Онлайн чтение книги Том 3. Стихотворения и поэмы 1907–1921
Переводы из Гейне, редактированные А. Блоком

Глаза мне ночь покрыла,

Рот придавил свинец,

В гробу с остывшим сердцем

Лежал я, как мертвец.

Как долго, я не знаю,

Проспал я так, но вдруг

Проснулся я и слышу:

В мой гроб раздался стук.

«Ты хочешь встать, мой Генрих?

День вечный засиял,

Все мертвые воскресли,

Век радости настал».

Любовь моя, не в силах,

Горючая слеза

Давно уж ослепила,

Выжгла мои глаза.

«Хочу я с глаз, мой Генрих,

Лобзаньем ночь прогнать;

И ангелов, и небо

Ты должен увидать».

Любовь моя, не в силах,

Струится кровь рекой,

Ты сердце уколола

Мне словом, как иглой.

«Тихонько сердце, Генрих,

Рукой закрыть позволь;

И кровь не будет литься,

Утихнет сразу боль».

Любовь моя, не в силах,

Пробит насквозь висок;

Стрелял в него я, знаешь,

Когда украл тебя рок.

«Я локонами, Генрих,

Висок могу зажать,

И кровь уйдет обратно,

И будешь здоров опять».

Так сладостно просила,

Не мог я устоять;

Хотел навстречу милой

Подняться я и встать.

Тогда раскрылись раны,

Рванулся из груди

Поток бурлящей крови,

И я воскрес — гляди!

Жил был король суровый,

Старик седой, угрюм душой;

И жил король суровый

С женою молодой.

И жил был паж веселый,

Кудряв, и юн, и смел душой;

Носил он шлейф тяжелый

За юной госпожой.

Ты помнишь эту песню?

Она грустна, она светла!

Они погибли вместе,

Любовь обоих сожгла.

Аббат Вальдгэма тяжело

Вздохнул, смущенный вестью,

Что саксов вождь — король Гарольд —

При Гастингсе пал с честью.

И двух монахов послал аббат, —

Их Асгот и Айльрик звали, —

Чтоб тотчас на Гастингс шли они

И прах короля отыскали.

Монахи пустились печально в путь,

Печально домой воротились:

«Отец преподобный, постыла нам жизнь

Со счастием мы простились.

Из саксов лучший пал в бою,

И Банкерт смеется, негодный;

Отребье норманнское делит страну,

В раба обратился свободный.

И стали лордами у нас

Норманны — вшивые воры.

Я видел, портной из Байе гарцовал,

Надев золоченые шпоры.

О, горе нам и тем святым,

Что в небе наша опора!

Пускай трепещут и они,

И им не уйти от позора.

Теперь открылось вам, зачем

В ночи комета большая

По небу мчалась на красной метле,

Кровавым светом сияя.

То, что пророчила звезда,

В сражении мы узнали.

Где ты велел, там были мы

И прах короля искали.

И долго там бродили мы,

Жестоким горем томимы,

И все надежды оставили нас,

И короля не нашли мы».

Асгот и Айльрик окончили речь;

Аббат сжал руки, рыдая,

Потом задумался глубоко

И молвил им, вздыхая:

«У Гринфильда Скалу Певцов

Лес окружил, синея;

Там в ветхой хижине живет

Эдит,  Лебяжья Шея.

Лебяжьей Шеей звалась она

За то, что клонила шею

Всегда, как лебедь; король Гарольд

За то пленился ею.

Ее он любил, лелеял, ласкал,

Потом забыл, покинул.

И время шло, шестнадцатый год

Теперь тому уже минул.

Отправьтесь, братья, к женщине той,

Пускай идет она с вами

Назад на Гастингс — и женский взор

Найдет короля меж телами.

Затем в обратный пускайтесь путь.

Мы прах в аббатстве скроем, —

За душу Гарольда помолимся все.

И с честью тело зароем».

И в полночь хижина в лесу

Предстала пред их глазами.

«Эдит, Лебяжья Шея, встань

И тотчас следуй за нами.

Норманнский герцог победил,

Рабами стали бритты,

На поле Гастингском лежит

Король Гарольд убитый.

Ступай на Гастингс, найди его, —

Исполним наше дело, —

Его в аббатство мы снесем,

Аббат похоронит тело».

И молча поднялась Эдит,

И молча пошла за ними.

Неистовый ветер ночной играя

Ее волосами седыми.

Сквозь чашу леса, по мху болот

Ступала ногами босыми,

И Гастингса меловой утес

Наутро встал перед ними.

Растаял в утренних лучах

Покров тумана белый,

И с мерзким карканьем воронье

Над бранным полем взлетело.

Там на поле тела бойцов

Кровавую землю устлали,

А рядом с ними в крови и пыли

Убитые кони лежали.

Эдит, Лебяжья Шея, в кровь

Ступала босою ногою,

И взгляды пристальных глаз ее

Летели острой стрелою.

И долго бродила среди бойцов

Эдит, Лебяжья Шея,

И, отгоняя воронье,

Монахи брели за нею.

Так целый день бродили они,

И вечер приближался,

Как вдруг в вечерней тишине

Ужасный крик раздался:

Эдит, Лебяжья Шея, нашла

Того, кого искала.

Склонясь, без слов и без слез она

К его лицу припала.

Она целовала бледный лоб,

Уста с запекшейся кровью,

К раскрытым ранам на груди

Склонялася с любовью.

К трем малым рубцам на плече его

Она прикоснулась губами, —

Любовной памятью были они,

Прошедшей страсти следами.

Монахи носилки сплели из ветвей,

Тихонько шепча молитвы,

И прочь понесли своего короли

С ужасного поля битвы.

Они к Вальдгэму его несли.

Спускалась ночь, чернея,

И шла за гробом своей любви

Эдит, Лебяжья Шея.

Молитвы о мертвых пела она,

И жутко разносились

Зловещие звуки в глухой ночи.

Монахи тихо молились.

Весенней ночи прекрасный взор

Так кротко меня утешает:

«Любовь обрекла тебя на позор

И вновь тебя возвышает».

На липе молодой поет

Так сладко Филомела;

Мне в душу песнь ее течет, —

И, ширясь, душа запела.

Люблю я цветок, но не знаю который;

Томлюсь, грущу;

Склонив в цветочный венчик взоры,

Сердца ищу.

Благоухают цветы на склоне

Угасшего дня;

Ищу я сердца еще влюбленней,

Чем у меня.

Поет соловей, и слышу в пеньи

Подавленный стон.

И плачу я, и он в томленьи,

И я, и он.

Все деревья зазвучали,

Гнезда все запели вместе —

Кто ж, однако, капельмейстер

В этом девственном оркестре?

Или важный серый чибис?

Он кивает носом вечно.

Или тот педант, который

В тон кукует безупречно?

Или аист, — он серьезно,

Как заправский дирижер,

Длинной хлопает ногою,

Направляя общий хор?

Нет, уселся капельмейстер

В сердце собственном моем,

Чувствую, как такт он держит,

Узнаю Амура в нем.

«В начале был лишь соловей,

Он пел свое: цюкют! цюкют!

С тех пор побеги трав нежней,

Фиалки, яблони цветут.

Он клюнул в грудь себя, и вот

Течет из красной раны кровь,

Куст роз из крови той растет,

Ему поет он про любовь.

Всех нас, лесных пернатых, здесь

Сроднил своею кровью он;

По смолкнет розе песнь — и весь

Наш лес на гибель обречен».

Так старый воробей твердит

В гнезде сынишке своему;

На первом месте мать сидит

И от себя пищит ему.

Вот мастерица, хоть куда,

Детей высиживать своих;

Старик от скуки иногда

Закону божью учит их.

Весенней ночью, в теплый час

Так много цветов народилось!

За сердцем нужен глаз да глаз,

Чтоб снова оно не влюбилось.

Теперь который из цветов

Заставит сердце биться?

Велят мне напевы соловьев

От лилии сторониться.

Ах, я слез любовных жажду,

Жажду нежно-скорбных снов,

И боюсь, что эту жажду

Утолю в конце концов.

Ах, небесной муке сладкой

Вновь любовь открыла путь,

Яд любви проник украдкой

В неокрепнувшую грудь.

Глаза весны синеют

Сквозь нежную траву.

То милые фиалки,

Из них букет я рву.

Я рву их и мечтаю,

И вздох мечты моей

Протяжно разглашает

По лесу соловей.

Да, всё, о чем мечтал я,

Он громко разболтал;

Разгадку нежной тайны

Весь лес теперь узнал.

Мечтательно лилея

Взирает на небо из вод;

Привет тоски любовной

Ей с неба месяц шлет.

Она свою головку

Стыдливо клонит к волнам —

А бедный бледный мечтатель

У ног ее уже там.

Если только ты не слеп,

Погляди в мои напевы:

Ты увидишь, там блуждает

Дивный образ юной девы.

Если только ты не глух,

Услыхать и смех сумеешь,

От ее вздыханья, пенья

Сердцем, бедный, поглупеешь.

Взором, голосом ее,

Как и я, обвороженный,

Будешь ты в мечтах весенних

По лесам бродить, влюбленный.

Что́ ночью весенней носишься ты?

Ты свел совсем с ума цветы.

Фиалки перепугались!

И розы все от стыда красны,

И лилии все, как смерть, бледны,

Робеют, поникли и сжались!

О, месяц, сколько ханжества

В семье цветов! Ио она права,

Достоин я наказанья!

А кто же знал, что они следят,

Как я, восторгом любви объят,

Звездам поверял мечтанья?

Снова сердце покорилось,

Гнев и злоба — всё минуло;

Снова нежных чувств истому

Ты, весна, в меня вдохнула.

По исхоженным аллеям

Снова день и ночь слоняюсь

И под каждой женской шляпкой

Милый лик найти стараюсь.

На мосту торчу я снова

Над Зеленою рекою —

Может быть, проедет мимо,

Переглянется со мною.

Снова в шуме водопада

Тихим жалобам внимаю,

Разговоры белых струек

Чистым сердцем понимаю.

И в мечтах блуждаю снова

По тропинкам потаенным,

И кажусь кустам и птицам

Дураком опять влюбленным.

Тебя люблю я — неизбежно

Мне удалиться — не сердись.

Цветущий образ твой и нежный

И мой печальный — не сошлись!

Я от любви к тебе стал хворый

И отощал совсем, — вглядись!

Тебе я буду гадок скоро, —

И удаляюсь, — не сердись!

Разве прежде сны не снились,

Тем же счастием волнуя?

Или вправду изменились

Розы, взоры, поцелуи?

Не светил ли нам двурогий

Месяц сквозь листву в трельяже?

Разве мраморные боги

Не стояли там на страже?

Слишком нежный сон, я знаю,

Вид свой скоро изменяет, —

Точно риза снеговая

Розу, сердце одевает;

И тогда мы сами стынем

И друг друга забываем, —

А с какой любовью ныне

Сердце к сердцу прижимаем!

Поцелуями впотемках

Обменяться, не дыша, —

Сколько счастья в этом видишь,

Ты, влюбленная душа!

И твое воображенье

Разгорается притом,

День грядущий прозревая,

Вспоминая о былом.

Но рискованно, целуясь,

Слишком много размышлять…

Лучше плакать, друг мой милый,

Слезы легче проливать!

Утром шлю тебе фиалки,

В роще сорванные рано;

Для тебя срываю розы

В час вечернего тумана.

Ты поймешь, конечно, эту

Аллегорию цветную?

Оставайся днем мне верной

И люби порой ночною.

Цветут желанья нежно

И блекнут они в груди,

И вновь цветут и блекнут

А там и в гроб иди.

И всё это очень мешает

Веселью и любви;

Умен я и так остроумен,

А сердце мое в крови. [21]Вариант последней строфы:

Протянулось надо мною

Небо, точно старец хилый —

Красноглазый, с бородою

Поседелых туч, унылый.

Только он на землю глянет,

Цвет весенний отцветает,

Даже песня в сердце вянет,

Даже радость умирает.

Застыло сердце в скуке безотрадной,

В холодный мир вступаю, как чужой,

В исходе осень, и туманной мглой

Окутан край окрестный неприглядный.

И ветер, воя, вьет с тоскою жадной

И покрасневших листьев крутит рой, —

Вздыхает лес, дымится луг нагой,

К тому же, дождик — беспощадный.

Небо, как всегда, невзрачно!

Город — всё в нем, как и было!

Он глядится в Эльбу — мрачно,

Обыденно и уныло.

Все носы, как прежде, длинны

И сморкаются тоскливо;

Гнут ханжи всё так же спины,

Или чванятся спесиво.

Юг прекрасный! Я тоскую

По богам твоим, по свету,

Наблюдая мразь людскую,

Да еще в погоду эту!

Что я любим, я знаю,

И знал уже давно;

Но тем, что ты призналась,

Испуган всё равно.

Я поднимался в горы,

И пел, и ликовал;

У моря на закате

Я слезы проливал.

И сердце, точно солнце,

Расплавленное, жжет,

И, пышно и огромно,

В моря любви плывет.

Мы здесь построим на скале

Храм третьего завета:

Нам третий, новый дан завет;

Страдание отпето.

Душа от двойственности злой

Навек освободилась,

И наконец-то глупость мук

Телесных прекратилась!

Ты слышишь бога в мраке волн?

Стоусто он вещает.

Над нашей головой милльон

Его огней сверкает!

Его присутствие равно

И свет и мрак волнует;

Бог — всё, что в них заключено;

Он в нашем поцелуе.

Над прибрежьем ночь сереет,

Звезды маленькие тлеют,

Голосов протяжных звуки

Над водой встают и реют.

Там играет старый ветер,

Ветер северный, с волнами, —

Раздувает тоны моря,

Как органными мехами.

Христианская звучит в них

И языческая сладость,

Бодро ввысь взлетают звуки,

Чтоб доставить звездам радость.

И растут всё больше звезды

В исступленном хороводе,

Вот, огромные, как солнца,

Зашатались в небосводе.

Вторя музыке из моря,

Песни их безумно льются:

Это соловьи-планеты

В светозарной выси вьются.

Слышу мощный шум и грохот,

Пенье неба, океана,

И растет, как буря, в сердце

Сладострастье великана.

Взыскан я улыбкой бога,

Мне ль уйти теперь в молчанье,

Мне, который пел так много

В дни несчастий о страданье?

Мне юнцы в стишонках скверных

Подражали безотрадно,

Боль страданий непомерных

Умножая беспощадно!

Соловьиный хор прекрасный,

Что в душе ношу всегда я,

Лейся буйно, громогласно,

Всех восторгом заражая!

Жил я верою одною

В то, что поцелуи жен

Нам назначены судьбою

От начала всех времен.

Целовать и целоваться

Так серьезно я умел,

Точно должен был стараться

Над решеньем важных дел.

Ныне я отлично знаю

Поцелуев суету, —

В них не верю, не мечтаю

И целую на лету.

Вдвоем на уличном углу

Час целый мы стояли,

И о союзе наших душ

Мы нежно рассуждали.

Свою взаимную любовь

Сто раз мы подтверждали;

Стоять на уличном углу

Мы всё не прекращали.

Богиня Случая меж нас

Субреткой проскользнула,

Увидела, что мы стоим,

И, прыснув, упорхнула.

Не знаю, что стало со мною, —

Печалью я смущен;

Душе не дает покою

Преданье старых времен…

Прохладой сумерки веют,

Спокойно Рейн течет;

Закатной зарей алеют

Края крутых высот.

И там над крутизною

Девушка — чудо красы —

Одеждой горит золотою

И чешет злато косы.

Золотым убирает гребнем

И песнь поет она;

Мелодия этой песни

Могуча и чудна.

Пловец на лодочке малой

Тоскует, таит мечту;

Забыл он подводные скалы, —

Глядит лишь туда, в высоту…

Погибнет в волнах без сомненья

Пловец с его челноком;

И знаю — Лорелей пенье

Виновно будет в том.

Глядели мы в море, сидя

У дома рыбака;

Вставал туман вечерний,

Сгущался в облака.

Один за другим загорелись

Огни на маяке,

Еще корабль был нами

Замечен вдалеке.

Шла речь о бурях, крушеньях,

О моряке, — всегда

С ним делят печаль и радость

Лишь небо и вода.

О севере и о юге,

О берегах иных,

О странных и дальних народах,

О странных обычаях их.

На Ганге — свет, ароматы,

Громадный лес цветет;

Пред лотосом склонился

Красивый, тихий народ.

В Лапландии грязные люди

На корточках тупо сидят

И жарят на вертеле рыбу,

Пискливо кричат и визжат.

Девицы мне внимали,

Умолкли мы все затем;

И корабля не видно —

Стемнело уж совеем.

Златит сияньем волны

Взошедшая луна;

Я с милой, счастья полный,

В сердцах растет волна.

В объятьях девы нежной

Рад отдохнуть бы я…

«Что слушаешь, ветер мятежный?

Трепещет рука твоя…»

«Не ветер это мятежный, —

Русалок подводный хор,

В пучине вод безбрежной

Погибнувших сестер».

Вечер пришел безмолвный,

Над морем туманы свились;

Таинственно шепчутся волны,

Вырастают белые ввысь.

Растет русалка из глуби,

Садится на берег со мной;

Трепещут белые груди

За ее прозрачной фатой.

Почти до боли душит,

В объятьях тесных жмет, —

Ты так меня задушишь,

Краса глубоких вод!

«К тебе я прижалась крепко,

Я крепко тебя обняла:

Хочу с тобой согреться, —

Прохладна ночная мгла».

А месяц всё тускнеет

Средь облачных высот, —

Твой взор туманный влажнеет,

 Краса глубоких вод!

«О, нет, тебе показалось,

Он влаги туманной полн

Затем, что в нем капля осталась,

Когда я росла из волн».

Стон чаек неустанный,

Прибой бушует, ревет, —

Дрожит твое сердце странно,

Краса глубоких вод!

«Дрожит мое сердце странно,

Мой трепет всё сильней.

Ведь я люблю несказанно

Тебя, краса людей!»

В лучах вечерних вал сверкал,

Края небес алели;

Вдвоем у дома рыбака

Мы долго молча сидели.

Вставал туман из волн седых,

И чайки над ними кружились;

Из ласковых очей твоих

Слезы, дрожа, струились.

Текли на пальцы твоей руки,

И низко я склонился;

И чистых слез, прекрасных слез

С твоей руки напился.

С тех пор я вяну, с тоски зачах,

С печали умираю;

Несчастная, в твоих слезах

Была мне отрава злая.

Они любили друг друга,

Но каждый об этом молчал:

Встречались всегда врагами,

И каждый в любви изнывал.

Они расстались, и только

Встречались в виденьи ночном;

Они давно скончались

И сами не знали о том.

Щекой к щеке моей прижмись,

…слезами

И сердцем к сердцу крепко льни,

Взовьется взаимное пламя!

Когда к высокому костру

Слезы хлынут рекою,

В блаженной муке я умру,

Обвив тебя рукою.