Онлайн чтение книги Том 3. Стихотворения и поэмы 1907–1921
Стихотворные переводы

В этой жизни слишком темной

Светлый образ был со мной;

Светлый образ помутился,

Поглощен я тьмой ночной.

Трусят маленькие дети,

Если их застигнет ночь,

Дети страхи полуночи

Громкой песней гонят прочь.

Так и я, ребенок странный,

Песнь мою пою впотьмах;

Незатейливая песня,

Но зато разгонит страх.

Не знаю, что́ значит такое,

Что скорбью я смущен;

Давно не дает покою

Мне сказка старых времен.

Прохладой сумерки веют,

И Рейна тих простор;

В вечерних лучах алеют

Вершины дальних гор.

Над страшной высотою

Девушка дивной красы

Одеждой горит золотою,

Играет златом косы.

Золотым убирает гребнем

И песню поет она;

В ее чудесном пеньи

Тревога затаена.

Пловца на лодочке малой

Дикой тоской полонит;

Забывая подводные скалы,

Он только наверх глядит.

Пловец и лодочка, знаю,

Погибнут среди зыбей;

Так и всякий погибает

От песен Лорелей.

Сырая ночь и буря,

Беззвездны небеса;

Один средь шумящих деревьев,

Молча, бреду сквозь леса.

Светик далекий кажет

В охотничий домик путь;

Мне им прельщаться не надо,

Ведь скучно туда заглянуть.

Там бабушка в кожаном кресле,

Как изваянье страшна,

Слепая, сидит без движенья

И слова не молвит она.

Там бродит, ругаясь, рыжий

Сын лесничего взад и вперед,

То яростным смехом зальется,

То в стену винтовку швырнет.

Там плачет красавица-пряха,

И лен отсырел от слез;

У ног ее с урчаньем

Жмется отцовский пес.

Красавица рыбачка

Оставь челнок на песке;

Посиди со мной, поболтаем,

Рука в моей руке.

Прижмись головкой к сердцу,

Не бойся ласки моей;

Ведь каждый день ты с морем

Играешь судьбой своей.

И сердце мое, как море,

Там бури, прилив и отлив,

В его глуби́нах много

Жемчужных дремлет див.

Играет буря танец,

В нем свист и рев и вой,

Эй! Прыгает кораблик!

Веселый пляс ночной.

Вздымает гулкое море

Живые горы из вод;

Здесь пропасти чернеют,

Там белая башня растет.

Молитвы, рвота и ругань

Слышны из каюты в дверь;

Мечтаю, схватившись за мачту:

Попасть бы домой теперь!

Вечер пришел безмолвный,

Над морем туманы свили́сь,

Таинственно ропщут волны,

Кто-то белый тянется ввысь.

Из волн встает Водяница,

Садится на берег со мной;

Белая грудь серебрится

За ее прозрачной фатой.

Стесняет объятия, душит

Всё крепче, всё больней, —

Ты слишком больно душишь,

Краса подводных фей!

«Душу́ тебя с силой нежной,

Обнимаю сильной рукой;

Этот вечер слишком свежий,

Хочу согреться тобой».

Лик месяца бледнеет,

И пасмурны небеса;

Твой сумрачный взор влажнеет,

Подводных фей краса!

«Всегда он влажен и мутен,

Не сумрачней, не влажней:

Когда я вставала из глуби,

В нем застыла капля морей».

Чайки стонут, море туманно,

Глухо бьет прибой меж камней, —

Твое сердце трепещет странно,

Краса подводных фей!

«Мое сердце дико и странно,

Его трепет странен и дик,

Я люблю тебя несказа́нно,

Человеческий милый лик».

На дальнем горизонте,

Как сумеречный обман,

Закатный город и башни

Плывут в вечерний туман.

Играет влажный ветер

На серой быстрине;

Траурно плещут весла

Гребца на моем челне.

В последний проглянуло

Над морем солнце в крови,

И я узнал то место —

Могилу моей любви.

Тихая ночь, на улицах дрёма,

В этом доме жила моя звезда;

Она ушла из этого дома,

А он стоит, как стоял всегда.

Там стоит человек, заломивший руки,

Не сводит глаз с высоты ночной;

Мне страшен лик, полный смертной муки —

Мои черты под неверной луной.

Двойник! Ты, призрак! Иль не довольно

Ломаться в муках тех страстей?

От них давно мне было больно

На этом месте столько ночей!

Ты знаешь, что живу я,

И спишь спокойным сном!

Мой старый гнев проснется,

И я сломлю мой ярём.

Ты знаешь — в старой песне:

Однажды в час ночной

Подругу юноша мертвый

В могилу взял с собой?

Поверь, краса и диво,

Ты, чистое дитя,

Я жив, у меня есть сила,

Сильней всех мертвых я!

Я А́тлас злополучный! Целый мир,

Весь мир страданий на́ плечи подъемлю,

Подъемлю непосильное, и сердце

В груди готово разорваться.

Ты сердцем гордым сам того желал!

Желал блаженств, блаженств безмерных сердцу,

Иль непомерных — гордому — скорбей,

Так вот: теперь ты скорбен.

Племена уходят в могилу,

Идут, проходят года,

И только любовь не вырвать

Из сердца никогда.

Только раз бы тебя мне увидеть,

Склониться к твоим ногам,

Сказать тебе, умирая:

Я вас люблю, madame!

Три светлых царя из восточной страны

Стучались у всяких домишек,

Справлялись: как пройти в Вифлеем?

У девочек всех, у мальчишек.

Ни старый, ни малый не мог рассказать,

Цари прошли все страны;

Любовным лучом золотая звезда

В пути разгоняла туманы.

Над домом Иосифа встала звезда,

Они туда постучали;

Мычал бычок, кричало дитя,

Три светлых царя распевали.

Когда-то в этом зале

Мы с вами обручились;

Где ваши слезы упали,

Теперь ехидны клубились.

Я в старом сказочном лесу!

Как пахнет липовым цветом!

Чарует месяц душу мне

Каким-то странным светом.

Иду, иду, — и с вышины

Ко мне несется пенье.

То соловей поет любовь,

Поет любви мученье.

Любовь, мучение любви,

В той песне смех и слезы,

И радость печальна, и скорбь светла,

Проснулись забытые грезы.

Иду, иду, — широкий луг

Открылся предо мною,

И замок высится на нем

Огромною стеною.

Закрытые окна, и везде

Могильное молчанье;

Так тихо, будто вселилась смерть

В заброшенное зданье.

И у ворот разлегся Сфинкс,

Смесь вожделенья и гнева,

И тело и лапы — как у льва,

Лицом и грудью — дева.

Прекрасный образ! Пламенел

Безумием взор бесцветный;

Манил извив застывших губ

Улыбкой едва заметной.

Пел соловей — и у меня

К борьбе не стало силы, —

И я безвозвратно погиб в тот миг,

Целуя образ милый.

Холодный мрамор стал живым,

Проникся стоном камень —

Он с жадной алчностью впивал

Моих лобзаний пламень.

Он чуть не выпил душу мне, —

Насытясь до предела,

Меня он обнял, и когти льва

Вонзились в бедное тело.

Блаженная пытка и сладкая боль!

Та боль, как та страсть, беспредельна!

Пока в поцелуях блаженствует рот,

Те когти изранят смертельно.

Пел соловей: «Прекрасный Сфинкс!

Любовь! О, любовь! За что ты

Мешаешь с пыткой огневой

Всегда твои щедроты?

О, разреши, прекрасный Сфинкс,

Мне тайну загадки этой!

Я думал много тысяч лет

И не нашел ответа».

Вот май опять повеял,

Цветы зацвели и лес,

И тучки, розовея,

Плывут в синеве небес.

И соловьев раскаты

Опять зазвучали в листве,

И прыгают ягнята

В зеленой мураве.

Прыгать и петь не могу я,

Я лег, больной, в траву;

Далекий звон слежу я,

Я грежу наяву.

Тихо сердца глубины́

Звоны пронизали.

Лейся, песенка весны,

Разливайся дале.

Ты пролейся, где цветы

Расцветают томно.

Если розу встретишь ты —

Ей привет мой скромный.

Только платьем мимоходом

До меня коснешься ты —

По твоим следам несутся

Сердца бурные мечты.

Обернешься ты, впери́тся

Глаз огромных синева —

С перепугу за тобою

Сердце следует едва.

Гуляю меж цветами

И сам цвести могу;

Как сонный, спотыкаюсь

Почти на каждом шагу.

Держи меня, голубка!

Пожалуй, с пьяных глаз

К твоим ногам свалюсь я, —

А в саду ведь народ как раз.

Как луна дрожит на лоне

Моря, полного тревогой,

А сама, ясна, спокойна,

Голубой идет дорогой, —

Так, любимая, спокойна

И ясна твоя дорога,

Но дрожит твой образ в сердце,

Потому что в нем тревога.

Альянс священный прочно

Связал нам теперь сердца:

Прижавшись тесно, друг друга

Постигли они до конца.

Ах! жаль, что юной розой

Украсила ты грудь,

Союзница бедная наша

Едва могла вздохнуть.

Опять воскрешает мне память

Развеянный ветром образ —

Зачем меня волнует

Так глубоко твой голос?

Не говори: люблю!

Позор не минует, я знаю,

Прекраснейшего в мире —

Любви, весны и мая.

Не говори: люблю!

Целуй без слов, без клятвы,

Посмейся увядшим розам,

Когда принесу их завтра.

Своим письмом напрасно

Ты хочешь напугать;

Ты пишешь длинно ужасно,

Что нам пора порвать.

Страниц двенадцать, странно!

И почерк так красив!

Не пишут так пространно,

Отставку дать решив.

Чуть не в каждой галерее

Есть картина, где герой,

Порываясь в бой скорее,

Поднял щит над головой.

Но амурчики стащили

Меч у хмурого бойца

И гирляндой роз и лилий

Окружили молодца.

Цепи горя, путы счастья

Принуждают и меня

Оставаться без участья

К битвам нынешнего дня.

От родимой страны удалился

Я, изгнанник, без крова и сна,

С милой матерью я разлучился,

Бедный странник, лишился я сна.

С гор вы, пестрые птицы, летите,

Не пришлось ли вам мать повстречать?

Ветерки, вы с морей шелестите,

Не послала ль привета мне мать?

Ветерки пролетели бесшумно,

Птицы мимо промчались на юг.

Мимо сердца с тоскою безумной —

Улетели бесшумно на юг.

По лицу да по ласковой речи

Стосковался я, мать моя, джан,

Джан — ласкательное название.

Был бы сном я — далече, далече

Полетел бы к тебе, моя джан.

Ночью душу твою целовал бы,

Обнимал бы, как сонный туман,

К сердцу в жгучей тоске припадал бы,

И смеялся и плакал бы, джан!

Мне грезится: вечер мирен и тих,

Над домом стелется тонкий дым,

Чуть зыблются ветви родимых ив,

Сверчок трещит в щели́, невидим.

У огня сидит моя старая мать,

Тихонько с ребенком моим грустит.

Сладко-сладко, спокойно дремлет дитя,

И мать моя, молча, молитву творит.

«Пусть прежде всех поможет господь

Всем дальним странникам, всем больным,

Пусть после всех поможет господь

Тебе, мой бедный изгнанник, мой сын».

Над мирным домом струится дым,

Мать над сыном моим молитву творит,

Сверчок трещит в щели́, невидим,

Родимая ива едва шелестит.

Ал-злат наряд — мой детка рад,

Индийский лал в ручонке сжал,

Люль-люль, дар-дар, дитя — краса,

Спи, спи, бай-бай, дремли, да-да,

Люль-люль, дар-дар, да-да и другие восклицания в

песне — чисто звукоподражательные, подобно нашему «бай-бай»,

и определенного значения не имеют.

Бровь — полумесяц, спи, дар-дар,

Глазок — звезда, господень дар.

День настает, овца идет,

Дитя всё спит и не встает.

Вставай, капризничай, кричи,

Гоп-гоп, на́ соску, на́ соси,

Топ-топ, тихонечко ходи.

Нет, сладкий сон тревожить жаль,

Щека — как сахар, как миндаль.

Джан божья мать, молю тебя,

От злого взора, наговора

Храни, храни мое дитя…

Был на Аразе у меня баштан —

Араз — Аракс, река. Баштан — сад.

Посадил бы иву, розы я, да мак,

Под тенистой ивой сплел бы я шалаш,

В шалаше бы вечно пламенел очаг!

Чтоб сидела рядом милая Шушан,

Шушан, Шушик — женское имя Сусанна.

Чтобы нам друг друга у огня ласкать!

Кабы на Аразе завести баштан,

Для Шушик лилейной отдыха не знать.

Быстролетный и черный орел

С неба пал, мою грудь расклевал,

Сердце клювом схватил и возвел

На вершины торжественных скал.

Взмыл сурово над кручами гор,

Бросил сердце в лазоревый блеск,

И вокруг меня слышен с тех пор

Орлих крыл несмолкаемый плеск.

Во долине, в долине Сално́ [11]Сално — горная местность в турецкой Армении. боевой,

  Ранен в грудь, умирает гайдук.

Рана — розы раскрытой цветок огневой,

  Ствол ружья выпадает из рук.

Запевает кузнечик в кровавых полях,

  И, в объятьях предсмертного сна,

Видит павший гайдук, видит в сонных мечтах,

  Что свободна родная страна…

Снится нива — колосья под ветром звенят,

  Снится — звякая, блещет коса,

Мирно девушки сено гребут — и звучат,

  Всё о нем их звенят голоса…

Над долиной Сално́ туча хмуро встает,

  И слезами увлажился дол.

И сраженному черные очи клюет

  Опустившийся в поле орел…

Под алмазным венцом

Среди звезд — Алагяз,

Алагяз — гора.

Выше гор, выше туч

Он на троне сидит, развалясь.

Я помчусь за алмазным венцом

На крылах райской птицы Синам,

Синам — фантастическая птица.

К тем звезда́м обращусь я лицом,

Сердце снам и виденьям предам.

В сердце — рай, там поют соловьи,

Кущи роз, о любви плачет саз…

О, Заро! нас объятья мои

На алмазный умчат Алагяз!

Уж солнце за вершиной гор,

И даль лугов мутна.

Умолк уснувший птичий хор,

А я — не знаю сна.

Сквозь крышу месяц заглянул,

Весы приподнялись,

Прохладный ветер потянул

К звезда́м, в ночную высь.

О, нежный ветер, звездный свет,

Где яр Яр — милый. мой в эту ночь?

О, звезды, вас прекрасней нет,

Где бродит яр всю ночь?

Рассвет настал и в дверь вошел,

Туман, и дождь идет.

Ал-конь пришел, один пришел,

Ах, яр домой нейдет!

Караван мой бренчит и плетется

Средь чужих и безлюдных песков.

Погоди, караван! Мне сдается,

Что из родины слышу я зов…

Нет, тиха и безмолвна пустыня,

Солнцем выжжена дикая степь.

Далеко моя родина ныне,

И в объятьях чужих — моя джан.

Поцелуям и ласкам не верю,

Слез она не запомнит моих.

Кто зовет? Караван, шевелися —

Нет в подлунной обетов святых!

Уводи, караван, за собою,

В неродную, безлюдную мглу.

Где устану — склонюсь головою

На шипы, на утес, на скалу…

Издалека в тиши ночной

До сердца песнь дошла.

Чья тихая душа тоской

Мне душу облекла?

В печальной песне — аромат

Баюкальной мечты.

Прибой любви священной, брат,

Услышь, безвестный, ты!

Я увидел во сне: колыхаясь, виясь,

Проходил караван, сладко пели звонки.

По уступам горы громоздясь и змеясь,

Проползал караван, сладко пели звонки.

Посреди каравана — бесценная джан,

Радость блещет в очах, подвенечный наряд…

Я — за нею, палимый тоской… Караван

Раздавил мое сердце, поверг меня в прах.

И с раздавленным сердцем, в дорожной пыли,

Я лежал одинокий, отчаянья полн…

Караван уходил, и в далекой дали

Уходящие сладостно пели звонки.

Да, я знаю всегда — есть чужая страна,

Есть душа в той далекой стране,

И грустна, и, как я, одинока она,

И сгорает, и рвется ко мне.

Даже кажется мне, что к далекой руке

Я прильнул поцелуем святым,

Что рукой провожу в неисходной тоске

По ее волосам золотым…

Видит лань — в воде

Отражен олень.

Рыщет лань везде,

Ищет, где олень.

Ланий зов сквозь сон

Услыхал олень.

Рыщет, ищет он,

Ищет ночь и день.

Словно молньи луч, словно гром из туч,

Омрачен душой, я на бой пошел.

Словно стая туч над зубцами круч,

Милый друг сестра, брат твой в бой пошел.

А утихнет бой — не ищи меня

В удало́й толпе боевых друзей,

Ты ищи, сестра, ворона́ коня,

Он копытом бьет в тишине полей.

Не ищи душа, не ищи дружка,

На хмельном пиру, средь товарищей,

Взвоет горный ветр, кинет горсть песка

В твоего дружка, на пожарище.

И чужая мать, неродная мать

Будет слезы лить над могилою,

Не моя сестра — горевать, рыдать,

Рассыпать цветы над могилою…

От алой розы, розы любви,

Увы — остались одни шипы!

Шипы сухие в сердце впили́сь,

В младое сердце вошли они,

Мои зеленые, красные дни

Повиты трауром любви.

Всё, всё, что есть от дней весны, —

Вы, вы, колючие шипы!

Не глядись в черный взор,

В нем — безбрежность ночей,

Ужас тьмы, духи гор, —

Бойся черных очей!

Видишь: сердце — кровавый ручей, —

Нет покоя с тех пор,

Как сразил чарый взор, —

Бойся черных очей!

Снилось мне — у соленой волны,

Ранен в сердце, я тихо прилег;

Навевая мне нежные сны,

Набегает волна на песок.

Снилось — мимо проходят друзья,

Веселятся, поют и кричат;

Но никто не окликнул меня.

Я молчу, и тускнеет мой взгляд.

Ночью в саду у меня

Плачет плакучая ива,

И безутешна она,

Ивушка, грустная ива.

Раннее утро блеснет —

Нежная девушка-зорька

Ивушке, плачущей горько,

Слезы — кудрями отрет.

В разливе утренних лучей

Трепещет жаворонок страстный,

Не знает мрака и скорбей,

Поет любовь и свет прекрасный.

Душа, окутанная тьмой,

Глядит с тоской на мир несчастный,

А над склоненной головой

Ликует жаворонок страстный!

Схороните, когда я умру,

На уступе горы Алагяза,

Чтобы ветер с вершин Манташа

Налетал, надо мною дыша.

Чтобы возле могилы моей

Колыхались пшеничные нивы,

Чтобы плакали нежно над ней

Распустившие волосы ивы.

Сон мой храните, возницы!

Тише влеките мой прах!

Чтоб не встряхнуть колесницы

Там, на курганных песках!..

Ветер, о чем твои муки?

Лес, что ты тяжко шумишь? —

Или, в томленьи разлуки,

Ты мне «прости» говоришь?

Ручеек! Твой поток

Быстро в роще гнет цветок!

Мой привет!.. Когда весною

Будут юных звать мечтою

Соловьи на берег твой, —

Порастет мой холм травой.

Помаленьку, шажком,

Бледным вереском, песком

Где игра была мне в радость,

Где ребенку жизни сладость

Улыбнулась за холмом, —

Помаленьку, шажком!

Чу! Точно теплой струею

Дождик бежит по щеке:

Матери сердце больное

В жгучей изныло тоске.

Матери счастье сулил я,

Радости старческих дней,

Горе взамен навалил я

На́ спину бедную ей.

Мать, постой!.. Час-другой —

Смерть придет и за тобой!..

Там, где тишиной небесной

Насладится бестелесный,

Там мы встретимся опять, —

Потерпеть недолго, мать!..

Помаленьку, шажком

Мы до цели добредем…

Торопливо жизнь промчал я,

Второпях и путь скончал я, —

Так пора забыться сном…

Помаленьку, шажком!

Нет, не под звоны бокала,

Не на паркетном полу, —

Мать моя люльку качала

В темном и дымном углу.

Слезы стекали ручьями

В полный до края сосуд;

Верными были друзьями —

Голод, да горе, да труд.

Так умри, сяк умри —

Только юностью гори;

Лишь огонь любви горящей —

Жизни свет животворящий,

Всем нам, всем судьбою дан

Мильды [12]Мильда — богиня любви в латышской мифологии. сладостный обман.

Помаленьку, шажком,

Тихим долом и леском!..

Уж звонят с клаби́ща… Тише!..

Поднимайте гроб мой выше

И несите в тихий дом

Полегоньку, шажком!

Кто на пути недвижимый,

Бледный, как мрамор, застыл? —

Братец мой! Братец любимый!..

Дорог ты в мире мне был!..

Стихли сердечные боли…

Мы разлучились в пути…

Здесь уж не встретимся боле,

Выйди, скажи мне «прости».

Замкнут круг — персть мне друг,

Не ломай напрасно рук:

Пусть, борьбой суровой свален

В груду трупов и развалин,

Пал товарищ боевой, —

Всё разит и бьет живой.

Помаленьку, шажком!..

Под дерновым бугорком

Не тревожьте погребенных,

Тягой жизни утомленных,

Усыпленных сладким сном…

Помаленьку, шажком!

Ветками елок — могила,

Зеленью дышит земля.

Тихая пристань укрыла

Сломленный стан корабля.

Радость и горе простыли,

Тяжкая смолкла борьба.

Да и тебя ведь к могиле

Гонит, счастливец, судьба!

Человек про́жил век,

В ночь уходит человек…

Вот над бедною могилой

Встал другой — с живою силой

Мысль к великому стремит, —

Час настал — и он зарыт.

Полегоньку, шажком,

В тихий дом, в подземный дом! —

Пядь пути, еще мгновенье —

И навек успокоенье

Под дерновым холодком…

Полегоньку, шажком!

Милые! Кончено с вами:

Сырость ложится на грудь;

Здесь, в этой сумрачной яме,

Горестный кончился путь.

В белый песок испарится,

Словно сугроб от лучей,

Всё, чем борец веселится, —

Мир величавый идей.

Меркнет свет, солнца нет:

Дверь скрипит за мной вослед;

С шумом персть на гроб валится,

Холм песчаный громоздится…

Песня тихая, сквозь сон…

Отдаленный, сонный звон…

Помаленьку — уснем,

Помаленьку — уснем…

Карнавал, вертлявый бес,

В брюхо курице залез.

  Курица в страхе

  Жалуется папе!

Папа взял сухой сучок,

Покропил водой стручок,

  Курица, проглоти,

  Карнавала отпусти!

Сдуру курица взяла,

Проглотила — померла…

  Карнавал прозевал,

  Вместе с нею подыхал…

Ваш умный спор, синьоры, бесполезен.

Поэзия похожа на цветок.

Цветок играет всем богатством красок,

Цветет под знойной, жаркой лаской солнца.

Так и поэзия — она цветет

Лишь там, где жар любви ее ласкает.

И потому не ну́жды убирать

В наряды вычур душу молодую.

Довольно — волноваться и страдать.

Кто видел ночи дымку голубую,

Над садом разлитой вечерний свет,

И был в душе взволнован, — тот поэт.

Когда бы только вам принадлежала

Поэзия, — она бы умерла,

Синьоры, с вами вместе. Для людей,

Не знавших ни страданья, ни любви,

Свет был бы пуст, они бы не нашли

Источника, где жажду утолить.

В тени сикоморы душа, изнывая…

  Поют про зеленую иву…

Рука на груди, на коленях другая…

  Поют про зеленую иву, про иву, про иву…

Бежали ручьи, отвечали томленьям…

  Поют про зеленую иву, про иву, про иву…

Соленые слезы смягчали каменья…

 (Отложи это.)

  Поют про зеленую иву, про иву, про иву…

 (Пожалуйста, уходи отсюда, — он придет.)

Про иву, про иву, она мне — зеленый венок.

Пусть он от людей не увидит прощенья, —

Мне мил его гнев и понятно презренье…

 (Нет, это не то… Послушай! Кто стучит?)

 (Эмилия. Это ветер.)

Неверным звала я… а он говорил…

  Поют про зеленую иву, про иву, про иву…

Люби ты мужчин, как я женщин любил…

Сын, ты стал великим из великих,

Поразив отца кинжалом в грудь.

Пусть до адских врат несутся клики:

Брут мой стал великим из великих,

Поразив отца кинжалом в грудь.

Погоди, отец! — Во всей вселенной

Одного я только знал,

Кто, как Цезарь, несравненный:

И его ты сыном называл.

Рим один лишь Цезарь уничтожит,

Цезаря один лишь Брут сразит;

Брут живет — так Цезарь жить не может,

Разойдемся — так судьба велит.