Всадник без головы. (Рукопись XVIII столетия)

Онлайн чтение книги Том 2. Рассказы 1913-1916
Всадник без головы. (Рукопись XVIII столетия)

I

Немножко истории

Все знают великого полководца Ганса Пихгольца. Я узнал о нем лишь на одиннадцатом году. Его подвиги вскружили мне голову. Ганс Пихгольц воевал тридцать лет со всеми государствами от Апеннин до страшного, каторжного Урала и всех победил. И за это ему поставили на площади Трубадуров памятник из настоящего каррарского мрамора с небольшими прожилками. Великий, не превзойденный никем Ганс сидит верхом на коне, держа в одной руке меч, в другой — копье, а за спиной у него висит мушкетон. Мальборук — мальчишка перед Гансом Пихгольцем.

Таково было общее мнение. Таково было и мое мнение, когда я, двенадцати лет от роду, выстругал деревянный меч и отправился на городской выгон покорять дерзкий чертополох. Ослы страшно ревели, так как это их любимое кушанье. Я выкосил чертополох от каменоломни до старого крепостного вала и очень устал.

На тринадцатом году меня, Валентина Муттеркинда, отдали в цех поваров. Я делал сосиски и шнабель-клепс и колбасу с горошком, и все это было очень вкусно, но скучно. Я делал также соус из лимонов с капорцами и соус из растертых налимьих печенок. Наконец, я изобрел свой собственный соус «Муттеркинд», и все очень гордились в цехе, называя меня будущим Гуттенбергом, а фатер дал гульден и старую трубку.

А Ганс Пихгольц, стоя на площади, посмеивался и величался.

Я ненавидел его, завидовал ему, и он не давал мне спать. Я хотел сам быть таким же великим полководцем, но к этому не было никакого уважительного повода. Фатерланд дремал под колпаком домашнего очага, пуская вместо военных кличей клубы табачного дыма. Все надежды свои я возлагал на римского папу, но папа в то время был вялый и неспособный и под подушкой держал Лютера. Тайно я написал ему донос о ереси на юге Ломбардии, угрожая пасторами, с целью вызвать религиозную драку, но тихий папа к тому времени помер, а новый оказался самым скверным католиком и, смею думать, был очень испуган, прочтя письмо, так как ничего не ответил.

Содрогаясь о славе, я в один прекрасный день швырнул в угол нож, которым резал гусей, и отправился к начальнику стражи. Проходя мимо полицейской патрульной Ганса Пихгольца, я, подняв высоко голову, сказал:

— Тридцать лет, говоришь, воевал? Я буду воевать сто тридцать лет и три года.

II

Любовь

Меня приняли, дали мне лошадь, латы, каску, набедренники, палаш и ботфорты. Мы дежурили от шести до двенадцати, объезжая город и наказывая мошенников. Когда я ехал, звенело все: набедренники, латы, палаш и каска, а шпоры жужжали, как майский жук. У меня огрубел голос, выросли усы, и я очень гордился своей службой, думая, что теперь не отличить меня от Пихгольца: он на коне — и я на коне; он в ботфортах — и я в ботфортах. Проезжая мимо Пихгольца, я лениво крутил усы.

Природа позвала меня к своему делу, и я влюбился. Поэтическая дочь трактирщика жила за городскими воротами, ее звали Амалия, ей было семнадцать лет. Воздушная фигурка ее была вполне женственна, а я рядом с ней казался могучим дубом. У нее были очень строгие, нравственные родители, поэтому мы воровали свои невинные поцелуи в ближайших рощах. Разврат к тому времени достиг в городе неслыханных пределов, но Амалия ни разу еще не села на колени ни к кому из гостей своего трактира, хотя ее усердно щипали: бургомистр, герр Франц-фон-Кухен, герр Карл-фон-Шванциг, Эзельсон и наши солдаты. Это была малютка, весьма чистоплотная и невинная.

В воскресенье я назначил свидание дорогой Амалии около Цукервальда, большой рощи. Было десять часов, все спали, и ни один огонь не светился на улицах города Тусенбурга.

Отличаясь всегда красивой посадкой, я представлял чудную картину при свете полной луны, сияющей над городской ратушей. Черные в белом свете тени толпились на мостовой, когда я подъехал к воротам и приказал отпереть их именем городской стражи. Но лунный свет, как и пиво, действовали на меня отменно хорошо и полезно, и я был пьян во всех смыслах; от пива, луны и любви, так как выпил на пивопое изрядно. Подбоченясь, проехал я в Роттердамские ворота и пустился по пустынной дороге.

Приближаясь к назначенному месту свидания, я ощутил сильное сердцебиение; лев любви сидел в моем сердце и царапал его когтями от нетерпения. У разветвления дороги я задержал лошадь и крикнул: «Амалия!» Роща безмолвствовала. Я повернул коня по ветру и снова крикнул: «Амалия, ягодка!» Эхо подхватило мои слова и грустно умолкло. Я подождал ровно столько, сколько нужно, для того чтобы шалунья, если она здесь, кончила свои шутки, и нежно воззвал: «Амалия!»

В ответ мне захохотал филин глухим, как в трубку пущенным, хохотом и полетел, шарахаясь среди ветвей, к темным трущобам. До сих пор уверен я, что это был дьявол, враг бога и человека.

Я натянул удила, конь заржал, поднялся на дыбы и, фыркая от тяжелой моей руки, осел на задние ноги. — «Нет, ты не обманула, Амалия, чистая голубка, — прошептал я в порыве грустного умиления, — но родители подкараулили тебя у дверей и молча схватили за руки. Ты вернулась, обливаясь слезами, — продолжал я, — но мы завтра увидимся».

Успокоив, таким образом, взволнованную свою кровь и отстранив требования природы, я, Валентин Муттеркинд, собирался уже вернуться в казарму, как вдруг слабый, еле заметный свет в глубине рощи приковал мое внимание к необъяснимости своего появления.

III

Беседа

Знаменитый полководец Пихгольц сказал однажды, в пылу битвы: «Терпение, терпение и терпение». Ненавидя его, но соглашаясь с гениальным умом, я слез, обмотал копыта лошади мягкой травой и двинулся, ведя ее в поводу, на озаренный уголок мрака. Насколько от меня зависело, — сучья и кустарники не трещали. Так я продвинулся вперед сажен на пятьдесят, пока не был остановлен поистине курьезнейшим зрелищем. Аккуратный в силу рождения, я расскажу по порядку.

Прямо на земле, в шагах десяти от меня, горели, зажженные на все свечи, два серебряных канделябра, очень хорошей, тонкой и художественной работы. Перед ними, куря огромную трубку, сидел старик в шляпе с пером, желтом камзоле и сапогах из красной кожи. Сзади его и по сторонам лежало множество различных вещей; тут были рапиры с золотыми насечками, мандолины, арфы, кубки, серебряные кувшины, ковры, скатанные в трубку, атласные и бархатные подушки, большие, неизвестно набитые чем узлы и множество дорогих костюмов, сваленных в кучу. Старик имел вид почтенный и грустный; он тяжело вздыхал, осматривался по сторонам и кашлял. — «Черт побери запоздавшую телегу, — хрипло пробормотал он, — этот балбес испортит мне больше крови, чем ее есть в этих старых жилах», — и он хлопнул себя по шее.

Пылая жаром нестерпимого любопытства, я вскочил на захрапевшую лошадь и, подскакав к старику, вскричал: «Почтенный отец, что заставляет ваши седины ночевать под открытым небом?» Человек этот, однако, на мой добродушный вопрос принял меня, вероятно, за вора или разбойника, так как неожиданно схватил пистолет, позеленел и согнулся. «Не бойтесь, — горько рассмеявшись, сказал я, — я призван богом и начальством защищать мирных людей». Он, прищурившись, долго смотрел на меня и опустил пистолет. Мое открытое, честное и мужественное лицо рассеяло его опасения.

— Да это Муттеркинд, сын Муттеркинда? — вскричал он, поднимая один канделябр для лучшего рассмотрения.

— Откуда вы меня знаете? — спросил я, удивленный, но и польщенный.

— Все знают, — загадочно произнес старик. — Не спрашивай, молодой человек, о том, что тебе самому хорошо известно. Величие души трудно спрятать, все знают о твоих великих мечтах и грандиозных замыслах.

Я покраснел и, хотя продолжал удивляться проницательности этого человека, однако втайне был с ним согласен.

— Вот, — сказал он, показывая на разбросанные кругом вещи, и зарыдал. Не зная, чем помочь его горю, я смирно сидел в седле. Скоро перестав плакать, и даже быстрее, чем это возможно при судорожных рыданиях, старик продолжал: — Вот что произошло со мной, Адольфом-фон-Готлибмухеном. Я жил в загородном доме Карлуши Клейнферминфеля, что в полуверсте отсюда. Клейнферминфель и я поспорили о Гансе Пихгольце. «Великий полководец Пихгольц», — сказал Карлуша и ударил кулаком по столу. — «Дряннейшенький полководишка», — скромно возразил я, но не ударил кулаком по столу, а тихо смеялся, и смех мой дошел до сердца Клейнферминфеля. — «Как, — вне себя вскричал он, — вы смеете?! Пихгольц очень великий полководец», — и он снова ударил кулаком по столу так, что я рассердился. — «Наидрянне-дрянне-дрянне-дрянне-дряннейшенький полководчичишка», — закричал я и ударил кулаком по Клейнферминфелю. Мы покатились на пол. Тогда я встал, выплюнул два зуба и пошел в город, где остался до ночи, чтобы насолить Клейнферминфелю. Ты давно из города, юноша?

— Едва ли будет полтора часа, — поспешно ответил я, желая выслушать конец дела, поведение в коем Готлибмухена было весьма справедливо.

— Я час тому назад, — сказал Готлибмухен, смотря на меня во все глаза, — сорвал голову Пихгольцу.

— Так, так-так-так-так-так-так-так!

— Да. На площади никого не было. Я взлез на каменного коня, сел верхом сзади Ганса Пихгольца и отбил ему голову тремя ударами молотка и бросил эту жалкую добычу в мусорный ящик.

Не удержавшись, я радостно захохотал, представляя себе зазнавшегося Ганса без головы…

— Голубчик, — сказал я. — Голубчик!..

— А?

— Он ведь, Ганс…

— Угу.

— Не совсем…

— А?

— Не совсем… великий… и…

— Он просто ничтожество, — сказал Готлибмухен. — Так ведь и есть. Стой, — думал я, — запоешь ты, Клейнферминфель, когда узнаешь, что Гансу отбили голову. Я вернулся и увидел, что вещи мои выброшены во двор; этот негодяй, почитатель Ганса Пихгольца…

— Как! — вскричал я, хватаясь за эфес. — Он смел…

— Ты видишь. Я взял телегу и, навалив, как попало, все свое имущество, приехал сюда, под кров неба, делить горькую участь бродяг. Но ты не беспокойся, храбрый и добрый юноша, — прибавил он, заметив, что я очень взволнован, — я переночую на этих подушках, завернувшись в ковры, а перед сном почитаю библию. Добрый крестьянин приедет за мной утром и отвезет меня в город.

— Нет, — возразил я, — я отправлюсь за телегой и перевезу вас сейчас.

— Хорошо, — сказал он, подумав, — но с условием, что ты возьмешь от меня пять золотых монет.

Он вынул их так охотно, что я не стал спорить, хотя и очень удивился его щедрости. Отныне Пихгольц бессилен был давить меня своей славой — у него не было головы. Я рвался в город, чтобы взглянуть, гордо поднять свою голову.

— Жду тебя, сын мой, — кротко сказал старик и прибавил: — седины старости и кудри юности — надежда отечества.

Стиснув в порыве гордости зубы, я взвился соколом и понесся галопом в город.

IV

Венец несчастья

Я объехал четыре раза статую Ганса Пихгольца. Голова у него тут как тут. Возможно, что это лишь призрак несуществующей головы. Я слез с коня, влез на Пихгольца, облизал и обнюхал голову. Твердая, каменная голова. Ничего нельзя возразить. Я вспотел. Мне показалось, что Ганс повернул голову и захохотал каменным смехом. Если я поеду уличать во лжи Готлибмухена, он скажет, что я дурак, а я, вот именно, не дурак. Я решил оставить его в лесу с его канделябрами и коврами. Испуганный, усталый и злой, не удовлетворив к тому же требований природы, я вернулся в казармы и лег спать. Всю ночь скакал надо мной Ганс Пихгольц, держа в руках оскалившую зубы голову.

Утром позвал нас начальник стражи и громко топал ногами и велел скорее собираться в загородный дом Клейнферминфеля и сказал, что его ограбили. Он прибавил еще, что в Клейнферминфеле глубоко сидят четыре пули и что, если их вытащить, ничего от этого не изменится.

Я был женой Лота (Готлибмухен! Молчу!). Вечером, когда я пошел удовлетворять требования природы и сговориться насчет свидания, я увидел небесную голубку Амалию на коленях у герр фон-Кухена, и она обнимала его и герр фон-Шванцига, а Шванциг щипал ее.

— Ах-х!


Читать далее

Александр Степанович Грин. Собрание сочинений в пяти томах. Том 2. Рассказы 1913-1916
Племя Сиург 13.04.13
Последние минуты Рябинина 13.04.13
История Таурена. (Из похождений Пик-Мика) 13.04.13
Гранька и его сын 13.04.13
Таинственный лес 13.04.13
Балкон 13.04.13
Всадник без головы. (Рукопись XVIII столетия) 13.04.13
Глухая тропа 13.04.13
Табу 13.04.13
Наивный Туссалетто 13.04.13
Далекий путь 13.04.13
Продавец счастья 13.04.13
Сладкий яд города 13.04.13
Тихие будни 13.04.13
Новый цирк 13.04.13
Жизнеописания великих людей 13.04.13
Человек с человеком 13.04.13
Мертвые за живых 13.04.13
Земля и вода 13.04.13
Загадка предвиденной смерти 13.04.13
Редкий фотографический аппарат 13.04.13
Эпизод при взятии форта «Циклоп» 13.04.13
Забытое 13.04.13
Происшествие в квартире г-жи Сериз 13.04.13
Повесть, оконченная благодаря пуле 13.04.13
Судьба, взятая за рога 13.04.13
Искатель приключений 13.04.13
Бой на штыках 13.04.13
Тайна лунной ночи 13.04.13
Слово-убийца 13.04.13
Убийство в рыбной лавке 13.04.13
Там или там 13.04.13
Ужасное зрение 13.04.13
Птица Кам-Бу 13.04.13
Волшебный экран 13.04.13
Желтый город 13.04.13
Золотой пруд 13.04.13
Наследство Пик-Мика 13.04.13
Капитан Дюк 13.04.13
Путь 13.04.13
Подаренная жизнь 13.04.13
Баталист Шуан 13.04.13
Поединок предводителей 13.04.13
Морской бой 13.04.13
Медвежья охота 13.04.13
Леаль у себя дома 13.04.13
Возвращенный ад 13.04.13
Львиный удар 13.04.13
Огонь и вода 13.04.13
Мебелированный дом 13.04.13
Ночью и днем 13.04.13
Слепой Дей Канет 13.04.13
Лабиринт 13.04.13
Черный алмаз 13.04.13
Пьер и Суринэ 13.04.13
Отшельник Виноградного Пика 13.04.13
Тайна дома № 41 13.04.13
Тяжелый воздух 13.04.13
Таинственная пластинка 13.04.13
Сто верст по реке 13.04.13
Как я умирал на экране 13.04.13
Пассажир Пыжиков 13.04.13
Отравленный остров 13.04.13
Веселая бабочка 13.04.13
Фантазеры 13.04.13
Страшный злодей 13.04.13
На реке 13.04.13
Трамвайная болезнь 13.04.13
Наказание 13.04.13
Вокруг света 13.04.13
Возвращение «Чайки» 13.04.13
Пари 13.04.13
Всадник без головы. (Рукопись XVIII столетия)

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть