Онлайн чтение книги За подводными сокровищами Treasure Diving Holidays
II. Резиновые крылья и стеклянные глаза

Водолазный шлем открыл нам новый мир. Но это приспособление оказалось слишком тяжелым и неудобным. Шланг держал нас на привязи, лишая полной свободы движений под водой. Мы пробовали пользоваться и покупными шлемами, но все они оказывались столь же непослушными и зловредными, как наш самодельный.

Однажды мы выслали шлем заранее во Флориду, а он так и не прибыл туда. Другой шлем прибыл, но привез с собой такой норд-ост, что нам так и не удалось ни разу спуститься под воду.

Но наша проблема постепенно разрешалась, потому что между 1934 и 1944 годами в Средиземном море и на побережье Южной Калифорнии постепенно вырабатывалась новая техника подводного плавания на небольших глубинах: человек свободно плавает в море без механических приспособлений, без громоздкого водолазного костюма, пользуясь лишь резиновыми ластами на ногах и маской — пластинкой, защищающей глаза.

К концу второй мировой войны Барни возвратился с Южно-Тихоокеанского театра военных действий и служил в американском военно-морском госпитале в Сан-Диего. В расположенном поблизости местечке Ла Джолла мы впервые увидели калифорнийских подводных пловцов, и сами впервые надели маски и ласты. Благодаря маскам наши глаза, привыкшие к условиям атмосферы, настолько приспособились к преломлению света в водной среде, что мы могли разглядеть каждую песчинку на дне, каждое поблескивание рыбьих глаз. Вскоре мы так же сжились с резиновыми ластами, как дельфин со своим хвостом. С нами как бы произошла физическая метаморфоза, но, подобно дельфину, мы не могли дышать под водой.

Когда Барни влюбился в моллюсков и я была вынуждена последовать за ним на дно Тихого океана, то пожалела, что не училась задерживать дыхание лежа в ванне, под мыльной пеной.

Подводной возлюбленной Барни была калифорнийская устрица — единственный моллюск, который, подобно заключенному в раковину наутилусу, являлся источником вдохновения для стихов и песен. Эта большая морская улитка, с блестящей раковиной с молочным отливом, обладает необычайным, почти магическим очарованием. Она — устрица — монополизирует беседу, является доминирующим блюдом, решает вопрос о месте проведения отпусков, пополняет домашние кладовые и сводит с ума жен охотников за устрицами, если только сами жены не научатся нырять за ней. Научившись, они сами становятся не менее одержимыми, чем их мужья, и проводят долгие часы, укрепляя свои мышцы для борьбы с этим моллюском. Они становятся скрытными относительно самостоятельно открытых устричных лежбищ, разговорчивыми, когда речь идет о приключениях под водой, и столь же счастливы, как их мужья, когда являются домой с обычной нормой — десятком сверкающих ракушек.

Океан с волшебными моллюсками находится всего в каких-нибудь пяти милях от парадного нашего калифорнийского дома, позади которого начиналось пустынное подножие пурпурных Сьерр. Мы жили в несокрушимом древнем доме, приютившемся в роще лимонных и апельсиновых деревьев в деревушке Сонита, расположенной на полпути между Сан-Диего и мексиканской границей. Здесь, в идеальных климатических условиях между горами и морем, мы изучали новый образ жизни с солнцем, луной и вечным движением океана.

Этот замечательный период нашей жизни был посвящен воспитанию наших детей — Анны, Джоун и Сюзи — восьми, семи и двух лет, и только что родившегося Джорджа. У нас было полсотни кур, полсотни уток, пара индюшек, десяток гусей, собака, три козы, полдюжины голубей, тарантул, привязанный к обезьяньему дереву, мексиканский ослик да еще шаловливая свинья, которую звали Бонита Худини Крайл. Регулярно она приносила нам целый выводок поросят. Мы ели все, что выращивали, исключая собаку и ослика, и не уверены, что не попробовали бы ослика, если бы однажды ночью не заказали оленины в Тижуана. С полным двором живности мы были совершенно избавлены от забот о питании, а после того как научились плавать под водой и наш холодильник регулярно пополнялся омарами, калифорнийскими устрицами и спрутами, мы почти не нуждались в рынке.

Увлечением калифорнийской устрицей мы обязаны молодому военно-морскому врачу Рюпу Тэрнбуллу — прирожденному калифорнийцу. Он же обучил нас плавать под водой. Рюп Тэрнбулл показал нам, как устрица маскируется в пучке водорослей и скрывается в самых недоступных пещерах на дне. Чтобы отыскать калифорнийскую устрицу, приходится плыть над самым дном, раздвигать качающуюся морскую траву и тщательно осматривать трещины и щели в скалах. Иногда, заглядывая во мрак пещеры, лицом к лицу сталкиваешься с холодным змеиным взглядом мурены.

Когда вы находили устрицу, ваши беды лишь начинались. Устрица сильна, молчалива и упряма. Под раковиной у нее скрывается большая мышца, сидящая на жесткой коричневой ножке, покрытой вязкой слизью. Это позволяет устрице медленно скользить по поверхности скалы и присасываться к ней с необычайной силой. Питается она морскими водорослями и морским салатом, высовывая из-под раковины свою рогатую, как у улитки, головку.

Когда отрываешь устрицу, приходится одной рукой держаться за скалу, чтобы противостоять течению, в то же время другой рукой надо ударить монтажной лопаткой по тому месту, где ножка устрицы присосалась к скале. При удачном ударе устрица отскакивает, и ловец, вдохнув последние остатки воздуха, хватает добычу и летит со скоростью ракеты к поверхности.

Когда мышца устрицы находится в расслабленном состоянии, между скалой и раковиной имеется промежуток примерно в полдюйма, через который выступает кольцо пурпурных усиков. Как только ловец научится распознавать эту бахрому, он проникает в секрет маскировки калифорнийской устрицы. После этого он легко обнаруживает ее повсюду. Но стоит только неосторожно прикоснуться к устрице, как она убирает свои усики и крепко-накрепко присасывается мышцей к скале. В таком случае даже опытным охотникам вроде Рюпа порой не удается отодрать ее.

Рюп был высок, темноволос, мускулист, с коричневой от загара кожей. Обычно он нырял в светло-зеленой резиновой маске, прикрепив к ногам большие зеленые ласты. В руках у него десятифутовое копье, монтажная лопатка и сетка для улова.

Мы попали в руки настоящему водяному. Рюп повел нас к береговому уступу в Ла Джолла. Там нам была наглядно доказана абсолютная необходимость применения водолазной маски и ласт. В то время у нас были лишь очки, предназначенные не для ныряния, а для защиты глаз пловца от воды.

— Давайте спустимся в море отсюда, — сказал Рюп, ведя нас по скользким скалам, заросшим морской травой.

Стоял май, и температура воды была немного выше 15°. Трясясь от холода, мы следовали за ним.

— Поплавок будет у меня, — заявил Рюп, надувая спасательный пояс военно-морского образца. К нему он привязал сетку для улова.

С трудом преодолевая прибой, мы шли вслед за Рюпом. Уловив момент, когда волнение почти утихло, мы бросились в воду и поплыли от берега со всей скоростью, на какую были способны наши невооруженные ноги. Неожиданно к нам подкралась огромная волна, гребень которой возвышался на добрых семь футов над нашими головами. Выбраться на берег мы не успели, а нырнуть под волну не догадались. Мы лежали оцепенев и вцепившись в скользкую морскую траву, когда отхлынувшая волна оголила скалы, над которыми мы плыли. И вот набежала новая волна, и мы оказались как бы в барабане огромной стиральной машины, которая вертела и била нас в массе бурлящей пены.

— Ныряйте под волну, — кричал нам Рюп. Сам он, словно винтами, работал ластами, ныряя сквозь каждую набегающую волну, и направился в открытое море, предоставив нам самим бороться за существование. Отплыв на 200 ярдов, он повернулся лицом к берегу и стал поджидать нас.

— Осталось всего двести ярдов, если плыть вдоль берега! — крикнул Рюп, чтобы подбодрить нас, и поплыл дальше. Когда мы наконец нагнали его, он уже копался где-то на дне. Спасательный пояс глубоко сидел в воде, так как сетка наполнилась устрицами. При нашем появлении Рюп всплыл, держа в каждой руке по омару.

— Ныряйте, — сказал он, — на дне их полным-полно.

Но я уже выдохлась и почти что замерзла. В мои очки протекала вода, и я не могла различить даже собственных ног. У меня хватало сил лишь для того, чтобы держаться за спасательный пояс и наблюдать за происходящим. Барни, которому было не теплей, чем мне, сделал глубокий вдох и исчез… секунд на пять. Когда посиневший Барни вынырнул, то имел вид утопленника. Рюп удивленно поглядел на него и спросил: «Неужели тебе холодно?» Но в этот момент Барни перестал стучать зубами. Его челюсти свело судорогой, и он не смог произнести ни слова.

Мою левую ногу начинало сводить судорогой, и я с тоской поглядывала на слишком отдаленный берег, когда вдруг ни с того ни с сего из глубин моря появился сначала трезубец Нептуна, а за ним длинный блестящий штык. Я решила, что у меня начались галлюцинации от холода. Тут вынырнула голова в маске и отвесила церемонный поклон.

— Полковник Норт, — представилась голова. — Не откажите в любезности подержать мой штык. С манерами, достойными английского дворецкого, полковник вручил мне оружие, еще раз поклонился и тут же исчез, взмахнув своими ластами.

Я почувствовала себя, как Алиса в стране чудес, когда, плавая в луже своих собственных слез, она спросила сказочного Мышонка:

— Скажите, пожалуйста, как выбраться из этого пруда? Я так устала!

Когда полковник снова появился с насаженным на конец, копья десятифунтовым палтусом, я тоже решила, что пора уходить, так как в «пруду» становится слишком людно. Я бы не удивилась, если бы другие подводные пловцы вдруг вынырнули с «Утенком и Додо», с «Лори и Орленком» или каким-нибудь из диковинных животных Алисы. Я поплыла к берегу и все последовали за мной.

Рюп и полковник с трезубцем приплыли с устрицами, заткнутыми даже в плавки. Устрицы настолько сильно присосались к телу, что больно было отдирать их. Очищая устриц, Рюп отделял сочленение большого белого мускула и легко стаскивал кольцо внутренностей. После этого происходила метаморфоза. Слизистая коричневая лапа вдруг превратилась в хрустальную туфельку Золушки. Под желтовато-серой жесткой оболочкой, похожей на перезимовавший кокон, ракушка была покрыта узорами, не менее красивыми, чем крылышко тропической бабочки. Внутренняя сторона ракушки оказалась из перламутра с опаловым отливом, более гладкого, чем атлас. Она как бы светилась внутренним светом. Ни одна ракушка не может сравниться по красоте с ракушкой калифорнийской устрицы, только что очищенной и вымытой в море, с еще сверкающими на ней каплями морской воды. Нет более вкусного блюда, чем твердый белый кусок устрицы, нарезанный тонкими ломтиками, отбитый до толщины кружева и зажаренный до золотисто-коричневого цвета.

В августе, когда температура воды повысилась до 22–23°, заливчик в Ла Джолла был полон охотников за устрицами. Они смотрели на дно через стекла плавательных досок и плавали на поверхности в масках с ластами на ногах. В Калифорнии устрица считается морской дичью и находится под охраной закона. Установлена суточная норма улова. Запрещен вывоз мяса и раковин устриц. Закон не разрешает охотиться за устрицами, пользуясь дыхательными аппаратами на глубинах менее 20 футов. Несмотря на эти правила, подводным пловцам-любителям достается большая часть улова в мелководье. «Клуб Чистильщиков Дна», члены которого представляют группу закаленных и опытных подводных пловцов, очищает от устриц каждую подводную щель и трещину на глубине до 40 футов. Промысловые охотники, оснащенные воздушными баллонами, очищают более глубокие места. Атакованные на всех глубинах устрицы ведут жизнь полную опасностей, и только способность самки класть более двух миллионов яиц в год спасает их от полного истребления.

С повышением температуры воды устриц становилось все меньше и меньше, и нам приходилось охотиться за ними в менее доступных и более опасных местах. Одним из таких мест был риф у Каса Маньана, где пещеры и ущелья полны устриц и омаров; однако прибой здесь настолько сильный, что спуск под воду очень затруднен. Свободно нырять можно только в самые безветренные дни.

В первый раз мы купались у Каса Маньана в бурную погоду. Выйдя из-под защиты мола, мы смело поплыли навстречу шестифутовым волнам, которые пенились, разбиваясь о риф. Мы без труда ныряли под волны и, выбравшись подальше от берега, думали, что наши беды остались позади. Но когда мы вновь нырнули, нам показалось, что дно как будто промчалось мимо. Вынырнув, обнаружили, что приливной сулой отнес нас еще на пятьдесят ярдов от берега, и с каждой минутой нас уносило все дальше и дальше в море.

Приливной сулой — результат углового удара волн о риф или береговой выступ. Такие течения опасны для пловцов, так как видя, что их уносит в море, они пугаются, пытаются плыть обратно к берегу, выбиваются из сил и тонут. Хороший пловец с ластами может иногда преодолеть сулой и выбраться на берег, но если он не уверен в своих силах и не находится в хорошей спортивной форме, то ему лучше и не пробовать. Приливной сулой никогда не выходит в открытое море, а идет вдоль берега или через залив, пока не ударится о противоположный берег; если плыть по течению, то в конце концов вас вынесет на берег.

Берег уже казался совсем далеким и с каждой секундой удалялся все больше. Залив был шириной в полмили. Мы плыли по течению, сберегая силы и пытаясь придумать способ выбраться на берег. Большая часть берега защищена крутыми скалами. Впереди слышался рев у Большого Бумера — опасного берегового выступа, об острые скалы которого разбивались огромные волны. Я со страхом глядела на волны прибоя.

— Плыви ногами вперед, — сказал Барни. — Отталкивайся от скал ногами или пытайся проскользнуть над ними, как будто плывешь через пороги.

Меня это нисколько не успокоило: дело в том, что я никогда не переплывала пороги. Мы ждали — я с дрожью, Барни совершенно спокойно, держась в воде вертикально у самых бурунов, пока не дождались небольших волн. Тогда мы быстро вошли в них, в последний момент повернулись ногами к скалам и чудом, без единой царапинки выбрались на скалы, омываемые кипящими пенистыми волнами.

Наибольшую опасность для плавания у тихоокеанского побережья представляют течения. Легенды о частой гибели людей, от того что устрицы, как живые капканы, ловили их за руки, совершенно неправдоподобны. Раковина калифорнийской устрицы всего лишь на полдюйма шире тела, а следовательно, может прищемить кончик пальца, не более. Опасность охоты за устрицами исходит не от них самих. Извлеченные из воды тела утонувших, чьи руки были протянуты за устрицами, оказывались зажатыми между скал неожиданным поворотом подводного течения, которое намертво заклинивало их в расщелинах скал. В прозрачной воде видно, куда несет, а поэтому само течение не таит в себе большой опасности. Но в дни шторма во взбаламученной воде видно не дальше, чем на два фута, и не успеет пловец опомниться, как его уже заносит течением под камни.

Так случилось со мной у Девилс Слайд в Ла Джолла. Предполагая, что ныряю у края выступа, я неожиданно очутилась у входа в длинный тоннель. Совершенно не ощущая движения, я незаметно очутилась в центре тоннеля, подгоняемая мерно ускоряющимся течением. Ощупав стены в поисках устриц, я оттолкнулась ногами от дна, чтобы подняться на поверхность и глотнуть воздуха. Тут я так ударилась головой о каменный потолок, что из глаз посыпались искры. Поняв, что меня занесло под камни, я испугалась. Не хватало воздуха, и я уже отчаялась выбраться на поверхность. Вдруг, набирая скорость, скалы понеслись мимо, и я, подхваченная встречным течением, оказалась на поверхности. Навсегда останется в моей памяти блаженное ощущение первого глотка воздуха.

На побережье Калифорнии самое сильное течение было у Лагуна Бич — между скалами напротив ресторана «Виктор Гюго». Через глубокий пролив в лагуну проходит мертвая зыбь из тихоокеанской дали. Здесь, в расселинах скал, водится калифорнийская устрица в черной раковине диаметром в девять дюймов. Но при каждой попытке добыть такую устрицу нас уносило течением. Пока достигнешь дна, оказываешься на тридцать футов от той устрицы, над которой нырнул. Затем обратный поток относит в нужную сторону, но при этом дно, устрица и все прочее пролетает мимо со скоростью экспресса.

Выбравшись на берег, чтобы отдохнуть на пляже от сумасшедших полетов у дна залива, мы увидели трех молодых солдат морской пехоты. Они были вооружены новыми блестящими стальными стержнями для ловли устриц. На них были огненно-красные плавки. Каждый нес свою форму, перекинутую через руку. Двое из них рослые, здоровые и сильные ребята. Мускулы их рельефно выделялись при ходьбе. Третий маленький, худощавый юноша, без следов растительности на лице. Трудно представить себе, как он прошел по физическим данным при поступлении на службу. Одежда, которую он нес, казалось, была слишком тяжела для него. Поравнявшись с нами, он остановился.

— Как вы достаете этих устриц, о которых столько разговору? — обратился он к нам. По акценту можно было определить, что он из района Бруклин в Нью-Йорке.

— Внизу в проливе в расселинах скал их полно, — сказал Барни.

— Стоит ли нырять в этакую зыбь? — спросила я с беспокойством. Этого мальчика из Бруклина вообще-то не следовало бы пускать даже в глубокий конец плавательного бассейна.

— Думаю, что стоит, мадам, — ответил он, — во всяком случае мне хотелось бы попробовать.

— Холодновато! — предупредила я.

Он выглядел столь беспомощным и хрупким, что мне захотелось дать ему несколько полезных советов насчет плавания под водой. Я рассказала ему, как очистить легкие, делая глубокие вдохи перед нырянием, как погружаться, не производя лишних движений ногами и не теряя сил на бесполезные удары по поверхности, как быстро достигнуть дна до того, как потребуется сделать новый вдох.

Он все внимательно выслушал, поблагодарил меня и присоединился к своим друзьям, поджидавшим его, стоя в воде. Все трое вместе поплыли от берега и так же вместе исчезли под водой. Мы прождали почти целую минуту, но никто не появлялся.

— Надо пойти поискать их, — обратилась я к Барни, думая об опасной зыби.

Мы нырнули и обнаружили всех троих на двадцатифутовой глубине. Они носились в разные стороны с довольным видом, нанося удары по устрицам, мимо которых их проносило течением. Они находились под водой минуты полторы, а затем, словно по команде, одновременно поднялись на поверхность. В руках у них было полно устриц и омаров.

— Где вы учились нырять и так долго задерживать дыхание? — спросили мы с удивлением.

— Мы подрывники-водолазы, — сказал один, — только что вернулись из южной части Тихого океана, где этим только и занимались.

Стуча зубами, юноша из Бруклина заявил:

— Вода слишком холодна даже для белого медведя. И тридцати секунд под водой не продержишься.

Он был прав. Холодная вода усиливает обмен веществ, повышает потребность в кислороде и таким образом сокращает время, в течение которого можно задерживать дыхание. Холод коварно воздействует на физиологические процессы: сначала наступает усталость, затем теряется ориентировка и наконец — сознание. Усиленный обмен веществ скоро приводит к изнеможению. Тепло теряется настолько быстро, что даже сильное движение не может восстановить его. Температура тела понижается. Человек теряет сознание. В Арктике люди обычно погибают после десятиминутного пребывания в воде, даже если на них надет спасательный пояс, потому что уже не остается сил даже для того, чтобы удержать голову наверху.

Нептуноподобный полковник Норт рассказал нам, как он однажды купался зимой при температуре воды чуть выше 10°. Он потерял ориентировку, выполз из воды и, не сняв маски, полуголый побежал по улицам Ла Джолла, разгоняя пешеходов своим десятифутовым копьем. Задыхаясь, он ввалился в дом, где его жена с гостями играла в бридж. Придя в себя, он был столь же удивлен, что оказался дома, сколь и игравшие в бридж гости, — он совершенно не помнил, каким образом попал домой.

Полные люди, подобно дельфинам и китам, легче переносят холод, потому что у них есть слой жира, который предохраняет тело от потери тепла. Очень худые люди почти совершенно не переносят холода. Наш друг, Бад Янделл, худой и жилистый, и к тому же недавно вернувшийся из южной части Тихого океана, гостил у нас в ноябре месяце, когда температура воды была около 15°. В один ясный день мы повели его купаться. Дно было сплошь усыпано устрицами и кишело омарами. Барни и я настолько были увлечены охотой, что совершенно забыли про Бада. Вдруг мы увидели, как он неуклюже забрался в нашу резиновую лодку и стал грести в направлении моря.

— Куда ты гребешь? — крикнула я.

Ответа не последовало. Он повозился с веслами, а потом, совершенно обессилев, чуть не вывалился из лодки.

Когда мы подплыли к нему, он был почти в бессознательном состоянии от холода. Подтянув лодку к берегу, мы вывалили Бада в мелкую воду и вытащили его на берег. Четыре устрицы, лежавшие на дне лодки, крепко присосались к его тонким посиневшим ногам. Сидевшие на скале доброжелатели предлагали спустить на веревочке бутылку виски. Это бы только ухудшило дело. Ему надо было согреться. Мы втащили его наверх в дом нашего друга, опустили в горячую ванну и напоили горячим чаем. Скоро он пришел в себя, но так ничего и не припомнил — ни того, как он взобрался в лодку, ни того, как мы его тащили вверх по скале.

Мы готовы были переносить холод вод Тихого океана не столько из-за опаловой раковины калифорнийской устрицы и ее сочного белого мяса, сколько из-за того, что она была символом незабываемых дней, когда мерцавший отблеск океана представлялся нам сердцевиной сапфира, светившегося яркой голубизной; когда рощи бурых водорослей отдавали пурпуром, а на полированной поверхности листьев, подобно капелькам росы, сверкали мелкие лазурные рыбки. В такие дни среди огромных черных скал мы находили усыпанные песком ущелья. К их отвесным стенам присасывались синие морские звезды, а на шестьдесят футов глубже медленно проплывали по коридорам скаты и акулы.

Там, где зеленая морская трава покачивалась в такт прибою, нас вели через отмели к логову устриц ярко-красные окуни. Полки омаров, отсвечивавших в тени зеленовато-красным отливом, шевелили своими усиками. Они представлялись нам исполинскими насекомыми, охраняющими вход на кладбище. Здесь было множество устриц, но не их мы искали. Мы влюбились в океан и наслаждались свободой движения, которую нам дали ласты.