Онлайн чтение книги Том 24. Статьи, речи, приветствия 1907-1928
Ещё о механических гражданах

Судя по количеству откликов справа и слева, заметка «Механическим гражданам» имела успех «лекарства по недугу». «Механические граждане» рассердились, неистово ругаются, грозят мне «судом народа», а некоторые из них, заграничные, считая себя хитрецами, притворяются, будто бы они страшно обрадованы фактом бытия «механических граждан» в Союзе Советов. Один заграничный даже напечатал на эту тему статейку, озаглавив её «Благая весть», хотя какая же благость в том, что существуют люди, которые сами говорят о себе: «Да, вы правы, — мы безвольны, мы слабы, мы рабы от рождения, терпели татарское иго, терпели самодержавие, терпим большевиков», — как пишет мне некая дама, одновременно хвастаясь тем, что она «тоже сидела за народ». Не имею права сомневаться в том, что корреспондентка эта вполне искренно «сидела за народ», но не могу не напомнить ей, что очень многие «сидели» за него лишь потому, что надеялись сменить сидевших на шее народа и самим сесть на это место. И не только «сидели», а, как сказал дон Аминадо, поэт белоэмигрантов, «до изнеможения ходили в народ и обратно». Радость, вызванная тем, что «механические граждане» ещё живы и скрипят, вполне естественна у людей, которые хотели бы видеть весь трудовой народ механически безвольно и безропотно исполняющим их волю.

Другой обрадованный пишет так: «Вспомните, что сказано у Ефрема Сирина, — писатель IV века, не марксист: «И возвеселится враг, егда узрит разрушение трудов твоих рукою его, и насытит сердце свое горем твоим». Едва ли это сказано у Ефрема Сирина, но это знакомая цитата, помнится, я её читал в письмах Святогорца, и кажется мне, что из неё выпало одно слово о сердце — «злое» сердце. Человек этот убеждает меня «сказать правду». С удовольствием, вот она: власть должна принадлежать трудящимся, и, хотя это неприятно хищникам, бездельникам и всем, «иже с ними», это неизбежно будет.

«Скептик» убеждает меня: «Чего вы горячитесь? Всё идёт своим порядком, «рак пятится назад», «щука тянет в воду», хорошо зная, что она затем и существует, «чтоб карась не дремал», а безграмотные ваши рабочие скоро очутятся у «разбитого корыта», так же, как у этого корыта оказалась вся наша интеллигенция — лебедь, который «рвётся в небеса». Вот я тоже «горел любовью к народу…» Ох, не верю я цитатам и пословицам! Ну, как, например, можно повторять, что «чёрного кобеля не вымоешь добела» после того, как бывшие черносотенцы превратились в «белых», а розовые идеалисты густо почернели, видя, что возлюбленный ими «народ» решительно не желает жить механической жизнью раба? К тому же: горение есть окисление, а так как гниение тоже окисление, то многие, изгнивая, думают, что они сгорают ярким и красивым огнём.

«От какой-то незаметной точки между революцией и культурой начинается трещина, — пишет «Скептик». — Начинается, ползёт дальше, становится глубже и приводит к тому, что лозунг «культурной революции» служит источником «уклона вправо», а понятия «пролетарской революции», «диктатуры пролетариата» приобретают характер, враждебный культуре». О чём, о какой культуре идёт здесь речь? О той, которая признаёт за меньшинством право воспитывать — в своих интересах — разум и волю большинства и бессмысленно эксплуатировать его энергию? О культуре «духа»? Чёрт его возьми, этот «дух», если для роста его необходимо существование господ и рабов, необходимо угнетение человека, необходимы кровавые бойни!

«Скептик», по его словам, смотрит «на действительность с высоты той башни, на которой человечеством зажжён маяк единой и вечной истины». Лично мне ничего не известно ни о месте, где стоит «башня», ни о «единой и вечной истине». Я думаю, что истины творятся только опытной наукой. Кто-то очень хорошо сказал, что «истина — это орудие познания», а известно, что каждое орудие изнашивается. В наши дни наука опытная выработала новое орудие познания, новую истину: электронную теорию материи, а наука о развитии человеческого общества установила как истину неизбежность классовой борьбы и необходимость для рабочего класса взять в свои руки политическую власть. Эта неизбежность и эта необходимость доказываются и оправдываются ужасающими преступлениями капиталистического строя. Ни один честный человек не может, не имеет права назвать разумной и культурной жизнь, в которой возможны такие факты, как война 1914–1918 годов. В годы этой войны было уничтожено несколько десятков миллионов рабочих и крестьян, разрушено только в одной Франции 300 тысяч домов и только одна Германия истратила на уничтожение людей свыше 40 миллионов тонн металла [10]недавно кто-то подсчитал, что на убийство каждого солдата империалистическая война тратила до пяти тонн металла! Вдумайтесь в этот факт, он отлично рисует «мудрость» капиталистического хозяйствования — прим. М.Г.. Если б в 1913 году политическая власть была в руках рабочих и крестьян, миллиарды рублей, истраченные капиталистами России на убийство своих и немецких рабочих людей, на разорение Восточной Пруссии, были бы истрачены так, как они тратятся теперь: на развитие сельского хозяйства, промышленности, транспорта, на культурное развитие трудового народа. Чего ради начата была эта гнуснейшая война? Ради интересов небольшой кучки тупоголовых миллионеров, ради удовлетворения их жадности, их ненасытного стремления к роскоши. И вот — ссора небольшой кучки хищников и паразитов приводит ко взаимному истреблению рабочих людей, одинаково несчастных во всех странах, — людей, у которых всюду один и тот же враг — капиталист.

Разумеется, это всем понятно, это — «азбучные истины», но я не виноват в том, что их надобно напоминать, А напоминать их надо потому, что капиталисты снова хотят заработать на крови трудового народа, снова готовятся послать миллионы рабочих и крестьян на взаимное истребление. Эта новая война будет ещё более кровавой и разрушительной. Снова будут превращать города в груды мусора, снова испортят, разроют, отравят трупами сотни и тысячи квадратных километров плодородной земли, вырубят и выжгут леса. А ведь всё, что построено на земле, принадлежит тем, кто строил, а не тем, кто заплатил за работу построения деньгами, нажитыми на труде рабочих и крестьян. Всё на земле создаётся их трудом, и главное несчастье мира, источник всех его страданий, преступлений и горя трудовых людей в том, что крестьяне и рабочие в массе своей всё ещё слепы, всё ещё не понимают по слепоте своей, что, если они крепко, дружески объединятся, — им легко будет сбросить со своей шеи капиталистов, которые давно уже перестали быть людьми, а становятся всё более хищными и кровожадными животными.

Разумеется, всё это я говорю не для «Скептика», а для той молодёжи, которая в городе и деревне идёт на смену старой гвардии большевиков — людей, которые приставили огромному телу рабочих и крестьян Союза Советов хорошую голову — партию.

«Скептик» — это «лебедь», чёрный лебедь, он «рвётся в небеса». Он, в сущности, не столько «скептик», как романтик. Он — весь в чужих словах, среди них немало старинных, когда-то «мудрых» и до сего дня очень красивых слов. Но «мудрость» его внешняя, она наклеена на нём, как обрывки старых афиш на столбе или заборе. Он пишет: «Рабочие, которым вы служите если не из выгоды, то по недоразумению, никогда не воссоздадут той духовной культуры, той красивой жизни, которую они разрушили». Он — пассивный романтик. Пассивный романтизм — это романтизм усталых мещан, он всегда является на сцену жизни после бурных общественных трагедий и на смену активному романтизму, который обычно предшествует революциям. Пассивный романтизм является под ручку с богом, одним из главных козырей его политической игры. В нём есть некая лирическая и соблазняющая юношество «красота», вернее, красивость словесных узоров, и он весьма похож на плесень, хотя плесень относится не к политике, а к микологии, науке о грибах. Но пассивный романтизм всё-таки политика, — мы живём всё ещё в условиях классового общества, а в этих условиях, как известно, нет ничего, что было бы «вне политики».

Приятно зелёненькая плесень пассивного романтизма имеет целью своей реставрацию, проще говоря — ремонт личности, разрушенной в самом корне, раздвоенной в самой основе своего «я» даже тогда, когда эта личность, столь грандиозна, как Лев Толстой. Пассивный романтизм полагает, что если вытолкнуть личность из сферы задач и вопросов социальных, погрузить и углубить её в капризную игру её чувствований и мыслей о себе самой, то этим самым в стороне от жизни личность обретёт утраченную цельность, «внутреннюю гармонию». Но, отводя личность к себе самой, пассивный романтизм только углубляет процесс раздвоения и разрушения личности.

Наивно думать, что возможна гармоническая «красивая жизнь» при отвратительных и неустранённых условиях классового общества, при условии всеобщей анархической борьбы, при наличии зависти, жадности, подневольного и — часто — бессмысленного труда. Нелепо и бесстыдно думать, что кто-то — кто бы он ни был — имеет право строить себе уютное гнёздышко для красивой личной жизни в те дни, когда социальная жизнь становится всё более откровенно цинической, грязной, отравленной многообразными преступлениями против человека.

Мещанское содержание того пассивного романтизма, который сейчас постепенно, осторожно развивается в Союзе Советов, совершенно ясно. Романтизм этот ползёт по двум параллельным путям: по одному — к самоуглублению личности в свой мирок, в своё микроскопическое «я», по другому — к идеализации труда серпа и плуга, к идеализации труда, который ставит целью себе возрождение и развитие дешёвенькой, уютненькой, индивидуальной собственности. Тут — не только поэзия, но и соображения удобства, потому что на шее крестьянина безопаснее, удобней сидеть, чем на шее рабочего. Героический труд молота, который куёт действительно новую, коллективную жизнь, органически чужд и даже враждебен пассивному романтизму мещан, любителей «красивой жизни» и «духовной культуры».

Один из «культурных» наших людей, раньше — когда это было в моде — причислявший себя к революционерам, а впоследствии черносотенец, сказал в минуту откровенности:

— В сущности, какая у нас духовная культура? У нас — кабацкая культура: цыганские песни, венгерские скрипки и вообще — кабацкий романтизм. Существует небольшая группка людей, которые о чём-то философствуют, но еврей Гершензон чувствует подлинную Русь лучше русского.

На мой взгляд, в этих словах есть значительная доля правды. О «кабацком романтизме» сказано хорошо, он — что-то специфически русское. Чем сентиментальней «романтический» вой, тем оглушительнее действует он на людей ресторанной культуры. И невольно думаешь, что главным содержанием «красивой жизни», которую эти люди ныне оплакивают, наиболее вкусной духовной пищей их была именно пёстренькая, слащавая грязишка дорогих кабаков, — грязишка, которую люди эти сами же восторженно и творили. И, эмигрировав, они оказались наиболее способными к ресторанной деятельности, к песням с «тоской» и пляскам с удалью.

Романтизм людей этого типа ещё ниже, ещё жалобнее романтизма моего нижегородского соквартиранта Николая Пряхина, почтово-телеграфного чиновника. Сей рыжий юноша, скромный и всегда чисто вымытый, аккуратно одетый, насмотрелся потрясающих и бездарных драм Невежина, Шпажинского, вообразил себя безнадёжно влюблённым в актрису и решил прервать свою рыженькую жизнь.

Он пожелал сделать это «красиво». Достал бутылку из-под шампанского «Клико», наполнил её пивом, вынул из киота бумажные цветы, украшавшие икону, разбросал их перед собой по столу, выпил стакан пива, выстрелил в правый висок свой из револьвера Лефоше и, ослепнув на оба глаза, остался жить.

Рассказывая об этом своём геройстве, он добавлял:

— Вот какая насмешка коварной судьбы.

И осторожно щупал палочкой землю вокруг себя, глядя прямо на солнце, невидимое ему.

Некоторые из «механических граждан» упрекают меня в том, что будто бы я искусственно подбираю цитаты из глупых писем, а мудрые «обхожу молчанием». Это — неверно, граждане! Я очень внимательно читаю все письма и усердно ищу в каждом «признаков объективной истины». Но — или её нет, или я действительно так «плохо воспитан», что мне «истина химически несродна».

Вот предо мною огромное письмо — десять страниц не почтовой, а писчей бумаги, исписанной мелким почерком; на чтение такого письма нужно затратить по меньшей мере двадцать минут. Оно подписано: «Сибиряки», значит — «коллективное». Это усиливает его значение и моё внимание к нему. Однако речь его ведётся от первого лица, — от «я», а не от «мы».

Прочитал я это и подумал: «Наконец что-то серьёзное!» Но — увы! Дальше следует знакомое и надоевшее:

Если допустить, что это «истина», так это будет истина только эсеровской фабрикации, а эсеры, кажется, даже и сами убедились, что они хотя и обильно, а всё-таки плохо фабрикуют «истину».

Далее «Сибиряки» сообщают, что «большевизм выполняет волю и желания Керзонов», затем идёт критика советского строительства, переписанная довольно подробно из эмигрантской прессы, затем грустные размышления о судьбе интеллигенции, которая «в огромном большинстве своём против СССР не потому только, что она — интеллигенция — продажна и служит тому, кто больше заплатит, — это огульное обвинение — глупость, которую, конечно, понимают большевики, — а, очевидно, потому, что есть что-то в СССР, что никак не даёт ей примириться с этим строем, хотя в конце концов советское правительство начинает платить интеллигенции сравнительно неплохо».

Это пишет интеллигент, точно указавший свою принадлежность к определённому политико-литературному органу. На мой взгляд, нехорошо он пишет. И едва ли советская интеллигенция скажет ему спасибо за эти — мягко говоря — неумные строки.

«Гибнет Россия по вине большевиков, — вот о чём вы должны писать», — рекомендует мне другой «печальник о горе народном». «Железа не хватает, угля не хватает», — кричит он.

Говорят, что в Европе железа осталось на шестьдесят лет, угля — на семьдесят пять и что европейская промышленность очень встревожена этим. Мне кажется, что большевики не повинны в том, что капиталистические государства тратят сотни миллионов тонн угля и металла на броненосцы, пушки, снаряды, на самозащиту и что благодаря войнам земля наша становится всё более нищей. Это распыление драгоценного металла и сжигание топлива кучкой капиталистов-анархистов, в сущности, одно из самых отвратительных преступлений против трудового народа. Был у нас замечательный, но мало известный — потому что был своеобразен — мыслитель Н.Ф.Федоров. Среди множества его оригинальных домыслов и афоризмов есть такой:

«Свобода без власти над природой — то же, что освобождение крестьян без земли». Это, на мой взгляд, неоспоримо.

Капиталистический строй добивается власти над силами природы только для того, чтобы укрепить свою власть над источником живой силы — над физической силой трудового народа.

Рабоче-крестьянская власть Союза Советов ставит перед собой иную цель: переработать возможно большее количество физической силы рабочих и крестьян в разумную, интеллектуальную силу и влиянием этой силы ускорить процесс подчинения всех энергий природы интересам трудовой массы, освобождения её от бессмысленного, каторжного труда на капиталистов. Разграблено железо, разграблен и сожжён чёрный уголь, во вред трудящимся тратится жидкий уголь — нефть — и белый — электричество, серый — торф, зелёный — дрова, солома; но остаётся ещё много углей, пользоваться которыми капиталистический строй не научился: это голубой уголь — ветер, синий уголь — морские приливы и отливы, красный уголь — энергия солнца. Всё это — источники энергии, которых хватит на тысячелетия. Необходимо, чтобы пользование этими энергиями было изъято из-под власти хищников, которые рассматривают физическую силу рабочих тоже как уголь и сжигают её для укрепления своей преступной деятельности, — эта деятельность преступна потому, что истощает сокровища земли — сжигает, распыляет их только ради укрепления своей власти над рабочими, крестьянами, а также над технической, научной и над всякой иной рабочей интеллигенцией.

Я вижу, что рабоче-крестьянская власть хорошо понимает всё это, вижу, что она смело работает в этом направлении.