Онлайн чтение книги Том 16. Фредди Виджен и другие
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I

В Нью-Йорк пришла весна, на Пенсильванский вокзал пришел поезд, а в свой офис пришел Эллери Кобболд, готовый выкачать из честных людей очередную порцию денег.

Прекрасное утро дышало пивом и новым бейсбольным сезоном. В жилах мистера Кобболда бродили соки. Он напоминал Капитал с карикатуры в рабочей газете, но чувствовал себя хорошо, так хорошо, что охотно пустился бы в пляс, а будь у него розы, принялся бы их разбрасывать.

Поднимаясь в лифте, он подсчитывал свои удачи и остался доволен. Фурункул на затылке поддался лечению. Гандикап в гольфе снизился до двадцати пяти. Стэнвуд, то есть Кобболд-младший, был в Лондоне, где его не достанут щупальца этой актриски. Сам он вот-вот закончит переговоры с Симмсом и Вайнштейном (Детройт) и Объединенной компанией по производству пилочек и пинцетов (Скрэнтон, Пенсильвания). Наконец, заглянув в блокнот, он убедился в том, что сегодня день рождения лорда Шортлендса.

Легко вплывая в офис, мистер Кобболд увидел мисс Шарпл, свою секретаршу, как всегда — за работой. Конверты в мусорных корзинах свидетельствовали о том, что она просмотрела корреспонденцию и готова к ответу. Обычно ему писали Пинцеты-и-Пилочки, но сегодня подключились негоциации с Англией.

— Доброе утро, мисс Шарпл, — сказал он тем тоном, каким говорят: «Ну и утро; тра-ля-ля-ля!». — Записывайте.

— Сию минуту, мистер Кобболд.

— «Уэстерн Юнион».

— «Уэстерн Юнион», — повторила секретарша, изображая что-то вроде микроба с картины импрессиониста.

— Пусть позвонят… Как вы думаете, когда проснется английский граф?

Что-что, а это она знала.

— В одиннадцать, мистер Кобболд.

— В одиннадцать?

— Именно в это время просыпается лорд Пиблс из романа, который я читаю. Он звонит, и Мидоус, его камердинер, приносит алька-зельцер, а также анчоус на тосте.

Мистер Кобболд сердито фыркнул.

—  Граф, а не шалопай, — пояснил он, — живет в замке, сегодня ему исполнится пятьдесят два года. Думаю, он просыпается в семь утра. Итак, в 7.00 по английскому времени они звонят графу Шортлендсу в Кент и поют песенку.

— Песенку, — пробормотала мисс Шарпл, присовокупляя две закорючки и одного стрептококка.

— Скажите, чтобы нашли певца с приятным тенором.

— Хорошо, мистер Кобболд.

— А может быть, лучше квартет?

— Навряд ли, мистер Кобболд. Один голос больше впечатляет.

— Да? Словом, вот так. Это очень важно. Не хотелось бы, чтобы он подумал, что я забыл о его годовщине. Видите ли, лорд Шортлендс — глава нашего рода.

— Вы подумайте!

— Да. Его фамилия — Кобболд. Сын, лорд Бивер — в Кении, а остальные — просто Кобболды. Скажем, три дочери. Старшая замужем за неким Топпингом, мы с ним учились. Судьба — это судьба. Сижу как-то в клубе, листаю английский журнал, а там портрет исключительно красивой девицы с подписью «Леди Тереза Кобболд, младшая дочь графа Шортлендс кого». «Кобболд? — думаю я. — Интересно». Обратился к английским экспертам…

— И что же? Оказалось, что вы в родстве?

— Вот именно. Правда, дальнем. Написал я этому лорду, и не один раз, но он молчит. Как бы то ни было, в плюс-минус 1700 году один из младших отпрысков рода уехал в Америку.

Мистер Кобболд спохватился, заметив, что Дух весны побудил его к откровенности с подчиненной.

— Вот так, — закончил он. — Что нового? Романтическая секретарша предпочла бы рассказ о лордах, но понимала, что всему свое время и место.

— Симмс и Вайнштейн согласны, — сообщила она, заглянув в записи и переводя на обычный язык.

— Давно пора.

— А вот Пилочки — не совсем.

— Что им нужно?

— Они не все поняли.

— Я их вразумлю. Что еще?

— Телеграмма от мистера Стэнвуда.

— Просит денег?

— Да, мистер Кобболд.

— Так я и знал. Видимо, жизнь в Лондоне дороже, чем здесь.

Эллери Кобболд помрачнел, вспомнив куплет своей юности:

Однако чело его тут же разгладилось. Как бы то ни было, от Эйлин Стокер сын далеко. И Кобболд-отец стал диктовать письмо Пилочкам-и-Пинцетам, напоминая им, что мы приходим в мир не только для наслаждений.

Утро тем временем двигалось вперед со всеми своими заботами. Подошел и ушел час ланча. В шесть, окончив труды, мистер Кобболд отбыл в Грейт-Нек, на Лонг-Айленд, пообедал там и расселся в кресле, чтобы почитать вечернюю газету, поскольку говорливый попутчик не дал это сделать в поезде.

Однако теперь мешали мысли о сыне. Сонно посасывая сигару и прихлебывая виски с содовой, он сокрушался о том, что Стэнвуд увлекся актеркой. Узнав о недостойной страсти к голливудской звезде, несчастный отец дня два отказывался от второй порции спагетти, а его чувствительный гандикап держался на тридцати.

Сына он любил, но в разум его не верил. В колледже Стэнвуд играл в футбол, но этим дело ограничилось. На поле — король, ничего не скажешь, а вот насчет разума — не густо. Словом, Кобболду-старшему казалось, что его надо спасать от самого себя.

Влюбился бы, честное слово, в леди Терезу! А то — звезда, видите ли! Да эти звезды не успеют зайти в дом, как требуют развода по несовместимости характеров. Разорит подчистую! А счета кто будет подписывать? Отец.

Мысли эти приводили Кобболда-старшего в умоисступление и, отсылая Стэнвуда в Англию, он приставил к нему слугу из слуг, который пленил его в бюро по найму роговыми очками. Финансовым магнатам хорошо. Пока мы чешем в затылке, они р-раз — и подпишут договор.

Итак, отец утешался тем, что три тысячи миль отделяют сына от его недостойной пассии. Посмаковав эту мысль, словно тропический плод, он наконец развернул газету.

Сперва он обратился к финансам, потом к юмору, который по-мальчишески любил, и затем его взгляд стал порхать по страницам, словно мотылек. Остановила его фотография весьма недурной особы с большими глазами, капризным ртом и светлыми локонами.

Он мгновенно очнулся. Особа смотрела на него так, словно нашла наконец сильного, надежного мужчину. Но суть не в этом; под фотографией стояла подпись:

Кобболд-отец перекосился, словно обнаружил в кресле змею. Эйлин, видите ли! Стокер, чтоб ее так! Кино он не любил, актрис не видел, а эта ему не понравилась. Сирена, решил он. Плетет сети. Только и ждет, как бы ограбить хорошего человека. Осторожно взглянув еще раз, он прочитал:

Прямо сейчас, «всеми»! Кто их пересчитывал? Он, во всяком случае, к ним не принадлежит. Искусство не знает границ и по всему миру множились клубы ее поклонников, но Эллери Кобболд не вступил бы ни в один из них, зато охотно поддержал бы сообщество, намеревающееся обмазать ее дегтем и выкатать в перьях.

Нижние строчки, помельче, он разобрал с трудом, но, разобрав, подскочил, словно пес, которому наступили на лапу тяжелым ботинком.

Какое-то время он только пускал пузыри. Потом, собравшись с духом, кинулся к телефону.

— «Уэстерн Юнион», — потребовал он. — Алле! Это «Уэстерн Юнион»?

Он овладел голосом и произнес:

— Примите телеграмму.

Глава II

На следующее утро, примерно в тот час, когда просыпался лорд Пиблс, в Блокэм-хаусе (Парк-лейн, Лондон) спал молодой человек. У его кровати разместились цилиндр, брюки, вечерние туфли, два воздушных шарика и свистулька. Иногда он глухо стонал, словно страдая. Ему снилось, что его перекусила надвое акула, а это неприятно.

Мы не знаем, почему осторожно сказали «молодой человек». Скрывать нам нечего, то был Стэнвуд Кобболд, а заспался он потому, что пришел под утро с вечеринки, которую сам и давал в честь Эйлин Стокер, только что приехавшей в Англию.

Кроме горы, покрытой одеялом, мало что было видно, да и то не радовало глаз, поскольку природа, должно быть — из лучших соображений, одарила Кобболда-младшего не только золотым сердцем, но и лицом приветливого гиппопотама. А каждый знает, что гиппопотамы, если ты на них не помешан, заслуживают лишь одного поверхностного взгляда.

В комнату мягко вошел слуга по имени Огастес Ворр. Он всегда входил мягко. До того как обратиться на религиозном собрании, он был преуспевающим взломщиком и привык ступать как можно тише.

Однако, войдя, он обрел и резкость — громко поставил поднос на столик и шумно раздвинул шторы.

— Эй! — крикнул он так, словно сзывал коров на дюнах Ди.[1] …сзывал коров на дюнах Ди — отсылка к стихотворению Чарлза Кингсли (1819–1875). Стэнвуд расстался с акулой и вернулся в мир. Там он немедленно сжал виски руками, заметив при этом: «О, Господи!» Ему показалось, что слуга, равно как и все остальное, сильно пожелтел.

— Завтр-рык, — прорычал упомянутый слуга, явственно полагавший, что обращается к глухому, который лежит в четверти мили от него. — Ешьте, пока не простыл. Вот яичко всмятку.

Некоторые слова доходят до глубин души. Одно из них — «яичко», тем более «всмятку». Чувствительный Стэнвуд задрожал.

— Унесите его, — сказал он мрачно и тихо. — И не громыхайте. У меня болит голова.

Огастес поправил роговые очки, пленившие Кобболда-старшего, и посмотрел на глыбу с рыбьими глазами, как смотрит пастух на непокорную овцу. Сам он был широким в плечах, лысым и ушастым. Глазки у него были маленькие, лицо — мучнистое. Иногда он цыкал зубом, чтобы выразить неодобрение.

— Голова, э? — переспросил он. — Сами виноваты, дорогуша. Слышал-слышал, как вы пришли. Всю мебель поопрокидывали. «Дэ, — сказал я, — он еще дождется, близок день отмщения». Плач, дорогуша, и скрежет зубов, вот как! Что ж, проснулись — ешьте завтрык, а потом пробежитесь вокруг парка.

Такая перспектива добила Стэнвуда Коббодда. Он натянул одеяло повыше, чтобы не видеть Огастеса. Даже в самом лучшем состоянии он полагал, что слуга в роговых очках — это уж слишком.

— День-то какой! — не унимался тот. — Птички щебечут, дорогуша, чуть не лопнут. Ну — раз-два! Помойтесь, а я пока костюмчик приготовлю.

Как это ни трудно, Стэнвуд приоткрыл один глаз.

— Выпить дайте.

— Не дам, дорогуша.

— Вы уволены!

— Ну прям! Глупость какая, уволен! Выпить я вам не дам, а дам СРЕДСТВО. Сходил, это, в аптеку, спросил, что у них от перепоя.

Оглядев пузырек, Стэнвуд немного оживился, словно встретил старого друга.

— Да, — сказал он, встряхивая темную жидкость. — Бывало, принимал. Очень помогало.

Вынув пробку, он отхлебнул лекарство, и, хотя вид у него был такой, словно в него попала молния, ему явно стало легче. Как-никак он убрал руку, которой придерживал голову, чтобы не раскололась.

— Уф-фф! — произнес он.

Огастес все еще удивлялся, что его думали выгнать.

— Уволен, это надо же! Как же вы меня уволите, если папаша меня к вам приставил, на манер ангела? Прям и сказал: «Ворр…» Так и вижу: стоит, эт-та, в офисе, жилетка расстегнута, и молит-просит. Значится, «Ворр, дорогуша, доверяю вам моего сына. Смотрите за ним, чтобы он стал такой, как вы».

— А как насчет взлома? — поинтересовался Стэнвуд.

— С этим я, дорогуша, завязал, — сухо ответил Огастес. — Прозрел, слава Господу, и завязал. А что ж это вы дружку своему сказали, что я, эт-та, взломщик?

— Ничего я не говорил.

— Уж прям, дорогуша! А как он узнал бы? То-то с вами и плохо, много болтаете. Третьего дня зашел я к мистеру Кардинелу, позаимствовать журнальчик, а он и спроси: «Значит, вы взламывали сейфы?». Я говорю: «А что?» Он говорит: «И фамилия ваша Ворр. Смешно получается!» Я говорю: «Мне пятьдесят семь человек на это у-ка-зы-ва-ли». Он говорит: «Что ж, поздравляю, у вас пятьдесят семь умных знакомых». И кладет, эт-та, мелочь какую-то в ящик, а ящик запирает. Нехорошо, дорогуша, обидно.

— Майк никому ничего не скажет, — заверил Стэнвуд.

— Не в том дело, дорогуша. Если кто спасен, нехорошо тыкать ему в морду былые грехи. Мистер Кардинел был на этой вашей вечерушке?

— Был, — сдержанно ответил Стэнвуд.

Мысль о друге вызывала неприятные воспоминания. На упомянутой вечеринке тот уделил слишком много времени мисс Стокер, а она, в свою очередь, не протестовала. Конечно, это ерунда, но Майк так непозволительно красив, что всякий воздыхатель заволнуется, тем более если у него нет иллюзий о собственной внешности.

— И не пил, — продолжал Огастес. — Он свою меру знает. Вот обедал тут, у нас, и что? Полбутылочки. Брали бы с него пример. Уж как страдает, как терзается, а пить — не пьет.

— Что такое? — удивился Стэнвуд.

— Чего-чего, дорогуша?

— Почему Майк терзается?

— Любовь! Никак эту куколку не уломает.

— Какую куколку?

— Да леди Терезу Кобболд.

Стэнвуд удивился. Он давно дружил с леди Терезой.

— Быть не может! — воскликнул он.

— Может, дорогуша, может.

— А я и не знал! Майк ничего не говорил.

— Не все, дорогуша, болтают, как попугай какой-нибудь.

— Вам же он сказал.

— Нет, я письмо увидел. На конверте такие слова: «Кент, Биворский замок, леди Терезе Кобболд», а рядом — листочек, там написано: «Терри, мой ангел без крыльев!» Тут уж не хочешь, догадаешься.

— Черт! Нельзя читать чужие письма.

— Не выражайтесь, дорогуша. Надо вам дать брошюрку на этот счет. Значит, дальше он ее просит-молит. Хорошо написано! Я ему так и сказал.

Стэнвуд перекосился, словно от боли, но тут зазвенел телефон. Трубку схватил Огастес.

— Алле! — сказал он. — Э? Привет, мистер Кардинел. Мы как раз про вас говорили. Передам. Значит, — обратился он к хозяину, — не забудьте, что сегодня вы его угощаете в этом «Баррибо».

— Угощаю? — Стэнвуд вздрогнул. — Скажите, что меня нет. Я умер.

— И не просите, дорогуша. Слово — это вам не кот намяукал. Передам, передам. Ясно, четверть второго, в баре. Пока-пока. — Он положил трубку. — А вам, я скажу, надо бы поторопиться. С души воротит, дорогуша, прямо труп какой-то. Ну, поболтали, и ладно, некогда мне лясы точить. Работа не ждет, дорогуша. Ой, звонок! Кого ж это принесло?

— Если ко мне, не пускайте, — напутствовал его Стэнвуд. Оставшись один, он предался размышлением, и они были приятны, хотя им мешал невидимый враг, ввинчивающий в череп раскаленные болты. Сообщение о Терри сняло бремя с души, а поскольку к бремени он не привык, ему стало немного легче.

Если Майк любит Терри, думал он, ему безразлична Эйлин.

А может, небезразлична?

Нет-нет!

Или «да»?

Все-таки — «да», решил Стэнвуд. На этой вечеринке Майк просто был любезен. Не грубить же будущей невесте хозяина! Странно, что он ничего не сказал. Хотя, если все обстоит так, как говорит Огастес…

Что ж это она? Жаль-жаль. Вроде у Майка все есть: красив, обходителен, богат, как-никак — совладелец голливудского агентства. Понять невозможно, почему он ей не нравится.

Да, жаль Майка. Тот был ему другом; а с Терри он подружился, когда она целых два месяца прожила в Лондоне, пела в хоре популярного мюзикла. Они ходили в кафе, он ей рассказывал о своей любви к Эйлин, она ему — о жизни дома и о том, почему она убежала.

Прелесть, а не девушка, думал Стэнвуд. Хороша собой, остроумна, весела, словом, в самый раз для Майка. Но ничего не попишешь, так уж оно есть. С этой мыслью он перешел к более приятным предметам, конкретно — к тому, какие радости ожидают их с Эйлин, и от счастья задремал.

Дремал он недолго. Прямо над ним раздался рык, и, открыв глаза, он опять увидел Огастеса.

— Что еще? — устало спросил он. Огастес размахивал каким-то листочком.

— Телеграмма от родителя, — объяснил он. — Сейчас прогляжу и передам самую суть.

Он снял очки, положил их в футляр, а там — и в карман, извлек из кармана другой футляр, вынул очки, надел их, положил в карман второй футляр и откашлялся так, что присевший было Стэнвуд свалился на постель, словно его ударили тупым орудием.

— Суть, значит, — сообщил Огастес.

— Он деньги послал?

— Да, дорогуша, перевел тыщу долларов, но деньги — тлен. Не прилагайте, эт-та, к ним сердца. А тут вот чего: «Что такое вопросительный знак».

— А?

— «Ну запятая знаешь точка».

— Ничего не понимаю!

— «Ну запятая знаешь». Родитель, — раскрыл сокровенное Огастес, — велит, чтобы вы немедленно ехали в этот замок. Прям, я скажу вам, совпадение.

— Какой еще замок?

— Биворский. Ехали, значит, туда и сидели, пока он не даст отбой. Ну, дело ясное. Узнал, что Стокерша ваша явилась, и, эт-та, принимает меры. А насчет совпадения, там живет барышня мистера Кардинела.

Стэнвуд никак не мог вместить отцовского повеления.

— Уехать из Лондона в какой-то замок?

— Я бы на воздух съездил. Оч-чень полезно. Вам, дорогуша, вам. Воздух, молочко, яички свеженькие.

— Не поеду я ни в какой замок!

— Это вы говорите, дорогуша, а велит-то родитель. Не поедете, он денег не даст, что вы тогда запоете? Прям как в Писании: один сказал «Иду» — и не пошел, а другой сказал «Не иду», и пошел как миленький.[2] …Сказал «Иди» и не пошел — см. Мф. 21:30. Против отца, дорогуша, не попрешь.

Даже туманный разум понял, что это правда. Стэнвуд застонал и зарыл лицо в подушку. Что теперь мечтать о долгих беседах с Эйлин? Да, он готовил неделями то, что прошепчет в ее перламутровое ушко, но ничего не выйдет. Она будет здесь, он — в замке. Как во многих фильмах, где она играла, молодые сердца разлучены в самую что ни на есть весеннюю пору.

— Биворский замок!.. — мечтательно произнес Огастес, так, словно смаковал бесценное вино. Среди миллионов, населяющих Лондон, никто не любил аристократию больше, чем он. Из преступного прошлого он вспоминал с удовольствием одно — как проник в кладовую графини, где его укусил жесткошерстный терьер. — А я его видел когда-то. Катался там на велике. Красивые места. Романтические. Кто бы мог подумать! Вот как бывает, а? Ну, дорогуша, подъем. Мойтесь-купайтесь, а я вам одеться приготовлю. Синий костюм, розоватую рубашку, носочки в тон, — перечислял Огастес, большой поклонник красоты. Он полагал, что хозяина никак не превратишь в картинку, но розоватая рубашка все-таки поможет.

Глава III

Среброголосый певец «Уэстерн Юниона», превзошедший соловья благодаря особым пастилкам, спел в трубку ту прекрасную песню, которая начинается словами:

а продолжается, если кто забыл, так:

Через час с небольшим Клод Персиваль Джон Деламер Коббодд, пятый граф Шортлендский, стоял у окна своего кабинета (Биворский замок, Кент), перебирая в кармане два шиллинга восемь пенсов, оставшихся от месячного пособия, выданного старшей дочерью. Думал он о том, насколько было бы лучше, если бы он ощупывал двести фунтов.

Солнце, пленившее в одиннадцать Огастеса Ворра, пленило в четверть двенадцатого и графа. Оно сияло. Оно золотило воду рва и башни замка. Оно играло на стенах, увитых плющом, от необитаемого крыла, сооруженного в 1259 году, до приспособленных к современности комнат, где обитало семейство. Но когда расшалившийся луч решился заглянуть в кабинет, он наткнулся на коренастого, незлобивого с виду человека, напоминающего дворецкого в скорби, и быстро исчез.

Дело в том, что двенадцатое мая, день его рождения, застало лорда Шортлендса не в лучшую минуту. Он пребывал в унынии и не ждал ничего хорошего от грядущих дней. Завидев ров, он подумал, как думал часто, что тот исключительно противен.

На самом деле, если отвлечься от легкого запаха тины и дохлых угрей, ров был достаточно хорош. Однако мы зря потратим время, пытаясь внушить это лорду Шортлендсу. Он давно невзлюбил обитель предков, а сейчас, вдобавок, у него был приступ болезни, которую, за неимением лучших терминов, называют хандрой.

Это нередко бывает с теми, кого разбудили в семь утра песенкой «С днем рожденья», но судьба не пожалела для графа и других стрел. У его собаки Усика был жар. Любимая шляпа со сломанными полями куда-то исчезла; скорее всего, ее забрала средняя дочь Клара для благотворительных целей. Завтрак стряпал Бог знает кто, поскольку кухарка миссис Пентер гостила в Уолэм Грин у родственников, и бекон походил на выжженную землю. Космо Блейр, драматург, гостивший уже неделю в замке, явно не думал уезжать, хотя, казалось бы, собирался отбыть сегодня. Наконец, старшая дочь, Адела, жена одного из американцев, при имени которых финансисты снимают шляпу, отказала собственному отцу в двухстах фунтах. Хочет, видите ли, знать, зачем они ему нужны. Не скажешь же ей, что он собирается купить на них кабачок, чтобы жениться на кухарке. Лорд Шортлендс не знал, сколько бед полагается графу в день рождения, но полагал, что это уж слишком, и погрузился бы снова в жалость к себе, если бы не заметил, что вошла Клара.

Жалость к себе сменилась праведным гневом. Есть время красть шляпы и есть время не красть их. Лорд полагал, что у него их вообще нельзя отнимать. Глаза его грозно сверкнули, а голос подошел бы королю Лиру.

— Клара, — сказал он, — это ты ее взяла?

Она не обратила на вопрос никакого внимания, поскольку интересовалась только своими делами. Конечно, к людям она лезла, как лезут сельские леди в грубых башмаках и спортивных костюмах, исправляющие нравы и манеры ближних так, что тем пора бы поднять хорошее восстание. На месте опекаемых селян, нередко думал лорд Шортлендс, он бы сдался без боя и просто лежал лицом к стене.

— Чье это? — спросила она, протягивая ему какую-то пакость, оказавшуюся альбомом для марок.

Как ни странно, этот альбом, сыгравший впоследствии огромную роль в жизни пятого графа, не произвел на него особого впечатления. К концу недели граф нарушил из-за него заповедь и пережил потрясение, но сейчас едва взглянул в его сторону, словно дворецкий, обнаруживший бутылку плохого вина. Грядущее не всегда отбрасывает тень.

— Что ты мне суешь?

— Это альбом для марок.

— Очень грязный. Положи на стол. Где ты его откопала?

— Он лежал в шкафу, — сказала Клара, отказываясь на сей раз от привычки оставлять вопрос без ответа. — Если он ничей, я возьму его для базара.

Тут бы заговорить о шляпе, но лорда заинтересовал альбом. Как все мы, он когда-то собирал марки и теперь испытал странную тоску, а потому, подойдя поближе, осторожно тронул находку, словно щенок, заигрывающий с черепахой.

— Да он мой!

— Почему это — твой?

— Я собирал марки.

— Чушь какая! Я сказала Дезборо, чтобы он посмотрел. Кто-кто, а он в марках разбирается.

Она не ошиблась. Муж Аделы, Дезборо Топпинг, увлекался с малых лет марками и детективами.

— Может быть, там есть что-нибудь ценное, — продолжала Клара, знавшая меру в благих делах. — Тогда мы это вынем.

Она направилась к двери, но отец вспомнил, что главного они не обсудили.

— Постой, а как шляпа? Оставил ее вчера на вешалке, а утром смотрю — нету. Шляпы не бегают. Мало того, шляпы не прыгают с вешалок. Ты ее не видела?

— А ты не видел Терри? — спросила средняя дочь, с которой вообще было трудно разговаривать.

— Терри? — удивился граф.

— Да. Ты ее не видел?

— Нет.

— Что ж, если увидишь, скажи, что Космо хочет прочитать ей второй акт.

Это имя не вызвало у графа радости.

— Космо!

— Да, Космо. Почему ты так говоришь?

— Как?

— Так.

— Нет, как?

— Ну, вот так.

— А что? — спросил лорд Шортлендс, открывая карты. — Он пузатый оболтус.

— Ничего подобного!

— Оболтус, — повторил пэр, словно Роджет,[3] Роджет, Питер Марк (1779–1869) — автор словаря. нашедший удачное слово. — Я к нему присмотрелся и знаю, что говорю.

— Он талант, — возразила Клара и вышла, хлопнув дверью, но тут же заглянула в нее и прибавила: — Его пьеса шла девять месяцев.

Лорд Шортлендс не был терпеливым. Ему не нравилось, что дочь уподобляется кукушке в часах. Когда дверь снова открылась, он чуть не закричал, но обнаружил, что входит не Клара, а вальяжный полубог с небольшими баками, несущий на подносе стакан молока. Один из недостатков Аделы состоял в том, что она заставляла отца пить по утрам молоко. Принес его дворецкий.

Природа рассеянна, и лучшее тому доказательство — граф со своим мажордомом. Графа она создала по модели дворецких, дворецкого — по модели графа. Мервин Спинк был высок, вальяжен и важен. Лорд Шортлендс был коренаст и походил на замухрышку. Ни один судья не усомнился бы, кому дать приз за красоту; и граф это понимал. Он отдал бы все свое состояние (сейчас, как мы помним, — два шиллинга восемь пенсов) за то, чтобы поменяться местами со своим слугой.

Тот шествовал по комнате, словно посол, приближающийся к монарху, и бедный граф отвернулся. Он не любил Мервина Спинка. Мы не знаем, любил ли бы он его при благоприятных обстоятельствах, скажем — если бы тот спас его от огня или от воды, но обстоятельства не были благоприятны. Оба они хотели жениться на Элис Пентер. Приятно ли отпрыску гордых графов соперничать с дворецким?

Собственно, это никому не приятно, тем более, хозяину замка. У слуги — немалое преимущество, они с кухаркой вечно рядом, тогда как сеньор довольствуется редкими встречами, дрожа при одной мысли о своей старшей дочери Аделе. Кроме того, слуга красив и многоопытен. Он повидал мир, включая Соединенные Штаты. Мало того, у него племянник — актер, не очень известный, правда, на характерных ролях, но сцена — это сцена.

Подумайте о том, что он подражал Спенсеру Трейси[4] …Спенсер Трейси (1900–1967). — американский актер, игравший умных и сильных мужчин («Нюрнбергский процесс», «Этот безумный, безумный, безумный мир» и множество других фильмов). и умел делать фокусы, а потом представьте себе, как отнесется к этому живущая в затворе кухарка. Лорд Шортлендс представил, задрожал и издал тот звук, который издает сифон при последнем издыхании.

Будь обстоятельства благоприятны, могли бы прозвучать хоть какие-то фразы, смягчающие отношения между хозяином и слугой, скажем «Доброе утро, Спинк» — «Доброе утро, милорд» или «Ваше молоко, милорд» — «А? О! Спасибо». Но царило молчание. Спинк поставил поднос на столик, граф глядел в окно. Между ними маячил призрак кухарки.

Когда дворецкий удалился, зазвонил телефон. Граф поднял трубку с той осторожностью, которая понятна у человека, разбуженного сладостным тенором.

— Алло, — сказал он.

— Алло, — ответил приятный мужской голос. — Нельзя ли попросить леди Терезу?

— Леди Терезу? Я ее сегодня не видел.

— А с кем я говорю?

— С лордом Шортлендсом.

— Здравствуйте, лорд Шортлендс. Наверное, вы меня забыли. Я Майк Кардинел.

Граф признался, что это имя ему незнакомо.

— Так я и думал. Передайте, пожалуйста, Терри, что я звонил. Всего хорошего.

— До свиданья, — ответил лорд, снова погружаясь в раздумья. Однако на этот раз ему помешала та самая леди Тереза, о которой говорил мужской голос.

Мы не скажем, что лорд просиял. Люди, утратившие шляпу и соперничающие с дворецким, который мог бы служить манекеном, не сияют. Но легче ему стало. Только что мы бы приняли его за труп, отлежавшийся в воде; сейчас он скорей походил на труп свежий. Если мы сравним его с тем, кто пережил кораблекрушение, Терри показалась ему чем-то вроде паруса.

Даже в безднах уныния он знал, что у тучи есть кой-какая каемка — младшая дочь, сбежавшая в Лондон, на свободу, вернулась домой и могла его поддержать в меру своих сил.

Старшую дочь вынести трудно, среднюю — тоже нелегко, Космо Блейр и Мервин Спинк могут довести до удара. Зато Терри, дай ей Бог здоровья, девушка хорошая.

Глава IV

Леди Тереза Кобболд была намного красивее леди Клары. Средняя дочь пошла в отца, который был добрым (хотя бы для палаты лордов), но походил скорее на Эрика Блора,[5] …Эрик Блор (1887–1959) — актер, судя по тексту — некрасивый (мы его картин не видели). чем на Роберта Тейлора.[6] …Роберт Тейлор (1911–1996) — тоже актер, до неприятного красивый («Мост Ватерлоо», «Дама с камелиями» и др.). Младшей хватило здравого смысла, чтобы пойти в мать, которая была в свое время красивейшей дебютанткой Лондона. От ныне покойной графини Терри унаследовала стройность, голубые глаза, золотистые волосы и вообще все то, что побуждало увидевших ее мужчин нервно поправить галстук.

— Привет, Шорти, — сказала она. — Поздравляю, мой дорогой.

— Спасибо, душенька.

— А вот и подарок. Увы, только трубка.

— Хорошая, — признал граф. — Как раз такую я хотел. Да, тебе сейчас звонил какой-то молодой человек.

— Майк Кардинел?

— Он самый. Вроде бы мы знакомы, но я его не помню.

— Конечно. Вы сто лет не виделись. Ну, Бог с ним. А вот скажи, — спросила она, присаживаясь на край потертого дивана, — как у тебя с праздником?

Граф помрачнел. День рождения оказался довольно убогим.

— Адела вручила мне два галстука, Дезборо — «Убийство где-то там», а Клара…

— Как насчет денег? Совсем нет?

— В сущности, совсем.

— Безобразие! А я-то надеялась, что мы съездим в Лондон покутить. Хорошо, совсем, а конкретней?

— Два шиллинга с небольшим. У тебя тоже пусто?

— Три шиллинга.

— Д-да… маловато.

— Такова жизнь.

— Именно, такова, — согласился граф, снова погружаясь в уныние.

Наше время неблагоприятно для графов. Прошли их денечки. Кое-кто еще крутится, но большей частью они, после уплаты налогов (земельный, подоходный и прочая), а также — поддержки скороспелых проектов, подходят вплотную к нищете. Лорд Шортлендс, с его двумя шиллингами и восемью пенсами, еще неплохо устроился.

Когда-то он все-таки мог заказать в своем клубе бутылку лучшего вина. Теперь приходилось довольствоваться молоком, поскольку он полностью зависел от щедрот леди Аделы, которой хватило ума выйти за Дезборо Топпинга.

Зависимость как таковая графа не мучила; он предпочитал, чтобы деньгами занимались другие. Но старшая дочь была прижимиста, тверда (скажем, не дала бы двести фунтов, чтобы он женился на кухарке) и настолько привязана к родовому гнезду, что все там жили круглый год. Граф понять не мог, почему ей нравится это гнездо, где летом очень жарко, зимой — очень холодно. Вот и сейчас он сказал:

— Представляешь, Терри, последний раз, и то ненадолго, я уезжал отсюда прошлым летом, когда тут жили американцы. Да и то Адела потащила меня в Харрогит. У Дезборо, видите ли, подагра! Я хотел поселиться в клубе, но она считает, что меня нельзя оставлять одного в Лондоне.

— И верно, нельзя.

— Надеюсь! — не без гордости заметил граф.

— Ты там такое вытворял…

— Бывало, бывало. Что с того? Я — в золотой клетке.

— Золотой?

— Если хочешь, в гробнице.

— Бедный старый Шорти! Ты не очень любишь фамильную цитадель?

— Я не люблю, чтобы мной помыкали. «Дай мне шиллинг, милочка!» — «На что?» — «На табак». — «Он не кончился». — «Кончился». — «Вот как? Много куришь». Это меня оскорбляет. Сказать не могу, как я восхищался твоим побегом. Да, ты вырвала клочок свободы. А у меня духа не хватает.

— Надо было вместе сбежать. Играли бы в оперетках, на пару. Старичок и простушка.

— Почему ты вернулась?

— Голод пригнал, мой ангел. Шоу провалилось, больше работы не было. Ты никогда не голодал?

— Неужели ты ничего не ела?

— Ела, один приятель кормил, истинный ягненок. Водил в кафе и рассказывал про свою девицу. Отец отослал его в Англию, чтобы он с ней не виделся. Он американец, но — вот странно! — фамилия у него такая же, как у нас.

— Кобболд?

— Не Шортлендс же!

Графу стало интересно. С некоторых пор это имя запечатлелось в его сердце.

— Хотел бы я знать, связан ли он с моим занудой. Какой-то Элл ери Кобболд все время шлет мне из Нью-Йорка письма и телеграммы. А сегодня он подговорил дружка, чтобы тот позвонил мне пораньше и запел в самое ухо. В семь часов! Ты только подумай. Ровно в семь. Часы над конюшней пробили — и пожалуйста.

— Насколько я понимаю, Стэнвуд — его сын. Он говорил, что они живут в Нью-Йорке или где-то поблизости. Так вот, он меня спас, но я все равно не выдержала.

— Пошла бы еще куда-нибудь. Ты такая красавица!

— Что ты, я ползти не могла. И ждать — тоже.

— Совсем денег не было?

— Совсем.

Лорд Шортлендс с пониманием кивнул.

— То-то и оно. Что ни возьми, нету денег. Вот, скажем, если бы у меня было двести фунтов, я бы женился на миссис Пентер.

— Знаю, она мне говорила.

— Хочет завести кабачок. Отдохнуть от трудов на склоне жизни. Что ж, это понятно. Женщине нужен дом со всеми финтифлюшками. Но мне-то, мне каково? Где я раздобуду деньги? А Спинк не дремлет. У него кое-что есть. Этот Блейр ему сунул фунтов пять, меня чуть не стошнило. А прошлогодние американцы? Тоже, я думаю, озолотили. Да, к цели он ближе.

— Заметь, он играет на скачках.

— Верно. А вдруг много выиграет?

— Миссис Пентер говорит, что он все время проигрывает. Это ей не нравится. Муж должен быть надежным.

— Она сама сказала?

— Да. Я заходила к ней попрощаться и хлопотала за тебя. Ты знаешь, у нее была несчастная любовь. Кто-то ее обманул, и она ищет надежности.

— Хочет прислониться к крепкому стволу?

— Вот именно. Я тебя расписала, но ты ей и так нравишься. «Ваш папаша, — говорит, — не такой красивый, как мистер Спинк, и не такой обходительный, он попроще, зато верный человек».

— Ха!

— Словом, иди вперед. Плюнь ты на эту красоту! Душа, вот что главное, а у тебя ее сколько хочешь. Поверь, мой ангел, ты выиграешь.

Граф был польщен, но не решился отбросить сомнения. Когда живешь так, как он, становишься реалистом.

— Если, — напомнил он, — раздобуду двести фунтов.

— Что ж, попробуем.

Зазвонил телефон. Теперь граф смелее поднял трубку.

— Это тебя.

— Майк?

— Да. Спрашивает, получила ли ты письмо.

— Получила. Передай ему: «Нет».

— Нет?

— Вот именно.

— В каком смысле?

— Он поймет, не бойся.

— Письмо получила, — сообщил лорд Шортлендс трубке, — и просит сказать: «Нет». А? Сейчас-сейчас. Он хочет знать, изменила ли ты прическу.

— Не изменила.

— Не изменила. А? Я ей передам. До свидания. Он говорит, очень хорошо, а то не будешь похожа на ангелов Боттичелли. А что значит «Нет?»

Терри засмеялась.

— Он спрашивает, выйду ли я за него.

Лорд Шортлендс по мере сил уподобился заботливому отцу.

— Выходи, — сказал он. — Надо же выйти замуж.

— Вообще-то надо.

— Ты подумай, что это значит. Свобода. Сво-бо-да. И потом, ты не будешь смотреть на ров.

— Адела хочет, чтобы я вышла за Блейра.

— Не стоит.

— Я и не выйду.

— Молодец. Ров рвом, но не за такую же цену!

— Это верно. И потом, он женится на Кларе.

— Батюшки! Он об этом знает?

— Пока — нет.

Граф немного подумал.

— А ты права. Она мне чуть голову не откусила, когда я его назвал пузатым оболтусом. Помню, я удивился. Что ж, спасибо, что тебе он не нравится.

— Ни в малейшей мере. Какая спесь! Говорит со мной, как с соплюшкой.

— Со мной он говорит, как с кретином. Расскажи-ка лучше про Кардинела. Когда вы познакомились?

— Помнишь, восемь лет назад Тони пригласил приятеля?

— Как я могу помнить этих жаб?

— Майк не жаба. Он очень красивый. Как-то мы сидели в кафе со Стэнвудом, а он зашел. Они подружились в Америке.

— Что, он тоже американец?

— Да, из Калифорнии. А учился здесь. Так вот, он подошел и спросил, не забыла ли я его.

— Ты не забыла?

— Конечно. Он к нам подсел, потом Стэнвуд ушел писать своей девице, и Майк прямо над кофе сделал мне предложение.

— Однако!

— Я тоже удивилась. Но он сказал, что любит меня с тех пор. Тогда не смел признаться.

— Что-то я в нем робости не заметил.

— Он ее преодолел.

— А кто он, собственно?

— Греческий бог, Шорти.

— Нет, что он делает?

— Работает в голливудской фирме, вроде актерского бюро. Уломают звезду, им — десять процентов гонорара.

Лорд Шортлендс оживился. Он читал о том, сколько получают звезды.

— Господи! Да он богач.

— Ну, он — младший партнер, но в общем — не жалуется.

— Я бы в него вцепился!

— А я не вцепилась.

— Он тебе не нравится?

— Нравится. Но замуж я за него не выйду.

— Почему?

— Есть причина.

— Какая?

— Ах, просто причина! Бог с ней. Поговорим лучше о тебе и о двух сотнях.

— Прямо не знаю, где мне их раздобыть.

— Может, попросить у Дезборо?

— Да я пытался. Он от меня убегает, как кролик.

— Сейчас он сюда придет поглядеть на эту марку. И не убежит, у него приступ.

— Да, верно.

— Хватай его и держи. Не подлизывайся, действуй шоком. А, Дезборо! Привет.

Зять лорда Шортлендса, щуплый человечек в пенсне, на пятом десятке, был вылитым вице-президентом любой компании. Шел он медленно, опираясь на трость, но взгляд его был зорок и бодр. Когда речь заходила о марках, он походил на вице-президента, подметившего непорядок в отчете.

— Скажи, Терри, — начал он, — где этот… А!

Завидев альбом, он отрешился от всего сущего. Граф и Терри переглянулись. «Ну!» — говорила она. «Сейчас, минуточку…» — отвечал он. Передав такой сигнал, лорд подошел к зятю и нежно тронул его плечо.

— Интересные марочки? — как можно сердечней спросил он. — Дезборо, старина, вы не дадите мне две сотни?

— Две сотни?

— Я был бы очень признателен.

— Почему не спросить Аделу?

— Я спрашивал. Она не дает. Дезборо ощутил, что он загнан в угол.

— Я бы отдал вам последнюю рубашку…

Лорд Шортлендс заверил, что рубашка ему не нужна, в отличие от двухсот фунтов.

— Понимаете, — объяснил зять, — у нас с Аделой общий счет.

То был конец, можно сказать — судьба. Граф побрел к окну, а там бросил на ров взгляд, по сравнению с которым прежние казались просто кроткими.

— Эти общие счета… — пылко начал он, но продолжать ему не дали. Дверь снова открылась, и вошла старшая дочь.

Леди Адела Топпинг, лет на пятнадцать моложе своего мужа, была высока и красива. Екатерину II, русскую императрицу, она напоминала не только внешностью, но и той непреклонностью, благодаря которой властные женщины не терпят всякой ерунды. Судя по ее виду, с ерундой она только что столкнулась; и результат был настолько ясен, что муж свернулся бы в клубок и закатился под диван, если бы не рассматривал марки.

— Отец, — спросила она, — ты знаешь этого субъекта? И прибавила, сверившись с бумажкой:

— Подписывается «Эллери Кобболд».

Если пикадор потревожит быка, тот оставит матадора. Распаленный мыслями об этом счете, граф дерзко произнес:

— Эллери Кобболд? Из Нью-Йорка? Конечно, знаю. Он мне жить не дает.

— Откуда ты его взял?

— Мы — родственники. Во всяком случае, он так считает.

— Это не дает ему права посылать сюда сыночка.

— А он послал?

— Да. На неопределенное время. В жизни не слышала о такой наглости!

— Чистое хамство, — согласился граф, но не удивился. После того, что случилось рано утром, его не могли удивить американские поступки Кобболда.

Обрадовалась только Терри.

— Стэнвуд приедет? — сказала она. — Как я рада!

— Ты его знаешь?

— Мы с ним — как яичница с беконом.

— Что-что?

— Очень дружим. Он меня спас в Лондоне.

Что-то зашевелилось у стола. Дезборо Топпинг вышел из транса.

— Эллери Коббодд? — проговорил он. — Я с ним учился. Толстый такой…

— Вот как?

— А сейчас — ужасно богатый. Леди Адела вздрогнула.

— Во-от как?!

— Я думаю, миллионер, — сообщил ее муж, снова ныряя в альбом с марками.

Строгое чело просветлело, грозный взор умягчился. Железная леди мелодично воскликнула:

— Вот как?

И продолжала со всей сердечностью:

— Так он наш родственник? Терри дружит с его сыном? Конечно, мы его пригласим. Дезборо, ответь ему немедленно. Вот адрес. Подпишись «Шортлендс»! Он обращается к тебе, папа.

— А не к тебе? — осведомился граф, возвращаясь к мыслям об этом счете. — Почему же ты прочла телеграмму?

— Сообщи, что отец встретится с его сыном…

Граф вздохнул. Его отпускают в Лондон, а денег нет. По-видимому, именно это Космо Блейр имел в виду, когда говорил за обедом о трагической иронии.

— …и привезет в замок. Все ясно? Да, прибавь, что мы очень рады. Нью-Йорк, заметь — одно слово.

— Сейчас, дорогая. Прихвачу альбом, он очень интересный. Я нашел марку, которая стоит фунтов десять.

— Значит, Клара не потащит его на базар, пока ты всего не просмотришь, — решительно сказала леди, знавшая, как и средняя сестра, до какой черты простирается помощь неимущим селянам.

— Минутку, минутку, — заторопился граф, взволнованный ценой марки. — При чем тут Клара? Какая чушь!

— Что ты имеешь в виду?

— Полная чушь! Вздор, я сказал бы!

— А при чем тут ты?

— Это мой альбом.

— Не говори глупостей.

— Мой. Я собирал марки.

— Бог знает когда.

— Он и в шкафу лежит давно. Смотри, сколько пыли. Проще простого — спрятал марки и забыл.

— Мне не до марок. Дезборо, чего ты ждешь?

— Сейчас, дорогая, сейчас.

Когда дверь за ним закрылась, леди Адела сказала отцу:

— Вот что, папа, езжай. Тогда ты сможешь угостить мистера Кобболда.

— Что!

— Угостить. В ресторане.

Граф закрыл на минутку глаза, словно погрузившись в молитву.

— Превосходная мысль, — одобрил он. — Я думаю, в «Ритце».

— Не угадал, — заметила Терри. — Он вечно торчит в «Баррибо».

— Значит, там, — согласился лорд Шортлендс.

— Можешь прихватить Терри. Младшая дочь часто заморгала.

— Ты слышал, Шорти?

— Вроде бы да.

— Ты не ошиблась, Адела?

— Прихорошись как следует.

— Чудеса! — воскликнула Терри и пошла прихорашиваться.

Граф был счастлив, но удивлен. Что бы это значило? Прижимистая дочь расщедрилась. Поневоле вспомнишь, что случилось со Скруджем рождественской ночью.[7] …Скрудж — герой повести Диккенса (1812–1870) «Рождественская песнь» (1843).

— Как удачно! — продолжала оттаявшая леди. — Терри очень привлекательна, и они давно дружат. Она говорит, он ее спас. Интересно, от чего? Могла бы раньше сказать. Словом, если они оба будут здесь, в замке…

— Господи! — вскричал граф, немного шокированный. — Какие вы все, однако, свахи.

— Терри давно пора замуж. Она хоть немного уймется.

— Зачем?

— Что ты говоришь! После этого побега….

— Хорошо-хорошо. Лучше потолкуем о расходах. Как я его буду кормить?

— Хватит с тебя двух фунтов.

Редко удается видеть, как графы не верят своим ушам. Леди Аделе посчастливилось. Глаза лорда Шортлендса чуть не вывалились из орбит.

— Два фунта? — переспросил он — Господи Боже! А коктейль? А сигары? А ликеры, вина…

— Напиваться незачем. Вино тебе бросается в голову.

— Мне? Ну, знаешь ли! Хорошо, предположим, — а ему? Ты хочешь, чтобы он считал нас скупыми? Не понимаю! — Он снова задрожал от жалости к себе. — Гонишь меня в Лондон, отрываешь от дел ради какого-то юнца, чей отец — редкий зануда, и даешь истинные гроши.

— Ну, ладно-ладно.

— Значит, приносят нам кофе, а я и говорю: «Нет, мой друг, ликеры нам не по карману. Сосите зубочистку». Я сгорю от стыда.

— Ладно, бери пять фунтов.

— А не десять?

— Нет. Пять.

— Ну, что ж… Приносят нам бутылку, а я и скажи: «Пейте помедленнее, Кобболд, больше не дадут». Может, отвалишь семь фунтов десять шиллингов? Для ровного счета, а? Нет-нет, я просто спросил, — добавил граф, обращаясь к захлопнувшейся двери.

Какое-то время он смотрел на ров, правда — помягче. В сущности, думал он, и на этом спасибо. Валтасарова пира[8] Валтасаров пир — см. Книгу Даниила, 5. не закатишь, а все-таки — кое-что. Многие графы при виде пяти фунтов верещали бы от радости. Но если бы какой-нибудь ангел принес еще пятерку, можно было бы лучше выразить себя.

Дверь отворилась так тихо, что лорд заметил зятя, когда тот подошел к нему вплотную. Дезборо напоминал нервного члена банды, впервые посетившего собрание.

— Ш-ш-ш! — прошептал он, оглядываясь. Дверь была закрыта надежно. Однако он продолжал хриплым шепотом заговорщика:

— Две сотни я вам дать не могу, но…

Что-то с хрустом скользнуло в руку графа. Удивленно встряхнувшись, он увидел, что зять пятится к выходу, умоляюще глядя сквозь пенсне, и без труда опознал семейный лозунг: «Ни слова Аделе!»

Благодетель ушел, Терри вернулась и отдала должное рассказу о манне небесной.

— Десять фунтов, ты подумай! Пришел и дал десять фунтов! Герой, ничего не скажешь. Люди получали орден за такие подвиги. Значит, всего у меня пятнадцать, не считая двух фунтов с лишним.

— Вот это — день рождения!

— То ли еще будет! Закачу такой пир, что его воспоют в песнях и сагах.

— Очень рада за Стэнвуда.

— А? — граф фыркнул. — Какой Стэнвуд? Для нас с тобой, душенька. При чем тут Стэнвуд? Его отец подбивает дружков будить меня чуть не ночью. «С днем рожде-е-енья», видите ли!

Тем временем леди Адела вызвала звонком дворецкого.

— Спинк, — сказала она, когда он вальяжно вошел в гостиную.

— Да, миледи?

— К нам приезжает мистер Кобболд. Приготовьте голубую комнату.

— Приготовлю, миледи, — холодный взор смягчился. — Разрешите спросить, это не мистер Эллери Кобболд из Америки?

— Его сын. Вы их знаете?

— Проживая в Штатах, миледи, я у них служил.

— И видели мистера Стэнвуда?

— Конечно, миледи. Очень приятный джентльмен. Леди Адела обрадовалась. Приглашая этого гостя, она полагала, что он ест ветчину с ножа, и свидетельство надежных людей ее утешило.

Глава V

Мы рады сообщить, что турецкая баня принесла немалую пользу, окупив свою цену. Стэнвуда мяли, томили, выпаривали, его терли и скребли, его окатывали ледяной водой, чтобы выпустить в мир крепким и свежим, как огурчик. В начале второго он почти вбежал в отель и выбрал меньший из двух баров, не потому, что больший был хуже (это не так), а потому, что именно в меньшем он назначил встречу с Майком.

Тот еще не пришел. Кроме ангела за стойкой, в баре находился только коренастый человек лет пятидесяти, похожий на дворецкого. Опытным взором Стэнвуд определил, что он пьет особый коктейль, изготовляемый упомянутым ангелом, которого звали Алоизий Сент-Ксавьер Макгаффи. Если опытный взор не ошибся, что бывало, симпатичный посетитель пил не первый бокал.

Взор был прав. Завтрак из завтраков, истинный пир, достойный песен, требует подготовки. С той минуты, как леди Адела взмахнула волшебной палочкой, отец ее думал о том, как он все устроит. Прибыв в Лондон, он сразу выделил Терри три фунта на новую шляпу, договорившись, что она придет к половине второго в вестибюль отеля. Потом он заглянул в клуб, где выпил шампанского и виски с содовой, приуготовляя себя к напитку Алоизия Макгаффи.

Стэнвуд сел к соседнему столику, заказал упомянутый напиток, и в баре воцарилось молчание. Иногда граф поглядывал на Стэнвуда, иногда Стэнвуд на графа. Ни один из них не говорил даже о погоде, которая была прекрасна, но оба ощущали тяготение друг к другу.

Быть может, людей объединяет аура или эманация, сообщающая им, что их поймут. Во всяком случае, граф при взгляде на Стэнвуда чувствовал, что с этим гиппопотамом хорошо бы подружиться. Когда же смотрел Стэнвуд, он думал примерно так: «Да, он похож на дворецкого, спущенного с поводка, но что-то подсказывает мне, что мы — родственные души».

Однако оба они молчали, пока первая оса в Лондоне не нарушила мирную картину. Так и хочется назвать ее Осой Судьбы, иначе зачем влетела она в бар знаменитого отеля? Даже для сельской местности двенадцатое мая — слишком ранняя дата, осиный сезон начинается к июлю, и почему эта проникла в каменно-стальные джунгли, неподвластно разуму.

Как бы то ни было, она проникла и кружила над графом, немало его беспокоя. Потом она перелетела на широкую спину Стэнвуда, а услужливый граф прихлопнул ее одним ударом, словно шекспировский герой.

Если пьешь коктейль, такой удар небезопасен. Стэнвуд посинел, а обретя дыхание, резонно вскричал: «Ну, что это!»

Граф поспешил объясниться.

— Оса, — сказал он.

— Оса?

— Оса.

Граф указал на останки и прибавил для верности:

— Оса.

Стэнвуд на нее посмотрел и убедился в добрых намерениях незнакомца.

— Оса, — сказал он.

— Оса, — согласился лорд. — Села к вам на спину. Я ее прихлопнул.

— Спасибо большое!

— Не за что.

— Ну что вы! Тут нужна смелость.

— Скорее, присутствие духа. Заказать вам коктейль?

— А может, вам?

— Нет-нет, вам.

— Что ж, согласен, — уступил Стэнвуд. — А следующий — я вам.

Лед был сломан. Не только любовь, но и коктейль объединяет сердца, располагая к доверию. Все больше приближаясь духом к услужливому незнакомцу, Стэнвуд хотел поделиться с ним своими бедами.

Собственно говоря, делиться можно с Макгаффи, который для того и поставлен, но тогда надо встать, дойти до стойки, поставить ноги на планку, податься вперед и тронуть ангела за плечо. Проще излить душу симпатичному соседу.

Тем самым он приступил к делу и поведал о своей любви к Эйлин Стокер, о противодействии отца, о приезде все той же Эйлин, о своих надеждах, наконец — об их крахе, связанном с телеграммой, приказывающей покинуть Лондон и ехать в какой-то мерзкий замок.

Граф слушал его с вниманием человека, приступившего к трапезе, вставляя временами «Да?» или удивленное: «Ну, знаете!» При слове «замок» лицо его помрачнело. Молодой человек нравился ему все больше. Легко ли глядеть, как тот движется к пропасти?

— Держитесь подальше от замков, чтоб им пусто было! — посоветовал он.

— Я не могу.

— Замки… — горько произнес лорд Шортлендс. — Я бы вам о них порассказал! К примеру, там есть рвы.

— Да, но…

— Мерзкие, вонючие рвы. Воняют со Средних веков. Поверьте мне, мой мальчик, держитесь подальше от замков.

Стэнвуд подумывал о том, не стоило ли, в старом добром духе, излить свою душу ангелу. Собеседник, при явном сочувствии, был вроде бы туповат.

— Как вы не понимаете? Я должен туда поехать.

— Почему?

— Отец велит.

Лорд Шортлендс это учел. До сих пор данный аспект проблемы не был ему ясен. Он поразмыслил и вскоре сказал:

— Дайте ему в глаз.

— Я не могу. Он в Америке.

— Ваш отец?

— Да.

— Я бы вам кое-что рассказал и об отцах в Америке. Сегодня утром, когда часы над конюшней пробили семь…

— Если я не послушаюсь, он не будет давать мне денег. Ну, вот в Писании, — Стэнвуд поискал пример и вспомнил замечание Ворра, — один субъект говорит «Иди», и кто-то там идет…

Теперь лорд Шортлендс понял положение дел.

— А, ясно! — сказал он. — Отец вас содержит.

— Вот именно.

— Как меня моя дочь Адела. Неприятно зависеть от людей.

— Это уж точно.

— Особенно от женщин. Скажу вам по секрету, Адела меня притесняет. Никому бы не сказал, но у вас приятное лицо. Да, так вот, притесняет. Обычно подкаблучниками называют мужей, а я — подкаблучник-отец. Из-за нее я и живу в замке.

— У вас есть замок?

— Еще бы! Из самых мерзких. Она заставляет меня там жить. Я — птичка в клетке.

— А я — последняя собака. Нет, вы подумайте, уехать из Лондона, когда я прилип к Эйлин, как пластырь! Положеньице, а?

Добрый лорд согласился с тем, что положение нового друга чрезвычайно прискорбно.

— Хотя, — прибавил он, — мне еще хуже. Я — жаба под колесом.

— Вы говорили — птичка.

— И птичка, и жаба.

— Вам надо ехать в замок?

— Я там живу. Вы что, не поняли?

— Да, неприятно…

— Как вы сказали, «это уж точно». Но не в том моя главная беда.

— А в чем?

Лорд Шортлендс немного поколебался. До сей поры британская сдержанность побеждала пинту шампанского, двойное виски и три бокала особого напитка, но сейчас она сдалась. Не устояв в духовной борьбе, сдался и он.

— Понимаете, у нас есть кухарка.

— Ах, ку-харка, как мне жарко!

— Простите?

— Вспомнил песенку.

— А… Так вот, у нас есть кухарка.

— Еще одна?

— Нет, все та же. И я… э… мэ-э… хочу на ней жениться.

— Это хорошо.

— Вы так считаете?

— Конечно.

— Очень рад, мой мальчик, очень рад. Ваше мнение чрезвычайно важно. Значит, жениться на ней?

— На кухарке из замка?

— Да.

— Конечно.

— Но тут есть трудность. Мой дворецкий тоже ищет ее руки.

— Дворецкий?

— Да. Сложная проблема. Стэнвуд задумался.

— Оба вы жениться на ней не можете.

Лорда пленила такая ясность мысли. Молод, а мудр!

— Вот именно. Что вы мне посоветуете?

— Проще всего выгнать дворецкого.

— Я не могу. «Мой» я сказал, не подумав. Платит ему моя дочь, Адела. Слуги — в ее ведении, и она не уступит.

— Смотрите-ка, как я с Огастесом! Ну, тогда надо его затмить.

— А как? Он исключительно хорош. Вы бы видели его. У него один недостаток, играет на скачках.

— Он часом не знает, кто победит в пятницу?

— Вряд ли. Он вечно проигрывает. На это я и надеюсь. Элис не нравится, что он зря тратит деньги.

— Элис?

— Ну, кухарке.

— На которой вы хотите жениться?

— Той самой. Ей нужен надежный муж. На ее взгляд, я надежен.

— Да?

— Я это знаю из верных источников.

— Что ж, дело в шляпе. Главное — не сдавайтесь. По-моему, вы перетянете.

— Правда, мой мальчик? Вы меня утешили. Однако есть еще одно препятствие. Она требует, чтоб ее жених, кто бы он ни был, купил кабачок за двести фунтов.

— Значит, нужны деньги?

— Вот именно. Как всегда. Я живу давно, пятьдесят два года, и все больше в этом убеждаюсь. Да, пятьдесят два, сегодня мой день рождения.

Стэнвуд откинул голову и запел густым басом:

Он остановился и сжал руками виски. Именно о таких промахах говорили ему друзья. Ну что это, петь всякую чушь, да еще откинув голову!

— Простите, ради Бога, — сказал он, вставая. — Пойду, умоюсь холодной водой. Вы никогда не ощущали, что вам ввинчивают в череп раскаленные болты?

— Бывало, — с тоской отвечал лорд, — давно, в молодости. Вот помнится…

— Конечно, лучше приложить лед, — сказал Стэнвуд, — но глупо заказывать ведро льда и совать в него голову. Может, и вода ничего.

Он удалился, а лорд Шортлендс погрузился в думы, приоткрыв рот.

Думал он о том, как развлекается миссис Пентер в этом Уолэм Грин. Думал и о Терри, надеясь, что она купит хорошую шляпу. Думал о здешнем напитке, не заказать ли еще, но решил, что не стоит. И тут мысли его перенеслись к таким предметам, что он мгновенно протрезвел, словно все эти часы пил молочное пиво.

Мудро ли, спросил он себя, разумно ли доверять тайну своей любви этому милому юноше? А вдруг через него что-то дойдет до Аделы?

Разум, однако, его успокоил. Они с милым юношей — как корабли в ночи. Встретились, побеседовали, и больше никогда не увидятся. При чем тут Адела? Словом, беспокоиться не о чем.

Успокоенный и приободренный, но нуждающийся в подкреплении, он стал искать взглядом Алоизия Макгаффи и увидел, что на него глядят очень красивые близнецы, слившиеся по рассмотрении в одного человека, незаметно присевшего к соседнему столику. Как ни странно, человек этот (заметим, в сером костюме) поднялся, подошел к нему и сказал:

— Здравствуйте.

Глава VI

Лорд Шортлендс помигал, а потом осторожно ответил:

— Здравствуйте.

Шестнадцать лет назад у него занял пять фунтов вот такой незнакомец в баре. Фунты не вернулись; и сейчас, имея при себе двенадцать купюр, лорд подумал: «Осторожно, Клод Персиваль Джон Деламер».

— Я не ошибся? — продолжал незнакомец. — Вы лорд Шортлендс?

Решив, что это признать можно, боязливый пэр ответил: «Да», а молодой человек сообщил, что он так и знал, поскольку пятый граф почти не изменился, даже помолодел.

Придерживая карман, лорд Шортлендс ощутил, что незнакомец ему нравится.

— Вы меня не помните, — говорил тот. — Это естественно, мы давно не виделись. Ваш сын Тони как-то пригласил меня на каникулы. Моя фамилия Кардинел.

— Кардинел?

— Да. Сегодня утром я упомянул это по телефону, но вы меня не узнали. Хорошо встретиться снова. Как Тони?

— Ничего, в порядке. Он в Кении, разводит кофе. — Тут одурманенный напитком мозг откликнулся на призыв: — Кардинел? Это же вы влюблены в Терри!

Молодой человек кивнул.

— Да, это самое главное, — признал он. — Прямо к сути. Не сегодня-завтра я стану президентом США, но в истории хотел бы остаться как тот, кто влюблен в Терри. Приятно, я думаю, иметь такую дочь.

— О, да!

— Веселит сердце?

— Еще как!

— Удивляюсь, что вы не поете от счастья. Я очень обрадовался, когда вы сказали, что она причесывается все так же. Нельзя менять совершенство. Хотя никакие прически не уменьшат ее очарования. Первый раз я увидел ее с косичками, и что же? Сама красота.

— Да, у Терри хорошие волосы.

— Я бы сказал, великолепные. А глаза! Как они вам? Лорд Шортлендс полагал, что они недурны. Молодой человек нахмурился.

— Недурны? Говоря о Терри, надо тщательно взвешивать слова. У нее небесные глаза. Таких больше нет. А как насчет носа? Если помните, он чуть-чуть вздернут.

— Э… — проговорил граф, благоразумно избегая определений.

Молодой человек, этот придирчивый критик, стал зажигать сигарету. Граф смотрел на него серьезно и вдумчиво. Он понимал, почему Терри одобряет его внешность. Красив, ничего не скажешь; что там, ослепителен. Сидел он вполоборота, и справедливый пэр видел, как четок его профиль. Да, красота — это красота.

Майк Кардинел зажег сигарету и снова заговорил.

— Да, кто-кто, а она прекрасна. Вы не представляете, как я ее люблю. Она вернулась в мою жизнь — наяву, не в мечтаниях — совершенно случайно. Представьте себе, именно тогда я думал не о ней, а о котлетах, брюссельской капусте и картошке-фри. Искал вот тут место и увидел, что мой приятель сидит с какой-то девушкой. Подошел к ним…

— Да, она говорила

— Она говорила обо мне? Это хорошо. Кстати, вы позволите за ней ухаживать?

— Вы и так ухаживаете.

— Без разрешения. И без успеха. Почему «без успеха»? Потому что без разрешения.

— Повторите, если не трудно, — взмолился растерянный граф.

— Я хочу сказать, что неправильно подошел к делу. Мне нужна поддержка. Если бы вы были за меня, все пошло бы лучше. Знаете, отцовское влияние… Вставите словечко, напомните вовремя, а главное — пригласите меня в замок. Там, в поэтической обстановке…

— Нет, не приглашу. Это не в моем ведении.

— Что вы говорите! Ребенок, и тот мог бы…

— А я не могу. Адела не позволит.

— Вот как? Прискорбно, прискорбно. Я не знаком с леди Аделой.

— Разве ее не было, когда вы гостили у Тони?

— Не было.

— Везет же людям! — вздохнул лорд Шортлендс. Майк строго на него взглянул.

— А как насчет Стэнвуда? — спросил он.

— Что-что?

— Вы говорите, что не можете никого пригласить. Однако я звонил Стэнвуду, и его слуга сказал мне, что вы послали ему телеграмму с приглашением.

— Не я, Адела. Что ему нужно, кстати? Болван какой-то.

— Ну уж нет.

— Тогда отец болван.

— Не знаю, не видел. Вам Стэнвуд понравится, он всем нравится. Я лично люблю его как брата. Да, вернемся ко мне. Я в замке был, ничего плохого не сделал, так что ваша старшая дочь может смело меня пригласить.

— О, нет! Она приглашает только тех, кто что-нибудь пишет — романы, картины, музыку. Так сказать, служителей искусства.

— Стэнвуд ничего не пишет.

— Значит, он исключение.

— Словом, меня она не пригласит?

— Ни за что на свете.

— Прискорбно, прискорбно. У меня связаны руки. Нельзя ухаживать, если ты в Лондоне, а она — в Кенте, да еще не подходит к телефону. Вам дворецкий не нужен?

Лорд Шортлендс печально вздохнул.

— К сожалению, нет. А зачем все это? Терри за вас не выйдет.

— Да, ей так кажется. Но только пустите меня в замок…

— У нее есть какая-то причина. Майк нахмурился.

— Причина! Она сама не знает, что ей нужно. Упряма, как не знаю кто. Вот эту черту я бы подправил. Стоит ли быть похожей на ангела, спросил бы я, если не можешь опознать верное сердце? На ангела она похожа, тут спору нет. Последние годы я жил в Голливуде, на мне буквально висли красотки, но перед Терри они — тьфу! Она неповторима.

— Терри говорила, что вы там работали. Контракты с актерами, да?

— Да.

— Выгодное дельце?

— Ничего, не жалуюсь. Прокормлю вашу дочь, если что. Но в замок мне приехать надо, почта и телефон не помогают. Подумайте как следует.

Лорд Шортлендс стал думать. Приятный, обеспеченный зять со связями в Голливуде ему не помешал бы. Думы эти прервал Стэнвуд, заметно посвежевший. Холодная вода помогла.

— Привет, Майк, — бодро возгласил он.

— Привет, — отвечал Кардинел. — А ты — совсем ничего. Я к тебе заходил, и твой Огастес сказал, что ты практически скончался.

— Понимаешь, я был в турецкой бане, а сейчас поливал голову холодной водой.

— А, вон что! Ты знаком с лордом Шортлендсом?

— В жизни о нем не слышал.

— Вот он, прошу.

— Ах, да, знаком! Мы тут поболтали. Он много рассказывал про кухарку.

— Это ваш гость, — сообщил Кардинел графу. — Тот самый Стэнвуд Кобболд. Что с вами?

Пятый граф оцепенел от ужаса.

— С-с-стэнвуд К-к-коб-б-б-олд? — выговорил он. — Это вы?

— Конечно. А что такого? Что с нашим лордом, Майк? Кардинел сам удивлялся, но предложил гипотезу:

— Наверное, это от радости. Огастес говорил, что сегодня ты едешь в Кент. Значит, лорд Шортлендс — твой хозяин. Соответственно, он радуется.

Пятый граф с трудом проговорил:

— К-к-какой ужас!

— Ну, что вы! Стэнвуд — прекрасный человек.

— Понимаете, я хочу жениться на кухарке…

— Одобряю. А ты как, Стэнвуд?

— …и ему об этом сказал. То есть Кобболду. А он, то есть Кобболд, может сказать Аделе.

— Она огорчится?

— Она меня загрызет. Как по-вашему, Кобболд любит поболтать?

— Боюсь, что любит.

— О, Господи!

— Видите ли, Кобболд чист, как дитя. А дети болтают беспрерывно. Если есть, что выдать, он выдаст. Когда мать его ждала, ее напугал диктор Би-Би-Си.

— Ой, Боже мой!

— Если им с леди Аделой не хватит тем для разговора, он, то есть Кобболд, займется вами и кухаркой. Заметьте, не ведая зла. Так, ради беседы.

— Господи Милостивый!

— Скорее всего, беда нагрянет сегодня же, за ужином. Представьте эту сцену. Рыба подана, Стэнфорд ее ест. «Да, леди Адела, — говорит он с набитым ртом, — кухарка у вас превосходная». — «Спасибо, мистер Кобболд. Возьмите еще». — «А это на ней хочет жениться лорд Шортлендс? Я его понимаю».

— Ужасно, ужасно!

— Да, вы смутитесь. Вам придется нелегко. Но, к счастью, могу предложить недурной выход. Что, если задержаться в Лондоне? Тебе, мой друг, тебе.

Стэнвуд помрачнел. Вроде бы ему стало лучше, а тут эти разговоры.

— Ты пойми, отец велел! Не обрадовался и граф.

— Мой дорогой, что вы говорите! Адела послала меня за Кобболдом. Что она скажет, если я вернусь один?

— Вы вернетесь со мной.

— С вами?!

— Подумайте как следует. Я хочу поехать в замок, Стэнвуд хочет остаться в Лондоне, вы хотите привезти гостя, который вас не выдаст. Мой простой проект отвечает всем желаниям.

Лорд Шортлендс думал медленно.

— Адела ждет не вас, а Кобболда.

— Вот я и приеду под псевдонимом.

Стэнвуд взвизгнул от радости. Голову снова пронзила боль, но есть вещи поважнее.

— Майк, ты гений!

— Не без того.

— А я полчаса назад звонил Эйлин, прощался! Побегу скорее к ней.

— Ты еще не поел.

— Ну и Бог с ним!

— А как же Огастес?

— Ну его к черту!

— Он очень хочет поехать.

— Пикнет, дам в глаз, — сообщил Стэнвуд и улетел, как фея. Лорд Шортлендс, способный во всем разобраться, если дашь ему время, спросил на всякий случай:

— То есть вы поедете в замок вместо Кобболда?

— Вот именно.

— Как будто вы — это он?

— Да.

— Но, Господи…

— Что такое?

— Терри же вас знает. Что там, она и его знает! Они ходили в кафе.

— Я это учел. Положимся на ее любовь к вам.

— Ой, верно! Она ничего не скажет.

— Но все же лучше ее предупредить. Позвоните ей.

— Она здесь. Сколько сейчас, полвторого?

— Минута в минуту.

— Тогда она в вестибюле. Мы так договорились.

— Прекрасно. Мне как раз надо бы с ней потолковать. «Нет», видите ли! Эй, что там?

В бар вошел мальчик, обладавший, как все служители отеля, нежным и сладким голосом. Голос этот выпевал:

— Лорд Шо-орт-лендс! Лорд Шо-орт-лендс! Пятый граф посмотрел на Майка.

— Это он меня?

— Естественно.

— Эй, мальчик!

— Лорд Шортлендс, милорд? Вас к телефону.

— Кто бы это мог быть? — пробормотал граф.

— Пойдите и узнайте, — посоветовал Майк, — а я пока что потолкую с Терри. Вы не возражаете, если я намылю ей голову?

— А? Что?

— «Нет», видите ли! — сурово сказал красавец.

Глава VII

Поскольку отель «Баррибо» — пристанище богатых, а богатые почти всегда противны, вестибюль в 13.30 являл собой неприятное зрелище. Глаз отдыхал только на Терри в новой шляпе. Сидела она (Терри, не шляпа) между двумя финансистами с четырьмя подбородками на каждого, и Майк возвестил о себе, громко крикнув: «Эхей!» Подскочив на полфута, она недоверчиво воззрилась на него.

— Это вы?

— Нет, не так, — сказал он. — Надо закатить глаза и схватиться за сердце. «Это вы!?» Но я вас понял. Опять я тут как тут, да? Можно себе представить, что чувствовала Мэри.[9] …что чувствовала Мэри… — речь идет о детской песенке про Мэри, за которой неотступно следовал ягненок.

— Да, в вас есть что-то овечье. Конечно, я рада вас видеть.

— Еще бы!

— Как вы узнали, что я здесь?

— Ваш отец сказал.

— Вы с ним встретились?

— Да, недавно.

— Поистине тесен мир.

— Чему вы удивляетесь? Я вошел в бар, он там сидел, как же мы могли не встретиться?

— Он был в хорошем настроении? Я имею в виду, до вашей встречи.

— Вполне.

— Не слишком разрезвился?

— Нет.

— Понимаете, сегодня у него праздник. Я не совсем спокойна, когда он сидит в баре.

— Сидел он не так уж долго. Его позвали к телефону.

— К телефону?

— Да. А что?

— Кто ему может звонить?

— Не спрашивайте, мы с ним едва знакомы.

— Я хочу сказать, никто не знает, что он здесь. Кроме нас, конечно.

— Значит, звонили из дома. Вот что, переменим тему. Поговорим о моем письме. Хорошо написано, а? Мысли, стиль…

— Да, неплохо.

— Мой друг Огастес тоже так думает. Захожу, а он его читает. «Здорово! — сказал он, хотя вообще-то суров. — Мне больше всего нравится композиция. А слог! Камень растопит». «Ну, это ее проймет», — думал я, когда лизал марку, но, видимо, ошибся. Или ваш отец неточно передал ваши слова. Вернее, одно слово: «Нет».

— Точно. Именно это я и просила сказать вам.

— Со всей возможной деликатностью?

— Не с грубостью же!

— Естественно. Значит, вы за меня не выйдете?

— Да, не выйду.

— Это вы так говорите, но я не отчаиваюсь.

— Не отчаиваетесь?

— Ни капельки. Терпение и труд, знаете ли. Буду ходить за вами, смотреть, и однажды мой пристальный взгляд сделает свое дело. Представьте себе собаку. Она клянчит еду. Вы думаете: «Ничего не дам, ей же вредно». Но она смотрит, смотрит — и вы сдаетесь. Кстати, о браках. Ваш отец сказал, что он хочет жениться на кухарке. Я не возражаю.

— Ох, Шорти, Шорти! Так я и знала, нельзя его пускать в Лондон с кучей денег. Душу выложил, да? Вы уж его не выдавайте.

— Что вы, как можно!

— Если Адела услышит, она его заест.

— От меня — не услышит. Я скрытен, как шпион.

— Это хорошо. А теперь откройте мне, почему вы здесь. Свидание с девицей?

— О, нет. Со Стэнвудом Коббоддом.

— Правда? Добрый старый Стэнвуд!

— Золотые слова. Он ведь нас свел. Помните? Вы сидели в малом зале, он вам рассказывал про Стокершу, и тут появился я. «Господи, — сказал я себе, — да это же Терри!»

— И угадали?

— Да.

— Что же тут такого?

— А что вам еще нужно? Блистательный сюжет.

— Стэнвуд вам сказал, что он к нам едет?

— Он не едет.

— Едет, не сомневайтесь. Мы везем его с собой. Его отец прислал Шорти телеграмму…

— Это я все знаю. Хочет оторвать его от Стокерши. А вы знаете не все. Сейчас я дополню сценарий. Для этого мы вернемся к началу. Я пришел сюда, чтобы повидаться со Стэнвудом, и встретил вашего папашу. Усвоили?

— Да.

— Прекрасно. Папаша, как я говорил, был достаточно весел. Я представился, мы поболтали — о вашей прическе, о красоте ваших волос, о форме вашего носа и, наконец, о том, что я бы хотел на вас жениться. Словом, болтали мы тихо-мирно, и тут ворвался Стэнвуд. На этом папашино веселье кончилось.

— Ему не понравился Стэнвуд?

— Скорее, слишком понравился. Я бы сказал, горячая, но глупая любовь. Насколько я понял, они познакомились до моего прихода и сразу подружились. Знаете такие дружбы — А ничего не может скрыть от Б, и наоборот.

— Неужели он?..

— Вот именно.

— Ох, Шорти, Шорти, Шорти!

— Несомненно, Стэнвуд рассказал вашему отцу о своей любви, а ваш отец, чтобы не отстать, рассказал о своей. Заметьте, они друг другу не представились. Так обычно и бывает, когда знакомятся в баре. Пока я не назвал Стэнвуда, он был для лорда Ш. приятным незнакомцем, похожим на гиппопотама.

— А ведь похож!

— Больше, чем некоторые гиппопотамы.

— Но не в том дело.

— Не в том.

— Главное, может ли он хранить тайну. Если он приедет к нам…

— …он встретит вашу Аделу. А если он проговорится, мы все пойдем прахом. Да, эта самая мысль терзала нашего лорда. Он ждал утешения, но не дождался. Мне пришлось открыть ему, что Стэнвуд — сплетник самого высокого ранга. Мы в Америке не даем рекламы в газетах, просто сообщаем что-нибудь Стэнвуду. Оно и дешевле.

— Какой ужас!

— Так сказал и граф.

— О, Господи!

— И это он, кажется, говорил. Какая драма, а? Но не пугайтесь, я все уладил.

— Уладили?

— Естественно. Где я, там счастливая развязка.

— Для вас пределов нет?

— Пока их не обнаружили. Так вот, я предложил, чтобы Стэнвуд остался здесь, а я поехал в замок.

— Выдавая себя за него?

— Вот именно.

Майк улыбнулся, ожидая похвал, но Терри задумалась.

— По-нятно…

— Какой ум, а?

— Могучий.

— Другого выхода нет. Конечно, я принимаю как данность, что вы меня не подведете.

— Ну, что вы! Зачем мне губить Шорти?

— То-то и оно. В общем, такой вот план, по-моему — идеальный. Вашей сестре нужен Стэнвуд, и она получит его в улучшенном издании. Ваш отец хочет, чтобы Стэнвуда не было, и его не будет. Я хочу попасть в замок, чтобы обхаживать вас, и я туда попаду. Живя в этом мире, пытаешься хоть как-то распространять сладость и свет — и что же, просим! Все счастливы.

— Кроме меня.

— Ну-ну, что за тон?

— Повторяю, кроме меня.

— Вы не хотите, чтобы я поехал в замок?

— Да, не хочу.

— Ничего, погодите, пока я разверну лепестки. Или, если угодно, открою свои глубины.

— У вас их нет.

— Что вы, есть.

— А я все равно не хочу, чтобы вы ехали в замок.

— Да это же истинная благодать! Как хорошо я помню старый Бивор, рай для влюбленных! Гуляя в рощах, сидя на скамейках, топча зеленые газоны, ловя угрей во рву, мы быстро преодолеем ваши предрассудки. «Ах ты, Господи! — подумаете вы. — Как же я не углядела, что именно он сужден мне судьбой?» Может быть, уроните слезинку — как-никак, мы давно могли пребывать в счастливом браке.

— А вы не задерживаете Стэнвуда?

— Он ушел. Видимо, есть не хочет. А я, так и быть, перекушу с вами и вашим отцом.

— Вас никто не приглашал.

— Мне приглашения не нужны, я из Голливуда. А вот и граф!

Действительно, лорд Шортлендс шел к ним. Вид у него был такой, что Терри вскрикнула. Больше всего он был похож на Стэнвуда в те минуты, когда тот выпил целебное снадобье. Глаза у него тоже вращались в орбитах, и он напоминал человека, сраженного молнией.

— Терри! — крикнул он. — Ты помнишь этот альбом? Он проглотил что-то раза два и продолжал:

— Сейчас я говорил с Дезборо. Он нашел там марку, которая стоит больше тысячи фунтов.