Онлайн чтение книги Тонкая нить
Глава 23

Ознакомившись с запиской начальника управления, Миронов отправился на розыски проводника поездов дальнего следования Ивана Петровича Семенова.

Задача, которую пришлось решать Андрею, оказалась нетрудной: Семенов работал на Крайской железной дороге давно, знали его многие, и Миронов сравнительно быстро получил более или менее полную характеристику Семенова.

Иван Петрович Семенов появился в Крайске вскоре после окончания войны, сразу после демобилизации из армии. Как явствовало из материалов его личного дела, он работал проводником еще в довоенные годы, в Минске. С первых дней войны — на фронте. Начал войну рядовым, рядовым и кончил. Вся его семья — жена, трое детей погибли во время бомбежки еще в Минске, в начале войны. Семенов остался на свете один как перст. Жил бобылем и поныне. Квартировал он в небольшом домике, невдалеке от вокзала, у пожилой одинокой женщины, сдавшей комнату внаем. У нее же и столовался.

Ничем Семенов примечателен не был: проводник и проводник, как и многие другие. Службу он нес исправно, ни в чем предосудительном замечен не бывал, но и передовиком не числился. Был Иван Петрович нелюдим, угрюм, замкнут.

Вот, собственно говоря, и все, что удалось выяснить Миронову. Под предлогом поисков комнаты, которую на время можно было бы снять, Андрей побывал в доме, где жил Семенов. Домишко был старый, ветхий. Кроме владелицы дома и Семенова, никто в нем не жил. Узнать что-либо у хозяйки Миронов не смог: она была на редкость неразговорчива, под стать Семенову, каким он рисовался в рассказах сослуживцев.

Повидать проводника Миронову не удалось: он был в отъезде и должен был вернуться только через трое суток.

Возвращаясь в управление, Миронов решил навестить в больнице Сергея Савельева.

Савельева, к его удивлению, в палате не оказалось: как сообщила словоохотливая нянечка, он сегодня впервые был выпущен «на волю», гулял в больничном саду. Андрей нашел его на одной из усыпанных пожелтевшими листьями дорожек: опираясь на палку, Сергей ковылял от скамейки к скамейке.

— Ну, как, — радостно вскричал он, завидев Миронова, — как я хожу? Нормально? Вот только палка…

— Ладно, ладно, — потряс ему руку майор. — Ты, брат, молодцом. Глядишь, через неделю-другую и на выписку. А там — на юг, в санаторий. Красота!

Савельев помрачнел, на лбу его обозначились упрямые складки.

— Думал я, Андрей Иванович, об этом самом курорте. Ни к чему все это. Ведь еще несколько дней, и я буду здоров. Мне не лечиться, мне работать надо. Лечением я сыт по самое горло…

— Ну знаешь, Сергей, — возразил Миронов, — врачам виднее… Да и куда тебе торопиться, что за месяц-полтора изменится?

— Андрей Иванович, — укоризненно сказал Савельев, — и вы туда же? А я-то думал, вы поймете. «Месяц-полтора»! Легко сказать! Но за эти полтора месяца с делом Черняева будет кончено… Без меня. Без меня, вы понимаете?! А ведь это первое серьезное дело, в котором я участвовал…

Савельев горестно вздохнул и уселся на скамейку. Миронов задумался: а что, если Сергей прав? Не слишком ли жестоко лишать молодого чекиста права и возможности вернуться к расследованию, участие в котором чуть не стоило ему жизни?

— Ладно, подумаю, — сказал он наконец. — Может, и замолвлю за тебя словечко. Да ты постой, постой, — схватил он за рукав пытавшегося вскочить Сергея. — Не хочешь на курорт, так тут сил набирайся, зря не прыгай. Я ведь тебе пока ничего не обещал: сначала с врачами посоветуюсь, а там, если они будут не против, доложу полковнику.

Из больницы Миронов прошел в управление. Зайдя по дороге за Лугановым, он вместе с ним отправился к Скворецкому.

Кирилл Петрович был полон впечатлений от беседы с Савиным, результатами которой он был, как видно, доволен.

— А не такой уж он плохой парень, — говорил он о Савине, — честный, прямой. Свихнулся, конечно, основательно, запутался, но совесть не утратил. Нет, не утратил. Поможем мы ему сейчас, поддержим — выправится. У него еще все впереди, вся жизнь… — Полковник вздохнул. — Ну, а что насчет Семенова?

Миронов коротко доложил добытые им сведения, оговорившись, что Семенов в отъезде. Вот когда вернется…

— Как только вернется, — перебил Скворецкий, — займемся этим самым Семеновым всерьез.

— Да чем, собственно говоря, он интересен? — задал вопрос Андрей. — Какое отношение имеет к нашему делу?

— Представь себе, имеет, — многозначительно сказал полковник. — Савину удалось проследить за одной встречей Семенова с Войцеховской. Встреча, доложу я вам, прелюбопытная. Есть еще одна деталь… — Скворецкий хитро прищурился и замолк.

— Кирилл Петрович, — первым не выдержал Миронов. — Какая еще там деталь? Не томите!

— Видите ли, рассказывая о своей беседе с Савиным, я упустил из виду одну деталь: Савин мне сообщил, что Семенов, с которым встречалась Войцеховская, что этот Семенов… левша!

— Что?! — Андрей даже подскочил. — Левша!..

— Левша-а? — удивленно произнес Луганов и слегка присвистнул. — Вот это номер!

— Теперь мне ясно, почему этот Семенов вызвал у вас такой интерес, — с облегчением сказал Миронов. — Значит, вы полагаете, что Сережу Савельева…

— До чего же вы все шустрые, — ворчливо перебил Скворецкий, — чуть что, так и выводы готовы. «Полагаете»! Полагать пока рано, но и не принимать во внимание, что нападение на Савельева совершил левша, мы не можем. Заключение-то экспертизы помните?

— Как не помнить, — сказал Луганов.

— Еще бы, — заметил Миронов.

— Теперь так, — продолжал полковник. — Можно ли что-нибудь предпринять, чтобы вынудить Войцеховскую как-то раскрыться, обнаружить свою связь с Черняевым, если таковая была или, по меньшей мере, заинтересованность в его судьбе? Думал я над этим и пришел к выводу, что кое-что в этом направлении сделать можно.

— Например? — спросил Миронов. — Что-то я ничего не вижу.

— Не видишь? Зря. А почему бы нам не пустить в ход самого Черняева?

— Черняева? — удивился Андрей. — Вы шутите! Впрочем… Впрочем… Черт возьми! Кирилл Петрович, это же просто здорово! Обыск?

— Угадал, — улыбнулся Скворецкий. — Именно обыск. По месту работы. В служебном кабинете. Этим мы рассекретим арест Черняева. Теперь можно. Даже нужно. Если Войцеховская была с ним связана, известие об аресте до нее неминуемо дойдет и произведет определенное впечатление. Она вынуждена будет что-то предпринять, а это значит — в какой-то мере открыться. Ну-с, что скажете?

— Меня тут смущает одно, — неуверенно начал Луганов, — как бы не переиграть. Ведь, узнав, что Черняев арестован КГБ, Войцеховская, если она была с ним связана, может такое выкинуть, так оборвать концы, что и не уследишь.

— А при чем тут КГБ? — возразил Скворецкий. — Разве я говорил, что обыск будут производить сотрудники КГБ? Милиция, мой дорогой, милиция. Арест Черняева милицией и впечатление произведет, и не напугает Войцеховскую сверх меры.

Утром следующего дня на строительство, где работал Черняев, нагрянула группа оперативных работников, все в милицейской форме. Потолкавшись в приемной начальника строительства, оперативные работники прошли в кабинет Черняева и провели обыск. В качестве понятых было приглашено несколько сотрудников строительства, которым разъяснили, что обыск производится в отсутствие Черняева, так как тот арестован по месту командировки. Короче говоря, все было сделано так, что весть об аресте Черняева распространилась по всей стройке.

Слухи об этом событии в тот же день поползли по Крайску. Но ни в тот день, ни на следующий Войцеховская ничем себя не проявила. Между тем прошло уже трое суток, и под вечер в Крайск вернулся из своего очередного рейса Иван Петрович Семенов.

С момента возвращения Семенова в Крайск два специально проинструктированных оперативных работника находились постоянно возле него. Действовали они так ловко, так умело, что Семенов и не догадывался об их присутствии. В первый же вечер по возвращении Семенова оперативным работникам потребовалась вся их сноровка, опыт, сообразительность. И не зря! Доклад, который они представили, не на шутку встревожил Скворецкого и Миронова с Лугановым.

Оперативные работники докладывали полковнику, что, придя с вокзала домой, Семенов пробыл там часа два, а затем отправился бродить по городу. Давно уже стемнело (как-никак октябрь!), глухие улочки окраины, едва освещавшиеся редкими фонарями, тонули во мраке. Семенов шел медленно, вразвалку, временами останавливался, оглядывался по сторонам. Сначала казалось, что он направляется к вокзалу, но неожиданно Семенов пошел к центру города. Потолкавшись в шумной толпе, запрудившей центральные улицы, он зашел в магазин «Гастронома».

В магазине в этот вечерний час было полно народу, Семенов ходил от прилавка к прилавку, нигде не задерживаясь, как бы обдумывая, что купить. Наконец, словно решившись, он встал в очередь в гастрономический отдел. Перед ним стояла… Войцеховская. Оперативные работники узнали ее по фотографии, которую им показывал полковник Скворецкий.

Войцеховская не обращала, казалось, никакого внимания на человека, стоявшего у нее за спиной. Постояв минуту-другую, она повернулась к Семенову, что-то ему сказала и, выйдя из очереди, направилась к кассе. Заплатив деньги и получив чек, она вернулась на свое место, впереди Семенова, и вновь перекинулась с ним несколькими словами.

Взяв покупку, Войцеховская не спеша направилась к выходу из магазина. Очутившись на улице, она остановилась и стала закуривать. В этот момент появился Семенов. Выйдя из магазина, он достал папиросу, сунул в рот и оглянулся по сторонам. Заметив Войцеховскую, которой никак не удавалось прикурить от гасших на ветру спичек, Семенов не спеша подошел к ней. Она, любезно улыбнувшись, протянула ему спичечный коробок. Взяв коробок, Семенов левой рукой чиркнул спичкой, ловко прикрыл ее ладонями, дал закурить Войцеховской, закурил сам, и они разошлись.

Могло показаться, что ничего особенного не произошло, но оперативные работники отчетливо видели, что, взяв у Войцеховской коробок спичек и закурив, Семенов опустил этот коробок к себе в карман.

Расставшись с Войцеховской, Семенов несколько раз прошелся по одной из главных улиц, затем завернул на городской телеграф. Вынув из кармана листок бумаги и заглядывая в него, он заполнил телеграфный бланк, сдал его в окошечко, а бумагу порвал на мелкие клочки и бросил в корзину для мусора.

Записку, с которой он списывал текст телеграммы, удалось восстановить. Из нее явствовало, что телеграмма была адресована в Москву, главпочтамт, до востребования, Григорию Макаровичу Макарову, Текст телеграммы был следующий:

Подписи не было.

Выслушав доклад и внимательно прочитав текст телеграммы, Скворецкий задумался: что могла она означать? Тетя? Какая тетя? У Семенова, как и у Войцеховской, никакой тети в Крайске не было. Кто же подразумевается под «тетей», чье состояние ухудшилось? Может, самой Войцеховской? Не исключено. Но температура? Пульс?

Полковник велел срочно разыскать Миронова и Луганова, а сам связался с генералом Васильевым.

Сообщение Скворецкого заинтересовало генерала самым живейшим образом.

— Насчет адресата, я имею в виду этого самого Макарова, — заверил генерал, — не беспокойтесь. Разыщем. А вот Семенов, Войцеховская… За Семенова и Войцеховскую вы отвечаете. Головой, Что-то они, по-видимому, затевают.

— Да, — со вздохом согласился Скворецкий, — затевать, конечно, затевают. Только что именно? Дорого бы я дал, чтобы знать…

— Ну знаете ли, — усмехнулся в трубку генерал, — если кто по этому вопросу и может дать вам справку, так только Семенов или Войцеховская. Разве что к ним обратиться?

— Смейтесь, смейтесь, Семен Фаддеевич, — возразил Скворецкий, — а Войцеховская меня волнует не на шутку. Да и Семенов тоже… Особенно Войцеховская. Думаю, она этому делу голова, а у нас, по существу, к ней никакого подхода.

— Знаю, — сказал генерал, — знаю. Сам об этом думаю. Может, «вернем» Миронова в Крайск, к Войцеховской? Вы там посоветуйтесь с товарищами, подумайте и позвоните. Договорились?

Закончив разговор, полковник принялся расхаживать по кабинету. Злополучная телеграмма не выходила у него из головы. Температура, что могла означать температура? И коробка. Опять спичечная коробка…

Размышления полковника прервали Миронов и Луганов, явившиеся по его вызову. Быстро введя их в курс дела, Скворецкий предложил:

— Давайте-ка, друзья, подумаем вместе, что нам предпринимать. Может, тебе, Андрей, действительно опять «появиться» в Крайске, как советует Семен Фаддеевич? Что по этому поводу скажешь?

К удивлению Скворецкого, Миронов не отвечал. Казалось, он и не слышал последних слов полковника. Рассеянно вертя в руках листок бумаги, на котором был записан текст телеграммы, Андрей сосредоточенно думал.

— Что? — иронически спросил полковник, обратив внимание на отсутствующий взгляд Миронова. — Чего, красный молодец, пригорюнился?

— Как? — словно очнувшись, спросил Андрей. — Что вы сказали? Ах да. Не «появиться» ли мне опять в Крайске? Постойте. Погодите. Ну да. Конечно! Сегодня у нас какой день? Среда?

— Среда, — подтвердил Скворецкий, с недоумением переглядываясь с Лугановым. — А в чем, собственно говоря, дело? Какую это играет роль?

— Очень большую. Можно сказать, решающую, — отозвался Миронов. — Сегодня — среда. Телеграмма отправлена когда? Вечером? Значит, сегодняшний день не в счет. Завтра — четверг, послезавтра — пятница, второй день, считая с момента отправления телеграммы. А в пятницу в Москву отправляется поезд № 38, в составе которого идет вагон, где проводником Семенов. Это я знаю точно: когда был на вокзале, поинтересовался графиком его поездок. Телеграммой Семенов, очевидно, уведомляет какого-то Макарова, что в пятницу выезжает в Москву и назначает ему встречу. Таков, по-моему, смысл слов «второй день тридцать восемь желателен приезд». Что же касается того места, где речь идет о пульсе — вот оно: «пульс обычный», — то тут, надо полагать, имеются в виду условия встречи — обычные, то есть такие, как и всегда, как и в предыдущие разы.

— А что? — сказал Скворецкий. — Пожалуй, верно. Ай да Андрей, ну и молодец! Прочел-таки телеграмму! Какие же в связи с этим будут предложения?

— Предложения? — пожал плечами Миронов. — Тут, по-моему, все ясно. Пока Семенов не доедет до Москвы, глаз с него спускать нельзя. В Москве встретить. Глядеть за ним вовсю, вплоть до встречи с Макаровым, которому адресована телеграмма. Ну, а затем… Затем действовать по обстановке.

— Так-то оно так, — задумчиво заметил Луганов. — С Семеновым ничего другого не придумаешь, а вот как быть с Войцеховской? Мне сдается, что новое «появление» Андрея Ивановича в Крайске не выход. Рано еще ему «возвращаться» в Крайск. Слишком мало времени прошло после так называемого отъезда Андрея Ивановича. Сами подумайте, ведь получается, что, едва доехав до столицы, этот самый «приятель» Войцеховской тотчас повернул обратно. Ну, почему он вернется, зачем? Везти Анну Казимировну с собой, выполнять ее просьбу? Но ведь этого не сделаешь, так с чем же он приедет? Боюсь, ничего, кроме подозрений, такое «возвращение» у Войцеховской не вызовет. Она ведь далеко не Дура.

— Логично, — заметил полковник и повернулся к Миронову: — А ты что скажешь?

— Думаю, Кирилл Петрович, что Василий Николаевич прав. Надо что-то другое, только вот что?

— Решаем так, — твердо сказал Скворецкий. — Как только Семенов выедет, отрядим с ним в поездку двух самых опытных сотрудников. Наверное, кому-нибудь из вас тоже придется ехать. Там будет видно. Войцеховская… Войцеховская. Попытаюсь-ка я повстречаться с Савиным: может, он чем поможет. Насчет «возвращения» Миронова решать пока не будем. Доложу еще разок генералу, посоветуюсь с ним.

Отпустив Миронова и Луганова, Кирилл Петрович вскоре и сам отправился домой — шел уже седьмой час вечера. Еще в прихожей он услышал продолжительный телефонный звонок.

Полковник снял трубку. Послышался взволнованный, захлебывающийся голос Степана Савина:

— Товарищ полковник, это вы? Савин докладывает. Звоню из автомата. Наша общая знакомая — шпионка. Ее надо арестовать, немедленно. Разрешите…

— Да ты что, рехнулся? — резко оборвал его полковник. — Разве о таких вещах по телефону говорят? Ты откуда звонишь?

— Я?.. Я из автомата, с улицы Фрунзе, — обескураженно сказал Савин.

— С улицы Фрунзе? — переспросил Скворецкий. — Ну, это недалеко. Ты мой домашний адрес знаешь? Нет? Тогда слушай. — Полковник назвал Савину адрес. — Давай быстро сюда, ко мне. И не вздумай дурить. Ясно?

— Вас понял. Лечу, — четко ответил Савин и положил трубку.

Прошли считанные минуты, и в прихожей пронзительно затрещал звонок. «Быстро, — отметил про себя полковник, невольно по дороге в прихожую взглянув на часы. — Не иначе, всю дорогу бегом бежал».

На пороге, едва переводя дух, стоял Степан Савин в полурасстегнутой шинели, с фуражкой, чуть сбитой на затылок.

— Входи, раздевайся, — пригласил его Скворецкий. — Ну, выкладывай, что у тебя стряслось?

Савин заговорил, не садясь на место, спеша, захлебываясь, глотая слова:

— Товарищ полковник… Войцеховская. Докладываю, она — шпионка, враг… Она… решила бежать… за границу…

— Так не пойдет, — укоризненно сказал полковник. — Прежде всего сядь, успокойся, а потом рассказывай толком, по порядку. Что, Войцеховская, что ли, сегодня, сию минуту бежит? Ты ей, ненароком, не сказал, что арестовать ее собираешься? — Полковник усмехнулся.

— Нет, — все так же задыхаясь, продолжал Степан. — Нет, что вы!.. Ничего такого я ей не говорил и виду не подал. А бежать… бежать она думает не сегодня, но скоро… Через неделю… может, еще скорей…

— Ах вот что, — с облегчением вздохнул полковник. — Садись же! — прикрикнул он на Савина и силой усадил его в кресло. — Знаешь что? Ты сначала приди в себя, опомнись, а потом и расскажешь.

Полковник сел за стол, заваленный книгами, журналами, рукописями, и, судя по его виду, можно было подумать, что он углубился в чтение.

Наконец Кирилл Петрович оторвался от статьи, которую читал, и жестом дал понять Савину, что готов его слушать. Степан, успевший полностью прийти в себя, приступил к рассказу. Говорил он сейчас куда спокойнее и вразумительнее, чем в тот момент, когда появился у полковника.

В этот вечер, рассказывал он, нежданно-негаданно к нему явилась Войцеховская, вообще-то не очень баловавшая его своими визитами. За все время их знакомства она заходила к Савину один-два раза, не больше. На этот раз она была необычайно мила, любезна. Могло показаться, что никакой истории в «Дарьяле» вовсе и не было. В свою очередь, и Степан, памятуя наказ полковника, вел себя как ни в чем не бывало.

Пригласив Степана пройтись: погода, мол, хорошая — а какая она хорошая? — на улице ветер, слякоть, нелетная, одним словом, погода, — Анна Казимировна увлекла его к себе домой, где сразу приступила к делу. Дело же оказалось таким, что у него, Степана, до сих пор мороз по коже подирает…

Войцеховская начала с того, что рассказала Степану одну историю, случившуюся с ней несколько лет назад. В тот год Анна Казимировна, по ее словам, отдыхала в Латвии, невдалеке от приморского городка Вентспилс. Там, в окрестностях Вентспилса, живет один рыбак, человек пожилой, степенный. Анне Казимировне о нем рассказывали, да она и сама его как-то видела: ходили на его боте компанией в море, рыбачили…

Так вот, со слов одного приятеля, сблизившегося со стариком, она знает, что этот рыбак не гнушается промышлять контрабандой, ходит на своем быстроходном ботике не только в такие места, куда положено… Ну, еще кое-что посерьезнее она о нем знает. Одним словом, он — тот самый человек, который и нужен сейчас ей и Савину…

Тут же Войцеховская предложила Савину съездить к этому рыбаку и установить с ним отношения. На недоуменный вопрос Степана, зачем это ей понадобилось, она резко спросила:

— А ты не понимаешь, не догадываешься?

Степан опешил. Таким тоном Анна Казимировна с ним никогда не разговаривала. Скажи ему кто другой, что она способна так говорить, он бы ни за что не поверил.

Увидев, что Степан растерялся, Войцеховская вдруг круто изменила тон: заговорила нежно, ласково, просительно. Можно было подумать, что она заботится о его, Степана, судьбе.

— Что ты здесь, в Крайске, в этой стране? — спрашивала Анна Казимировна. — Ничто! Жизнь твоя тут кончена, разбита. Выгнан, опозорен. Да и историю с самолетом помнишь? Тебе эту историю не простят. Нет, нет, не спорь, надеяться не на что — не простят. Что ж тебя ждет, что впереди? Ну, посуди сам, кому ты такой нужен? В чернорабочие пойдешь? Фи! А ведь ты молод, талантлив. Ты много знаешь. Степочка, уедем отсюда. Туда, на Запад… Там каждого ценят по его таланту, способностям. Там — твое будущее. Признаться, я тоже здесь не могу, не могу больше. Я задыхаюсь. А там… там мы будем счастливы. Вместе… Всегда вместе…

Степан был настолько ошарашен, настолько растерян, что беспомощно пролепетал:

— Вы… вы о чем, Анна Казимировна? Как это — уедем? Куда?

— Глу-у-пый, — нежно проворковала Войцеховская, — до сих пор не понял?

Она начала разъяснять Степану, что, раздумывая последние дни над его судьбой (она же его любит. Он и не догадывался?), над своей безрадостной долей рядовой учительницы, пришла к выводу, что самым лучшим для них обоих было бы уехать на Запад: в Швецию или Финляндию, а там во Францию, в Германию (Западную, конечно), в Америку, куда угодно, лишь бы подальше отсюда, от этой опостылевшей страны, где жизнь так неласково обошлась с ними обоими.

Укрепившись в этих мыслях, она и подумала о рыбаке, о его темных делах, которые ей известны. Вот кто поможет осуществить их планы, перебраться на Запад…

«Их планы»! Только сейчас до Степана окончательно дошел страшный смысл ее слов. Забыв все на свете, забыв строгое предупреждение полковника, Степан не выдержал. Он накричал на Войцеховскую, грубо обругал ее, но та — хоть бы что! С мрачной улыбкой она смотрела на Степана, ожидая, когда он замолчит. Степан осекся.

— Дур-рак! — презрительно бросила Войцеховская. — Болван. Не хочешь по-хорошему, я поговорю с тобой иначе. Думаешь, буду умолять, в ножки кланяться? Как бы не так! Не дождешься! Да знаешь ли ты, голубчик, что, если здесь останешься, так твоя песенка спета? Что, не понимаешь? Сейчас поймешь. Да будет тебе известно, что кое-кому там, где нужно, известно во всех деталях, как ты намеревался поднять в воздух сверхскоростную боевую машину и угнать ее за границу. Помешала тебе выполнить твое изменническое намерение чистая случайность. Что? Такого намерения у тебя не было? Смешно! Интересно, как ты будешь это доказывать господам чекистам, когда они получат соответствующий материал и тряхнут тебя как следует? Самолет-то ты поднять пытался, никуда не денешься, не отвертишься…

Савин, слушая Войцеховскую, подавленно молчал, Трудно сказать, как бы он поступил, если бы не вспомнил в эту минуту полковника, свое ему обещание. Вернее всего, схватил бы Войцеховскую, поволок бы ее в милицию, куда угодно, где она получила бы по заслугам. Но теперь так поступить, поддаться первому порыву он не мог, Теперь между ним и этой женщиной стоял полковник Скворецкий, и Савин сдержался. Больше того, думая о полковнике, о его указаниях, Степан мгновенно оценил обстановку и понял, что Войцеховская не должна его ни в чем заподозрить, должна сохранить уверенность, что он, Степан Савин, послушное орудие в ее руках.

«Орудие!» — выразился тогда полковник. О, полковник и сам не знал, насколько был прав. А может, знал? Впрочем, сейчас не до рассуждений. Сейчас надо играть свою роль, играть до конца, чего бы это ни стоило.

Взглянув на Войцеховскую, Савин криво улыбнулся.

— Что ж, Анна Казимировна, ваша взяла! Мне податься действительно некуда.

Войцеховская смотрела на него с презрительной, торжествующей усмешкой. Выдержав минутную паузу, она заговорила. Теперь она говорила резко, лаконично, повелительно, как начальник говорит с подчиненным, хозяин со слугой. Она предложила Савину завтра же выехать в Латвию, в Вентспилс, и договориться с рыбаком (адрес которого она даст, он у нее имеется) о переброске их обоих через море, в сопредельную державу. Перед отъездом, сказала Войцеховская, она даст Савину крупную сумму денег, которую тот должен будет вручить рыбаку: не будет же тот даром браться за такое дело.

Да, кстати, добавила Анна Казимировна, пусть Савин предупредит рыбака, что это всего лишь аванс: как только они ступят на нужный им берег, будет заплачено больше, и не в каких-то там рублях, а в долларах. В долларах!

Что? Какова будет сумма и откуда у нее такие средства? Сумму Степан узнает тогда, когда она сочтет нужным ему это сообщить, а что до остального, так у нее нет никакого желания отвечать на идиотские вопросы. А теперь… теперь Савин может идти, он ей пока больше не нужен. Вот деньги на самолет до Риги и на путевые расходы, Завтра утром, с билетом в кармане, пусть явится к ней за авансом для рыбака.

Войцеховская указала Савину на дверь, Когда Степан, напоминавший своим видом побитую собаку (да, да, именно так он выглядел! Разве это плохо?), направился к выходу, она внезапно его остановила.

— Да, вот еще что, — сказала она брезгливо. — Смотри не вздумай валять дурака. Имей в виду, в случае чего, никакого разговора у нас не было. Ничего не было. Пьяный бред бывшего летчика, выгнанного из армии, отвергнутого женщиной, взаимности которой он тщетно добивался. А вот насчет самолета… насчет самолета тут же станет известно. Кому следует…

Вот, собственно говоря, и вся история.

Савин сидел на диване, судорожно сцепив пальцы. Лицо его было перекошено ненавистью. Подумать только: он, Степан Савин, комсомолец, сын большевика, потерял было голову из-за этой гадины. Влюбился! В кого? В кого? Ну, разве он неправ, говоря, что Войцеховскую надо арестовать, арестовать сейчас же? Немедленно. Разве он неправ?

Скворецкий молча смотрел на Степана, любуясь его яростью. «Что, — думал он, — голубчики, не вышло? Сорвалось? И не выйдет! Да, вы можете вскружить голову молодому парню, можете сбить его с пути, исковеркать ему жизнь. Бывает. Порой получается. Но повернуть нашего советского человека против партии, против советской власти, против своего народа — шалишь! Обожжетесь!»

Молчал Скворецкий, молчал и Савин, ожидая решения полковника. Наконец Скворецкий встал, прошелся раз-другой по комнате и, остановившись против Степана, сказал:

— Молодец, Степан, не подкачал. Ну, а насчет ареста… Арестовывать Войцеховскую мы не будем… — Полковник сделал паузу. — Пока…

— Как так? — ужаснулся Степан. — Она же шпионка! Как можно оставлять ее на свободе? Или… — Савин внезапно поник. — Или… Вы мне не верите, товарищ полковник? Сомневаетесь?

— Да ты что, дурак ты этакий, как ты мог такое подумать? — от души возмутился Скворецкий. — Но ты пойми, одной моей веры мало и мало одного твоего заявления. Арест человека — дело серьезное. Чтобы пойти на арест, нужны доказательства виновности и доказательства бесспорные, а у нас — что? Что мы имеем, кроме твоего заявления, сколько бы я ему ни верил? Ничего. И ты хочешь, чтобы, поверив тебе на слово, я пошел на такой серьезный и ответственный шаг, как арест? Да кто мне дал такое право? Полно, Степан, В какое время ты живешь? Подумай и о другом — допустим, ты прав: арестуем мы Войцеховскую. А она возьмет и заявит, что ты наговорил на нее. Из ревности, из мести. Назовет десяток свидетелей, которые знают историю твоих за ней ухаживаний, но не знают того, что известно нам с тобой. Свидетели, конечно, подтвердят ее слова и не подтвердят ничего из того, что рассказываешь ты. Факты окажутся против тебя, против нас. Понял? Нет, братец, Войцеховскую голыми руками не возьмешь. Она не глупа. Судя по всему, это крупный зверь. Такого нужно брать с поличным, на месте преступления. Да, лучше всего на месте преступления…

Задумавшись, полковник умолк и вновь принялся расхаживать по комнате. Затем, придя, по-видимому, к какому-то решению, подошел к Савину, опустился рядом с ним на диван:

— Вот что, Степан, в Ригу тебе ехать придется… И в Ригу, и в Вентспилс… Да, да, придется. Пусть Войцеховская действует, как намеревалась. Понял? Мешать ей не будем… до поры до времени. Впрочем, от окончательного решения сейчас воздержимся: дело серьезное, надо доложить Москве. Сделаем таким образом: завтра, как возьмешь билет на самолет и повидаешься с Войцеховской, звони мне. Встретимся. Вот тогда все и решим окончательно.

— Зачем звонить, товарищ полковник? Прямо от нее я приду к вам, в управление.

— Нет, нельзя. Вдруг да за тобой будут следить. Тут, брат, дело тонкое, всякое может случиться. Сделаем так: как освободишься, ты мне позвони, а встретимся… встретимся… Ты где теперь завтракаешь, обедаешь?

Савин смутился:

— Да так, где придется. Когда в кафе, когда в ресторане, а то и дома, всухомятку…

— В каком кафе? — спросил Скворецкий.

— В разных. Чаще в том, что на углу Лермонтовской и Центрального проспекта.

— А, это такое, в полуподвале?

— Точно, — кивнул Савин.

— Вот и хорошо, — сказал полковник, — в этом кафе и встретимся. Только уговор: ухо держи востро, задача тебе предстоит не из легких…