Онлайн чтение книги Тонкая нить
Глава 27

Миронов и Луганов успели в аэропорт вовремя, к самой посадке. Правда, шоферу пришлось для этого гнать всю дорогу на предельной скорости, не считаясь с правилами движения, но ему это было не впервой. Тем же вечером они были в Риге, сразу связались с командованием пограничников, Посвятив их в суть предстоящей операции, Миронов и Луганов выехали в Вентспилс, к старому рыбаку.

До домика рыбака, где жил все эти дни Сергей, «входя в роль», Андрей и Василий Николаевич добрались только к ночи. Рыбак и Савельев собирались ложиться спать, но, завидев Миронова и Луганова, Сергей радостно кинулся им навстречу. По всему облику Савельева, по выражению его лица, по уверенным, порывистым движениям было видно, что неделя, проведенная на берегу моря, оказала на него чудотворное действие.

— Ну что, Сергей, — одобрительно сказал Миронов, — входишь помаленьку в форму?

— Почему это — вхожу? Почему помаленьку? — задиристо ответил Савельев. — Я в форме, Андрей Иванович, в отличной форме. Можете не сомневаться. Да что там — вы дядюшку Иманта спросите. Верно, дядя?

— О, да, — значительно сказал старый рыбак, посасывая коротенькую прокуренную трубку, — мой племянник есть в отшень хороший форма, полный форма. Можно нет волноваться.

Невзирая на протесты Миронова и Луганова, высказывавшихся, правда, не в очень категорической форме, дядюшка Имант и Сергей принялись тут же хлопотать возле печурки, чистить рыбу для ухи.

— В чужой монастырь свой устав не совай! — внушительно сказал старый рыбак в ответ на просьбы Миронова не утруждать себя излишними хлопотами. — Отведаешь наш уха, тогда и говорить можно. А что час поздний — это тьфу! Мы ночь часто не спим, работаем. Такой наш рыбацкий дело.

Пока закипала уха, Андрей успел сообщить рыбаку и Савельеву, что Войцеховская и Савин будут здесь к завтрашнему вечеру. За столом деловых разговоров не велось: не желая обидеть гостеприимного старика, гости похваливали уху (впрочем, она того и стоила), не касаясь цели своего приезда.

Когда с ужином было покончено, Миронов открыл, как он выразился, «оперативное совещание». Посвятив старого Иманта и Савельева в план предстоящей операции, он подробно обсудил с ними, что надо было делать каждому. Когда все стало ясно, Андрей спросил, где он сможет укрыться, чтобы не попасться на глаза Войцеховской, когда та появится. Рыбак понял его с полуслова: он молча поднялся и жестом пригласил Миронова следовать за собой. Во дворе, вблизи дома, находился небольшой сарайчик, где хранилась рыбачья снасть. Туда старый Имант и привел Миронова. Осмотрев сарай, Андрей пришел к выводу, что лучшего места и не придумаешь. Теперь со спокойной совестью можно было и отдохнуть.

…Войцеховская, она же Пщеглонская, и Савин вылетели из Крайска сутки спустя. На аэродром они прибыли порознь, порознь сели в самолет, порознь вышли в Рижском аэропорту, но у выхода из аэропорта Войцеховская кивнула Степану: теперь можно, подходи. Дальше они отправились уже вместе. Степан был возбужден, его начинало лихорадить: еще бы, в подобном деле он участвовал впервые. «Да, — усмехнулся он про себя, — это тебе не новую машину в воздух поднимать. В машине чувствуешь себя куда увереннее».

Войцеховская же напротив: она настолько владела собой, что по ее внешнему виду заметить что-либо было трудно. Как и все последние дни, она обращалась к Степану в повелительном тоне, была холодна, спокойна, ни к чему не проявляла особого интереса.

В Риге Войцеховская и Савин не задерживались: наскоро перекусив, они выехали в Вентспилс.

Между тем в Крайске чекисты не дремали: как только полковнику Скворецкому стало известно, что самолет, на борту которого находились Войцеховская и Савин, поднялся в воздух и лег на курс, группа сотрудников Управления КГБ выехала на квартиру Войцеховской. Возглавил группу сам полковник. Особыми надеждами Скворецкий себя не тешил: он понимал, что такой опытный враг, как Пщеглонская, вряд ли оставит какие-либо следы. И все же у него теплилась надежда: а вдруг да что-нибудь, какая-нибудь мелочь, могущая сыграть свою роль в ходе расследования, обнаружится.

Однако, судя по всему, ожиданиям его не суждено было сбыться. Пересмотрели все: одежду, книги, мебель (вещей в комнате было порядочно. Войцеховская почти ничего, кроме предметов первой необходимости, с собой не взяла), и ровно ничего заслуживающего внимания не обнаружили.

Но тут взгляд Кирилла Петровича внезапно упал на саквояж: обычный, простенький саквояж, не очень новый, но еще целый, одиноко лежавший в углу вблизи тахты.

Хотя этот саквояж уже осмотрели и, не обнаружив ничего интересного, отложили в сторону, у Скворецкого он почему-то возбудил тревогу. Почему? Полковник вдруг вспомнил: именно саквояж, а не чемодан получила тогда в камере хранения аэропорта Войцеховская. Тот самый саквояж, ключ и квитанция на получение которого находились в спичечной коробке, спрятанной в водосточной трубе. Так не лежит ли перед ним этот самый саквояж, от которого, не считая его уликой, Войцеховская не позаботилась избавиться? Да, вернее всего, так оно и есть. Он самый.

«Впрочем, — тут же подумал Скворецкий, — если это и тот самый саквояж, так что это даст?» Ведь тогда, в аэропорту, Луганов внимательно его осмотрел и ровно ничего не обнаружил. Хотя… Хотя столь ли уж тщателен был осмотр? Ни время, ни обстоятельства не позволяли провести его со всем тщанием. С другой стороны, если что в саквояже и было, так теперь наверное это давно изъято».

Скворецкий взял саквояж и принялся внимательно его исследовать. Так и есть: саквояж пуст и ни снаружи, ни внутри ровно ничего примечательного. Хотя… Минутку… А это еще что такое? Почему тут, в уголке, отпорота подкладка? Да, да, именно отпорота, а не оторвана. Что она отпорота, и отпорота аккуратно, не сгоряча, определить было не трудно, однако обратить на это внимание мог только тот, кто, как Скворецкий, знал историю саквояжа. Оперативные работники, участвовавшие в обыске, всего хода расследования не знали и знать не могли, а сам по себе саквояж им ничего не говорил, поэтому они и не могли придать значения той мелочи, что подкладка саквояжа чуть отпорота. Но Скворецкий знал о саквояже. Медленно, осторожно он прощупал его дно снаружи и изнутри, особенно тщательно обследовав пространство под отпоротой подкладкой — пусто! Ничего постороннего там не было. Не было… Да, сейчас не было, но ведь в свое время могло и быть. Разве не могло лежать под подкладкой несколько аккуратно сложенных листков бумаги, которые, не отпоров подкладки, нельзя было обнаружить. Это было вполне возможно. Тем более возможно, если предположить, что это были не листки бумаги, а кадры микропленки.

Конечно, при тех условиях, в которых проводил осмотр Луганов, он был просто не в состоянии отыскать такое «послание», если даже оно и было.

Скворецкий, распорядившись заканчивать обыск, покинул квартиру Войцеховской. Саквояж он захватил с собой. Часа полтора спустя в кабинет начальника Управления КГБ робко вошла Ольга Зеленко, приглашенная сюда по распоряжению Скворецкого. Кирилл Петрович, извинившись за беспокойство, показал ей на саквояж, стоявший на столике, придвинутом к его рабочему столу.

— Как, раньше такую штуковину вам видывать не доводилось? — спросил он.

— Право, не знаю, — неуверенно сказала Зеленко. — Помнится, такой саквояж был у Капитона Илларионовича — это Черняев, знаете? — но я не уверена. Нет, не уверена. Может, и не совсем такой, просто похожий…

Вскоре после ухода Зеленко появилась Левкович.

— Господи твоя воля! — всплеснула она руками, едва увидев саквояж. — И что это такое делается? Сперва на вокзале оказался чемодан Ольги Николаевны, а теперь вот здесь, у вас, этот самый, как его… Сак, что ли? Ну, одним словом, вещь Капитона Илларионовича.

— Вы хотите сказать, — уточнил Скворецкий, — что этот саквояж принадлежит Черняеву? Вы не ошибаетесь?

— Да нет, товарищ начальник, какая может быть ошибка? Его саквояж, Капитона Илларионовича, это уж точно.

Отпустив Левкович, Кирилл Петрович задумался. Он попытался мысленно восстановить весь ход событий. Да, думал Скворецкий, так, вероятнее всего, оно и было: получив очередную порцию нужных его хозяевам сведений, псевдо-Черняев (а до него, возможно, Корнильева) вывешивал на доске объявлений соответствующий текст, служивший сигналом, составлял донесение, микрофильмировал его, кадры пленки прятал под подкладку саквояжа и сдавал саквояж в камеру хранения. Ключ от саквояжа и квитанция на его получение укладывались в спичечную коробку и помещались в водосточную трубу на пустыре. Войцеховская, обнаружив на доске объявлений условный текст, забирала квитанцию и получала саквояж. Затем кадры микропленки перекочевывали на спичечную коробку и с Семеновым отправлялись в Москву, Б. Ничего не скажешь, сделано ловко! Хоть и довольно сложно, путано, но ловко. Тут, допустим, ухватишься за одно звено — скажем, за того же Семенова или даже саму Войцеховскую, — ан ничего, кроме этого звена, нет. Ни конца, ни начала — цепь оборвалась. Надо проследить всю нить от Корнильевой и Черняева до Б., чтобы полностью размотать клубок. А нить, хоть она и прочная, но тонкая, ой какая тонкая!

«И все же проследили, — с торжеством подумал Скворецкий. — Проследили!» Но тут же он вновь задумался: «Да, проследили. Так ли? Путь от Черняева к Войцеховской будто бы ясен, а дальше? Дальше кое-каких звеньев не хватает. Нет главного — как установить, что к Б. попадали именно донесения Черняева, а не кого-либо другого? Ведь никаких доказательств нет. А это важнейшее звено во всей цепи. Если, допустим, Б. материалов Черняева или Корнильевой не получал, тогда и все остальное вызывает сомнение… Но нет! Черняевские материалы должен был получать Б., и никто другой. Во всяком случае, последнее время».

Кирилл Петрович продолжал рассуждать сам с собой: «Хорошо, нить от Корнильевой — Черняева к Б. прослежена правильно, тут сомневаться нечего. Не трудно понять и роль Войцеховской; вероятно, она получила задание сменить в этой цепи Корнильеву, когда та стала не нужна и ее ликвидировали. Но кто же скрывается под именем Черняева, что за человек, откуда взялся? Какова, наконец, истинная роль Ольги Николаевны Корнильевой: кто она — связная, вербовщик, резидент? Сколько еще неизвестных в этом запутанном уравнении, будь оно неладно!»

Довести свои рассуждения Кириллу Петровичу до конца не удалось: его вызывала Москва, генерал Васильев. Он спешил порадовать начальника Крайского управления КГБ, что текст, запечатленный на микрокадрах, нанесенных на пресловутую спичечную коробку, расшифрован. Как оказалось, он содержит сведения о некоторых оборонных стройках и сводные данные по тому строительству, на котором работал псевдо-Черняев.

— Автора текста, — уверенно сказал генерал, — можно считать установленным: это человек, выдававший себя за Черняева. Больше некому.

Семен Фаддеевич заметил, что в общем-то и целом записи не так уж ценны: они очень разрознены, не систематизированы. Специалисты, приглашенные для экспертизы, пришли к единодушному выводу, что составлял их человек знающий, посвященный во многие секреты, но составлял наспех, кое-как, поэтому получить по ним более или менее полное представление о чем-либо было крайне трудно, если вообще возможно.

Внимательно выслушав генерала, Кирилл Петрович, в свою очередь, рассказал ему о собственной находке — саквояже и возникших у него в связи с этим догадках.

— Теперь, — закончил Скворецкий, — цепь замкнулась. Путь от Черняева к Б. ясен…

— Кстати, — прервал его генерал, — как там этот самый, который выступал под именем Черняева, не пришел в себя? Все еще по-собачьи лает?

— Лает, — вздохнул Скворецкий.

— Ну, а экспертиза? Собирается она когда-нибудь дать заключение? Чего тянут?

— С экспертизой плохо, — признался Кирилл Петрович. — Большинство экспертов склонно утверждать, что сумасшествие Черняева самое доподлинное: не выдержал, мол, нервного потрясения. Но есть среди экспертов и такие, кто полагает, что все это — симуляция. К единому мнению эксперты прийти пока не могут.

— Так не пойдет, — решительно сказал генерал. — Дальше ждать мы не можем. Давайте вот что: завтра отправляйте Черняева самолетом сюда, в Москву. Тут и психиатры получше, и специальный институт имеется. Разберутся быстрее.

— Хорошо, — вздохнул Скворецкий. — Будет исполнено. Зачем завтра? Сегодня и направим…

Отдав распоряжение об отправке Черняева в Москву и покончив с текущими делами, которых за день скоплялось немало, Кирилл Петрович отправился домой. Он любил эти вечерние прогулки по шумному, веселому Крайску. Обычно он шел, приглядываясь к встречным, вслушиваясь в задорный смех молодежи, ловя обрывки случайных фраз. Но на этот раз мысли полковника были далеко: они были там, в Латвии, где, как он знал, сейчас развертывалась заключительная фаза операции. «Что-то у них теперь делается? — беспокоился Кирилл Петрович. — Гладко ли все пройдет? Ведь от такой, как эта Пщеглонская, ждать можно чего угодно».

Волновался, однако, Скворецкий напрасно: в Латвии все шло как надо, как и предусматривалось планом. Савин и Войцеховская добрались до Вентспилса к вечеру и прямо направились к рыбаку. Старый Имант и его племянник (Савельев вполне освоился с этой ролью) встретили их без особого радушия, как встречают гостей, не принять которых нельзя, хотя их визит и не доставляет удовольствия. Старик усадил Войцеховскую и Савина к столу и поставил перед ними сковородку свежеизжаренной рыбы.

— Спасибо, — отказалась Войцеховская, — но мне что-то не хочется.

— Нет, — решительно сказал рыбак, — так нельзя. Когда идешь в море, надо кушайт. Сколько будем идти — пять часов, десять, — кто знайт?

Тут же взгляд дядюшки Иманта упал на небрежно брошенный на лавку кожаный реглан Савина и аккуратно положенное рядом пальто Войцеховской. Он сделал знак Савельеву: убери, мол, в сени. Савин поднялся было сам, чтобы унести пальто, но Войцеховская внезапно воспротивилась.

— Ты можешь убирать свою кожанку куда угодно, — сказала она вполголоса, — но мое пальто не трогай. Оно останется здесь, в этой комнате.

— Ай, ай, ай, — укоризненно прищелкнул языком старый рыбак, — как нехорошо! Разве может человек оставлять свой пальто в комнате, где кушайт, где живет. Нехорошо.

Взяв из рук Савина реглан, прихватив пальто Войцеховской, старик вышел из комнаты, не обращая внимания на протесты Анны Казимировны. Понимая, что портить отношения с рыбаком не следует, во всяком случае сейчас, накануне отъезда, она наконец смирилась.

Старый Имант, вынеся пальто в сенцы, вернулся в комнату.

— Скоро будем ехать, — медленно роняя слова, заговорил он. — Начинается ночь, и будем ехать. Ночь лучше, темно. Солдат не видит, пограничник не видит. День нельзя, все видно, день надо вертайт обратно.

Старик помолчал, сделал несколько неторопливых затяжек из своей трубки, пустив к потолку густые клубы дыма, и спросил:

— Где есть деньги? Давай сейчас платийт.

— Как — сейчас? — возмутился Степан. — С какой это стати? Мы же условились, что окончательная расплата будет там, на том берегу…

— Вы аванс получили? — поддержала его Войцеховская.

— Аванс получайт, только надо все платийт, доллар платийт. Доллар ты мне не давал. Тот берег вы будете уходить, мне надо быстро-быстро плыйт обратно. Времени нету. Как будет? Доллар надо сейчас платийт.

Завязался ожесточенный торг: старик отступать не хотел, но не уступала и Войцеховская. Савин в спор почти не вмешивался, а Савельев попросту вышел из комнаты: мое, мол, дело — сторона. Мне-то что?..

Спорили долго. Наконец Войцеховская махнула рукой и с ожесточением сказала:

— Ладно. Часть суммы в долларах я выдам сейчас, но только часть — не больше. Окончательную расплату произведем на месте. Это мое последнее слово. Последнее… Не хотите — можете убираться к черту!

В этот момент в комнату вернулся «племянник» рыбака. Сумрачно посмотрев на него, дядюшка Имант решил закончить спор, пошел на уступки.

— Ладно, — проворчал он, — давайте доллар. Остальное — потом. Скоро ехать пора.

Войцеховская отвернулась к стене, прикрывая собой сумочку, которую ни на минуту не выпускала из рук, выхватила оттуда небольшую пачку банкнот, пересчитала их и швырнула через стол старику.

Рыбак ловко подхватил деньги, также аккуратно пересчитал их и, поднявшись из-за стола, убрал в почерневшую от времени шкатулку, стоявшую на комоде в углу комнаты. Затем он уселся к столу и принялся что-то старательно царапать карандашом на клочке бумаги.

— В чем дело? — нервно спросила Войцеховская. — Что это вы там пишете?

— Расписка, — с невозмутимым видом сказал рыбак. — Я пишу расписка, что получал доллар. Ты — давал, я — получал. Каждый дело требует порядок…

— Расписка? — изумилась Войцеховская. — А к чему она мне? Хотя… — Она загадочно улыбнулась. — Хотя давайте расписку… Пригодится…

Про себя она подумала: «Тебе же, старый дурак, хуже. Сам в петлю лезешь».

— Надо собирайте, — отрывисто сказал рыбак, вручив ей расписку, которую та тщательно упрятала. — Быстро! Быстро! Уже есть время!

«Племянник» проворно юркнул в сенцы и вернулся с верхней одеждой гостей и грубыми брезентовыми плащами с откидными капюшонами. Два из них он протянул Войцеховской и Савину. Сами они вместе с рыбаком надели плащи поверх теплых ватных курток.

Светя в кромешной тьме фонарем, старый Имант повел гостей к дощатому причалу, возле которого качался рыбацкий баркас.

— Ход у этого суденышка будь здоров, — прошептал Савин на ухо Войцеховской. — Как черт тянет.

— Ладно уж, помолчи, — огрызнулась та. — Лишь бы до места добраться…

Войцеховская и Савин перебрались на баркас и уселись возле борта. Рыбак нырнул в темноту и вскоре вернулся с «племянником», таща вместе с ним тяжелую сеть.

— Для маскировка, — пояснил он. — Для пограничник. Едем рыба брать…

Сеть была брошена на дно, к ногам пассажиров. Дядюшка Имант и «племянник» мягко спрыгнули в баркас, мотор затарахтел, канат был отвязан, и суденышко ходко пошло в море.

Прошло минут пятнадцать — двадцать, и на опустевшем причале появился еще один человек. С минуту он постоял, вслушиваясь в монотонный плеск волн, набегавших на песчаный берег, и, убедившись, что звук мотора заглох вдали, несколько раз включил и выключил электрический фонарик, направляя тонкий луч света вдоль берега. В ответ на этот сигнал где-то невдалеке, в море, оглушительно взревел мотор, вспыхнул прожектор, и к дощатому причалу, на котором стояла одинокая фигура, стремительно помчался верткий пограничный катер.

Метрах в ста от берега катер резко затормозил, вздыбив высокие буруны, описал кривую и осторожно, приглушив мотор, подошел к причалу.

— Ну как, — послышался с катера голос Луганова, — все нормально?

— Полный порядок, — ответил Миронов (это он стоял на причале) и ловко перескочил на палубу катера. — Давайте так, товарищи, — обратился Андрей к командиру катера, поглядев на светящийся циферблат своих часов, — отойдем в море и немного поболтаемся. До назначенного срока еще сорок семь минут. Да свет выключите, он пока ни к чему.

— Слушаюсь, товарищ майор! — ответил командир катера.

Прожектор погас, мотор заработал на полную мощность, и катер рванулся в открытое море.

…Прошло около часа, как баркас дядюшки Иманта покинул берег. Мерно тарахтел мотор, волны плескались о борт суденышка. Старый рыбак, посасывая свою трубку, сидел на руле, «племянник» притулился возле мотора. Войцеховская, напряженно всматривавшаяся в темноту, сейчас откинулась к борту, надвинула капюшон и, казалось, дремала. И чего было беспокоиться? Все шло как по маслу. Еще час-другой, и они будут в водах той страны, куда она стремилась. А там… там… Там она сбросит с себя ненавистную личину, которую столько лет носила…

В этот миг где-то вдалеке, не то справа, не то позади, послышался гул мощного двигателя. Гул все нарастал и нарастал. Старый рыбак безмолвно застыл у руля, напряженно вглядываясь в темноту, а «племянник» испуганно зашевелился возле мотора. Войцеховская резко выпрямилась, вцепившись пальцами в рукав Савина.

— Ты слышишь? — спросила она свистящим шепотом. — Слышишь? Что это может быть?

Савин не успел ответить, как прямо по ходу баркаса, в какой-нибудь сотне метров впереди, вспыхнул ослепительный луч прожектора и, стремительно пробежав по верхушкам волн, уперся прямо в баркас, выхватив его весь, вместе со всеми пассажирами, из темноты. Мотор баркаса внезапно чихнул раз, чихнул другой и заглох. Гул вдалеке, во мраке, становился все ближе, все явственнее. Там возник второй сноп света, метнулся в одну сторону, в другую, скрестился с первым и вцепился в беспомощный баркас, безжизненно качавшийся на волнах.

— Почему выключили мотор? — хрипло прошипела Войцеховская, вскакивая со своего места. — Включай немедленно!.. Надо уходить, уходить надо…

— Куда уйдешь? — тоскливо отозвался рыбак. — Куда? Нет куда. Пограничники…

— А ну, старый пень, — повысила голос Войцеховская, — немедленно запускай мотор — и ходу! И ты пошевеливайся, щенок паршивый! — яростно повернулась она к «племяннику». — Твоя небось работа? Наделал от страха в штаны и заглушил мотор, собачья кровь! А ну, живо!

В ее руках тускло блеснула вороненая сталь пистолета. Все дальнейшее не заняло и минуты. К вящему изумлению Войцеховской, на лице «племянника», мертвенно-бледном в слепящем свете прожектора, не было и тени замешательства, ни малейших признаков страха, никакого испуга. Чуть пригнувшись, «племянник» отчаянным прыжком преодолел разделявшее их пространство и кинулся на Войцеховскую. Анна Казимировна выстрелила, но напрасно. В момент выстрела рука ее была подброшена снизу вверх, и в следующее мгновение пистолет очутился в руках Савина.

— Анна Казимировна, вы сошли с ума! — крикнул Степан, отстраняя ее руку. — Стрелять на глазах у пограничников? Это… Это безумие…

— А-а-а-а, — взвизгнула Войцеховская, — и ты туда же? Трус, предатель!

С неженской силой она ударила его по лицу. Ударила раз, хотела нанести еще удар, но подоспевший Савельев крепко схватил ее за руку. Степан смотрел на нее с нескрываемым презрением.

— Спасибо, Анна Казимировна, — сказал он сдавленным голосом, — спасибо за учение…

Но Войцеховская его не слушала: с остервенением вырывалась она из рук Савельева, державшего ее железной хваткой.

Между тем пограничные катера, утробно урча моторами, работавшими на малых оборотах, с двух сторон приблизились к баркасу, беря его в клещи.

— Что за судно? — послышался с одного из катеров властный голос, усиленный рупором. — Откуда, из какого порта идете? Куда? Почему нарушили государственную границу? Что у вас там происходит, что за стрельба?

В ответ не раздалось ни слова. Все, кто находился на баркасе, молчали.

— Швартуй баркас! — прозвучала команда. — Наряду перейти на задержанное судно. Взять баркас на буксир. Людей перевести сюда, на катер.

«Все, — поняла Войцеховская, — игра кончена. Не вывернуться». Но сдаваться живьем в руки чекистов она не собиралась. Войцеховская пригнула голову, вцепилась зубами в угол воротника своего пальто, с силой сжала челюсти и закрыла глаза. Она знала: мгновение — и Аннели Пщеглонской не будет в живых. Хрустнет в зубах раздавленная ампула, и молниеносно действующий яд сделает свое дело…

Что это, однако? Прошло мгновение, другое и третье, а под зубами ничто не хрустит. Она жива, жива…

— Вот так встреча! Никак, Анна Казимировна? — внезапно раздался с одного из катеров до ужаса знакомый голос. — Зря стараетесь, ясновельможная пани. Ампулы в вашем воротнике нет. Я ее обнаружил и вынул, пока вы торговались с владельцем баркаса там, в Вентспилсе.

«Пресвятая дева Мария! Чей это голос, как попал сюда этот человек? — с ужасом подумала Пщеглонская. — О чем он говорит, этот инспектор? Неужели все знает? Но, матерь божья, инспектор? Откуда? Как?» Внезапно Пщеглонскую осенило: «Чекист! Этот инспектор — переодетый чекист, и Савин чекист, и старый рыбак чекист, и его племянник, конечно, тоже. Все они — чекисты. В этой непонятной стране — все чекисты!»

Однако времени на раздумья пани Пщеглонской отпущено не было: на баркас ловко перепрыгнули пограничники, Миронов, Луганов. Пщеглонскую пересадили на один катер, Савина — на другой. Катера взревели моторами и стремительно помчались к берегу, к советскому берегу.