил прошедший праздник одиноко; ни сам визитов не делал, ни к себе визитеров не ждал. Сидел перед пасхальным столом и оживлял торговлю. На третий день, однако ж, одиночество мое было нарушено самым приятным образом: меня посетил старинный мой приятель Глумов.
Давненько-таки мы с ним не видались, хотя ни я, ни он не выезжали из Петербурга. Такая уж особенность нынешнего времени: люди исстари ведут дружбу и хлебосольство — и вдруг, словно под каким-то наитием взглянут друг на друга, мысленно молвят: — Эге! — и разом обрежут. В последний раз я виделся с Глумовым месяца три тому назад. Он зашел ко мне, и мы, по обыкновению, дружески беседовали. Тем не менее он как будто был озабочен. Ходил по комнате, напевал и вдруг, в то время когда я только начал излагать какой-то пошехонский анекдот, он совсем неожиданно прервал меня словами:
— Однако согласись, голубчик, что так нельзя!..
— Что такое нельзя?
— Нельзя все одну сторону медали показывать! Нельзя! Не такое нынче время!
Затем еще немного походил, восклицая: нельзя так! нельзя! — сыскал шапку и, сказав: мне, брат, по делу бежать надо! — словно в воду канул.
Впрочем я не оформализовался этою выходкой. Я знал, что Глумов любит на досуге «сцены из народного быта» рассказывать, и подумал, что он вспомнил какого-нибудь бесшабашного советника и изобразил его передо мной в лицах. Однако, дня через четыре, иду я по улице, вижу — Глумов навстречу плывет. Задумался, меня не замечает.
— Здравствуй! Замышляешь что-нибудь, — пошутил я ему в упор.
— Гм… да… здравствуй, брат, здравствуй… нет, я… я вот к сапожнику… извини! — пробормотал он как-то растерянно, словно сейчас проснулся.
И, не входя в дальнейшие разъяснения, юркнул в дверь сапожного магазина.
Заключительный очерк «Недоконченных бесед» — единственный в их составе, не прошедший сначала через страницы «Отеч. записок», запрещенных на апрельском номере 1884 года. Среди всего написанного Салтыковым, пожалуй, именно этот очерк с наибольшей непосредственностью выразил чувства писателя и редактора «Отеч. записок», вызванные крушением журнала. Проникнутый «своеобразным лиризмом» (Н. К. Михайловский) и горечью, очерк передает именно то состояние Салтыкова, которое в письме Н. А. Белоголовому определено так: «Как на полфразе застала меня катастрофа, так и остановилось» (23 июня 1884 г.).
«Одиночество» и «заброшенность», «охватившие» Салтыкова, о чем прямо сказано в очерке, были результатом глубокой гражданской, политической деморализации русского общества в период реакции 80-х годов: «Прежде, бывало, живот у меня заболит — с разных сторон телеграммы шлют: живите на радость нам! а нынче вон, с божьей помощью, какой переворот! — и хоть бы одна либеральная свинья выразила сочувствие! Даже из литераторов — ни один не отозвался <…> Обидно следующее: человека со связанными руками бьют, а пошехонцы разиня рот смотрят и думают: однако, как же его и не бить! ведь он — вон какой!» — читаем в письме к П. В. Анненкову от 3 мая 1884 года. Салтыков ожидал выражения не личных сочувствий: он справедливо воспринимал себя как деятеля, «который около сорока лет делал дело по мере разумения, не колеблясь и не предательствуя», как главу «единственного журнала, имевшего физиономию журнала, насколько это в Пошехонье возможно», куда «наиболее талантливые люди шли <…> как в свой дом» (П. В. Анненкову, 26 мая). «Не ради удовлетворения пустому тщеславию я ожидал некоторых заявлений, а ради убеждения, что Пошехонье не все сплошь переполнено пошехонцами. К сожалению, это убеждение и теперь не составилось», — писал он 12 мая К. Д. Кавелину.
Но вместе с тем прощальная «беседа» Салтыкова выразила безграничную любовь к читателю, «единственной подстрекающей силе» литературной деятельности, любовь, признаниями в которой полны его письма этих месяцев: «я лишен возможности периодически беседовать с читателем, и эта боль всего сильнее <…> Только и любил одно это полуотвлеченное существо, которое зовется читателем. И вот с ним-то меня разлучили» (А. Л. Боровиковскому, 17 мая).
Звучание авторского голоса, найденное в этом очерке, подготавливает тональность повествования одного из вершинных, этапных произведений Салтыкова в последний период его творчества — цикла «Мелочи жизни».
…ему не подсуден, а подсуден вон тому кавалеру… — агенту тайной политической полиции.
…бесшабашные советники — иронически обозначенные в сатире Салтыкова представители высшей бюрократии царизма. См. т. 14, стр. 559–560.
…в балаганы, где смотрели пьесу «Ермак Тимофеевич, или Покорение Сибири»… — Имеется в виду пьеса Н. А. Полевого «Ермак Тимофеевич, или Волга и Сибирь. Драматическое представление» (СПб., 1845).
…под манифест бы подвели! — Приуроченные к торжественным датам царские манифесты объявляли амнистию отдельным категориям преступников.
Слышали они, якобы книгопечатание прекратилось… — Принятые 27 августа 1882 г. «Временные правила о печати» должны были «усилить административное воздействие на печать».
Лучшую пору моей жизни я размыкал по губернским городам… — 1848–1855 гг. Салтыков провел в вятской ссылке-службе, в дальнейшем ему пришлось служить вице-губернатором в Рязани и Твери, управляющим казенной палатой в Пензенской, Тульской и Рязанской губерниях (1858–1861 и 1865–1868).
…читается слово Златоуста… — Имеется виду «Слово» Иоанна Златоуста, читаемое в православной церкви на пасхальной заутрене. Считалось образцом ораторского искусства.
Соломон или Дракон. — Салтыков иронически сблизил имена терпимого и мудрого царя, о котором повествует Библия (Третья кн. Царств), и сурового законодателя древних Афин, в 621 г. до н. э. сформулировавшего жестокие правовые нормы.
<В числе философских учений…>*
При жизни Салтыкова не печаталось. Впервые — ЛН, т. 11–12, М., 1933, стр. 350–351 (публикация Н. В. Яковлева, вступ. статья С. А. Ма-кашина), под заглавием «Пошехонье откликнулось…». В настоящем издании печатается по рукописи.
На принадлежность данного отрывка к «Пошехонским рассказам» указывают начальные строки рукописи, зачеркнутые автором:
Пошехонье откликнулось. На днях я получил от одного из местных аборигенов следующее письмо:
«В качестве обывателя одного из многочисленных русских Пошехоньев, считаю небесполезным отозваться на ваши рассказы, в которых, по правде сказать».
Этот текст, начальная фраза которого была взята для заглавия при его первой публикации, не единственно зачеркнутый в рукописи. Приводим еще два зачеркнутых места.
К стр. 287, после абзаца «Каким образом…»:
Прежде этот роман был ясен только для избранников, однако же справедливость и добро все-таки выполняли свою задачу; ныне, когда сознание добра проникло уже в самые глубины масс, победа его неизбежно должна принять еще более решительный характер.
К стр. 287–288, после абзаца «Но что важнее всего…»:
Пошехонцы всегда были сторонниками торжества добрых начал. Как только запахнет в воздухе «благими начинаниями» — сейчас они тут как тут. Ликуют, плещут руками, земли под собой не слышат. Но едва запахнет откуда-то гарью — они сейчас к сторонке. Стоят и недоумевают: как это так? все было хорошо и вдруг сделалось худо! В этом проходит вся их жизнь. Добро — приветствуют, зла — избегают. И ставят это себе в заслугу, гордятся этим. «Мы, говорят, в худых делах не участвуем, потому знаем, что это стыдно. А стоять и хлопать глазами — не стыдно».
Судя по первым вычеркнутым строкам рукописи, приведенным выше, непосредственным толчком к написанию данного текста явилось, действительно, какое-то читательское письмо, полученное Салтыковым от «обывателя одного из многочисленных русских Пошехоньев». По предположению С. А. Макашина, публикуемый текст следует, возможно, рассматривать как незаконченный набросок еще одного «вечера» из «Пошехонских рассказов», предназначавшегося для включения в отдельное издание цикла, быть может, в качестве своего рода послесловия к книге.
Между делом (Продолжение)*
При жизни Салтыкова напечатано не было. Впервые — ЛН, т. 11–12. М., 1933, стр. 307–312 (публикация Н. В. Яковлева). Печатается по рукописи.
Очерк задуман как продолжение четвертой главы и предназначался, по предположению Н. В. Яковлева, для ноябрьской или декабрьской книжки «Отеч. записок» 1875 года. Кроме черновой рукописи первой редакции, текст которой опубликован Н. В. Яковлевым полностью, начало очерка представлено еще и рукописью второй редакции. Вторая редакция, почти не отличаясь в начальной части от первой, имеет другое продолжение. Приводим вариант рукописи второй редакции.
Стр. 289, после абзаца: «Говорят: литература уклонилась от благородного пути…» — в рукописи следует:
Очевидно, дело заключается в том, что задачи новой литературы сделались яснее и строже. Литература не забавляет, не раздражает плотских вожделений, а напоминает о совести и призывает к самосознанию. Слова эти до такой степени необычны в сферах культурного слоя, что слабым культурным умом невольно овладевают смутные подозрения. Грезится, что культурной праздности готовится какой-то удар и что этот удар придет непременно оттуда, из недр той постылой и ненавистной литературы, которая вместе с неслыханными словами вводит в жизнь и неслыханные понятия. До сих пор литература блуждала в области, в области малой безделицы, изыскивала средства к улучшению ее быта, и только в исключительных случаях брала в руки лиру и восклицала:
О росс! о росс непо<бе>димый!
О твердокаменная грудь! —
и вдруг из высших сфер безделицы она спустилась в какую-то темную яму, и поставила себе задачей воззвать к жизни всех гадов, кишащих на дне ее! Зачем? загадочность этого перехода возбуждает недоумение; ум, развращенный обманами литературного сквернословия, не находит в себе достаточной силы, чтобы выдержать обличения действительности. Книга, которая в былые времена, была любезна культурному человеку, ибо распаляла его чувственность <1 слово нрзб.> становится для него постылою. Оставляя в стороне вопрос об опасностях, об угрозах нашествия новых варваров, он просто не находит в ней ничего подходящего к тому нравственному и умственному уровню, который выработало в нем полуторавековое культурное наслоение. И он бежит на улицу, в рестораны, в клубы, в дома терпимости — и всюду испускает целые потоки сквернословия. Сквернословия бессодержательного, даже бесцеремонного, но имеющего свойство гулко раздаваться по всем углам лесной чащи, которой непрерывные, хотя и не всегда видимые для глаз насаждения простираются «от хладных финских скал до пламенной Колхиды».
Тем не менее как ни бессодержательно это <1 слово нрзб.>, но влияние ее на литературу бесспорно и решительно. Ради ее она утопает в недомолвках и оговорках, ради ее она сохраняет езоповские формы иносказания. Ибо где же найдет она тот противовес, который дал бы ей средство держаться в борьбе с самозванцами культуры? Где тот читатель, настолько сильный, от которого она могла бы ждать для себя защиты и спасения?
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления