Онлайн чтение книги Том 9. Лорд Бискертон и другие
ГЛАВА I

1

Мы на крыше многоквартирного дома «Шеридан» рядом с Вашингтон-сквер, в Нью-Йорке. Давайте осмотримся. В свое время на этой крыше развернутся бурные события, и неплохо бы заранее познакомиться с местом действий.

Стоит «Шеридан» в самом сердце богемного, артистического квартала. Бросьте камнем из любого окошка и непременно угодите по голове молодому декоратору по интерьеру или сверхсовременному скульптору, а на худой конец сочинителю новомодных верлибров (правильно, так им и надо). Крыша «Шеридана» — небольшая, уютная, высоко (на десять этажей) взлетевшая над улицей, — выложена черепицей и окружена низкой стеной, с одного края которой — железная пожарная лестница. Спустившись по ней в случае крайности, вы окажетесь в открытом зале ресторана «Лиловый цыпленок», одном из многих оазисов огромного города, где, несмотря на сухой закон, всегда можно, если вас тут знают, произнести несколько слов доверительным шепотом и получить «это самое». Сведения полезные, советую запомнить.

На другой стороне крыши, напротив пожарной лестницы, находится то, что именуется «маленькой холостяцкой квартирой». Это домик с белыми стенами и красной крышей, а неприметный холостяк, его владелец, — весьма достойный молодой человек по имени Джордж Финч. Родом из Ист Гилиэда (штат Айдахо), он стал благодаря недурному наследству, доставшемуся ему от дядюшки, неотъемлемой частицей Латинского квартала, только не в Париже, а в Нью-Йорке. Ему не нужно зарабатывать на жизнь, и он, дав волю потаенным желаниям, прикатил в большой город попробовать себя в живописи. С раннего детства ему хотелось стать художником, и он стал им, возможно — самым дрянным из всех, кто когда-либо брал в руки кисть.

Вот эта штуковина на крыше, похожая на привязной аэростат, — бак для воды, а приземистая продолговатая пристройка, похожая на беседку, — веранда, служащая Джорджу Финчу летней спальней. Растения, похожие на кусты в горшках, — и есть кусты в горшках. Крепкий парень с метлой — камердинер Джорджа, его повар, лакей и вообще работник на все руки. Зовут его Муллет.

Импозантный же господин с квадратным подбородком, в роговых очках, сверкающих на солнце, как бриллианты, — это Дж. Хамилтон Бимиш собственной персоной, автор знаменитых «Брошюр Бимиша» («Читайте их, и вы превратите мир в уютную раковину!»). Да, тот самый Бимиш, который столько сделал, чтобы научить жителей Соединенных Штатов наблюдательности, проницательности, предприимчивости, рассудительности, решительности, деловитости, организованности, властности, самоуверенности, напористости, оригинальности — в общем, практически всему, начиная с того, «как выводить цыплят», до умения сочинять стихи.

Любой читатель «Брошюр», увидев автора во плоти, помимо вполне естественного трепета, который охватывает нас, когда мы лицезреем великих, скорее всего, удивился бы, как он молод. Хамилтону Бимишу шел третий десяток. Мозг гения созревает быстро, и те, кто удостоился знакомства с Бимишем в начале его карьеры, утверждают: судя по его повадке, он знал все, что следует знать, уже в десять лет.

Выбравшись на крышу, Хамилтон сделал несколько глубоких вздохов — носом, разумеется. Потом, поправив очки, бросил мимолетный взгляд на Муллета и, понаблюдав его секунду-другую, поджал губы.

— Все неправильно! — изрек он, качая головой.

Голос у него был резкий и звучный, что и подобает тем, кто властвует над людьми. В сущности, голос этот походил на рев тюленя, просящего рыбы. Услышав его прямо за спиной, Муллет, напряженный как тетива, подскочил дюймов на восемнадцать и нечаянно сглотнул жвачку. И то сказать, без предупреждения! Великий мыслитель носил туфли на резине («Они спасают ваш позвоночник!»).

— Все неправильно! — подтвердил свое заключение Бимиш.

Уж если Хамилтон Бимиш говорит «Все неправильно!» — значит, так оно и есть, ибо думал он ясно, судил смело, без всяких этих недомолвок, резал без обиняков.

— Неправильно, сэр? — выговорил Муллет, когда, убедившись, что это не бомба, сумел заговорить.

— Да, неправильно. Неэффективно. Слишком много движений пропадает впустую. От мускульного напряжения, которое вы вкладываете в работу, коэффициент полезного действия — процента 63–64. Так нельзя. Пересмотрите свою методу. Полисмен тут, случайно, не появлялся?

— Полисмен, сэр?

Хамилтон досадливо прицокнул языком. Да, пустая трата энергии, но даже у экспертов есть чувства.

— Ну да, полисмен! По-ли-цей-ский.

— А вы, сэр, ждете полисмена?

— Ждал и жду. Муллет откашлялся.

— Ему что-то нужно, сэр? — нервно осведомился он.

— Ему нужно стать поэтом. И я сделаю из него поэта.

— Поэта, сэр?

— А что такого? Я могу сделать поэта из двух палок и апельсиновой корки. Только бы они тщательно изучали мою брошюру. Этот тип написал мне, объяснил все обстоятельства и выразил желание развивать свое высшее «я». Меня его случай заинтересовал, и я взялся обучать его по специальной методе. Сегодня он посмотрит на город с крыши и опишет этот вид своими словами. А я выправлю текст, объясню ошибки. Простенькое упражнение!

— Понятно, сэр.

— Однако он опаздывает на десять минут. Надеюсь, у него основательные причины. А кстати, где мистер Финч? Мне бы хотелось поговорить с ним.

— Мистер Финч вышел, сэр.

— Все время он куда-то уходит. Когда его ждете?

— Не знаю, сэр. Все зависит от барышни.

— А, так мистер Финч ушел с барышней?

— Нет, сэр. Он ушел на нее смотреть.

— Смотреть? — Автор популярных брошюр снова прицокнул языком. — Что за чепуха! Никогда не болтай чепухи, это пустой расход энергии.

— Мистер Бимиш, это совершенная правда! Он с ней не говорит, а только смотрит на нее.

— Не понимаю.

— Ну, как бы это объяснить?.. Недавно я приметил, что мистер Финч стал — м-м… э-э-э… — ужасным привередой…

— То есть как это привередой?

— Ну, разборчивый очень, сэр. Когда одежду выбирает.

— Так и говорите, Муллет, — разборчивым. Избегайте жаргона. Стремитесь к чистому стилю. Почитайте мою брошюру «Английский язык». Значит, он…

— Разборчив в одежде, сэр. Наденет синий костюм с розоватой искрой, а потом вдруг остановится у лифта, вернется и переоденется в серый. А галстуки, мистер Бимиш! На него просто не угодишь! Вот я и подумал: «Ага! Пахнет жареным!».

— Что вы подумали?

— Пахнет жареным, а, мистер Бимиш?

— Почему вы употребили эту отвратительную фразу?

— Да я, сэр, хочу сказать: «Ну, пари держу, влюбился!».

— И как, выиграли?

— А то, сэр! — Муллет искрился лукавством. — Очень уж меня разобрало, и чего это с ним творится? Ну, я и позволил себе вольность, пошел за ним, проследил до 79-й стрит.

— А на 79-й?

— А на 79-й он стал так это прохаживаться мимо большущего дома, там ведь дома все такие, большущие. Ну, вышла эта барышня, уставился он на нее, а она мимо прошла. Он посмотрел ей вслед, повздыхал да и пошел прочь. На другой день я опять позволил себе пройтись за ним, опять то же самое, только на этот раз она вернулась из парка, верхом там ездила. Уставился он на нее, а она вошла в дом. Тогда он уставился на дом и так надолго застрял, что мне пришлось уйти, ведь нужно было обед готовить. Это я вот к чему: когда придет мистер Финч, зависит от барышни. Когда она возвращается, он задерживается подольше. Так что вернуться он может каждую минуту, а может и до обеда не прийти.

— Муллет, — задумчиво нахмурился Бимиш, — мне это не нравится.

— Не нравится, сэр?

— Это похоже на любовь с первого взгляда.

— Похоже, сэр.

— Вы читали мою брошюру «Разумный брак»?

— Да знаете, сэр, то одно, то другое, то по дому дел полно…

— В этой брошюре я выдвигаю веские аргументы против любви с первого взгляда.

— Правда, сэр?

— Разоблачаю такую любовь как разновидность психоза. Брачные пары должны создаваться в результате разумного процесса. А что это за барышня?

— Очень привлекательная, сэр.

— Высокая? Низенькая? Крупная? Изящная?

— Изящная, сэр. Такая, знаете, пупочка…

— Не употребляйте вульгаризмов! Вы хотите сказать, что она низенькая и толстая?

— Нет, что вы, сэр! Какая там толстая! Ну просто кукол-ка… как бы это?.. Симпампулечка.

— Муллет, я не позволю, чтоб в моем присутствии так определяли человека. Понятия не имею, где вы такого набрались, но у вас отвратительный, ужаснейший лексикон!.. Ну, что еще?

Камердинер с выражением глубочайшей тревоги смотрел ему за спину.

— Почему вы гримасничаете, Муллет? — Хамилтон обернулся. — А, Гарроуэй, наконец-то! Вы должны были прийти десять минут назад.

2

Полисмен тронул кепи. Он был долговязый, жилистый и выпирал буграми из своей полицейской формы в самых неожиданных местах, будто у Природы, взявшейся ваять констебля, остался излишек материала — выбрасывать остатки жалко, но и приладить к месту, не нарушая общего рисунка, не удалось. У него были крупные, узловатые, ярко-алые руки и те самые четыре или пять лишних дюймов шеи, из-за которых человека лишают чести участвовать в конкурсе красоты. Если взглянуть на него под определенным углом, то казалось, будто весь он — одно адамово яблоко, но глаза у него были добрые, голубые.

— Извините за опоздание, мистер Бимиш, — начал он, — меня задержали в участке. — Он неуверенно вгляделся в Муллета. — Кажется, этого джентльмена я уже где-то встречал.

— Что вы, что вы! — поспешно заверил Муллет.

— Лицо у вас какое-то знакомое…

— В жизни вас не видел!

— Подойдите сюда, Гарроуэй, — резко перебил их Хамилтон. — Нам некогда терять время на пустую болтовню. — И он повел полицейского к краю крыши. — Так. А теперь скажите мне, что вы видите? — И он широко раскинул руки.

Взгляд полисмена погрузился в глубину.

— Вон там «Лиловый цыпленок», — сказал он. — Скоро наведем шороху в этом местечке.

— Гарроуэй!

— Сэр?

— Я прилагаю немалые усилия, обучая вас английскому языку. Видимо, мои усилия пропадают впустую.

— Извините, мистер Бимиш, — зарделся полисмен. — Нечаянно с языка сорвалось. Все из-за общения с ребятами, с коллегами моими то есть, в полицейском участке. Они так несдержанны на язык. Я хотел сказать, в ближайшем будущем мы проведем в «Цыпленке» облаву. Нам сообщили, что там, забывая о восемнадцатой поправке, по-прежнему торгуют алкогольными напитками.

— Оставим «Лилового цыпленка». Я позвал вас сюда, чтобы проверить, как вы сумеете своими словами описать открывающийся отсюда вид. Прежде всего, поэту следует развивать наблюдательность. Итак, какое он производит впечатление?

Неуверенным взором Гарроуэй окинул горизонт. Взгляд его полз по крышам, убегающим вдаль, к водам Гудзона, посверкивая на солнце. Он подергал кадыком, как человек, погрузившийся в глубокую задумчивость, и наконец выговорил:

— Ничего вид. Приятный.

— Приятный?! — Глаза Хамилтона сверкнули. Сейчас вам бы и в голову не пришло, что «Дж.» в его имени означает «Джеймс», а некоторые люди звали его когда-то попросту «Джимми». — Ну, знаете!

— А что, сэр?

— Он — жесткий.

— Жесткий, сэр?

— Жесткий и угрюмый. От него щемит сердце. Поневоле задумаешься, сколько же горестей и низостей таится под этими крышами, и сердце у тебя защемит. Могу сказать сразу: если вы, расхаживая по городу, воспринимаете его как «приятный», современного поэта из вас не получится. Будьте едким и колким, мой друг! Едким и колким!

— Да, сэр. Я постараюсь. Изо всех сил.

— Так возьмите блокнот и набросайте описание того, что видите. А мне надо спуститься к себе, кое-что сделать. Заходите завтра.

— Да, сэр. Извините, сэр, но кто все-таки этот джентльмен? Ну который подметает крышу. Его лицо такое знакомое…

— Это Муллет. Он служит у моего друга Джорджа Финча. Но дело не в нем. Принимайтесь за работу! Сосредоточьтесь! Сконцентрируйтесь!

— Да, сэр. Конечно, мистер Бимиш!

Полисмен с собачьей преданностью взглянул на мыслителя и, лизнув кончик карандаша, приступил к работе.

А Хамилтон Бимиш, развернувшись на бесшумно-резиновых пятках, прошествовал к лестничной двери.

3

После его ухода на крыше «Шеридана» несколько минут Царила тишина. Муллет снова взялся за подметание, а офицер Гарроуэй трудолюбиво царапал в блокноте. Почувствовав, очевидно, что пронаблюдал уже все, что можно, он спрятал блокнот и карандаш в глубины мундира и, подойдя к Муллету, подверг того мягкому, но пристрастному допросу.

— Мистер Муллет, — приступил он, — я все-таки видел ваше лицо.

— Ну что вы! — запальчиво отозвался камердинер.

— А может, у вас, мистер Муллет, есть брат?

— И не один, с десяток наберется. Мать, и та не могла различить нас.

— А я — сирота! — вздохнул полисмен. — Ни братьев у меняли сестер.

— Не повезло.

— Да, едкий я такой, — согласился полисмен. — Очень колкий и жесткий. А как вы считаете, мистер Муллет, не мог я видеть где-нибудь ваше фото?

— Сто лет не снимался.

— Да, странно! — задумчиво протянул Гарроуэй. — Почему-то, не могу точно сказать — почему, ваше лицо ассоциируется у меня с фотографиями.

— Не очень у вас сегодня хлопотный денек выдался, да?

— Я сейчас не на дежурстве. Так вот, видел я вашу фотографию — и даже в нескольких ракурсах — в одном альбоме…

Теперь не оставалось сомнений, что разговор Муллету неприятен. Слушал он с таким видом, словно его гложет тревога — а как там астма у его любимой тети из пригорода? — и уже развернулся, чтобы уйти, когда на крышу вышел молодой человек в сизо-сером костюме.

— Муллет! — окликнул он.

Тот благодарно поспешил к нему, кинув полисмена задумчиво обозревать собственные (заметим, огромные) ноги.

— Да, мистер Финч?

Рассказчик с верной системой ценностей вынужден отметить, что появление Джорджа Финча после того, как появился Хамилтон Бимиш, снизило впечатление. Бимиш заполнял собой все пространство. Аура авторитетности двигалась перед ним, словно огненный столп перед израильтянами в пустыне. При виде Дж. Хамилтона Бимиша, еще до того, как он заговорит, каждого ударял по мозгам паровой молот, отшибая их напрочь. При появлении Финча ничего подобного не происходило. Внешность его вполне соответствовала сущности — да, неприметный холостяк; именно такие существа мелькают в этом городе на каждом шагу. С одного взгляда было ясно, что ни единой брошюры он не написал, более того, не напишет. Сложения он был стройного, лицом — приятен, но непримечателен. Карие глаза время от времени обретали выражение больной овечки; волосы были русые или, если хотите светло-каштановые. Рассмотреть это было можно — шляпы на голове у Джорджа не было, он держал ее в руках.

Да, держал, и благоговейно, как величайшую ценность, что странно, поскольку мы вправе назвать ее никудышной. Нет, возможно, когда-то она и была отличной шляпой, но теперь выглядела так, будто по ней хорошенько прошлись, а потом еще и попинали ее ногами.

— Муллет, — распорядился Джордж, окидывая эту реликвию мечтательным взором, — возьмите шляпу и уберите ее.

— То есть выкинуть, сэр?

— Ни в коем случае! Уберите, и очень, очень бережно! У вас есть оберточная бумага?

— Да, сэр.

— Тогда заверните ее поаккуратней и положите на стол в моей гостиной.

— Слушаюсь, сэр.

— Извините, что перебиваю, — проговорил позади вежливый голос, — но не могли бы вы, мистер Финч, уделить мне минутку вашего драгоценного времени?

Офицер Гарроуэй, покинув свой наблюдательный пост, стоял позади Джорджа в несколько неловкой позе. В добрых глазах его светилась застенчивость.

— Простите, что перебиваю, — повторил он.

— Ничего, ничего.

— Я полисмен, сэр…

— Да, я вижу.

— И боюсь, — печально продолжил Гарроуэй, — мне придется выполнить довольно неприятный долг. Очень бы хотелось избежать его, если б я только мог согласовать это со своей совестью. Но долг есть долг. Нам, полисменам, мистер Финч, приходится иногда поступать не по-джентльменски.

— Несомненно, — поддакнул Джордж.

Муллет опасливо сглотнул. На лице у него проступило загнанное выражение. Гарроуэй ласково и озабоченно оглядел его.

— Замечу, — продолжил он, — что никакой личной вражды я к мистеру Муллету не питаю. За свое короткое знакомство с ним я не наблюдал никаких признаков, которые опровергли бы впечатление, что собеседник он приятный, работник — ревностный. Тем не менее я обязан сообщить, что мистер Муллет находился в тюрьме.

— В тюрьме?

— Но исправился, — поспешно вставил Муллет.

— Насчет этого ничего сказать не могу, — заметил Гарроу-эй. — Говорю только о том, что знаю. Очень возможно, что мистер Муллет, как он утверждает, исправился. Но это не меняет того факта, что он отбыл срок в тюрьме. Во исполнение своего долга я вряд ли могу скрыть это от джентльмена, который в данный момент держит его у себя на службе. Как только нас познакомили, я сразу обнаружил нечто знакомое в его лице, а там и припомнил, что видел его недавно в фотоальбоме преступников в Главном управлении полиции. Возможно, сэр, вам известно, что осужденных преступников вносят в картотеку, то есть фотографируют в различных ракурсах, когда начинается их срок заключения. Что и было проделано с мистером Муллетом полтора года назад, когда его приговорили за кражи к году тюремного заключения. Могу я поинтересоваться, как мистер Муллет оказался у вас на службе?

— Его прислал мистер Бимиш. Хамилтон Бимиш.

— В таком случае, сэр, мне добавить нечего, — полисмен склонился перед столь почитаемым именем. — Несомненно, у мистера Бимиша были самые достойные причины его рекомендовать. Поскольку мистер Муллет уже отбыл срок наказания, мне вряд ли стоит упоминать, что полиция против него ничего не имеет. Просто я счел своим долгом сообщить вам о его прошлом. Вдруг вам неприятно держать на службе человека с такой биографией. А теперь вынужден оставить вас. Долг обязывает меня вернуться в участок, на службу. До свидания, мистер Финч.

— До свидания.

— До свидания, мистер Муллет. Приятно было познакомиться. Вы случайно не встретились в Синг-Синге с молодым человеком по кличке Горилла Джо? Нет? Извините. Он из моего родного городка. Хотелось узнать, как он сейчас.

После ухода Гарроуэя царило долгое молчание. Джордж неловко переминался с ноги на ногу. Он был доброжелательный молодой человек и неприятных сцен не любил.

— Э… Муллет… — начал Джордж и покосился на Муллета. Тот уставился в небо.

— Сэр?

— Неудачно получилось.

— Очень неприятно для всех заинтересованных лиц, сэр.

— Мистер Бимиш мог бы меня предупредить.

— Вероятно, посчитал излишним, зная, что я совсем исправился.

— Да, но все-таки… Э… Муллет…

— Сэр?

— Полицейский говорил о кражах… Что вы, в сущности, делали?

— Нанимался на службу камердинером, сэр, и выжидал, пока не подвернется удобный случай, а потом удирал, прихватив все что можно.

— Вон оно что!

— Да, сэр.

— Хм… Мистер Бимиш все-таки мог бы хоть намекнуть мне, тонко как-нибудь. О, Господи! Наверное, я часто вводил вас в соблазн!

— Нередко, сэр. Но я только рад соблазну. Каждый раз, оставаясь наедине с вашими жемчужными запонками, сэр, я с ним сражался. «Почему бы тебе не украсть их, Муллет? — нашептывал он. — Ну почему бы не украсть?» Превосходная, сэр, нравственная тренировка.

— Н-да, наверное…

— Да, сэр. Жутко вспомнить, на что он только не подталкивал. Иногда, когда вы спали, он нашептывал: «Сунь ему под нос губку с хлороформом и сматывайся с добычей!». Представляете, сэр?

— Да…

— Но я, сэр, побеждал. Не проиграл ни одной битвы, с тех пор как нахожусь у вас на службе, мистер Финч.

— И все-таки, Муллет, вряд ли вы останетесь у меня. Муллет безропотно склонил голову.

— Я боялся этого, сэр. С той самой минуты, как этот плоскостопый коп вылез на крышу, у меня возникло предчувствие — быть беде. Но я был бы очень вам благодарен, сэр, если б вы переменили решение. Могу заверить вас, я полностью исправился!

— Вера повлияла?

— Нет, сэр. Любовь.

Слово это, по-видимому, затронуло тайную струнку в душе Джорджа. Лицо его утратило суровое, решительное выражение. Он взглянул на собеседника почти растроганно.

— Муллет! Вы влюблены?

— Да, сэр. Ее зовут Фанни. Фанни Уэлч. Она — карманная воровка.

— Карманная воровка?

— Да, сэр. Самой высшей квалификации. Умеет стащить часы из кармана так, что вы поклялись бы — она и на ярд к вам не приближалась. Вот это искусство! Но она пообещала мне стать честной, если честным стану я. И я уже откладываю деньги на покупку мебели. Так что очень надеюсь, сэр, что вы передумаете. Меня здорово подкосит, если я сейчас лишусь работы…

— Не следовало, конечно… — Джордж собрал лоб в гармошку.

— Так вы не уволите меня?

— По слабости… да, по слабости…

— Нет, сэр, что вы! Это истинно христианский поступок. Джордж впал в задумчивость.

— Сколько вы уже у меня, Муллет?

— Месяц, сэр.

— И мои жемчужные запонки на месте?

— Лежат, сэр, все в том же ящике.

— Ладно, Муллет. Можете остаться.

— Премного вам благодарен, сэр!

Снова повисла пауза. Заходящее солнце набросило на крыши золотистый ковер. Наступил час, когда человека тянет на откровенность.

— Знаете, Муллет, — произнес Джордж Финч, — любовь — удивительная штука!

— Движет солнца и светила, сэр, я частенько говорю.

— Муллет…

— Сэр?

— Сказать вам кое-что?

— Если желаете, сэр.

— Я тоже влюблен.

— Быть не может!

— Вы заметили, Муллет, что я стал очень разборчив в одежде?

— Что вы, сэр! Внимания не обратил.

— Да, я стал разборчив. И тому есть причины. Она живет, Муллет, на 79-й стрит. Первый раз я увидел ее, Муллет, в ресторане «Плаза» с женщиной, очень похожей на императрицу Екатерину. Вероятно, мать.

— Вполне возможно, сэр.

— Я шел за ней следом, до самого дома. Сам не знаю, почему я все это рассказываю.

— Да, сэр.

— С тех пор я частенько прогуливаюсь у ее дома. Вы знаете, где 79-я стрит?

— Ни разу не бывал там, сэр.

— К счастью, улица не очень оживленная, не то меня давно бы арестовали как подозрительную личность. До сегодняшнего дня, Муллет, я и словечка с ней не сказал.

— А сегодня, сэр, поговорили?

— О, да! Вернее, она со мной поговорила. Голосок у нее, Муллет… Так щебечут весной птички.

— Другими словами, мелодичный, сэр.

— Вернее сказать, небесный! Все, Муллет, случилось так. Я стоял у ее дома, когда она вышла гулять со скотч-терьером. Ветер сорвал с меня шляпу, та покатилась мимо нее, и она ее остановила. Наступила на нее ножкой, Муллет!

— Вот как, сэр?

— Да! На ту самую шляпу, которую вы видите. Наступила! Она! Вот на эту самую шляпу!

— А потом, сэр?

— Из-за переполоха она выпустила поводок, и скотч-терьер удрал за угол, в сторону Бруклина. Я погнался за ним, и мне удалось поймать его на Лексингтон-авеню. Шляпа у меня снова слетела, и ее переехало такси. Но поводка я не выпустил и благополучно вернул песика хозяйке. Она сказала — обратите особое внимание на ее слова — она сказала: «О! Спасибо вам большое!».

— Так прямо и сказала, сэр?

— Представляете? Не просто «спасибо» или там «о, спасибо!», а «спасибо вам большое!» — Джордж устремил острый взгляд на своего лакея. — Муллет, это очень знаменательно.

— Да, сэр. Чрезвычайно.

— Если бы она хотела положить конец знакомству, разве она говорила бы с такой теплотой?

— Ни в коем случае, сэр!

— А я еще не все рассказал! Она добавила: «Знаете, он такой шалунишка, правда?». Муллет, вы постигаете всю тонкость этих слов? «Он такой шалунишка» — просто утверждение, но, добавив «правда?», она как бы спросила, что я думаю. Как бы решила посоветоваться. Знаете, Муллет, что я сделаю, когда переоденусь?

— Пообедаете, сэр?

— Какой обед! — передернул плечом Джордж. — Нет! Бывают минуты, когда сама мысль о еде оскорбительна. Мы — не животные, Муллет. Как только я переоденусь — а оденусь я со всем тщанием, — я вернусь туда, позвоню в дверь, войду, так вот прямо, и осведомлюсь о собаке. Как там ваш песик… Ну и так далее. В конце концов этого требует элементарная вежливость! Эти скотч-терьеры такие изнеженные… Очень нервные собачки. Никогда не угадаешь, как скажутся на них бурные переживания. Да, Муллет, так я и сделаю. Вычистите костюм, как не чистили никогда!

— Слушаюсь, сэр.

— Подайте мне несколько галстуков. Ну, скажем, дюжину!

— Слушаюсь, сэр.

— А… заходил утром бутлеггер?

— Да, сэр.

— Тогда смешайте виски с содовой, да покрепче, — распорядился Джордж. — Что бы ни случилось, сегодня вечером я должен быть в отменной форме.

4

В упоительные мечтания Джорджа, резко выдернув его в реальность, ворвался грохот трехфунтовых гантелей, покатившихся по крыше к нему. Такой дикий, омерзительный грохот обескуражил бы и Ромео. Следом появился Дж. Ха-милтон Бимиш, как ни странно, на четвереньках. Твердо веря в здоровое тело, равно как и в здоровый дух, он регулярно проделывал на свежем воздухе получасовую зарядку с гантелями и с лестницы кувыркнулся не впервые.

Вернув себе в три расчетливо-экономных движения равновесие, гантели и очки, он узрел Джорджа.

— А, вот и ты! — воскликнул Хамилтон.

— Да, — отозвался Джордж, — и…

— Что это я слыхал от Мул лета?

— А что ты слыхал от Муллета?

— Муллет говорит, ты дуришь из-за какой-то барышни.

— Муллет говорит, ты знал, что он бывший заключенный. Хамилтон решил разделаться с пустяком, а уж потом перейти к делу серьезному.

— Ну да, знал. Надеюсь, ты читал мои статьи «Как быть с исправившимся преступником»? Там я четко изложил, что человек, только что освободившийся из тюрьмы, менее всех остальных склонен к преступлениям. Это же логично! Подумай сам. Если ты пролежал год в больнице после того, как спрыгнул с крыши и расшибся, какой спорт покажется тебе самым отвратительным? Разумеется, прыжки с крыши!

Джордж по-прежнему недовольно хмурился.

— Все это распрекрасно, но как-то неприятно, когда в доме у тебя болтается бывший преступник.

— А, чепуха! Избавляйся от старомодных предрассудков. Тюрьма — своего рода университет, который обучает справляться с трудностями внешнего мира. С моральной точки зрения, заключенные — те же студенты. Ты ведь не замечал за Муллетом недостатков?

— Нет, как будто.

— Работает он хорошо?

— Да.

— Ничего у тебя не украл?

— Нет.

— Так в чем дело? Выкинь все страхи из головы. И лучше расскажи-ка мне про эту девушку.

— Откуда ты про нее узнал?

— Муллет рассказал.

— А он откуда узнал?

— Следил за тобой и все видел. Джордж зарделся.

— Нет, какой змей! Сейчас же пойду и уволю его!

— Ничего подобного. Он действовал из чистого усердия и преданности. Заметил, что ты все уходишь куда-то, бормоча что-то себе под нос…

— А я бормотал? — удивился Джордж.

— Еще как! Бормотал, вел себя крайне странно. Естественно, добрый, усердный слуга пошел за тобой, приглядеть, как бы ты не угодил в беду. Он доложил, что большую часть досуга ты проводишь, таращась на какую-то девицу с 79-й стрит.

Джордж зарделся еще пуще и помрачнел.

— Ну и что с того?

— Вот и я бы хотел узнать, что с того?

— Почему бы мне на нее не смотреть?

— А зачем тебе смотреть?

— Затем, — объяснил Джордж, раздувшись, точно лягушка, — что я люблю ее!

— Какая чушь!

— Ничего не чушь!

— Ты читал мою брошюру «Разумный брак»?

— Нет, не читал.

— Я доказываю, что любовь — разумная эмоция, возникающая из общности вкусов. Растет она постепенно, не спеша. Как ты можешь любить девушку, если и словом с ней не перемолвился и даже имени ее не знаешь?

— Имя я знаю.

— Каким же это образом ты узнал?

— Пролистал телефонный справочник и узнал, кто живет в доме № 16 на 79-й стрит. Мне понадобилась целая неделя, потому что…

— Дом № 16 по 79-й стрит? Уж не хочешь ли ты сказать, что таращился на крошку Молли? На Молли Уоддингтон?

Джордж вздрогнул.

— Да, верно, Уоддингтон. Сигсби X. — Джордж задохнулся от избытка чувств и благоговейно взглянул на друга. — Хамилтон! Хэмми, старик! Ты… ты хочешь сказать, что знаком с ней? Нет, ты правда знаком с ней?

— Разумеется, знаком. И очень близко. Много раз видел ее в ванне.

Джорджа с головы до пят пробрала дрожь.

— Это ложь! Низкая, грязная…

— Когда она была маленькой.

— Ах, маленькой? — Джордж немного поостыл. — То есть ты знаешь ее с детства? Значит, ты и сам в нее влюблен?

— Ничего подобного!

— То есть как?! — не веря своим ушам, переспросил Джордж. — Ты знаешь эту изумительную девушку много лет и не влюблен в нее?

— Вот именно.

Джордж окинул друга ласково-жалостливым взглядом. Единственным объяснением могло быть одно: в Хамилтоне Бимише кроется какой-то изъян. Печально, потому что вообще он преотличнейший человек.

— При одном взгляде на нее тебя не охватывало чувство, что ради ее улыбки ты готов забраться на небо, сорвать все звезды и бросить к ее ногам?

— Конечно, нет. Если учесть, что ближайшая звезда находится на расстоянии в несколько миллионов…

— Ладно, — перебил Джордж. — Ладно. Оставим. А сейчас, — попросил он, — расскажи мне о ней. О ее семье, о доме. Какой она была, когда впервые остригла волосы, кто ее любимый поэт, в какую школу она ходила, что она ест на завтрак…

Хамилтон призадумался.

— М-да… Я познакомился с Молли, когда была жива ее мать…

— Да она и сейчас жива! Я ее видел. Очень похожа на Екатерину Великую.

— Нет, это ее мачеха. Несколько лет назад Сигсби опять женился.

— Расскажи мне про Сигсби.

Хамилтон Бимиш задумчиво крутанул гантель.

— Сигсби X. Уоддингтон — из тех людей, кого в годы созревания мул по голове тяпнул. Если мужчины — кости домино, то Сигсби — две пустышки. Его невозможно воспринимать всерьез. Во-первых, он мнимый ковбой…

— Мнимый ковбой?

— Да. Это малоизвестный, но быстро размножающийся подвид. Сродни мнимому южанину. Этот любопытный типаж тебе, наверное, знаком.

— Да нет, вряд ли.

— Ерунда! Разве тебе не приходилось бывать в ресторанах, где играет джаз?

— Да, бывал.

— Ты наверняка замечал, что кто-то из посетителей, испуская дикие вопли, вскакивает на стул и размахивает салфеткой. Как правило, это — продавец верхней одежды, какой-нибудь Розенталь или Бекстейн, родившийся в штате Нью-Джерси и южнее Фар Роквея в жизни не бывавший. Вот это и есть мнимый южанин. Ему кажется, что он — с Юга.

— А-а, понятно.

— Ну а Сигсби Уоддингтон — с Запада. Вся его жизнь, за исключением одного летнего отпуска, когда он ездил в Мэн, прошла в штате Нью-Йорк. Однако послушать его — можно подумать, что он — ковбой-изгнанник. Скорее всего, насмотрелся вестернов. Толи причиной Том Микс, киношный злодей, то ли слабый ум Сигсби вконец сломался от кадров, где Уильям Харт целует свою лошадь, — сказать не берусь, но факт остается фактом: он тоскует о безбрежных просторах прерий. Желаешь поладить с ним, тебе только и надо упомянуть, что родился ты в Айдахо. Деталь биографии, которую, надеюсь, обычно ты тщательно утаиваешь.

— Непременно скажу! — с жаром заверил Джордж. — Не могу передать, Хамилтон, как я тебе благодарен.

— Не стоит. Все равно пользы от этих сведений нет. Женившись во второй раз, Сигсби Уоддингтон продался в рабство со всеми потрохами. Назвать его нулем, и то будет чересчур-. Он выполняет все, что прикажет жена, и ничего кроме этого. Вот ее расположения добиваться надо.

— А как?

— Никак. Все равно не добьешься.

— Железная дамочка? — тревожно осведомился Джордж.

— Что за выражения! — нахмурился Хамилтон. — Из лексикона Муллета, а мало от чего мыслящий человек содрогается сильнее, чем от его словечек. Тем не менее, в определенном смысле, это вульгарное словцо неплохо передает суть миссис Уоддингтон. На Тибете существует древнее поверье, будто человечество произошло от женщины-демона и обезьяны. Многое в Сигсби и его жене подтверждает эту теорию. Не хотел бы дурно отзываться о женщине, но бесполезно скрывать, что миссис Уоддингтон — особа наглая, высокомерная, злая, и душа у нее похожа на изнанку замшелого камня. Любит она только богатых и знатных. Кстати, я случайно узнал, что некий английский лорд повадился к ним в дом, и за него она прочит выдать Молли.

— Только через мой труп!

— Ну, это она с легкостью организует. Мой бедный Джордж, — Хамилтон ласково погладил друга гантелей, — ты берешься за неподъемную ношу, стараешься прыгнуть выше головы. Ты ведь не из отважных Лохинваров. Ты — мягкий, застенчивый, робкий, неуверенный в себе. Я бы отнес тебя к белым мышам. Женщине вроде миссис Уоддингтон потребуется не более двух минут с четвертушкой, чтобы разжевать тебя и выплюнуть… как выразился бы Муллет, — сконфуженно добавил Хамилтон.

— Ей меня не сжевать! — доблестно вскричал Джордж.

— Хм, не знаю… Она не вегетарианка.

— Я вот подумал, а может, ты введешь меня в дом, представишь?

— И твоя кровь обагрит мои руки? Нет-нет!

— Да что ты, какая кровь? Ты так говоришь, словно это не женщина, а банда головорезов. Не боюсь я ее. Ради того, чтобы познакомиться с Молли, — Джордж сглотнул, — я бы и с бешеным быком сразился!

Хамилтон был тронут. Великим людям не чуждо ничто человеческое.

— Хорошо сказано, Джордж. Да, прекрасно сказано! Правда, твоей безрассудной непродуманной методы я по-прежнему не одобряю. Тебе не помешало бы прочитать мой «Разумный брак», иначе ты не поймешь любви. Но твоим боевым духом я восхищаюсь. Если хочешь — что ж, ладно, введу тебя в дом, представлю миссис Уоддингтон. И Бог тебе в помощь…

— Ой, спасибо! Сегодня вечером, ладно?

— Нет, не сегодня. Сегодня я читаю лекцию о современной драме «Дочерям Минервы». Как-нибудь в другой раз.

— Тогда сегодня я, пожалуй, пойду погуляю по 79-й стрит и… — слабо покраснел Джордж. — Погуляю, в общем.

— Да что толку?

— Могу я хотя бы на дом полюбоваться?

— Молодая кровь! — снисходительно бросил Бимиш. — Молодая кровь!

И, твердо встав на бесшумные подошвы, он мощным рывком вскинул гантели.

5

— Муллет! — окликнул Джордж.

— Сэр?

— Вы уже погладили мой костюм?

— Да, сэр.

— А почистили?

— Да, сэр.

— А галстуки разложили?

— Аккуратным рядком, сэр. Джордж кашлянул.

— Муллет!

— Сэр?

— Вы помните наш разговор?

— Сэр?

— О молодой леди, и… э… а…

— Да, сэр.

— Как я понял, вы ее видели?

— Так, сэр, мельком. Джордж кашлянул опять.

— Э… правда, она довольно хорошенькая?

— Весьма, сэр. Настоящий симпампончик.

— Вот именно, Муллет.

— Правда, сэр?

— Симпампончик… очень точное слово!

— Я тоже так считаю, сэр. Джордж кашлянул в третий раз.

— Таблетку от кашля, сэр? — озабоченно осведомился Муллет.

— Нет, спасибо.

— Слушаюсь, сэр.

— Муллет!

— Сэр?

— Знаете, мистер Бимиш — близкий друг этой семьи.

— Подумать только, сэр!

— Он познакомит меня с ней.

— Как хорошо, сэр!

— Ах, Муллет! — мечтательно вздохнул Джордж. — Жизнь прекрасна.

— Для тех, кто любит ее, сэр.

— Что ж, пошли к галстукам!