Онлайн чтение книги Тонкая нить
Глава 18

Не успели Миронов и Луганов толком рассказать Кириллу Петровичу о последнем допросе Черняева, как дали Москву. У аппарата был генерал Васильев. Трубку взял Миронов.

Разговор получился неожиданно долгим. Генерал не только выслушал доклад Миронова о последних показаниях Черняева, но и тщательно вникал во весь ход расследования, придирчиво расспрашивал об отдельных фактах, интересовался деталями. К показаниям Черняева он отнесся со всей серьезностью, однако, как и Миронов, считал, что брать их целиком на веру нельзя.

— Корнильева, — говорил Семен Фаддеевич. — Корнильева… Роль ее до конца далеко не выяснена. Куда там! Уж больно противоречивая фигура получается: с одной стороны, самые лестные характеристики от Садовского, других, той же Навроцкой, безупречное поведение в партизанском отряде, наконец. А с другой — таинственное превращение в Величко, записка, а теперь шпионаж. И не просто шпионаж, а еще и попытка вербовать Черняева. Такое рядовым шпионам не поручают. И запутала она Черняева ловко, поймала мастерски. Нет, сложная фигура Корнильева, тут работы еще непочатый край. Между прочим, — задал вопрос генерал, — в своей докладной записке вы указывали, что Луганов, будучи у Навроцкой, выяснил, будто у Корнильевой есть брат. Как, разыскали этого брата? Где он находится?

— Разыскали, — ответил Миронов. — Он живет в Алма-Ате. Только вот беседовать с ним не беседовали, как-то руки не дошли. Да и есть ли смысл? Ведь, судя по всему, он не виделся с Корнильевой много лет, почти не поддерживал связи. Отношения у них были самые прохладные…

— Ну и что, — перебил генерал. — Брат есть брат. Самый близкий из оставшихся в живых родственников. Можете ли вы дать гарантию, что, после того как брат Корнильевой уехал из Воронежа, они не встречались, не переписывались? Последние годы, в частности? Не можете. Значит, надо попытаться выяснить, что ему известно о сестре. Одним словом, каждой зацепкой надо воспользоваться, ничего не упускать из виду, искать, искать и искать, чтобы до конца разобраться с Корнильевой…

Теперь о Черняеве, — продолжал генерал. — Я далеко не уверен, что он сказал о себе все, что мог сказать. Думаю, тут вы правы. Мне лично сдается, что свою роль он весьма и весьма преуменьшил. Думаю, Корнильева не только пыталась привлечь, но и привлекла его к шпионской работе и действовал Черняев вполне сознательно и куда более активно, нежели он пока говорит. Больше того: отнюдь не исключено, что Корнильева связала его со своим «шефом» или с кем-либо из его представителей, что и после убийства Корнильевой он продолжал свое дело. В самом деле: стоит стать на такую точку зрения и многое приобретает смысл, становится понятным. Та же история с объявлением, с водосточной трубой, попытка убрать Савельева, история с ковром — вот они откуда, денежки-то!.. Да и Корнильеву он мог убить и не по собственной инициативе: она им дала Черняева, свою миссию выполнила, вот ее и вывели из игры, как лишнее звено. У них — американской, английской и прочих разведок — это в обычае, часто случается. Человека-то они ни во что не ставят. Все это, конечно, пока еще только версия, но весьма правдоподобная. Отсюда вывод — над Черняевым работать и работать, допрашивать его настойчиво, вдумчиво, добиваясь полного признания. Надежды, что он сам покается, мало. Да, чуть не забыл: прошлое Черняева вы досконально исследовали? Разобрались в нем полностью? Нет ли там, в его прошлом, какого-нибудь сучка или задоринки, которые могли бы объяснить, почему Черняев пошел на вербовку, если только он был завербован?

— Как вам сказать, товарищ генерал, — замялся Миронов. — Прошлым Черняева мы занимались: изучили личные дела, автобиографии, собрали характеристики с тех мест, где он ранее работал, сделали ряд запросов. Ответы сплошь благоприятные: все говорит в пользу Черняева. Сучков и задоринок, выражаясь вашими словами, нет…

— «Запросы», «личные дела»! — сердито перебил генерал, и Миронов живо себе представил, какую частую дробь выбивают в эту минуту пальцы Семена Фаддеевича. — А люди, люди, которые знали Черняева пять, десять лет тому назад, в годы войны, до начала войны, наконец, таких людей вы нашли? С ними беседовали?

— Нет, Семен Фаддеевич, — чистосердечно признался Андрей. — Этого не сделали. Не успели.

— Вот вам и еще задача, — сказал генерал. — Найти таких людей, обстоятельно расспросить их, получить не бумажную, а живую характеристику Черняева, проследить весь его жизненный путь самым дотошным образом. Впрочем, в решении этой задачи мы вам, пожалуй, поможем, людей, знавших Черняева, поищем. Нам, в Москве, это легче. Кстати, как давно находится Черняев в Крайске? Два года?

— Около того, — подтвердил Миронов. — Чуть побольше. До Крайска он работал в Саратове. Тоже около двух лет. А еще раньше — на Урале, в Средней Азии, на Украине. Как кончилась война, так все время кочевал. Такая уж у него профессия — строитель.

— Строитель? Да, строитель, строитель… — Семен Фаддеевич с секунду помолчал. — А вы не находите, что это любопытно: кочует и кочует. Строитель, конечно, а все-таки: нигде больше года-двух не задерживается? Любопытно, а? В Сибири, кстати, Черняев после войны не бывал, не работал? Ведь он, помнится, родом откуда-то из тех мест?

— Работать Черняев в Сибири после войны не работал, — ответил Миронов, — ну, а бывать, может, и бывал: в отпуску, в командировке. Мы этого не знаем, не проверяли.

— Вот видите, — заметил генерал, — и с этим надо разобраться. Значит, решим так: я поручу разыскать людей, с которыми Черняев был в прошлом близок. Когда необходимые данные будут собраны, вы с этими людьми повстречаетесь и потолкуете… Дальше, — продолжал генерал, — Войцеховская. Надо ею заняться вплотную. Как знать, может, это не последняя спица в их колеснице. Что предпринять, с чего начинать — вот в чем вопрос? А что, если вам самому познакомиться с нею, лично? Конечно, подыскав какой-нибудь благовидный, подходящий предлог. Подумайте над этим и доложите свои соображения. Вот так. У меня пока все.

— Будет сделано, Семен Фаддеевич, — сказал Миронов и, попрощавшись с генералом, положил трубку.

По репликам и ответам Миронова Скворецкий и Луганов следили за ходом разговора, но этого, конечно, было недостаточно. Андрей не замедлил передать им все указания и замечания генерала подробнейшим образом.

— Корнильева, — вздохнул Скворецкий, выслушав Миронова. — С Корнильевой дело темное. Как и что тут установишь? Брат? Что-то я не думаю, чтобы он знал о ней особо много, но в одном генерал прав: брат — это ближайший родственник… Где он, кстати, находится? В Алма-Ате?

— Совершенно верно, — подтвердил Луганов, — там. Когда я был в Воронеже, выяснил. Алма-Ату мы запрашивали. Они подтвердили. Работает в Казахской Академии наук. Там, в Алма-Ате, и проживает.

— Значит, придется тебе отправиться в Алма-Ату, — сказал Скворецкий. — Беседовать лучше самим. Да и времени уйдет немного. Самолетом.

— Слушаю, товарищ полковник, — ответил Луганов. — Попытка не пытка. Когда разрешите вылетать?

— Ты как, — обратился Скворецкий к Миронову, — обойдешься эти дни без Василия Николаевича? Думаю, тянуть нечего, завтра бы можно и выехать.

— Я не возражаю, — после короткого колебания согласился Миронов. — Вот только как быть с Черняевым? Его надо допрашивать и допрашивать, а одному мне бы не хотелось…

— День-два особой роли не играют, — возразил Скворецкий, — а больше Василий Николаевич не задержится. Да и за это время можно будет Черняева допросить: вместе это сделаем. Что же касается его прошлого, так тут толковать пока не о чем. Подождем, пока Москва разыщет его прежних знакомых, друзей, тогда и начнем действовать. Так я понял указания генерала?

— Совершенно правильно, Кирилл Петрович.

— Тогда перейдем к Войцеховской, — продолжал полковник. — Должен признаться, что я тут кое-что предпринял, пока вы возились с Черняевым. — Скворецкий раскрыл одну из лежавших на столе папок и принялся перебирать находившиеся в ней документы. — Новостей почти никаких. Существенных, во всяком случае. А вот вопрос у меня к тебе есть: ты с биографией Войцеховской знакомился?

Миронов удивился:

— Само собой разумеется. Как же я мог с ней не ознакомиться?

— Так, так. Ну, а какие же выводы ты сделал, что предпринял? Биография-то, скажем прямо, любопытная.

— Согласен, биография интересная. Но предпринять я ничего не успел. Не до того было…

— Положим, это так. Тогда возьми биографию и перечитай еще раз, да повнимательнее. Она того заслуживает.

Миронов взял протянутые ему листки бумаги и углубился в чтение. В прошлый раз, когда биография Войцеховской попала к нему впервые, он просмотрел ее бегло, поэтому сейчас внимательно все перечитал вновь.

Полковник Скворецкий был прав. Войцеховская описывала жизнь довольно пространно, и биография у нее была действительно весьма любопытна. Она писала, что родилась в 1926 году в Польше, в небольшом городке Яворове, невдалеке от Львова, где отец ее, по национальности полуполяк, полуукраинец, работал учителем. Мать украинка. Тоже учительница. Жила семья плохо, трудно, еле сводя концы с концами. Отца за прогрессивные взгляды и за то, что он был не «чистый» поляк, не раз выгоняли с работы. Семье то и дело приходилось переезжать с места на место. Жили они в Самборе и в Раве-Русской, все там же, вблизи Львова, затем в Побьянице, под Лодзью — одним словом, постоянно кочевали. Война застала Войцеховскую и ее родителей в Збоншине, на западе от Познани, вблизи от польско-германской границы. Немцы, писала Войцеховская, вторглись на территорию Познаньского воеводства в первые же дни после своего разбойничьего нападения на Польшу. Семья Войцеховских не успела бежать, да и некуда было. Начались годы фашистской оккупации.

В 1942 году удалось перебраться в Плоньск, поближе к Варшаве. Отец участвовал в движении Сопротивления. Войцеховская, тогда еще совсем юная девушка, активно ему помогала.

В 1943 году отец погиб. Вскоре умерла и мать. Оставшись одна, без родителей, Войцеховская перебралась в Варшаву, к друзьям отца по антифашистскому подполью. Это было в конце 1943 года. Там она активно включилась в борьбу против гитлеровцев. В августе 1944 года вместе со своими товарищами по борьбе — варшавскими комсомольцами — она участвовала в Варшавском восстании, которое было организовано польскими реакционерами из так называемой Армии крайовой. Войцеховская, подобно подавляющему большинству рядовых участников восстания, не знала истинных причин и подоплеки этой преступной авантюры. Она, как и тысячи других варшавян, как и сотни польских коммунистов и комсомольцев, сражалась на улицах обреченной Варшавы до последнего. В двадцатых числах сентября Войцеховская с группой бойцов Польской народной армии людовой, вопреки предательскому приказу генерала Бур-Коморовского, стоявшего во главе восстания, пробилась из Варшавы для соединения с частями 1-й армии Войска Польского, сражавшегося в рядах Советской Армии. Во время переправы через Вислу была ранена и оказалась в советском госпитале.

Надо отдать должное, биография была написана подробно, указывались даты, конкретные факты, имена людей, с которыми она сражалась плечом к плечу.

В госпитале, еще не успев как следует оправиться после ранения, Войцеховская начала оказывать помощь сестрам в уходе за ранеными. Ведь в период подполья она познакомилась с медициной и могла потягаться с любой медсестрой.

Среди раненых находился командир одного из танковых соединений Советской Армии, полковник Васюков. Он обратил внимание на Войцеховскую. В свою очередь, и ей приглянулся бравый полковник, хотя и был он лет на двадцать с лишним старше ее. Да и льстило ее самолюбию, что с таким вниманием относится к ней заслуженный, боевой командир. Кончилось дело тем, что, когда Васюков выписался из госпиталя, Войцеховская уехала с ним, в его часть. Она стала его фактической женой, хотя брак Васюков никак не хотел оформлять.

Кончилась война. Летом 1946 года Васюков, остававшийся до этого в Германии, получил назначение в Москву, и Войцеховская поехала с ним. Поселились они вместе, как муж и жена. В 1947 году полковник помог Войцеховской устроиться на учебу: она поступила в Институт иностранных языков.

Все, казалось бы, шло хорошо, как вдруг разразился скандал. Впрочем, рано или поздно он должен был произойти. На Дальнем Востоке, где перед войной служил полковник, у него была семья: жена и трое детей. Окончательно с семьей он так и не порывал, всячески скрывая от жены свою связь с Войцеховской. В свою очередь, и Войцеховской он не говорил всей правды. Но, как ни таился полковник, как ни изворачивался, все раскрылось, Васюкова понизили по должности и откомандировали из Москвы. Еще до отъезда полковника, как только начался скандал и она поняла, что Васюков все эти годы ее обманывал, Войцеховская ушла от него, переселилась в студенческое общежитие. Успешно закончив институт, она получила специальность преподавателя английского языка и уехала работать в Харьков. Проработав там несколько лет, перебралась в Крайск.

— Как, — спросил Скворецкий, увидев, что Андрей кончил читать, — занятно?

— Да уж куда занятнее, — неуверенно произнес Миронов, по привычке теребя свою шевелюру. — Прочитаешь такое и задумаешься. Куда ни кинь — героическая женщина. И — несчастная. Подлец этот Васюков. Исковеркал человеку жизнь ни за понюх табаку. Я как-то тогда, когда в первый раз знакомился с автобиографией, больше интересовался польским периодом ее жизни. Хотя, если вдуматься, он-то, этот период, как раз хоть куда. Если, конечно… если то, что она пишет, — правда.

— Вот в том-то и дело, — подхватил Скворецкий, — что правда. Если и не все, то главное из описываемого Войцеховской — участие в Армии людовой, в Варшавском восстании, выход в группе коммунистов и комсомольцев с боями из Варшавы, ранение и все прочее — чистая правда.

Миронов скептически хмыкнул. На лице его проступило выражение недоверия. Скворецкий, внимательно наблюдавший за ним, самодовольно усмехнулся.

— Что, брат, сомневаешься? Думаешь, откуда мне знать, что правда, что нет? — не без торжества спросил Кирилл Петрович. — Очень просто: пока вы с Василием Николаевичем возились с Черняевым, я решил заняться Войцеховской. С кем мог, созвонился, разослал запросы, кое-кого нашел, кое-что выяснил. Отсюда и знаю.

Как рассказал Скворецкий, он связался с Московским управлением КГБ, с тем городом, где служил теперь Васюков, запросил архивы, направил запросы в Польскую Народную Республику. Не все ответы были еще получены, но многое уже стало ясным. Так удалось разыскать кое-кого из тех лиц, которых Войцеховская называла в качестве своих товарищей по участию в Варшавском восстании. Двое из них находились в Москве, работали в польском посольстве. Они подтвердили от слова до слова то, что писала Войцеховская о своей боевой деятельности в Варшаве в дни восстания, о выходе из Варшавы, соединении с частями Войска Польского, переправе через Вислу.

Подтвердилось также, что после ранения Войцеховская была направлена в госпиталь, где и встретилась с полковником Васюковым. Правильно она описывала и историю своих отношений с Васюковым, и все последующее. Из Московского управления КГБ, в частности, поступило сообщение, подтверждавшее, что Войцеховская действительно училась в Институте иностранных языков, во время пребывания на втором курсе перешла жить в общежитие, по окончании института была направлена на работу в Харьков. Этот последний из полученных документов и протянул Скворецкий Миронову, заканчивая свой рассказ.

Рассеянно просматривая сообщение Московского управления КГБ, Миронов вдруг насторожился. Внимание его привлекла одна фраза.

— Минутку, Кирилл Петрович, минутку. Обратите-ка внимание вот на это: «При поступлении в институт, — вслух зачитал Миронов, — Войцеховская сообщила, что более или менее владеет английским языком, который изучала в семье и в школе на родине. Однако кое-кто из преподавателей, занимавшихся с ней в годы ее учебы в институте, высказывал мнение, что язык она знает почти в совершенстве, а ее произношение напоминает лондонское».

— Да ты что, за дурака меня считаешь! — вспылил Скворецкий. — Думаешь, я такую вещь без внимания оставлю? Не раз думал: не все тут гладко. Трудно предположить, чтобы в семье захудалого польского учителя превосходно знали английский язык. Трудно. Только ломай не ломай голову, толку что? Говоря по совести, мы пока о Войцеховской знаем слишком мало, фактически ничего, если не считать этой биографии. И подходов к ней никаких… Так что давай берись за дело, а там, глядишь, и с этим самым произношением разберемся.

— Это-то понятно, — вздохнул Миронов, — только как, с какого конца к ней подступиться, с чего начать? Судя по биографии, прошла она огонь, и воду, и медные трубы. Голыми руками ее не возьмешь. Да и вообще…

— Что «вообще»? — спросил Скворецкий.

— Что? Да то, что чудно все это.

— А что, собственно говоря, чудно? — заинтересовался Луганов.

— Все, — вздохнул Миронов. — Все с этой самой Войцеховской чудно, никакой ясности. Вот читал я ее биографию и думал: какая славная, героическая жизнь! Хороший, должно быть, она человек. И такая женщина связана со шпионами? Нет, не верится!.. Что ж, допустить, что ее так глубоко обидел этот мерзавец, этот Васюков, что она свою обиду на одного подлеца перенесла на всех нас, на нашу страну и на этом ее подловила какая-либо разведка? Маловероятно. Нет, слишком все это чудно, не та у нее биография…

— Постой, постой, — вмешался Скворецкий, — а Черняев?

— Что — Черняев? — не сразу понял Андрей. — При чем здесь Черняев? С чего это вы его вспомнили?

— А очень просто: у Черняева-то биография никак не хуже, чем у Войцеховской. На мой взгляд, даже куда как лучше, надежнее: коммунист, советский офицер, доблестно воевал. Ну, чего еще желать? А на поверку что вышло? Вот тебе и биография!

— Нет, Кирилл Петрович, не согласен, — возразил Миронов. — Что — Черняев? С Черняевым еще разбираться и разбираться. Да и в прошлом его, в биографии, предстоит еще покопаться. Тут генерал прав.

— А прошлое Войцеховской тебе уже ясно? — начал сердиться Скворецкий. — Ты в нем до конца разобрался? Ишь какой прыткий! Что касается Войцеховской, так мы тут стоим еще в начале пути. Все еще впереди. Тут проверять и проверять, разбираться и разбираться, а ты хочешь одним махом, по одной биографии да нескольким справкам делать выводы. Так нельзя! Давай, однако, к делу. Я думаю так: самый короткий путь — личное знакомство. Тут Семен Фаддеевич прав. Познакомишься — глядишь, и найдешь, с какой стороны к ней подступиться. Ты, помнится, изучал английский язык?

— Изучал, — ответил Миронов. — Читаю довольно свободно, без словаря, да и говорю немного.

— Вот и отлично! Пригодится. Знакомство, пожалуй, следует осуществить таким образом: придется тебе выступить в роли инспектора наробраза, что ли, пойдешь знакомиться с постановкой преподавания языка в той школе, где работает Войцеховская. Вот тебе и завязка. А уж дальнейшее от тебя будет зависеть. Как, подойдет?

Андрей недоуменно повел плечами: чего тут спрашивать? Ведь иного решения-то нет. На этом и остановились; план действий был принят: Луганов должен был выехать в Алма-Ату, Скворецкий с Мироновым — вызвать на допрос Черняева, а Миронов на следующий день направится в школу знакомиться с Войцеховской.

Дело шло к вечеру, времени для вызова арестованного оставалось в обрез, и Кирилл Петрович с Андреем решили приступить к допросу тотчас, не откладывая.

Когда Черняева, доставленного по распоряжению Скворецкого из тюрьмы, ввели в кабинет, Миронов не заметил особых изменений в его внешнем облике. Разве что сутулился он чуть больше да взгляд был чуть сумрачнее. Все так же, как и в прошлый раз, волоча ноги, Черняев протащился к указанному ему стулу и молча сел, уронив руки на колени. Сидел он понурясь, опустив подбородок на грудь, не глядя ни на Скворецкого, ни на Миронова. Казалось, он и не замечал их присутствия.

Полковник приступил к допросу. Миронов, расположившийся рядом со Скворецким, достал бланк протокола допроса и поудобнее разместил чернильный прибор, приготовившись записывать показания Черняева. Приготовления его, однако, оказались напрасными. Писать не пришлось. Черняев… молчал. Молчал тупо, упорно. Что ни говорил Скворецкий, какие ни ставил вопросы Миронов, как ни пытались они расшевелить Черняева, все было тщетно. Прошло пятнадцать минут, двадцать, полчаса — Черняев был нем и, казалось, глух. Ничуть не меняя позы, все так же безучастно уставившись в пол, он никак не реагировал на сыпавшиеся вопросы, не обращал внимания на следователей.

«Что это, — думал Миронов, — игра? Очередной трюк, заготовленный исподволь Черняевым? Или всерьез — следствие тяжелого нервного шока?»

Скворецкий, видя бесцельность дальнейшего допроса, решил махнуть рукой:

— Не желаете разговаривать, Черняев? Дело ваше. Только не возьму я в толк, на что вы рассчитываете? Рано или поздно, а говорить придется. До конца. Пока всю правду не выложите. И никакие фокусы вам не помогут. Ну, а терять время на ваши капризы мы не будем, учесть же ваше поведение учтем. И суд учтет. Имейте это в виду. Идите в камеру, подумайте…

Полковник нажал кнопку звонка, и Черняева увели. Он выходил из кабинета, все так же волоча ноги, потупясь, не глядя на окружающих, все такой же безучастный и ко всему равнодушный.

— Ну, что скажешь? — спросил Скворецкий, когда дверь закрылась. — Как это все понять?

— Ума не приложу, — развел руками Миронов. — На предыдущих допросах он вел себя иначе. Чтобы молчать как пень, такого не бывало.

— Н-да, — задумчиво потер подбородок Кирилл Петрович, — ну и тип этот самый Черняев. Что ни день, то новые номера откалывает. Как он в камере себя ведет, тебе начальник тюрьмы не докладывал?

— Ничего особенного. Я интересовался. Сидит, как вы знаете, в одиночке. Ведет себя нормально, порядок не нарушает. В первые дни, говорят, метался по камере из угла в угол, а теперь все больше на койке сидит, Читать не читает. Спит по ночам спокойно. Что еще можно сказать? Разговаривать-то он там не разговаривает, не с кем. Черт его разберет…

— Ладно, — сказал полковник, — денек-два подождем, а там опять вызовем, поглядим, как оно получится.