Онлайн чтение книги Тонкая нить
Глава 2

Поездка в Крайск волновала Миронова не только из-за сложности и серьезности стоявших перед ним задач, — он знал и любил этот южный веселый город. Но вот уже несколько лет Андрей не бывал в Крайске и ждал сейчас встречи с городом, как ждешь встречи со старым, близким другом, которого долгое время не видел, по которому соскучился.

…Близился полдень, когда за окном вагона замелькали, то приближаясь, то отдаляясь, громады заводских корпусов, муравейники строек, ажурные стрелы башенных кранов. Поезд подходил к Крайску…

Огромное белое здание вокзала, ослепительно сиявшее под лучами яркого южного солнца, Миронову было в новинку. Раньше, когда он бывал в Крайске, такого вокзала не было. Старый, исчезнувший ныне вокзал был куда беднее, проще. Изменилась и привокзальная площадь: она раздвинулась, раздалась вширь, покрылась асфальтом.

От площади веером разбегались просторные улицы, обсаженные по краям тротуаров липами, диким каштаном. По улицам сновали машины, автобусы, солидно проплывали троллейбусы, совсем как московские, только чуть-чуть поуже, чуть покороче да какого-то непривычного бледно-салатного цвета.

Без труда отыскав здание Управления Комитета государственной безопасности, Миронов прошел прямо в приемную начальника управления.

К Кириллу Петровичу Скворецкому Андрей Миронов испытывал сложное чувство: тут была и благодарность за все хорошее, доброе, что сделал для него в свое время Скворецкий; и уважение к его богатому чекистскому опыту, признание его заслуг и авторитета; и некоторая доля иронии по поводу кое-каких черточек в характере полковника, в методах его работы, казавшихся Миронову устаревшими; и нечто похожее на сыновнюю привязанность.

Скворецкого Андрей знал давно, много лет: их свела война. Кирилл Петрович Скворецкий, работавший до войны в Управлении НКВД по Смоленской области, с оккупацией фашистами Смоленщины возглавил одно из партизанских соединений, действовавших на юго-западе от Смоленска. Именно сюда, к этому партизанскому соединению, и прибился зимой сорок второго года вчерашний школьник Андрюшка Миронов, потерявший с приходом гитлеровцев сначала отца, затем мать.

Скворецкий намеревался поначалу отправить мальчонку при первой возможности на Большую землю, в советский тыл, но возможности такой долго не было, а когда она представилась, от былых намерений не осталось и следа: Андрюшка прижился в отряде. Шустрый, не по годам смышленый парнишка, лютой ненавистью ненавидевший гитлеровцев, сначала находился при штабе соединения, а со временем стал одним из лучших партизанских разведчиков. Он пробирался в оккупированные фашистами села и города, проникал чуть не в самое логово гитлеровцев, что взрослому было сделать трудно, поддерживал связь с подпольщиками, добывал ценные разведывательные сведения.

Пожалуй, именно тогда, в ту партизанскую годину, зародились у Андрея Миронова качества, которые помогли ему со временем стать хорошим чекистом, искусным контрразведчиком.

С изгнанием фашистских захватчиков со Смоленщины, Орловщины, Брянщины партизанское соединение, которое возглавлял Скворецкий, прекратило свое существование: кто ушел в ряды регулярной армии, а кто с головой отдался мирному делу восстановления. По настоянию и при помощи Скворецкого Андрей Миронов поступил в военное училище пограничников. Затем — служба на границе, Дальний Восток, Средняя Азия. В начале пятидесятых годов Миронов был направлен на работу в Министерство государственной безопасности — в Москву…

Расставшись в 1943 году с Кириллом Петровичем, Андрей не порывал с ним связи: нет-нет, а встречался; хотя и редко, но переписывался. Последние несколько лет он Скворецкого не видел и радовался теперь этой встрече.

Не менее Андрея был рад встрече и Скворецкий.

— Ну-ка, как ты там, брат, покажись, каков стал? — взволнованно гудел Скворецкий, втаскивая Андрея за руку в свой кабинет и любовно оглядывая со всех сторон. — Нет, — продолжал полковник, усаживая Миронова на диван и опускаясь рядом, — ничего не скажешь: молодцом! — Скворецкий откровенно любовался открытым, мужественным выражением чуть смугловатого, не утратившего летнего загара лица Андрея, широким разворотом его плеч, по-юношески стройной фигурой. — И не изменился почти, совсем молодой еще. Сколько же тебе теперь? Тридцать стукнуло?

— Что вы, Кирилл Петрович! — смущенно улыбнулся Андрей. — За тридцать-то перевалило…

— Да, — вздохнул Скворецкий, — летит время, летит… Ну, а живешь как, во второй раз семьей не обзавелся?

Миронов помрачнел.

— Нет, Кирилл Петрович. Говорят, обжегшись на молоке, дуют на воду. Вы же знаете…

Скворецкий знал. В первые годы жизни в Москве Миронов встретил на водной станции в Химках девушку-студентку, Люду. Люда ему понравилась. Он ей, по-видимому, тоже. Андрей как-то до этого сторонился девушек, а тут прошло две-три недели, и он понял, что любит Люду, любит всерьез. Через месяц, несмотря на протесты родителей Люды, считавших, что дочери нечего спешить с замужеством, они поженились. Но получилось все совсем не так, как думалось Миронову. Чем ближе он узнавал свою жену, тем больше убеждался, что человек она избалованный, легкомысленный и даже, пожалуй, вздорный. Совместная жизнь не получалась.

Андрей занимал просторную комнату в общей квартире, где, кроме него, жил еще один товарищ с семьей. Люду это не устраивало: она требовала отдельную квартиру. В те годы получить отдельную квартиру двум молодым людям, без детей, практически было почти невозможно. Миронов считал претензии Люды нелепыми. С этого начались размолвки. Дальше — больше. Люда не хотела мириться с ночной работой мужа, с его возвращениями домой под утро. Ей не нравился скромный быт Миронова, его отвращение к бездумному, лишенному смысла и содержания времяпрепровождению.

Люда без стеснения обвиняла мужа в обмане. «Я, мол, — говорила она, — считала профессию чекиста сплошной романтикой, жизнь — широкой и бурной. А ты что? Протираешь штаны день и ночь, как какой-нибудь мелкий канцелярист. Нет, не как канцелярист — хуже! У канцеляриста хоть вечера и ночи свободные, а у тебя?» Не мог же Миронов ей рассказывать, как он «протирает» штаны. Впрочем, чекистская работа требовала порой — и довольно часто — и усидчивости, и «протирания» штанов.

В довершение ко всему вскоре обнаружилось среди друзей Люды немало беспутной публики из числа великовозрастных «сынков» и «дочек» обеспеченных родителей, любивших покутить за счет щедрых папаш и мамаш. Люда открыто предпочитала эту свою компанию Андрею, его товарищам… Разрыв стал неизбежен.

Сколь ни ясно было Андрею, что, женившись на Люде, он глубоко ошибся, что совместная жизнь с ней была невозможна, он горько переживал происшедшее. Прошел уже не один год, как все это случилось, но боль осталась…

Кирилл Петрович знал историю женитьбы Миронова, понял его настроение и счел за лучшее дальше не расспрашивать, перейти прямо к делу.

— Ну, давай, Андрюша, выкладывай, с чем приехал. В общих-то чертах я знаю. Семен Фаддеевич мне говорил, когда звонил, да и наши докладывали, но надо бы знать подробности.

Андрей принялся обстоятельно рассказывать, как была задержана Самойловская, какие дала показания, что у нее изъяли, но едва он дошел до таинственного клочка бумаги, текст записи на котором помнил дословно, как Скворецкий внезапно прервал его на полуслове:

— Стой, погоди. Вот вы, судя по твоим словам, ломали там в Москве голову над тем, откуда взялся этот клочок бумаги, кто писал всю эту тарабарщину, а чего тут мудрить? Курточка, надо полагать, принадлежала супруге Черняева. Вероятнее всего, и записка ее.

Миронов опешил:

— Позвольте, Кирилл Петрович, позвольте. Какая супруга? Черняев же холостяк.

— Холостяк? Откуда ты взял? Нет, он женат. Хотя… Хотя теперь, может, и действительно холостяк…

— Вы что, Кирилл Петрович, шутите: не то женатый, не то холостяк? Ерунда какая-то. Я же сам все его анкеты пересмотрел, и везде ясно сказано: холост, женат никогда не был. Правда, последняя из имевшихся у меня анкет заполнена около двух лет назад, перед назначением Черняева в Крайск. После начала работы в Крайске анкет он не заполнял. А справок из Крайска всего ничего: из адресного стола. Проживает, мол, и адрес…

— А он, — перебил Скворецкий, — как раз и женился около двух лет назад, накануне своего приезда в Крайск.

— Накануне приезда в Крайск? Ну, тогда все ясно. Но почему вы говорите, что он холост, когда, по вашим же словам, уже два года как женат? Что за ерунда!

— Это, брат, целая история. Я сам узнал ее всего день назад. Бросила Черняева жена. Сбежала. Месяца этак уже три-четыре. Да как-то так некрасиво, обманом. Даже вещичек своих не взяла. Черняев ждал-ждал, не дождался. Переживал здорово. А тут еще эти вещи… Напоминают. Решил он от них избавиться. В это время подвернулась Самойловская… Остальное ты знаешь. Вот я и думаю: не этой ли самой дамочки, бывшей жены Черняева, записочка? Как полагаешь?

Андрей, внимательно слушавший Скворецкого, не спешил с ответом. Он думал сейчас о другом.

— Кирилл Петрович, — спросил он, — можно задать вопрос? Откуда вам известна вся эта история: сбежала, обманула? О таких вещах обычно болтать не любят, а Черняев, судя по всему, не из болтливых.

Скворецкий замешкался, крепко от лба к затылку провел ладонью по выбритой до глянца голове и, смущенно покашливая, сказал:

— Тут, понимаешь, накладка получилась.

— То есть? — насторожился Миронов. — Какая еще накладка?

— Видишь ли, когда наше Крайское управление милиции получило сообщение о задержании Самойловской, о том, что она ссылается на Черняева, ребята взяли да и пригласили на беседу самого Капитона Илларионовича. Нас поставили в известность, когда он уже был у них. От него и узнали о всех его семейных неурядицах. Ну, а он узнал об аресте Самойловской, узнал, что ведется следствие. Глупо, конечно, получилось, да теперь-то что поделаешь? Приходится считаться с фактом. При беседе присутствовал один из наших работников, Луганов, но от него мало что зависело. Да и произошло все это совершенно неожиданно.

— А о записке, об этом самом клочке бумаги, Черняеву говорили? — взволнованно спросил Миронов.

— Нет, — успокоил его Скворецкий, — об этом наша милиция сама не знает. Я и то узнал только от Семена Фаддеевича, совсем недавно.

Андрей не пытался скрыть своего недовольства непредвиденной поспешностью крайской милиции. В самом деле, не успели начать расследование, а о нем уже знает, и не кто-нибудь, а человек, сам как-то причастный к этой истории. Скверно! Но в одном Кирилл Петрович прав: что было, то было, от фактов никуда не денешься.

По совету Скворецкого, Андрей решил вести дальнейшее расследование совместно с сотрудником Крайского управления КГБ капитаном Лугановым, который как раз и присутствовал при беседе с Черняевым в милиции.

Условившись с полковником, что вечером, попозже, обязательно явится к нему домой, Андрей отправился к Луганову.

Сначала капитан Луганов не вызвал симпатии у Миронова: невысокий, коренастый, судя по виду, лет под сорок, он показался Андрею медлительным, вяловатым. Однако вскоре Миронов понял, что первое впечатление было обманчивым. Капитан не был тугодумом — наоборот, соображал он быстро, хотя и не спешил навязать собеседнику свое мнение, не лишен был чувства юмора, обладал, судя по всему, твердым характером. Особенно понравилось Миронову, как сдержанно, но не без иронии рассказывал Луганов о действиях руководства крайской милиции, поспешившего вызвать Черняева на беседу. Кое-кто из работников милиции, как утверждал Луганов, считал такой вызов преждевременным. (Сам Луганов придерживался такой же точки зрения.) Однако с этим мнением не посчитались. Как же! Черняев — фигура в Крайске! Какие от него могут быть секреты? Ссылается на него какая-то вздорная баба, спекулянтка, у него, значит, и спросить надо. Он сам все разъяснит, все растолкует.

— Ну, а на вас-то, на вас лично, какое впечатление произвел Черняев? — спросил Миронов.

— Какое же может быть впечатление, товарищ майор? — рассудительно заметил Луганов. — Ведь я всего лишь присутствовал при беседе, а она и часа не длилась. Что можно сказать? Человек он солидный, держится уверенно. С выводами спешить не хотелось бы. Да и данных у нас пока почти никаких нет, надо разбираться.

И этот ответ Луганова понравился Андрею. Он не любил доморощенных шерлок холмсов (а ему доводилось встречать таких), которые утверждали, что «чуют человека с первого взгляда».

Почти ничего нового по сравнению с тем, чем уже располагал Миронов, что содержала в себе изученная им вдоль и поперек коричневая папка, Луганов сказать Андрею не мог, если не считать более полных данных о семейном положении Черняева.

Из рассказа Луганова Миронов узнал некоторые подробности в дополнение к тому, что уже рассказывал ему Скворецкий. Как оказалось, Черняев, в прошлом закоренелый холостяк, женился внезапно, чуть не на следующий день после знакомства с женщиной, ставшей его женой. Фамилия этой женщины Величко. Звать — Ольга Николаевна.

Семейная жизнь Черняева была как будто безоблачной, как вдруг, месяцев пять назад, он неожиданно узнал, что жена ему изменяет, а вслед за этим она бросила его, уехав неизвестно куда. Поскольку за своими вещами Ольга Николаевна не являлась, Черняев решил от этих вещей избавиться. Так они и попали к Самойловской. Вот вкратце все, что он сообщил в милиции.

Таинственная запись на клочке бумаги явилась для Луганова полной неожиданностью. Он долго вертел в руках этот злополучный клочок, внимательно вчитываясь в текст, беззвучно шевеля губами.

— Н-да, — сказал наконец Луганов, возвращая Андрею записку, — это меняет дело. Что будем предпринимать?

Что предпринимать, с чего начинать расследование, Миронову было ясно: прежде всего надо раздобыть образец почерка Ольги Николаевны Величко и сличить этот почерк с тем, которым была сделана запись на обрывке бумаги. Надо полагать, думал Андрей, что Кирилл Петрович прав: это действительно ее рук дело. А если так, задача облегчается. Далее следовало принять самые энергичные меры к розыску этой самой сбежавшей жены, тем более энергичные, если проверка покажет, что записка написана ее рукой. Когда сбежавшая жена будет найдена, многое прояснится.

— Простите, товарищ Луганов, — спросил Миронов, — как вас звать-величать?

— Василий Николаевич, товарищ майор.

— Ну, а меня — Андрей Иванович. Скажите, в рассказе Черняева не было каких-либо деталей, зацепок, которые помогли бы определить, куда уехала его бывшая жена? Где и как она приобретала те вещи, которые он передал Самойловской?

— Нет, товарищ май… простите, Андрей Иванович. Какие там детали? Его проинформировали насчет Самойловской. Он подтвердил, что действительно вещи ей передал. Коротко, в двух словах рассказал историю своей женитьбы и бегства жены, объяснил, почему решил продать вещи, и мы расстались. Допрашивать его не допрашивали, вопросов почти не задавали. Мне, как вы понимаете, вмешиваться было неудобно, да и не готов я был к этой беседе.

— А что, — после минутного раздумья сказал Миронов, — если нам еще разок вызвать Черняева? Опять, конечно, в милицию, благо он вас считает милицейским работником. Будто бы для уточнения некоторых данных, связанных с Самойловской. Один вызов или два — существенной разницы нет, хуже не будет, а какие-нибудь важные подробности, глядишь, в обстоятельной беседе и выявятся. Насчет записки, конечно, ни слова.

После недолгого раздумья Луганов согласился. Они наметили план беседы и условились, что Луганов, дабы излишне не волновать Черняева, представит ему Миронова как своего помощника.

Луганову же был поручен и розыск образца почерка жены Черняева.

Изучение окружения Черняева и выработку мер по обеспечению его безопасности Андрей взял на себя.