Онлайн чтение книги Тревожные галсы
17

Всю ночь лил густой дождь, но к утру распогодило, и хотя из-за туч выглянуло рыжее солнце, Скляров недовольно поморщился: на причале блестела огромная лужа. А сюда вот-вот должны приехать специалисты штаба. Он вызвал боцмана.

— Прошвабрить причал, — приказал Скляров. Боцман хмыкнул «есть», покрутил усы и тут же привел троих матросов; и они стали делать приборку.

— Шевелись, чадо! — прикрикнул боцман на матросов, увидев, что командир корабля то и дело поглядывает на часы.

Вскоре на берегу показалась грузовая машина. Она въехала на причал и остановилась у сходни «Бодрого». Из кабины вылез Савчук, поздоровался за руку со Скляровым.

— Теперь дело пойдет быстрее, — сказал он, закуривая. — Привезли все, что надо.

Матросы стали сгружать на палубу корабля длинные деревянные ящики. Савчук показывал, куда их ставить. Скляров подошел к нему, спросил:

— Когда вам планировать выход в море?

Савчук ответил: примерно недели через две, а может быть, и позже.

— А что вас волнует?

— Грачев уходит... — Скляров взглянул на Савчука. — Как вы? Мичман Крылов тоже отличный радист, и если потребуется переносная радиостанция, он все сделает.

Савчук задумался, не по душе ему пришлось сообщение Склярова, но он и виду не подал.

— Вы, Павел Сергеевич, командир — и вам тут все решать, — сказал он.

— Я бы не послал Грачева, но это приказ комбрига, — словно оправдываясь, ответил Скляров. — Впрочем, до начала испытаний он вернется.

У себя в каюте Скляров взял телефонную трубку, подождал, пока ему ответил дежурный по кораблю.

— Ко мне Грачева!

Каюта командира была чуть приоткрыта. Постучавшись в дверь, Грачев спросил:

— Разрешите?..

— Да, входите, я давно вас жду, — Скляров кивнул ему на стул. — Этой ночью «Гордый» уходит в дальний поход, на Балтику. Примет участие в учениях. А на корабле некому возглавить службу наблюдения и связи. Капитан второго ранга Ромашов попросил комбрига командировать вас, и тот дал свое согласие. Так что собирайтесь. А мичман Крылов и один тут справится.

— Я готов убыть, — сказал Петр.

— Об этом и речь. — Скляров потянулся к столу, взял командировочное предписание и отдал Грачеву. — Смотрите там... Поддерживать радиосвязь с берегом будет нелегко. К тому же последние дни Балтика штормит. Ни пуха ни пера вам, — добавил он.

— Разрешите идти?..

Петр тихо прикрыл за собой дверь.

Уже на палубе он чертыхнулся: «Ну и тип этот Ромашов, вечно кто-то ему нужен. А мне самому хочется дольше побыть с Савчуком...»

— Петр, посмотри, кто там, на причале? — сказал Кесарев, подходя.

Он сразу узнал ее. Это была Надя. Она стояла у самой кромки причала и неотрывно смотрела на корабль, у ее ног стоял чемодан. Сына она держала за руку. «Приехала, ну и молодчина, вот обрадуется Костя», — подумал Грачев. Он сошел на причал. Поздоровался с Надей за руку. Она улыбнулась, блестя белыми зубами:

— Где там наш отец?

Не успел Грачев ответить, как пятилетний малыш дернул его за край кителя и шепеляво спросил:

— Это твой корабль или моего папки?

— И мой, и твоего папки, — засмеялся Грачев, ущипнув малыша за ухо. — А ты уже большой.

— Так наш отец на корабле? — вновь спросила Надя.

— Сейчас, одну минутку...

Грачев вошел в радиорубку. Матрос Гончар менял в радиоприемнике лампы.

— Иди, Костя, она там, — тихо сказал Петр.

— Кто? — На лице матроса застыло недоумение.

— Твоя жена...

Гончар рванул дверь так, что задрожала вся переборка. Увидел жену и сына, и будто что-то в груди оборвалось.

— Надюша, Наденька, — прошептал он.

Он обнимал ее, целовал, не стесняясь нахлынувших чувств; кто-то шутливо крикнул с корабля: «Поостынь, Костя, а то еще сгоришь!» А он все целовал жену...

 

Утро выдалось сырым. Над водой густо стлался зябкий туман. Море штормило. Но для Грачева это было привычным. Его озадачило другое — корабль входил в зону слабого прохождения радиосигналов. Это тот самый район, о котором предупреждал его Скляров. «Надо открыть дополнительную вахту», — решил Петр. Он поднялся на ходовой мостик. Ромашов стоял с биноклем в руках и, казалось, не обратил на него внимания. Петр громко кашлянул, и капитан 2 ранга обернулся:

— Слушаю вас.

Грачев доложил свои соображения.

— Что ж, пожалуй, вы правы, надо открыть. — Ромашов откатил ворот реглана. — Кого поставите на вахту? Ах, Серина! Не возражаю. Это мой лучший радист.

Ромашов добавил, что к вечеру покажется остров Ледяной. Там кораблю надлежит обеспечивать торпедные стрельбы подводных лодок. А позже «Гордый» вольется в отряд противолодочных кораблей «красных». Поэтому связь с берегом должна быть устойчивой. Тяжело будет.

— Это меня не пугает, — улыбнулся Грачев. — Если надо, то сам сяду за радиоприемник. Кстати, где ваш командир боевой части?

Ромашов нахмурился, глядя на черное, свинцовое море, оно дымилось, белогривые волны глухо ударяли в борт корабля, ветер подхватывал брызги и бросал их на палубу.

— Пришлось списать с корабля...

Ромашов признался, что ему не везет с командиром боевой части службы наблюдения и связи. В начале года прислали старшего лейтенанта. Тот раньше плавал на малом охотнике. Но на «Гордом» не справился со своими обязанностями. Дважды корабль, находясь в океане, терял связь. Хуже того: связист был слаб к спиртному.

— Мне такие «герои» не нужны, — в голосе Ромашова прозвучало раздражение. Он посмотрел в сторону судна, появившегося на горизонте, и неожиданно спросил Грачева: — Может, вы переведетесь к нам?

Грачеву так и хотелось спросить, чего это он, Ромашов, командир передового корабля переманивает к себе офицеров с «Бодрого»? То Кесарева просил к себе, то начальника радиотехнической службы Котапова. Негоже так поступать. Но он лишь сухо, не глядя на Ромашова, сказал:

— Мне на «Бодром» неплохо. — И, помолчав, добавил: — У меня с именем этого корабля многое связано... Нет, мне и на «Бодром» неплохо.

— А у нас, может, будет еще лучше. — Ромашов стряхнул с реглана капли воды. — Есть ветер в парусах? Идите ко мне, не пожалеете. Послужите год-два — на учебу поедете. Или продвижение по службе получите. Бывший мой старпом — ныне слушатель академии, а штурман недавно принял в бригаде новый корабль. У меня все растут. Сколько вы уже на «Бодром», лет пять?

— Кажется, пять.

— Учиться пора. — Ромашов свел брови к переносью, о чем-то задумался, потом поднес к глазам бинокль. На горизонте показался остров. Глядя на него, Ромашов сказал, что придется пробыть здесь несколько дней. — А пока разрешаю вам поспать. Всю ночь из радиорубки не выходили.

— Пришлось... Рябов, ваш радист, слабо натренирован.

Передав приказание мичману открыть дополнительную вахту, Грачев пошел в каюту. Несмотря на усталость, ему не спалось. Вспомнилась Ира. Будто наяву Петр увидел яркий, солнечный день, заснеженные горы Севера, лыжников. Ира тогда раскраснелась на ресницах повисли снежинки; неожиданно для себя Петр обнял ее и поцеловал. «Не надо, Петя, — тихо сказала она. — Не надо спешить...»

За бортом угрюмо плескалось море. Хрипло стучал вентилятор, нагнетая в каюту свежий воздух. Петр уже дремал, когда вдруг заголосили корабельные звонки:

— Боевая тревога!..

Петр схватил шинель и побежал на мостик. Лил густой дождь, и косые струи стегали по спине. Неподалеку от корабля всплыла подводная лодка.

— Дайте мне связь с лодкой, — сказал Ромашов.

Грачев включил аппаратуру, мигом сделал настройку и, вызвав на переговоры командира, подал Ромашову микрофон. Тот взял:

— «Орел», я — «Чайка». Когда начнете?

Щелкнула трубка, и Ромашов услышал басовитый голос:

— «Чайка», я — «Орел». Ухожу на глубину...

Подводная лодка погрузилась, и там, где скрылась ее рубка, буруном кипела вода.

— Теперь глядеть в оба, — сказал старпому Ромашов.

А море бесилось и рычало. Небо закрыто тучами, и Ромашов боялся, что если не распогодится, то нелегко будет обнаружить торпеды. Но, к счастью, дождь вскоре перестал, и лодка произвела атаку по кораблю. Одна торпеда прошла под днищем и всплыла, а две другие торпеды промелькнули в стороне от «Гордого» и где-то затерялись.

Корабль сделал несколько галсов, но торпед не обнаружили.

Ромашов решил искать у острова — возможно, их отнесло течением.

...Поиск длился уже сутки. Ромашов не выпускал из рук бинокля, страшно переживал, но старался не выдавать себя. Служба научила его быть сдержанным, не терять бодрости духа в любой обстановке. Когда показался остров, он приказал усилить наблюдение.

— Сектор поиска круговой...

Грачев, заступивший вахтенным офицером, так и не отдохнул: старпом приказал ему принять вахту вместо начальника радиотехнической службы. «Ему искать торпеды, так что пусть настраивает свою аппаратуру», — сказал старпом, когда Грачев попытался было возразить. Тогда Грачев обратился к Ромашову. Тот удивился:

— Да вы что, голубчик? Нам надо найти торпеды, если даже придется неделю бороздить море. Нет, нет, офицер вы опытный и, я надеюсь, править службой умеете не хуже моих орлов.

«Ну и хитер!» — подумал о Ромашове Грачев. Он неотступно всматривался в черное кипящее море. «Гордый», весь содрогаясь, грудью резал упругие серо-зеленые валы.

«А хорошо, что приехала Надя, видно, сильно любит Гончара», — неожиданно подумал Петр.

— На румбе! — послышался зычный голос Ромашова.

— Сто десять!

— Так держать!..

Снова пошел дождь, но теперь со снегом. Небо будто опустилось, вода почернела, белые гребешки волн светились узорчатым кружевом.

— Где тут заметишь торпеду? — пробурчал старпом. — Корабли и те не разглядишь.

Ромашов покосился на него:

— Обязаны найти, Федор Андреевич.

Старпом неловко взялся за околыш фуражки.

— Пашем море без толку, надо бы сообщить в штаб, — предложил он.

— Да, сообщить, пожалуй, надо, — согласился Ромашов.

Ответ пришел быстро. Адмирал приказывал продолжать поиски. В телеграмме были такие слова:

— Полный ход! — Ромашов спрятал радиограмму в карман.

Грачев до боли в глазах всматривался в белесую пелену моря. Корабль изменил галс, и теперь ветер дул в лицо. У Петра стали слезиться глаза. Он вытер их платком и снова взял бинокль. И вдруг... Что это? На волне замельтешила красная головка торпеды. Нырнула, потом опять появилась на гребне волны.

— Торпеда! Вижу торпеду!.. — почти закричал Грачев.

Корабль резко изменил курс.

Когда торпеду выловили, Ромашов повеселел.

— A y вас, Петр Васильевич, глаз зоркий, — сказал он, стряхивая с фуражки капли воды. — Видите, на теле торпеды черный треугольник? Это значит — экспериментальная.

— Мне повезло, — улыбнулся Грачев.

Прошли еще сутки.

Корабль утюжил зыбкое море.

Грачев, сидя в рубке за радиоприемником, принял прогноз погоды. Ветер усилился до восьми баллов. «Тряхнет нас крепко», — подумал он, делая запись в журнале. Зазвонил корабельный телефон, и в трубке послышался голос Ромашова:

— Прошу вас на мостик!

«Видно, что-то стряслось», — подумал Петр.

Он вышел на палубу. Шторм не ослабевал. Держась за стальные леера, с трудом пробирался на мостик. Ночь — темная, ни единой звездочки на небе, все вокруг затянуло тучами. У полубака белопенная волна накрыла Грачева, завертела и потянула за собой. Чудом успел ухватиться за железную стойку трапа.

Поднялся на мостик весь мокрый. В лице — ни кровинки. Ромашов даже испугался:

— Что с вами?

— Малость ушибло...

— Вот что, милейший... — шутливым тоном заговорил Ромашов, но тут же посерьезнел: — Час назад я должен был получить условный сигнал. А что, эфир пуст?

— В наш адрес пока ничего нет...

Ромашов недоумевал: в чем же дело? Если в план учения внесены поправки, то ему, командиру, дали бы знать. Он предупредил Грачева: радиограмма очень важная.

— Вы глядите там...

Недобро заныло сердце у Грачева. Вернувшись в радиорубку, он взял со стола кипу радиограмм и стал снова просматривать их. Вот донесение от самолета-разведчика, вот — от надводного ракетоносца, вот — от противолодочного крейсера, который находится где-то в Атлантике, а вот — от берегового поста.

— А вот — от подводной лодки, — вахтенный радист протянул ему листок. — Только принял, но с большими пропусками.

Радиограмма номер один. Не о ней ли говорил сейчас Ромашов?

— Как же вы, а? — спросил Грачев радиста.

Матрос сказал, что как только лодка вызвала «Гордый» на связь, на той же волне заработала какая-то станция и создала сильные помехи.

Грачев задумался. Лодка вела передачу, а кто-то пытался помешать ей. Но кто? И почему радиограмма помечена учебной? Не в целях ли маскировки?

— Вот позывные, я успел их записать, — добавил матрос.

Петр, глянув в журнал, понял: радиограмма адресовалась «Гордому». Запрашивать лодку было бесполезно, поскольку для радиопередачи она подвсплыла, а теперь находится где-то на большой глубине..

— Как обстановка, нет ли радиограммы? — вновь запросил Ромашов.

— Есть, товарищ командир!..

Грачев доложил, что старшина не смог записать весь текст — очень большие пропуски. Ромашов попросил Грачева что-нибудь предпринять.

— Вы же специалист, думайте...

Запросы на другие корабли ничего не дали, и Грачев ходил по рубке, покусывая губы.

Раздался пронзительный звонок. Это снова Ромашов:

— Не получается? Надо, чтоб получилось. Поймите, это не то, что «Бодрый» не выставил мины. Мы сорвем всю операцию! Вы слышите?

«Бодрый»! И как Петр раньше не подумал о своем корабле. Он включил передатчик, нажал ключ, и чуткие стрелки приборов заплясали на своих шкалах. Петр передал текст, который гласил:

Грачев мигом переключился на прием. Эфир заполнен хаосом сигналов. Музыка, пение.

— «Венера», я — «Радуга», передаю прогноз погоды... — доносилось откуда-то с северных широт.

А вот это — рация рыболовецкого сейнера. Там что-то случилось, капитан просит срочно выслать спасатель. Петр чуть повернул ручку настройки и услышал позывные «Бодрого»:

— Передаю радиограмму номер один...

Но едва начали передачу, как вдруг на волне появился треск. Чья-то радиостанция создавала помехи. «Неужели снова будут пропуски?» — встревожился Петр. Он то уменьшал громкость, то изменял чуть настройку. Наконец «Бодрый» умолк. Петр посчитал количество слов. Пропущенными оказались два. Их Грачев восстановил по ранее принятой радиограмме. Потом поднялся на ходовой мостик.

— Товарищ командир, все в порядке! — И Петр протянул ему злополучную радиограмму.

Ромашов волновался не зря — в ней предписывалось командиру «Гордого» совместно с торпедными катерами отвлечь главные противолодочные силы «синих», чтобы дать возможность подводным лодкам прорваться к ракетному крейсеру и «нанести» удар.

— Вот оно что, — легко вздохнул Ромашов и обернулся к Грачеву: — Спасибо, Петр Васильевич, выручил. Спасибо...

Корабли «красных» легли на боевой курс. Неожиданно над ними появились бомбардировщики «синих».

Ракеты «Гордого» прочертили огненные трассы и где-то далеко-далеко на фоне посветлевшего неба взорвались.

Залп. Еще залп.

Потом «Гордый» лег на новый курс.

 

Лютый шторм вконец измотал море. Оно притихло, заголубело и зыбко дышало, стеклом сверкая на солнце. Корабли, однако, продолжали идти боевыми курсами. Шли десятые сутки учения.

Рано утром, когда едва забрезжил рассвет, всю ночь простоявший на вахте Ромашов собрался отдохнуть, но тут на мостик поднялся штурман, он был бледный, растерянный.

— Товарищ командир, вышел из строя гирокомпас.

— Как? — едва не ругнулся Ромашов.

Штурман пояснил: сгорела обмотка электромотора.

— Причина?

— Произошло короткое замыкание. Надо заменить электромотор, а запасного у нас нет.

— Что же будем делать? — Ромашов старался говорить спокойно, но голос его дрожал, и все, кто был на мостике, поняли: случившееся вывело командира из себя. — Где мы находимся?

Штурман заспешил в рубку. Ромашов направился следом за ним, взглянул на карту. «Гордый» бороздил море милях в ста от Ленинграда.

— Сто пятнадцать миль, — уточнил штурман.

«Пока будем пользоваться магнитным компасом, а как только закончатся учения, придется зайти в Ленинград», — решил Ромашов. Об этом он сказал штурману. Тот повеселел.

— Я схожу на склад и получу электромотор, — заверил он командира.

Ромашова огорчило случившееся. Придется ему запрашивать адмирала Журавлева, а тот может и не разрешить заход корабля в порт. «Что ж, тогда будем работать с магнитным компасом, хотя это и сопряжено с большими трудностями, — размышлял Ромашов. — Я мог бы взыскать со штурмана, но вины его в этом нет. Механизмы не вечны, они, как и люди, выходят из строя. Только бы дали нам электромотор в базе. Только бы дали...» Он подошел к локатору станции кругового обзора. На темном экране вспыхнула зеленая точка.

— Рыбаки, — доложил вахтенный радиометрист. — Я давно обнаружил их судно, — и, помолчав, матрос спросил: — Товарищ командир, мы еще долго пробудем в море?

Ромашова удивил, как ему казалось, дерзкий вопрос, он подошел к матросу ближе.

— А что вас волнует?

Матрос смутился, в его черных глазах затаилась печаль.

— Я слушаю.

— Беда случилась, товарищ командир. Перед выходом в море я получил телеграмму. Мать положили в больницу. А тут — учения... — Он с надеждой посмотрел на командира. — Боюсь, как бы не потерять ее...

«Его я мог бы отпустить, — подумал Ромашов. — Отменно несет вахту, торпеды помог обнаружить».

— Потерпите еще денек, что-то придумаем, — пообещал Ромашов. И, сам не зная почему, добавил: — Мать надо беречь. Я тоже берегу свою маму...

Зазвонил телефон. Ромашов взял трубку и услышал голос Грачева: старший лейтенант докладывал о том, что принят сигнал «Вега».

— Наконец-то, — вздохнул Ромашов, положив трубку на рычажок. — Старпом, вы слышите? Учения закончились. Теперь — домой, на Север.

— А гирокомпас?

— Это меня и волнует, — Ромашов подозвал к себе штурмана. — Пишите заявку, укажите в ней все, что надо. Я думаю, что адмирал Журавлев даст нам добро...

— А если не даст? — сощурил глаза старпом. — На одном магнитном компасе рискованно идти штормовым морем.

— Если что, я постараюсь убедить адмирала.

Ромашов сошел с мостика и направился в радиорубку. Дверь была чуть открыта, за столом сидел Грачев. Он что-то старательно чертил на бумаге, разложив ее на квадратном столике. Увидев командира, он встал и доложил о том, что готовит тексты для тренировки радистов.

— Вот что, Грачев, мне нужна связь с начальником штаба флота. Срочно...

— Есть!.. — Грачев тут же стал настраивать радиоаппаратуру. То, что командир не вызвал его на мостик, а сам пришел в радиорубку, ему польстило, и он старался как можно скорее наладить связь.

Ромашов сидел на стуле-вертушке угрюмый, болела голова от бессонницы, от всего пережитого за эти десять суток учения. А тут еще предстоит разговор с адмиралом. «Ну и что, разве я виноват в том, что случилось? — спросил себя Ромашов и сам же ответил: — Ни я, ни штурман... У механизмов, как у человека, есть свой предел...»

— Связь установлена, — доложил Грачев и передал Ромашову трубку радиотелефона.

— Это кто, первый? Так, ясно... Докладывает пятый. Прошу вашего разрешения зайти в Ленинградскую военно-морскую базу... Да, да, крайне необходимо — вышел из строя гирокомпас. Только на один день... Вас понял: бросить якорь на рейде... Добро, товарищ первый, вас понял... — Ромашов легко вздохнул. — Кажется, адмирал не сердится.

«Гордый» бросил якорь на рейде. Был тихий вечер, солнце скатилось за горизонт, окрашивая края лохматых туч в бронзовый цвет. Ромашов долго разглядывал порт в бинокль, потом обернулся к старпому:

— Всегда волнуюсь, когда смотрю на Питер... — помолчав, добавил: — Дед мой тут на Путиловском заводе работал, сражался на баррикадах. А отец в Великую Отечественную оборонял Ленинград. Здесь и погиб. И сам я вырос в этом славном городе... Ну, а где штурман?

— Я тут, товарищ командир, — штурман показал бумаги. — Подпись ваша нужна и печать, а так все готово.

Они прошли в каюту.

— Хлебнули моря вдоволь, теперь бы отдохнуть, но что поделаешь? То одно, то другое... — сказал Ромашов, снимая реглан, на котором пятнами осела морская соль. — Да, старпом, где там наш командированный?

Грачев шагнул из-за двери:

— Слушаю вас, товарищ командир.

— Слушаешь, да? — усмехнулся Ромашов. — Ну так слушай... У тебя, кажется, кто-то есть в городе? — И он прищурил глаза. — Сутки будем стоять, можно сойти на берег. И вот еще что, тут у матроса Сергеева, радиометриста, мать в тяжелом состоянии. Когда уходили на учения, он никому не доложил об этом. А теперь вот сказал... Я решил отпустить его, так что проводите матроса в аэропорт, а уж потом — по своим делам. К утру быть, ясно? — Он взглянул на штурмана. — Может, и Грачев с вами пойдет?

— Не надо, товарищ командир, я сам все сделаю. Я ведь раньше служил здесь...

— Ну, ну, значит, вам и карты в руки. Ладно, пора вам, товарищи, катер у борта...

«Только бы Иру застать дома!» — обрадовался Петр. Матроса он посадил на самолет, а сам спешил к девушке.

...Комнату для Иры Серебряков снимал у матери сослуживца на Невском проспекте, в высоком старинном доме с балконами. Грачев нашел его быстро. Поднялся на третий этаж. Где-то слышалась музыка. Но вот она утихла, и Петр нажал кнопку звонка. Дверь открылась, и он увидел седую женщину с черными живыми глазами. Она ласково спросила:

— Вам кого, молодой человек?

— Простите, Иру Серебрякову.

— Вы ее брат, из Севастополя?

— Нет, я с Севера. Я... — Петр замялся. — А вы Елизавета Петровна?

— Да, — Она улыбнулась. — Проходите, пожалуйста. Ира сейчас придет.

Петр снял шинель. Комната была уютной. На стене он заметил портрет капитана 1 ранга с командирским значком на груди. Хозяйка перехватила его взгляд.

— Сынок мой, — сказала она и глухо добавила: — А муж погиб в блокаду... Сын тогда плавал на Севере. Он у меня штурман...

Скрипнула дверь, и в комнату вошла Ира. Увидев Петра, вся встрепенулась, шагнула было к нему, но тут же замерла на месте.

— Вот радость-то, а? — наконец-то выдохнула она. — Здравствуй, Петя!

Петр смущенно пожал ее руку.

— Ты надолго?

— Утром уйдем...

— Как там отец?

— Жив, здоров. Все в морях...

— Я очень соскучилась по дому, — грустно сказала Ира.

Помолчали.

— А я ждал от тебя писем, — тихо обронил Петр.

Она встала, подошла к окну. Он услышал, как у нее хрустнули пальцы.

— Ты как-то говорил, что корабль — это дом, живущий по своим особым законам.

— А что, разве это не так?

— Я о другом. — Она помолчала. — Жить по законам... А человека выбирают на всю жизнь. По каким законам выбирают? Да и выбирают ли? Понравился тебе, думаешь — добрый, любит. Вроде бы все по закону оформили, бумага с гербом и печатью есть. А разглядишь — не то, совсем не то...

Пока она говорила, Петр стоял неподвижно. Казалось, он думал о чем-то своем. И даже когда она умолкла, он не шевельнулся.

— Тебе здесь нравится? — тихо спросила Ира.

— Уютно и... — Петр запнулся, глядя на нее.

— И еще что?

— Ты рядом...

Помолчали, потом она сказала, что ей надо в институт, на собрание.

Петр с чувством обиды заметил:

— Ну что ж, иди...

Петр встал. Ира сказала ему, улыбнувшись:

— Жду тебя в парке к десяти часам.

Петр надел шинель.

...Он долго бродил в парке, поглядывая на часы. Моросил мелкий дождь, город окутывал туман. Было сыро и зябко, как в Заполярье. Петру не верилось, что совсем недавно его стегали в море штормы, норд-ост обжигал лицо. А в парке тихо, только капли дождя падали с деревьев и гулко стучали по спине. То там, то здесь прогуливались молодые пары. Гуляющих стало больше, когда перестал дождь и заиграла музыка.

«Разговор будет решительный, — размышлял Петр, ожидая Иру. — Пусть твердо скажет: да или нет».

— Ты уже здесь? — услышал он за спиной голос Иры.

Петр взял ее под руку, и они, зашагали по аллее. Он чувствовал ее локтем и боялся смотреть ей в глаза, потому что в эту минуту она была ему так близка. И чтобы хоть как-то унять волнение, он сказал:

— О том, что я здесь, у тебя, никто не знает.

Она подняла тонкие брови, усмехнулась:

— Даже комбриг Серебряков?

Петр с улыбкой повторил:

— Даже комбриг Серебряков, хотя он и послал меня на учения.

— Ах вот оно что, — Ира тоже улыбнулась. — Тогда завтра утром я позвоню папе и пожалуюсь на тебя.

Он долго молчал. Наконец сказал:

— Я должен с тобой поговорить... Ведь ты уезжаешь на практику?

— Уезжаю, — тихо отозвалась Ира, и в ее голосе он почувствовал грусть. — Надо, потому и еду.

— А когда к моей маме поедем? — спросил Петр. — Ведь она давно хочет видеть тебя?

Из-за тучи выглянул серп луны, выхватил из темноты лицо Иры; оно было серьезным и чуточку опечаленным.

— Вернусь и съездим, — тихо сказала она. — Ты жди меня и отпуск пока не бери, ладно?

— Подумаю...

Они вышли на набережную Невы. Река под луной была масляной и серебрилась.

— Ира... — с волнением в голосе заговорил Петр, — нам надо решать...

— Что решать?

— Ведь ты всегда со мной... — Он потупил взгляд, голос его дрожал. — И в море, и на берегу. Но это в мыслях. А я хочу, чтобы это было в действительности...

Она открыла дверь, и они вошли в комнату. Ира свет не зажгла.

— Садись... — Она подошла к нему вплотную, и Петр увидел в ее глазах странный блеск. Он затаил дыхание.

В окно заглянула луна, осветила его лицо.

— Ты... Ты любишь меня? — Голос у Иры дрогнул, она уткнулась ему в грудь.

— Очень...

— И я...

Она плакала. Петр целовал ее мокрые от слез щеки.

На рассвете он уходил на корабль. Ира не спала, она лежала в кровати, укрывшись розовым одеялом и молча наблюдала, как он одевался. В окно пробивался свет, и предметы в комнате приобретали яркие очертания. Теперь она ясно видела его лицо — уставшее, задумчивое и такое милое... Она задвигалась, и Петр услышал у себя за спиной не то вздох, не то стон.

— Ты чего это? — спросил он, наклонившись к ее изголовью. Глаза Иры горели как маленькие черные угольки.

— Ты уходишь, а я тут одна, — тихо отозвалась Ира, прижимая его голову к груди. — Может, еще побудешь?

— Нет, Ириша, не могу. Корабль скоро уходит. Суток через пять я вернусь к себе на Север.

Он слышал, как она повернулась на бок; темнота в комнате какая-то тихая, тяжелая, кажется, прислушайся и услышишь, как глубоко и неровно дышит Ира, как гулко бьется ее сердце.

— Ты счастливый? — тихо спросила она.

— Очень... — Петр поцеловал ее в теплые губы.

— Передай папе, что у меня все хорошо, скоро уеду на практику.

— Скажу...

— А еще что скажешь? — она улыбнулась, зарыла пальцы в его густой чуб.

— Что теперь ты — моя жена.

— Ну, ни пуха тебе, ни пера, — Ира обняла его на прощание. — Береги себя...

Через пять суток «Гордый» вошел в бухту и ошвартовался. Еще издали Грачев увидел на причале Серебрякова, он стоял с флагманским штурманом и о чем-то разговаривал.

«Только бы меня не трогал», — вздохнул Петр. Все эти дни, после встречи с Ирой, он не находил себе места — Ира стояла у него перед глазами; будто наяву он видел ее милое лицо, слышал тихий ласковый голос: «Береги себя...»

— Разрешите убыть на «Бодрый»? — спросил Грачев Ромашова, когда тот сошел с ходового мостика на палубу.

— Да, конечно, — Ромашов улыбнулся, пожал ему руку. — Спасибо за помощь. Я доложу комбригу, что на учении вы действовали отлично. Еще раз — спасибо...

Серебряков все еще стоял с флагманским штурманом, и Грачев решил проскочить на причал незаметно. Но комбриг увидел его, подозвал к себе:

— Здравствуй, романтик, — необычно весело сказал он и протянул ему руку. Флагштурман ушел на «Гордый», и Грачеву стало легче.

— Здравия желаю, товарищ капитан первого ранга, — сдержанно ответил Петр, неуклюже опустив руки вдоль туловища.

— Ну, как вы там?

— На учении? — спросил Грачев.

— Разумеется... — замялся Серебряков.

— Все хорошо...

— Что, «Гордый» заходил в базу?

Грачев сказал, кто корабль стоял там сутки, пока штурман получал на береговом складе электромотор для гирокомпаса.

— На Балтике тоже штормило... — добавил он, не зная, о чем еще сказать Серебрякову.

Они шли вдоль берега к причалу, где стоял «Бодрый». Серебряков шагал не торопясь, о чем-то размышляя. Грачев чувствовал, что комбриг хочет о чем-то спросить, да все не решается. Наконец у причала он остановился, посмотрел Грачеву в лицо.

— Устал небось?

— Есть малость...

— Знаешь, о чем я подумал? — на ты перешел Серебряков. — Мог бы проведать Иру...

Грачев улыбнулся:

— Я был у нее. Вам привет...

Серебряков лукаво повел бровью.

— А как она себя чувствует?

— Моя жена здорова.

— Кто? — насторожился Серебряков.

— Моя жена, — повторил Грачев. — Мы с Ирой уже все решили... Извините, но мы так решили. Она собирается на практику, а вернется в августе. Она вам кланялась, Василий Максимович. И Надежде Федотовне привет...

— Она уехала, — гулко вздохнул Серебряков, и Грачев вдруг понял: случилось что-то непредвиденное. Он мог бы и не спрашивать, что именно случилось, но ему не терпелось знать.

— К Ире уехала?

— Нет, — Серебряков взглянул ему в лицо. — К твоей маме уехала...

Грачев вмиг побледнел.

— Что с ней?

Серебряков не без чувства горечи сообщил о том, что на другой день после ухода «Гордого», на его имя пришла телеграмма о том, что мать положили в больницу.

— Теперь она уже поправляется, и ты не волнуйся, — Серебряков тронул его за плечо. — Я лично разговаривал по телефону с врачом районной больницы. У твоей мамы были почечные колики. Теперь ей уже легче — камень вышел. Днями выписывается из больницы... — Он сделал паузу. — Надежда Федотовна сама поехала. Я хотел тебя отозвать, но «Гордый» был уже далеко... Вот она и поехала. Может, тебе дать отпуск?

— А как же испытания?

— Они еще не начались.

— Нет, не поеду, — возразил Петр. — Я поеду с Ирой. Мать очень просила. Если теперь у нее со здоровьем все хорошо, я поеду с Ирой. А вам, Василий Максимович, большое спасибо за заботу. — И неожиданно он добавил: — За Иру не волнуйтесь. Я очень ее люблю. И никогда не обижу. Слово офицера... — Голос у него сорвался.