Онлайн чтение книги Последнее дело Трента Trent’s Last Case
Глава 11. ПЯТЬ ПУНКТОВ В ДЕЛЕ

«Дорогой Моллой! Пишу на тот случай, если не застану тебя в конторе. Я выяснил, кто убил Мандерсона. Это было моей задачей; ваше дело – как использовать то, что мной написано. Я обвиняю в убийстве человека, который не входил в число подозреваемых, поэтому и не думаю, что вы опубликуете мои выводы до его ареста. Материал в вашем распоряжении. Не возражаю, если вы покажете его Скотланд-ярду. С тайной Мандерсона я покончил и сожалею, что прикоснулся к ней. Далее следует мое послание.

Марлстон, 16 июня».

«Я начинаю третье и, вероятно, последнее донесение „Рекорду“ по делу об убийстве Мандерсона с противоречивыми чувствами. Утешение одно: в двух предыдущих очерках я не назвал имени человека, который мог это совершить…

Вы, вероятно, помните по моим описаниям ситуацию, в которой я оказался во вторник утром. Я сообщал, как было обнаружено тело и в каком положении, подробно излагал предварительные версии на основе того, что узнал о среде, окружающей Мандерсона, об обстановке в его семье, о последних часах его жизни. Отмечал также незначительный факт, который, казалось, мало относился к делу. Я имею в виду опустевший графин Мандерсона.

Сейчас, когда я пишу эти строки, все встало на свой места. Я в конце пути, приведшем меня к человеку, который должен отчитаться за смерть Мандерсона… Однако по порядку.

В ходе расследования рядом с основной тайной, заключавшейся в том, что Мандерсон встал необычно рано, чтобы выйти в сад и встретить свою смерть, возникли еще два странных обстоятельства. Первое: тело обнаружено в пределах тридцати ярдов от дома, но никто в доме не слышал ни крика, никакого другого шума, хотя следы на запястьях свидетельствуют о борьбе и был произведен как минимум один выстрел. (Я говорю – как минимум, потому что, как правило, при убийстве, которому предшествует борьба, стреляющий делает промах). Все это показалось мне еще более загадочным, когда выяснилось, что слуга Мартин страдает бессонницей и к тому же наделен чутким слухом, а его открытое окно как раз выходит на сарай, возле которого было обнаружено тело.

Вторая маленькая странность была очевидна с самого начала и заключалась в том, что Мандерсон, полностью одевшись – вплоть до галстука и часов с цепочкой, ушел, не вспомнив о зубных протезах. Мне стоило немалых трудов убедить себя, что это не было следствием безумной спешки.

Поначалу казалось, что обе эти странности никуда не, ведут и мало что объясняют. Однако за ними стояла некая тайна, которую, я чувствовал, и необходимо было прояснить.

Итак, вслед за этим пространным вступлением я приступаю к сути моего открытия.

Я уже описывал спальню Мандерсона, строгая простота которой так контрастировала с обилием одежды и обуви. На верхней из двух длинных полок, на которых была выстроена обувь, я обнаружил пару открытых кожаных туфель, которые, как мне сказали, Мандерсон надевал вечером накануне смерти. Я увлекся мандерсоновской коллекцией не потому, что ждал какой-либо разгадки. Просто добротная обувь – моя слабость, и я знаю в ней толк… В названной паре мое внимание привлекла одна, казалось бы, незначительная деталь: легкие разрывы в местах соединения „союзки“ с подошвой. Так случается, когда туфли жмут и их натягивают с усилием…

Учитывая щепетильность Мандерсона, его стремление не столько к красоте, сколько к комфорту, а также единичность этого разрыва среди обуви одной колодки, я пришел к выводу, что туфли надевал кто-то иной. Разрывы были свежие.

Обо всем этом еще предстояло думать, однако джин уже был выпущен из бутылки. Мысль моя обретала довольно четкую опору: кому-то необходимо было надевать ботинки Мандерсона; в доме, помимо Мандерсона, всего трое мужчин слуга и двое секретарей; неслыханно, чтобы Мандерсон пил на ночь столько виски; несвойственна ему эта неопрятность в одежде – втянутые в рукава манжеты, неровно зашнурованные туфли, вчерашняя сорочка; не умылся перед выходом из дома; часы не в том кармане, что подбит для них замшевой подкладкой; неожиданная разговорчивость в спальне жены; и, наконец, эти забытые зубы.

Все это роилось в моей голове. Но когда детали совместились вдруг таким образом, что напросилось предположение: „Это не Мандерсон был в доме прошлой ночью“, я не очень уверенно обозвал себя идиотом. Конечно, Мандерсон ужинал дома, а затем уехал с Марлоу. Люди видели его. Но он ли вернулся в десять? Вопрос достаточно нелепый, но я не мог избавиться от него: ведь перечень фактов убеждал меня в том, что я имею дело с поступками, которых не мог совершить Мандерсон.

Мне навязчиво представлялся этот человек, виделись все его преступные заботы: как он втискивается в узкие туфли Мандерсона, как тщательно печатает у окна мандерсоновские следы, как приглядывается к действиям горничной, которая находит туфли на обычном месте у порога спальни, чистит их и устанавливает на полку уже после того, как обнаружено тело убитого. Иначе говоря, все должно было убедить окружающих в том, что ночью Мандерсон был дома. В этой версии находилось свое место и оставленным зубным протезам, неотделимым от владельца. Если моя догадка верна, получалось так, что таинственному человеку в ботинках Мандерсона пришла в голову разумная мысль вернуть протезы в спальню и устранить тем самым все возможные сомнения, ночевал ли Мандерсон в своей постели… Все это привело меня к выводу, что Мандерсон был уже мертв, когда его двойник вернулся в дом.

Вещи умеют говорить. Надев ботинки Мандерсона, неизвестный, конечно, воспользовался его брюками, жилеткой и курткой. Мартин подтверждает, что „Мандерсон“, сидевший у телефона в библиотеке, был именно в этой куртке.

Порой мои предположения казались мне абсурдными. Что же помогало выстроить версию, которую не пришлось отбрасывать? Психологический эффект: кто же мог предположить, что в библиотеке Мандерсона сидит не Мандерсон. Ни миссис Мандерсон, ни Мартин не утверждают, что видели его лицо. Да, миссис Мандерсон говорила с ним, но в полусне. Мартин видел в сумраке только его спину, правда, в позе, характерной для Мандерсона, и тут же широкополая шляпа Мандерсона. А теперь предположим, что неизвестный был того же сложения, что Мандерсон, и обладал достаточным искусством мимикрии…

Теперь о виски, опять же в русле моей версии. Виски исчезает при очень странных обстоятельствах, особенно в доме, где восемь-десять душ. Однако почему именно в этот вечер? Удивление Мартина говорило о многом. Представьте себе ситуацию: неизвестный занят непривычно тяжким делом – убийство, переодевание трупа… Без сомнения, он мог обратиться к графину как к другу и в начале замысла, когда еще нужно было поговорить с Мартином, и после того, когда все удалось… Но он знал, когда остановиться. Самое сложное было еще впереди: ему предстояло занять комнату Мандерсона, а тут риск немалый – рядом, через раскрытую дверь, женщина, которая может обнаружить присутствие мужа по сотне привычных признаков… Он, этот неизвестный, конечно, хорошо знал распорядок дня в доме, и у него были все основания считать, что миссис Мандерсон спит. Он учитывал и отчуждение, наступившее в отношениях супругов. Во всяком случае, он знал, что Мандерсон, вернувшись домой, может провести ночь в одиночестве.

Так, наращивая свою гипотезу, я проследил путь неизвестного до спальни, увидел, как он приступает к перевоплощению, и меня брала оторопь, когда я представлял, как он разговаривает с полусонной миссис Мандерсон.

На дознании она не могла четко вспомнить, о чем говорила с ним. Вроде бы спросила, хорошо ли он прокатился… Теперь, мне кажется, мы подходим к чрезвычайно важному моменту. Двойник Мандерсона не только стоял у туалетного столика, прислушиваясь к грому своего сердца, не только говорил под Мандерсона, но еще впал в непривычную для Мандерсона последних месяцев разговорчивость: объяснил, что отправил Марлоу в Саутгемптон, что некое расстояние шел домой пешком…

Напрашиваются следующие выводы: Мандерсон был убит между десятью и одиннадцатью часами вечера, по всей вероятности, довольно далеко от дома, так как выстрела слышно не было. Далее: кто-то доставил тело Мандерсона в сад; кто-то, надев туфли Мандерсона, его шляпу, куртку, брюки, жилетку, проник в библиотеку через окно, прихватив с собой зубные протезы и оружие, которым Мандерсон был убит… Все это грустные доводы, но дело выглядело именно так.

Кто же был мнимым Мандерсоном? Я могу привести следующие заключения:

1. Он был тесно связан с покойным. Его действия, поступки в присутствии Мартина и миссис Мандерсон были безупречно выверены.

2. По сложению он не должен сильно отличаться от Мандерсона, во всяком случае, в росте и ширине плеч; однако размер ноги у него – больше.

3. Это человек с явными актерскими задатками.

4. Он хорошо знаком с распорядком жизни в доме Мандерсона.

5. У него была необходимость представить дело так, будто Мандерсон находился дома в ночь с субботы на воскресенье.

Вот такой нехитрый трафарет пришлось мне набросить на приближенных Мандерсона, и первым среди них оказался Джон Марлоу. По пунктам, в соответствии с нумерацией:

1. Около четырех лет – личный секретарь Мандерсона, отношения довольно близкие.

2. Оба примерно одного роста – около пяти футов и одиннадцати дюймов, крепкого телосложения, широки в плечах. Марлоу лет на двадцать младше, стройнее, но его туфли, несколько пар которых я исследовал, на размер больше туфель Мандерсона.

3. В конце первого дня расследования, познакомившись с Марлоу, я послал телеграмму своему оксфордскому приятелю, известному меломану. Я просил его сообщить, не известен ли на актерском поприще в Оксфорде Джон Марлоу. Ответ превзошел мои ожидания: „Марлоу, – сообщал приятель, – был членом оксфордской объединенной драматической секции в течение трех лет, сыграл 19 ролей, преуспевал в пародиях и подражаниях, исторических мистификациях“.

Мысль об этом запросе возникла, когда я увидел в комнате Марлоу фотографию, на которой он в гриме и актерских лохмотьях.

4. Марлоу жил в доме на положении члена семьи. Никто другой не имел таких возможностей знать быт Мандерсонов.

5. Я удостоверился, что Марлоу, вне всякого сомнения, прибыл в отель Саутгемптона в понедельник в 6.30 утра, выполняя поручение Мандерсона.

Вот данные, касающиеся Марлоу. Теперь присмотримся повнимательней к факту № 5. Единственным человеком, который открыто признался, что слышал, как Мандерсон упоминал Саутгемптон до отъезда в машине, был Марлоу. Его рассказ, в какой-то степени подтвержденный тем, что подслушал слуга, заключался в том, что все путешествие было организовано в частной беседе. Когда я спросил его, почему Мандерсон скрывал свои намерения, почему вся эта операция называлась автопрогулкой под луной, он не смог мне ничего ответить. У Марлоу было абсолютно неуязвимое алиби (6 час. 30 мин., отель в Саутгемптоне). Поэтому никому не приходило в голову поставить его имя в связь с убийством, которое, предполагалось, совершено после 12.30, т. е. после того, когда слуга Мартин пошел спать. Однако с автомобильной прогулки вернулся не Мандерсон, вернулся тот, кому потребовалось дважды и двум лицам сообщить о поездке Марлоу в Саутгемптон. Он зашел так далеко, что даже позвонил в отель Саутгемптона и задавал вопросы, подтверждавшие миссию Марлоу.

Итак, алиби. Предположим, ночью Мандерсон был дома и никуда не выходил до 12.30. Тогда Марлоу ни при каких обстоятельствах не мог быть замешан в убийстве. Дело здесь в расстоянии между Марлстоном и Саутгемптоном. Если он выехал на тяжелой машине Мандерсона между 10 и 10.30, он еще мог попасть в Саутгемптон в половине седьмого утра. Специалисты автотранспорта, которые наверняка будут хронометрировать путь Марлоу, придут к выводу, что против него нельзя возбудить никакого дела.

Но если все не так, если уже к 11-ти часам Мандерсон был мертв, если к этому времени его роль уже исполнял актер Марлоу? Тут есть о чем подумать. И прежде всего о том, как все это согласовать с его появлением на следующее утро в Саутгемптоне.

Он должен был в полночь незаметно покинуть дом и сесть в автомобиль. А Мартин, человек с острым слухом, не ложился до 12.30 в своей комнате с открытой дверью, прислушиваясь к телефонному звонку. Фактически он стоял на страже единственной лестницы, ведущей из спальни вниз.

Я попытался вообразить, как Марлоу-Мандерсон изобретает способ исчезнуть около полуночи незамеченным. В день, когда состоялось дознание и дом Мандерсона опустел, я уже смог приступить к продуманным действиям. Я не хотел этого делать при свидетелях, чтобы не выдать направление поиска, не раскрыть своих подозрений.

У меня был фотоаппарат, и я работал по принципу, хорошо известному любому полицейскому криминалисту… Короче, мне удалось обнаружить и сфотографировать два свежих, четких отпечатка пальцев на полированной шкатулке в спальне Мандерсона и еще пять на стеклах французского окна в комнате миссис Мандерсон, всегда открытого летом. Наконец, еще три отпечатка дал мне сосуд для зубных протезов. Кроме того, в моем распоряжении уже были первосортные отпечатки пальцев Марлоу на листках карманного дневника, которые я предложил ему обследовать и опознать.

К шести часам вечера, когда присяжные сочиняли приговор неизвестному преступнику, я завершил свою работу и пришел к заключению, что два отпечатка из пяти, оставленных на оконном стекле, и три на стеклянном сосуде принадлежат левой руке Марлоу; что остальные – на окне и на шкатулке – дело его правой руки.

К восьми часам с помощью мистера Коппера, фотографа Бишопсбриджа, я обладал дюжиной увеличенных фотографий отпечатков пальцев Марлоу. Это то, в чем необходимо было удостовериться: Марлоу недавно заходил в спальню Мандерсона, где у него обыкновенно дел не имелось, заходил и в комнату миссис Мандерсон, где дел у него было еще меньше. Эти снимки можно опубликовать вместе с моим донесением.

В девять вечера я вернулся в отель и приступил к отчету. Моя миссия закончилась. Я завершаю свое послание, выдвигая следующие предположения: в ночь убийства Марлоу в роли Мандерсона, обеспечив алиби в разговоре с Мартином и миссис Мандерсон, подготовил все необходимое, потушил свет и одетым лег в постель; он ждал, когда миссис Мандерсон уснет, затем встал и крадучись, в носках пересек комнату миссис Мандерсон, держа под мышкой сверток одежды для мертвого Мандерсона, распахнул занавеску, перелез через перила балкона, опустился на руках и спрыгнул на лужайку… Все это, по моим выводам, произошло не позднее одиннадцати часов ночи. О том, что последовало дальше, ваши читатели и власти сообразят сами. Труп был найден на следующее утро одетым весьма небрежно. Марлоу появился в Саутгемптоне в половине седьмого.

Я завершаю этот манускрипт в гостиной отеля города Марлстона. Четыре часа утра. Дневным поездом я уезжаю в Лондон, где вручу вам эти страницы. Вы можете показать их полиции, но право публикации я оставляю за собой.

Филипп Трент».